Гора идёт к Магомеду (и не только)

— Ну, что, пошли в морфлингов играть? — Главное под кораблик Кунки не залететь. Погнали. Медузка — медузкой, а собирается в гиперактивный комочек, тут же повисающий на плече своего оффлейнера, Дэнчик буквально по щелчку пальцев, долго уговаривать и тянуть не приходится. Он вообще, как бы демонстративно не жижился на широком диване, подрасслабленный чисто физически газиками пресловутого пива, где-то внутри начинал невротически тремориться в прогрессии пропорциональной длительности того времени, на которое Мага рассасывается в направлении Колпакова. Не то, чтобы Денис испытывал какие-то глубокие сомнения в том, что спизданул в процессе игры, да и в конце концов, если углубляться, то игра есть игра и шутка есть шутка, а ушедшему курить Мире он вообще в закатки не срал, по крайней мере по собственным самоощущениям, но… Что-то всё равно в этом всём есть такое на уровне каких-то подсознательных неприятных вибраций, которые отпускают только в тот момент, когда в дверном проёме появляется знакомая дагестанская морда и выливается волной облегчения на неё же. Волной той самой привычной тактильности, включающейся в любой момент, как только Сигитов перестаёт контролировать себя и собственные реакции на уровне рефлексов. Тактильности, в которой умудряется и вроде бы на плече виснуть, и всё равно перехватывать инициативу и тянуть за собой мимо номеров сразу к выходу через главное лобби, откуда дорога вниз, к морю, петляющая между отвесных скал уже присмотрена и проторена на случай, если появится время, который наконец-то выпадает. И на какие-то там полотенца или плавки сейчас совершенно плевать — в этом даже есть какой-то ностальгический шарм детства, когда трусов на жопе было более чем достаточно для того, чтобы нырнуть в ближайшую лужу. А когда перед глазами открывается не речка-вонючка, не безымянная лужа, а Тихий океан — дыхание перехватывает, как у самого настоящего ребёнка, который впервые видит море с этими бурными, шумными волнами, обрушивающимися на песок, в который зарываются тут же избавленные от кроссовок ноги. — Бля, с первого дня мечтал… Погнали? Вид этих широко распахнутых глаз и губ подрагивающих от сорвавшегося выдоха у Маги внутри что-то смещает и заставляет хрустеть, но по-доброму, как-то… Как-то умилённо даже. Всю дорогу до кромки океана ему почему-то отчётливо казалось, что он слишком тяжёлый и неповоротливый для вечно мчащегося, как на пожар, Дениски, что у него, в отличие от этого лабрадорьего чисто организма, куча ваты, медлительности и остаточной меланхолии в руках и ногах. Но она вся куда-то девалась по пути, рассыпалась под весом болтавшегося и не отлеплявшегося от него почти привычно пацана, оставив только лёгкий флёр чего-то неопределенного, светло-тоскливого, привкус какой-то… Незаслуженности всего этого хорошего: неба, воды, звёзд. Зато Денис их заслужил. — Тормозни. Мага знает, о чём говорит. Он ведь помнит, каково это. Что он, что Мирка, что сам Денис — никто из них не с серебряной ложкой в жопе родился. Махачкала, Луцк, Новосибирск, средненькие семьи, похожие истории: высшее образование, сына, надо, Мирке так вообще сколько провода перерезали, чтобы дурью не маялся… А потом, например, Мага попал в Москву. Уговорил отца, на руках у него вис буквально, лишь бы согласился съездить, с Беловым поговорить, чтобы тот ему объяснил, что дота — это серьёзно, не развлекуха, что это деньги. И ничто, абсолютно ничто не сравнится с моментом, когда ещё зелёный совсем Халиловым впервые увидела Москву-Сити и широкую, огромную Москва-реку. А потом Бухарест на Инте, последовавший за ним Дубай… Это чувство, когда тебя внезапно дёргают за твои заслуги куда-то в очень крутое и классное место, а потом ты, как Дениска, спустя три месяца на другом конце земли, в сраном Перу, про который, может, только из мультиков слышал, оно одно, общее на все эти точки на карте. И к нему надо прислушиваться, чтобы момент не упускать. — Щас впопыхах влетишь и не поймёшь ничего. А раз уж мечтал, засейвся, полюбуйся хоть. В отличие от Сигитова, Мага с этой усмешкой своей осторожной раздевается неспешно, оставаясь тоже так по-бестолковому в одних трусах, и вещи скидывает рядом на песок. Время даёт себе, Дениске, лениво разминаясь, подставляясь чуть свежеватому ночному воздуху. И думает попутно, внезапно и неожиданно остро думает: был бы здесь Мира, Дениску бы в четыре руки с берега раскачали и в воду закинули. Визжал бы, как резаный. А Мирка бы фырчал, конечно, но тоже бы согласился где-то внутри, что всё это очень забавно. Наверное? О чём он вообще? Не важно. — У меня так же в первый раз было, когда с малой родины вывезся. А ты заслужил, чего б я там или кто не пиздел и как бы не смотрел, пофиг, что в этот раз не вышло. Для кого он это говорит? Сам для себя — нет, себе же не верит, потому что он-то точно нет, не отработал себе на океан. Дениске, который всё ещё только в процессе того, чтобы командой стать? Так ему вроде не очень сильно надо. Разве что немного? Тогда пусть будет. Мага руку протягивает и очень детским жестом сграбастывает чужую ладонь, чтобы так, как-то вот словно вместе в воду залететь, и на Дениса оборачивается, наконец. С ним так хочется. Ребячески, подхватив его волну, на которую просто никогда не выходит откликнуться, и в этом нет… Абсолютно ничего такого. Разве что интуитивное стремление к тому, чтобы какую-то там пованивавшую грустинку вымести из груди. — На счёт «три» давай. Ага? Конечно, Денис не первый раз с малой родины вывозится. И с родителями бывало дело, летал в детстве-юности куда-то, в какую-то банальную Анталью с Шарм-эль-Шейхом. И море там было довольно красивое, особенно в Шарме, с теми самыми рыбками яркими прямо возле отеля, где маску надел — и уже полный Жак Ив Кусто. А еще в игровом статусе он тоже успел уже выбраться в оффлайн — в Стокгольм и Сингапур. Стокгольм каким-то теплым и живописным морем не особо пах, а Сингапур с его городом-бизнес-центром к морской романтике тоже не особо располагал, да и там вообще времени не было от слова совсем — первый в жизни Интернешнл — это тебе не хухры-мухры, там все яички в кулачок и сосредоточение на максимум нужно. Но про всё это говорить сейчас, как-то оспаривать чужие слова… Просто не хочется от слова совсем. Потому что ладонь эта протянутая настолько относит куда-то в детство, в эту непосредственность тактильную, которая не может быть понята неправильно, за которую не получишь жесткий от ворот поворот, который потом еще очень долго будет сидеть внутри и болеть, несмотря на весь его родившийся еще раньше, чем он сам оптимизм, что… Хочется ответить тем же и даже больше, стиснуть чужие пальцы в своей ладони, на каком-то бессознательном уровне успевая переплести их между собой и потянуть ближе к воде, решительно кивая на чужое предложение, с которым уже не получится отвертеться в шутливой наёбке, где одна ошибка и ты ошибся — не проконтролировал и улетел в прохладную воду в гордом одиночестве, пока с берега доносится звонкий хохот. Нет, здесь на счет «три», который звучит стройным хором, он дергается вперед вместе с чужой рукой, тянет за нее прямо в шумно пенящуюся волну и прыгает вперед бесстрашно и безрассудно, заваливаясь практически пузом куда-то в поднятый со дна песок и утягивая за собой туда же, в эту бешено царапающую кожу смесь мелких камней, обломков ракушек и лопающуюся с оглушительным шипением морскую пену. И, конечно, Мага не собирался над ним угарать или делать вообще хоть что-нибудь из того обязательного дружеского списка по типу «потопить и ржать с бережка». Он — там же, с ним, точно такую же волну всего чего угодно поднимает, прорываясь сквозь клокочущую, лезущую в глаза и уши пену, и он позволяет этой дурацкой, мальчишеской абсолютно эйфории захватить себя с головой. Потому что классно. Потому что похуй, как, похуй, что они врываются, с двух ног вламываются в водную гладь, и что какая-то мелочь реально кожу, на рёбрах натянутую, царапает, и что можно было, вообще-то, в воду зайти аккуратно и неспеша, изящно как-нибудь даже. Что даже ему, Маге, нужно было, так это вот так — сходу, чтобы об воду удариться сначала, и только потом под неё провалиться. Инстинктивно или нет, но пальцы в своей ладони, крепкой, но изящной, он даже не отпускает, когда вокруг эти прибрежные волны кипят. Наоборот — перехватывает удобнее и даже сам вроде как вперёд на тягаче тащит, пока вода позволяет, пока дно под собой ещё легко нащупать. А потом всё равно распускаться приходится, чтобы удерживаться, застряв посреди стихии достаточно далеко от берега. Но настроение, настроение-то всё равно другое. Не такое, чтобы вынырнуть и глазами впитывать всю красоту, звездочки и дорожку лунную, а чтобы ещё больше буйствовать. Ей богу, если бы нужно было удачное сравнение найти — Дениска всё равно как в оффлайне его на Магнуса посадил и всю возможную волю дал сейчас и настроением своим, и планом, и желанием вот так вот… Вот таким вот образом существовать. Поэтому на волне этого подспудного смеха, уже лёгкие подрывающего, Мага, едва воздуха подхватив с поверхности, глубже ныряет, как рыба в своей стихии — так и не скажешь, что среди гор родился. И безошибочно, потому что помнит, где там Дениска конкретно барахтался, находит худую коленку, за которую от души дёргает, утаскивая за собой под воду и вцепившись в неё, как дурацкий клещ. Тут еще вопрос, на самом деле, кто из них тот самый Магнус. Ну или Мага на самом деле НА Магнусе, который в лице Дениса сейчас безапелляционно тащит на таране в свою беззаботность, которой еще буквально пару часов назад не было и в помине. Серьезно, еще два часа назад Халилов с кислейшим еблетом залипал в собственный ноутбук и вонял всеми силами, что не желает покидать четыре стены номера до самого отлета обратно в Белград. И вот он здесь. Посреди ночного океана, на диком пляже, где кроме них двоих нет никого, светится таким же ничем не обоснованным, но совершенно искренним счастьем и с радостным бульканием тянет его за коленку под воду, вынуждая сдавленно хлюпать, что-то неразборчиво верещать и судорожно хватать ртом воздух, чтобы уже нырнув туда, в черную непроглядную глубину, Дэн наконец смог скоординироваться и поймать чужой локоть, нащупывать сначала руку, следом — плечо и наконец рёбра, за которые можно зацепиться, ухватить мертвой хваткой и повиснуть обезьянкой, оставляя возможность вздохнуть на откуп первому кинувшему ему перчатку дуэли отважному дагестанскому парню, которому теперь придётся, хочешь не хочешь, всплывать вдвоем, если он не хочет остаться кормить явно заинтересованных непрошенными в ночи гостями перуанских рыб. Господи, как он по этому скучал. По этой тактильности, которую пришлось сегодня помянуть всуе и поплатиться за это косыми взглядами, особенно со стороны Миры, обоснуя которым он не понимает до сих пор, ну да и черт с ним, но которую сейчас можно не сдерживать, на которую с радостью отвечают в отличие от суровых игровых будней, когда максимум, чего можно дождаться — это рук на плечах от мимо проходящего Ярика или завалившейся с телефоном, в котором снова и снова крутятся реплеи игр прямо на колени макушки. А Маге бы задуматься. Вот хоть бы сейчас взять и задуматься о том, что языкастый Сигитов не просто эту самую тактильность долбаную упомянул, так ещё полирнул сверху, мол, Илья сам выебет, Мира так вообще не даст, а его бы, значит, он трахнул. Видимо, где-то в чужом мозгу по какой-то неведомой причине сформулировалась мысль, что хотя бы теоретически это возможно, что вот есть тактильный Мага и Мага даст, а значит, он делает чего-то очень сильно не то по отношению к нему и вот прямо сейчас тоже, но… Но проблема, в общем-то, всё та же: Мага тупой плюс слепой. И Мага даёт. У него эти самые личные границы размазаны до неприличия, ему тоже надо почти так же много и так же часто, но разница в том, что он… Как это сказать? Он, в отличие от Дениски, не сидит на сухом пайке из этих самых рук на плечах, и берёт, всегда, когда в порядке, довольно много, почти, кажется, достаточно берёт у Миры, потому что вьётся вокруг него холёным мейнкуном с блестящей шерстью, а потому отдавать тоже готов много и не раздумывая. Он вообще не против этой дурости. И когда клешни краба-переростка