Змеи с лисами не дружат

Сквозь сон я слышал приглушенный хлопок входной двери, шепотки и Колины зевки. Осторожно, стараясь не потревожить Змея, потянулся к телефону. Увидев цифру шесть на экране, фыркнул, пожалев, что поддался накануне панике Змея и убирал вместе с ним следы бурной ночи со скоростью электровеника. Как отрубился снова, уже не помнил. Зато в одиннадцать утра, проснувшись без будильника, чувствовал себя полностью отдохнувшим и полным сил. Змей лежал неподвижно рядом, чему-то улыбаясь во сне. Пора было его будить — Лось, наверное, уже рвал и метал, бедняжка, без завтрака, — но я решил, что для начала не мешало бы подкрепиться самим. Я выбрался из кровати, натянул треники и футболку и вышел из комнаты. Не ожидал никого живым увидеть раньше трех-четырех часов дня, поэтому дернулся и матюгнулся, схватившись за сердце, когда толкнул дверь кухни и сходу напоролся на маман. — Я тебе рот с мылом помою, — пригрозила она тихо, копошась в выдвижном ящике с чаями и кофе. Аккуратно причесанная, в свежих джинсах и блузке, маман как будто не гуляла всю ночь, в отличие от Коли, чей мощный храп раскатами доносился по квартире. — Доброе утро, — пробормотал я, улыбнувшись. — Пожевать что ищешь? — догадливо хмыкнула маман. Она подхватила банку с растворимым кофе, обернулась. Посмотрела мне в глаза, потом, куда пристальнее, на шею. Улыбнулась очень уж понимающе. — Как раз соображаю. Я догадался, к чему был этот взгляд, только когда маман молча выдвинула маленький боковой ящик, достала из кухонной аптечки мазь от синяков и положила на стол. Буквально почувствовал, как залился краской. Наверное, у меня вместо шеи был цветник засосов — если бы знал, что не один проснулся, заглянул бы по пути в ванную. — Вы у меня предохраняетесь, надеюсь? — спросила невинно маман, насыпав кофе в три чашки. — Ма! — возмутился я. Она вскинула на меня строгий прищур, и я, стушевавшись, промямлил: — Конечно… Олег очень… ну… он бы не… — Я произнес на одном дыхании, мучаясь неловкостью: — Он заботливый. И переживательный в этом плане. — Хорошо. — Маман удовлетворенно кивнула, залила кофе кипятком и поставила две чашки на поднос к сахарнице и тарелке с бутербродами. — Чудесный мальчик, если честно. — Маман не удержалась от тихого: — Не то что Слава. — Нашла кого вспомнить, — кисло заметил я, пожевав нижнюю губу. Кажется, на ней тоже засос остался — побаливала. Я взял тюбик с мазью и сунул в карман. — Все из головы не выходит, — в голосе маман послышались стальные нотки, — как вы из школы пришли… — Она запнулась и поморщилась, а у меня перед глазами ярко встал тот эпизод. Очередной раз, когда парочка не обремененных тактом и умом кабанов из параллельного весь день донимала меня издевками по поводу подбородка, ушей, коленок — всего, в общем-то, в моей внешности без разбора. Весело им было смотреть, как я бессильно бешусь, с каждым днем заматываясь во все большее количество шмоток, а ответить не набираюсь смелости. Маман продолжила глухо, сжав кусок пищевой пленки так крепко в кулаке, что он слипся в плотный комок: — Вы пришли со Славой из школы. Я раньше не замечала. Думала, тройки тебя так расстраивают… ведь не ругала вроде никогда. Глупая я дура. А Слава сказал тебе, как сейчас помню, с улыбочкой: «Не парься. Мне же ты таким понравился»… — Ма… — позвал я, почувствовав себя жутко виноватым. За то, что ничего ей не говорил. За то, что не обратился за помощью, когда она мне была нужна. За то, что слепым был и не видел, что Слава не поддерживал меня, а только больше окунал в буйно разросшиеся комплексы. Я не ждал, что он пойдет один против тех кабанов и набьет им морду. Но доброго слова, наверное, ждал. А получал в ответ только завуалированное ловко: «Они правы, ну и что с того? Я же тут, я не уйду. Я такой один. Один, кому ты можешь понравиться. Цени меня». И только теперь я видел ясно, что все его вскользь оброненные шутки про родинки или родимые пятна — не что иное, как жалкая попытка растоптать во мне ощущение, что я могу быть красивым не только для него. Сам по себе. Для себя. — Это в прошлом, — сказал я хрипло и твердо. — Все это. Я больше на такое дерьмо не покупаюсь. — Хорошо, — снова ответила маман. Кажется, других подтверждений ей не требовалось. Она их видела, когда подошла, мягко убрав светлую челку с моего лба. — Бери поднос, кушайте. Собрались куда-то? — Да, кота надо сходить проведать, — ответил я, выдохнув благодарно. — Потом вернетесь, — проинструктировала маман, заметно повеселев. — У нас еще селедка под шубой, гусика, думаю, когда запечь… — Мы лопнем, — пожаловался я наигранно, взяв поднос, но маман только отмахнулась.

