Ты мне доверяешь?

××К××

Я сбрасываю звонок и бегу обратно к малышке, которая, сидя за детским игровым ограждением, выкинула игрушку буквально на несколько метров от себя и теперь не может до неё дотянуться. — Да ладно тебе, — я поднимаю сначала с пола мягкую плюшевую игрушку в виде розовой змейки, а потом беру Адалинду на руки. — Ничего плохого с твоей игрушкой не случилось. Не надо плакать. Будто бы понимая весь смысл моих слов, девочка сразу же успокаивается и принимается с любопытством изучать мою косу, слегка её подёргивая. Я несу её в комнату Эффи и Хеймитча и укладываю на их большую постель, вручаю игрушку, которой она уже не особо заинтересована, и устраиваюсь рядом. — Ну же. Теперь спи. Ребёнок смотрит на меня своими серо-голубыми глазками и весело улыбается, будто бы я сказала что-то невероятно смешное. — Не хочешь? Адалинда игриво хлопает в ладоши. — Давай, сплетайтесь со своей змеиной подружкой и спите, — снова подсовываю ей игрушку, и она, наконец, замечает её. Я шучу про себя про змей, потому что это довольно забавно, имя Адалинды буквально значит «змея», и её любимой игрушкой каким-то образом тоже оказалось это блестящее, мерзко-розовое, плюшевое, хладнокровное существо, хотя девчонка счастливая обладательница целого ящика других, более привлекательных игрушек. Она принимается увлечённо вертеть в руках мягкое чучело. Обрадовавшись, что этот неугомонный ребёнок хоть на пару минут отвлёкся, я тяжело вздыхаю, но негромко, чтобы снова не привлечь к себе ненужное мне внимание и гляжу в потолок. Свет в тёмную комнату пробивается лишь из освещаемого коридора. Сидеть с детьми не моё. Дети это вообще не моё. Не понимаю, как с ними обращаться, как общаться. Они ведь ничего не могут ответить! Ничего не понимают! Вот и я не понимаю, как Эффи справляется. Боже, бедная Эффи. И как только Хеймитч решил до такого додуматься? С чего вдруг сорвался? Ладно, сегодня вечером приду к Питу и мы всё как следует обсудим. Я поворачиваю голову, снова наблюдая за непоседливой девчонкой. Невольно в голову закрадываются мысли о том, как выглядела бы наша с Питом дочь или сын. Мне почему-то представляется темноволосая девочка с такими же как у него проницательными, но нежными голубыми глазами. Его маленькая милая копия с такими же чертами лица, только совсем крохотными. Тут же растерянно трясу головой, пытаясь выкленить из сознания непрошенные образы. Чёртов Мелларк. Если бы он не ляпнул... Я ведь об этом и не думала никогда, а тут вдруг началось. Но хотя бы себе стоит признаться, что от такого человека, как Пит, хотелось бы иметь детей. Не сейчас, когда-нибудь, разумеется. Завести семью. Он был бы прекрасным отцом, прекрасным мужем. И почему я так и не смогла сказать ему по телефону? Собиралась ведь, почти сказала. Пит уже несколько раз признавался в любви. В основном в порыве страсти, что вполне понятно, и я не воспринимала это всерьёз. Но однажды он сказал это утром. Он тогда уснул у нас дома. Мама была на ночном дежурстве, но дома была Прим, так что ничего не было. Он, видимо, так устал на работе, что уснул прямо на диване. Я осталась там на ночь вместе с ним, и хотя было тесно и узко, это была одна из лучших ночей, потому что проснулись мы вместе. Я встала раньше и не хотела покидать цепкие тёплые объятия. Но сделать это пришлось, и тогда, когда я аккуратно выскользнула, чтобы приготовить нам завтрак, он прошептал это. Скорее пробубнил, но я поняла каждое слово, каждый звук отпечатался в сердце. А сейчас у меня вдруг был порыв сказать ему то же