на рёбрах смыкаются так, что не отцепить при всём желании, был бы рад заржать — только под водой не очень удобно. Да и быть под водой вообще замотанным в ещё одно примерно такое же по комплекции тело не с руки. Поэтому, хоть в этом нужды особой нет — Дениска держится цепко, Мага его поперёк лопаток сдавливает, чтобы в одно сильное движение руки вытолкнуться на поверхность с огромной кучей брызг и бардака. И тут же, пока с волос течёт и лицо заливает, той же рукой вихрастую короткую макушку треплет, трёт костяшками, голову пригибая вниз, и получается, что почти к собственному плечу, об собственный рвущийся из груди вместе со вздохами хохот спотыкаясь. — Ты, блять… Это что, тонешь сам, топи другого? Слезай с меня, я тебе в конницу не нанимался. А в ответ получает радостное захлебывающееся булькание, сквозь которое отчетливо раздаются звонкие нотки… искреннего смеха. Смеха, который становится уже полноценным, колокольчиками звучными переливающимися, когда Денис ногой чужую коленку подцепляет и подсекает прямо в воде, используя секундное замешательство чтобы вынырнуть из-под не менее цепкой, чем у него самого руки и поймать напряженное плечо, обвивая его обеими конечностями и повисая снова той цеплючей обезьянкой, заодно пресекая возможность потопить себя снова, не потопив обоих. — Ты, придурок, меня первый топить начал, я лишь несу возмездие! По лицу течет, глаза слипаются и щиплются от солёной воды, но на это так бриллиантово похуй, когда можно просто повиснуть на этой дагестанской лапе всем весом, вытаскивая на поверхность нижнюю конечность и ляпнуть пяткой по бурлящей пеной на пике волны воде, заливая чужое лицо мириадами липких от соли брызг. Да, он уже когда-то обжигался на чужой тактильности, поддержавшей его собственную. Очень сильно обжигался, настолько, что первое время, первый месяц в новой команде осторожно сторонился, внимательно приглядываясь к тому, кто и где и что себе позволяет. И мёд по душе тек в те моменты, когда этот самый взгляд вылавливал, как Мага спокойно забрасывает ноги на коленки Ярику, Илья заваливается спать к нему на плечо, а Мира не стесняется присесть к оффлейнеру на коленки. А сейчас не просто течет, а бессовестно плавит мозги, потому что у него, в отличие от Халилова, по всей этой тактильности реально жесточайший голод. И как бы он ни ходил с одним огромным и глубоким ожогом, всё равно, стоит протянуть руку в прямом и переносном смысле — всё, пиздец, всё забывается и он бросается навстречу щенком, который навалится, завалит и залижет всё лицо, стоит один раз благосклонно почесать за ухом. Забавно, но то ли с самим Магомедом что-то не так, то ли у Дениса этот самый голод выглядит так неагрессивно, что ли, и все больше восторженно, что отдавать хочется бесконечно много, столько, сколько вообще есть. И подхватывать, обязательно подхватывать чужое настроение. С Сигитовым… Как с ребёнком. Может быть, поэтому цистерны наглости вперемешку с абсолютно наплевательским отношением к чужим пиздостраданиям хватило, чтобы вытащить Магу из добровольно закрытой клетки. Потому что Денис так сияет, так брызжет своей лёгкостью, что прервать и осадить её подобно тому, чтобы пнуть щенка чихуахуа. Тот, конечно, с лаем и визгом отлетит, но обидится и больше никогда не подойдёт, и вообще очень сильно загрустит в совокупности с жалобными подвываниями. А может быть, это только то, что Маге видно и доступно сейчас. Может, там дальше сильнее и глубже, и не чихуахуа, а целый бойцовский пёс, людьми не до конца обиженный, просто ласковый, но это и не важно пока. Так или иначе, сдаваться он не собирается — ни в этой баталии, ни в борьбе с собственными загонами, которые успешно выполаскивает солёная вода, брызжущая прямо в лицо. И если кое-кто считает, что Мага не станет топить себя, чтобы потопить другого, то ой, ой пиздец как ошибается. — Ты напрашиваешься, — он пытается звучать угрожающе, но это сложно, потому что одновременно невозможно не ржать и не плеваться этими каплями, лицо заливающими. А потом с дьявольским абсолютно видом бросает только одно короткое: — Ну, держись! И прямо так, как был, запутанный в эту осьминожью хватку, на чужих рёбрах свободную руку кольцом сжимает, к себе притискивая и наваливаясь на Сигитова всем весом. Толкает, роняет его в воду спиной вниз, утягивая за собой, плечами, спиной, вообще чтобы дышать нечем было и выбирался, уж как сумеет, из сильных дагестанских лап, если сильно захочет всех вот этих глупостей — дышать там, например. А у самого у него, у Маги, смех и горячее тепло какое-то ещё пуще клокотать начинает, пока вместе с пацаном в чёрной воде пропадает. А самое главное, что всё это настолько хорошо, что Денису не страшно от слова совсем. Вообще ничего не страшно. Ни то, что может хлебнуть неудачно воды в какой-то момент и если не задохнуться, то по крайней мере потом еще долго мучиться саднящей глоткой и блевотней от морской воды дальше чем видит, ни то, что вообще-то купание в ночном море или океане всегда не было тем, что советуют к исполнению в виду всяческой живности, которая смелеет и подходит к берегу и не всегда является дружелюбной и неядовитой или не колющейся, не кусающейся и не наносящей иного вреда здоровью. Ни то, что в какой-то момент… Всё это может быть снова, черт возьми, понято неправильно, потому что слишком искренне выглядит эта ответная реакция. Особенно искренне на фоне того, что еще пару часов назад человек, который пытается потопить его самим собой и своим весом с улюлюканием и светящейся физиономией, вёл себя совершенно иначе, и подобные преображения просто не могут происходить без глубоко искренних, истинных посылов. А сверху этой эйфории от затапливающей пьяный мозг тактильности добавляется еще и азарт, собирающий и наконец начинающий координировать движения, чтобы во что бы то ни стало, вот так ребячески, но победить в этой схватке. Нащупать ногами дно, чужие ребра, плечо, между которыми можно поднырнуть, пользуясь эффектом неожиданности, упереться крепче стопами в шершавый, колющийся осколками ракушек песок и рвануть вверх, фактически забрасывая рослого дагестанца себе на плечо и выныривая вместе с ним в качестве собственного победного трофея, прямо так, неуклюже, мордой и пятками в воду и задницей в мокрых труселях кверху. — Маленький, да удаленький, блять! И пусть довольную улыбку, сияющую во все тридцать два вряд ли сейчас увидит кто-то кроме его собственного отражения в черной ночной глади воды, но мстительный звонкий шлепок по этой самой мокрой ткани совершенно точно резюмирует победу если не во всей войне, то, по крайней мере, в этом маленьком, но гордом бою. Это настолько тупо и нелепо, что Мага сначала захлебывается и затихает на мгновение, а потом чем-то давится — смехом, возмущением, водой, в которой пытается барахтаться, чтобы не совсем потопнуть. И, блять, так много всего в этой безумствующей мальчишеской эйфории поднимается, что даже разделить на отдельные эмоции невозможно. Но то, что Дениска в запале сумел его аж на себя взвалить, и не в воде уже даже, где никто ничего не весит, а вполне себе вот так, за счёт собственной массы — это, конечно, охуеть. А дальше вообще без комментариев, потому что щедро получить по жопе Мага не ожидает вообще, чувствуя себя при этом ебучей пушинкой. Это одновременно заставляет покрываться краской, — большое спасибо, темно, и уж точно ничего не видно в таком положении, — корчиться от смеха и смущаться, смущаться безбожно точно так же, как немного раньше от развесёлых комментариев по поводу собственной тактильности. Собственно, именно это смущение и толкает его на попытку усугубить ситуацию окончательно и сделать её абсолютно клоунской, вообще настолько, насколько это возможно, довести пацанский беспредел до абсолюта, потому что, ну, невозможно, блять, не ответить чем-то ещё и позволить почувствовать, что на секундочку внутри всё ухнуло. — Хуяленький, Дениска. Пиздец тебе. Мага дрыгается, как может — такую волну ногами, бьющими по воде поднимает, чтобы Сигитова точно затопило по самое не могу, а потом… Ну, как и всегда, если кто-нибудь спросит, какого хрена это было — он не ответит, но идея не сказать, чтобы долго продумывалась и разрабатывалась в экспертных лабораториях. Просто это самый простой способ оставить победу за собой и не дать Дениске слишком долго выебываться своими мышцами. Так что руки сами под воду ныряют, по спине, по рёбрам проскальзывают вниз, и похуй, что для этого самому в воду занырнуть приходится головой. А потом пальцы находят резинку трусов и резко дёргают, оставляя мидера в привычном положении — с голой задницей посреди поля в одиночестве и с врагом один на один. Нет, просто нет у Маги кнопки «стоп», которую стоило бы нажать в нужный момент. Только кажется, Мага немного забывает о том, что пиздец Денису Сигитову может быть только в одном случае — случае ядерного апокалипсиса. А то не факт, что он от него не позеленеет и не отрастит рожки и четыре ноги, вместо того, чтобы стереться с лица Земли. Во всех иных случаях генератор случайных поступков, заряжающийся от внутреннего атомного реактора просто не может оказаться в безвыходном положении. В том, когда язык узлом завязывается и не знает что спиздануть на провокационный вопрос — да, возможно, но не в безвыходном — совершенно точно. Особенно, когда в топку подкидывают еще больше розжига азартными «Пиздец тебе», на которые всё боевое начало готово ответить и словом и делом: — Кому тут еще пиздец. Залитые солёной водой глаза тут совершенно не нужны, а на то, что их нещадно щиплет, бриллиантово похуй — это всё абсолютно не мешает задрать вверх обе руки и нащупать мокрую, прилипшую к пояснице резинку трусов чужих, пока его собственная покоится где-то на ляжках, являя любопытно оглядывающим из глубины перуанским рыбам его поджарую пятую точку. Нащупать, уцепиться за нее покрепче, чтобы не выпустить в самый неподходящий момент… и резко качнуться назад, стряхивая с себя слишком рано радующегося Магу кубарем в воду и с радостным улюлюканием являя практически полной луне оставшиеся в победно вытянутых над головой руках труселя с таким выражением лица, будто сейчас в его руках не мокрые дагестанские боксеры, а самая настоящая тарелка Аегиса, являющаяся, пожалуй, пределом мечтаний для каждого дотера. Мага даже не сразу понимает, что произошло. Вот он ржёт, пытаясь подстянуть резинку ещё чутка пониже, вот чувствует, что что-то там нехорошо-неопределенное творится, — сука, как звучит-то! — в районе его пятой точки, а вот уже летит в воду. И там же, кое как нашаривая дно, бешено отплевываясь под чужие радостные крики, наконец-то осознаёт, что ему стало, ну… Слишком свободно. Как говорится, свежий воздух, дикая природа. И выражение священной охуелости в этот момент посещает суровый южный профиль, потому что ясно только одно: Денис Сигитов окончательно и бесповоротно ебанулся. Ей богу, Мага секунд на десять, не меньше, с широко распахнутыми — с его-то разрезом — глазами пялится на этого полоумного, размахивающего его… Его трусами, блять. И, освеженный очередным падением в относительно гостеприимную водицу, даже на смеется, так что-то понемногу клокочет в груди и глотке. Никто не может оставить дагестанца без трусов и не понести за это наказание. Возмездие. Божью кару или что там, мать его, ещё, и потому Мага не думает — Мага делает, хотя бы чтобы не одному чувствовать какое-то странное жарковато-искрящееся смущение, которое, как и всю причудливую ебанутость ситуации, не может разглядеть за гормональным взрывом от эйфории. Он даже не говорит ничего. Вот сейчас заставить полудурка покраснеть точно так же и сбить с него спесь, чтобы ржать вдвоём, а не над голозадым самим собой, это прямо очень конкретная цель, и ни на какие «ах так!» времени уже не хватает, не, всё — хуйня: Мага рыбкой под воду ныряет и там же, в чёрной глубине, теряется, чтобы, как говорится, под туманом войны проскочить к вражеской башне. Только не в лоб и не на таран, как на Магнусе, а в обходную: с тылов подплывает, по-гадски так, чтобы мокрую тряпку уже просто на чужие коленки содрать, ею же спеленать, не дать дернуться нормально. И вырастает за спиной, Дениску поперёк рёбер в захвате стискивая, одну его руку к его же торсу прижимая, а всю спину — к своей груди. На ухо гаркает наигранно угрожающе: — Попался. Сдавай трофеи, а то без своих останешься. И ещё говорят, что вовсе мужская вольная борьба — очень мужской и ни разу не гейский вид спорта. А без трусов? Во всём этом есть один маленький, но очень крепкий, как и весь Дениска, нюанс. В своей гневной и пропитанной возмездием тираде Мага предполагает, что озвучивает страшную угрозу. Ох, как же он заблуждается. Вообще, чем больше человек попадает по жизни в неловкие ситуации, тем глубже становится ему на это насрать. Особенно, если эти неловкие ситуации неловки не в шутку, а очень даже болезненным пинком прямо под дых. Как когда с первых же закрытых квал во всех комментариях на твиче начинает сыпаться дерьмо про каждый просранный тайминг, невовремя собранный предмет и сраного недобитого крипа. А еще как когда ты слушаешь истории о пидорасах и извращенцах от того, от кого ожидал услышать подобное в последнюю очередь. Поэтому, возможно, если в их коллективе непробиваемость врожденная и флегматичная больше свойственна Ярику, который, кажется, прямо с ней в обнимку и родился, то он лично отвечает за непробиваемость взрощенную на собственных ошибках, которые пробивает из раза в раз, набивая на лбу шишку размером с рог пресловутого Магнуса и всё равно продолжая прыгать на этих же граблях. А еще во многом виной блядская тактильность, которая отшибает Сигитову мозги на уровне химической физиологии покруче, чем любое бухло. И тот момент, когда к спине вплотную прижимается чужая грудная клетка, а крепкая лапа перехватывает поперек его собственной груди к такому триггеру относится как нельзя лучше. И отшибает ровно до той степени, когда мозг решает, что лучшая контратака — это контратака на упреждение. Наверное, Мага сейчас искренне думает, что он снова взмахнёт оставшейся свободной рукой, капитулируя чужой деталью одежды в небеса, но вместо этого… Вместо этого эта самая рука ныряет под воду, пока юркое и закаленное воркаутом тело легко отталкивается от дна, на секунду буквально поджимая колени к животу, и уже в следующее мгновение снова выныривает с удвоенным комплектом одежды, со смачным шлепком летящим по наглой дагестанской морде прямо через плечо. — А теперь чем угрожать будешь? Магу разрывает. В смысле, разрывает и его шаблоны, и его самого. Как замерший и повисший в прострации суслик, он пялится на это сумасбродное чудовище, пытаясь осмыслить сам концепт того, что огреб по морде чужими и своими мокрыми трусами, и это длится секунду, две, три в абсолютной, абсолютной, блять, тишине. А потом он почти хрюкает, раскалывается, фырчит, плюется почти и клокочущий смех вываливается из глотки оглушительно громко. Так, что Мага незаметно для себя жестче стискивает Дениску в руках и утыкается ему в широкое, крепкое плечо, пытаясь сам себя приглушить. У него аж… Аж трясётся всё внутри от гогота и от того, какой этот придурок, сука, нелепый. И он сам нелепый. Стоят, блять, посреди моря, оба голые, оба с понтом, что победили и царями горы стали, даже не как целые идиоты — а как два неравномерно отодранных куска от одного целого идиота. Расскажи кому эту историю — её просто не получится сделать хотя бы чуть менее гейской, но Мага этого, на своё усмотрение, пока что не замечает совсем и никак. — Сука, ты… Дебил, блять, ты… Нет, слов не находится никаких абсолютно, да и те, что находятся, прерываются на попытки воздуха глотнуть. Потому что он, собственно, бьется лбом об Дениску и ржёт прямо ему в ухо, искренне наплевав на то, как ему там вообще — такая мощная спина таран должна выдержать, этот пацан не хрупкий. Зато ума хватает на то, чтобы дотянуться и поймать эту размахивающую обезьянью лапищу за локоть, сжать и стиснуть, аж даже за спину её Дениске хитро закрутить и завернуть. — Теперь всё, теперь только физическая расправа со всеми сопутствующими. Отпускай, говорю, нахрен! И это вообще никаким образом даже не пытается границы дружбы перейти, но сжимает Мага несчастного мидера, и так привыкшего в одиночку сносить все тяготы и унижения, прямо совсем крепко — со всей имеющейся силой, искренне веря в то, что этот ебучий гений воркаута уж точно его не переборет. — От дебила слышу! Скрутить цепкую лапу и завернуть ее за спину — это только пол дела. Вторая половина — это выдернуть нужное из крепких пальцев, с которыми у маленького короля воркаута всегда было в порядке — и не потому, что успешно лупил по клавиатуре, прожимая двадцать кнопок в секунду в прокастах Инвокера, а потому что отжимался на них так же ловко, как и в более традиционном формате или на кулаках. А еще подтягивался, а еще… Короче. Не на одну мышку в жизни кликал. И самоуверенности с таким бэкграундом хватает даже на то, чтобы самому задрать руку за спиной повыше, насколько хватает забитых дельтовидных, и накрыть кулёк из шмоток, зажатых в кулак, выпрямленным средним пальцем. Блять, это тот удивительный момент, когда хер его пойми, что больше разжигает эту внутреннюю смешинку, выливающуюся звонким смехом, сливающимся с чужим — свой собственный внутренний ядерный реактор, генерирующий позитив, или чужая улыбка, которую через этот смех не только слышит, но и видит буквально собственным затылком, так ярко контрастирующая с тем, что можно было наблюдать в чужом номере несколько часов назад и так заряжающая круче всяких алкогольных газиков. И выворачиваться даже не хочется — хотя мог бы, с его пропорциональной юркостью занырнуть и вывернуться, даже при желании еще и оказаться за спиной и перехватить атакующую позицию, но вместо этого просто повисает в держущих его руках, выкручиваясь ровно настолько, чтобы заглянуть через плечо в наглую дагестанскую морду. — Только через мой труп, иначе, если оставишь меня в живых, я всем расскажу, что ты любишь пожестче! Мага в это щенячье абсолютно смеющееся лицо заглядывает — и пропадает. У Дениса глаза горят неподдельным малолетним буйством, брови домиком стоят, морщинка на лбу нелепейшая, и в руках он так виснет, что снизу вверх смотрит, и волосы мокрые, всклоченные, и такое все идиотское, дурацкое невыносимо, что на губах застывает не соль морская кристалликами — а смех эфемерным жгучим осадком, потому что близко невыносимо, просто пиздец, и так хорошо, и так в груди горит от этой радости разогнанной на двоих, что только свое дело стой — знай, держи покрепче да залипай, насколько сил хватит. Если сам Дэн заряжается от улыбки Халилова, то сейчас, как приличная трансформаторная станция, должен сгореть нахуй. Но он не сгорит, это хорошо, очень хорошо понятно, потому что сам — розетка, в которую только воткнись, чтобы дальше так же торкало и трясло под этим лучащимся всеми цветами радуги напряжением. — Допиздишься. Притоплю и скажу, что нашего славного мидера прихлопнула непреодолимая сила стихии. Кораблик, блять, переехал, — сообщает так доверительно, как будто секретом делится, а у самого лицо такое, как будто сейчас пополам от ухмылки треснет и таким и останется. Это вообще пиздец как приятно всё — и к себе жать с силой, не опасаясь синяков наставить на совсем уж и не такой нежной коже, и разворачиваться во всю свою эмоциональную буйствующую силу, потому что насколько Мага отвратителен в тильте, настолько же сильно он переживает любую радость, и смотреть, смотреть… Так бы и смотрел, если бы не трусы. Трусы, да, вот эти тряпки мокрые, зажатые демонстративным факом. Но эффект неожиданности — он должен быть силён, сейчас, как никогда, и если Дениска надеется, что он тут один такой отбитый, то зря — помогает и в этот раз. Совершенно не думая, что делает и зачем, Мага шею ловко выворачивает, сгибает, и… И цапает придурка за нос. Клацает зубами откровенно устрашающе, подтверждая квалификацию дебила, пока с одной стороны Дениску держать продолжает, а руку его из захвата выпускает и дёргает тут же весь мокрый кулёк из его пальцев, выгрызая себе трофей в прямом и переносном смысле. Потому что он, вообще-то, все правильно сказал: Мага любит пожестче. И в том самом смысле, о чем только одному человеку ведомо, и в этой маленькой, но гордой борьбе. — Ты, блять… Да, эффект неожиданности — он пиздец как силён. Только вот конкретно в этом моменте он срабатывает несколько иначе, чем все предыдущие маневры. Потому что Дэн может ожидать чего угодно. Пинков по коленкам, какой-нибудь дурацкой щекотки, которая работает на него по настроению довольно неплохо — если подготовлен и серьезен как никогда, то черта с два его защекочешь, но если уже подорван смешинкой, которая и без того щекочет все тело изнутри, достаточно рядом пальчиком поводить, чтобы уже затрясти весь вибрирующий организм в радостных воплях, но только не этого. Не чужих зубов, сжимающихся на его носу. И не того разъебного взрыва мурашек, которым это ощущение внезапно отзывается во всем теле. Разъебного настолько, что на секунду кажется, что луна где-то там, над головой, ёбнула к херам, потому что в глазах светлеет и сразу темнеет, а он так и остается замершим хлопать ресницами, невольно разжимая пальцы — совсем чуть-чуть, но достаточно, чтобы выдернуть одну из двух мокрых, растянутых тряпок. Наверное он всё же не до конца оценил уровень чужой тактильности, когда предполагал, что может получить в ответ на свои провокации. А может быть — не до конца своей собственной, когда предугадывал, как может отреагировать на контратаку. Но на то, чтобы собрать себя обратно из этой тонны мурашек, уходит добрая пара молчаливых секунд. А следом… следом та самая тряпка, что осталась у него в руках без особого предположения, кому именно она принадлежала в оригинале, снова, уже проторенным маршрутом летит в чужую наглую морду — в качестве качественного, проверенного отвлечения внимания, а та самая, основная месть, которая разрешается на уровне рефлексов, а не каких-то осознанных мыслительных процессов… сжимается белыми и почти идеально ровными на зависть Ярику зубами на первом, что попадается в непосредственной близости — на бледном, не тронутом, кажется, ни единой родинкой плече где-то возле почти отбивающей эти самые несчастные зубы ключицы. И «почти» в этом случае хорошее слово, потому что Мага инстинктивно дёргается так, что будь здоров, едва ли не сам тормозя себя, чтобы реально не оставить эту сбесившуюся собаку без жизненно важного фасада слишком резким движением. А ещё вскрикивает. Коротко, возмущённо, сдавленно, но громко как-то вскрикивает от того, что его прошибает целиком, с ног до головы, удивительно ярким ощущением. Нет, конечно, в заветном «любишь пожестче» смысла было дохрена и больше, но вот так, неожиданно… Мага матерится сквозь зубы, и просто чтобы по инерции не ушатать так, как случайно, молодой и горячий, может, инстинктивно принимает строго обратное решение: обеими руками Дениску хватает поперек спины и за затылок, крепче к себе прижимает, неловко вытягивая шею, и досмеивается на остающемся заводе сквозь клокотание и не образовавшееся ни во что чёткое или конкретное бульканье в груди. — Всё, всё, блядь, Дениска, гэгэ вэпэ, пизда. Сдаюсь! И рука на затылке короткие волосы сжимает, от себя оттягивая, но при этом далеко отстраниться не позволяя от слова совсем. Не замечает абсолютно, насколько тесно к себе притискивает широкую грудную клетку, чтобы не рыпался. — Пусти, собака такая. Ну, будь хорошим мальчиком, — и эта хуета тоже из него вываливается просто на подхвате смеха. Но это вообще не мешает ему в дополнение к собственным словам, парализовывая буквально Сигитова медвежьей хваткой, другой исключительно только в шутку трепать его по макушке и где-то даже за ухом, пытаясь хоть немного приглушить собственный хохот параллельно. В общем-то, даже если бы ушатал — не менее молодой и горячий Дениска вряд ли бы сильно обиделся. Его инстинкт самосохранения, в такие моменты отключающийся, словно грамотно отработавший автомат, вообще не имеет ничего против боевых травм, на которые он с завидной регулярностью нарывается, теряя грани дозволенного. И ладно — схлопотать от не то, чтобы слишком крепкого на вид оффлейнера, а вот от Димки в пылу борьбы, в которую его вписать особого труда не составляет, огрести — в ушах звенеть будет ещё долго, если даже это было чистейшей и наивнейшей шуткой, не даром их драгоценный менеджер каждое утро начинает с тягания гирь в отличие