Тот самый из детей ланисты

В покоях доминуса тихо. Так тихо, что в ушах фантомно звенит. Рикс плохо помнил, что было после слов о необходимости сразиться с Афием. Мир смазался, превратился в вязкую кашу, в которой он, подобно латунной ложке, пытался не согнуться от давления, выстоять. И как-то жить дальше. Возвращения Граута и Кассия застать не удалось, Лабель сказал… что-то сказал и приказал идти с ним. Кажется, старший Флавий задерживался на встрече с Цезарем, потому семейный разговор о покушении и последствиях можно было перенести на утро, а может, были другие причины. С того самого момента у Рикса резко ухудшился слух, стало туннельным зрение, ватной голова, а в мыслях — сплошная агония. Только шаги Лабеля, эхом раздающиеся в коридорах, просачивались сквозь пелену, а теперь не стало и их. Тишина в покоях была долгожданным спасением: никакого больше галдежа нескольких ртов, ссор, пересудов, обвинений. Но зачем приводить сюда своего телохранителя, которому совсем непрозрачно намекнули, что и он подозревается в измене? Не страшно остаться один на один? Ах да. Имплант. Стоило входной панели за ними закрыться, отрезая от внешнего мира со всеми его бедами и смертями, Лабель сделал пару шагов вперёд и повернулся к Риксу лицом, сложил руки на груди. Его церемониальная одежда для приёмов такая лощёная, роскошная, изысканная, неизменно обрамляющая естественную утончённую красоту. Взгляд бесцельно скользил по дорогим тканям, лишь бы не подниматься выше, не встречаться с серыми глазами, потому что тогда последует разговор. А о чём теперь разговаривать Рикс не знал. — Посмотри на меня, — тишину разрезал голос Лабеля, властный и требовательный, от него в груди разлился предательский жар, не подчиниться невозможно. Рикс исполнил его волю, но продолжал молчать. Послушание телохранителя заставило доминуса слабо улыбнуться. — Так-то лучше. Хотел выразить личную благодарность за спасение. — Благодарность? — Я… — Лабель не сводил с него внимательных глаз, только прищурился, — не был уверен до конца, что ты сможешь. Рикс сглотнул, отвёл взгляд в сторону, сдерживая нервную усмешку. Конечно, он ведь знал, что Тори совершит покушение, выжидал весь вечер, когда наступит момент истины, пока тот, кому была уготована главная роль, даже не знал о существовании сценария. — Зачем врать? Если бы не был уверен, я бы не стоял там за твоей спиной. — Ну, почему же, Сторция или Граут были наготове, никто не доверял тебе полностью, не только я. Но ты не подвёл, — не иначе в его голосе сквозила гордость. — Тогда почему вы хотите заставить меня убить Афия? — хрипотца выдала разбитое вдребезги нутро, изрезавшее осколками, казалось, все лёгкие, сердце и трахею, из которой теперь приходилось выплёвывать вопросы. — Я всё равно не заслужил вашего доверия? Даже после… этого выбора? Сказать «даже после убийства моей возлюбленной» не получилось, язык споткнулся, запутался в словах, едва успел переформулировать. Взгляд Лабеля заострился вместе со скулами от сжатых челюстей: русло, куда потекла беседа, было ему не по нраву. — Это желание отца. — Он считает, я тоже работаю на клириков? Не абсурд ли? — Рикс сделал полшага вперёд, скорее на эмоциях, раскрыл для распятия руки, но Лабель не шелохнулся, хотя напряжение в его теле чувствовалось и на расстоянии. Слишком хорошо его реакции уже были знакомы. — Абсурд, — холодное согласие обезоружило, Рикс замер, опуская поднятые ладони в удивлении. — Я знаю, зачем Афий встречался с ней, знаю, что сталкивать вас бессмысленно. Даже знаю, что во всём нашем лудусе нет предателей, чтобы кого-либо