***

Почти все новогодние праздники мы жили на две квартиры. Мама предлагала принести Лося к нам, но Змей и так переживал, что злоупотребляет гостеприимством, а может, переживал, что Лось превратится в колобка, который будет кататься по полу и бесконечно требовать жрать те же вкусняшки, которые непременно перепадут ему от сердобольной маман, поэтому вежливо отказывался. Закрадывались также подозрения, что Змею с непривычки сложно было беззастенчиво купаться в мамином внимании двадцать четыре на семь, и ему необходимы были эти спасительные и понятные передышки, когда мы топали к нему и пару-тройку часов, а потом и ночи проводили в тишине его однушки. Что и говорить. Ночевки без задней мысли о том, что нас могут услышать, были необходимы обоим. Змей пообещал быть аккуратнее и старался не оставлять больше засосов на моей шее, кожа которой только начала приобретать прежний светлый оттенок. Теперь раскрашенным я был строго до линии рукавов и края футболки. Наверное, положительное влияние регулярного секса было видно во мне невооруженным глазом. Потому что даже Левка, с которым мы созвонились по видео, первым делом обратил внимание не на цвет волос. — Лис, ты светишься. — Он поморгал в экран, неуверенно улыбнулся. — Как будто миллион выиграл! — Выходные же, — рассмеялся я беспечно, старательно игнорируя Змея, который шатался по комнате без футболки, отвлекая меня татухой, а когда Левкины слова услышал, сам засветился так, как будто ему к глазам подключили светодиоды, и наградил меня многозначительной ухмылочкой. Я немедленно сделал вид, что не разглядывал его втихую, и спросил в телефон: — Ну, Лев, как празднуете?.. Это было неожиданно, но так будоражаще и приятно. Вечером после душа, просто целуясь на краю полуторки, вдруг обнаружить, что он опередил твой порыв и уже тянется к початой упаковке с резинками. Или утром, проснувшись и поймав его взгляд из-под ресниц, понять, что хочешь его прямо сейчас — такого сонного, разнеженного, своего до потери пульса. И что он хочет тебя в ответ. Утром перед началом новой четверти я проснулся первым. Змей ворочался рядом, лениво отряхиваясь ото сна, но дожидаясь, видно, серии будильников, которые выставил загодя, пророча нам опоздание и все круги ада после сбитого праздниками режима. Не раздумывая слишком долго, я сполз ниже, нырнул под одеяло и осторожно, стараясь не разбудить Змея раньше времени, потянул с него трусы. Возбудиться полностью он не успел, но привычка по утрам заниматься друг другом сделала свое дело — в укромной темноте под одеялом мне в губы ткнулся его полувставший член. — Наконец-то, — прошептал я и расплылся в улыбке, почувствовав красноречивую реакцию на нечаянное прикосновение — он стал тверже под моими губами. — Мы снова наедине и никто нам не мешает! Соскучился? — Солнышко, — послышался хриплый голос Змея. Одеяло приподнялось, он глянул на меня расфокусированно серыми сонными глазами и накрыл обратно. Спросил со сдавленным смешком: — Ты там с моим членом разговариваешь?.. — Очень отзывчивый собеседник, — заявил я и широко облизал ствол от основания к головке. Хихикнул, вспомнив, как Маша, которая собирала статистику для проекта, скинула мне форму опроса. Клянусь, минут пять втыкал в графу «В свободное от учебы время я люблю…», а на ум лезло только «сосать». (Справедливости ради, на шестой минуте я вспомнил, что существует судоку.) — Опоздаем… первый день же… — выдохнул с сомнением Змей, непроизвольно дернувшись, когда я дразняще провел кончиком языка вверх-вниз по щелке уретры. Он вырубил зазвонивший будильник, запустил руку под одеяло, на ощупь нашел мой подбородок и погладил большим пальцем. Поломался несколько секунд под мое напряженное дыхание и настойчивые поцелуи и согласился на выдохе: — Окей, ладно, уговорил… Я обрадовался, что Змей дал мне зеленый свет и сам снял трусы. Но он вдруг подхватил меня под мышкой и вытащил из-под одеяла. — Ты что творишь? — возмутился я, щурясь в утренней полутьме и пытаясь разглядеть выражение его лица как следует. — Тоже хочу сказать любимому парню «Доброе утро», а что? — хмыкнул Змей, дернув меня выше и заставив чуть ли не на лицо ему сесть — я еле успел выставить руки и упереться в изголовье. А Змей, не дав мне опомниться, стянул резинку хипсов и коротко коснулся губами моего стояка, заставив поежиться от жарких мурашек. Что это он задумал? Он посмотрел мне в глаза снизу вверх с непередаваемой смесью хитрецы и тяжелой похоти и предложил: — Попробуем вместе?.. — Это как? — пробормотал я растерянно. К своему стыду, я не понимал, о чем он. Пока Змей не