от того же Халилова, который минуя даже законный завтрак тащит свою задницу к компу для очередного паблика. Но гэгэвэпэ — это святое, после такого даже вражеский трон сам падает, так что вместо потенциального фингала на наглой мидерской морде расцветает победная улыбка во все белые и ровные тридцать два… А следом — вываливается язык. Вот так, по-собачьему, с шумным сопением через рот, когда по всем канонам следующим мувом должен был бы вылизать чужое лицо от подбородка до ушей, как тот самый «хороший мальчик», но, благо, фантазии хватает не доходить до таких крайностей — по крайней мере, пока, и ограничиться лишь распущенными руками, выпускающими Магу из обоюдного захвата и наглым тычком тактильной макушки в ладонь. — Сла-абый. Это было изи. Нет, он бы с удовольствием поборолся еще, особенно когда вся обстановка располагает — вода удивительно теплая, особенно ночью, когда воздух становится едва ли не прохладнее, чем сам океан, и в начале марта, когда у них дома почти полноценная зима — пусть и мягче, чем в России, но всё равно зима, это отдельный кайф. А еще можно не париться по поводу дисциплины, потому что ближайшие зачётные игры еще нескоро, а ближайшая пара дней — это вообще одни бесконечные перелеты и акклиматизация. Но честь тоже нужно знать, да и передохнуть хотя бы несколько часов перед ранним вылетом, чтобы не блевануть уже прямо на взлёте, тоже звучит неплохо. Мага бы и сам дальше этот настрой продолжил. Честно — он даже не понял, в чём причина того, что среагировал именно так, что дёрнуло именно в ту сторону, чтобы остановить, а не самому ещё забористее и бодрее цапнуть, и так и покатиться спутавшимся клубком эмоций, рук и ног куда-нибудь обратно на дно морское под довольный ржач. Но что-то внутри говорит: вот тут пора бы и всё, тут пора бы и остановиться. Может, отклик непонятный где-то внутри, может, это чужие горящие глаза во всём виноваты и дурашливость, которая ну просто никак не может не трогать и не умилять, за которой невозможно не повестись и на которую невозможно не ответить широкой белозубой улыбкой, очень похожей, разве что, чуточку менее распалённой. А может, на всё это есть вполне объективные причины: историю, в которой два нормальных ровных парня радостно плещутся в воде голышом и размахивают труселями друг друга, невозможно сделать хоть бы чуть больше гетеросексуальной. Будь на месте Дениски Мира — вопросов бы не было, другое дело, что Миры тут оказаться никак не могло, он не такой любитель побеситься. Сейчас же вроде как это цапанье за плечо Магу отрезвило ровно настолько, чтобы вспомнить, что Миры здесь, и правда, нет, он там, в отеле, его ждёт, пока вся эта исключительно дружеская вакханалия творится. И, в общем… В общем, да, подначка его не трогает в конечном итоге. Не так, как эти согревающие горящие глаза, в которых, вроде, ни обиды, ни недовольства от того, что Мага всё заканчивает, не плещется, а значит, всё путём. — Не слабый, а тактически отступающий. Ну или решивший пофидить на крайняк, — не додразнить до конца, проходясь по самому себе заодно, тоже невозможно. Зато можно, наконец, расплестись с ним всеми конечностями, чтобы без неловкости, под плотным слоем воды и убедившись в том, что трусы он вырвал всё-таки правильные и свои, натянуть их обратно на законное место. — И вообще, считается только до трёх побед. Погнали до берега кто первый? Вот тут-то Мага позволяет себе снова все границы расставить так, как ему нравится, чтобы совсем близко и у Сигитова не было шанса подумать, что его лишают всех возможностей оторваться. Руку он тянет, чтобы чужой бок нашарить, ущипнуть пребольно за рёбра и снова подначить на игру, только теперь на другую и не ту, где они голые друг к другу тесно прижимаются, господи, прости. — Тактически фидящий. Эта плавно подходящая к концу феерия эйфорического долбоебизма и правда ни на секунду не расстраивает зарядившегося под самую крышечку Сигитова. Единственное, на что организм реагирует с какой-то… секундной долей светлой тоски — это на необходимость расплетать все конечности, которые буквально только что были тесно переплетены с чужими — без всякого двойственного подтекста и вытекающих из факта, что его трусы всё еще в его руках, и пора бы всё-таки знать ту самую честь и снова оттолкнуться ногами от дна, чтобы в ближайшей перспективе не сиять на весь перуанский берег своими исконно русскими достоинствами. Его лично, конечно, этим вряд ли смутишь, а вот случайных прохожих, которым могло бы в ночи так же как и ему приспичить прогуляться до океана — вполне себе. — А у нас что, финал уже? Бест оф три я уже выиграл. Ладно, чёрт с ним, эту последнюю битву он даже готов отдать — воркаут воркаутом, а вот плавал Денис последний раз, дай бог памяти, чуть ли не в школе, если не считать использование отельного бассейна в качестве своего рода чиллаут-джакузи, так что здесь ему вряд ли удастся похвастаться чем-то особо выдающимся. Конечно, щипнуть чужие ребра, в последний момент ускользающие из-под рук и усвистывающие с шумными всплесками в закат это не мешает — но дальше при всём своем природном азарте он даже не особо напрягается. Просто… Как бы сентиментально это ни звучало — оставляет себе буквально считанные минуты на то, чтобы насладиться этим вечером, каким бы сомнительным ни был к нему кисленький аперитив поражения и кайфануть от провожающей теплом в преддверии мокрого и промозглого в марте Белграда погоды. * * * Зато Маге Денисова сентиментальность оказывается не очень-то и близка. Он до берега догрёб самым первым, и своим залихватским дагестанским еблом светил так довольно, что кому-нибудь, наверняка, захотелось бы прикрыться, а потом и вовсе сам, абсолютно добровольно втянул Сигитова в пинание ни в чём не повинного камешка уже чуть ли не до самого отеля. И расходился с ним у дверей его же номера крайне тепло, даже по-медвежьи сгрёб в объятия и растрепал и так мокрую, насквозь солёную макушку. А вот потом — залип ненадолго, пялясь в окошко коридорное. Ну, то есть, если бы курил, и если бы хотя бы было, что курить, то обязательно и этим бы занялся, чтобы как-то уложить себя в пределы тела физического. Или хотя бы задумался о том, с хера бы это его так распирало. Но маленький, не очень склонный к рефлексии более глубокой, чем «мы все умрем вот сейчас» мозг не просёк никакого подвоха. Да, был неудачный день. Неделя. Весь этот турнир был одной грёбанной неудачей, и его, Маги, личной в том числе, но задумываться по новому кругу о том, насколько в жизни всё не так в этот конкретный момент, сил не оказалось. Почему-то. Зато мотивации и пинка, а также мощного, рвущего могучую грудь заряда точно хватило на то, чтобы продолжить наводить суету. Тем более, повод у него был, ещё какой, и заставлять Миру ждать себя слишком долго он не планировал. Всё, что сделал — это только залетел в собственный номер, чтобы смыть всю морскую соль, выполоскать её из волос и набросить буквально штаны с футболкой ради приличия, не заботясь даже о наличии белья. А там — знакомая дверь буквально через стенку, где, вполне вероятно, шум воды уже слышали заранее, и Мага, лучащийся всем, чем попало, каким-то едва-едва, и то временно, кажется, подутихшим ребяческим буйством, лукавством, лощёный, довольный, как в лучшие времена. И да, он стучит в эту дебильную дверь с электронным ключом в единственном экземпляре, потому что уж такая жизнь — не открываются они от одного жгучего желания попасть внутрь. А ещё заранее представляет, насколько любопытно Мире будет совершать променад до дверной ручки, если тот послушался и желание выполнил. Мира, последние несколько часов пролежавший на кровати с чистой совестью, телефоном в руке и бесконечной лентой тиктока, даже не сразу понимает, кто к нему ломится в номер, в такой час, да ещё и с такой прытью. И именно поэтому встаёт немного резче, чем обычно, тут же морщась. Когда в твоём теле что-то находится несколько часов подряд, а ты в это время лежишь и не двигаешься, можно немного подзабыть о том, что резкие движения лучше не совершать. Но до двери он доходит, благо, номер небольшой. Если после стука не последовало звучного «Roomservice!», значит, это был кто-то из своих. А кроме Маги он никого не ждёт сегодняшней ночью. Поэтому Мира открывает дверь, улыбаясь краешком губ, и смотрит на Магу снизу вверх, оценивающе. Как будто за эти пару часов что-то в нём могло измениться. Мира злился, Мира бесился, Мира долго фыркал в одиночестве, сложив руки на груди, а себя на кровать, пытаясь уложить в голове всё произошедшее сегодняшним вечером. И вроде бы нужно возмутиться, устроить Маге взбучку, мол, хули ты не со своим парнем, а с Денисом по ночам гуляешь. Но после каждой своей мысленной предъявы он представлял счастливое лицо Маги и всё негодование испарялось. Вот ради такого воодушевления и радости на чужом лице, которое Мира сейчас видит, он был готов простить многое. Потому что такой Мага — красивый. Его самого по себе улыбка только украшает, особенно, если она искренняя, как сейчас. Мага в таком состоянии готов на всё, что угодно, и Мира правда любуется, даже не стесняясь этого. — Привет, — он всё ещё не отходит от двери, — Решил, что ты всё-таки гей? Время давно перевалило за разумное число, вся команда уже давно разошлась и видит третий сон. Один Мира, блять, с пробкой в жопе, лежит и ждёт своего ненаглядного, который в этот момент плещется в море с их общим тиммейтом. Ситуация сама по себе пиздец, особенно, если не вдаваться в подробности. Но Мира о ситуации предпочитает не думать. Он предпочитает думать о Маге. Мира руку тянет, сгребая на чужой груди футболку, и рывком затаскивает Магу в номер, захлопывая за ним дверь. — Нет. Ситуация — пиздец, это факт. Но это только если очень постараться повернуть её к себе именно этой стороной. Как на вкус Маги, всё обошлось, вышло и уложилось… Прям нормально так. Чётко. То есть, да, в какой-то момент преимущество перехватила метафорическая вражеская команда, но Мага сходил в условный лес, Мага нафармился, закупил всяких полезных артефактов в виде бодрого и выполосканного в море настроения, а значит, прямо сейчас он может не только выплеснуть всё, чего успел набраться, но и окончательно расшатать… Расшатать чужой трон, господи, прости. На рывок откликается мгновенно, и это вопрос ещё, кто, кого и куда тянет, учитывая, что Миру грудной клеткой он буквально сшибает, сразу и сильно сжимая рёбра, бока оглаживая широкими движениями, бёдра, узкую спину. — Решил, что надо тщательно проверить. И смотрит-то, смотрит так в глаза напротив себя, что бежать от такого взгляда или трусы снимать — третьего не дано. Непривычно ярко, непривычно много, непривычно… Подъебисто даже как-то, с горячей, лукавой хитрецой в тёмном взгляде. — Изучить вопрос во всех подробностях. В конце концов, не он затеял эту игру в выяснения, кто тут гей, но он с радостью продолжит её, подхватит и понесёт по течению дальше. Ему даже не хочется оттеснять Миру дальше в комнату, нет, наоборот — он так, как у них бывает уже редко, наваливается легко, играючи, притирая его лопатками к стенке, коленом на бедра давит аккуратно, но однозначно, и зависает на уровне губ, но не целует. Ещё нет. Потому что плещется там, внутри, что-то такое… Что-то, связанное с тем, что Мира, дурак такой, ревнует. И это видно. Слышно. На пацана агрится зазря. А значит, Мире надо доказать, что вокруг Маги вообще нет никого, к кому ревновать стоило бы хоть одну секунду. — А без тебя — никак. Поможешь, а? — в губы выдыхает горячо, почти на уровне соприкосновения. И пальцы крепче на узких бёдрах стискивает. Мира хрипло выдыхает воздух, еле успевая шагать назад, потому что Мага наступает так, как никогда, так, как будто Мира и правда вражеский трон, который нужно снести либо сейчас, либо никогда. Мага сияет, как начищенное серебро, и руками своими трогает буквально везде, успевая прикоснуться там, где нужно, ещё до того, как Мира подумает об этом. Ему бы задуматься, что что-то тут не так, сука, какой-то подвох в поведении Маги есть, но всё, что он может, это вжаться в стену и слегка расставить ноги, позволяя чужому колену вклиниться между них. — Не-не знаю, — Мира шумно сглатывает, облизываясь. Он обе руки сложил на плечи Маги, ладонью вплёлся в волосы, обозначая, что