стращать для предупреждения. — Тогда зачем? Вопрос сорвался с губ раньше, чем дошло осознание. Уж не приглашал ли Лабель хвастовством обладания информацией к торгам? Уголок рта дёрнулся, искривился презрением, выдавая, что Рикс понял, но всё же ждал ответ, который запаздывал. — Ты ведь мог бы показать им его воспоминания, мои, их не подделать, — предательское отчаяние затесалось в интонацию, помешало сохранить самообладание. В глазах напротив проскочила искра, впрочем, быстро погасшая под натиском аристократичной выдержки. — Мог бы. Совершенное хладнокровие в каждом звуке для констатации факта: мог бы, но не стал. Рикс не нашёл в себе больше сил сдерживать внутреннюю злость, позволил ей промчаться огнём по венам, моментально кипятя кровь, выжигая остатки ясности сознания. Мог бы, сука, но не стал. Потому что хочет насладиться тем, как Рикс убьёт друга сразу после своей девушки? Зачем ему это надо? Как они ему мешали? Лабель видел, как зажглась ненависть в чужих глазах, спокойно выдержал потяжелевший в миг взгляд. Даже сжавшиеся кулаки гладиатора не вызвали у него доли страха, только любопытство, что тот собирался ими делать. Стену бить? Вопреки всем ожиданиям Рикс всего лишь подошёл к нему. Совсем близко, натянутый струной, пахнущий землёй и деревом, с такими злыми глазами, что возбуждение подскочило к горлу и стиснуло его. Если он взбесился от услышанного, то, вероятно, сейчас мечется между агрессией и вожделением, как и всегда, балансируя на грани. Ударит ли его током, если коснётся, хотелось бы Лабелю знать. Несмотря на внешнее равнодушие, сердце колотилось с такой силой, что впору было опасаться, не слышно ли его биение во всём Колизее. Губы Рикса, сжатые в нитку, раскрылись, издали едва различимый шёпот: — Отключи меня. Лабель моргнул, хмурясь. — Что? Ладони Рикса взметнулись в воздух, хотели лечь на плечи, сжать и смять тонкую ткань, ощутить окаменевшие в сопротивлении мышцы, но зависли в сантиметрах. Не коснулся, потому что злости, душной и отравляющей, было несравнимо больше, а значит — немедленная казнь имплантом. Дыхание Лабеля сбилось от этого осознания. — Я не хочу ничего чувствовать, — пересохшие губы шепчут, а учащённое сердцебиение мешает расслышать. — Отключи мои эмоции, ты можешь это сделать. — Рикс… — Если ты этого не сделаешь, я коснусь тебя и сдохну. И как ты объяснишь это Кассию? — Так не касайся, — мимолётная улыбка коснулась губ Лабеля, едва не потерявшего контроль. В первую очередь над собой. — Не могу. Хочу. Судорожный вздох, от которого в голове туман. — Чего? — Одновременно убить тебя и трахнуть. Лабель рассмеялся, запрокинув голову, обнажая шею, в которую вцепился жадный взгляд. И могли бы вцепиться дрожащие руки, сдерживаемые лишь самым невероятным усилием воли. Резко умолк, возвращая маску на место и смотря теперь на Рикса с интересом, подался вперёд, заглядывая в глаза. Это было поле его игр, знакомое до последней клетки. — Будь по-твоему, — пальцы знакомым жестом прошлись по браслету, вытанцовывая нужную комбинацию. Через секунду Рикс ощутил вспышку в загривке, где располагался имплант, а затем… всё те же бешеные эмоции, грозящиеся вылиться в преступление. Их взгляды пересеклись двумя молниями. — Что ты… — Полностью снял ограничение на касания. Рикс отшатнулся, вызывая у Лабеля улыбку. Запястье опалило прикосновение прохладных пальцев: доминус не позволил оказаться подальше от себя, потянул обратно. — Касайся. Это ведь то, чего ты хотел. Положил ладонь на своё плечо, приглашая. Реакции не последовало: ни разрядов тока, ни мучительной боли. Ничего, только