Тот самый из детей ланисты

5 лет назад

Нона — тянет пряжу, прядя нить человеческой жизни

Всё, чего Лабелю хотелось, так это любить и быть любимым. К сожалению, он рано выучил урок, что любимые люди не будут рядом всегда, как только умерла мама. Что названные самыми родными могут превращать твою жизнь в ад, с чем справлялась Августа. Дальше — если хочешь быть любимым, надо заслужить, когда отец обратил на него внимание, стоило преуспеть в медицине. Надо не расстраивать, быть хорошим и слушаться. У Лабеля получалось соответствовать высоким ожиданиям всех вокруг, хоть нагрузка и была порой сверх его возможностей, но как следствие — по части чувств к семнадцати годам он совсем перестал понимать сам себя. Что по-настоящему чувствовал Лабель, а что должен был, как от него ожидалось? Поэтому когда он встретился взглядами с одним из рабов с мятежной планеты, которых выстроили перед ланистой под безжалостным послеполуденным солнцем Блора, то впервые понял разницу, так как чётко ощутил свои собственные эмоции. Это был восторг. Это был лучший подарок на его день рождения. У подарка были чёрные волосы, квадратное скуластое лицо и смуглая кожа, хотя сразу и не разберёшь из-за серо-бордовых разводов из грязи и засохшей крови. Высокий рост, заметный даже, когда тот стоял на коленях. Злые чёрные глаза, от которых невозможно было отвести взгляд. Лабелю стало плохо (или хорошо?) в ту же секунду, как на тонких рассечённых губах заиграла усмешка от их зрительного контакта. Сквозь ошалелое биение сердца он едва разобрал слова отца, обращённые к новоприбывшим, что-то о том, что надо забыть своё прошлое, немного о том, что надо служить Империи, а также не делать глупостей, смириться и всё по привычному списку. Сглотнув, Лабель заставил себя перестать пялиться и украдкой посмотрел на стоявшую рядом Августу, она ответила тем же, ухмыльнулась, от чего стало не по себе. Ему был знаком этот голодный взгляд, которым сестра после него одарила того же раба. И почему-то первый раз за всё время их негласной вражды Лабель не был готов уступать ей.

***

Вкус победы над сестрой ощущался терпкостью на губах Горация. Рассчитывал ли Лабель на поцелуй, когда привёл столь желанного раба в свою лабораторию под предлогом проверки чипа? В смелых фантазиях, возможно. Тяжёлый мужской запах при близости с задней стороной шеи немедленно вскружил голову: всё маскулинное и тестостероновое было постыдной слабостью. Лабель сам не понял, как подался вперёд, как пальцы, прощупывающие имплант сидящего к нему спиной, сменились его губами. Солоноватый привкус пота отрезвил, но отрываться не хотелось. Только когда Гораций вдруг дёрнулся под ним, Лабель запоздало подумал, что совсем один против не слишком дружелюбного раба (помимо пары переглядок между ними особо ничего и не было, да и такие как он обычно плохо относились к геям и субтильным юношам в особенности), и никто не знает, где они. Эти мысли только набирали силу, стоило тому подняться во весь свой гигантский рост, обернуться и сверкнуть чёрными, как сама тьма, глазами на Лабеля. Не будет же он убивать хозяйского сына, как-то нелепо получится, его ведь быстро найдут. И даже когда через долгие секунды мучительных размышлений Гораций наклонился к нему, цепляя подбородок пальцами, он всё ещё думал, что его сейчас убьют. Если поцелуем можно было бы убить, то Лабель в тот момент принял бы свою участь без раздумий. Не успев испугаться происходящего, он моментально растаял в крепких мужских руках, о которых мечтал слишком долго, несмело сам взялся за широкие плечи, млея. Даже если это сон, то самый лучший из всех. Целовался Гораций развязно и жёстко, от чего коленки Лабеля уже подкашивались, а шея гудела от необходимости