Тот самый из детей ланисты

5 лет назад

Децима — наматывает кудель на веретено, распределяя судьбу

Всё, чего Паулине хотелось, так это исчезнуть. К сожалению, ей казалось, что случись даже долгожданное освобождение, её нашли бы и в пустоте небытия, притащили бы обратно в мир земной и усадили назад за стол изучать толстую пыльную книгу с бесценными знаниями о науке ведения домохозяйства. Она ненавидела каждую секунду, которую проводила за чтением фолианта о том, как же правильно делать закупки расходных средств в больших поместьях. Паулина полагала, что, если бы не Августа, отказавшаяся вступать в брак с нужными папе союзниками Цезаря, её бы не тыкали носом в эти страницы. Сестре было уже целых двадцать три года, а она и не собиралась интересоваться имперскими делами, развлекалась, гуляла, вечно спорила с папой: у неё, видите ли, не было никакого желания покоряться его воле. И хватало наглости озвучивать свои претензии, ещё и настаивать на них. Словно приняв поражение, он переключился на младшую дочь, из которой всё же намеревался вырастить достойную партию. Паулина ненавидела их всех, но подвести папу боялась, поэтому изо всех сил старалась соответствовать его ожиданиям, даже если это ломало изнутри. За свою покладистость Паулина считала равной платой быть тайным свидетелем дел Кассия. Пусть он и не рассчитывал на неё как на наследницу лудуса, это не останавливало маленькую девочку оборачиваться глазами и ушами. Будучи мелкой, худой и лёгкой, оттого бесшумной, она пряталась в складках штор переговорных, под массивными столами кабинетов, за стенами веранд, в тайных коридорах поместья. Подслушивала каждый разговор с гостями, слугами, рабами, между братом и сестрой, — любой из тех, что были по неосторожности недостаточно охраняемы. А даже если и охранялись, то пронырливость ребёнка побеждала и информация, самое ценное, делилась в неведении и с ней. Паулина с ней ничего не делала, только собирала, хранила, перебирала мысленно перед сном, но из-за неопытности мало представляла даже суть услышанного. И всё же само обладание чужими тайнами приносило ей удовольствие, ощущение контроля. В глубине души она надеялась начать распоряжаться знаниями, когда станет старше и будет представлена в качестве завидной партии при дворе Цезаря. Это намерение и согревало детскую израненную одиночеством душу. — О чём думаешь? Голос Лабеля вырвал Паулину из полудрёмы, в которую она неизменно погружалась в жаркий день бездействия. Встряхнув головой, чтобы прогнать подступивший сон, взглянула на сосредоточенного брата, препарирующего очередное несчастное земноводное, неудачно выпрыгнувшее на сушу накануне. Надо было лучше прятаться, теперь же скальпель безжалостно вскрывал белое брюшко дрожащего живого существа. Паулина откинулась на стуле рядом, потянулась всем телом, едва успела скрыть зевок. — Ни о чём, — отмахнулась и стала протирать глаза кулаками. — Чуть не уснула. Так тут жарко. — Когда оранжерею достроят, здесь будет очень даже комфортная температура, — отозвался Лабель, которому, казалось, вовсе не мешала их болтовня; его рука уверенно двигалась, совершая необходимые манипуляции. — А сейчас жарко, — Паулина пробурчала недовольно, упираясь ладонями в стол и вставая с места. — Пойду в дом. Ты когда пойдёшь? Лабель пожал беспечно плечами. — Буду здесь, пока не найдут. Планирую продвинуться сегодня в исследовании влияния тока на… — Ой, ладно, — желания слушать про насилие, прикрываемое нуждами науки, не было. — Как обычно, если спросят — не видела тебя. — Спасибо, — улыбнувшись ей мимолётно, брат вернулся к своей возне. Его отсюда, устроенной маленькой лаборатории, было не вытащить, особенно после того, как импланты спасли лудус Флавиев от забвения. Лабель теперь горел одной целью — усовершенствовать и порадовать отца ещё больше. Сёстры его энтузиазма не разделяли, но и не мешались, безусловно уступая ему в достижениях и попутно не признаваясь даже самим себе в зависти. Внимание Кассия в короткие прилёты домой полностью уходило сыну, дочерям же похвастаться было нечем, оттого и разговоры с ними были короткие и по делу. Паулину это бесило до истерических припадков, но Лабель относился к ней хорошо, поэтому злиться или пакостить ему у неё не получалось, да и не хотелось, потому доставалось обычно приставленным нянькам. Уже на подходе к поместью она поняла, что что-то не так. Девичьи шаги замедлились, превратились в тихую поступь. Суетливые рабы носились туда-сюда через главный вход, в воздухе стояла пыль от их топота, визгливые крики резко проезжались по ушам. Паулина затаилась, скорее по привычке, чтобы войти в дом уже подготовленной, но ей никак не удавалось в шуме вычленить слова. Тяжёлая рука, упавшая на худое плечо, заставила подпрыгнуть, и маленькое сердце истошно забилось в груди. — Рад, что вы не опоздали, — всегда спокойный Граут мягко повёл Паулину