disappearing — исчезая.

      

« Пока ты чувствуешь боль — ты жив, пока ты чувствуешь чужую боль — ты человек.» (c) Деми Ловато.

🎵 LA — Stop the clock forever.

POV Тэхён.

      Я всегда думал, что создан для одной миссии: стать артистом, вдохновлять людей, делать их счастливыми и никогда не думать о себе. Зачем? Если можно просто заглушить собственные эмоции. Я думал, что всегда всё делал правильно, помогал людям, делал жизнь в мире чуточку лучше, хотя бы для своих фанатов.       Однако реальность слишком быстро и сильно ударила по мне, когда меня начали ненавидеть буквально за всё. Про меня придумывали столько вещей, что мне хотелось выть от несправедливости. Хотелось доказать каждому, кто клеветал на меня, что они несут полнейший бред. Не понимал, за что меня можно ненавидеть. Я же отдавал себя всецело людям. И я никогда не хотел становиться супер богатым или важным человеком. Я просто хотел лечить сломанные сердца.       Я знал, что не могу вылечить своё, и вообще думал, что у меня его нет, но я мог помочь другим с этим. Я подпитывался их счастьем и начинал верить в то, что я тоже счастливый человек.       Однако всё, что говорили и придумывали про меня, причиняло очень много боли, мне казалось, что весь мир меня ненавидит, казалось, что куда бы я не пошёл, поджидает кто-то, кто хочет моей смерти. Мне присылали посылки с жуткими вещами. Писали угрожающие письма, даже проникали в мой дом, когда я был там один. И в какой-то момент это стало сильнее меня. Наущения и мания преследования стали сильнее, чем что-либо. И я совершил одну из глупейших ошибок в своей жизни. Вспомнил своего отвязного друга Минхо, который не может отказать мне ни в чём, и попросил его научить меня принимать наркотики. Я был уверен в том, что смогу это контролировать, и так и получилось. Я всегда знал свой предел и научился жить с этим. Главное, что я не чувствовал боль от несправедливости, которую не могу исправить.       Но вдруг в мою жизни ворвался он. Тот, кто вытянул меня из этого сумасшедшего темпа жизни и подарил давно забытое чувство спокойствия. Заходя в чат с ним, я ощущал, что я дома. Что я в его мире, там, где безопасно. В его комнате, рядом с ним, под его руками. Я даже забывал принимать дозу, потому что не хотел забывать его, не хотел пропустить сообщения от него. Хотел вместе с ним проводить вечера, читая его мысли о той или иной ситуации, происходящей в его жизни, или в книге, или вообще в мире.       Его взгляд на всё был необычным. Абсолютно нестандартным и в то же время каким-то невинным. Он был моим убежищем. Он был моим щитом.       Но кажется, я сломал свой собственный щит изнутри. Пока он отбивал удары снаружи, я сломал его изнутри. Однако я не дам ему развалиться полностью, я сделаю всё, что в моих силах, чтобы сохранить хотя бы то, что можно спасти.       И вот в очередной раз я меняю мешок с подачей еды на зонд, проведенный к его желудку. Справляюсь с этим легко, после многочисленных проб под присмотром медсестры. Отмечаю в дневнике очередную дату, и взгляд невольно скользит к первому дню. Уже двадцать шесть дней, как я не слышал его голос. Двадцать шесть дней бесконечного страха остаться без него. Двадцать шесть дней с тех пор, как я живу с ним.       — Эй, Тэхён, можно? — спрашивает Юнги за дверью.       — Да, заходи, — открываю ему и замечаю, как его лицо кривится.       — Ты жутко выглядишь, езжай домой, поспи в кровати хотя бы ночь, это ненормально.       — Мы уже говорили про это, — подхожу к Чонгуку и поправляю его руку, заметив, как капельница стала капать медленнее.       — Я могу за ним присмотреть одну ночь, ничего не случится. Если он очнётся и начнёт танцевать макарену, я обязательно тебе звякну, — он язвит и подходит к Чонгуку, кладя свою руку на его лоб.       Стараюсь игнорировать то, что я боюсь даже касаний других людей к его коже. Кажется, если его тронут, он сломается, а я не могу этого допустить.       — Температуры нет, это хорошо, — он улыбается и гладит его по волосам, стараюсь не обращать внимания.       — Её нет ещё со вчерашней ночи, они говорят, что сегодня будут отключать кислород и пробовать давать ему самому дышать.       — В прошлый раз это плохо кончилось. Может, надо ещё подождать? — вижу, как страх касается его лица, и хочу врезать ему за то, что он не верит в него, но лишь отвожу взгляд в очередной раз .       — Мне кажется, все показатели стали лучше, пусть пробуют. Сэён лучше знает, что хорошо для её сына.       — Согласен, но я всё равно переживаю.       Эти его слова застревают в моей голове ещё до вечера, и страх начинает заполнять мой разум. Однако я не могу идти против воли его матери.       Не отпускаю его руку, пока они вытаскивают трубку, но отворачиваюсь, чтобы не видеть этого.       — Вставьте трубочку для высасывания слюны! — слышу команду от Сэён медсестрам.       — Минута без кислорода… — в ушах отдается голос врача, я смотрю в его сторону и сильнее сжимаю руку.       — Две минуты…       Его лицо бледное и совершенно безжизненное, но видя его интенсивно вздымающуюся грудную клетку, я ощущаю себя самым счастливым человеком на свете.       — Пять минут без кислорода… Думаю, мы справились, — вижу улыбку на устах его матери впервые за последние дни, и ощущаю её успокаивающую руку на своём плече.       Слышу, как она говорит с врачом о том, что есть вероятность того, что он проснётся, и он уже точно не в коме. Не могу поверить в это и улыбаюсь, глядя на него. Ощущаю, что жизнь снова продолжается.       …       Уже двадцать пять часов, как он дышит сам, и я дышу вместе с ним. Врачи каждый час заходят его проверить, а я каждый раз с замиранием сердца жду на их лицах положительную реакцию, что и получаю.       Держу в руках недочитанную нами книгу, которую я всё это время не осмеливался открывать, и наконец начинаю читать. Но после первого же предложения что-то сильно тревожит меня, словно я не должен делать этого сам, это должен быть он. Он должен читать для нас. Прижимаю книгу к своей груди и закрываю глаза, качаясь на стуле. Вспоминаю ту ночь, когда он читал нам, когда он поцеловал меня и держал в своих сильных руках, не давая упасть.       Воспоминания накатывают, и я нахожу единственный способ справиться с эмоциями. Начинаю очень тихо петь ту самую песню. Песню, которая причиняет мне столько боли, что заполняет всего меня, что отвлекает от тоски по Чонгуку.       Кажется, я уже схожу с ума, но слышу шуршание, и мои глаза распахиваются. Чуть не теряю сознание, увидев его открытые глаза. Они закатываются, но всё равно бегают по комнате. Боюсь шевельнуться, чтобы не напугать его. И вообще я забываю, как дышать и двигаться, потому что не верю в то, что он и вправду открыл глаза.       — Т…. — он произносит всего букву, а моё сердце разбивается на миллион частиц. — Тэ-хён… — прерывисто шепчет он, и я срываюсь с места.       — Чонгук! Я тут! — хватаю его руку и вижу, как он откидывает голову назад, его глаза снова закатываются. Нажимаю на кнопку вызова врача, и они через, кажется, секунду уже оказываются в палате. Кричу им, что он проснулся, меня выпроваживают из палаты и я просто ломаюсь. Прямо там. Прямо на полу у его двери, я просто рассыпаюсь на мелкие частицы. Но не могу показать этого, не могу начать рыдать, потому что обещал себе. Обещал быть сильным, чего бы мне не стоило. Я не плакал ни разу с тех пор, как узнал, что Чонгук выжил после операции, и что ему нужна долгая реабилитация. Я был готов к годам упорной работы над его здоровьем. Но он как всегда оказался не таким, как все, потому что он сильнее, он лучше, он круче и мощнее. Он проснулся спустя всего двадцать семь дней. И только Бог знает, что для меня значит это «всего», потому что оно значит так много и так долго, что одна минута длилась дольше, чем день.

