Теплая Франция

Может, оно и плохо, что Тэхен привязался к Чонгуку, что это произошло за столь короткое время, ведь разве так бывает? Тэхен понял, что начал привязываться, когда жажда до чужих прикосновений заполнила его разум. Так хотелось, чтобы мужчина пропускал его пряди меж грубых пальцев и шептал, как обычно — что-то ласковое, заставляющее щеки в краски гнать. Может, плохо, что он умудрился вообще влюбиться, принять свои чувства, позволить, рассказать. Он не уверен, что принял все до конца и с концами. Принял ли Чонгука? Себя? Но, благо Чонгук не молчит, не закрывается от него, как это иногда, то есть часто, делает Тэхен. А тот ведет беседы, пытаясь донести французу самое главное — разговаривает, не с тем посылом, мол, откройся миру и мир откроется тебе. Нет. Чон не идиот. Он прекрасно видит, как Тэхену тяжело, как тот старается многое скрыть, даже не специально, а просто он такой — закрытый, строптивый, моментами мнительный, и все же — Чонгуку открывается, с каждым прожитым днем все больше. Мужчина благодарен, он никогда не давит, только слушает, возможно, подталкивает, поглаживает покрывающуюся мурашками спину, забираясь большими ладонями под хлопковую футболку, пересчитывая косточки, не потому что хочет это сексуальное тело подмять под себя, а потому что — бережет, любит, пытается сохранить их «начало», склеить сердце чужое, отдать свое, поцеловать пунцовые щеки с привкусом сладости и слез, чтобы Тэхен вновь улыбнулся, по-теплому. Тэхен желает чувств, вкуса жизни, любви, моментов и счастья. Хочет жить, любить и быть любимым. Хочет стать хорошим другом, хочет стать кем-то особенным, не понимая, что уже. До скрежета зубов хочет стать сильным и самым счастливым. Чонгук улавливает чужое волнение в голубых глазах, даже на уровне чувств — Тэхен весь открытый, даже если пытается скрыть, ничего не выходит. Чон целует точеный подбородок, нежно касается губами медовой шеи и ниже. Шепчет что-то приятное настолько, что у Тэхена в кончиках пальцев ощущаются иголки. Господин Чон ведь забрал... он увез подальше, давая право на выбор, не вынуждая, без условий и всяких глупостей. Чонгук ласково пригласил, а может быть, попросил — с поцелуями на ребрах. Тэхен не удержался, согласился, успев встретиться с родителями, у которых ранее занимал денег на квартиру, с Чимином, который по доброму завидует, потому что Чонгук, вон, какой — везет его в какую-то там Италию. Платить за новый месяц белой квартиры в Париже он не стал. Они с Чонгуком не договаривались на длительность отдыха, понятное дело, что оставаться здесь на очень долго они не собирались. Хотя Чонгук бы и согласился переехать в приятную Италию, если бы Тэхен захотел. А Тэхену без разницы... ему бы где угодно, только, чтобы также — с красотой. Он весь дрожит, когда Чонгук целует ключицы и говорит, что голубоглазый мальчик желанный, нужный, и родной. Всю боль с поцелуями собирает, влагу с глаз теплыми пальцами вытирает, улыбается. — Я все до последней капли тебе отдам, только прошу тебя, не разбивайся. А Тэхен наперекор разбивается, под его ласками, под его нежность и тонной любви, рассыпается под ногами без возможности собрать. Кожа горит, губы щиплют, Тэхен хочет еще, а сказать боязно, потому что все это непривычно. Непривычно вторую неделю засыпать на одной кровати, и пусть она большая, можно спать, не пересекаясь — Тэхен засыпает каждую ночь в теплых объятиях мужчины, прижимаясь вплотную, чувствуя чужой жар. Непривычно, когда в комнате на каждом углу таятся чувства, а Тэхену впервые от них бежать совсем не хочется. — Все нормально? — интересуется Чон, как бы невзначай, ничего не понимая, а сам видит какой Тэхен краснющий. — А у тебя? — парирует Тэхен, сказать-то нечего... Ну не скажет ведь он, что возбудился, и хочет поцелуя. За дни в Италии, максимум, что между ними было — это взаимная мастурбация, или, как зовет ее в голове Тэхен — совершенно обычная, мужская дрочка, как помощь другу. И то два раза, когда Тэхен потерял голову, а хвататься за белый свет он не хотел, не помогло бы, наверное. Чонгук ни на чем не настаивает, даже не намекает, ведь принуждать к интиму — это последнее, чего он вообще хочет. Но ему нравится видеть разгоряченного француза, как тот всегда тяжело дышит, как пытается бороться с собой, ведь чужие прикосновения отдаются болью в паху. И все по новой. — Поцелуй меня, — едва слышно просит Тэхен. Он тут же недовольно стонет в