к дверям, будто не застал за попыткой слиться с вазой. Она бросила на него быстрый взгляд исподлобья, нахмурилась. Рядом с высоченным и широченным фрументарием она всегда чувствовала себя особенно ничтожной. — Не опоздала? — внезапное осознание пронзило её, от чего едва успокоившееся сердечко зашлось по новой и Паулина, нервничая, прикусила кожу возле ногтя на указательном пальце. — Раз ты тут, то… это значит, что… — закончила еле слышно, — папа тоже? — Да, — коротко ответил Граут, пропуская её вперёд в прихожую, где набирал обороты хаотичный кавардак. Космический корабль обычно приземлялся в гавани ближе к гладиаторским казармам, затем было распределение новых рабов, всем этим занимались там же, но если папа уже дома, то сколько часов как приземлился? И почему вообще вернулся, они ждали его не раньше, чем через месяц. Паулина в отчаянии подумала о брате, которому непонятно как было донести весть, ведь он просил никому не говорить о его тайном месте. И где Августа? — Я отведу её, — вспомнишь солнце… — Да, домина, — Граут передал младшую дочь Кассия как котёнка в цепкие руки сестрицы, безучастно прошедшейся по ней взглядом. Воинственно глянув в ответ, Паулина едва удержалась, чтобы не фыркнуть демонстративно от пошлости наряда Августы. Раб почтенно откланялся и двинулся, видимо, в нужную сторону вернуться к Кассию. — Где Лабель? — сжав плечо Паулины, сестра с прищуром посмотрела на неё сверху вниз. — Не знаю, — с пересохшим горлом было трудно говорить. Августа ей не поверила, но настаивать не стала и повела вслед за скрывшимся в повороте Граутом. В просторной зале рабочего кабинета Флавия душно от всепроникающего жара солнца и мрачно от его невесёлого настроения. Дочерям он только кивает, продолжая смотреть перед собой на проекцию неизвестной им горящей планеты, они же склоняют головы. Кроме них троих и Граута здесь больше никого нет, от чего эхом усиливается каждый шаг и сказанное слово. — Отец, — начала было Августа, подходя ближе, но он жестом попросил её остановиться на месте и она подчинилась, — как прошло завоевание Тамерлана? Они готовы служить Цезарю? Паулине было известно, что на этой планете сражение значительно затянулось, из-за чего военная операция сбилась с плана захвата. — Нет, — сухо бросил Флавий, складывая руки за спиной и разминая шею. Его осунувшийся уставший вид пробуждал в Паулине желание крепко его обнять, дать понять простым жестом, что дома его ждала поддержка. Но не сейчас, сейчас нельзя. Может позже, если позволит. — Нет? — удивление в интонации Августы явно вызвало у отца раздражение. — Тамерланцы предпочитали резать себе глотки в малейшем плену или даже демонстративно перед нашим лагерем, когда у них уже не оставалось бойцов для достойного сопротивления. Нам едва удалось захватить хотя бы несколько сотен. Я прибыл с ними сюда вне очереди, чтобы дать дополнительные указания напрямую, это не простые рабы. Планету же было решено предать забвению. — Как так? — вмешался детский писк, привлёкший внимание отца, но совсем не такого, какого хотелось. Под его тяжёлым взглядом Паулина быстро растеряла запал и уставилась в пол. — Зачем ты её привела? — словно только заметил присутствие младшей, Кассий обратился к Августе, которая, защищаясь, сложила руки под грудью. — Ей уже тринадцать, пусть будет в курсе, — посмотрела на сестру искоса и усмехнулась, — официально, а не грея уши за стенкой. Паулина мгновенно вспыхнула, подняв пылающий гневом взгляд на Августу, спокойно встретившую его с присущим ей высокомерием. — Я не… я не подслушиваю! — Ага, конечно, — от презрительного фырчания сжались маленькие кулачки. — Прекратите, — холодно оборвал их начавшуюся перепалку Кассий, подошёл вдруг к Паулине и, вскинув руку, от чего у неё перехватило дыхание, погладил по голове. Он так делал редко и нежность вызвала скорее страх, чем радость. Нет, папа её любил, у неё не было сомнений, но после тяжёлых завоеваний теплота возвращалась к нему неделями, а не сразу в тот же день. Вкрадчивый голос заставил поднять глаза. — Сходи за братом. Тебе ведь известно, где он. Отступив от них обоих, намекающих, что всё про неё знали, Паулина едва не запуталась в полах платья, которые принялась тотчас распутывать, топая по ним сандалиями. — Да, я… — она лепетала, не смотря больше ни на отца, ни на сестру и пятясь к выходу, — я его поищу. — Спасибо, — его слова догоняли младшую дочь в спину, он заговорил вновь с Августой: — У него всё-таки день рождения. Разве возвращение отца домой раньше не подарок?.. Остаток вопроса растворился в шагах Паулины, побежавшей со всех ног. Нет, не за Лабелем, за ним ещё успеется: избавиться от неё лишь повод поговорить с глазу на глаз и это было самым интересным. Умело скрываясь от стражи, мышка шмыгнула в скрытые от всех коридоры, выскользнула через служебную дверцу на роскошный, под стать кабинету, балкон. Солнечные