приподнялся, не схватил меня за бедра и не заставил повернуться. Подтолкнул в лопатки, и я шлепнулся, распластавшись по нему в крайне пикантной позе. Стояк его снова упирался мне в губы, а моя оттопыренная задница со спущенными трусами оказалась аккурат напротив его рта. — Это так, — пояснил Змей лаконично, стащив с меня хипсы и перекинув себе через голову. Огладил пальцами бедра, раздвинув их шире, заставил меня непроизвольно поддаться и приподняться, чтобы ему проще было провести горячим языком по открывшейся головке. В паху сладко заныло, возбуждение, до того накатывавшее мягко, прокатилось стремительно по телу и отдалось участившимся в висках пульсом. Змей пробормотал: — Обожаю твой вишневый лосьон… Я издал короткий задушенный полустон. Змей неторопливо, несмотря на недавнее ворчание про опоздание и второй уже вырубленный вслепую будильник, облизывал меня сантиметр за сантиметром, оставляя влажные теплые следы на коже. Когда он взял меня в рот и нежно, как мне нравилось, прокатил головку по щеке, я поплыл на волнах неразбавленного кайфа и не сразу сообразил, что бестолково тычусь губами в его стояк, очевидно, заждавшийся ласки, и ничего не делаю. Очнувшись на необходимую малость, я приподнялся, уперевшись ладонями в его напряженные бедра, и втянул головку в рот. Змей издал низкий поощряющий звук, не отвлекаясь от процесса. Мы так еще не делали. Была какая-то особая интимность в том, чтобы чувствовать, как он крепнет у меня во рту и подается навстречу на слабых неосознанных толчках, и самому отдаваться бесстыдно его умелым ласкам, глухо постанывая каждый раз, как его ладонь возвращалась на мою поясницу и с нажимом гладила, веля прогнуться сильнее. Опять зазвонил будильник. Третий, самый громкий, который Змей, забывшись, еле выключил, вытащив телефон из-под складки одеяла. — Выруби… — сказал я возмущенно, выпустив член изо рта, и жаляще поцеловал Змея в низ живота, — их все… В ответ он плотнее сжал губы, вырвав из меня громкий удивленный стон — черт, я, кажется, от резко набравшей силу интенсивности слегка потек ему на язык: Змей, осторожно выпустив меня изо рта, закашлялся. Кровь запульсировала в висках с удвоенной силой, меня бросило в жар. Может, потому что Змей, на котором я так удобно лежал, весь был уже горячий и потный. — Еще! — потребовал я хриплым шепотом, ерзая и подставляясь под его губы. От желания немедленно вернуть себе отнятое челюсть свело. — Олег, еще хочу-у… — Ты такой капризный, когда на грани, — со смутным шипящим звуком произнес Змей, впившись пальцами мне в бедра и рывком подтащив меня выше. Теперь я при всем желании не взял бы его на всю длину, но Змею, как мы выяснили опытным путем, глубокий и не вкатывал так мощно, как дразнящие игры с головкой. — Нравится жесть как. Он взял меня в рот снова, щедро размазав по стволу свою слюну и мою смазку. Держа меня крепко за бедра, не позволил больше толкаться, оплачивая за «Еще» выматывающим, правильным темпом, от которого перед глазами то темнело, то прояснялось на фоне скачущих по периферии зрения звезд. Я пытался не отставать, облизывая его головку и поверхностно гладя пальцами по стволу. Судя по тому, как Змей судорожно уперся ступнями в матрас, согнув ноги в коленях, и как жесткие пальцы его, махнув по моей спине и шее, запутались в волосах и надавили на затылок, его забирало не хуже. Дыхание перехватывало на ноте дикого восторга. Ни с чем не сравнимые впечатления — заводиться быстро, болезненно почти, от вкуса его предсемени, бездумного нетерпения, с которым он давил мне на затылок, направляя. И одновременно от того, что он вытворял своим языком, ни на мгновение не забывая о моем удовольствии. Змей содрогнулся, его член выскользнул у меня изо рта, и сперма брызнула мне на лицо, попав даже на ресницы. Его бедра расслабились под моими ладонями, он усерднее, как боясь, что забудется под маревом оргазма, заработал языком. Мне хватило нескольких быстрых толчков, что Змей позволил, под бешеный гул в ушах, чтобы захлебнуться стоном и кончить тоже. Задыхаясь, не удержавшись на непослушных руках и упав на него сверху, я почувствовал, как Змей лениво облизал капнувшее мимо, и уловил, как он шумно сглотнул. — С ума-а сойти-и… — протянул я, еле соображая, где нахожусь и какой сейчас день. — Отва-ал башки-и… — Так… — тяжело дыша, Змей все же напустил строгости в тон. — Голова чтобы была… на месте… у нас пары… — Обло-омщи-ик… — протянул я обиженным тоном, но не сдержал улыбки, когда услышал чертов четвертый будильник, который Змей выставил не иначе, как на случай внеплановой задержки в кровати.