отодвинуться не даст ни на секунду, но тоже не целует, просто потому, что может, — Я думал, что у-у тебя есть, с кем проверять с-свою гомо-теорию. Во всех подробностях. Да, он выёбывается. Но выёбывается честно и открыто, не прямо, а косвенно обозначая: Мага, я тебя ревную. И самое приятное в этом то, что Мага знает это. Наверное, именно поэтому он так напирает сегодня, не позволяя даже вздохнуть, перемещает пальцы по телу, крепко их сжимая. Решил доказать свою любовь и принадлежность самым доступным для этого способом. Что ж, это похвально. — Я тут и без тебя… Неплохо время п-провёл. Мира говорит это тихо, почти шёпотом, и сразу же прижимается поцелуем к чужим губам, чтобы Мага заткнулся и ничего не говорил. Ни по поводу того, как Мира «проводил время», ни по поводу чего-нибудь ещё, например Дениса, на которого была явная отсылка. Поговорить они всегда успеют, у них целый многочасовой перелёт и дохуя свободного времени на буктемпе. А вот подъебнуть Магу сейчас, пока чувства ещё острые и свежие — святое дело. Команда «целовать и не пиздеть» расшифровывается мгновенно. А выполняется… Что ж, ладно, пока выполняется именно в том виде, в каком и требуется: Мага губы пухлые прикусывает, едва ли не слизывает с них этот яд, который Мира сцеживает в не смертельных совсем дозах, понемногу, так, для острастки больше, и ничего не говорит о том, что «неплохо» и «очень, очень хорошо», то самое «хорошо», которое он планирует предоставить, немножко, нахрен, отличается. Такого Миру он любит. Нет, любит всякого, злого, печального, веселого — плевать, за то время, что они вместе, на всякого на него успел насмотреться, но, бога ради, когда Мира злится из-за чего-то и не стесняется в это наглядно ткнуть, это, вроде как, его особый сорт героина, или что там положено говорить в таких случаях. Потому что тогда можно так, как Мира редко позволяет обычно. Немного больше. Немного резче. Развязнее толкаться языком между приоткрытых губ, крепче вжимать в стену, чтобы вместе с этим вжаться в поддающиеся бёдра стремительно набирающим энтузиазм стояком, и неожиданно даже для себя чуть вниз ухнуть, подхватить под задницу, лишая опоры в виде пола, к себе на тазовые косточки усадить, распределяя чужой вес между собой и стенкой. — Не знаешь? Думал, значит? — от губ отрывается всё-таки вот сейчас, когда чувствует себя всё больше командующим, но неохотно, смещается вескими, влажными, раскалёнными прикосновениями на щеку и острую линию челюсти. Что-то буквально толкает его вперёд. Толкает в это возбуждение. И это не алкоголь — какой, к чёрту, алкоголь, если пил он несколько часов назад, полоскался в прохладной-таки довольно воде, а потом ещё мокрый чесал до отеля? Нет, это другое, это что-то, из-за чего Миры хочется больше, здесь, сейчас, срочно. Жадно до ужаса, так по мальчишески, как давно уже не было. — А это для кого тогда? Бесстыдно — какой стыд, если знает это тело до каждой ноты, миллиметра кожи? — и ловко пальцы смещаются на поясницу, а оттуда — точно вниз, нашаривая основание пробки. И ухмылка довольная, сытая на лице рисуется, которой Мага без стеснения делится, в глаза заглядывая. — Всё сделал, как я просил, да? — урчит практически, а не по-человечески обращается, обводя твёрдый пластик. И вдавливает пробку глубже — аккуратно, сильно, точно так, как надо, как Мира любит, не отводя горящего испытующе-шутовского взгляда от выученного, давно и крепко отпечатавшегося на сетчатке лица. Ответ ему не нужен даже толком, так только, прикусить ментально в ответ, а вот реакцию увидеть — это бесценно. Реакцию Мага получает сполна. Мира шею выгибает, открываясь, хмурит брови и губы приоткрывает влажные, припухшие от поцелуев диких. С Магой точно что-то происходит, но это что-то так нравится Мире, что прекращать это безумие не хочется. По венам плещется адреналин в перемешку с возбуждением, перенятый, кажется, в поцелуе, и Мира тонет в этом, хотя ничего даже ещё не произошло. Он неуклюже висит между Магой и стеной, обвивая его длинными ногами и руками крепкими, и тихо стонет, когда в паху все буквально пылает от возбуждения. Даже затылком о стену ударяется, откинув голову слишком резко и слишком сильно. И не отстраниться, положение не позволяет, и не увеличить эту сильную и яркую вспышку удовольствия, потому что положение, сука, дурацкое. — Мага. Маг, давай на кровать. Игнорирует чужие вопросы, потому что… А смысл на них сейчас отвечать, когда Мага буквально кожей может почувствовать, как твердеет в паху у Миры с каждой секундой, пока Мага бессовестно и совершенно-охуительно-хорошо вдавливает пробку внутрь? Вот и Мира смысла не видит. Потому что сделал всё ровно так, как сказали и ждал только его, Халилова. Мира взгляд переводит обратно вниз, пытаясь совладать с телом, и одновременно пытается придумать, как бы так слезть с чужих рук, но чтобы поясницу и пах не перекрутило возбуждением от смены положения пробки внутри. И, видимо, этот сложный мыслительный процесс отражается на его лице, потому что он буквально залипает в одну точку — блестящие от слюны губы Маги. — Неси меня ил-или я сам пойду. — Пойдёшь, ага, — эти самые губы только шире ухмыляются. — Вот прямо возьмёшь и пойдёшь. Если Мира и похож на кого-то, так точно на человека, который уже никак и никуда сам не пойдёт. Особенно, когда взглядом в лице у Маги запутывается так, что, кажется, всё, пропал, зовите спасателей. Нет, если спустить его с рук, то сможет, конечно, никуда не денется — гордостью прищемится, плечи расправит, как крылышки, пойдёт и разложит сам себя в самом однозначном положении, на какое только подплывшего сознания хватит, тут хер поспоришь. Но нет, нет, с таким произведением искусства, которое уже, сразу, сходу в руках выламывается так гибко и охотно, в руках плавится жидким металлом, так обращаться просто неразумно. Хотя, пожалуй, вот именно сейчас Мага полон энтузиазма взять его прямо здесь, у стенки, быстро, жарко и сильно. Сжать покрепче зубы на чувствительной шее, спустить шорты, как получится, и забрать всё, что ему полагается, наплевав на то, что кровать в шаговой доступности. И это не сожаление, даже не близко, но что-то такое еле ощутимой тенью пролетает в голове, неведомо откуда берётся и неведомо куда исчезает, пока руки сами смыкаются на выгнутой пояснице. Плевать, что не так удобно. Давно уже притерлись, и с высокой колокольни Маге… Похрену, что ростом не вышел, как Мирка, уже наловчился его на себе таскать в качестве практически единственной физкультуры. Хватает его и на то, чтобы на бёдра к себе теснее усадить, чуть не рыча от того, что чувствует наливающийся кровью член, прижимающийся к его животу. И на то, чтобы весь вес на себя взять, в несколько неловких шагов, надёжно сжимая спину в кольце рук, пересечь комнату. И на то, чтобы вместе с Мирой на руках плюхнуться на уже примятую постель. Да, он в курсе, что вместе с этим пробка меняет своё положение, потому что Мира приземляется задницей прямо к нему на бёдра. Но в этом и состоит план. А ещё в том, чтобы точно и ясно чувствовалось: хотят его, и только его не меньше, и упирающийся в разведённые бедра собственный член это доказывает. Получается, всё-таки гей. А, может быть, даже и пидор, потому что в этот же момент, не давая передышки, руками под футболку скользит, по животу и груди, и губами прижимается под запрокидывающимся подбородком. Роняет короткое, одновременно такое искреннее и такое жадное, честное, тихое: — Соскучился. У Миры сводит скулы и что-то в солнечном сплетении. Не сердце, хотя оно тоже сейчас бьётся так сильно, что, кажется, оставляет синяки на чужой груди, принимающейся к его. Правда сил на то, чтобы ответить что-то внятное у Миры не находится, поэтому он просто вздыхает довольно и улыбается широко-широко. В груди теплом растекается любовь, она же течёт в пах, становясь горячим, обжигающим возбуждением. Тот факт, что Мага может удержать его, был некоторого рода… фетишем для Миры. Они были примерно одной комплекции, Мага даже ниже и уже в плечах, но всё равно ведь может подхватить под бёдра, уверенно донести до кровати и завалиться на неё так, чтобы никто не ударился, а все улеглись мягко и удобно. Мира, например, прямиком на чужой стояк, о который трётся почти рефлекторно. — Я тоже. Мира ноги пошире разводит, прогибаясь в пояснице, и притирается пахом о пах, закусывая губу до побеления. Хорошо-то как, а. Даже слишком. Мира легко перенимает настроение Маги, тот сегодня резкий, перевозбуждённый, и с этим можно жить. Мира тоже хочет его так, что судорожно сжимается вокруг пробки, стараясь не представлять внутри себя что-то ещё. Зачем представлять, если оно вот тут, под тобой лежит. Он снова целует его, влажно, языком оглаживает дёсна изнутри, а руки Магины складывает себе на ягодицы смело. Сам сползает поцелуями на щёки и подбородок, на шею, не даёт опомниться. — К-как хочешь? Всё, на что хватает Миру — вопрос о позе и о конкретных пожеланиях на близость. И это хороший вопрос. Хороший в том плане, что такой вопрос — только между теми, кто вместе давно, крепко и надолго. Что там, эти первые разы, да? Как получилось, как оба подхватились, куда прижались в запале — и дай бог здоровья всем участвующим выжить, кончить долго и счастливо. А здесь другое, здесь своё, здесь все предпочтения выучены, и Мага точно знает, что если большие пальцы в ямочки трогательные на ягодицах опустить и сжать, чуть в стороны развести — мурашки до самого загривка у Миры пойдут, а если чуть сместить ладони и тазовые косточки сжать, так, осторожно, ловко чуть внутрь надавить — выдох получит жаркий туда же, в шею, где губы мягкие чувствует. Мира ведь сам его научил. И как он сам хочет, Мага тоже обычно знает самым прекрасным образом — у них секса достаточно, он весь классный, и чувственный, и яркий, и бесстыдный, потому что на себе всему учились оба, и в предпочтениях успели разобраться на славу. Весь путь прошли от первой неловкой суходрочки и таких же аккуратных попыток потрахаться по-человечески до того, чтобы не то, что смазку, а игрушки вместе выбирать, чего уж там. Но сейчас, сегодня этот неведомый запал в груди просит чего-то… Чего-то особенного, чего-то, на что редко хватает сил и желания, потому что обычно трахают их обоих в практисе, и так качественно, что подчас остаётся только обняться каждый под своим одеялом и крепко заснуть. Хочется какой-то яркой-яркой, горячей, сжигающей кислород в лёгких дури. — Хочу… — Мага шею выгибает, подставляет больше под поцелуи, потому что Мирка, сука, знает, что его ведёт от них, как от кошака, что она чувствительная до невозможности, больше, чем у нормального человека. И при этом же к чужому уху тянется, серёжку так и неснятую губами прихватывает, чтобы до мурашек его голос пробирал. — Тебя вылизать. И плевать он хотел, смазка там или не смазка, ему просто надо. Точно так же плевать, как плевать на то, чего Мирка стесняется так: привык настолько, что заикания никакого, никаких дефектов слух уже не различает, не расшифровывает, а слышать его, этот голос, рядом всегда хочет. — Для начала. Дело только в том, что надо — не просто вылизать. Нет. Но это он объясняет уже иначе: резким движением из футболки Миру вытряхивает, а следом на постель откидывается, оставляя мокрые следы от волос на одеяле, и к себе за бёдра дергает, тянет, снова и снова безошибочно задевая твёрдый пластик внутри, порывистыми движениями и гладить, и ткань дурацкую, ненужную сейчас абсолютно вниз тащить умудряясь. — Сними, пожалуйста, — взгляд поднимает почти мягкий, глубокий такой, но жгучий, полыхающий чем-то еле сдерживаемым изнутри. — И иди ко мне. Руки, по бёдрам скользящие приглашающе, давать раздумывать о том, куда и как именно идти, просто не могут — сообщают максимально прямо. Миру по голове обухом бьёт тихое, но уверенное «хочу». Выбивает стон из груди следующая фраза, Мира стонет прямо в тонкую кожу на шее, не отрываясь от поцелуев, прикусывает слегка, потому что ему нужно срочно выразить весь спектр эмоций, который он испытал от одной этой фразы, а Маге срочно нужно… Получить укус, чтобы жизнь мёдом не казалась. Хотя, судя по всему, Мага сейчас в персональном раю. В паху всё скручивает, тянет только от одного «для начала», которое звучит так хорошо, так сладко, обещает