лучи опалили кожу, загар на ней ляжет совсем не аристократично, но Паулине было не до того — она изо всех сил вслушивалась в продолжавшуюся без неё беседу: — …Что значит ещё два года?! — громыхающий голос Августы был слышен, вероятно, и в самом Неориме. Не надо было видеть, чтобы представить злость, с которой было выплюнуто возмущение. — То и значит, — в противовес ей уравновешенный папа, вынуждающий навострить уши, иначе не расслышать за уличным ветром спокойных слов. — Я устала здесь сидеть, — тяжёлые шаги из стороны в сторону, — я заперта тут на Блоре так долго, мне уже плохо! — Августа, ты же знаешь… — Да плевать мне! Проклятье, сколько можно? — вдруг успокоилась, заговорив тише. — Это всё из-за него ведь? — снова взъелась: — Только при чём тут я?! — Если бы ты вышла замуж, как я хотел, то сидела бы при муже. — Ха! В другой золотой клетке? В этой мне хотя бы известны правила, — Паулина представила, как сестра повела недовольно плечами, как делала всегда при разговоре о браке. — И то не до конца. Скажи мне, что в нём такого? Только без сказок про его таланты, которыми весь мир мечтает воспользоваться. Не верю. — Я берегу вас, у меня достаточно врагов. Здесь, на Блоре, вы в полной безопасности, — усталым заученным тоном отбрил Кассий. Ответ не был принят. — Не. Ве-рю. — по слогам проговорила Августа. — Ладно, Паули, её беречь надо для продолжения семьи Флавиев, понимаю. Допустим, я даже пойму, зачем носиться с Лабелем. В чём провинилась я? Мне это заточение за что? — Так надо. В окружении Цезаря сейчас неспокойно. Орден клириков набирает силу, они подчинили скариум, удивительную материю… — задумчивая пауза. — У нас не так много времени подготовиться. — К чему? — К удару по Империи. — От кого? Клириков? Ты говорил, они идиоты. — Опасные идиоты, — усмехнулся отец, но совсем не весело. — Вы должны быть здесь. Это не обсуждается. Ты всё ещё зовёшь гостей? Вопрос, показалось, сбил спесь с Августы и она заговорила совсем другим тоном, как будто растерянным: — Да… иногда. — Они видели Лабеля? — Некоторые. — Что-то говорят? В напряжении Паулина прикрыла лицо от солнца пятернёй, так как голова от жара начала предательски кружиться, но уходить было ещё рано. Августа молчала, видимо, вспоминая. — Да вроде нет. Только шутят, что на тебя не похож… — осеклась. — А на кого? — от интонации отца Паулина вся покрылась мурашками. Ей отдалённо показалось, что ответ на этот вопрос для него решающий. — На… — почувствовав то же самое, Августа засомневалась, не скажет ли глупость, послышался её вздох и совсем тихое: — на Цезаря, — и громче: — но я… Шум резкого порыва ветра, взбесившего занавески возле выхода на балкон, заглушил несколько последних слов, вынуждая занервничать. Шум участившегося сердцебиения мешал не меньше. От прямых солнечных лучей без хоть какого-то подобия тени становилось всё хуже и разговор стал доноситься до Паулины сквозь пелену. Она не заметила, как вцепилась второй рукой в край арки, возле которой, затаившись, стояла. — Что началось? — Всходят зёрна сомнений. Всё так, как хочет Цезарь. — Так он действительно… Тишина. Или это Паулина от плохого самочувствия вот-вот потеряет сознание и уже оглохла? — Но как же… как это возможно? И поэтому я тоже должна прятаться на Блоре?! Потому что, видите ли, у нас тут затесался наследничек Императора и- — Замолчи! — от окрика отца стало не по себе, но Августу так просто было не заткнуть. — Нет! Я устала, я хочу в общество, хочу встречаться не только здесь, на других планетах, хочу видеть мир! Хочу сопровождать тебя в сезон арены, хочу быть значимой, иметь подруг, любовниц, хочу- Хлопок оказался столь внезапным, что Паулина вжалась в стену, желая с ней слиться. Что случилось? Ей было страшно выглянуть и увидеть хоть глазком, но звук был так похож на удар. Только папа никогда их не бил, не может такого быть. Не может же? — Ты здесь всю жизнь просидишь, если будет надо, — раздалось шипение отца, какая-то возня. — Следование плану Империи важнее твоих хотелок. Когда Паулина услышала всхлип сестры, то отшатнулась к выходу, через который пришла. На слабеющих ногах от долгого удержания одной позы (или страха) она побежала, едва разбирая дорогу, к Лабелю. Ей ведь дали приказ его привести. Августа никогда не плакала, не была при них уязвимой, её непоколебимость была некой константой для подрастающей Паулины, которая хоть и недолюбливала старшую сестру, но беспрекословно уважала авторитет. Всегда казалось, что у неё нет слабостей, а нахождение на Блоре было её выбором и желанием. И тут вдруг столько новостей, обрушившихся разом на детский ум, Паулина за ними не поспевала и даже не смогла сходу вспомнить, как выглядел Цезарь, чтобы сравнить лицо Лабеля, когда тот оторвался от своих исследований на неё, ворвавшуюся ураганом в недостроенную оранжерею. Но как он мог быть его сыном? У Цезаря ведь не было детей.

