Змеи с лисами не дружат

«Олег, не паникуй, а?» — сказал я себе ровно на входе в спортивный комплекс. Охранник на посту покосился на меня странно, когда я сунул ему под нос пропуск-бейдж, и махнул рукой на лестницу. Трибуны встретили мертвой тишиной, по залу, разделенному на разминочную и соревновательную, напичканную устрашающего вида снарядами, зоны, разве что перекати-поле не гуляло. С психу я приперся за час до того, как подъедут и начнут оформляться и разминаться участники, и за полтора, как подтянутся зрители и начнутся сами соревнования. Окей, допустим, установка не паниковать не сработала. «Ты куда?» — сонно спросил Елисей рано утром, когда я вскочил как ужаленный и начал перерывать шкаф, не зная, за что хвататься первым делом. «На соревнования твои», — ответил я, мысленно уже опаздывая. «Ло-о-ол. То есть тебя не смущает, что я еще дрыхну?» — фыркнул Елисей с невменяемой лыбой, которая подсказала, что он разговаривал со мной прямо во сне, и сунул растрепанную светлую башку под подушку, откуда спустя десять — каких-то секунд — донеслось его приглушенное сопение. Нет, это, конечно, классно, что он отсыпался и собирался встать за пятнадцать минут до выхода. Адская неделя тренировок, про которую Елисей говорил «да это цветочки», ему банально сил лишний раз не оставляла на загоны и панику. «Выступлю как выступлю», — отмахивался он, а я кивал. И ногти грыз. И снова кивал, делая вид, что солидарен с его пофигизмом полностью, только вот… Он хотел победы. Он старался, не филонил, относился к подготовке со всей серьезностью и ответственностью, которые меня восхищали. Внутрь него этот исключительно внешний пофигизм не просачивался. Все равно ему не было. Единственный раз на прошлой неделе Елисей сказал задумчиво, ковыряя вилкой брокколи: «Круто, если смогу». Подбадривать его и засыпать подтверждениями того, что сможет обязательно, я не стал. Чувствовал же, что ему собственного азарта хватало сполна и не требовалось помпонов для поднятия боевого духа. Он хотел самостоятельно убедиться, до какой границы дотянется. Хотел сделать или не сделать сам — и встретить это с достоинством. Но это ни разу не мешало мне меньше переживать за его результаты. Даже мысли о предстоящей свадьбе Игоря отошли на второй план. Час на трибунах с раскрытым за каким-то хуем учебником, строк которого я не видел, пролетел как в тумане. Приехали команды из нескольких вузов-участников, наконец-то появилась сухонькая, седенькая и чертовски бодрая Алевтина Викторовна, тренер Елисея, а следом и он сам вместе с другими универскими гимнастами. Мы с Елисеем коротко махнули друг другу и улыбнулись: я — с трибун, он — из разминочной зоны, прежде чем его оттащила в сторону Алевтина Викторовна и, поставив в ряд к товарищам по секции, начала инструктировать. Спортивная куртка была Елисею велика на пару размеров, а вот гимнастическое трико универских цветов — синего и золотого — сидело как влитое. Ему шла форма. Аккуратно зачесанные назад и стянутые в тугой хвостик в практичных целях светлые волосы вообще меняли до неузнаваемости. И если подумать, я еще никогда не видел Елисея таким серьезным, как в момент, когда он кивнул и отправился на разминку, привычным движением стряхнув куртку на скамью и хлопнув сокомандника по плечу. Все его движения были отточенными до автоматизма, естественными и обманчиво легкими при написанной на лице бесстрастной сосредоточенности. Несмотря на то, что у меня в пояснице стреляло и глаз дергался от одного только вида, как он тянулся, складывался пополам и сворачивался в немыслимые кренделя. Смотрел бы, наверное, до рези в глазах, под нарастающий в зале гул голосов, на разминку команд. И пытался угадать при отсутствии должных познаний в технике, кто из наших соперников крут, а кто — так себе. Но наконец мои одинокие пиздострадания по исходу соревнований, которые еще даже не начались, прервала подошедшая Рената: — Ничего себе ты зеленый. Ты ел сегодня вообще? — Ты опоздала! — выпалил я, тут же выудив телефон и вылупившись на время. Целых три минуты. — Чего так долго? — Разве? — Рената задрала рукав свитера, глянув на часы. — Эй, тютелька в тютельку! — Она неопределенно кивнула в сторону, на ярко освещенный зал, и ехидно улыбнулась. — Кажется, до начала еще вагон времени. Знаю, смысл имело высказывать разве что Елисею, потому что я еще на заре нашего близкого знакомства синхронизировал время на наших телефонах и регулярно проверял совпадение до