что-то, что Мира в этом теряется. Сложно оставаться в рассудке и соображать хоть что-то, когда на ухо шепчет самый нужный человек, когда пробка внутри тебя давит на самые чувствительные места, а из-за того, что тебя ворочают туда-сюда, она постоянно движется внутри, принося ещё больше удовольствия. Но Мира старается, как и всегда. Собирает себя, помогает снять с себя футболку, усаживается обратно. И вот теперь окончательно теряется. Потому что Мага смотрит. Не так, как обычно, обычно он смотрит очень-очень влюблённо и мутно, потому что возбуждение застилает глаза. Сегодня в его взгляде сверхновой взрываются те самые звёзды, которые Мира заметил ещё раньше. Глаза у Маги и так тёмные, а сейчас — похожи на две чёрные дыры, которые поглощают без остатка. Мага выглядит обдолбанным в сопли и всё из-за него, Миры. Может ли быть комплимент лучше? Мира всхлипывает, пытаясь собрать слюну во рту, чтоб не капала, и ведёт бедрами из стороны в сторону, вздрагивая каждый раз, когда пробка внутри входит глубже. В таком положении снять с себя бельё не совсем удобно, приходится чуть приподняться, совсем несексуальным, но быстрым движением снять с себя трусы и бахнуться обратно на бёдра чужие, ёрзая. Он руками забирается под футболку, гладит Магу по бокам, царапает слегка отросшими ногтями. Тянет футболку вверх, оголяя грудь, и помогает Маге снять её, откидывая куда-то к нижнему белью и своей футболке. Мира снова залипает, мажет тягучим, вязким взглядом по торсу. Сколько раз во время практисов он вспоминал о том, что под свободной командной формой у Маги, вообще-то, находится красивое, подтянутое тело? Не сосчитать. И в курилке губы закусывал, и в лифте через зеркало заглядывался, и перед сном вспоминал, что если лизнуть Магу в ключицу, а потом прикусить рядом, то тот вздрогнет и зажмурится. Вот как сейчас. — Мага, ты пиздец, — он цепляет зубами другую ключицу и отстраняется, облизываясь, — Ты р-решил в одну ночь за весь Мажор натрахаться? — а у самого глаза в темноте сверкают ровно так же ярко, как у Маги. И сверкают не просто так же, а по-особенному, по-своему, как у самой дорогой и холёной породистой кошки, которую посадили фоткаться под новогодние гирлянды. Там, в этих глазах, для Маги — мириады крошечных звёздочек где-то глубоко в расширенных зрачках, которые он рассмотреть может только сейчас, заново, почти насильно распахивая зажмурившиеся веки. Даже ответить получается не сразу. Потому что Мира подхватывает его настроение, Мира кусается, Мира смотрит-смотрит-смотрит этим своим блядским взглядом и говорит с ним, и эта ухмылка… Неожиданно и внезапно Магу торкает куда-то туда, где ещё он видел очень похожее, только чуточку другое горящее выражение глаз. Тоже такое искреннее, открытое, но ещё более простое и диковатое. И на одну лишь секунду он вдруг ловит себя на том, что хочет, чтобы Мира сжал зубы на плече сильнее, примерно там же, где ещё одному человеку удалось напомнить, насколько, блять, Мага чувствительный и тактильный, но отмахнуться от этой мысли не стоит ничего — у него нет никаких проблем, кроме перевозбуждённого Миры, от которого он хочет буквально всего. Это желание — в том, как Мага тянется и острую скулу в свою ладонь ловит, большим пальцем припухшие губы оглаживает и сминает на грани между знакомой ласковостью и лёгкой остротой каждого жеста. — Может, и решил. А может, это просто ты такой охуенный. Как знать, да? Вертящееся на языке горьковатое «Не Шопифаев, так тебя затрахаю», — зря, не надо, это вот сейчас вообще лучше не вспоминать, — Мага проглатывает легко, не задумываясь, куда легче, чем мог бы обычно. Тем более, если сейчас он хочет, чтобы на языке у него вертелось что-то совсем другое. Что-то тонкое, сильное, крепкое, и при этом всё равно такое аристократически, сука, прекрасное, как будто Мира спустился к нему лично и к ним в команду с трона какого-нибудь далёкого-далёкого датского королевства. Принц, сбежавший от важных государственных вопросов в обычную жизнь. Если Мага и торопится, то вот сейчас абсолютно точно в этом вина одного только Миры — нельзя так выглядеть, так облизываться и так смотреть, это просто, блять, незаконно. Незаконно и приводит к последствиям: пальцы жёстче на бёдрах сжимаются, в пределах разумного, приятного, а не болезненного, и Мага их к себе, наверх, тянет резко, а сам соскальзывает спиной по ткани, цепляясь коленями за край постели, вниз. И смотрит, как сущий чёрт, даром, что снизу вверх, когда своего почти добивается — того, чтобы бёдра раскинутые практически над его лицом зависли. А следом дёргается ещё совсем немного, и горячий, мокрый язык уже проходится широко, сильно и шершаво по тоненькому шовчику на поджавшейся от возбуждения мошонки, дальше, по промежности, до самого края стоппера, который в тот же момент пальцами сжимает, внутри прокручивает легко по смазке и вдавливает внутрь вот теперь сильно и точно, а не дразняще. Мира вскрикивает от неожиданности, рефлекторно заваливается вперёд, руками упираясь в простынь перед собой. Но вовремя выпрямляется и смотрит вниз, прямо в глаза чужие, которых почти не видно. В этот же самый момент он чувствует тёплый язык сначала на своих яйцах, а после там, где всё растянутое и влажное, заполненное до краёв пробкой. Мага снова на игрушку давит, проталкивая глубже, специально так, чтобы задевало простату, и Миру всего перетряхивает, он стонет громко, пальцами в своё бедро впивается. — С-сука… Сквозь зубы шипит Мира, он сам двигается вперёд, разводит бёдра шире и практически… Садится на чужое лицо. Нет, пока ещё не садится, но зависает прямо над ним, стараясь концентрироваться только на приятных ощущениях, а не на стыде и красных щеках из-за позы и ситуации в целом. Не то, чтобы они часто практиковали подобный вид ласк, но бывало. Всё-таки они друг у друга были первыми парнями, поэтому и узнавали все реакции тела на определённые действия тоже вместе. Так Мира узнал, что если подойти к Маге сзади, провести носом по шее, а потом укусить в мышцу, которая соединяет шею и плечо, то у Маги подкосятся ноги и он станет самым податливым в мире, хоть что из него лепи. Так Мага узнал, что от любых оральных ласк у Миры плавится мозг и отказывается функционировать сразу же, а вернуться в сознание он может только после оргазма или очень долгой передышки. Все реакции уже были знакомы и выучены, что Мирой, что Магой, но сегодня — всё ощущается по-другому. Потому что сегодня Мага намного смелее, ярче реагирует, Мага берёт своё жадно и быстро, как будто Миру у него отберут в эту же секунду, если он ничего не сделает. Потому что сегодня пальцы на бёдрах сжимаются так крепко, что, наверное, останутся следы, а сами желания Маги — пиздец возбуждают и совершенно точно неожиданны. Мира никогда не против экспериментов, тем более с этим человеком, но он правда рассчитывал на то, что у них сегодня будет какой-то... Очень спокойный, завершающий это турнирное безумие секс. А в итоге он практически сидит на чужом лице, сжимает пальцами свои бёдра и мелко трясётся от того, как сильно он хочет. — Мага, блять… Вытащи её. Ему бы постесняться хоть на секунду, но стыд умер примерно в тот же момент, когда Мира родился. Он бёдрами крутит перед чужим носом, буквально, и свободной рукой вплетается во влажные волосы между своих ног. Так хочется, так сильно хочется, что это желание даже никак не сформировать в слова, в связные предложения. Только одно в голове — хочу — а после блаженная пустота. Чернота одна, как в космосе, и тишина. Примерно то же самое творится и в другой голове. Нет, правда, наверное, план Миры имел место быть: будь всё как-нибудь иначе, Мага, чувствующий покалывающее чувство вины под рёбрами из-за того, что вообще вылез из своей берлоги и заставил из-за себя понервничать, был бы ласков до одури, он умеет, он может. Но пока — не так, а «так», вполне вероятно, ещё будет, когда он окончательно убедится в том, что всё, абсолютно всё это великолепие вместе с разведёнными перед глазами бёдрами принадлежит исключительно ему одному. Будет и ласково, и откровенно. Сейчас же — просьбу это выполнить. Ну, да, ту, что по форме что среднее между просьбой и приказом. Нравится ему, нравится жутко, когда Мира слегка командует, просит без стеснения, даже несмотря на то, что фарфорово-белые щеки сейчас совершенно точно краска заливает, когда стонет развязно и громко, шипит и за волосы вот именно так тянет, как будто Мага в этот момент — буквально единственное, что ему нужно. Только выполняется это всё не сразу. Сначала пальцы только тянут осторожно, и Мага смотрит — просто смотрит зачарованно на то, как чуть припухшие, покрасневшие мышцы, влажно хлюпая, выпускают игрушку на половину, сжимаются на ней судорожно. Терпеть заставляет, больше бёдрами крутить, а сам то прикусывает аккуратно, но сильно тонкую кожу, то вылизывает мошонку, втягивая в себя тонкую кожицу, новые вздохи выбивает. И уже потом, спустя долгие-долгие секунды издевательства, в одно плавное движение пробку на себя тянет, с совершенно потрясающим звуком, отдающимся пульсацией в собственном члене, от неё Миру освобождая. Вот теперь можно ещё больше. Ещё сильнее и ярче. Тернист и загадочен был путь от ровного паренька из Махачкалы до человека, который сам к себе на лицо вынуждает усесться другого парня, но это Мира, Мира, блять, любим до звёздочек в глазах, и с ним нужно так: пока растянутые края входа ещё не успевают закрыться, языком — прямо по ним, слизывая смазку с химическим привкусом, и сразу — внутрь, по нежной, чувствительной слизистой, вместе с тем, как хватка на бёдрах крепче становится и руки буквально вынуждают Миру теснее втереться в лицо под ним. Мира в эту секунду вообще забывает начисто, что они в отеле, что за другой стенкой спят, наверное, люди, что нужно быть потише, чтобы не возникало неудобных вопросов на утро от соседей и стаффа, хотя почти все из их команды знают о том, что между тройкой и четвёркой очень тесные отношения. Мира сидит на лице у своего парня, пока этот самый парень засовывает свой язык в него так глубоко, что мир белеет перед глазами. О какой сдержанности может идти речь? Опорой становятся волосы Маги, за которые Мира держится мёртвой хваткой. Он бёдра сводит, зажимая между ними голову, и шумно дышит, пытаясь вернуть себе… Себя же. Потому что невозможно, потому что Мира вокруг языка сжимается судорожно, пытаясь вернуть себе приятное чувство заполненности, а получает только острые, как иголки, вспышки возбуждения, которые простреливают пах с каждым касанием внутри. Хочется сильнее, больше, поэтому он совершенно не сопротивляется, когда Мага тянет его за бёдра ещё ниже, усаживая на себя полноценно. Мира только вздыхает прерывисто и жмурится, пытаясь контролировать себя, чтобы совсем уж не задавить человека. Единственная проблема заключается в том, что стоять и удерживать свой собственный вес на ногах тоже было довольно… проблематично, учитывая дрожь по всему телу. — Ма-ага, Маг… Б-блять, Мага... Этого всего пиздец как мало, оказывается. И попросить не может о большем, просто потому что любой звук, любое слово, которое он пытается собрать из букв, автоматически становится именем Халилова. Вот и остаётся, что звать громче и ёрзать активнее, сжимая в кулаке волосы. Просить даже не нужно — сейчас слышать собственное имя, которое Мира выводит на все лады, ещё приятнее, чем любую, самую откровенную и искреннюю просьбу, хотя к ним Мага относился с особым трепетом. А ещё просить не нужно, потому что он и так чувствует, чего Мира хочет. Не может не чувствовать, когда собственным языком ощущает, как скользкие, нежные мышцы сжимаются в надежде на заполненность, когда чужие бёдра стискиваются и дрожат в напряжении бешено. И всё равно не жалеет ни слюны, ни стараний, ни Мириных нервных клеток, сгорающих с каждой секундой в промышленных масштабах, на то, чтобы довести чувство недостаточности до грёбанного абсолюта, потому что сейчас хочет его такого: тронувшегося умом, немного обезумевшего, распалённого до предела, и хер с ним, со стаффом, соседями по номерам и всеми теми людьми, кто могут стать невольными свидетелями этого бардака. Мага хочет Миру с собой — туда, где у самого всё клокочет в заряженной эйфории. Эйфории, которую ему передал совсем, совсем другой человек