Еще одна история. 21 век.

Когда все рухнуло? Когда Ирина всё же пошла одна на ту злосчастную рок-оперу? Нет. Позже. Когда он в то утро вернулся, забыв бумажник, и даже обрадовался тому. Обрадовался поводу всё же вернуться. Она сидела на пуфике в ванной, крепко зажмурив глаза и рыдала, беззвучно. Степан не любил женских истерик, не понимал. Не знал, что делать. Чувство собственной беспомощности было самым сильным и самым отвратительным в жизни. Да и что он такого сказал? Вот успокоится, тогда и поговорят.       Точка невозврата была именно тогда. Когда он ушел незаметно.       Когда извинялся позже, когда пригласил в ресторан, когда выделил ей большие деньги на долгожданную путевку, туда, где море и солнце, острова и плантации – было уже поздно. Степан даже предложил поехать попозже вдвоем – хотя раньше упрямо выбирал другие маршруты. Пиратские легенды как-то не прельщали. Ирина не захотела откладывать – самый подходящий тур оказался в марте, как раз, когда у него намечалось открытие филиала в другом городе. Так что Степан три недели считай дома не появлялся, и даже хорошо, что она нашла компанию и уехала отдыхать – казалось ему тогда. Он так и не увидел ни единой фотографии. Он до сих пор не знает, где и с кем она тогда была.        Степан мог бы уже встать и уйти. Подробности чужой жизни интересовали мало, а парню, пожалуй, всё равно уже было, с кем разговаривать – с ним, или с рюмкой. Хотя всё-таки интересовали. Степан так и не встал и никуда не ушел. - Когда мамы не стало, Вадим Петрович, врач тот, я вам говорил, меня в Москву позвал. В ординатуру к себе взял. Он мне с самого начала с учебой помогал, с практикой. Жалела ли мама? Мне кажется, что жалела. Поделать ничего не могла.        Если всё так – был ли у него шанс удержать? Когда она вернулась, и честно призналась – всё кончено. Время прошло, всё изменилось. Они договаривались – пока условия буду устраивать их обоих. Если нет – они расстаются. Всё изменилось. Они расстаются. У неё есть другой мужчина, и она будет с ним. Всё, на что его хватило – молча уйти. Что тот, другой, смог предложить такого, чего не было у него? Денег? Тот был лучше в постели? Бред. Штамп в паспорте? Может быть, Степан тоже согласился бы. От глупостей помогают брачный контракт и хороший юрист. Они не говорили о подобном, может, и зря. Время идет, а ей надо устраивать свою жизнь. Потом, когда она уже ушла, оказалось, что жизнь рухнула. Потом оказалось, что другие не прельщают, ни с трезвой головы, ни спьяну. Понадобилось время, много времени, пока не забылось и не наладилось хоть что-то. Даже хорошо, что Степан не смог отыскать её. Он готов был унижаться и умолять – и потом бы не смог смотреть в глаза самому себе. Если всё так, и мальчишка не выдумал: помогло бы, если бы он начал унижаться и умолять сразу, не дожидаясь, пока она уйдет? Кем бы он остался в её памяти? Лучше уж так – никем.        Чей-то мальчишка сидел перед ним, и в приглушенном свете, когда легли тени, и ясно очерченные черты обозначились резче и строже, тот показался вдруг гораздо старше. И можно было представить сейчас, каким мужчиной станет Яков лет через десять. Но там, в зале, улыбающийся и легкий, он казался Степану таким молодым, курс второй, не старше. Дошло вдруг с опозданием: какая подработка студентом, какая ординатура? - Извините, глупый вопрос – а сколько вам лет? Я думал, вы еще учитесь. Якову явно всё равно было: - Ординатуру уже окончил. Через месяц, в начале октября, двадцать шесть. Ни время, ни даты что-то никак не складывались. Ему ведь казалось, что мальчишка гораздо моложе. Пришлось доставать телефон и считать на калькуляторе. Потом пересчитывать трижды. Получалось, что в конце марта, когда Ирина уходила, она уже была на третьем месяце. От него? Или от кого-то еще? Она могла встретить другого и уйти, но лгать ему три месяца? Может, он и идиот. Пусть он лучше будет идиотом, чем поверит в такое. Говорила ли Ирина ему что-то о детях? Он не помнил. Кажется, упоминала случай с кем-то из медсестер. Что он ей ответил? Тоже уже не помнил. Он ненавидел такие разговоры. Бесплодная жалость, когда всё равно не поможешь ничем – самое гадостное чувство. Кажется, сказал что-то о том, что мелодрам та пересмотрела, и что надо было раньше головой думать.        Степан всматривался в лицо парня, пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь, увидеть хоть что-то от себя самого – и не находил. Он как-то собой и раньше не особо любовался, а уж после нескольких операций – особенно. - Глупый вопрос: но вдруг вы бы отца все-таки встретили? Тот плечами пожал: - Зачем? Мамы нет, мне он не нужен. У меня Вадим Петрович есть. А тот… иногда я думаю – лучше бы он там и погиб. - Почему погиб? Тогда ведь и вы не родились бы. Яков криво усмехнулся: - Кто знает? Может, меня трое родилось бы. Герой был? Пусть так и оставался бы идеалом и героем, и не мешал нам жить. В этом жутчайшем бреде было что-то очень важное: - О чем вы? Зачем вы так, что он такого сделал?        Какое ему дело, если подумать, если это всё не о нем? Почему всё же так откровенничает Яков? Понимает ли он хоть что-то сейчас, и что он вспомнит потом? Или всё тот сейчас понимает, и просто посылает его – подальше? - У матери ведь шансов не было. Она девчонкой еще влюбилась. Он же ей жизнь спас. Автобус со школьниками у них перевернулся, посреди степи в балку свалился, и никого вокруг. Степан сидел белый как стена. Яков так и не поднял глаза от стола, ни разу: - Бог знает, как он там оказался. Дорогу решил срезать, и заблудился напрочь. - Двери заклинило, окно выдавил и вытаскивал. Учительница очнулась, ей передавал, потом автобус загорелся. Он кого-то уже из горящего вынес и назад за последним бросился. Автобус тогда и взорвался. Там водитель остался, без сознания был, и ребенок, последний. А тот обгорел, говорят, сильно. Вот и придумала себе идеал, на всю жизнь. Я бы не придумал. Мне оно не нужно. Медицина, и хирургия особенно, быстро все идеалы выбивает, напрочь. Да и Вадим Петрович тоже сказал. Ты или работаешь, молча, или во что попало веришь.        Тяжелый внедорожник летел на предельной разрешенной здесь скорости. Одной рукой Степан держал телефон, другая легко и привычно лежала на руле. Нотариус ответил сразу. - Назначай на сегодня, к восемнадцати буду в городе. Завещание решил написать. Нет, нет, в хорошем смысле. Надумал вот. Чуть притормозил на коротком, но крутом склоне. Вернее попытался – тормоза не работали. Уже влетал на мост, сворачивать некуда. Последний тендер был очень серьезным, его предупреждали. Или всё же случайность – но уже не важно. Впереди по мосту едва ползла малолитражка – он сомнет её, словно консервную банку, и их крутанет обоих. По встречке шел автобус – обходить некуда. Там они и встретятся, все трое. Крутанул руль, и еще успел порадоваться, что машина всё же управляема, когда сбив ограждение, летел с моста в реку. Яков вчера, сам того не зная, всё же угадал – круг замкнулся.