поцелуй, потому что слишком резко и жадно, думал, что Чонгук заставит его поцеловать первым, но нет. Тэхен слышит, как бьются их сердца в такт, какое сбитое дыхание у Чонгука, что скользит языком в самую глотку, задевая кромку зубов, специально, а потом кусает нижнюю губу, чуть оттягивая, вызывая уже приятный стон, скользящий, как патока по спальне. Тэхену нравится то, как господин Чон его целует: всегда горячо, с безумной жадностью, юрким языком и такой невероятной отдачей, что дыхание сбивается напрочь. Тэхену нравится и то, что Чонгук возбуждается по его вине, а это всего лишь поцелуй, но какой поцелуй! Это льстит. Очень. Взрослый... зрелый, состоятельный... Тэхену нравится перечислять в голове какой Чонгук... сексуальный, притягательный. Нравится мысль, что от его мокрого языка господин Чон теряет голову, а Тэхен, оказывается, любит дразнить — останавливаясь во время самого жадного поцелуя, а у самого в штанах тяжелеет, уже давно. — Прелесть моя, — он тяжело дышит в губы, понимая, какой же Тэхен бессовестный. — Я уже немолодой, за что ты так со мной? — с вожделением смотрит Чон, отстраняясь от Тэхена, а тот только свои теплые губы облизывает. Прелесть... — Прелесть? — будничным тоном интересуется. Им необходимо сбавить обороты, потому что иначе... Ну надо и все. Тэхен сейчас не готов второй раз лечь... под... мужчину, которого любит, это так, на минуточку. Он рад, что Чонгук не давит, что терпит, знал ведь на что шел? Знал, да? Ну а кто сказал, что будет легко? — Нравится? Не сомневается. — Возможно, — улыбается, расцветает, как пышный пион, выглядит, как идиот, но уже плевать. Чонгук ведет носом по пылкой щеке, пока ладони заботливо гуляют по всему телу, поддевая футболку с шортами, потому что Тэхен весь такой прекрасный-распрекрасный, что хочется гладить бесконечно. Счастливый идиот. — Возможно, — повторяет Чонгук, улыбаясь уголком губ, заботливо поглаживая голые бедра, без намеков и похоти, а просто так — с нежностью, чтобы Тэхен успокоился, много не думал, но тот думает очень много, потому что он такой вот — думающий о чужих руках, которые ласкали его везде в ту ночь и... Чонгук прерывает его думы: — Прогуляемся? — и облизывает ушную раковину кончиком языка, заставляя того покраснеть с головы до пят, он уже столько дней ходит, как помидор, как очень свежий помидор. — Знаешь, что я люблю, Тэхен? Тэхен хмыкает, мол, говори, пока руки все еще гуляют по бедрам и талии. — Мне нравится крепко держать тебя за руку, особенно, когда мы прогуливаемся по окрестностям Флоренции, — Тэхен чувствует, что сейчас сгорит, даже праха не останется. — Твои ладони всегда горят, ты такой горячий, а ты просишь еще и еще, — Чонгук заглядывает в голубые глаза, в которых гуляет удивление, смущение, да, черт возьми, в его глазах все и сразу. — Так и сгореть можно, душа моя, — ласково произносит, так просто, словно они правда могут сгореть от такого. Если и могут, то Тэхен согласен, лучше уж сгореть от накала чувств, чем от холода и жизни собственной. — Тебе нравится здесь? — спрашивает Чонгук, сгребая Тэхена в свои нежные объятия, вызывая неодобрительный бубнеж. — Я отвечу на все ваши вопросы, господин Чон, но только после душа, — отрезает Тэхен, резво вставая с кровати, чувствуя, как мужская ладонь легла на его бедро, несильно надавив, чтобы подошел ближе. Тэхен подходит к самой кровати, наблюдая за Чонгуком сверху-вниз, а мужчина оставляет последний поцелуй на ноге и отпускает, пока француз растерянный и еще более возбужденный бежит в ванную комнату. Он даже немного обижается, когда понимает, что Чонгук не пытался напроситься в душ вместе с ним, хотя он бы и не согласился. Наверное... В Тэхене что-то щелкает. Горы и зеленые холмы, окружающие город, великолепно оттеняют красоту горделивых флорентийских церквей и роскошных дворцов, составляя невероятной красоты пейзажи. Тэхену нравится Флоренция, нравится и то, что Чонгук действительно, крепко держит его за руку, пока они гуляют по Золотому мосту, а француз с восхищением в глазах радуется всему. Он расспрашивал Чонгука о работе, почему прилетел в Париж снова, забрал во Флоренцию, разве карьера это не главное? Но Чонгук многого добился за свои тридцать семь, и, как он объяснил ему необязательно сидеть в главном офисе Нью-Йорка, чтобы все контролировать. А потом, ну так, невзначай говорит, что ради Тэхена и работу бросить не жалко. Тэхен ударил по руке, чем вызвал смех, не