враньё и сказки

мы двое слепых.

      все меняется так скоропостижно, что я теряюсь в ворохе собственных мыслей. глупых. ненужных. надуманных.       я сделала что-то не так?       или       тебя замучила совесть?              еще секунду назад было нежно и чувственно. мы целовались, и у меня в груди такое тепло было, словно там завелось маленькое ручное солнце. а теперь ты отстраняешься и не говоришь ничего, только дышишь шумно так, словно марафон пробежал.       а я пытаюсь поймать твой взгляд и думаю только о том, почему ты молчишь.       жалеешь, что поцеловал меня?       однажды мой дедушка сказал фразу, которая надолго запала мне в душу. я помню: мне тогда было десять, мы гуляли по парку, и говорили обо всем, что приходило в голову. буквально обо всем: о китах, индейцах майя, стихах пушкина. неторопливо шли по аллее, — а куда нам собственно было спешить — и под ногами у нас приятно шуршали опавшие листья. а он поднял голову к небу, мазнул взглядом по тёмным питерским тучам и сказал: «знаешь, если солнце погаснет, мы узнаем об этом только через восемь минут.»       я вспоминаю об этом сейчас, потому что моему ручному солнцу восемь минут не нужны. оно гаснет быстрее — как бытовая лампочка. почти мгновенно, стоит только порваться вольфрамовой нити.       — и что дальше?       ты больше не улыбаешься. а я по швам разрываюсь, как старая никому не нужная тряпка.       «а что ты собственно хочешь услышать? что теперь он бросит свою девушку, вы поженитесь, нарожаете кучу детишек и состаритесь вместе? окстись, глупая — ничего этого не будет. он поцеловал тебя просто из жалости» — ехидно отвечает внутренний голос. интересно, откуда в нем столько яда и желчи?       — а что дальше? — спрашиваешь ты, и по взгляду твоему я не могу понять, о чем ты думаешь.       что если он прав, этот блядский внутренний голос?        теперь я не могу избавиться от навязчивой мысли и ищу в твоих глазах раскаяние. проблема в том, что и раскаиваться тебе не в чем. ты ведь ничего не обещал. в том, что я все еще на что-то надеюсь — только моя вина.       такое болезненное ощущение, что меня ебучая трясина все дальше засасывает, а где-то на берегу стоишь ты. стоишь и смотришь, как я барахтаюсь и ухожу все дальше-дальше-дальше на дно. но не помогаешь.       я отворачиваюсь. смотрю на дождь за окном и старательно делаю вид, что зрелище это гораздо интереснее, чем твой сосредоточенный профиль. пока в моей голове здравый смысл борется с желанием послать его нахер.       — ничего, — отвечаю на свой же вопрос и чувствую, как во рту становится вязко. — ничего, — повторяю снова.       странное чувство: моя любовь к тебе ревет и кричит, хочет вырваться. но у меня словно глаза открываются и в голову бьет «то, что сейчас произошло, для тебя ничего не значило». поэтому я тебя отпускаю.       — когда будешь уходить, захлопни дверь, — говорю я и встаю.       внутри у меня как в антарктике — озоновая дыра вместо сердца. душа отмерзает. а я хочу весну. мою весну, с цветущими персиками, стихами в полпервого ночи и твоими объятиями.       ты тянешься, словно хочешь остановить, а потом резко одергиваешь руку. запрокидываешь голову, прислоняешься затылком к стеклу и изучаешь узоры на потолке.       а потом, когда я почти выхожу за порог, вздыхаешь устало и, наконец, говоришь:       — если ты уйдешь сейчас, я не побегу за тобой. у меня нет ни времени, ни желания играть в кошки-мышки.       бадабумтс.