самое. Но не хотелось делать этого по телефону, это вдруг показалось как-то нечестно. Скажу позже, при встрече. Или завтра, это ведь не так важно. Он не намекал, что ждёт от меня этих слов и никак не давил, хотя я знаю, что он хочет их услышать. А я хочу их сказать. — Нет, так не годится, — снова вздыхаю, поворачиваясь набок и подпирая голову рукой. — Давай, я тебе спою, а? И я начинаю тихо напевать знакомые с детства мелодии. Те, что ещё пел отец, что когда-то напевала мама, укладывая нас с Прим спать. Малышка сначала заинтересованно прислушивается, потом теряет всякий интерес к любимой игрушке. Я начинаю ритмично и легонько похлопывать её по спине, убаюкивая. Большие детские глазки медленно закрываются, и Адалинда уже через несколько минут начинает мирно посапывать. Я только перестаю её гладить, и крохотная ручка ловит мой палец и сжимает в кулачок. Слишком сильная и настойчивая хватка для такой крохотной, к тому же дремлющей малышки. Я тихо пою ещё примерно полчаса. Она давно спит, а мне просто нравится. Я вздрагиваю, когда где-то в отдалении громко хлопает дверь, но Адалинда по-прежнему в крепких объятиях Морфея, только пушистые реснички слегка подрагивают, а изо рта вытекает слюна. Улыбаюсь и вытираю их. Надеюсь, ей снится что-нибудь хорошее. Я аккуратно перекладываю её в детскую кроватку, где она тут же принимает свою любимую и крайне, как по мне, неудобную позу, а я выхожу и иду навстречу Эффи. — Она уже спит? — уставшим голосом спрашивает женщина. Присаживаюсь на кухонный стул рядом с ней. — Да. Как там Хеймитч? Что сказал доктор? — Прооперировали ногу, какое-то время проведёт в палате, отходит от наркоза. Вдобавок ко всему лёгкое сотрясение. — Не понимаю, как он... — Да что тут непонятного? Это он ещё долго держался. Хотя ведь никаких признаков даже не было, — почти хнычет Эффи, но тут же встряхивает плечами. — Ничего. Вот отойдёт, тогда и поговорим! Он мне всё объяснит! Она резко встаёт и направляется к холодильнику, доставая продукты, видимо, чтобы как-то занять себя. — Может, мне остаться? — спрашиваю я. — Нет-нет, мы с Адди справимся, иди, дорогая. Большое спасибо, что посидела с ней. Мне не хочется оставлять её, но я понимаю, что в данный момент это именно то, чего она хочет. Сегодня на улице жарко и душно. Несмотря на то, что солнце уже давно зашло и не печёт, я всё ещё ощущаю этот жар, исходящий от асфальта, прогретого солнечными лучами. Хочется проехаться на автобусе. Просто, скучно, монотонно и обычно. Чтобы медленно созерцать улицы, останавливаясь на каждой остановке и меняя потоки людей перед глазами. Новые лица и все куда-то спешат, куда-то торопятся. Так странно, что на улицах так мало стариков. Кажется, словно их тут и вовсе нет. Лишь одна снующая молодёжь. Здесь так редко можно встретить какую-нибудь пожилую леди, как ту с перьями на голове, или с живой кошкой лежащей на понурых с годами плечах. Или пожилого мужчину в ужасно блестящем и сверкающем даже в беспроглядной темноте костюме. Наверное, остальная масса пожилых людей просто уже не наряжаются и их практически незаметно. Они снуют по этому городу словно бестелые призраки. Поток размышлений вдруг прерывает телефонный звонок. — Да, Энни? — Китнисс, пожалуйста, скажи, что ты видела моё сообщение об утверждении цвета платьев подружек невесты? — Так всё же голубое или персиковое? — пытаюсь припомнить я. За последнюю неделю подруга утверждала несколько вариантов, а потом снова передумывала, делала всё как прежде, рыдала и выбирала что-нибудь новое. Невольно начинаешь