привык он слышать такое, да и привыкнет ли? Потом в ночь, с закрытыми глазами он думал, смог бы он все бросить ради кого-то? Ради одного человека, которого любит? Это двоякий вопрос, ведь понятно, что Чонгук бросать свой бизнес не собирается ради того, чтобы что-то там доказать... Но сам факт того, что он бы бросил! Это впечатляет Тэхена по-настоящему, и он не приходит к своему ответу, пока он решил оставить балет, в том смысле, что не собирается делать его смыслом своей жизни. У него сейчас новые чувства, точнее самые первые, почти девственные, он думает все чаще о том, что хочет видеть Чонгука каждое утро, хоть и не сонного, потому что мужчина привык вставать рано, в отличие от Тэхена, что хотел бы нежиться в кровати до двенадцати. Просто это так приятно, когда тебя будят нежным поцелуем, с выдыхающим в губы «просыпайся, птенчик», когда гладят и любуются. В случае чего, Тэхен еще очень-очень долго будет скучать по такому отношению к себе. Вероятно — всю жизнь. — Почему я? — внезапно спрашивает Тэхен, ведь интересно, хотя догадывается, что Чонгук вообще не ответит, ведь сердцем не управляешь, оно просто берет и влюбляется, а ты — человек, решай, что делать будешь. Чонгук останавливается, поднимая их руки в замке, оставляя влажный поцелуй на чужих, едва бледных костяшках, улыбаясь так, словно ждал этого вопроса вечность: — Ты — никто, и я — никто. Вместе мы — почти пейзаж. Тэхен ошарашенно смотрит, это явно не то, что он хотел услышать, но... ему вновь приятно. Они пейзаж... романтично. — Скажи еще что-нибудь красивое, — просит, и как тут откажешь? — Я тебя очень люблю, Тэхен. — Как сильно? — он старается держаться, чтобы не прыгнуть на Чонгука, не обнять его крепко за шею, чтобы никогда в жизни не отпускал. — Как весенний медведь. — Весенний медведь? — Тэхен непонимающе моргает. — В каком смысле — как весенний медведь? — Представь, что ты один гуляешь по весеннему полю, а с той стороны подходит к тебе медвежонок с шерсткой мягкой, как бархат, и круглыми глазами. И он говорит тебе: «Здравствуй, мальчик. Давай со мной поваляемся?» И вы с ним обнимаетесь и играете каждый день. Красиво? — Правда красиво, — соглашается, а сердце стучит и стучит. — Вот так сильно я люблю тебя. Тэхен свою ладонь невесомо вырывает и руки сцепляет на шее Чонгука, чувствуя, как мягкие волосы падают ему на пальцы, а сам он льнет ближе, будто осмелел внезапно. — Можно ты тоже будешь играть с нами? — не верит, что говорит такое, он ощущает себя таким влюбленным глупцом. В таком состоянии он бы и с моста сиганул, на котором они сейчас и прижимаются друг к другу ближе. — Тебе можно все. Запомни это. — Не боишься? — улыбается в самые губы. — Чего мне бояться, м? — мужчина бровь в вопросе выгибает. — Вдруг я захочу украсть твое сердце? — он шевелит пальцами, гуляя уже в копне темных волос. — Заберу, а ты и глазом не моргнешь? — Да. Знаешь почему? Дыхание спирает. Тэхен не дышит. Ответ знает. — Потому что оно уже твое, делай с ним, что хочешь. Я тебе доверяю. Тэхен игнорирует, не отвечает, а только совсем тихо произносит: — Наша любовь родилась весной... — признается, что уже любил, но он бы не поцеловал в первый раз, если бы ничего не чувствовал. — А любовь, рожденная весною, благословлена природой, — ближе и ближе, губы раскрывает: — Значит мы благословены, и мы выстоим, — накрывает чужие губы своими, а Чонгук тут же за поясницу тянет, сокращая все расстояние между ними, да так, что даже чертов воздух пройти не сможет, и целует в ответ, язык толкая внутрь. В висках кровь бурлит, внутри ураган, цунами, множество природных явлений, но раз Тэхен сказал, что они выстоят, — то значит выстоят. Чонгук не сомневается. Тэхен почти тоже. Он не хотел слепо доверять, но все произошло само собой, словно так и должно быть. Возможно, Тэхен не знает точно, любовь приходит внезапно, а доверие идет, как бонус, очень приятный, но это же дополнение, часто служит источником боли. Мама говорила не доверять людям так сильно, а то, мол, пожалеешь. Отец напротив пытался донести сыну, что без доверия — не бывает нормальных, здоровых отношений, и это касается как дружеских, так и любовных. Тэхену как-то не довелось попробовать на вкус этот выбор: доверять или не доверять. Он просто рассказывал о чем-то Чимину, иногда выкручивая свои мысли, но это происходило само собой. Слова лились — редко, но метко. А сейчас так вообще — целый поток. Чонгук тянется теплыми