***

      Не смотря на глубокую ночь, в реанимационной продолжает кипеть работа. Все показатели Чонгука в норме, кроме давления. Сэён просит добавить дозу успокоительного, но разве они могут сработать на того, кто уже давно пьёт их даже перед простыми будничными задачами?       Чонгук начинает вырываться из под рук врачей, прикасаясь к своему горлу.       — Принесите воду в шприце! — указывает Сэён, стараясь оставаться в ясном уме. Это и вправду успокаивает его попытки разорвать собственное горло. Но слёзы стекают с его глаз, и он хватает руку своей матери.       — Сынок! Скажи, что случилось? Где болит? — она гладит его по волосам, стараясь сдерживать эмоции от его отчаянного и умоляющего взгляда на неё.       — Тэ… по…       — Что? — она приближается ухом к его губам.       — Тэхён… — шепчет он с трудом и откидывается на подушку, выдыхая и закрывая глаза.       — Он в порядке, Чонгук! Ты только не отключайся!       Чонгук медленно открывает глаза и отрицательно мотает головой, словно не верит её словам.       Сэён удивленно смотрит на него и делает то, что не должна по протоколу. Во время реанимационных процедур нельзя, чтобы кто-то, кроме медперсонала, присутствовал, но она кричит медсестре немедленно позвать Тэхёна.       — Наденьте маску! — кричит девушка в белом халате, которая буквально вылетает за дверь, обращаясь к Тэхёну.       — Что? Зачем? Что с ним? — ноги парня становятся ватными.       — Вас главврач зовёт, быстрее!       Тэхён ощущает, как будто всё это здание со всем остальным миром падают на его голову. Судорожно натягивая маску, он бежит за ней. Замечает, как несколько людей стоят над лежащим Чонгуком, который буквально дрожит.       — Покажи ему себя! Поговори с ним! Кажется, он думает, что ты не в порядке! — кричит Сэён.       А Тэхён всё ещё не понимает, что происходит. Но он делает всё, что ему говорят, хватает дрожащую руку Чонгука и пальцами дотрагивается до его щеки.       — Готовьте раствор седуксена! — указывает Сэён, а сама вводит в трубку для питания воду, чтобы уменьшить судорожное состояние. Кидает взгляд на Тэхёна и замирает.       — Чонгук, я тут, я в порядке, смотри… — он берёт его лицо в свои руки и целует в лоб. — Благодаря тебе даже волос с моей головы не упал. Я даже не ранен… клянусь…       — Давление падает! Молодцы! Остановите подачу магнезии. Тэхён, продолжай говорить с ним! — её руки, до этого не дрожавшие ни разу, начинают дрожать, всё ещё продолжая медленно вводить воду в зонд.       — Всё хорошо, я рядом, просто не закрывай глаза. Не надо снова уходить от меня. Останься, Чонгук. Я так скучал… — Тэхён шепчет и его слышит только Чонгук. Ему даже не надо его слышать, от одного факта, что Тэхён живой, в Чонгуке возрождаются силы.       Сэён наконец объявляет перерыв, перед этим введя Чонгука в сон и убедившись, что он в порядке.       Проходит ещё два дня, и Тэхён снова остается один наедине с непрерывно спящим Чонгуком. Однако на этот раз это сон, где он отдыхает от того кошмара, что пережил. Отдыхает от борьбы за свою жизнь. И Тэхён не может описать чувство умиротворения, которое он наконец ощущает.       На третий день Чонгук часто просыпается, смотрит на Тэхёна, ничего не произнося, лишь просит убрать зонд для подачи еды, который ему очень мешает, и снова засыпает. Тэхён же в свою очередь старается рассказывать ему только хорошие истории. Иногда обсуждает с ним написанное им же ещё год назад, усмехаясь над его милыми сообщениями. Однако Чонгук не реагирует.       На четвертый день он, как и всегда, жестом просит снять зонд, и Сэён соглашается после того, как он кивает на вопрос, будет ли он сам кушать.       Когда, спустя пару часов, Чимин приносит ему домашний суп, приготовленный им же, его лицо впервые озаряется улыбкой. Он ещё не видел Чимина, но кажется, был очень счастлив.       — Ого, он наконец улыбнулся, — ревностно произносит Тэхён.       — Это он подлизывается. Ты зря не старайся, я тебя всё равно прикончу, когда ты восстановишься, — Чимин грозит ему кулаком и наливает суп в тарелку, протянутую Тэхёном.       Чонгук снова улыбается и, словно переутомившись, кладет приподнятую голову обратно на подушку.       — Давай, чуть приподнимись, — Тэхён садится на стул рядом с ним и протягивает ложку. Однако Чонгук отворачивается от неё.       — Эй, ты же обещал кушать… — Тэхён удивляется. — Возьми, — он снова протягивает ложку с той стороны, куда тот отвернулся, но Чонгук опять уворачивается.       — Что такое? — Тэхён злостно смотрит на него, не понимая. Его сердце пропускает болезненный удар, когда палец Чонгука указывает на Чимина. — Что? Не хочешь, чтобы я тебя кормил?       