запрокидывать голову, пусть чужие ладони и поддерживали его за затылок и талию. Всё было слишком: слишком сказочно, слишком горячо, слишком так, как хотелось. На самых дальних задворках сознания аккуратно замаячил красный флаг, словно почувствовав его сомнения, раб отстранился и, к своему стыду, Лабель немедленно ощутил внутри себя пустоту и неправильность, что был оставлен. Тело просилось обратно в кольцо сильных рук под гипноз внимательных глаз и слиться губами, пока дыхание не станет одним на двоих. Он не позволил себе, сам сделал шаг назад. — Что-то не так? — удивлённо спросил Гораций, проводя по мокрым губам тыльной стороной ладони. — Нет, — Лабель прокашлялся, услышав, как хрипло звучит, — я просто не ожидал, что… что ты… — Отвечу взаимностью? — Да, — выдохнул с облегчением. — Мне казалось, вы не очень-то жалуете своё новое положение. — Так и есть, — помрачнев, Гораций отошёл к столам со склянками и скальпелями, прошёлся по идеальному порядку безучастным взглядом. — Но за пару недель, что мы здесь, я переосмыслил некоторые вещи. Лабель не стал спрашивать какие, нутром чувствуя, что правдивый ответ не получит. Вздрогнул, когда Гораций вдруг оказался вновь слишком близко перед ним, хотел отшагнуть, но не смог, завороженный мужской красотой. Как же он слаб. Отец наставлял держать разум холодным в любой ситуации, в учебниках объясняли, что подростковый период характеризуется излишней чувствительностью, мешающей рациональности. Он знал и всё равно растекался лужей перед усмешкой Горация, а тот прекрасно это видел. — Это ведь был твой первый поцелуй? — чужие пальцы коснулись лица, огладили скулу, вынуждая несдержанно выдохнуть. — Нет, — врать у него получалось лучше, чем делать вид, будто ему безразличны прикосновения. — М-м, что-то научили тебя не очень, — грубая подушечка большого пальца коснулась нижней губы, мягко прошлась по ней, будто прося приоткрыть рот. Лабель послушался, размыкая губы, на которые немедленно лёг жадный взгляд чёрных глаз. — Хочешь, научу лучше? Сопротивления в юноше не осталось и, безусловно против своей воли, он кивнул. Второй поцелуй был ещё ярче, как и третий, и четвёртый, и все последующие. У него кружилась голова от возбуждения, больно скрутившегося внизу живота, но Гораций явно не планировал переступать черту, хотя Лабель бедром чувствовал его твёрдый член сквозь ткани и сходил с ума от одного ощущения. От одной мысли, что его хотят и можно ни с кем не делиться. Это его, всё его, принадлежит ему. Горячие губы смазались на щёку, к скуле, потяжелевшее дыхание Горация опалило ухо: — Я не буду тебя трогать, пока ты не захочешь. Пока сам не попросишь, — пальцы Лабеля сжались на его плечах то ли от гнева, то ли от возбуждения, то ли от всего и сразу, захлестнувшего разом. Гораций отстранился, заглядывая в мутные глаза. — В конце концов, доминус может выбирать. Может, есть и лучше. «Нет, нету», — едва не сорвалось, но Лабель поджал протестующе губы. Ещё чего он будет наглаживать эго какого-то мужлана, в нём тут же вскипели злость и обида на игру с ним, заставили вывернуться из обнимающих ладоней. — Может и есть, — самодовольно отмахнулся от него Лабель, недовольно складывая руки на груди и отворачиваясь. Раб усмехнулся, чем разозлил только ещё больше. — Меня ждут на вечерней тренировке, — сказал как бы между делом. — Так иди, — задрав подбородок, Лабель даже смотреть на него больше не хотел. Ладно, хотел. Очень хотел, но собрал остатки слабой воли в кулак и удостоил лишь высокомерным взглядом. — Надеюсь, в следующий раз получится проверить имплант, — уже на выходе через плечо бросил Гораций и скрылся за дверью. Если бы он обернулся на прощание, то увидел бы, как порозовели мраморно-белые щёки.

