Еще одна история. 21 век.

Последней день престижной медицинской конференции подходил к концу. Степан Владимирович Степанов был доволен – относительно. Несколько довольно серьёзных договоров на поставку медицинской аппаратуры находились в процессе разработки, не менее важными были и заведенные новые знакомства в профессиональной среде. Но чувства полного удовлетворения не было – подсознательно он ждал от разрекламированной конференции чего-то более значимого. Последний кофе-брейк перед завершением следовало все же использовать с толком. Степан взял кофе – в меру горячий, в меру крепкий - всё же организация оказалась на уровне. Оглянулся, отметил, что глава конкурирующей фирмы успел незаметно отойти куда-то, поискал глазами кого-то из организаторов. В глаза бросился высокий молодой парень, стоящий в пол-оборота к нему, скорее всего – студент. Тот с кем-то разговаривал, вот чуть повернулся, и лицо стало видно яснее. Как раз мимо проходила девушка в белой блузке и с бейджиком – но Степан, привлеченный неизвестно чем, целенаправленно направился к парню. И замер за пару шагов. Он понял, чем привлек его этот парень. Перед глазами словно встала как живая – она. Юная, удивительно красивая, удивительно харизматичная. Темные густейшие кудрявые волосы почти до талии, живое, пожалуй, с чуть резковатыми для женщины чертами, лицо, горбоносый, несколько необычной формы нос – на четверть гречанка, на четверть еврейка, Ирина вовсе не могла бы считаться классической красавицей. Ни до неё, ни после Степан ни у кого не встречал настолько цепляющей, необычайной красы. Могло бы быть совпадением – но Степан обратил на парня внимание, почти не видя еще лица. Посадка головы, жесты, движения. - Извините, вы не могли бы… - окликнул Степан. Тот обернулся, улыбнулся открыто, всё еще занятый другим разговором. И сомнения исчезли. Её глаза – светлая зелень взгляда, так резко контрастирующая с темными волосами. На таком знакомом лице - её улыбка, вернувшаяся вдруг спустя годы. Четверть века уже прошло, и перед ним вдруг оказалась её полная копия. Словно отражение в зеркале. Так странно было увидеть знакомые черты в мужском вдруг варианте, что Степан на миг отключился, и не сразу сообразил – бейджика не было. Парень был одет в элегантный, явно дорогой костюм, и явно являлся одним из гостей. «Степан Владимирович, - словно наяву услышал он негромкий голос. – Вы, конечно, самый красивый из всех мужчин, кого я знаю, но вам не идет классика. Зачем копировать? Стоит поискать свой стиль». Степан знал – пиджаки сидели на нем как на корове седло, и понадобились годы и годы, чтобы хотя бы выглядеть в них более-менее приемлемо. Возможно, сказывалась наследственность – ведь пиджак он впервые надел уже после тридцати, когда бизнес резко пошел в гору. Но сейчас перед Степаном стоял её сын, одетый в строгий темно-серый костюм, и выглядел так естественно, словно родился прямо в нем пару веков назад. Степан представился, подыскивая подходящую тему для разговора, или хотя бы причину подойти и начать этот самый разговор. - Яков Штольман, медцентр «Альтаир», - в свою очередь представился парень. Степан запнулся на миг. Не так уж часто встречающаяся фамилия совпадением точно быть не могла. Повезло – как раз с этим центром, одним из известнейших в городе, в прошлом году Степан заключал крупный контракт, так что тут же завел разговор, упомянув генерального директора. Парень, слишком молодой, лет двадцати, самое большее, судя по его виду и участию в конференции, был, очевидно, представителем менеджмента, и скорее всего, сыном кого-либо из руководства. - Увы, я не имею отношения к поставкам, - явно собираясь завершать разговор, ответил парень. – Я здесь по основной тематике – хирургии. - Что ж, - не менее прохладно и столь же вежливо ответил Степан, - передавайте привет Ирине Платоновне. Парень сглотнул, глянул так, словно Степан вдруг ударил его. - Мама умерла. Седьмого марта, ровно полгода назад. – Мечтая прослушать быстрое: «извините» и «соболезную» и наконец-то уйти. Стоявший перед ним немолодой уже, державшийся отстраненно и крайне властно мужчина – явный представитель крутой бизнес-верхушки, и уже тем вызывающий невольное неприятие, вдруг резко