секунды. — Извини, — буркнул я, отложив учебник и подвинув рюкзак, чтобы освободить ей место. — Где мама? — Вещи сдает в гардероб. — Рената плюхнулась на скамейку рядом, покопалась в сумке и вытащила «Милки вей». — На, пожуй. Я вцепился в шоколадный батончик и, содрав упаковку, проглотил, не заметив. Благодарно угукнул, когда Рената вручила мне термос с чаем запить приторность. — Зря волнуешься, — сказала Рената, собрав светлые волосы в хвост, и нашла взглядом Елисея внизу, чтобы помахать ему рукой. — Я не волнуюсь, — соврал я и обжег язык глотком крутого кипятка. Моментальная, сука, карма. — Волнуешься, — упрямо настояла Рената, не переставая с беззаботной улыбкой смотреть в зал. — Но зря. Он хорош. Я не ебать какой специалист, но кое-что выучила за то время, что Лис был в спорте. — Он не просто хорош, — поправил я, закрыв термос, угрюмо. — Он лучший. Для меня он самый лучший. Но для себя… — Для себя он лучшим не будет без первого места в индивидуальном зачете, — хмыкнула Рената, догадливо согласившись с тем, что я так и не озвучил. — У нас мышление команды поддержки. У него — мышление спортсмена. — Рената повернулась ко мне и посоветовала серьезно: — Не пытайся примерить на себя то, как он думает. Тебя это расстроит. Его — нет. Для него то, что он не окажется лучшим, будет только стимулом взять свое в следующий раз. Он вырос с тех пор, как тот проигрыш его сломал. Сейчас он другой. Сейчас он не идеалом бредит, а самим процессом движения, которое может закончиться выигрышем, а может и нет, — и ему все равно. В том смысле, что раньше он думал, что хочет дожить до поставленной цели и успокоиться. А сейчас знает, что хочет не доживать, а жить и кайфовать. И не в последнюю очередь благодаря тебе. Так что вытри сопли и наслаждайся шоу. Я кивнул, не в силах подобрать слов — благодарности за отрезвляющий пинок или согласия. Рената кругом права. Может, мне и дышалось бы легче, работай Елисей в меньших масштабах, думай он в духе «главное не победа, главное — участие», пофиг-нафиг, выступили и забили. Но он хотел мечтать по-крупному, и я не имел права и не хотел, если честно, обламывать ему крылья во имя собственного спокойствия. Я должен был довериться. Его внутреннему стержню окрепшему, который поможет встретить любой результат не только с достоинством, но и с мыслью, что он выложился по полной — и ему это нравится. И остальное имеет значение. Конечно, не может не иметь вовсе. С той лишь разницей, что теперь, в новом свете, это остальное не умаляет ни на грамм удовлетворенности Елисея собой. Черт возьми, какого хуя я нервы себе мотаю? Я доверюсь ему с радостью. Он у меня сильный. Мое место в команде поддержки, а спорт — его личный путь. Нам не надо растворяться без остатка и жить друг у друга под кожей ежесекундно. Раньше я думал, что любят только так. Но настоящая любовь оказалась о том, чтобы оставлять друг другу, не трогая и не изменяя, то, что делает из нас — нас. Алиса пришла спустя десять минут, но я уже расслабился достаточно, чтобы не бухтеть про опоздания. Сидя между Алисой и Ренатой, выкладывая им, как у Елисея продвигается курсач (никак, хотя сам он утверждал, что не спит с открытыми глазами, а продуктивно думает), рассказывая, как Лось недавно, почуяв на смежном балконе запах прелестной беспородной мадам, пытался пролезть к ней сквозь оградительную решетку (помешали пушистая кость и тиран-хозяин), слушая их заливистый смех, проживая в легком, но приятном мандраже начало соревнований и выступления на снарядах и ковре для вольных участников других команд, я завидовал сам себе. Для меня такие походы — семейные, не одинокие — на мероприятия были в новинку. И я понемногу входил во вкус. Круто, что можно было вцепиться в руку Алисы, когда кто-то чуть не срывался с брусьев. Что Рената бормотала в ухо, комментируя кувырки, сальто и стойки на руках, внося ясности в то, что для меня пока лишь выглядело сложно и красиво, но совсем не понятно с точки зрения оценки. Играла музыка, спортсмены передвигались от снаряда к снаряду в стройной, но незнакомой системе. Все проходило быстро, под объявления, непрерывность мелодии и аплодисменты, которыми периодически встречали успешное выступление своих ребят зрители на трибунах. Выяснилось, что у каждого снаряда действует своя судейская бригада, и что выступления проходят параллельно — глаза разбегались, я на мгновение потерял, отвлекшись на Ренату, Елисея из вида, а в следующий момент, когда