Смотря прямо в его глаза, Чонгук уверенно кивает головой.       — Нет! Я буду тебя кормить! — он снова набирает суп в ложку и протягивает. Чонгук с трудом поднимает руку и отбрасывает ложку. — Да что с тобой опять? Что не так? — Тэхён повышает голос.       — Воу! Тэхён, полегче. Ты устал, давай я, — Чимин заботливо подходит и берёт тарелку из его рук.       — Я не устал! Я не уставал ни разу за эти дни. Просто он снова сделал это. Снова оттолкнул меня, — Тэхён сверлит взглядом злостно дышащего Чонгука, после чего отдаёт тарелку Чимину и приближается к уху Чонгука, прежде чем выйти.       — Ты можешь хоть тысячу раз меня оттолкнуть, но ты больше никогда от меня не избавишься. Слишком поздно, Чонгук. Ты же выжил для меня… — касается пальцем его щеки, скользя по ней к шее. — Не так ли? Значит, теперь ты мой. Навсегда.       Он выходит из палаты, кивая Чимину напоследок.       — Ого, а он импульсивный оказывается. Не знал, — Чимин берёт новую ложку и садится рядом с Чонгуком.       — Да он просто придурок, — произносит Чонгук, а глаза Чимина округляются.       — Что? Ты можешь говорить? — он раскрывает рот от удивления.       — Представь себе, ещё не разучился, — Чонгук с трудом приподнимается и садится ровно.       — Вот же дурак! Я уже думал, что ты навсегда замолк, — Чимин пинает кровать ногой и кидает на него злостный взгляд.       — Ты у меня ещё поговоришь, только для начала позови мою мать, пусть меня выпишут.       — Конечно, может, тебе ещё лимузин с шампанским пригнать?       — Если она не сделает этого, я сам уйду.       — Прекрати, тебя с того света вытащили. Тебе нужно быть под наблюдением.       — Ты хоть одну трубочку видишь? Показатели идеальные, я ни от чего не завишу, а эти капельницы я и сам могу себе поставить.       — Ты просто…       — Я серьёзно, мне нужно домой. И будет лучше, если вы займётесь этим сегодня.       — Хорошо… Я поговорю.       — А теперь давай сюда свой суп, — он с дрожащими руками берёт тарелку и начинает есть маленькими глотками, но всё же проглатывает больше половины, делая комплимент стряпне Чимина.       У Чонгука столько вопросов и мыслей, что кажется, ещё чуть-чуть — и он сойдёт с ума. Однако он спрашивает у Чимина только одно, прежде чем тот выйдет из палаты.       — Почему ты скрыл от меня, что знаешь Юнги, и то, кем он является?       По спине Чимина проходится холодок, веющий от слов Чонгука.       — Я не скрывал. Просто… когда я это сказал впервые, ты забыл об этом на утро.       — И ты решил, что дальше будешь притворяться и делать из меня дурака?       — Я всё объясню тебе, на это были причины, только давай не сейчас.       — Конечно, не сейчас, — Чонгук усмехнулся. — Только объясни, почему он стрелял в меня?       — Что? Он? Ты о чём? — Чимин удивился.       — Разве не он стрелял в меня? В какой момент ваша операция пошла не по плану?       — Может, в момент, когда ты решил строить из себя героя? — в палату зашёл Юнги, который, по всей видимости, стоял под дверью.       — Как ты вообще посмел прийти … — Чонгук не успел договорить, как Юнги поднял руку, указывая на то, чтобы он замолчал.       — Я не сейчас пришёл, я был тут с первой минуты. А вот ты — полный придурок. Отрезать язык парню в здании, которое кишит его людьми? Это же надо быть настолько большим придурком! — Юнги засунул руки в карманы, стараясь не использовать их по назначению, а именно — не разбить челюсть Чонгуку.       — А что мне надо было сделать? Ждать, пока нас там убьют? Где вы вообще были?       — Ты понятия не имеешь, что такое спецоперация, тем более, в чужой стране. Мы не можем просто прилететь на частном самолете и начать стрелять направо и налево, мы должны были выстроить план и запросить армию. Это тебе не чёртов экшн, чтобы с сигаретой в зубах, не испортив прическу, расстрелять сто человек и уйти в закат, — он еле держал себя в руках.       — А ты прям круто разбираешься, стреляя в своих. Молодец. Кто тебя вообще поставил управлять операцией? Не могу поверить, что ты там был, даже правильно стрелять не умеешь!       — Юнги, успокойся, он ещё очень слаб, — Чимин подошел к Юнги.       — Что он несёт? Нет! Я не успокоюсь. Этот придурок мог сдохнуть!       — Конечно, мог. Если ты в меня стреляешь, очевидно, что я могу сдохнуть.       — Я уже не могу с ним разговаривать, клянусь! Кто в тебя стрелял? Ты что несешь? Я не стрелял в тебя! — Юнги замахнулся, словно смог бы дать ему пощечину с расстояния десять метров.       — Успокойтесь уже! Чонгук, он не стрелял в тебя!       — Хорошо, я великий слепой. Теперь идите. А ты позови мою мать, — он обратился к Чимину и обратно лёг на подушку, накрывая себя одеялом, словно укрываясь от всего мира.

