Змеи с лисами не дружат

— И что мне теперь?.. Оглядываюсь в темноту коридора. Не вижу, но знаю, что если пройти прямо шагов пять, будет дверь на кухню, направо — в туалет, совмещенный с ванной, налево — в гостиную-дефис-спальню, комнату общего и никакого конкретного назначения. Но коридор темный, а я просто по памяти воскрешаю планировку. И там, за кругом света, который дает одинокая лампочка в прихожей, все кажется холодным, неуютным — туда не звали. Там свет не включили, а значит, там меня не ждут. Тут, на коврике перед дверью, если правде в глаза смотреть, меня не ждали тоже. Но я уже. И вопрос закономерный: — Что делать-то теперь?.. — Трезветь. И спать, — лаконичная и предельно ясная инструкция пассивно-агрессивным тоном. Только есть одно «но». — Что, прям здесь? — тычу пальцем в коврик, на котором сижу. Коврик жесткий, с пластиковыми ворсинками, между которыми забились мелкие камешки, пыль дорожная и клочья кошачьей шерсти. Я сейчас для него как наполнение этого коврика, наверное, — мерзенько, но вытряхнуть лень. В поле зрения появляются ноги. Классные ноги. Я бы — как там поется? — целовал песок, по которому они ходили. В клетчатых домашних штанцах ноги. И в тапочках, которых мне не выделили. Меня же тут не ждут, я не забыл. Я вообще стекл как трезвышко. Он ни слова не говорит, даже не вздыхает тяжело и с фирменным педагогическим намеком — хотя никакой он в жопу не педагог и даже меня младше на целый месяц, — в котором поразительным образом звучит обычно все: «Елисей, по тебе плачет параша в полугодии», «Елисей, ты меня убиваешь» и «Елисей, глаза б мои тебя не видели». Нет, вздохов на меня уже нет, видимо. Кончились. Он просто хватает меня за капюшон куртки и вздергивает одним движением. Р-р-раз! — и я стою, даже прямо стою. Два — и кроссовки он с меня снимает хитровыебанным способом: берет по очереди за каждую ногу и трясет, пока не свалятся. А я вцепляюсь ему в плечи. Знаешь, сучара, а не настолько я и стекл, чтобы устраивать с моим участием акробатические номера. С кроссовками закончили. Теперь пытается, пока держусь за него, боясь отпустить и шлепнуться обратно на задницу, поднять меня и закинуть на плечо. Ключевое слово — пытается. — Змей, спина! — предупреждаю сердито. Хлопаю ладонью по этой самой спине — труженица и бедняжка твоя спина. Пожалей ее, я ведь не принцесса, которая весит, как пук в пакетике, а ты и так горбатишься грузчиком по выходным. — Спина, сука!.. — возмущаюсь активнее и верчусь, мешая себя поднять. Ору в сердцах: — Змей, отъебись! — «Олег Андреевич, отъебитесь, пожалуйста»! — рычит, поправляя на автомате. И поднимает все-таки, чуть не заставляя поцеловаться с дверным косяком. Ясно, я тупой. Я взял его на понт. Его жесткое плечо мне давит под ребра. Пол, что удивительно, отсюда кажется куда ближе, чем на самом деле. А сучара моя — хотя теперь уже не моя, — меня тащит, удерживая за ремень, который грозит пикантно сползти с задницы вместе с джинсами и трусами. Тащит в ванную. Ну все, топить будет. Как котенка плешивого. Одна радость — теперь меня хоть где-то ждут. Пусть и под душевой насадкой, из которой хлещет будь здоров спустя секунду после того, как включается яркий, слепящий свет. Пусть и в одежде, грязного, пьяного и матерящегося. Теперь и мокрого насквозь, опрокинутого — чудом затылком в кафель не влетевшего — в ванну. — В одежде!.. — говорю, задыхаясь от возмущения, встаю на четвереньки, хватаясь за бортики, и смаргиваю воду с ресниц. Хотя бы теплая. — В одежде! Как я… пойду… Как я так, мокрый до трусов, через дворы пойду? Апрель месяц на дворе, холод собачий, ветер колючий. Меня мать на порог не пустит. Меня пустят максимум на шаурму в подворотне. — Никуда ты не пойдешь, — припечатывает и срывает душевую насадку с крючка, чтобы мне в лицо направить. Плююсь, матерюсь снова, а он все льет и льет. И говорит тихо сквозь шелест воды и мои крики: — Елисей, ты меня убиваешь…