побелел и выдохнул лишь одно слово: - Почему? И Яков не ответить не смог: - Автомобильная авария. Машина сорвалась в реку. И добавил, словно про себя, уже совершенно непонятное: - Словно круг замкнулся. Тот не отреагировал. Яков, невольно забыв первую неприязнь, жестом показал: «Пройдемте». Болело еще слишком сильно, чтобы краем не уловить, не почувствовать прорвавшуюся вдруг такую же боль. Отошли к боковому столику. Степан крутил в руках пустую чашку, не сознавая того. Выкинуть из памяти удалось на долгие годы. Почти удалось. Но последнее время вспоминалось все чаще – очевидно, это уже приближавшаяся старость. «Все прошло. Забыто. По дороге к смерти Путь земной так беден, одинок и сер...» Иногда проигрывал в голове – как бы они увиделись, мельком. Он бы спросил: «Неужели он действительно оказался лучше, чем я?» А может быть, она бы его почти не узнала. «Встретились случайно, где-то на концерте, Он ей поклонился и прошел в партер...» К Вертинскому тоже приучила она. Сейчас же мыслей не было. Вообще. Единственная связь с прошлым – этот молодой парень, и отпускать его не хотелось. - Сейчас уже озвучат заключительную речь. Может, посидим в баре? Здесь хороший бар при гостинице. Помянем – не прозвучало. Яков стал словно собраннее, серьезнее. Кивнул.        - Что будете заказывать? - Коньяк, - Яков прошелся взглядом по меню, выбрал марку. - Мне то же самое, - кивнул Степан. Их вкусы на этот момент совпали. Степан выпил рюмку, не дожидаясь ни слов, ни сотрапезника. Слова не шли ум. Всё же выдавил: «Соболезную», как и полагается, и тут же почувствовал себя паршиво. Удивительно, но парень понял. - Ничего. Я часто слышу. Все сотрудники, все мамины пациенты – вы не представляете, сколько народу её знало. Вы тоже её пациент, или ваш ребенок? Степан мотнул головой: - Нет. Мы были знакомы очень много лет назад. Но ваша мама кажется, раньше работала на УЗИ? И тот улыбнулся: - Почему раньше? Всю жизнь проработала. И в больнице, и в детском центре, к ней откуда только не ездили, даже издалека. Мама считалась лучшим диагностом на всю область. Степан никогда не принимал её работу всерьез. Что-то непыльное, подходящее для женщины. К тому же сейчас, при самой современной аппаратуре, врач узист – не панацея. Существуют различные способы диагностики. Вот разве что в провинции. - Вы откуда? - Затонск, возле Твери. - Не бывал никогда. Он искал Ирину в её родном южном городе – она могла бы приезжать к отцу. Но в том доме давно жили чужие люди, ничего не слышавшие о прежних жильцах. Яков продолжал: - Не слишком большой город, хотя в последнее время сильно разросся, крупная современная больница. Мать уважали, очень. - А отец? – Степан даже замер, ожидая ответа. Тот равнодушно пожал плечами: - Они расстались, еще когда я был ребенком. Наверное, Степан должен был почувствовать торжество. Выбирала между ними двумя – вот и выбрала. Но была только боль и пустота. Чем-то закусывали, молчали. Что-то Степан сказал о контрактах и об их генеральном, что-то ответил Яков. Слова не значили ничего.        Его фирма процветала уже тогда, но Степан по старой привычке самые крупные объекты проверял лично. На заднем дворе медцентра смеялись молоденькие девчонки. Бело-голубые халатики, стройные ножки, сигареты в тоненьких пальчиках. Хихиканье при виде него. Одна стояла без сигареты. Он увидел прежде всего копну темных кудрявых волос, рассыпавшуюся по спине водопадом. Глянула на него мельком, и отвернулась, закручивая непокорные волосы в тяжелый узел. Вдруг перехватило дыхание. Он представил, как точно также, отвернувшись чуть в сторону, она будет вскидывать руки, собирая взлохмаченные им пряди, как также выгнется узкая спина… Хорошо, что она не видела его глаз. Степан узнал главное – не замужем. Остальное решаемо. Он уже знал – отобьет у любого. Приехал вновь, встретил после смены, пригласил в ресторан. Она смотрела долго на него, очень долго. Говорила о какой-то ерунде, о родном южном городе. Степан попытался поддержать разговор: - Я был в ваших краях, давно. Я помню ваше небо. Невольно почесал запястье. Та глянула еще более странно, но кивнула, соглашаясь. Подвез её домой, в съёмную комнату, в такое захолустье, что думал уже – не выберется. И