***

Гораций увидел смущённый румянец на бледном лице ещё много раз, быстро выучив, куда надо надавить физически или морально, чтобы его вызвать: говорил пошлости, позволял себе вольности, грубо лапал за круглую задницу. Но всё это случалось только когда они были наедине, в присутствии кого-либо раб вёл себя так, как полагалось, изредка пересекаясь с сыном ланисты взглядами, не более. Всё его внимание в обыденной жизни было приковано к Августе, будто поставившей себе цель взбесить всех новых рабов и довести до греха. Обычно не посещавший казармы Лабель только слышал от Паулины или прислуги, что творила старшая сестра: как для неё устраивались бои в грязи и нечистотах, как она приказывала одному из сражающихся не сопротивляться, чтобы второй его бесцельно избивал, как стегала плетью связанных, кто провинился по известным одной ей причинам. Знал и про особенные вечера Августы, где неугодных намеренно ранили и даже убивали, потому что порой мог и сам присутствовать. Медицинский интерес, так он себе это объяснял. Возможность продвинуться в своих исследованиях, только и всего. Балкон поместья, выходящий на казармы, был прекрасной обзорной точкой: удобно наблюдать за тренировками и прогрессом гладиаторов на безопасном расстоянии, к тому же не мучаясь необходимостью строить из себя ланисту. В отличие от сестры, которая подобным не брезговала. Лабель как раз стоял на самом краю, уперевшись ладонями в парапет по обе стороны от себя, и напряжённо всматривался в то, что ему вроде как почудилось. Не иначе как показалось, что Гораций… красовался перед Августой в спарринге с Граутом? Несмотря даже на её недовольное лицо и саркастичные хлопки, стоило ему проиграть, напряжение между ними ощущалось за версту. Да нет, видимо, солнце голову напекло, такой раб последний в очереди заинтересовать его сестрицу, не тот пол, не тот характер, — всё в нём не в её вкусе. И всё же зерно сомнения зародилось, дало первый росток к вечеру, когда Гораций, как обычно, пришёл к сыну ланисты в его лабораторию. — Ты опоздал, — нарочито скучающе уточнил Лабель, не отвлекаясь от медитативного наведения порядка на столе. Инструменты к инструментам, мензурки к мензуркам, чистое к чистому. — Задержали друзья, — широкие ладони уже легли на грудь со спины, мягко повели по телу, путаясь в ткани туники. Большое тело накрыло собой, будто случайно прижало к столу, от чего дыхание предательски сбилось. — Какие ещё друзья, — попытка держать оборону была заведомо провальной, потому что даже сумбур мыслей не мог остановить нарастающее возбуждение, а губы так и тянулись в самодовольную улыбку. Гораций пришёл к нему, хотел его, а не какую-то там Августу или своих друзей, которые пусть и помешали, но надолго преградой не стали. — С моей планеты, — касание горячих губ к шее вызвало стайку мурашек; Лабель непроизвольно выгнулся, прижимаясь к чужой спине и откидывая голову на плечо Горация, чтобы тому было удобнее. — М-м, — если какие-то претензии у него и были, то успешно выветрились, когда его грубо развернули, крутанув куклой за талию, и посадили на только что расчищенный стол (совпадение). От жадных поцелуев даже в месте, где поддерживается низкая температура, стало жарко и липкое сознание Лабеля едва осилило тихие слова в острые ключицы: — Так что там с имплантом?.. — Имплантом… — эхом промурлыкал Лабель, царапая мощные плечи, вдруг замер с широко округлившимися глазами и резко протрезвевшим умом. — Имплантом! Оттолкнув от себя не сопротивляющегося Горация, он изящно спрыгнул со стола, дошёл до своего цифрового браслета, отстёгнутого для удобства накануне, и что-то быстро пощёлкал. — Тц, — Гораций