***

Прошли месяцы и воспоминание о разговоре отца с Августой подстёрлось, обросло мишурой праздных домыслов и, ничем не подпитываемое, в конце концов, затерялось в недрах памяти девочки, каждый день которой был наполнен новыми открытиями и яркими подростковыми эмоциями. Очередной день, когда всё шло своим чередом: папа — в походе с Цезарем, Лабель — в лаборатории, Августа — … да кто знал, чем она занималась, вероятно, опять кошмарила рабов. После утренней учёбы Паулина бродила по поместью и скучала. А когда она скучала, то становилась особенно внимательной охотницей до тайн чужого времяпрепровождения и оказывалась в местах, где обычно её не ждали. Как, например, в крыле дома с покоями и кабинетом старшей сестры. Паулина замедлилась на подходе, всё же сомневаясь, но пока ещё живое детское любопытство толкнуло вперёд. Если Августы не будет на месте, можно будет залезть в кабинет и поиграть с тигром в клетке, — когда он был сыт, то ничем не отличался от маленькой кошки, только если размером. Ещё пара шагов, поворот и за ним сначала кабинет, а дальше, в самом конце коридора, спальня и спуск к термам, в которых, резкое осознание, Паулина бывала-то один раз. Как-то всегда не по пути, она предпочитала пользоваться теми, что располагались ближе к её комнате, а это противоположная сторона поместья. Тигр перестал быть объектом интереса, скука толкала её залезть в малоизученные термы, и, неслышно ступая, девочка приблизилась к лестнице. Уже вытянув ногу, чтобы вступить в лёгкий полумрак на первую ступеньку, она замерла каменным изваянием от раздавшегося где-то рядом стона. Паулина медленно встала обратно на обе ноги и обратилась в слух, крутя головой, чтобы определить источник столь внезапного звука. Взгляд упал на дверь покоев Августы — панель, обычно закрытая наглухо, была вдруг приглашающе приоткрыта. Тонкие брови взлетели вверх под аккомпанемент загоревшихся глаз. Беспечность — злейший враг любителей хранить секреты. Подобравшись ко входу, она замерла в паре шагов, вновь прислушалась, теперь отчётливо различая стоны двух людей и прочие звуки, сопровождающие секс. Поморщилась от непроизвольной попытки представить, но образы получались нечёткие, так как секс был для неё не более чем биологией, о которой ей медицинскими терминами рассказывал Лабель, и ничего общего, судя по описанию, не имел с удовольствием, хоть брат и уверял в обратном. Интересовал Паулину не процесс, а кто был с сестрой, так как вторым человеком, на удивление, точно был мужчина. Уж ей-то было известно о предпочтениях Августы, в чьи покои часто заглядывали красивые гладиатрикс и служанки, а иногда и сразу несколько. Раньше младшая по наивности считала, что у сестры много подруг, и даже умилялась, как та добра к рабыням, пока брат, мешкаясь, не решился прояснить детские заблуждения. Тот факт, что Августа оказалась лесбиянкой, а Лабель — геем, до скрежета зубов бесил Паулину, на которую и так возлагалась казавшаяся непосильной ноша продолжать род Флавиев. Паулина затаилась, оценивая, сможет ли незаметно подглядеть, чтобы стать хранительницей очередной тайны — неужто Августа никакая не лесбиянка, тогда можно было бы устроить ей истерику из-за собственной судьбы! Сердце забилось в предвкушении, учащаясь вместе с сестринскими стонами, передававшими тринадцатилетней Паулине возбуждение. — Хороший мальчик, — послышался глубокий голос Августы, дальше неразличимые звуки, частое дыхание, которое оба пытались восстановить, шлепки босых ног по мраморному полу, шуршание одежды. — Закрой за собой дверь. — А вы как всегда милы, госпожа, — заглушенное, видимо, поцелуем неслышное бормотание сестры. — Фу, просила же не лезть ко мне после. Тихий низкий смех мужчины показался Паулине отталкивающим, заставил мышцы инстинктивно напрячься. — Прошу простить. Мне казалось, я заслужил ваше особое расположение… — Пф, не мни о себе слишком много, — Августа отошла, раздалось журчание вина, переливаемого из кувшина в кубок. — Ты вызвал мой интерес своей гарцующей гордостью на тренировках не более, чем любой другой. — Но сюда пригласили всё же меня. — В качестве исключения, — усмешка в голосе, которую Паулина знала наизусть. Недобрая. — Я рассчитывала, что хороший секс усмирит твою агрессию. — Вы невероятно проницательны, госпожа. Её гулкие шаги. — Будешь ёрничать, я тебя и до отборочных на арену не допущу. Останешься тут на Блоре навечно чистить клетку моей тигрицы, — Августа почти рычала. — С вами? — ехидство в его тоне поразило Паулину. Раздался звонкий плеск и мужское громогласное: — Блять! — Если не секс, то пусть хоть вино остудит твой пыл, — без каких-либо эмоций ответила Августа. — Знай своё место. А теперь пошёл вон. Паулина не успела скрыться, просто не ожидала, что гладиатор вылетит из покоев с такой скоростью, — застанная за подслушиванием врасплох, застыла с широко раскрытыми глазами, взирая снизу вверх на вышедшего раба. Он показался ей знакомым и, сглотнув, она признала в нём Горация, того самого, считающегося в их лудусе лучшим из лучших. В редких семейных разговорах сестра отзывалась о нём всегда нелестно и с раздражением. Судя по его виду Августа плеснула