поймал в фокус, больше не смотрел никуда кроме. Он безошибочно выступил на коне-махи. Елисей говорил, что обращение именно с этим снарядом давалось ему тяжелее всего. «Кому-то тяжелее статические элементы, а мне сложнее махом и без остановок. Тогда лажал. Сейчас что-то тоже. Ну ничего. Подтянусь». И он справился. Мне и судьи не нужны были, чтобы понять, что этот непрерывный танец махов и вращений, в который Елисей пускал собственное тело, порхая на руках по снаряду с ловкостью ожившей ртути, не замирая и на долю секунды, был лучшим в его команде. — Кольца, кольца! — заверещала Рената. «Статические и силовые у меня в порядке. Вытяну», — сказал Елисей. Вытянул хорошо, пусть и напряженнее, чем предыдущий снаряд, только задница моя чуяла, что оценку знатно подгадил не самый удачный соскок в конце — на ногах Елисей не удержался, а мы с Ренатой чуть не подпрыгнули со своих мест, как заведенные упрямо отбивая ладони хлопками. — Ничего, кольца у всех сегодня, вроде, не идут, — сказала спокойно Алиса, которая успевала наблюдать за всеми и сразу, отмечать техничность соперников, болеть за товарищей Елисея и самого Елисея мне расписывать с азартом и эпитетами, будто я сам не видел, насколько красиво было то, что он вытворял. Как контролировал, кажется, каждую мышцу в своем теле. Какими непринужденными виделись все его движения, даже если я чувствовал, что вон тот выкрут или подъем дался ему с трудом. На опорном прыжке и брусьях Елисей, решительно насупившись, наверстывал упущенное. Почти идеально чистое исполнение его, похоже, воодушевило, потому что на губах его расцвела моя любимая задорно-ехидная улыбка. И на ковре для вольных, когда весь мир для меня сосредоточился в квадрате четырнадцать на четырнадцать метров на полу, он выложился так, что я, кажется, и не дышал всю минуту и десять секунд. Программу Алевтина Викторовна дала несложную, как сообщил мне на прошлой неделе Елисей, но сколько же страсти и духа прозвучало в его выступлении. Уверенно, без колебаний, невыносимо бережно он исполнил каждый элемент. Он вышел из финального кувырка, вскинув руки, прикрыл на секунду глаза и прошептал что-то, в чем я будто бы угадал с высоты и издалека по губам сдавленное «Круто». Мне хотелось, блин, выскочить туда, прямо с трибун, и заорать в голос: «Еще как!» Соревнования продолжались, выступить успели не все, но мы, команда поддержки вне спортивного мышления, уже переводили дух и хлестали чай из одного термоса, облегченно смеялись и делились тем, у кого сильнее тряслись поджилки. Мы уже выставили оценку «Лучший», и нам оставалось только дождаться, когда Елисея отпустят нам на растерзание. Команда заняла третье место, сам Елисей по баллам стал пятым. — Эх, кольца мои кольца, в следующий раз буду в тройке! — встретил он меня в коридоре радостным воплем, когда Алевтина Викторовна наконец сказала, что разбирать полеты будут на следующей паре, и отпустила его из раздевалки восвояси. Елисей с разбегу запрыгнул на меня и чуть не задушил рукавами кое-как натянутой куртки. Попахивало от моего чемпиона после десятка сошедших потов и проигнорированного душа не очень, но я вообще не жаловался, только захохотал, обняв его и как следует покружив, чтобы поставить на место. На Елисея тут же налетели Алиса и Рената, наперебой сыпля терминами вперемешку с «А потом ты ух!», «А мы такие — ах!». Елисей, красный, потный, с растрепанными волосами и горящими глазами, был неприлично счастливым: я не понимал от слова совсем своих утренних переживаний, дебильной паники, которая не так давно чуть не разъела мне мозг. Он не стал лучшим в зачетах, но он действительно любил то, что делал, куда больше медалей, кубков и грамот. Они были важны, но важнее для нового него — он сам и то, что ему хорошо. — Мы едем есть? — спросил Елисей, когда мы вывалились на улицу, толкаясь и возбужденно перебивая друг друга, вспоминая острые моменты соревнований. В голове гудело, сердце стучало как припадочное, хотелось отмечать, веселиться и по десять раз обсуждать одно и то же — в новых красках и с теми же эмоциями. — Мы едем мыть тебя, — фыркнула Рената насмешливо, потрепав его по потным волосам. Достала ключи от тачки и кивнула нам на стоянку. — И потом… Олег, кажется, забронировал столик. — На десятерых, — подтвердил я. — У тебя целая толпа поклонников. Елисей усмехнулся и, приобняв одной рукой меня, а другой Алису, сказал: — Пусть Дима захватит свой полароид. Хочу дурацкую общую фотку!