зажмурился, вцепляясь в свою шею сзади, как будто смог бы отменить накативший на него жар. Затем вдруг холод. Затем резкий выброс адреналина в кровь, за ним усталость, вновь подъём энергии. От смены состояний запульсировали виски и он сжал их обеими ладонями. Резко стало лучше, как было, спокойно, только жжение в шее усилилось, а Лабель уже стоял перед ним с сияющей улыбкой от распирающей гордости за свои заслуги, пока Гораций с трудом собирал себя по кускам. — То есть, — прохрипел, прочищая горло, — всё работает? — И даже лучше, чем я хотел, — радостно отрапортовал Лабель, любовно поглаживая цифровой браслет, где выводились данные раба, чей имплант приводился в действие по требованию. На его тонкой руке техническая бандура смотрелась как-то особенно нелепо. — Рад слышать, — оправившись, Гораций размял плечи, — я должен стать лучшим среди гладиаторов. Лучше всех. Лабель молча похлопал глазами, кивнул. — И всё благодаря тебе, — Гораций потянул юношу к себе за талию, зарылся носом в его сладко пахнущие волосы. — Брось, у всех рабов импланты имеют те же функции, — набивал себе цену тот, вяло отпираясь. — Но только мне положен личный врач, персонально отслеживающий моё состояние, — нежный поцелуй в уголок губ, от которого уклоняться уже не хотелось, — помогающий без последствий меньше спать, чтобы успевать больше, — ещё один дразнящий поцелуй, — обеспечивающий лучшее питание и лучшие условия. Лабель кокетливо рассмеялся, позволяя чужим рукам по-хозяйски гулять по телу, как вдруг где-то рядом раздался шорох и он моментально окаменел. — Ты слышал? — совсем тихо, как будто тогда тайный гость точно выдаст себя. — Что? Снова повисла тишина, Лабель обратился в слух, заозирался. В недостроенной оранжерее, где он облюбовал себе уединённый уголок под лабораторию в законченном техническом корпусе вдали от любопытствующих, случайных гостей не бывало. — Хочешь, проверю? — шёпотом спросил Гораций. — Ещё чего, — недовольное шипение, возня, снова тихо. Посторонние звуки не повторились, остался только мерный шелест растений за окном, да бешеный стук собственного сердца. Кто бы это ни был, если не животное или ветер или игры разума, он ушёл. Лабель нахмурился, попытавшись вырваться из цепких рук, но Горация, видимо, щекотливые ситуации только сильнее распаляли. Накрыв губы юноши ладонью, чтобы тот сохранял молчание, он медленно повёл второй рукой по бедру, оголяя его. Любое сопротивление игнорировалось, тем более оно было настолько наигранным, что даже не бралось во внимание. Гораций остановился. Доведённый до исступления Лабель попросил. Первый раз был больнее, чем представлялось, но следующий уже лучше. И последующий. И все остальные.

***

— Мне надо уйти. Термы, располагающиеся под покоями сына ланисты, были безусловно самыми красивыми в поместье: с видом на подножие возвышенности и часть гладиаторских казарм. Закинув руки за голову, Гораций лежал на богато украшенной кушетке и лениво следил за мерно двигающейся макушкой Лабеля. Его праздно сказанные слова остановили столь приятный процесс. — Почему? Тяжело так быстро дать ответ мальчику с блестящими от возбуждения глазами и от слюны губами, которые он красиво обтёр тыльной стороной ладони. — Дела. Лабель опустил взгляд, в котором проскочило сожаление, тут же посмотрел на Горация вновь с мелькнувшей догадкой. — Пойдёшь к Августе, да? — Нет, — но его усмешка не смогла обмануть, Лабель уже поднялся, не стесняясь покрасневших коленок, сложил руки на груди. — Ты врёшь, ты пойдёшь к ней! — С чего ты взял? — Гораций и бровью не повёл на обвинения, вольно чувствуя себя хозяином положения. — Потому что