ему вином из кубка прямо в лицо, из-за чего с кончиков волос капало на пол, а на щеках и шее виднелись розовые разводы. Злой взгляд его чёрных глаз на мгновение пригвоздил Паулину к месту, но вдруг, широко ухмыльнувшись и убедившись, что дверь к Августе на этот раз закрыта до конца, он шёпотом сказал: — Привет, крошка, — смотрел уже с любопытством и вовсе не смущался ни своего мокрого лица, которое небрежно обтёр ладонью, ни того, что их с доминой интимный момент оказался разделён с кем-то ещё. Не ответив, Паулина сделала полшага назад, когда Гораций, нагнувшись к ней, упёрся одной рукой в полусогнутое колено, и протянул вторую, чтобы коснуться её локона, лежащего на часто вздымающейся груди. Он накрутил волосы на указательный палец, рассматривая, и взглянул вновь прямо в глаза девочке, испуганной его давящей тяжёлой энергией. Она не понимала, но чувствовала, что он представлял для неё опасность, ей хотелось немедленно сбежать и спрятаться. Вблизи Паулина подметила, что гладиатор был старше даже Августы, — грубые морщины, как свидетельство непростой жизни, залегли у глаз, между бровей и двумя резкими линиями от краев носа к краям губ, которые растянулись в неприятную улыбку. — Паулина, младшенькая, не так ли? — мягким голосом уточнил Гораций, не сводя с неё глаз. Сглотнув, Паулина зачем-то кивнула. — Сколько тебе лет? — Тринадцать, — сердце застучало ещё быстрее из-за злости на саму себя, что не смогла промолчать, а позволила слову вырваться упорхнувшим воробьём против воли. Ей хотелось оказаться на расстоянии, иметь что-то, что не позволит ему приблизиться. — Прелесть. Ты очень хорошенькая, — взгляд Горация оценивающе прошёлся по ней, заставив съёжиться. — Меня зовут Гораций. Приятно познакомиться. Отпустив её волосы, он протянул ей ту же руку для рукопожатия. Паулина уставилась на широкую мужскую ладонь, как на оружие, совершенно растерявшись и не представляя, как будет лучше поступить. — Что здесь происходит? — от резкого голоса сестры Паулина подскочила и быстро завела обе руки за спину. И бровью не поведя, Гораций спокойно выпрямился. — Встретил в коридоре одинокую маленькую домину. Решил познакомиться, прежде чем проводить её. Глаза Августы опасно сверкнули, когда она перевела взгляд на Паулину, но, ничего не сказав, только поджала губы. Её кисть обвешанная кольцами взлетела в воздух и крепко схватила Горация за рубашку на груди, сжала до треска ткани и потянула на себя. Ей было плевать, что она значительно уступала гладиатору в комплекции, и взгляд Августы снизу вверх неизменно ощущался наоборот. — Чтоб я тебя больше никогда не видела рядом с моей сестрой, — Августа так долго смотрела ему в глаза, как будто пыталась выжечь эти слова на обратной стороне глазных яблок. — Уяснил? Обманчиво доброжелательная маска Горация треснула, он осклабился, примирительно поднимая обе руки, словно сдаваясь. — Ваше слово — закон, госпожа. — Уйди с глаз моих, — выпустив его рубашку из пальцев, Августа помахала ладонью в сторону, куда Гораций, прежде кивнув Паулине, ушёл. Выдохнув с облегчением, девочка тут же дёрнулась, когда сестра вцепилась в её предплечье, затаскивая в комнату. — Опять грела уши, дрянь? Паулина предприняла отчаянную попытку вывернуться, но Августа держала крепко. — Ничего я не грела, я шла в термы! — В мои? С какой стати? — П-просто… Закатив глаза, Августа выпустила сестру из хватки, позволяя отойти на безопасное расстояние, сама же вернулась к кувшину с вином и налила свежую порцию в кубок. С непроницаемо серьёзным лицом обернулась к Паулине: — Если я тебя ещё раз поймаю у своих покоев, то лично выкручу твои маленькие обнаглевшие ушки. Почему-то угроза не показалась девочке шуткой; она в последнюю секунду не дала себе по-детски закрыть уши, напоминая мысленно, что уже почти взрослая. — Кивни, если поняла. Паулина послушно кивнула.

***

— …лучшие условия. Звонкий смех Лабеля резко оборвался, когда Паулина, прятавшаяся в буйной зелени оранжереи, испугалась подлетевшей осы и не слишком изящно отшатнулась, чем вызвала ненужный шелест листьев. Не дожидаясь, пока брат с Горацием решат проверить кусты, она, стараясь больше не издать ни одного лишнего звука, неслась прочь. Только когда забежала в дом и закрыла дверь своей комнаты, позволила себе выдохнуть, а потом и подумать обо всём подслушанном. Вот так зашла к братику в лабораторию после стычки с Августой, хотела на неё пожаловаться и совсем не ожидала встретить всё тот же бархатистый голос, уточняющий, что там с имплантом. Получалось, что… Лабель делал Горация лучшим из лучших? Зачем? Паулина ничего не понимала, ведь раб имел интимную связь с Августой, какой толк Лабелю им заниматься… может, по её просьбе? От долгих размышлений о чём-то странном, зарождающемся в лудусе, она сильно хмурилась и потом целый час пришлось водить нефритовым роликом между бровей перед зеркалом, боясь, что залёгшая складка может остаться. После утомившей процедуры Паулина посмотрела себе в глаза в отражении и её озарила гениальная мысль — надо меньше проводить времени с Лабелем, чтобы он понял, как не прав, помогая Августе, которую они вместе, между прочим, не любили.