через день вновь встретил после дежурства. После ужина повез к себе – не особо спрашивая, по умолчанию. Впрочем, она не спорила. Поутру ему впервые не хотелось никуда отпускать свою женщину. Это было настолько странно, что требовало немедленного решения. Да и зачем отпускать? Одинокая девушка, не имеющая в Москве ни родни, ни толковых знакомых. Зачем отдавать её другому? Он предложил встречаться и дальше, до тех пор, пока это устраивает обоих - слава богу, она давно не наивная школьница. Одно условие – он снимет ей квартиру. До её захолустья он может больше и не доехать. - А еще какие условия? – странный, прозрачно-зеленый взгляд. - Единственное. Мы не лжем друг другу, и не заводим отношений с другими. Не стоит спешить. Договор вполне обычный, крайне выгодный для неё. Она еще разберется, поймет свой интерес. Он не собирался жадничать – лучше предложения ей не найти. Не возмутилась, не стала играть в оскорбленную невинность: - Я подумаю. Разумеется, он не дал ей долго раздумывать. На следующий день явился с букетом. Её необычайной яркой красоте подошли бы розы – огромнейшая композиция таких же ярко-темных роз. Стоял в цветочном магазине, собираясь сделать заказ, и вдруг купил – не думая. Пышный, словно чуть растрепанный букет каких-то светло-сиреневых цветов, похожих на колокольчики. Они не подходили ей никаким образом – даже под цвет глаз. Такие цветы подошли бы разве что нежной скромнице-блондинке, да и то, если бы он сам был мальчишкой-школьником. Пусть. Разумеется, она согласилась.        Кажется, Степан все же выпил слишком много: - Я знал вашу маму, давно. Она нравилась мне, тогда. Яков все же заинтересовался: - Вы и с отцом были знакомы? - Нет. Она лишь сказала, что у неё есть другой. Больше мы не виделись. Яков лишь пожал плечами: - Не жалейте. У вас не было шансов, да и ни у кого не было. Мама всю жизнь любила лишь моего отца.        Ложь, огромнейшая ложь, наверняка придуманная для мальчишки. Она не была девственницей, разумеется, да и не такой уж и юной. На день их встречи Ирине шел двадцать шестой год, заканчивала ординатуру, взрослая, яркая, сильная, удивительно чувственная женщина. Удивительно желанная. Сколько у неё было других, до него? Степан пытался когда-то начать разговор о былых увлечениях. Та лишь рассмеялась: - Во время учебы в меде? Да мне дышать некогда было.        Вернулся к прерванному разговору. Любила она его, видите ли. - И всё же они расстались. – Хотелось сказать жестче – он её бросил с ребенком. Но какое его дело – сейчас его пошлют далеко и пешком – и будут правы. Быстро, извиняясь: - Всё слишком давно, слишком далеко. Ваша мать была очень сильная уже тогда. Парень налил очередную рюмку, задумчиво посмотрел на наколотую на вилку оливку. Случайные собутыльники - они встретились в многомиллионном городе, и уже сегодня их дороги вновь разойдутся. Эффект попутчика в поезде – Яков вполне это осознавал. Но отчего бы не поговорить, пока тебя слушают. Если боль оказалась сильнее, чем думалось ему самому, а поговорить больше не с кем. Если он совершенно один. - Никто не был виноват. Отец просто не любил её – так бывает. Расстались по-хорошему, отец оставил крупную сумму – её хватило на все первые годы. Мать так и не вышла больше замуж – как я её просил! Завотделением из нашей больницы ухаживал за ней, помогал, со мной возился. Такой мужик хороший. На работу прибегать разрешал. Как я просил – хоть присмотреться, попробовать. Она обещала. Не знаю, что было – так и кончилось, ничем. Сказала: самая большая ложь, когда один любит, а другой нет. Он в Москву уехал потом. А отца я так и не видел никогда. Какая там верность? Кому её хранить?        