***

Все закрутилось в начале новой четверти — год у нас, прямо как в школе, разбивался на четыре части. Почему-то в учебный план в последний момент решили впихнуть помимо прочей общеобразовательной бурды — первый курс, мол, и похер, что вы будущие экономисты, — русскую литературу. Желания никто нашего не спросил, просто поставили перед фактом: извольте теперь каждый вторник и каждую пятницу с утра пораньше слушать, как вы любите розы, а Маяковский на них срал, потому что стране нужны паровозы и стране нужен металл. До сих пор не понимаю, какими судьбами оказался на первой паре не под одеялом и не в процессе десятого сна. Пришел зачем-то. Сел рядом с Левкой на галерку, потрепаться с ним успел о том о сем, девчонки к нам подобрались поближе, какие-то знакомые и малознакомые ребята из параллельной группы — все как обычно, на мне же с первого сентября будто медом было намазано: «Юху, ребзя, подходи, налетай, свободный рот!» Тогда у меня и мысли пошлой в голове не было на этот счет. Свободный рот — чтобы болтать со всеми подряд и развлекать без конца байками, обзаводиться новыми знакомствами направо и налево. Общительный я человек, что с меня взять. Кого хочешь подтяну за уши в разговор. Это уже после, когда на меня Змей свалился внезапно, как коварная сосуля, отломившаяся с крыши, он-то мне и объяснил научно-популярно, какие еще бывают применения у свободного рта. Но тогда, на злополучной первой паре, на которую преподша опаздывала по-королевски, я жил со своим ртом в удивительной гармонии бесконечного бла-бла-бла, и разговор в нашей хаотично собравшейся галерочной кучке внезапно вырулил на крайне животрепещущую тему друзей и дружбы. — Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты! — произнес я философски, махнув рукой, мол, валяйте — с меня подтверждение негласных истин приземленными общедоступными примерами. — Ну, вот, Настя Аннушкина, например, — вкинул Левка осторожно, покраснев при этом пятнами. Он уже пару месяцев боялся к ней подойти и пригласить погулять. Точнее, не столько приглашения боялся, сколько отказа, который ждать бы себя не заставил — по слухам, Настя всех, кто пытался к ней подкатить, просила показать баланс на карточке. Левка же, напыхтев на место в универе силами разума, а не родительских бабок, жил по принципу «если позволю себе два доширака вместо одного, домой пойду пешком». — Дружит с Колей и Олей, — отозвался я, отыскав три знакомые спины в первых рядах. Левка твердил постоянно, что это меня, с розовой сахарной ватой вместо волос, найти в толпе как раз плюнуть, но мне лично казалось, что куда проще просканировать разнообразие маек, футболок, толстовок и косух и выцепить взглядом официально-деловое шмотье, будто все трое не на первом курсе, а уже на экономическом форуме заседали. — Коля и Оля метят за границу, у них там даже особнячок готовый, а Настя, как к ним прибилась, теперь вместо «Кентукки Фрайд Чикен» ходит по пафосным ресторанам и сожгла все вещи из «Нью-Йоркера». — Угу, — поддакнула одна из девчонок, прибившаяся к нашему кружку. — А еще она утверждает, что у нее папа в прошлогоднем списке «Форбс» засветился... — Брехня какая, — вставил Зураб из параллельной группы, отвлекшись от телефона. — Мы с ней вместе работаем офиками в обрыгаловке. — Не отчаивайся, — подбодрил я поникшего Левку легким тычком в плечо, — все хорошее только впереди! Левка кисло улыбнулся, я — широко и во все двадцать восемь, еще не подозревая, что ждет впереди меня самого. — Лис, — позвала, хихикнув, подружка Зураба, присевшая за отсутствием свободных мест на галерке прямо на парту. Все почему-то дико веселились что в школе, что вот теперь, в универе, при упоминании моего имени. Но, здрасьте пожалуйста, не величать же меня гордо Елисеем, как меня