желанное сопротивление напрягшихся стальных мышц под лёгкой тканью, скрывающей красивые бледные руки. Рикс несдержанно дёрнул Лабеля к себе, не сильно, только вынуждая того сделать полшага и сократить оставшееся расстояние, сжал плечо сильнее. Пусть доминус и не хилый мальчик, а весьма атлетично сложенный, всё же ровней лучшему гладиатору не был. Внутренности скрутило в узел, когда взгляд Рикса требовательно впился в лицо напротив. — Что ты делаешь? Я ведь могу убить тебя. Взмах руки под звук рассекаемого воздуха и шеи спереди коснулась острая грань. — Но ведь и я могу убить тебя. Кинжал в пальцах Лабеля лежал как влитой, как продолжение его руки, вжимался в шею, обещая одним уверенным движением совершить непоправимое. Риксу начало сносить крышу, зрение сузилось до двух бесноватых огней в серых глазах перед ним. Тяжёлое дыхание толкало вперёд, заставляло напарываться на остриё, ощущать, как напрягается под ним кожа. Плохо, всё очень плохо. Губы растянулись в усмешку. Игнорируя нож, безобидно следующий за его движениями, Рикс прижался к Лабелю, свободной ладонью (нет, плечо так просто он уже не отпустит) погладил темноволосый загривок, вдохнул полной грудью сладкий аромат чужого желанного тела, прошептал где-то возле уха: — Не можешь. Ты боялся, что я умру, и боишься до сих пор, — потёрся носом о нежную кожу за ухом, не зная, может ли в принципе надышаться этой сладостью, сжал Лабеля в своих руках крепче, как тряпичную куклу, услышал его сдавленный выдох. — Покажи Кассию воспоминания. Я не хочу убивать Афия. Тихий смешок, от которого мурашки по коже. Лезвие кинжала, остающегося преградой между ними, неприятно царапнуло. — И на что ты готов ради такой милости? Отстранившись, Рикс посмотрел в потемневшие от возбуждения глаза доминуса. Хозяина. Господина. Того, перед кем должен на коленях ползать и просить прощения за любую дерзость, целовать ноги, умоляя, но с его же разрешения может стоять, касаться, дышать рядом. Отключение гаранта собственной безопасности, когда сам же перед этим взбесил, только подтверждало, что для Лабеля всё это было игрой, развлечением. Даже отпустив поводок, власть оставалась в его руках. Вот о чём Рикс всё время забывал, обласканный вниманием, — о своём месте. И каждый раз напоминание, где же оно, было болезненным и унизительным. Но сколько можно носиться со своей гордостью, доводя до крайней точки кипения, если ради спасения Афия будет надо, то Рикс готов… — На всё. Просто потому что больше не может терять. — Тогда раздевайся. Ловко выпутавшись из ослабевших рук, Лабель ускользнул, шагнул назад, чтобы с удовольствием насладиться зрелищем; Рикс не заставил его ждать, непослушными пальцами расстегнул один за одним ремни одежд, брони, скинул к ногам красивую обёртку и полностью обнажённый выпрямился во весь рост, демонстрируя во всей красе не только себя, но и давно отвердевший член. Пристальный взгляд серых глаз изучал в полумраке комнаты его тело, впитывал, наслаждался. Если рвануть вперёд, сжать руками горло, за сколько секунд удастся задушить? Получится ли закончить начатое, если кинжал будет беспорядочно оставлять на нём раны? А может это будет один точный удар в сердце или в висок, чтобы остановить? Если обманом обездвижить, забрать нож и самому его зарезать? Правда была в том, что фантазии Рикса останутся лишь фантазиями. — Отключи мои эмоции, — хриплый голос показался чужим. — Зачем? — Лабель подошёл, провёл по голой груди костяшками, чувствуя под ними разгорячённую кожу, нагретую, видимо, усиленно стучащим сердцем. — Я могу потерять над собой контроль. — Я