ладонями к щекам красивым, вглядываясь в этот потрясающий блеск в глазах, четко понимая, что Тэхен не бриллиант. Бери выше. Тэхен — Вселенная, а значит прекрасен до греха, он самая настоящая загадка. Чонгук предлагает положить свою жизнь на то, чтобы разгадать, и будет совсем не жаль, если не получится. Главное, чтобы пуанты мелькали рядом, ведь, как ни крути — Тэхен от балета отказаться не сможет. Если не карьера и спорт, то обычное удовольствие, а шрамы и незажившие раны на сердце... они перестанут кровоточить, напоминать, и пугать в кошмарах. Его сон охраняет Чонгук, а будет целую жизнь. Голубоглазому мальчику не должно быть больно. Никогда. Они проходят мимо гей-клуба, а Тэхен инстинктивно сжимает чужую руку сильнее, а сам покрывается румянцем. Он не мальчик, чтобы смущаться, да еще и, учитывая тот факт, что он не вчера осознал свою тягу к мужчинам. Взрослым. — Хочешь зайти? — озвучивает Чон, улыбаясь. Тэхен сгибает их руки, пытаясь пихнуть Чонгука. — Не хочешь? — смотрит мужчина, пока француз мотает головой. — Не хочешь, — а будто не было ясно? Тэхен в принципе не любит что-то шумное, очень тусовочное, ему бы дома посидеть, да в обнимку... с одеялом. Но сейчас есть свой личный обогреватель-мужчина. Звучит. — Ну что ты весь покраснел, маленький, — Чонгук по-доброму улыбается, целуя Тэхена в висок. — Ты был когда-нибудь в гей-клубе? — тут же спрашивает он, после приятного поцелуя, потому что, черт бы его побрал, он уверен, что да. — Спрашиваешь — открытый ли я гей? — Тэхен часто моргает, понимая, что это тоже его волнует. — Нет, — коротко и лаконично, что еще нужно-то? — Почему? И семья не знает? Чонгук бархатно смеется, почти мурлычет, приобнимая Тэхена за талию, от чего тот смущается весь. — Зачем? Резонно. Но Чон и вправду не знает зачем. Конечно, он бы не хотел, чтобы ходили разные слухи, касаемо его ориентации, поскольку он не простой человек, но и не настолько известный, чтобы скрываться и прятаться по углам. Если открыто спросят — ответит. Но не позволит чужим людям копаться в его личной жизни. А что касается семьи, родители пусть немолодые, но принимают, потому что как не принять своего ребенка? Какая разница кто с кем спит? — Для своего спокойствия? — И ты каждому человеку, с которым знакомишься, говоришь, что являешься геем? — Чон выгибает бровь. Тэхен задумывается, мотая головой, но тут же добавляет: — Мне даже никогда не приходилось, Чонгук, — в его голосе что-то меняется. Прошлая боль разговаривает, рвется. — Я общался в основном с людьми из балета, и все они называли меня голубым мальчиком, предлагая... всякое, — его голос дрогнул под самый конец. Чонгук не смотрит долго, чтобы понаблюдать за сменой эмоций на лице, а сразу же прижимает ближе к себе, чтобы забрать всю боль и грязь прошлого. Ему тяжело, когда Тэхен также тяжело дышит ему в грудь, не плача, а просто вдыхая уже любимый аромат, успокаиваясь. Тэхен вспоминать грязь не особо хотел, вообще не планировал произносить такое вслух, но вырвалось. Он не стыдится этого, а чего? В конце концов не виноват, что таковым его считали. Обижала только эта грязь, эти пошлые предложения, и Тэхен рад, что он гордый, что не опустился до низов. Вот Чонгука нашел. Точнее, он его. Каждый считает по-своему. Все неважно, когда Чонгук крепко к себе прижимает, целует, нежно сминая лепестки губ. — Ну так, станешь самым открытым гейским геем, специально для меня? — без укора спрашивает Тэхен, а сам смеется, потому что Чонгук соглашается. — Гейский гей, — повторяет мужчина. — Первый раз такое слышу. — Это ваше новое имя, господин Гей, — зубы в улыбке показывает, проводя по ним языком, пока Чонгук диву дается... какой же Тэхен... невероятный. — Что желаешь на ужин? — смотрит на свои дорогие часы, за которые Тэхен так любит хвататься, просто так, без повода. Во время поцелуев. А Тэхен без раздумий отвечает, так восторженно, будто план по захвату мира придумал: — Хочу пиццу, — задумывается, потому что память чертовка. — Которая с сыром буратта и морепродуктами. Мне понравилась, а тебе? — не дает и сказать, потому что слюни собираются во рту, нужно говорить быстрее, иначе он съест Чонгука. — Что-нибудь еще? — усмехается. — Тирамису и вино, мистер официант. — Вино? — Чонгук весьма удивлен, за дни в Италии они выпили лишь один раз, и то по одному бокалу. — Бутылку. — Хочешь отужинать в ресторане или... — На улице. Пауза. — Хочу посмотреть, как ты — господин