***

В универ мы пришли вместе, но, во-первых, никого бы это не удивило — последние два месяца в стенах альма-матер мы передвигались как те два атома в молекуле кислорода, и где-то под конец первого всех настолько задолбало перемывать нам кости в курилках и на обеде, строя теории, что спрашивал о нас впредь только староста Никита, на что получал неизменно пофигистичное в ответ: «Гладков? Без понятия. Со Змейкиным опять где-нибудь торчит». А во-вторых, о чем я и сообщил Змею незамедлительно, прошаркав за ним в холл, только такие ненормальные, как мы, решили припереться за полчаса до начала пар. Я ни одного препода не увидел на лестницах. Вообще никого, кроме охранника, косо глянувшего на наши зачетки, на входе. — Стой здесь, — сказал Змей, прервав поток моего нытья, придержал меня за плечи и подвинул к двери потоковой аудитории. — Схожу в деканат, про стипуху узнаю. — У закрытой двери узнаешь? В деканате тоже нормальные люди работают! — ввернул я ему весело вдогонку, на что Змей, развернувшись на лестничном пролете, картинно закатил глаза. Его шаги растаяли в отдалении, а я от нечего делать подошел к стенду с информацией и стал внимательно изучать расписание на грядущую четверть. Зря, конечно, — настроение капитально испортилось от количества матана на квадратный метр учебного времени. И, будто вселенной было мало приглушить впечатление от пролетевших беззаботных дней, я услышал шаги за спиной. Хотел было открыть рот и попросить Змея убить меня сразу, показав ему, сколько пар нам впихнули в четверг, но услышал чужой тихий оклик: — Лис?.. Ты, что ли? Я резко обернулся, уставившись на него, как на призрака, с широко распахнутыми глазами. Иначе, как вмешательством в скучную утреннюю рутину паранормальных сил, я не мог объяснить его присутствия здесь. Ко мне подошел вразвалочку Слава. — Ты… тут не учишься, — выпалил я, не успев удержать язык за зубами. — Ну да. — Слава почесал в затылке. Не изменился совсем с нашей последней встречи, разве что каштановые волосы отпустил уже по плечи. И вытянулся, как будто, на пару сантиметров. Что за мистика? Стоило не так давно маман его помянуть, как он нарисовался — и не в переписке, а лично, прямо в универе, из которого в начале года забрал документы. Он объяснился, с любопытством оглядев меня с головы до ног: — Оказалось, оригинал школьного аттестата оставил тут, в деканате. В моем универе копии недостаточно, попросили принести, когда будет возможность. — Ясно, — а что я еще мог сказать? «Привет, сто лет не виделись. И лучше бы не виделись еще столько же, а то у меня флэшбеки вьетнамские, от которых лечиться еще и лечиться». Впервые я понял, насколько мне неприятен такой взгляд. Пытливый, подметивший все, от светлых волос до персиковых джинсов скинни, достаточно уже разношенных для комфортного сидения, но все же облегающих, а не тех, в каких меня Слава в свое время видеть привык — с мотней, объемных и бесформенных. — Неплохо выглядишь, — произнес он с улыбкой. Прозвучало как «могло быть и лучше, сам знаешь». Прозвучало как мой ебучий ночной кошмар, ударив тяжелым пыльным мешком по голове и ржавой пилой — по вмиг оголившимся нервам. Меня снова, как не подмывало уже несколько недель, потянуло найти укрытие хоть за горшком со здоровенным фикусом, чтобы перестроиться, оценить ситуацию и прикинуть, как бы передвигаться весь день так, чтобы не тыкать нарочито всем под нос своим «неплохим» выбором шмоток. — Спасибо, — я попытался, чтобы прозвучало позлее, но вышло скорее жалобно. Боже, я что, всегда так жалко ему отвечал? Понятно, откуда его самодовольство