не хочу проводить время с безэмоциональным роботом, — спокойно отозвался доминус, заменяя костяшки на холодную сталь кинжала. — А именно им ты станешь, если я это сделаю. Лезвие не резало, в умелых руках лишь пускало дрожь по телу, почти лаская. — И я хочу чувствовать твои прикосновения, — кончик кинжала неспешно повторял рельеф сухого пресса, — думаешь, мне не надоело связывать тебя? — Считал это необходимым элементом, — пожал плечами Рикс, напряжённый до последней мышцы. — Посмотрим, — усмехнувшись, Лабель вновь посерьёзнел, пока его взгляд следил за движением оружия. — Буду с тобой откровенен. Мне не нравятся твои друзья. Мне не нравится твоя семья. Я был бы рад, если бы у тебя не осталось никого. Он посмотрел на молчавшего Рикса, у которого грудная клетка ходила ходуном под натиском сердца, насосом качающего горячую кровь. В серых глазах — знакомый блеск. Нездоровый. — Если бы я остался твоей единственной причиной жить. Я бы на лбу у тебя вырезал принадлежность мне, если бы хотел. Поэтому мне нет никакого резона беспокоиться о твоём дружке. Тем более влюблённом в тебя, — острая грань лезвия скользнула к паху, холод стали коснулся твёрдого члена. — Он не… — давление на тонкую чувствительную кожу заставило умолкнуть. — Так что ты можешь мне предложить взамен? — Лабель склонил голову набок, прищурился, ожидая ответа. Правильного ответа. Думай, Рикс, думай. — Себя. — Ты уже мой, — улыбка одним уголком губ. — С первого дня. Но то было лишь тело. Он вздрогнул, когда Рикс сжал пальцы на запястье руки с кинжалом. Прикосновение такое горячее, что, вероятно, останется ожог. Подвёл остриё к своей груди, там, где билось как сумасшедшее сердце, упёр кончик лезвия в кожу, надавливая чужой рукой, пока не потекла слабая капля крови, набирающая силу. Её алый цвет немедленно привлёк внимание Лабеля, завороженного происходящим. Рикс подался вперёд, вспарывая самого себя сильнее и заставляя вновь смотреть себе в глаза, ловить его новый взгляд, от темноты которого собственные демоны поднимали голову, восторженно скалясь. — Ты не понял. Себя целиком. Резко дёрнул руку Лабеля вниз уверенным движением и лезвие послушно прочертило удивительно прямую линию на коже, из разорванных краёв которой, набухая, рвалась кровь. Боль не ощущалась, хотя должна была, только прохладный воздух покоев, облизывающий рану. Тягучее возбуждение разлилось между ними, заполнило разум, пока Рикс чужой рукой продолжал чертить на своей груди буквы. Одна за одной, линия за линией. Он внимательно следил за тем, как блестят серые глаза, наблюдающие за покрасневшим лезвием, за текущими вниз каплями, ускоряющими свой бег от учащённого дыхания; слушал рваные выдохи, от которых голова шла кругом; чувствовал, как запах железа забивает ноздри. Когда он сказал, что был готов на всё, то действительно имел в виду всё. Даже отказаться от самоконтроля и самоопределения, всецело уступая контроль над собой тому, чьё вырезанное имя останется на его теле белым шрамом над сердцем. Вечным напоминанием. Последняя буква и окровавленный кинжал выпал из пальцев Лабеля, немедленного вжавшегося в Рикса, жаждущего его близости, впивающегося в губы требовательным поцелуем. Это было то, чего он хотел. Церемониальные одежды, дорогие узорчатые ткани, всё пачкается кровью, воздух так сильно пропах железом, что, казалось, теперь они оба вывернуты наизнанку изорванными сосудами. В ненасытных поцелуях ничего не разобрать, но Рикс смог справиться с несколькими слоями тканей, что-то отстегнул, что-то порвал, отшвырнул на пол, туда же отправился цифровой браслет. Потащив