Чон, такой богач с собственной сетью отелей, будешь есть с простым Тэхеном Делоне пиццу, запивая вкусным белым вином. Чон улыбается, пока Тэхен впереди его весь довольный идет, кружится, а легкая ткань рубашки оголяет иногда плоский живот, заставляя пылко сглотнуть. Тэхена хочется. Невероятно сильно. Против собственного тела, чувств и эмоций не пойдешь. А Тэхен и сам знает, что господин Чон его очень сильно хочет, что порой заглядывается на переодевающегося француза, что специально скользит пальцами по телу, вынуждая только поцеловать. И сейчас также замечает, все эти мельчайшие взгляды, которые иногда безумно долгие — от них сердце сжимается, в глазах темнеет. Тэхен сам скользит глазами по телу Чонгука, пока тот делает заказ на английском, в котором он, как оказалось, словно рыба в воде. Но не суть. Просто у него дыхание спирает от того, что он больше не один, что есть — его мужчина. Его! Который целует его в губы прямо при всех, просит, чтобы Тэхен потерпел немного и не умер от голода. — Не дождешься, — цедит, ведь и вправду не собирается он умирать, даже образно. Впервые чувствует себя таким окрыленным, ощущение, что крылья новые отрасли, и теперь они белые с золотым отблеском, без гнетущей темноты. Чонгук дает ему очень многое, а их ведь связывают всего несколько месяцев, не так много событий, но при всем этом, мужчина лелеет, заботится, любит в конце концов, ухаживает, смелеет, когда видит, что Тэхен стал позволять больше. Слишком жарко, пылко, они ведь не сгорят? Тэхен боится, пока он признается в этом только самому себе, и это уже маленькая победа. И вот Тэхен смеется, закинув ноги на Чонгука, что касается голых бедер, поглаживая, а Тэхен даже и не жалеет, что надел эти чертовы шорты. Господин Чон вот шорты не носит, только штаны и брюки, аргументирует тем, что он солидный человек и ему не двадцать лет. Тэхен хмурится на такое оправдание, но принимает, потому что ему нравится, как выглядит мужчина, весь такой строгий и неприступный с виду, а на деле готовый к чужим ногам упасть. Наверное и к лучшему, что Чонгук такой брючный, никто не посмотрит на крепкие бедра, которые Тэхен видит каждое божье утро, пытаясь не засматриваться. Все тщетно. Абсолютно всегда. Отрицать свое влечение глупо, особенно, когда уже интимная близость случилась, Тэхен не может назвать это обычным сексом. Но боится подобрать другое слово... Хотя в голове оно крутится, как заезженная пластинка. — Сладко, — выдает свой вердикт Тэхен, опробовав тирамису, запивая все белым вином прямо из стеклянной бутылки, пока мужчина завороженно наблюдает за французом. — Нравится? — Хочешь попробовать? — и тянет не пластмассовую ложку, а самого себя. Удивляет Чонгука, когда целует, так тягуче и сладко, давая распробовать вкус десерта. Разум Тэхена, его чувства — все было смыто, осталось лишь... острое желание и умиротворение. Спустя мгновение они вышли из сладостной неги. Тэхен сидел на Чонгуке, уткнувшись лицом в его грудь, пока чужие пальцы гуляли в светлых прядях. Он поцеловал его в висок, заставив Тэхена посмотреть в глаза. Тэхен провел пальцем по его скуле и подбородку, улыбнулся, довольный и счастливый, и прошептал: — Спасибо. — За что? — Чон поцеловал его в шею за ухом, чувствуя, как его любовь ползет наружу, и он чувствует ответную любовь, которая такая светлая. — Слышал, что иногда женщинам доставляет удовольствие видеть, что она желанна, что ее хотят? — Тэхен еще крепче обнял, прижался всем телом. — Мне нравится чувствовать себя желанным. Нравится, что ты хочешь меня. Себе. — Душа моя, ты говоришь, словно пьян, — улыбается он, убирая чужие выбившиеся пряди за ушко, задевая ладонью щеку, а Тэхен тут же начинает нежничать, как кот. — Возможно, я и пьян, но не от вина, — с удовлетворенной улыбкой он выгнулся в спине и потянулся. — Рядом с тобой мне кажется, что я смогу покорить весь мир. — Обязательно, Тэхен, — произнес Чонгук с улыбкой. — Но я беру значительно выше. Я хочу покорить Францию. — Покорить, — резко бросил Тэхен, выгибая бровь, рассматривая красивое лицо, пытаясь совладать с собой. — Покорить или разрушить? Может быть, ты хочешь приручить меня есть с руки? — Возможно. Чон резко встал, подхватывая на своих руках Тэхена, что тут же начал вопить, ведь он не доел эту глупую пиццу. Мужчина наклонился и закрыл ему рот поцелуем. Это был глубокий поцелуй завоевателя и скорее собственника. Язык с языком. Глубже и глубже...