***

Почему-то Лабель ничего не понял и совсем не искал встречи с младшей сестрой, чтобы попросить прощения, а она, обидевшись, показательно игнорировала его, но надолго её не хватило. В душе её разгоралась ненависть к Августе, из-за похоти которой, как казалось, разладилось абсолютно всё — от отношений с любимым братом до собственной жизни. Тем временем слухи о связи Августы с Горацием укреплялись их развязным поведением и, чем больше о них болтали, тем сильнее домина изображала суровость с рабом на людях. Паулина, опасавшаяся сестру, не слишком-то верила в любовь, о которой болтали слуги и няньки, но лишь потому, что сомневалась, что Августа способна на такие чувства в принципе. Любовь — это же что-то такое высокое, воздушное, нежное и трогательное. В общем, полная противоположность характеру сестрицы. К тому же она-то помнила про особое отношение к Горацию за закрытыми дверьми — обласканный со всех сторон, он походил на сытого льва, гордо вышагивающего по тренировочному полю и лениво рыкающего на гавкающих собак. Сомнения одолевали Паулину вплоть до судьбоносного дня. Как обычно утром первого выходного на неделе приходили вести с полей от отца, которые Августа читала в своём кабинете под первый кубок вина за день, затем снисходительно передавала брату и сестре. Паулина знала, что дела у Цезаря выправились, множество угроз устранили и по окончании похода предстоял непочатый край работы в Империи по укреплению положения. Ей бы радоваться за их успехи, да как-то радость вставала поперёк горла из-за того, что папа не мог быть рядом и посвящал себя не детям, а императору. Именно в тот день Паулина, уставшая от одиночества, решила прийти к Августе раньше и послушать всё из первых уст, потому стояла у окон на улицу и любовалась умиротворяющим, ещё розоватым после рассвета, небом, когда за дверью раздались голоса двух спорящих человек. Ноги привычно шагнули за занавеску быстрее, чем она успела это осознать. Сдавать себя было бы глупо и Паулина, беззвучно выдохнув, вновь обратилась в слух, тут же закрыла себе рот рукой, когда поняла, с кем пришла Августа. С проклятым Горацием. — Нет, милый, это невозможно. Они зашли в кабинет, дверь закрылась на щелчок — прийди Паулина позже и внутрь бы её уже не пустили. — Но почему? Интересно, сколько ей придётся здесь простоять? Памятуя угрозу выкрутить уши, за такое подслушивание Августа могла сделать что и похуже. Что именно девочка придумать не смогла и решила отложить проблему для себя будущей. — Потому что… — сестра замолчала, видимо, на что-то отвлеклась, затем уверенно продолжила: — …потому что любой несанкционированный выход корабля из определённой зоны вокруг Блора фиксируется и отчёт немедленно направляется лично отцу. Он будет в курсе в течение десяти секунд. — Десять секунд это много. — Недостаточно, — спокойно ответила Августа, параллельно раздались звуки шуршания тигрицы в клетке, освобождающий звон дверцы клетки. — Я думал, ты хочешь сбежать отсюда. Но ты только ищешь отговорки, — с нажимом заговорил Гораций. Паулина подавилась вздохом. Сбежать?! Шуршание одежды Августы, вероятно поднявшейся у клетки с колен. Ни одной эмоции в тоне сестры: — Я ищу возможности. Мне хватает мозгов понять, что есть вещи безрассудно глупые. Странно, что не тебе. — Прости, — звук поцелуя, — перед отборочными сам не свой. — Ничего, — холодно ответила Августа, зашагала по кабинету. Паулина представила, как та опёрлась бёдрами на стол, как любила делать. — Мне кажется, что неплохой шанс может быть при отбытии на арену. Но не раньше. — И как ты себе это представляешь? — елейно уточнил Гораций, подходя ближе. — Прекрасно. Пока корабль гладиаторов собирают в суете, я пробираюсь в пассажирский отсек под видом гладиатрикс, выходим на планете, вырезаем твой имплант. И всё, — интонация Августы была мечтательной, а последнее слово она выдохнула почти благоговейно: — свобода. — Безумие, — долгий-долгий поцелуй. — Мне нравится. И что потом? Рассказываем ближайшему патрицию про Лабеля? — Например. Да хоть тем же клирикам, они бы и убили за такую информацию. Гораций усмехнулся, заговорил весело: — Вот уж не представлял, что окажусь бок о бок с сыном Цезаря, — имя Императора прозвучало из его уст, как ругательство. Дыхание Августы стало слишком шумным и Паулина, вслушиваясь сильнее, поняла, что кто-то из них кого-то ублажает, от чего её мгновенно замутило. Да сколько ещё придётся тут стоять?! Ей хотелось выскочить сию секунду и обвинить сестру в предательстве семьи и всей Империи, но ноги были ватные, голова тяжёлая, да и, возможно, это было ещё не всё. — А ведь мы, — басисто шептал Гораций изнывающей под его пальцами Августе, — могли бы взять его с собой. — Кого? — её голос дрожал. — Лабеля. — Что? — она зашипела от удовольствия и одновременно удивления. — Ну, для наглядности. Или доказательства серьёзности намерений. Или взять в заложники. Августа хотела засмеяться, но вышел лишь тихий несдержанный стон. Ответа не последовало и предложение Горация похитить сына Флавия утонуло в смуте смешавшихся звуков: треск одежды, грохот сметённых со стола вещей, звон поцелуев, стук тел. Паулине хотелось оглохнуть, но она могла лишь закрыть уши и считать в уме, чтобы хоть как-то вытеснить заполнивший всю голову шум чужого соития. Происходящее