гладиатора за собой, Лабель отступал к постели, его руки жадно скользили по сильному телу, пока собственные голые плечи горели от сжавшихся до синяков чужих пальцев. Таких уж чужих? Простыни на кровати как всегда чёрные, упавший на них полураздетый Лабель — белоснежный контраст. Рикс упёрся коленом между крепких разведённых ног и замер, не в силах справиться с желанием насладиться открывшейся ему красотой: напряжённым прессом, острыми линиями косых мышц, уходящих под пояс ещё не снятой одежды (какое упущение), измазанной кровью широкой грудью, на которой розовели соски, очерченной тенями беззащитной шеей, чёрными вьющимися прядями, обрамляющими лицо с идеальными чертами. Чёртово совершенство. В серебристых глазах сияло возбуждение вперемешку с наслаждением от того, как его облизывали взглядом. Венец творения. Такого между ними ещё не было: такого количества прикосновений, такой душной страсти, такой больной необходимости обладать. Рикс встал коленями на постель удобнее и потянулся к Лабелю, будто управляемый невидимым поводком, обвил одной рукой за талию, второй — за шею сзади, впечатал приоткрытые губы в свои. Шёлковый, податливый и горячий, полная противоположность образу, созданному для чужих глаз. Сколько его не трогали так, что он плавится маслом под прикосновениями? Пальцы сжались на мягкой коже до болезненного ответного стона, ногти впились в белое тело, как в мясо. Боги, как же Рикс его ненавидел. Как же хотелось убить, порвать на куски, изуродовать, лишь бы это влечение прекратилось. Как же душила ненависть за всё то, что приходилось рядом с ним переживать, и как же хотелось задушить его самого за каждый пренебрежительный жест, за каждый акт насилия, за каждый надменный взгляд. Лабель чувствовал его ненависть каждым сантиметром кожи. Ладони обняли запрокинутую шею, Рикс заставил доминуса посмотреть на себя снизу вверх, а тот будто только этого и ждал, глядел так блядски, что свежая рана сейчас обескровится, так как вся кровь уже прилила к члену. Тяжело дышащий в тисках Лабель не выглядел испуганным, только полным порочного вожделения ощутить гладиатора целиком, как ему было обещано. Даже вероятность, что ему сейчас переломят позвонки, не вызывала страха. И тогда Рикс вспомнил сон, который видел в бреду после оранжереи, когда между ними ещё было всего-то два разговора, да лёгкое напряжение: сжатую шею и тот самый взгляд, как будто Лабель хотел бы умереть от его рук и получил бы от этого удовольствие. Взгляд, который был у него и сейчас. Сука. Он опрокинул Лабеля на спину, сдёрнул рывком последнюю преграду из нижней одежды, накрыл его собой в жарком поцелуе, позволяя рукам гулять по обнажённому доступному телу, заставляя чувствовать себя везде и тихо стонать в ответ. Как же Рикс его обожал. Такого великолепного, красивого, игривого, жаждущего быть центром вселенной Рикса. Пусть будет так. Пусть у него будет одна единственная слабость. Подтянув к себе одну длинную ногу Лабеля, он отстранился, заглядывая в потемневшую бурю чужих глаз, заметил, словно впервые, чёрную царапину на щеке, и волна желчной ненависти поднялась к горлу. Кто мог посметь осквернить его произведение искусства?! — Рикс, — собственное имя из уст Лабеля звучало музыкой. — М? Нервный смешок. — Я, знаешь ли, очень давно не был снизу. Жалкая секунда на сопоставление фактов в тяжёлой голове. Рикс усмехнулся, склонился к своему господину, покрывая поцелуями лицо и шею. Тихо обронил между ними: — Дай угадаю, лет пять? Тело в руках напряглось, Лабель вдруг схватил его за плечи и заставил посмотреть на себя, а у