***

Дверь номера с грохотом захлопывается, когда Чонгук толкает ее ногой, прижимая Тэхена к стене, вгрызаясь в рот с новым, еще более глубоким поцелуем, не давая вдохнуть. Облизывает мокрый язык, щекоча нервы уже возбужденного Тэхена и на точеный подбородок переходит с громким звуком. Тэхен знал, что играет с огнем, знал, что будет так, как сейчас. Чувствовать разгоряченного Чонгука, давление в паху, как в животе все завязывается тугим узлом. Не противится чужим рукам, что под рубашку забираются, доставляя наслаждение влюбленными прикосновениями. — Чонгук, я... — шепчет, пока сам выгибается навстречу, ощущая, как на его ребрах играют романтическую сонату. — Если хочешь остановиться, Тэхен, то скажи сейчас. Тэхен молчит, понимая, что он хочет продолжения, такого же тягучего и жадного, как их поцелуи и прикосновения, что заставляют простонать в рот. Тэхен позволяет себе эту маленькую вольность, когда сам зарывается пальцами в темные волосы, когда инстинктивно тянет пряди, потому что все это слишком. Он уверен, что если передумает, то Чонгук остановится, все это читается в чужом взгляде, а в голубых же глазах — развратное желание о том, чтобы его, наконец, взяли. — Тэхен, — вырывает его из мыслей Чонгук, прикасаясь большими ладонями к лицу, ласково поглаживая шелковистую кожу. — Посмотри на меня, пожалуйста, — просит, и когда Тэхен все-таки поднимает свои голубые глаза с расширенными зрачками из-за темноты, он говорит: — Все в порядке, если ты не хочешь... Тэхен перебивает очень резко: — Я хочу, Чонгук, — убирает ладони со своего лица, прикладывая одну к своему сердцу, которое стучит так бешено, что страшно. — Очень хочу, поверь. Мужчина шумно сглатывает, потому что, черт возьми, голубоглазая прелесть когда-нибудь его доведет. Когда-нибудь. Не сейчас. В их первую близость, Чонгук был невероятно нежным, ласкающим тело и душу, доводя до изнывающего исступления снова, и снова. Целуя так, будто завтрашнего дня не будет. И он прогадал. Ведь вот они спустя время, в вожделенной Флоренции, с алкоголем в венах, целующиеся уже по другому, с полной уверенностью, что у них есть не только «завтра», но и все остальные дни, которые Чонгук хочет называть — вся жизнь. Тэхен так далеко не думает, но знает, что его не отпустят, просто не позволят, да и захочет ли он? Совершенно глупый вопрос. Он не хочет сейчас, а значит не захочет потом — Тэхен верит только в эту истину, справляясь с пуговицами на чужой рубашке, ладонью накрывая пряжку ремня. Вслепую раздевать человека сложно, но возможно, пока очень хочется. Тэхен выглядит неприлично вовлеченным в пучину страсти, поджимающий пальцы на ногах, пока Чон языком ласкает его грудь, вызывая частые вздохи, от которых кружится голова, а мысли превращаются в кашу. — Что за улыбка? — Тэхен замечает, как уголки губ Чонгука поползли вверх, должно быть он безумно счастлив. — Ты смотри мне только, с такой улыбкой по улицам ходить не вздумай. — Будешь ревновать? — Чонгук цепляет нижнее белье, оттягивая ткань вниз, а чужие щеки краской загоняются. — Я тебя уже. А ревность это страшно, ведь это означает, что ты по-настоящему стал зависимым от человека, привязался. Это не ужасное чувство, Тэхен так никогда не считал, главное, чтобы это не переходило границы. — Может, я тоже уже? — сам замирает, дышать перестает, чувствуя, как члена касается указательный палец мужчины, что немного грубо давит. — Рано или поздно, ты сведешь меня в могилу своими словами. — На это и расчет, господин Чон. А вообще осознание того, что ему через десять лет будет тридцать три, а Чону добрые сорок семь — немного пугает. Только разве это важно? Никто не утверждает, что это на долгую — вечность. Этого лишь хочется, мечтается. Господин Чон уже зрелый человек, знающий чего он хочет, прошедший через многие трудности, у него нет проблем с тем, что он боится сказать заветное — «навсегда». Тэхен же еще совсем молодой, запутавшийся в себе. То есть он может ошибаться, у него еще время есть, но он будет безумно рад, если Чонгук — это тот самый, на долгие годы и вечность, чтобы душа в душу, чтобы сходить с ума до самого конца. Пока неизвестность полная, и Тэхен ощущает невероятную теплоту в сердце, и это правда любовь, ее ни с чем не спутаешь. Она просто есть, и ее необходимо принять, в душу пустить. — Я постоянно думаю о тебе, — признается Тэхен, а он ведь уже протрезвел, оправданий утром не будет. — О нас. И мне действительно до чертиков страшно потерять тебя, Чонгук. Что я тогда буду делать? Это меня сломает. — Не бойся, — ласково просит Чонгук, целуя впалый живот, скользя пальцами по бедрам. — Я тебя никогда не оставлю, Тэхен, даже если ты разлюбишь, — звучит так страшно, откровенно, прямо до дрожи в теле. Иногда Тэхен забывает, что Чонгук старше на четырнадцать лет. Забывает с каким опытным человеком имеет дело, который считывает его, как открытую книгу, успокаивает, на эрогенные зоны давит. И сейчас Тэхен впервые такой чувствительный, его тело — сплошная эрогенная зона. Куда бы не попали горячие ладони, он будет дрожать. Тэхен рад, что господин Чон настолько нежный и внимательный в постели, говорящий только прекрасные слова, от которых лицо краснеет и расцветает заново. Он никогда не любил грязный секс, это даже звучит ужасно. Тэхену не хотелось быть в жизни ангелом, а в постели проституткой, и не хотел, чтобы его считали таковым. Но Чонгук