сочувствовать Финнику в каких-то моментах. — Нет же! Зелёное. Это точно. — Ты уверена, что я уже могу покупать его? Не передумаешь завтра и не решишь выбрать кислотный или малиновый? — подтруниваю я над ней. — Нет, точно, зелёный. Джоанна прибьёт меня, если я ещё что-нибудь поменяю, — скромно произносит Энни, и даже через телефонный разговор я чувствую, как та краснеет. — Хорошо, я люблю зелёный, это хороший вариант, — улыбаюсь я. — Будем сочетаться с твоими глазами. — Точно. Я и не подумала... Точно зелёный. А может, оранжевый? Нет, нет, зелёный. Наверняка. — Энни, — привлекаю её внимание, потому что подруга, наверняка, ведёт беседу уже не совсем со мной. — Зелёный — идеально. Всё будет отлично, не переживай. — Спасибо, Китнисс, — отзывается мягкий голос. — Ты не представляешь как много для меня значит ваша с Джоанной поддержка. Жду не дождусь, когда увижу тебя. В зелёном. Мы завершаем наш разговор, примерно тогда, когда я подъезжаю к дому Пита. За последнее время мы с Энни ещё больше сдружились. Она немного нервничает по поводу свадьбы. Ну, ладно, довольно много. Но Джоанна всегда умеет сгладить углы и привести ту в чувства, иногда слишком грубо, но Энни, кажется, всегда пропускает это мимо ушей, улавливая только основную идею. Теперь мне придётся покупать платье, хотя я так не хотела этого делать. Но когда рыжая сообщила о своём намерении вписать меня в список подружек невесты, я не смогла отказать. Да, и не очень хотелось. По крайней мере, в тот момент. Ввожу универсальный код и поднимаюсь на этаж Пита. Я забыла посмотреть, есть ли свет в его окне, но судя по времени, парень ещё на работе. Даже не пытаюсь стучать, сразу достаю с верхнего карниза двери — из особо глубокой выемки слева — запасной ключ и открываю дверь. Оказывается, Пит дома, на кухне горит слабый свет, и я слышу звуки воды из дальней комнаты, должно быть, он в душе. Устало сбрасываю со своих ног туфли, даже не смотря куда они отлетают, и прохожу в гостиную. По пути я зашла в магазин, купила кое-какие продукты, которых знаю, что в холодильнике у Пита нет. За работой и рисованием он теперь вечно забывает о еде. — Пит, это ты? — вдруг раздаётся из ванной комнаты женский мелодичный голос. Я тут же замираю, полностью ошарашенная такой неожиданностью. Неприятное чувство сдавливает сердце и горло, а ужасная догадка проникает в мозг. И почему первым делом на передний план всегда лезет всё самое нехорошее? Нет. Должно быть какое-то объяснение. Нельзя спешить с выводами! — Отец сказал встретить тебя дома и... В гостиную входит девушка, обёрнутая в полотенце на груди, её волосы мокрые и капли с кончиков скользят по её обнажённым светлым плечам, макияж смыт, только лишь... только золотые татуировки на веках в виде бабочек остались нетронуты. Я ведь уже видела эту девушку как-то. Совершенно случайно встретив в кафе. Моё внимание, как и Эффи, привлекли её золотистые волосы, разбавленные ярко-оранжевыми прядями. — Вы не Пит, — напугано произносит незнакомка, крепче цепляясь в своё полотенце. На вид ей лет пятнадцать, без косметики и яркой одежды, которую я запомнила, она выглядит намного моложе и проще. Большие медово-карие глаза всё ещё уставлены на меня, и я понимаю, что нужно что-то сказать. Вот только воздуха в лёгких нет, и я ничего не могу из себя выдавить. — Я его... — Должно быть, подруга? — испуганное выражение лица девушки потихоньку сменяется на доброжелательное, она даже позволяет себе несмелую улыбку. — Я, вроде, закрывала дверь на замок, а кому попало Пит информации