самого скулы выделились из-за сжатых челюстей. — Что? — вопрос слился с расстроенным выдохом. — С чего ты взял? — и никакой больше страсти, сплошная сталь в голосе. — Взял и взял, какая разница, — Рикс хотел было потянуться навстречу, но сильная ладонь надавила на грудь прямо на рану в виде имени, вынуждая недовольно зашипеть. — Августа сказала? — только не хватало обсуждать его ёбанных сестёр. — Паулина. Одна бровь Лабеля скептически изогнулась. — С чего бы ей… — но предложения не закончил, осёкся. — Можешь в голову мне залезть и посмотреть. Или ты только мои воспоминания с Афием пересматриваешь? Когда Лабель злился, он выглядел ещё прекраснее. Его ладонь смазала хлипкие зажившие корочки и теперь вся была красной от свежей крови, резво вцепилась в мускулистую смуглую шею ошейником, благодаря длинным пальцам имея возможность почти перекрыть кислород. — Не беси меня. — Простите, — с игривой ухмылкой прохрипел Рикс и, едва дыша, закончил: — господин. Рука на горле разжалась, позволяя вдохнуть, тут же потянула гладиатора на себя за загривок. Разрешение. Разрешение сделать то, о чём мечталось неприлично долго. Быстро высыхающая кровь осталась на коже грязными разводами. Всё в этих покоях пропахло железом. И всё здесь также впитает в себя стоны Лабеля. — Не знаю, что он тебе сделал, но обещаю, что буду нежным, — промурлыкал ему на ухо Рикс, уже взявший масло у постели и скользящий теперь ладонью по белой ноге от щиколотки к бедру. — Всего-то похитил и изнасиловал мою сестру, — даже сквозь голос было слышно, как Лабель закатил глаза, хотя пальцы его недвусмысленно царапали в предвкушении чужую спину. — Ах да, — Рикс даже не скрывал, как плевать ему было на этот факт. Бесконечно долгие минуты на подготовку, растягивание отвыкших мышц, вознаграждение в виде выгибающегося гибкого тела, срывающихся с зацелованных губ стонов, разметавшихся чёрных прядей, за которые так и хотелось потянуть. Рикс не отказал себе в удовольствии, оттянул послушную голову назад, вгрызаясь зубами в подставленную белую шею, пока пальцы внутри прошлись по месту, от прикосновения к которому Лабель, зажмурившись, ахнул. Боялся все эти годы подпустить кого-то столь близко, позволить себе хоть ненадолго потерять контроль? Чувствовалось. В каждом выдохе, во взглядах из-под полуопущенных угольных ресниц, во вжатых до боли в плоть пальцах. Рикс был готов кончить в ту же секунду, как тугие мышцы сжались на члене. Слишком жарко, слишком узко. Даже лучше, чем представлялось. Вошёл целиком и прикрыл веки, переводя дыхание, наслаждаясь гаммой новых ощущений, податливой доступностью; медленно толкнулся, срывая тихий вздох, взглянул на Лабеля, доверчиво распростёртого под ним и всего перепачканного его, Рикса, кровью. Искусство. Поцеловал в уголок губ, толкнулся, поцеловал в скулу, толкнулся резче, поцеловал в острую линию вздёрнутой подставленной челюсти, сжал белую ягодицу под ногой, закинутой на плечо для удобства (кошачья гибкость Лабеля вызывала ещё больше стучащего в висках возбуждения, хотя, казалось бы, больше просто не могло быть), и задвигал бёдрами, наращивая темп. Стоны, уже ставшие хриплыми, отдавались в покоях эхом; Лабель спрятал лицо в ключицу Рикса, то кусал, то целовал, то глухо задыхался под быстрыми и резкими толчками. Каждый из них отдавался со всей страстью, чтобы забыться. Как будто ещё недавно не пришлось поставить на кон свою жизнь ради отцовских планов. Как будто ещё недавно не пришлось убить свою некогда возлюбленную ради другого. — Я не смогу долго… — с трудом выдавил из себя Рикс, замедляясь и чувствуя, как по