совершенно другой, ведь он до безумия влюбленный. Даже и не подозревал, что можно любить кого-то настолько сильно, что умереть захочется. Тэхен вновь смелеет, уже какой раз за вечер, ладонью накрывает пах мужчины, вызывая задушенный стон, улыбаясь. А наслаждение приходит, когда он слышит настоящий, открытый и хриплый стон Чонгука, после того, как давит уже на не скрытый бельем член, что жаждет чужих пальцев. Становится так дурно, жарко и душно, потому что Чонгук не может перестать целовать бедра, прикасаться к интимным местам, то поглаживая, то толкая уже три пальца в смазке, в то время, как Тэхен себе места на постели не находит — все мечется, сжимает руками простыни, а потом царапает ногтями чужую спину. Совсем недавно они лишь обнимались на общей постели, Тэхен позволял иногда по грязному целоваться, а потом жалел, ведь все казалось странным сном. Просыпаться не хотелось, а сейчас и подавно. Ему не стыдно лежать совсем нагим под мужчиной, ловить жадный и влюбленный взгляд. Тэхену нравится. У самого все плывет, перед глазами размытая картинка, которая сменяется таким четким кадром, когда длинные пальцы толкаются особенно глубоко, что француз весь выгибается, открывая рот в протяжном стоне, и молится, чтобы в этом отеле были толстые стены. Тэхен видит, как Чонгук тянется к прикроватной тумбе, доставая пачку презервативов, и останавливает: — Ложись, — Чонгук удивленно смотрит, но не сопротивляется, действительно ложится, меняясь положениями. Тэхен очень смелый сегодня, но руки дрожат, когда он открывает гребаную пачку, и особенно сильно, когда он раскатывает презерватив по члену мужчины, который не помогает, а лишь смотрит, прожигает взглядом. Тэхен прижимается губами к губам, сам ладонями находит смазку, не понимая, что он творит, когда добавляет скольжения. — Я удивлен, — произносит Чонгук, а француз его затыкает тут же: — Молчи. Чонгук не слушается, говорит множество слов о том, какой же француз невероятный, держит Тэхена за бедра, помогает оседлать, отвлекает теплыми поцелуями, даже засосы оставляет. Тэхен не против, ведь они на отдыхе, какая, к черту, разница? Даже Чонгук позволяет оставить на себе парочку, но Тэхен особо не умеет, он всасывает солоноватую кожу очень неумело, стонет туда же, чувствуя, что мужчина бедрами толкнулся глубже, и все же оторвавшись, как пиявка, увидел расцветающий след. Оказывается, это приятно... метки оставлять. Тэхен не собственник, никогда им не был, он казался самому себе безразличным ко многому. А тут появляется навязчивая мысль о том, что он хочет оставить множество следов, меток, подтверждений любви на теле мужчины, чтобы все видели это любовное побоище. Теперь-то он понимает Чонгука. Сам с ума начинает сходить, теперь по-настоящему. Чонгук повел своими руками вверх по его телу, словно контакт с ним питал его, кормил его. Из глубины горла Тэхена выскользнул стон. — Ты околдовал меня, — пробормотал Чон, руками очерчивая красивые изгибы, целуя в грудь, пока они держались за руки. Вверх рванулся язык пламени, будто искра от кремня в подготовленный порох. У Тэхена перехватило дыхание. — Ты... дурак? — прошептал он, подаваясь навстречу чужим прикосновениям и закрывая глаза. — Какое еще колдовство. — Коварное, прелесть. Самое коварное, — рот мужчины вновь захватил губы Тэхена, пробуя в сотый раз. Запах сандала, исходящий от Чонгука, затмил разум Тэхена окончательно, остались лишь тяжелые удары его сердца. Руки Чона двинулись к его животу, прошли по бедрам, сжав округлые ягодицы, потом они двинулись к ногам. В собственном порыве, в своей жажде, тело Тэхена задвигалось, напряглось там, где он касался его, словно музыка струилась по коже. Его удовольствие сочинял Чонгук. Тэхен хватает ртом воздух, когда Чонгук заставил их перевернуться, поменяв положения, и голубые глаза снова смотрели снизу-вверх, предвкушая. Он гладит Чонгука по волосам, пропуская шелковистые пряди, сквозь свои пальцы, а его голова, казалось, следовала движению чужой руки, словно прося не останавливаться, играть с его волосами еще и еще. И зря Тэхен думает, что Чонгук опытный, во всем разбирается. Да, опытный, как никак уже столько лет живет, много видел, знает, переживал разные периоды своей жизни. Но, что до любви... тут он без опыта. Секс, снятие напряжения, обычное удовольствие, интрижки — все это было, но, чтобы затяжные романы или намеки на отношения... Нет. Казалось, что поезд уехал, а тепла в его доме так и не будет. Что в сердце тепла не будет. Как же он благодарен жизни, что встретил Тэхена тогда, когда казалось, что это конец. Тепла в его доме, пока что нет, но это пока. Зато все сердце переполнено любовью. Тэхен влюбился, черт его побери, он влюбился, это разрывает его всего. Он любит. Его любят. Тэхен плавится в чужих руках, путается в простынях, ему до чертиков жарко, а Чонгук не отпускает, он никогда не выпустит из своих объятий. Весь дрожит, дергается больше, когда мужчина все понимает и трогает самые уязвимые места, вынуждая стонать ярче, громче. Тэхена всего пронзает, когда он кончает, марая всего себя до самой шеи, ощущая самый сильный оргазм в своей жизни, от которого еще долго трясет, от которого мужчина теряет все остатки самообладания, вбиваясь глубже под правильным углом, поднимая стройные ноги, прикусывая до заметных следов. Этого мало. Всегда будет мало. Вероятно, голод был невероятно долгим.