своим очаровательным безрассудством, да, но вот об этом думать точно не стоит. Какая разница, почему и как, если оно есть? Если им хочется поделиться? Мага и делится. Как только шестым чувством, интуицией, воспитанной на идеальном понимании чужих реакций, где-то там, где стоны скатываются из жалобных в требовательные, смещается — но совсем немного. Мокрые губы, перепачканные слюной и смазкой, накрывают поджавшуюся мошонку, чтобы пропустить её внутрь целиком, перекатить яички на языке, вылизать, втянуть. А растянутого входа касаются пальцы: сразу два аккуратно, плавно, но без лишнего сейчас пиетета толкаются внутрь, с филигранной точностью задевая простату, но не останавливаясь — выбирая ровный, сильный ритм. И самое удивительное — от этого стонет, глухо, неслышно почти, но с абсолютно искренним кайфом стонет Мага, которому хорошо безо всяких ласк. Хорошо от чужой реакции, от вкуса, от руки в волосах, да так, что, кажется, даже внимания лично к нему пока даже не требуется. Мира плохо слышит окружающий мир, уши закладывает за ненадобностью, потому что все внимание мозга сейчас сконцентрировано на удовольствии, которое получает тело. Но стон чужой Мира расслышал бы, даже если бы был полностью глухим, потому что собственных нет почти, он в постели, если слов никаких в голове нет, тихий совсем обычно, сдержанный, себя контролирующий. Хотя, конкретно сейчас он его скорее чувствует, чем слышит, потому что по нежной коже мошонки такая мягкая вибрация от звука проходится быстрой и яркой пульсацией, от которой дёргается член. Мира рот не успевает закрыть, стонет — громко, развязно, и сам насаживается на пальцы. Хотелось бы задать себе вопрос — а хули его так кроет? Мира обязательно, непременно этим вопросом озаботится, но потом, когда-нибудь послезавтра, когда ноги перестанут дрожать, а они, кажется, не перестанут это делать вплоть до Сербии, когда окончательно отойдёт от произошедшего, от джетлагов и прочих радостей жизни. Мага так сильно возбуждает, всегда, в общем-то, но сегодня особенно сильно. Необычно. Мира себя чувствует так, как будто они заново начали встречаться. Когда от простой дрочки со слюной вместо смазки мир переворачивался с ног на голову, а во время оргазма приходилось держаться за что-нибудь — чаще всего за Магу, — чтобы не ёбнуться в прямом и переносном смысле. Сейчас же он чувствует себя так, как будто вот-вот готов кончить. Прямо так, с двумя пальцами, ритмично трахающими его, и с яйцами во рту Маги. Ну, возможно, слегка отодвинулся бы назад, чтобы кончить ему на лицо. Это личная Мирина прихоть, раз уж сегодня они оба хотят друг друга до дрожащих рук, ног и всех остальных конечностей. Мира дёргает Халилова за волосы, заставляя отвлечься от, несомненно, невероятно увлекательного занятия, и смотрит вниз, вздыхая судорожно от поблёскивающих даже в темноте номера губ. Сука, эти губы нужно запретить на законодательном уровне, потому что Колпаков любит их так же сильно, как ненавидит. Любит почти всегда, а ненавидит в те моменты, когда у него встаёт на них в неподходящем месте. А такое бывало. — Я хочу тебя, пиздец, — быстро тараторит Мира, моргая нервно и облизываясь, — Ил-или я сейчас-с кончу. Что действительно стоит запретить, не просто на законодательном уровне, а от лица Женевской конвенции, так вид Миры, требовательно глядящего сверху вниз, от которого все внутри сжимается, переворачивается и херачит солнышко, а член начинает ныть почти болезненно. Вообще-то, идея не самая плохая, и пугать ежа голой задницей особого смысла не было. Взбрыкнуть и довести до первого оргазма, чтобы потом уже плавно и мягко проводить до второго Мага мог бы. И в размышлениях над этим вопросом на лице у него сама собой складывается откровенно хитрого вида ухмылка, а пальцы не перестают двигаться внутри — только теперь мягко, плавно, почти задумчиво, больше распаляя, чем в действительности давая почувствовать хоть что-то. Но всё-таки — нет, сейчас хотелось Миру взять таким, доведённым до трясучки, до просьб, до того, чтобы даже на пальцы пытаться насадиться как можно сильнее и как можно глубже. И удерживать на грани до тех пор, пока это будет… Допустим, разумно. — Даже не думай. Отрываться от того, что он творит, Маге чисто по-человечески жалко. Потому что он не просто услугу оказывает, не просто хвалится своими умениями — куда там, если всему учились друг на друге, нет, ему правда в кайф абсолютно всё, и в том числе вылизывать эту нежную кожу, и смазку слизывать с чувствительного входа, и вообще всё, что угодно, с Мирой, сложно даже представить, что бы ему не понравилось в этом. И в этом немом сожалении он напоследок проходится широко языком по всей промежности, от шовчика на мошонке до острой косточки копчика, прежде, чем не без изящества выскальзывает из-под Миры. У него всего несколько секунд для того, чтобы решить, как он, как они оба хотят. И несмотря на то, что хочется всего яркого и сильного, близости, близости искренней, преисполненной смыслом, нужно не меньше. Поэтому Мага вертится, в считанные секунды прихватывает почти по-девичьи тонкую талию, чтобы Миру потянуть, к себе лицом развернуть, на постель уронить и накрыть собой, беспрекословно вклиниваясь между разведённых бёдер. — Без меня внутри никаких оргазмов. И губы улыбающиеся, почти смеющиеся тихонько целуют, целуют противоположно всем сильным, жадным предыдущим жестам крепко, но бережно, пока мокрая от естественной смазки головка члена проезжается по раскрытому входу, в большей степени раздразнивая, требуя ещё больше всех этих звуков восхитительных от Миры. За эти несколько секунд без прикосновений Мира понимает, что ноги у него совсем отказали. И если до этого была… поддержка в виде чужого лица, очень удобного, между прочим, то теперь, когда этой поддержки не стало, ноги позорно быстро разъехались в стороны и сводиться вместе не хотели. Хорошо, что Мага здесь. Что решил всё за него, хотя обычно Мире такое не нравится. Сегодня его слишком плавит для того, чтобы требовать что-то кроме «ещё» и «хочу тебя», а вот в другом состоянии он бы прогнулся в спине, встал бы на колени более уверенно и глянул бы из-за плеча, всем собой намекая на то, чтобы его взяли именно так. Но сегодня всё по-другому, смена позы Миру радует, и он разводит ноги, мелко подрагивающие, с довольным стоном встречая Магу между них. Поцелуями мягкими тушит себя, успокаивает, ну, или хотя бы пытается это сделать. Края входа раздражённые языком, смазанные смазкой и слюной, и открыты, Мира весь, полностью, с ног до головы выглядит как влажная фантазия — румяный, дыхание сбито, прижимается ближе сам и прижимает к себе. Бёдрами ведёт, сам проезжается по горячей и влажной головке, чувствует это слишком ярко и от этого закусывает губу, шумно выдыхая через нос. Как же хочется. И не только физической близости, хотя её, конечно, тоже, он буквально думает только о том, как Мага заполнит его одним слитным толчком, от этого узел в животе скручивается сильнее, но и о близости духовной. Магу хочется прижать к себе настолько близко, чтобы стало трудно дышать, уткнуться носом в его шею и замереть так. Наверное, только так Мире станет спокойнее и этот неприятный ком, вызванный ревностью, рассосётся и оставит его в покое. — Ты хотел прийти и с-сразу взять, вроде бы, — мягко напоминает Мира, улыбаясь по-лисьи. Он гладит Магу по загривку ладонью, почёсывая едва влажную кожу, теперь не от воды, а от пота. Любуется откровенно, потому что не может не любоваться. Иногда ему становится страшно от того, насколько сильно он влюблён в этого человека. Так не было ни с кем, никогда, Мира вообще не думал, что способен на такие глубокие чувства. А потом случился Мага со своими невозможными губами, с шутками, со взаимопониманием с первого же разговора и Мира без вести пропал. — Давай, Маг, я готов. Я хочу, — ногами обвивает за поясницу, благо, ноги длинные и позволяют скрестить лодыжки за чужой спиной, и давит пятками, почти вжимая в себя, — Пожалуйста. — Как ты там говоришь-то? Тише, мальчик?.. — Мага ухмыляется беспардонно. Вглядываясь в это лицо, в эту улыбку хитрую, сцеловывая её с губ короткими касаниями вместе с просьбами, чувствуя Миру всем телом, окончательно решает: да, вот сегодня так правильно. Сегодня гораздо больше он хочет Мире в глаза смотреть, каждую деталь, каждую эмоцию, каждый залом тоненькой морщинки между бровей впитывать и любоваться, хотя есть и другие любимые позы, вроде бы, более откровенные, открытые, привычные им, уже давно друг к другу не то, что телом, а сердцем прикипевшим. Он, блин, Миру любит. И если тому сложно было поверить, что на нечто настолько глубокое вообще способен, то Маге, пацану из суровой ортодоксальной Махачкалы, первое время крышу и вовсе рвало самым жестоким образом, особенно, когда понял, что Миру не просто хочется в потоке, в моменте, в ресурсе, нет — Миру хочется всегда, себе, в свою кровать и в свою жизнь. Но вот так вышло, и слава богу, он не очень сложный по своему устройству человек, чтобы слишком долго метаться во внутренних конфликтах — для него все это слишком сложно. Просто со всеми этими ебучими турнирами и тотальным факапом Мага совсем замотался. И забыл, что даже Мире, его Снежной королеве, нужно внимание. И ему самому оно тоже нужно безумно, из вполне конкретных рук, вот этих, которые по загривку гладят и чешут так правильно. Хорошо, что каким-то образом на этот раз ему удаётся вспомнить о своём парне и о себе раньше, чем обычно, и возвращением всех долгов он, в общем-то, сейчас и занимается, пока чужую лёгкую торопливость гасит, касаясь губами скул, шеи, плеч, расплавляя окончательно Миру у себя в руках. Между поцелуями шепчет сбито что-то о том, какой Мира красивый, какой хороший, горячий, но этого не разобрать почти — выходит распаляюще-размеренный фон тому, как сам себя и Миру до цугундера доводит вроде бы жесткими почти, сильными, но тягучими ужасно прикосновениями, трением кожи об кожу. А следом, текуче и плавно, одной рукой чужую спину обхватывает под поясницей, к себе навстречу выгибает, другую ладонь под чужим затылком умащивает, все тело удерживая и для себя раскрывая окончательно. Ключицу тонкую, вычурно-броскую, такую хрупкую прикусывает и вперёд толкается, на этот раз — безошибочно, точно, по легко поддающимся, но таким, сука, всегда, каждый раз безумно тесным мышцам внутрь, в жар, во влажность, разом — до самого конца, на протяжном низком стоне. Стоне, который срывается в отчётливое, неожиданное, вроде бы, никак не применимое обычно к Мире, но рвущееся с языка: — Хороший. Мой хороший. Миру плавит от внезапной волны любви и нежности, которая на него обрушивается, как цунами. Именно цунами — мощно, сильно и неожиданно. Хватка всё ещё остаётся крепкой, Мага всё ещё жадный до невозможности, но это всё приправляется невероятной чувственностью, которая топит Миру без остатка. Он сам выгибается навстречу рукам, вплетается пальцами Маге в волосы, прижимает его к себе крепко, не оставляя даже возможности выбраться и куда-то уйти. Когда Мага входит до конца, бёдрами к бёдрам прижимается, Мира сжимает его внутри и замирает так, выдыхая наконец-то удовлетворённо и расслабленно. Любые слова сейчас кажутся лишним. Да запнётся на половине, залипнет в очередной раз на тёмных волосах, которые слегка вьются на концах, зависнет, когда Мага мягко толкнётся внутри, не выходя практически, и вся прелесть этих слов потеряется. Поэтому Мира предпочитает показывать всё языком тела. Губами прикасается к виску взмокшему, оставляет поцелуи легкие, невесомые, рукой гладит по спине, тянет на себя, чтобы Мага двинулся внутри, и снова стонет, только чуть громче. Ладонью, что волосы перебирает, ведёт ниже, челюсть подцепляет уверенным жестом и вскидывает чужую голову, чтобы в глаза посмотреть. Напротив — всё та же бездна, поглощающая, жадная, но Мира, кажется, видит другую её сторону. Ту, которая готова отдавать с той же жадностью, что и берёт. — См-смотри на меня. На меня. Шепчет сбивчиво, гладит большим пальцем по линии челюсти, расслабляя напряжённые мышцы. Мира облизывает губы и еле заметно кивает, позволяя продолжить. Халилов слушается. Слушается, потому что иначе для них невозможно. Вот это короткое «смотри на меня» для них обозначает буквально всё, что