я… — замявшись, Лабель всё же озвучил свои подозрения, — видел. — Что? — Вас! — зашипел недовольно, сверля Горация своими серыми льдинками, которые бывали у него только в моменты крайней злости. — И что? — И всё! — непробиваемое равнодушие свело на нет возмущение, но обида на них обоих, целующихся едва не на пороге несколько дней назад, всё ещё жгла грудь. В последнее время Лабель заметил странную перемену в поведении принадлежавшего ему раба и теперь был полностью уверен, что виной тому была тайная связь с его старшей сестрой. — Что ты от меня хочешь? — устало уточнил Гораций, подтягиваясь и беря его за руку, вынуждая сесть рядом. Показалось, что держит он излишне крепко, но, вероятно, только разыгравшееся воображение. — Что бы ты с ней не целовался. Гораций, хотевший что-то сказать и тут же закрывший рот, ненадолго задумался. — Но это был её приказ. — Ты мог отказаться! — снова разозлившись, Лабель дёрнул запястье из захвата, но был резко осажен, что вернуло в чувство. — Как я могу отказать домине в чём-либо? Тем более Августе? Сегодня откажу в поцелуе, а завтра она с меня кожу заживо снимет. — Но… а как же… — прежде чем он придумал аргумент, Гораций сел, грубо развернул к себе бледное лицо и крепко поцеловал. Так, что все мысли разбежались по углам, с огнём не сыскать. Лабель отстранился, вдыхая воздуха, горячо зашептал: — Я не хочу тобой делиться. Особенно с ней. — Ты и не делишься. С ней я исполняю приказы… — А со мной? — Разве я с тобой, потому что боюсь, что умру иначе? Лабель сглотнул, не отрывая взгляда от чёрных мерцающих глаз напротив, подумал, что на самом деле не знает, почему Гораций с ним. И эта мысль ему не понравилась. — Н-нет. — Ты мне не доверяешь? Моргнув, Лабель хотел было отстраниться ещё, но крепкие ладони, обнимающие шею и лицо, не позволили. Гораций смотрел неотрывно, испытующе, как затаившийся зверь, готовый к любому развитию событий. Руки на шее как будто сжались чуть сильнее. — Доверяю, — совсем тихо, сдаваясь, ответил Лабель, ощущая, как хватка ослабла. На краю сознания вспыхнуло желание иметь с собой нож, да хоть родной скальпель, чтобы чувствовать себя увереннее. — И любишь меня? Слишком громкие слова, прозвучавшие неожиданно и совсем не так, как было в фантазиях. Глаза у Лабеля расширились от удивления, а в горле встал тугой ком, который не удавалось проглотить, поэтому он только как болванчик кивнул. — Скажи, — чёрные радужки сливались со зрачками, придавая взгляду Горация требовательности. — Люблю, — сухой рот едва подчинился. С облегчением ухмыльнувшись, Гораций долго поцеловал его. Повалил обратно на кушетку, оказываясь теперь сверху, накрывая собой беззащитного юношу, не знающего сопротивляться или нет, показалось или нет. Снова взяв Лабеля за лицо, Гораций легко встряхнул его и заставил посмотреть себе в глаза снизу вверх. — Мы сбежим отсюда, — снова поцелуй с привкусом горечи то ли от услышанного, то ли от крови из прокушенной в приступе страсти губы. — Что? — только и смог выдавить из себя полностью сбитый с толку Лабель, подставляясь под ласку скорее механически. — Я заберу тебя с собой, — Гораций пробормотал обещание куда-то в шею, укусил, от чего под закрытыми веками заплясали звёздочки. У Лабеля было много вопросов. Когда, куда, зачем и о каком побеге вообще речь. И он очень хотел сказать, что не хочет никуда бежать и любит дом, Паулину, отца, свою жизнь, но так и не смог произнести ни слова, потому как в действительности наслаждался тяжёлым мускусным запахом сильного тела, с которым мечтал слиться, и тем фактом, что Гораций не ушёл к Августе и остался с ним. Это было для него важнее всего остального.