матушка окрестила в порыве чувств после родов! Какой из меня Елисей, если Лис натуральный — милый, ламповый, привитый от бешенства, скромный, когда надо, наглый, когда вынуждают обстоятельства, и только хвоста и ушей не хватает? — А про Никиту что скажешь? — Про старосту? — фыркнул я беспечно. Фигня вопрос. — Он с преподами дружит. Выводы делай сама... — Лисик, — передразнив манерный голосок подружки Зураба, подал голос Боря. И может, именно Боря и именно в тот момент подложил мне жирную свинью своей подначкой. Даже две свиньи, судя по случившемуся после. Свинку, сука, Пеппу, и ее ушлого братца Джорджа. Боря кивнул лохматой головой куда-то ближе к центру аудитории. — Это все легкотня. А вот он? Я проследил за траекторией его кивка, хотя и прослеживать-то было нечего. Вокруг него на каждой почти паре образовывались пустые места. Будто пустынный кратер, а по центру — еще не остывший с приземления метеорит, к которому никто не рискует приближаться. Жесткий ежик русых волос, выцветшая из черного до асфальтового, потрепанная временем косуха поверх белой рубашки, черные же джинсы в облипку, убитые в нулину черные кеды. Он на моей памяти ни разу не надел что-то другое в универ, разве что снимал косуху на парах особо принципиальной преподши по линалу, не пускавшей в верхней одежде. Как увидел его на распределении по группам, напридумывал, что он головорез и маньячина, а взглядом его серых глаз можно генерировать лед и душить котят. Его личность не только меня взволновала и в начале года быстро обросла слухами и сплетнями. Кто-то из женской половины первого и второго курсов очень долго и упорно пытался его пленить, кто-то сочинял целые триллеры с ним в главных ролях — про перестрелки, бегство от закона и нежное, разбитое какой-то стервой сердце. Ко второй четверти волнения вокруг его персоны поутихли. Выяснилось на практике, что он задрот и ботан обыкновенный, а шмотки и пугающая аура так — нелепая случайность. После пары злобных «отъебись, учиться мешаешь!» и нескольких красноречивых тяжелых взглядов от него отвалились не только случайные напарники по проектам, но и последние, самые стойкие охотницы на нитаких-как-фсе. — Сложно, — протянул я, почувствовав, как вся моя аргументация полетела к чертям. — Змей ни с кем не дружит… Еще и прозвище ему под стать — Змей. Из-за фамилии Змейкин, конечно, но ему оно подходило на ура точно так же, как мне — мое сокращенное имя. — А ты вот подружись, — гоготнул Боря. — Прям интересно, это он под тебя мимикрирует и волосню в розовый покрасит под конец, или ты начнешь кусаться. — А вот подружусь! — брякнул я браво, подорвавшись с места под одобрительный свист Зураба, позабывшего про игрушку в телефоне, и его приятелей. Улыбнулся, раскланявшись направо и налево театрально, и объявил: — Где наша не пропадала? Готовьте краску для волос, посаны! Левка попытался выступить голосом разума и сцапать меня за край футболки, но я уже схватил сумку и, перемахнув через парту, энергично почапал прямо по направлению к своей судьбе и своему будущему ночному кошмару в одном лице. — Здорово, Змей! — Я приземлился за соседнюю парту, повернувшись к нему вполоборота. — Как жизнь молодая? Змей оторвался от чтения учебника — вроде даже успел до второй главы дойти, настолько преподша на нас забила, — и смерил меня фирменным холодным взглядом, от которого мамин супчик в моем желудке чуть не превратился в студень, а сам я — в ледяную фигуру, каких у нас нарезали народные умельцы в парке за домом. Может, хуевая затея?.. Да только поздно уже давать заднюю, когда чуешь десяток взглядов с галерки прицельно в твой затылок. — Олег Андреевич, — поправил Змей шипяще, едва размыкая губы, будто ему лень на меня было тратить лишние звуки. — Змей я для своих... — Он просканировал меня от розовой челки до брелока с Пикачу на ремне любимых джинсов, при