о том где хранится ключ не раздаёт. Непонятно зачем, но я киваю, не в силах сказать что-либо ещё. Продолжаю упорно разглядывать её лицо и волосы, может, дальняя родственница? Они даже чем-то похожи. Я сглатываю, пытаясь смочить пересохшее горло слюной. — А вы...? — О, я Глория, — девушка выжидательно смотрит на меня, будто это имя должно мне о чём-то говорить. — Невеста Пита. Однажды в школе, на уроке физкультуры мне зарядили по лицу баскетбольным мячом. Было ужасно больно, но гораздо больше одолевала глупая обида. Лицо понемногу онемевало, лишая чувствительности, а слёзы собирались в уголках глаз. Но тогда я не позволила им пролиться. Сейчас я чувствую себя так, будто в меня одновременно запустили с десяток таких мячей. Нет, сотню. Я уже не чувствую ничего от ударов, ни боли, ни своей кожи, ни воздуха вокруг, которого явно нет. Я просто стою и продолжаю смотреть на девушку. В голове шаром покати. Первый шок тормозит мозговые процессы. Я стою и жду, что блондинка сейчас рассмеётся и скажет, что всё это шутка, но она молчит, расчёсывая мокрые волосы пальцами. Не говоря ни слова я разворачиваюсь и медленно выхожу, словно в тумане. В лифте смутно припоминаю как надевала свою обувь, рядом с которой стояли миниатюрные туфельки со стразиками, которые я изначально не заметила. Ключ от квартиры я всё ещё держу в руках, а вот пакета с продуктами нет. Я поставила его на стол или выронила на пол? Не помню. До мозга очень медленно доходит информация. Собираясь буквально по крупицам. И только оказавшись на уличном свежем воздухе, на меня обрушивается какое-никакое понимание. Горечь сдавливает горло, боль настырно скребётся в сердце, словно дикая кошка, которой хочется выбраться. Внутри ужасно жжёт и саднит. До потухшего разума доходит осознание, что из глаз давно текут горячие слёзы, а челюсть ужасно напряжена и болит от сдерживаемых рыданий. Что есть силы, пытаюсь подавлять их, но всхлипы и содрогания плеч всё равно не прекращаются. Ноги не держат, и я стараюсь отойти как можно дальше, но тут меня ловят крепкие, тёплые и, казалось бы, такие надёжные руки. Мне даже не нужно поднимать взгляда, я тут же отпрянываю от них. — Не трогай, — кричу я, как раненный зверь. Да. Кричать лучший вариант, чтобы заглушить дрожь в голосе. — Китнисс, что случилось? Я резко поднимаю голову и встречаюсь с обладателем голубых глаз. А ведь я собиралась сегодня посмотреть в них и признаться в своих чувствах. А теперь... Что я чувствую? — Что случилось? — выплёвываю я, утирая непрошенные слёзы. Пит порывается подойти и успокоить меня, но я выставляю перед собой руку. В его глазах испуг, но... ещё в них вина. Он знает, что случилось. По крайней мере, догадывается. — Скажи, — слишком жалобным, даже для меня в такой ситуации, голосом произношу я. — Скажи, что всё это неправда. Пит не опускает взгляда и не отводит, смотрит мне прямо в глаза, и я ощущаю новый приступ подступающей истерики. Хочется завыть в голос, но я держусь. В последний раз так больно было, когда погиб отец. — Скажи! — снова кричу я, надрывая голос. — Не могу, — почти спокойно произносит он, но я чувствую в его голосе хорошо скрываемую дрожь. Вот и всё. Всё это правда и всё это ложь. Мир вдруг становится до брезгливости бессмысленным и тошнотворным. С уже онемевших от дрожания губ срывается лишь последний интересующий меня вопрос. — Ты её любишь? Пристальный, горький взгляд напротив, в котором я вижу только своё жалкое отражение. — Да, Китнисс. И то, как он произносит моё имя, уже не звучит так, как прежде.