***

Пробуждение начинается только в полдень, когда солнце ярко слепит, а люди выбираются на теплую улицу. Тэхен раскрывает глаза, чувствуя, как его обнимают поперек живота, а он ведь совсем голый, прижимается к такому же голому мужчине. — Прелесть проснулась? — мягким, едва слышным голосом, с хрипотцой произносит Чон, сгребая Тэхена в свои объятия, оставляя легкий поцелуй на плече. Тэхену хорошо от такого утра, которое уже день. Так спокойно на душе, что петь хочется. Единственное, что беспокоит это боль по всему телу, особенно в спине, и он не без укора смотрит на Чонгука, что беззвучно извиняется. Чонгук брал Тэхена не один раз за ночь, все больше расстягивая процесс, и оттягивая оргазмы, за что Тэхен его проклинал, но, когда вновь стонал, то боготворил. От ненависти до любви — один шаг. И наоборот. Он молча наблюдает за тем, как Чонгук поднимается с кровати, надевая нижнее белье и скрывается в ванной, а Тэхен послушно ждет, глупо улыбаясь в пышное одеяло. Но он не ожидал, что Чонгук придет, вытащит из постели, на руках понесет до ванной, говоря что-то о том, что ему необходимо отдохнуть и расслабиться. Да, необходимо, но ему до сих пор было странно, что с ним так трепетно обращаются. — Как спалось? — Чонгук намочил губку и сжал ее, вода хлынула меж его сильных пальцев. Его взгляд скользит по чужому телу, тогда как руки медленно намыливали губку гелем для душа, который приобрел Тэхен здесь. Тэхен же нервно облизал губы, попробовав выпрямиться, но быстро сдался. Делая попытки встать, он не замечал, как вода окатывает его грудь, на которой расцвели отметины. Как спалось? Просто замечательно, хотел съязвить Тэхен, но остановил себя, потому что Чонгук не пытался выставить его в плохом ключе, а искренне интересовался, как он спал. — Хорошо, — коротко отвечает, но это правда. Он, точнее, они были очень вымотаны, поэтому уснули за какие-то там пять минут. Тэхен прикрыл глаза на несколько секунд, давая возможность жару прикосновений Чонгука и теплу воды проникнуть в него. А в действительности он не мог оторвать и взгляда от следов, которые оставил ночью. Улыбка сама поползла по лицу. — Нравится, что пометил меня? — Очень. Шелковистая губка круговыми движениями скользнула ниже, под воду, к животу, бокам. Чон играл на французе адажио: тер, поглаживал, ласкал. Тэхен чувствовал каждую ноту скользящего геля, подбирающегося все выше и выше, к самой верхней точке его бедер. Тепло воды уже перестало иметь значение. Первое острое желание начало настойчиво звенеть под кожей. Музыка, непрекращающаяся музыка, песня его тела, звучание нервов, кровеносных сосудов, мускулов, крови — всех оживших частиц, пульсирующих в мелодии, которую впервые спели небеса. — Я люблю тебя, — складывает из стонов Тэхен, сжимая ладонь Чонгука, целуя так отчаянно, со всей благодарностью и искренностью. — Что? — Чонгук переспрашивает, когда уже на пике, а Тэхен чуть ли сознание не теряет от своих же слов. — Что слышал, — он и сообразить не может: от усталости и боли в плече Тэхен обессилено хватается за Чонгука, пока они оба тяжело дышат. Чонгук думает о том, какой Тэхен красивый птенчик с влажными прядями, что в разные стороны смотрят, призывают коснуться. Тэхену интересно насколько высоко они смогут взлететь. И без разницы насколько, хоть до солнца, самое главное, чтобы — не упали. Тэхен разбиваться больше не хочет, а Чонгук обещает быть рядом, всегда, что бы не случилось. Обещание наравне с твоим. Тэхен знает, что любовь будет жить столько, сколько ты будешь ее кормить. Можно ли ее кормить все следующее будущее? Тэхен хочет верить, что да.