оба хотят слышать. Там, в этих словах, и во взглядах обоюдных, каждый раз, каким бы секс ни был, отыскивается признание в любых чувствах, хотя для живых, звучащих слов, у них как будто бы ещё нет места. Мага смотрит, не отрываясь, даже когда ластится под руку Миры, шею выворачивает, чтобы больше этих поглаживаний собрать, губами зацепить тонкие, музыкальные пальцы. И когда толкается вперёд, пока ещё аккуратно, мягко, глубоко, все больше создавая чувство наполненности, чем двигаясь по-настоящему, тоже смотрит. На то, какой Мира, на этот румянец на фарфоровых скулах удивительно трогательный, на то, как губы узкие, но пухлые влажно приоткрываются от наплыва ощущений, на то, как зрачки расширяются. И убеждается ещё раз: как бы то ни было, он в Мире весь — целиком, по горло, по самую макушку. И сам не замечает, в какой момент рука из-под спины на чужое бедро скользит, чтобы ещё теснее было это всецелое объятие, а тело прижимается ближе, так, что можно почувствовать зажатый между животами член, напряжённые соски, горячую кожу — полностью. Хорошо. Не просто тепло или уютно — горячо до невозможности, до разрыва сердца, и так терпко и плавно, тягуче одновременно, что Мага просто теряется в реальности, весь сосредоточенный, сфокусированный, наконец, на том, чем нужно — на Мире, а не на собственной тревожности. И даже не сказать, в какой момент он отпускает себя, позволяя толчкам становиться сильнее и резче, не быстрее — жестче, с оттягом, и преследуя при этом именно сегодня одно только чужое удовольствие, потому что своё собственное — там, в нём, за ним. В том, чтобы Мире было с ним хорошо, а не нервно, как это уже случалось сегодня. Если Мага теряется в реальности, то Мира вообще из неё вылетает нахрен, держась в этом мире только из-за, для и ради Маги. С первым же движением, осторожным, неторопливым, но таким до одури правильным, тело расслабляется. Как будто его всего, целиком, окунули в горячую ванну, только вместо воды везде ощущалось присутствие Халилова. Где не могли достать руки, там гладил взгляд, а где взгляд не доставал, там подключались руки. Мире очень хочется закрыть глаза и растворится в этих ощущениях полностью, но он смотрит в ответ. Потому что нужно, сегодня — необходимо. Видимо, эта небольшая ласка, которая присуща им обычно, нужна была для того, чтобы мозг Миры не перегрелся, как процессор в компьютере и не выключил весь остальной организм. Потому что когда Мага начинает более резкие толчки, мир вокруг в целом перестаёт существовать, сужаясь до одного конкретного человека. Мира только успевает облизывать губы, пересыхающие от тяжелого дыхания и шумных вздохов, и держаться всем телом за Магу. Ему — пиздец хорошо. Член внутри приятно заполняет, головка бьёт по простате с каждым движением, снаружи он трётся своим членом о Магу, размазывая по животам естественную смазку, что создаёт дополнительную стимуляцию. Так распирающе хорошо, что это чувство полного удовлетворения собирается даже не в паху, как обычно, а где-то в грудной клетке. Раздувается, заполняет не только грудь, но и живот, горло, всё тело, постепенно, с каждым толчком всё больше и больше. Мира, блять, скучал по этому и совершенно не стыдится в этом признаться. По крайней мере, себе. Мага и так всё видит, потому что смотрит неотрывно, как и попросили. Видит, как на лице Миры улыбка растягивается, сытая, довольная, как он уже не просто держит за челюсть, не позволяя отвести голову, а ногтями ведёт обратно к загривку, царапая. Как Мира руку свою на чужую кладёт, бедро обхватившую, и гладит пальцы совершенно ласковым и нежным жестом, который вообще не сочетается с тем диковато-рваным темпом, который они взяли. Миру всё устраивает, вообще всё, Мира выгибается и стонет откровенно, когда Мага входит особенно глубоко. Его эта близость одновременно расслабляет, плавит, как мороженое на солнце, и заряжает невероятным потоком энергии. Хоть сейчас иди и не то, что Мажор, сразу Интернешнл выигрывай. К сожалению, или к счастью, Мира не уверен, что сможет куда-то от Маги уйти. В ближайшее время. И не то, чтобы Мага всерьёз смог бы решиться куда-то уйти. Зачем? Просто — зачем, если тут, с Мирой, внутри него ему потрясающе так, что, кажется, больше ничего вообще не требуется? Он тоже чувствует это. По-своему: со стороны видит, как Мира словно бы изнутри наполняется плавким жаром, жидким и тягучим, как сжимается на нём в такт до посветлений перед глазами, как его согревает в ответ тихой, не отвлекающей, а дополняющей общую картину лаской, и, правда, ощущает себя так, словно в нём заряда хватит и на Миру, и на то, чтобы идти и сворачивать… Горы, прости господи. Поэтому отдаёт. Отдаёт с каждым движением, когда выскальзывает почти полностью, оставляя за собой ноющую пустоту недостаточности, и рывком, уже — несдержанным, но все ещё таким же ровным, ритмичным, заполняет снова. Времени нет, пространства нет, ничего вокруг нет — только Мира, которого нужно в себя укутать, запрятать целиком и полностью, чуть ли не под кожу свою впаять для того, чтобы весь этот неуемный объём энергии применить по единственному верному назначению. Срывается всё равно. В какой-то момент, когда всё тело заполняет одно и то же густое, растущее комом удовольствие, срывается, не может больше просто смотреть: зарывается носом, губами в тонкую кожу шеи, ниже поцелуями спускается, задевая разворот ключиц, ямочку между ними, вылизывает её, вжимается так, будто сквозь все покровы внутрь, в кости, в сосуды вплавиться не то, что хочет, а теоретически даже может. Ищет, и не находит способа для того, чтобы целиком и до конца всё выплеснуть, что в нём для Миры есть, но так сильно старается, что сам урчит, рычит почти глухо, ускоряя темп неминуемо. Что-то шепчет, кажется. Зовёт Миру и хорошим, и самым лучшим каким-то неразборчивым шелестом, совсем этого не стесняясь, как и того, что сердце в груди теснится наполненностью. И только потому, что чувствует, как всё туже затягиваются узлы в паху, как поджимается всё внизу, ловко проскальзывает ладонью между своим и чужим животом, чтобы увереннее и плотнее накрыть истекающий смазкой член, подстроить рваные движения под свой ритм, подтолкнуть туда, к краю, Миру первым, беспорядочно исцеловывая и легко прикусывая буквально всё, что подворачивается под губы. Кажется, именно эти едва слышные комплименты залечивают вообще все раны, которые есть сейчас. И от турнира этого ебучего, и от сегодняшнего вечера в том числе. Такая… Своеобразная терапия через секс и безусловную любовь, которая в этом процессе льётся рекой. И он, кстати, совершенно не против того, чтобы Мага таким способом доказывал, что Мира самый нужный самый лучший и лучше всех принимает его. Где-то в глубине души он даже любит, когда Мага косячит, потому что после его залюбливают абсолютно всего — изнутри, снаружи, тело, мозг и душу. Мира рукой волосы крепче сжимает, голову запрокидывая и наконец-то жмурясь до разноцветных кругов перед глазами, как и хотелось. Мага отвёл взгляд первым, не выдержал, но Мира не собирается его за это осуждать. Он бы и сам не выдержал больше, веки уже трепетали, сами закрываясь. Лучше им не смотреть друг на друга во время оргазма, потому что Мире кажется, что у него просто лопнет задняя стенка в сердце и он скончается на месте. Он срывается на один-единственный тихий стон, ногтями короткими впиваясь в затылок чужой. А потом кончает, когда Мага цепляет ногтем уздечку. Хрен его разберёшь, специально или случайно, но Мире, честно, вообще не до этого. Он судорожно сжимается вокруг члена, выплескивается в несколько коротких движений себе на живот и Маге в кулак. Дрожит крупно, сбито, потому что Мага продолжает вбиваться внутрь, по чувствительной сейчас простате. Мира его не отталкивает, только ближе прижимает, сам насаживается. Сегодня хочется так — на грани между болью от гиперстимуляции и всепоглощающим удовольствием от неё же. — Блять, Мага-Мага-Маг… — зовёт тихо, жмурясь. «Пожалуйста, кончи для меня» — не говорит, потому что язык не слушается, хотя в голове крутится только эта мысль и больше ничего. Абсолютная пустота и желание прочувствовать чужой оргазм. Этого достаточно, чтобы Халилову удалось отпустить себя полностью. Мира его зовёт, Мира его рядом с собой удерживает, Мира сжимается так сильно, так сладко, что каждая вибрация в его собственном теле отпечатывается, а значит, сегодня — так, сегодня он внутри останется, совсем близко, совсем тесно, пусть обычно во имя благоразумия и заботы они выбирали и другие пути. И говорить Мире, чтобы быть понятым, ничего не нужно. Достаточно языка жестов, его личного, с которого Мага переводит на привычный, человеческий, профессионально — разве что диплом никто не выдал. Мира невозможный. Невозможный в этой дрожи, в чувственности какой-то запредельной, в этих тонких вскриках, такой доверчивый, как ни с кем, нужный и мягкий, весь податливый до ломоты в сердце, в лёгких. И всё, что выходит с ним сделать — сжать, сгрести в свои руки как попало, стиснуть до хруста костей и суставов, прикусить кожу, обтягивающую ключицу, почти наверняка до явного следа, вбиваясь последними, короткими, бешеными толчками, преодолевающими судороги тесных мышц. А потом — всё. Всё, Мага, сдержанно тихий до последнего, стонет чисто, ясно и низко, дёргается всем телом, в спине выгибается, толкаясь так глубоко, как только может, и сперма заливает чужое нутро мощными толчками, обжигает нежные стенки, заполняет до предела, пока с губ чужое имя срывается заполошно. В голове остаётся только блаженная пустота, чистота, ясность. Полный порядок: вот Мира, Мира только его, целиком, полностью, и Мира об этом знает, и им обоим хорошо до невозможности, до потери всякого контакта с окружающим миром. Всё, на что остаётся полыхавшего запала — потянуться наверх, найти чужой приоткрытый рот, прижаться к его уголку щемяще благодарно, бережно, и уткнуться лбом в чужой висок, выдыхая довольно и обессиленно. Вообще-то Мира обычно не очень приветствует окончание внутрь. Куда угодно, но не внутрь, потому что вымывать всё это долго, оно остывает и ощущается так себе, склизко, неприятно, и вообще… Но иногда, как сегодня, например, его это неожиданным образом торкает. Да так сильно, что перетряхивает всего, целиком. В возбуждённом и разжиженном мозгу плавает только одна мысль — о безусловной принадлежности. И Мира ей следует, растекаясь по кровати, придавленный Магой. Как же это охуенно. Мира по спине взмокшей гладит, едва-едва касаясь кончиками пальцев кожи. Дыхание у обоих сбито к чёрту и им нужно хотя бы минутка, возможно, две, чтобы восстановить его. И хоть Мага тяжёлый, хоть внутри всё пиздец чувствительное, а он всё ещё внутри, Мира его не прогоняет. По крайней мере до того, как кожу на животе не начинает стягивать от высыхающей спермы. Тогда приходится Магу чмокать в лоб, отодвигать от себя, и, улыбаясь, шлёпать по бедру лениво. — Я щас надолго в душе застряну. Иди первый. Мира бы мог позвать Магу с собой, но, во-первых, душевые кабинки в отеле невероятно маленькие и даже сам Мира туда не всегда помещается, со своим-то ростом, во-вторых, зрелище будет не из приятных и эстетичных, а, в-третьих, мягкого, тёплого и влажного Магу после душа захочется снова, а им вставать рано. Лучше по отдельности, так и для нервов спокойнее будет, и для остальной команды. А ещё наедине с собой, под теплыми потоками воды, можно успокоиться самому окончательно, выйти из душа уже полусонным и нырнуть к Маге под бок, вместе с ним закутываясь в одно одеяло. Сегодня у них всё, как раньше, значит и спать лягут под одним одеялом, как раньше. Мира разворачивает Магу к себе спиной, тот не особо сопротивляется, и обнимает, грудью прижимаясь к лопаткам, коленями к подколенным впадинам, полностью, весь прижимается. Целует в затылок и расслабленно выдыхает. — Спи, Мага, — бормочет Мира. Затихает ненадолго, вслушиваясь в шумное дыхание Халилова. Убеждается в том, что тот уже совсем спит. Вглядывается в него долгим-долгим спутанным взглядом, пока губы трогает мягкая улыбка, уникальная и настолько редкая, что её мало, кто вообще в этом мире видел. И роняет то, чего никогда не говорит Маге, пока он в сознании, словно сокровенный секрет, хотя на самом деле это совсем неправда: — Я люблю тебя.