черпало силы. Как сейчас почерпнуло по старой памяти из той же червоточины моей неуверенности для снисходительной, сочувственной улыбки, за которую, страшно подумать, я раньше был ему до глубины души благодарен. Мне ведь казалось, он меня утешает. Мне казалось, что я его предал своим «Нет», а не сделал единственно верный выбор в пользу себя, еще не подозревая в полной мере, от чего освободился. — Слышал, ты наконец определился, — небрежно обронил Слава. — В смысле? — спросил я с недобрым подозрением, впрочем, уже предчувствуя, что он скажет. — «Слав, кажется, я не би, это для меня как-то слишком», — процитировал Слава, надув губы. Изобразил меня?.. Что за тошнотворная карикатура? Он подмигнул, спросил звонко, с прорвавшимся в голос откровенным укором: — Или слухи врут? — При чем тут слухи? — Чего мне меньше всего хотелось, так это выяснять с ним отношения — точнее сказать, их отсутствие. — Волосы ведь не розовые больше. — Слава дернул плечом. Прищурился. Сказал, как оплеуху отвесил: — Смелый ход. Меня переключило резко. На трезвое, звоночком здравого смысла, соображение, что нужно заканчивать разговор раньше, чем он свернет туда, откуда мне придется выплывать против течения со сломанным веслом. — Все, хватит, — сказал я сдавленно, развернувшись на пятках конверсов. — Пока, Слав, хорошего тебе… — Дай угадаю, этот хмырь сказал, ему нравится? — Слава резко схватил меня за запястье, дернув на себя. Пригвоздил меня взглядом, в котором смешалось до боли знакомое — желание найти и зацепиться и нездоровое, журящее сожаление. О том, наверное, какой я глупый. — И ты поверил ему? Лис, тебя что, школа совсем ничему не научила?.. Сердце задубасило о ребра как бешеное. Захотелось заорать во всю глотку, вырвать руку и удрать на сверхзвуковой куда подальше. Я все был готов стерпеть, но зря он заговорил о школе. Как будто не помнил, каким беспомощным невротиком я выполз после одиннадцатого. Сколько сил пришлось накопить, чтобы перечеркнуть все, еще не забывшееся, и попытаться построить на этих обломках нового себя. — А ты, приятель, — раздалось шипящее рядом, и пальцы Славы резко разжались, позволив мне отступить, — у нас обучаемый? Как в ускоренной перемотке я это увидел. Бешеные глаза Змея, встретившиеся с испуганными — развернувшегося Славы. Взлетевший кулак, стон боли, сплюнутое ругательство. Мгновение на опомниться, которое Змей, как бы злость ни заливала ему глаза, не мог не позволить сопернику. Мгновение прошло. И оба, рывком сорвавшись с цепи, схлестнулись в жестокой драке посреди коридора. Крепче и шире был Слава, но у Змея за плечами был опыт дворовых разборок, кружки по борьбе и нечеловеческая ярость, которой дышал, казалось, весь воздух вокруг него. Меня замутило от силы ударов, которыми они осыпали друг друга, лишь чудом не задевая лица. — Еще только раз, ублюдок… — прошипел Змей, увернувшись от очередного замаха и схватив Славу в удушающий захват. — Еще только раз я услышу, как открывается твой поганый рот… — Хватит! Это крикнул не я — хотел бы, но не мог. Секретарь из деканата, услышав шум, сбежала по лестнице, остановившись на безопасном расстоянии от тяжело дышавших, нехотя оттолкнувших друг друга Змея и Славы. — Оба в деканат, живо, — сказала секретарь, поджав губы. Она перевела взгляд на меня и переменилась в лице. — Гладков, все в порядке?.. — Да, — солгал я, почувствовав, как что-то потекло по губам. Под полным ужаса взглядом Змея я поднял руку, коснувшись пальцами горячего и влажного на подбородке. Кровь. Я прокусил язык до крови. Вкус подростковой боли. Я нихуя его не забыл.