***

POV Тэхён.

      Никогда не думал, что смогу ухаживать за кем-то, кроме себя, да и за собой я не особо преуспевал. Но сейчас мне это приносило только удовольствие. Я хотел быть рядом с ним каждую секунду, не важно в качестве кого. Не важно, что он отталкивает меня, неважно, что он даже не смотрит в мою сторону, и не сказал мне ещё ни слова.       Два дня прошло с тех пор, как мы привезли его домой, он всё ещё не разговаривает ни с кем, с трудом выезжает в кухню на инвалидной коляске, чтобы поесть, но к себе никого не пускает. Он настолько упрямый, что даже капельницы ставит себе сам. Мне больно было смотреть на него в таком состоянии, он наказывал не только нас, но и себя.       Я взял перерыв длиною в полгода, пока не хочу ничего, кроме как находиться рядом с ним. Я уже месяц не заходил в интернет, и даже не собираюсь этого делать, иначе буду чувствовать вину за то, что так внезапно исчез.       Живу в комнате, которая, кажется, уже принадлежит мне. Мэри разбирается со всеми финансовыми несостыковками и сдвигает моё расписание, каждый раз возмущаясь, что какой-то рекламодатель недоволен изменениями. Но я всё понимаю, я даже не виню их, однако мне настолько плевать на всё, я так долго думал обо всех, кроме себя, что наконец получил чувство умиротворения, просто находясь под одной крышей с тем, кто ощущается, как дом.       — Можно? — голос Сэён вырывает меня из мыслей.       — Да, — неуверенно отвечаю я и встаю с кровати.       — Хотела поговорить с тобой, если ты не против.       Не знаю, почему, но с тех пор, как эта женщина спасла жизнь Чонгука, я не могу её ненавидеть, и улыбаюсь ей в ответ, одобрительно кивая.       — Ты в порядке?       — Относительно… — отвечаю я и указываю ей на стул, а сам сажусь на край кровати.       — Я конечно говорила с людьми из гос обороны, но всё же хочу понять, как там оказался Чонгук? И почему ты там оказался?       Я восхищен тем, что она только сейчас это спросила, не смотря на то, что она была в ужасе от происходящего. Полагаю, что она ждала, пока я приду в себя, и это очень льстит.       — Просто… я не знал, что за человек Минхо.       Пытаюсь говорить отстраненно, чтобы не пугать её подробностями и уберечь себя от дальнейшего разбирательства с отцом, который сейчас и так не в лучшем состоянии, как раз из-за меня. Но я рад, что он хотя бы на ногах и каждый день старается сделать что-то для нас с Чонгуком. Он даже не позволяет нам сделать заказ из ресторана, постоянно что-то готовит, пока Сэён на работе. Не смотря на всё, что случилось, Минхо тоже выжил, и к нему приставлен Чимин, он сторожит у двери его палаты днями и ночами. Пару раз я его подкалывал, уговаривая отключить того от аппаратов жизнеобеспечения, но он непреклонен. Хотя я уверен, что ублюдок-папаша заждался его в аду.       — Минхо пригласил меня на вечеринку, я хотел вытащить Чонгука из своей комнаты и позвал его с собой. Мы понятия не имели, что ведётся какая-то операция по захвату этих мразей. Если бы я знал, я бы не повёл его туда.       — Тэхён, откуда все эти увечья на его теле? Мне так никто и не ответил.       Как только она произносит увечья, мой желудок сворачивается в узел. Вспоминаю тот самый день, когда лежал у его изголовья и гладил его руку с татуировками, внимательно рассматривая её. Моя ладонь скользнула к внутренней части руки, и я ощутил много шершавых полос. В тот момент мне тоже захотелось вырвать, и ужас сковал моё тело. Чонгук резал себя. А я никогда не замечал этого под его татуировками. В эту секунду всё моё представление о его жизни поменялось на сто процентов, казалось, я ничего и никогда не знал о нём. Моё сердце снова вырвали и окунули в горящее пламя, которое до сих пор не утихает. Я стараюсь не думать об этом, но не могу. И когда думаю, меня тошнит. Каждый раз. Я ощущаю свою беспомощную никчемность, когда понимаю то, как он долго страдал. А я даже не предполагал. И я не знаю, делал ли он новые порезы, потому что его тело было настолько искалечено, что мне хотелось умереть каждый раз, когда я видел его. А вместе с этим мне хотелось ворваться в палату Минхо и забить его ножом, не моргнув и глазом. Мне было не по себе, что Сэён вынуждена лечить в своей больнице того, кто причастен к страданиям её сына. Однако я не имел права на этот гнев, потому что первый, кто причинил больше всех страданий её сыну, был я сам.       — Когда мы были в клубе, он подрался с одним парнем, который кидал в нашу сторону расистские шутки, — соврал я, чувствуя себя полным уродом.       — Он, как всегда, не может не влезать в драки. То, что можно проигнорировать, он обязательно раздует, — она цокнула, и я заметил, как же сильно она устала от всего, что творится в наших жизнях. — Впрочем, я рада, что вы стали так близки. Кажется, он даже не мог прийти в себя, пока не понял, что ты в порядке. Думаю это то, о чём мечтал твой отец, чтобы вы были, как братья. Но прошу тебя, больше не вытаскивай его из дома таким образом. Хотя я и рада, что он начал выходить, — она встала и направилась в сторону двери. Кажется, она хотела бы отругать меня, накричать и обвинить в том, что я втянул его во всё это, но она, к сожалению, не делает этого.       — Я полностью осознаю свою вину, и не отойду от него ни на секунду, пока он не выздоровеет. Обещаю вам, — встаю за ней, чувствуя себя неловко.       — Ладно, спасибо тебе, — устало произносит она и дотрагивается до дверной ручки, но мои слова останавливают её от этого действия.       — Сэён… — я впервые так уверено произношу её имя. Кажется, она удивлена, и я продолжаю. — Мы с ним никогда не будем братьями, — расправив плечи, произношу я, глядя прямо в её глаза. — И я думаю, вы знаете, почему.       — Я… не …       — Я люблю вашего сына, — громче, чем планировалось, произношу я, и с её уст падает удивленное: «Ох!»       — Да. Честно сказать, я никогда не думал, что почувствую что-то подобное. Точнее сказать, я поклялся себе, что буду менять каждую партнершу в своей жизни, к которой почувствую что-то даже похожее на влюбленность. Но мне не приходилось этого делать, я просто тупо не мог любить никого. Но я полагаю, это было до того, как я вообще понял, что это за чувство. Я ненавидел вас, ненавидел отца, ненавидел вашу любовь. Она приносила всем страдания. Абсолютно всем. Я и обещал себе, что не буду допускать такого, — делаю паузу, пока она растерянно идёт к моей кровати и садится на край, словно не в силах выдержать груз моих слов.       — Однако ваша любовь привела в мою жизнь его. И вы даже понятия не имеете, на что я пойду ради него. Честно сказать, я даже сам себе не признавался в этом, и первый, кто узнаёт о моих чувствах, это вы. И я даже счастлив, что всё именно так. Кто ещё, если не та, кто родила самого прекрасного мужчину в этом мире. Спасибо вам, Сэён.       Я делаю впервые в своей жизни земной поклон у её ног. Она бросается ближе и тянет меня наверх, а я уже не могу сдержаться. Я плачу… очень горько и отчаянно. Все слёзы, которые накопились с момента операции Чонгука, я выплакиваю прямо тут, прямо в её руки. Она обнимает меня, и плачет вместе со мной. Я ощущаю что-то невиданное ранее, тепло матери… И от этого я плачу ещё сильнее. Не знаю, когда я успел превратиться в этот эмоциональный комок, который то и дело рушится на глазах, но мне абсолютно плевать. Я просто хочу порыдать, и если бы я мог выбирать, на чьих руках это сделать, я бы всё равно выбрал её, потому что в ней бьётся сердце, которое любит Чонгука, и во мне оно тоже бьется. И бьется оно только для него. И я знаю, что нельзя так сильно любить кого-то, это всегда приводит к плохим последствиям, но если бы я мог как-то контролировать это… Хотя нет, опять же, плевать. Просто к черту весь этот проклятый мир. Я люблю и буду любить его настолько сильно, насколько смогу.       — Дорогой мой, поплачь, ты заслужил выплакать эту боль… — произносит она, и я ощущаю, как могу довериться ей, ощущаю, что она не собирается меня осуждать.       — Простите меня за всё, — шепчу я и рывком обнимаю её в ответ, ощущая полное умиротворение и бесконечную благодарность за всё, что она сделала, не только для меня и Чонгука, а ещё и для отца.       — Ты ни в чем не виноват, ты же просто ребёнок, ты тоже мой маленький мальчик. Просто поплачь, сынок! — шепчет она сквозь слёзы, и кажется, мои эмоции не заканчиваются, потому что я с новым надрывом рыдаю в её руках.       Спустя, кажется, целую вечность, в которой я сидел, прижавшись к ней, а она гладила меня по мокрым волосам, зачесывая их наверх, сидя на полу, я наконец начинаю говорить.       — Ты не будешь меня осуждать?       Чуть отстранившись, поднимаю голову и смотрю в её красные от слёз глаза. Она слегка улыбается и притягивает меня обратно в свои объятия. Несколько раз успокаивающе стучит по моей спине и произносит:       — За что? За то, что ты любишь его?       Я лишь киваю в ответ.       — Как я могу осуждать того, кто так сильно любит моего сына? Нет… Я не хочу сказать, что рада этому, в конце концов, я бы хотела, чтобы каждый из вас был счастлив, чтобы вы построили свои семьи, родили детей, были опорой друг другу, как братья.       Я киваю, соглашаясь, потому что прекрасно понимаю, что она мать, и это её право и долг, желать лучшего для своего ребенка.       — Но… кажется, он тебя тоже любит. Думаю, я смирилась с этим в тот момент, когда он первым делом, очнувшись, позвал тебя. Хочешь знать правду? Я столько раз боялась потерять своего сына, и столько раз была свидетелем того, как он стоял на грани, что мне совершенно всё равно, кого он любит. Я вижу в нём желание жить. Впервые. И если это желание вызвано кем-то, вроде тебя, тем, кто так же сильно его любит, кто так сильно заботится о нём. Я встану перед всем миром за вас. Слышишь?       Я никогда не видел никого, похожего на неё. Кажется, она именно та мать, которую заслужил каждый ребенок. Она именно та мать, которая любит своего ребенка не «не смотря ни на что», а «вопреки всему». И я преклоняюсь перед её мудростью. Не могу произнести и слова, потому что новый ком накатывает, и я снова пытаюсь не заплакать.       — Просто будь рядом с ним. Он всегда отталкивает и делает больно тем, кого любит, он боится подпускать к себе кого-либо. Но он не всегда был таким. У него не было ОКР, у него не было суицидальных мыслей, и он не причинял себе боль. Он стал таким после того, как тот, кого он любил, ушёл из жизни. И ему кажется, что он больше не должен никого любить, иначе они тоже исчезнут.       — Почему он не может отпустить его?       — Я думаю, что он принял два сложных решения в тот день. И это было слишком для него. Принять, что ты влюблен, и принять, что это парень. Это много для одного маленького мальчика. Честно сказать, его отец больше никогда не позволял этой теме подняться, но когда мы с Хосоком пытались его вытащить, я даже не думала о том, что его любовь была какой-то неправильной. Мне просто было больно от того, что она причинила ему столько страданий. В дальнейшем, когда он приводил девочек домой, мне почему-то было тоскливо на душе. Кажется, он пытался исправить самого себя. Будто он обманывал себя. Может, это тоже мешало его лечению. Не знаю. Я много об этом думала… Не все же мы созданы одинаково… Он постоянно боролся с самим собой. И знаешь, Тэхён, мать, которая привыкла просыпаться в страхе от мыслей, не спрыгнул ли её ребенок ночью с крыши, пока её второй сын сторожил того всю ночь и случайно уснул; ей будет всё равно на то, что именно помогло её сыну захотеть жить, она будет лишь благодарна. И я благодарна.