***

Не надо было злить человека, в чьих ногах спят дикие кошки. Лабель понял это запоздало, когда тигрица уже смотрела на него не мигающими бледно-жёлтыми глазами. — Мне не понравилось, как ты сегодня себя вёл, — снисходительным тоном начала Августа, рассматривая свои драгоценные кольца. «Мне тоже много чего не нравится», — раздражённо подумалось Лабелю, который старался сохранять спокойствие, стоя перед сестрой, облокотившейся бедром на стол позади себя. — Твоё поведение подрывает мой авторитет. Ты это понимаешь? — Я не специально. Августа перевела на него ничего не выражающий взгляд. — И что? — от знакомой интонации у Лабеля дёрнулся глаз и он подавил желание огрызнуться. — Этого больше не повторится. Лишь бы она не спросила, зачем он это сделал. Вряд ли получится объяснить, почему ему впервые захотелось прийти на тренировку в казармы, а в итоге он бросился под кнут, которым сестра собиралась полоснуть Горация за очередную дерзость в свой адрес. — Тебе просто повезло, что я не задела тебя, — поманив брата к себе пальцем и взяв его за подбородок, Августа ещё раз оглядела лицо на предмет травм, сжала жёстче, заставляя смотреть себе в глаза. — Если ты пострадаешь, отец убьёт меня, — её полные губы растянулись в неприятную улыбку, — всех нас. — Я уже извинился. Августа оттолкнула его от себя, закатывая глаза, и помахала в воздухе ладонью. — Что мне твои извинения? Меня больше беспокоит, что рабы могут подумать, будто у меня есть чувства. — Слабо себе представляю, что этот эпизод обнулит все твои предыдущие деяния. — Ха, — на секунду отвернувшись назад к окну, Августа упёрлась для удобства ладонями в стол и пристально взглянула на брата. — Можно веками точить камень и одним неосторожным движением испоганить всю работу. Они должны бояться, иначе не может быть. — Страх это не всё… — Всё. Думаешь, эти рабы, тамерланцы, так рады тому, что Цезарь сжёг их планету, а кучку выживших отправили на дрессировку, как каких-то псин? Никакой лояльности от них не добиться, не понимаю, зачем вообще отец ввязался в это дело. Усилием воли Лабель проглотил все рвущиеся слова в защиту Горация, бывшего одним из рабов с той планеты. Зато вспомнил кое-кого другого. — А как же эта девчонка, которую ты таскаешь в оранжерею? — Сторция? — Августа холодно улыбнулась. — Она ещё ребёнок, твоя ровесница. Хотя у неё есть шанс. Детям главное поувереннее сказать нужную правду. Не чета таким здоровякам, как тот же Гораций. Такие как он понимают только язык насилия. — Это не правда. Поджав губы, чтобы заткнуться, Лабель уставился на сестру, которая склонила голову набок и прищурилась. — Ох уж этот твой юношеский максимализм. — Ты меня всего на шесть лет старше. Рассмеявшись, Августа выпрямилась навстречу и провела обеими ладонями по плечам брата, чувствуя, как он напрягся от неожиданной близости. — А кажется, что на пятнадцать, настолько ты глупый. — Я… — Да-да, придумал импланты, спас лудус, герой, — её острые ногти впились в плечи. — Только этого недостаточно, чтобы понимать других людей. А с этим у тебя явно беда. — Что ж ты спишь с ним, если ты всё про него поняла, — ядовито ответил Лабель, принимая игру. Удивление проскочило в зелёных глазах, но Августа быстро взяла себя в руки, недобро усмехнулась. — Потому что друзей надо держать близко, а врагов ещё ближе. Врагов? Лабель впервые подумал, что слишком отдалился от старшей сестры, негласно управляющей гладиаторской школой в отсутствие отца, и, кажется, теперь плохо знаком с положением дел в лудусе. Всё исследования да Гораций, Гораций да исследования… где-то между этим посиделки с Паулиной, которая, впрочем, тоже вечно куда-то пропадала. Отпустив его, Августа опустилась на колени перед своей тигрицей и принялась её гладить, пока не послышалось утробное мурчание большой кошки. — И вообще. Тебе-то что до того, с кем я сплю? Ревнуешь? Внезапный вопрос вывел из задумчивости. — Ничего, — резче, чем стоило бы, ответил