спине градом течёт пот, как щиплет от соли рану, как вздрагивает под ним Лабель, рвано дыша. — Ты слишком возбуждающий. Откинувшись на спину, доминус вдохнул всей грудью, убрал со лба прилипшие волосы и коварно улыбнулся Риксу. Его пальцы огладили мужественное лицо перед собой, он приподнялся на локтях, увлекая гладиатора в неспешный поцелуй. Своего гладиатора. Рикс уложил его обратно, провёл обжигающей ладонью от плеча по изгибу талии по прямой к бёдрам, подхватил под задницу, блаженствуя от сладкого запаха его кожи, смешавшегося с железом. Не заметил, как только одна рука Лабеля зарылась в волосы, пока вторая исчезла где-то под подушкой. Взмах, который заставил нутро инстинктивно похолодеть, хотя Рикс и не видел, что это было, только услышал, как рассекло воздух, а через секунду нечто до неприятного знакомо почти вонзилось в шею, вынудило отпрянуть под давлением. Вот же больной ублюдок. — Откуда?.. — Всегда где-то рядом. На всякий случай. — Даже под подушкой? — Представляешь, как плохо я сплю? Лабель убрал нож от горла, ловко перехватил его в ладони, от чего чистая сталь блеснула в слабом свете из окна. Рикс понятия не имел, что сделал не так, и, видимо, это читалось в напряжённом взгляде, следящем за оружием. — Расслабься, — а лезвие скользило по каменной руке, не давая даже подумать о том, чтобы воспользоваться советом. — Ничего я тебе не сделаю. Кончик кинжала дошёл до подбородка, заставляя задрать голову выше. — Решил помочь тебе продержаться подольше. Немного адреналина, чтобы разбавить сексуальное возбуждение. — Чем, страхом? — А ты боишься? Думал Рикс над вопросом недолго. Усмехнувшись, он беспрепятственно отвёл запястье от себя и крепко прижал его к постели. — Кажется, твоя затея сработала наоборот, — ритмично задвигал бёдрами, выбивая из тела под собой музыку из стонов, завёл руку с кинжалом Лабелю над головой. Судя по выделяющейся сетке голубых вен, если отпустить его запястье, то лезвие прилетит прямо Риксу в лоб рикошетом. Пальцы сжались на тонкой коже сильнее. Трахать Лабеля было потрясающе, он был достаточно узкий, чтобы члену было до одури тесно, и при этом развязный и нетерпеливый во всём остальном. Его телом не получалось насытиться, хотя он отдавался полностью. Хотелось же ещё больше. В какой-то момент они поменялись местами: Рикс оказался на спине, Лабель оседлал его, но без проникновения, вместо этого вновь взялся за любимую игрушку, чьё место на стенде холодного оружия, а не в спальне. Взгляд мазнул по собственному имени, успевшему слабо зарубцеваться на чужой груди. Идеально. Рикс догадался, что он собирался сделать, по одному блеску глаз, подался вперёд, но было поздно — бледную ладонь будто рассекла плеть ровно по линии жизни, немедленно выступили поперёк одна за одной чёрные густые капли, которые, сорвавшись, заструились вниз к запястью и дальше к локтю. Нет, ему не показалось тогда в зале дворца. — Что ты… — Рикс подавился словами, когда Лабель флегматично сжал кисть в кулак, раскрыл его, чтобы удовлетвориться видом полностью окровавленной руки. — Скрепляю кровью обещание, — прижал чёрную ладонь к сердцу гладиатора, полностью перекрывая ей выцарапанное имя. — Какое ещё обещание? — по ощущениям отпечаток оставил на коже ожог, такой горячей оказалась свежая кровь. — Твоё обещание отныне служить мне. Только мне. Его спокойный голос совсем не сочетался с происходящим и всё стало походить вдруг на плохой сон о страшных ритуалах, и если бы не глухая, где-то на задворках сознания, боль от трения о рану и ставший уже ядовитым запах крови, Рикс бы почти поверил, что