виде которых маман всегда неодобрительно кидала «с мотней». И скривился, будто увидел плесень на дне чашки из-под кофе. — А ты не свой. Змей снова уткнулся в учебник, всем своим существом излучая крайнюю степень недружелюбия. — Да ладно тебе! — я, конечно же, дебил дебилом, от него не отстал. — Змей, а Змей, а давай дружить! — еще бы конфетку подарил или поделился любимой игрушкой, как в садике. Только Змей на вид всегда был из тех, кто в детстве играл с иголками и куклами вуду. — Тебе же наверняка нужен свободный рот! Змей посмотрел на меня косо и странно усмехнулся. — Ты случайно не из этих? — спросил он с пробившимся в голос любопытством, за что я и ухватился по дурости, резво закивав. — Конечно, из этих! — согласился на голубом глазу и пожал плечами. — Болтать — мое второе имя. — Болтать, значит, — хмыкнул Змей, не спуская странной кривой ухмылочки с тонких обветренных губ, — твое второе имя... — Ага. — Я выдал широченную лыбу. — А первое — Лис. — Елисей твое имя, — поправил Змей, вдруг нахмурившись, тоном в жопу ужаленного препода, который всеми фибрами души сопротивляется отклонению от официоза. И покачал головой, так же резко остыв, как огонек незнакомой эмоции в глубине серых глаз. Уткнулся в учебник снова и отрезал: — Не интересует. Змеи с лисами не дружат. — Так ты даже не пробовал! — возмутился я горячо. Вот упрямый лоб. А имя, оказывается, мое знал, хотя я точно помнил, как он недавно на физре орал, будто прорывался в олимпийский резерв по баскетболу, а окружающие активно ставили ему палки в колеса: «Эй, ты, как там тебя, Принц Гамболл, достань голову из зада и иди на подбор!» — Что не пробовал? — Змей перелистнул страницу и произнес тягуче, как будто обращаясь не ко мне, а к портрету Есенина: — Твой свободный рот? До меня не дошло, что он конкретно имел в виду, но двусмысленность скромные намеки на мозг в моей черепной коробке уловили. И я смутился. Я! Который не закрывал лицо ладошкой, если по телику во время ужина с маман крутили фильм с жаркой сценой. Которого не смутил тройничок со Славиком и Ритой, подаренный мне на восемнадцатый день рождения по приколу. — Слушай, Лис-Елисей, — вздохнул Змей раздраженно, явно устав от гробового молчания и моей навязчивой компании. — Улепетывай по-хорошему. А дружкам скажи просто, что не проканало. Вот ведь остроухий Змей! Значит, услышал, о чем мы за его спиной заливались. Или просто сложил дважды два по факту внезапного проникновения человечества внутрь его привычного пустынного кратера. И я уже было поднялся, чтобы с позором вернуться к Левке и благополучно забыть о дурацкой сценке и экспериментах, но в аудиторию наконец влетела преподавательница, на ходу стряхивая снег с пальто, и бодро рявкнула: — Сидеть! Молчать! Слушать! — после такого только самоубийца бы не сел бы и не замолчал. Я вот точно не решился уползти в свою естественную среду обитания на галерке. И с чего, спрашивается, так орать, если сама не рассчитала время? Преподша выскользнула из пальто, бросила его на стол и махнула рукой в сторону притихшей аудитории. — Разбились по парам, как сидите! В этих парах учимся до конца курса. Я работаю на два университета, поэтому на вас у меня много времени нет — экзамен тоже буду принимать по парам. Какую оценку в паре наскребете, такую обоим и поставлю. В ваших интересах объединить усилия. Я резко повернул голову влево, но Маша, сидевшая через два прохода, уже вцепилась в соседку. Я резко повернул голову вправо — пацаны через два прохода от Змея схватились за один учебник. И чуйка подсказала мне, что пинать балду мне в этой четверти не светит если не с линалом и матанализом, то с русской, сука, литературой. Прощайте, тройки… я буду по вам скучать. Змей медленно повернулся ко мне и подтвердил догадку, пообещав взбешенным шепотом: — Я тебя, нахуй, убью, если мы не получим пять!