Лабель, делая шаг к выходу. — Я пойду. — Вали, — беззлобно бросила ему в спину Августа. — И отправь ко мне шмакодявку, у меня к ней разговор. Лабель медленно обернулся. — Не называй так Паулину. — Тебя забыть спросила, как мне кого называть, — она сверкнула в его сторону изумрудом бездушных глаз. — Вперёд. Глубоко вдохнув и давясь собственной желчью, Лабель вышел из её кабинета. Как он оказался в её покоях, не помнил, но ещё какое-то время провёл за поиском каких-либо улик, что в спальне бывал Гораций. Трахал ли он её так же, как его, на этих шёлковых простынях? Какие слова говорил? Был с ней нежным или таким же грубым? Лабель уселся на постель сестры, раздражённо потерев лицо ладонями, чтобы утихомирить карусель мыслей. Вспомнил, как назло, последний раз, когда Гораций, такой всегда обходительный и внимательный, дал ему пощёчину. Как он с задержкой испугался уже после, как тот его успокаивал и уверял, что просто вышел из себя, что это случайность, а ему очень жаль. Почему он вообще ударил? Память поддавалась со скрипом, будто желая поскорее спрятать и забыть, не думать о случившемся. Бросило в жар от воспоминаний о собственной вспышке ревности, снова, о том, как Гораций устал слушать его претензии, как прозвучали детские слова «никуда я с тобой не сбегу», просто так, чтобы позлить. Пальцы сами потянулись к уже давно остывшей щеке, фантомно ощутив то жжение. Захотелось свернуться калачиком, что он и сделал на краю кровати. Странно, Лабеля никогда не били, никто, даже отец, даже Августа, которая могла резко или больно схватить, грубо потащить, замахнуться, но не более. А какой-то раб позволил себе и испытанный за свою слабость стыд заставлял чувствовать себя всё хуже с каждым днём, как и невозможность хоть с кем-то поделиться. Теперь сестра со своими словами про врагов. А как же все красивые обещания Горация? Да и подумаешь, пощёчина, он ведь извинился. Или нет? Здесь, в пустой комнате Августы, вдруг проснулась рациональность, давно погасшая от избытка чувств, от эфемерности влюблённости, от собственничества, которым не получалось насытиться. И которое старательно подпитывалось. Спустя несколько часов самобичевания (а ещё немного внезапно накатившей сонливости) Лабелю показалось подозрительным, что Августа так и не пришла. Не то чтобы он жаждал быть застанным врасплох в её покоях с опухшими красными глазами, но разве за весь вечер у неё не нашлось повода зайти к себе? Поднявшись на ватные ноги, Лабель добрёл до её такого же пустого кабинета, прошёлся по непривычно тихому поместью, сходил и в оранжерею, где сестрица любила проводить время, как только её достроили. Может, забыл про какое-то сегодняшнее мероприятие? Нет, среди растений, лиан и цветов Августы тоже не оказалось, как и каких-либо гостей. В любом случае заботы и дела старшей сестры никаким образом Лабеля не касались, поэтому было принято решение, раз уж он рядом, вернуться к исследованиям и занять голову. Неожиданно именно в лаборатории обнаружилась гостья. — Паули? — младшая сестра сидела за столом к нему спиной, согнувшись над чем-то и не двигаясь. Только плечики легко вздрогнули, когда она услышала своё имя из уст брата. — Опять играешься? Я ведь тебе говорил, что тут лучше ничего не трогать. Она медленно выпрямилась и посмотрела на Лабеля огромными глазами, заставляя его нахмуриться. — Что у тебя в руках? — Пульт, — её сиплый голос вкупе с бледным лицом до чёртиков его напугали. — Что за пульт? — осознание было стремительным. Лабель осторожно подошёл к ней, выставив вперёд руки и забирая из девичьих пальцев то, что надеялся в них не увидеть. — Только не говори, что это пульт от импланта кого-то из рабов… Паулина осторожно кивнула, не дав закончить. — Я ведь сказал, что он недоработан и лучше пока… — слова рассыпались на языке, когда взгляд зацепился за увиденные значения на маленьком экране. — Паули… что ты сделала? В глазах сестры стояли слёзы. — Я хотела, чтобы он умер.