встало тошнотой поперёк горла, её бросило в жар от гудящего роя мыслей, складывающихся в единую картинку из кусочков пазла. Наконец, они закончили и ещё бесконечные несколько минут миловались, пока Паулина за занавеской опасалась, как бы сочащаяся из неё ненависть не прожгла занавеску насквозь, обнаружив её раньше времени. — До встречи на тренировке, — прощался Гораций. — У нас всё получится. — Непременно, — ни тени улыбки в голосе. — До встречи. Заперев за ним дверь на щелчок, Августа с усилием вдохнула, будто ей было сложно дышать, затем медленно выдохнула. Погружённая в себя она не услышала, как сзади к ней подобралась Паулина и, развернувшись, вздрогнула от неожиданности, когда сестра вдруг истошно завопила: — ПРЕДАТЕЛЬНИЦА! И попыталась вцепиться в кудри Августы, успевшей перехватить хрупкие запястья и стиснуть до болезненного писка. Ей понадобились считанные доли секунды, чтобы осознать, кто перед ней и какого хрена Паулина вообще оказалась в кабинете. И как долго в нём была. Выпущенная из клетки тигрица закружила рядом, с интересом наблюдая жёлтыми глазами за напряжением между людьми и грозясь защитить хозяйку. Волна негодования накрыла их обеих и сёстры засверлили друг друга презрительными взглядами. — Ты опять подслушивала? — Августа с силой встряхнула Паулину, заставляя смотреть себе в глаза. — Маленькая ты дрянь! — Я?! Это ты хочешь сбежать и предать нас! — несмотря на бравые обвинения, девочку трясло от пережитого адреналина, страха и шока, а на ресницах уже дрожали слёзы. — Это ты! Это всё ты! Ты! Ты! Ты! Истерично повторяя, как заведённая, Паулина захныкала и попыталась вырвать руки из железной хватки, но Августа, едва сдерживающая вставшую в горле желчь, лишь скривилась на её потуги. — Замолчи! Что ты заладила?! — Я тебя ненавижу! Ты всё портишь, ты испортила мою жизнь! Теперь ты хочешь испортить жизнь Лаба и папы! Ненавижу! Лицо сестры вдруг перекосила такая отчётливая злость, что Паулина в миг пожалела о сказанном и подавилась всхлипом, испуганно замолчав. Если Августа и собиралась поговорить с ней нормально, то после услышанного передумала и бесцеремонно схватила сестру за скулы, вминая пальцы в бледную кожу. Нависая над ней, Августа вжала её в край стола, почти заставила лечь, не отрывая ни на мгновение взгляда своих бездушных зелёных глаз от раскрытых серых, мокрых от слёз. Под локтем, упирающемся в грудь подростка, обжигающе стучало как сумасшедшее сердце. — Послушай меня, маленькая сука. Ты — просто избалованная бестолочь, которая шныряет по поместью и отравляет моё существование своим видом невинного ангелочка. Но я тебя вижу насквозь, пока отец сдувает с тебя пылинки, ты ненавидишь здесь всех и вся, включая любимого папочку и братика, о котором вдруг так печёшься, и сама спишь и видишь, как бы предать семью, собирая сплетни. Смотри на меня! — вздрогнув в сильных руках сестры, Паулина открыла зажмуренные веки. — Ты сейчас забудешь всё, что слышала, потому что ты понятия не имеешь, о чём мы говорили. И я не собираюсь объяснять какой-то недозревшей дуре, возомнившей из себя шпионку, тонкости манипуляций. Не лезь не в своё дело. Ты меня поняла? Спустив ладонь со рта на шею, Августа продолжала смотреть Паулине в глаза, будто пыталась добраться до самых недр её души. — Говори, поняла или нет?! — Нет! — не желая сдаваться, Паулина предприняла попытку выбраться из-под навалившейся сестры, но не вышло, поэтому она только тяжело засопела. — Я всё слышала, ты хочешь сбежать с ним во время арены! И похитить Лаба! И оставить меня здесь в одиночестве! Я вас ненавижу! На мгновение Паулине показалось, что Августа зарычала совсем по-животному, но, скосив глаза, поняла, что рычание принадлежало тигрице, поднявшей обе лапы на стол и теперь обнажившей клыки в жалких сантиметрах от её лица. Заметив ужас от такой близости к возбуждённому хищнику, Августа усмехнулась и вжала голову сестры в поверхность глаза в глаза с животным, наклонилась к самому её уху, зашипев: — Советую успокоиться, Амала чует твою истерику и начинает интересоваться. Я обещала тебе уши открутить за подслушивание, так вот, я скормлю их ей, если ты не будешь держать язык за зубами. От страха, разлившегося ядом по телу, смысл до сознания Паулины не дошёл, она впитала только ярость, сочившуюся из каждого слова, и больше ничего. Августа развернула её голову лицом к себе, находясь теперь в такой же опасной близости, как и тигрица, поймала пустой испуганный взгляд сестры. — Ты будешь себя хорошо вести и молчать? Паулина не реагировала. — Я с тобой разговариваю, — легко похлопав сестру по щеке, Августа немного отстранилась и выгнула бровь. — Ну? — Д-да, — хрипло выдавила из себя Паулина, продолжая смотреть куда-то перед собой и вздрогнув, когда лапы тигрицы с глухим стуком опустились вновь на пол. — Что да? — удовлетворённо уточнила Августа, переставая держать сестру в тисках, но та не пошевелилась. — Буду молчать. — Молодец, — Августа потянула её за руку, поставила на ноги, которые у Паулины подогнулись, но упасть ей не дали. — В следующий раз, когда захочешь напасть, целься сразу в глаза, а не в волосы. Раскидывая руки, ты даёшь себя распять. Оторванный от пола блуждающий взгляд девочки выражал слабое недоумение. Облизав пересохшие от криков губы, она тихо ответила: — Я учту.