просто напросто сошёл с ума. Хотя, ведь и боль могла быть искусной игрой воображения. — А ты ничего не будешь мне обещать? Вопрос гладиатора застал Лабеля врасплох, аристократичная маска сломалась и он искренне рассмеялся; его ладони, размазывая грязь, прошлись выше к плечам, основанию шеи. — Обожаю твою непосредственность, — и снова тихий смех, от которого мурашки по коже бежали. Наклонившись к Риксу, доминус нежно потёрся носом о его нос, и это, пожалуй, напугало больше всего случившегося вместе взятого. Ласковый шёпот в самое ухо: — В моих интересах сохранять твою лояльность. Это больше чем обещание. Руки Рикса сместились с белых бёдер на запястья, он спросил также едва слышно. — Почему кровь чёрная? Последнее слово утонуло в поцелуе: Лабель, очевидно, не собирался отвечать, да и вообще тратить оставшееся время их близости на разговоры. В конце концов, разве не говорил, что его секреты уйдут с ним в могилу? Это был один из них, совсем неизящно вываленный на публику клириками. И Риксу предстояло в первых рядах разобраться с угрозой. Но это будет потом, а пока мир за пределами покоев встал на паузу, перестал существовать, позволяя превратиться в пульсацию оголённых нервов, чувств и эмоций под аккомпанемент сладостного, самого любимого запаха.

***

Беспощадное солнце Паитрума оставалось главным палачом, хуже только проснуться от его луча, выжигающего веко и желающего, как казалось, пройти насквозь через глаз до мозга. Рикс хотел было скрыться под подушкой и доспать, но сон без сновидений уже предательски сбежал, оставив после себя тяжесть в голове и непереносимую сухость во рту. Прикрыв козырьком ладони глаза от солнечной атаки, он вяло осмотрел себя, такого грязного, что захотелось побыстрее отвести взгляд, наткнулся на спящего рядом Лабеля, рассмотрел чернеющие пятна синяков от пальцев на белой коже. Не сразу поверил в увиденное, пока ночные воспоминания медленной вереницей не вспыхнули в сознании одно за одним. Вот же… А за ними потянулись ещё более ранние, о том, что случилось во дворце Публия. Прочь, прочь. Спущенные с края постели ступни коснулись ледяного пола, но даже дрожи по уставшему телу не пробежало, Рикс поднялся, пытаясь побыстрее найти глазами кувшин с водой или, на худой конец, вином. Обнаружив искомое у входа, как можно тише побрёл в противоположную сторону к цели, когда ощутил под ногами шёлк, а за ним врезался в нечто твёрдое на полу. Едва сдерживая непрошеное раздражение, он присел и поднял увесистую причину всех своих бед. Цифровой браслет приветственно загорелся от контакта с экраном. Сердце как-то глупо стукнулось о рёбра и Рикс воровато оглянулся на Лабеля. Спит. Посмотрел вновь на вещицу, которой ещё недавно хотел обладать. Чего стоит подойти к доминусу, приложить пальцы для снятия блокировки, найти управление своим имплантом… или его. Или всех их. Мысль показалась дикой. Привлекательно доступной. Безумной до спазма в горле. Подобрался так близко, что, пусть и случайно, но получил в руки возможность… сделать что? Предать? Он глубоко вдохнул, сверля взглядом мерцающий экран, замерев над ним, как над драгоценностью. Взявшийся из ниоткуда порыв воздуха лизнул рубцы на груди. Это была возможность совершить очередную ошибку. Рикс не знал, сколько времени простоял так, но, сделав ещё один шумный вздох, принимая решение, дошёл до ближайшего стола и уложил браслет на поверхность, взялся за рядом стоявший кувшин, жадно делая глоток прямо так из широкого горла. И если бы обернулся, то, вероятно, заметил бы, как мирно закрылись серые глаза и разжались на рукоятке пальцы.