У Степана была самая красивая женщина на всю Москву. Когда всё рухнуло? Той зимой, когда настоял, чтобы Ирина пошла с ним на прием? Она была не любитель подобных сборищ, как, впрочем, и он. Но в тот день было необходимо, и именно тогда он особенно резко увидел, как на неё смотрят другие. Он был зол, ревновал, как мальчишка, и именно потому не контролировал её, отпускал одну – даже если было нельзя. Больше года его всё устраивало – но тогда вдруг стала выводить из себя каждая мелочь. Он не мог больше видеть, как смотрят на неё другие, как она смотрит на них. Или в тот вечер, когда они должны были вместе пойти на какую-то рок-оперу? На обычные Ирина, слава богу, ходила без него. Но случился аврал на таможне с крупной партией аппаратуры и, разумеется, он умчался. Скинул ей на карточку крупную сумму, вдвое крупнее обычной и вернулся лишь на следующий вечер. Он тогда ждал скандала, почти желал его, был готов извиняться. Почти хотел, чтобы в лицо швырнула ту карточку. Она не сказала ни слова. Была странно тихой и нежной, и её ласки доводили до исступления, до потери рассудка. И память о том поутру отчего-то тоже вызывала лишь злость. И то, что утром, ласкаясь, никак не могла отпустить его, жалась к нему, льнула, словно кошка. Ты хотел собаку, преданно заглядывающую в глаза единственному хозяину? Получи кошку, готовую ласкаться к любому. Отвел руки, наверное, слишком резко: - Не стоит быть настолько навязчивой.        Разговор уже переставал интересовать. И этот парень, и эта ненужная память. Но уходить сейчас казалось невозможным. - Отец тоже был врачом? Тот мотнул головой: - Военным. То-то она уходила, забрала не только одежду и всякие мелочи из своей квартирки. Постельное свое, из посуды ею купленной, что-то. Лишь его одинокое полотенце висело в ванной. Он тогда подумал – к нищему, что ли, уходит? Может, и правда, в гарнизон, за военным? Она могла. Выглядеть и звучать всё могло красиво, женщины на подобное падки. Он о собственной службе распространяться не любил. Он был там, где должно, и поступал, как должно. На этом всё. А что вышел в отставку и вынужден был начинать с нуля – так что, же, бывает.        Задумчиво посмотрел перед собой: - А у меня никакой династии. В технике разбирался, в медицинской не особо. Случайно вышло, с таким же успехом мог и сапогами торговать. Если сын идет по стопам родителей – есть чем гордиться. У вас ведь специализация – хирургия? Отчего? Яков улыбался задумчиво: - Мать думала, я пойду по её стопам. Меня считали едва ли не лучшим диагностом, чем даже она – я еще студентом с ней работал, оформляли чуть ли не медбратом, но платили хорошо. Но нельзя разорваться на две части, а я уже выбрал. Хирургия – это мое, там - результат, и всё зависит от меня. Пусть – почти всё, но всё равно. А любая диагностика – слишком тяжело. Если уж верят в крутого специалиста, который не только сходу определит причину, но еще и подскажет, как вылечить – то дела совсем неважные. Да еще и детский центр – врагу не пожелаешь. Лучше в травме. - И отчего же именно травматология? - Там больше всего шансов. Успеть. Сказать, почему я на самом деле в хирургию пошел? Степан пожал плечами: - Мужская работа? - Нет. Потому, что трус. Мама же в детском центре на УЗИ подрабатывала. Деньги всегда нужны были. Я там в закоулке рядом сидел, меня посторонним и не видно было, уроки всегда там делал. Мама учила заодно, снимки показывала. Иногда помогал, если дети без родителей приходили, с медсестрами. Иногда они пугались, отказывались лежать, у меня хорошо их отвлекать получалось. Девочку привели однажды. Она совсем лысая была, и худая, а глаза голубые-голубые. Увидела куклу и говорит: «Какая красивая!» Так, словно кукол редко видела. А я ей в ответ: «Ты красивее». Медсестра ей какую-то чушь стала говорить, что сейчас её обследуют, чтобы лучше лечить. Та плечами пожала: «Я всё равно умру». Те что-то врать стали – оно ведь слышно, когда врут. Медсестра знала, что та умрет, и мама моя знала. А я ей говорю: «Ну и что». Мне лет двенадцать было, я столько всякой чуши читал. Я говорю: «Ты же скоро опять родишься, а я тебя опять встречу». Не встретил – не родилась, наверное.       Тот был совсем пьян уже. Степану даже стыдно стало – не с его опытом парня спаивать. - Вы разминулись просто. Может, и встретитесь, но уже не в этой жизни. Я знаю. Я тоже в этой разминулся. – Степан, похоже, тоже был далеко не трезв, если на ходу чушь подхватил и на ходу поверил. - А вы-то отчего один? Денег же хватает. Степан головой мотнул: - Денег больше, чем людей. Яков упрямо продолжил: - Всё равно найти кого-то можно. Дети всё равно должны быть, семья. Толку выть одному, как мама. Помолчал, глядя в пустую рюмку: - Пусть будет проклята эта предназначенная любовь.