***

Пальчики Паулины дрожали даже тогда, когда она после часовых истерических рыданий, прошедших все стадии от громкого воя до тихого скулежа, ворвалась в лабораторию брата и принялась бешено рыться в его вещах. На удачу его не было и ей было всё равно, где он, главное, что никто не мог ей помешать. Она хотела убить Горация, потому что не могла своими руками убить Августу. Она будет целиться этой суке в сердце. Лишить её этого заносчивого урода было бы достойным наказанием для неё, лишить её возможности сбежать с любовником, а потом рассказать всё папе, чтобы он защитил от Августы, когда та свихнётся. Лабель хвастался, что сделал пульт для управления имплантом, но где хранил? По второму кругу проверяя шкафы и полки, Паулина методично искала, успев успокоиться и теперь действуя полностью осознанно. Пульт обнаружился под ворохом бумаг, который она заметила не сразу, приняв за мусор. Ей не надо было выставлять значения и привязывать пульт к импланту Горация — она знала, что все первые эксперименты доставались этому ублюдку и так, всё уже давно заботливо настроено. Сжав пластик в пальцах, Паулина остановилась, только теперь осознала, что собиралась сделать, и собственная кровожадность напугала её не хуже тигрицы. Крупная дрожь прошла по телу, руки дёрнулись и пульт тихо стукнулся о стол. Она снова заплакала и через несколько минут, решаясь, ушла из лаборатории. Чтобы позже вернуться. Ни секунды её голову не покидала мысль об убийстве Горация, который, Паулина была уверена как никогда, был опасен для всего лудуса. Навредить Августе уже не входило в приоритет, стало бы побочным (не менее приятным) эффектом, важнее было обезопасить себя, брата, папу, их семью от того, что планировал против них раб. Всего лишь какой-то раб! Больше не сомневаясь, Паулина защёлкала пультом, в котором, почему-то, не оказалось функции «смерть» или чего-либо похожего, только столбики с аббревиатурами, но они, увы, ни о чём ей не говорили. Попытки разобраться вызвали у девочки неконтролируемый гнев, она принялась яростно тыкать во всё подряд, надеясь хотя бы причинить Горацию невыносимые страдания, в какой-то момент перестав видеть экран из-за подступивших слёз. Наконец, обессилев, Паулина уронила голову на руки и просидела так, пока рядом не послышалась знакомая неспешная поступь брата. Она не слышала, что говорил Лабель, не сразу поняла, что тот забрал пульт из пальцев. Усталость накрыла её, билась в теле угасающими волнами, из-за чего щипало уголки истерзанных покрасневших глаз. — Я хотела, чтобы он умер. — Кто? — Лабель не садился, продолжал стоять, бледнея с каждой секундой, что сестра молчала. — Гораций, — выплюнула его имя и, отведя взгляд, отвернулась. — Паули, я не понимаю, — но лёгкая дрожь в голосе выдавала, что понимал, из-за чего Паулина почувствовала раздражение. Что, и он?! Вскочив с места, она сложила руки на маленькой груди и с вызовом уставилась на брата. — Он опасен! Они с Августой планировали сбежать! И похитить тебя! И я бы осталась тут одна! — ком в горле разросся, заставил её захлёбываться словами и тараторить, её снова накрывала изматывающая истерика. — Пусть он умрёт! Я хочу, чтобы он умер! Скажи мне, что умер! — Паули… — братские руки обняли её, прижали к себе, она пыталась вырываться, но Лабель только сильнее стискивал объятия. Его ладонь гладила по голове, дарила тепло и напоминала об отце. Паулина всхлипнула, вжавшись в мужское тело, царапая ногтями тунику, от которой пахло умиротворяющей сладостью. — Они хотели похитить тебя, — повторила исступлённо. — Зачем? — Потому что… — всхлип, — потому что он сказал, ты сын Цезаря. Лабель замер, превратился из тёплой заботы в холодную статую. Отстранив сестру от себя за плечи, он заглянул в глаза с полопавшимися капиллярами. — Что за бред? Зачем ему это говорить? — Не знаю, — дрожащие губы плохо подчинялись, слова перестали иметь для замученной девочки смысл, она обмякла в руках брата. — Паули, где Августа? — Не знаю… — веки слипались, Паулина слышала Лабеля сквозь пелену. Продолжая держать её одной рукой, он посмотрел ещё раз на пульт, проверил значения, что-то бормоча. — Если… рядом, она могла пострадать… — Так ей и надо, — слабая улыбка тронула сухие губы, Паулина поймала растерянный взгляд брата и потеряла сознание.