Гора идёт к Магомеду (и не только)

Вернувшись домой, в Сербию, Мага с удивлением осознаёт потрясающую по своей простоте и глубине мысль: с провалом на Мажоре жизнь вообще не закончилась. Более того, и это, может быть, звучит даже забавно отчасти, на буткемпе он внезапно чувствует себя ещё более целым, чем в тот момент, когда собирал вещи в Перу. И с каждым проходящим мимо днём, большая часть из которых сопровождается отсиженной в практисах задницей, даже начинает понимать, почему. Как-то так выходит, что вместо памятного магнитика или идиотской сувенирной кружки, кепки, чего угодно, Мага привозит себе из Лимы настоящего друга. Нет, понятное дело, они все, включая стафф, часто воспринимающийся не то старшими братьями и сёстрами, не то воспитателями в детском лагере, остаются друзьями и товарищами. Но всё-таки — тиммейт, сопартиец, грубо говоря, и друг отличаются друг от друга по смысловому содержанию принципиально, и даже ему, приземлённому дураку из далёких дагестанских гор это ясно. С того памятного вечера, которым был похоронен проигрыш, в его жизни вдруг становится как-то удивительно много Дениса. Он везде: с утра подсовывает тик-токи, которые почему-то очень надо показать лично, чтобы «я посмотрел, как ты треснешь», в пабликах подпёздывает под ухо, да так, что свои, личные шутки завязываются сами собой, вечером зовёт то посмотреть какой-то очередной «очень крутой, блин, Маг, там такое вытворяют» матч, то просто что-то достаточно тупое, угарное и низкосортное, что вполне могло бы интеллектуально оскорбить того же Миру, но здорово разжижает и радует. Они даже переписываются. Находясь в одном буткемпе, переписываются на серьёзных щах, и слово за слово Мага вывалил в обмен на чужую почти всю подноготную о себе — какие-то байки из детства, что-то совсем личное, и разве что отношений не касается. То ли повода не появляется подходящего, то ли не хочется даже думать о том, как выйдет, если Сигитов окажется настроен как-то негативно. Но это и не мешает. Маге с Денисом почти как с Мирой. Только по-другому. И по-дружески. Настолько на доверии и просто, что Мага как-то незаметно для себя, ловя какой-то очередной характерный для себя и легонький тильт, навостряется сам идти к Дену, чей зубодробительный, вымораживающий оптимизм вообще не оставляет шанса на то, что Мага продолжит ебать себе голову. И плохого в этом, как будто бы, ничего нет. Как на взгляд Маги — так точно, у него словно наконец-то всё встает точно по своим местам, складываются вместе в жизни любимый человек, дорогой друг, который, как в детстве в школе, всегда поблизости, любимое занятие. За этой эйфорией вновь обретённого порядка в жизни Мага совсем перестаёт замечать, в какой момент он заигрывается. В какой момент попиздеть с Сигитовым для него становится так же интересно, как провести время с Мирой. И вроде бы, кажется, ну что такого — да, вместо того, чтобы выбирать со своим парнем киношку на вечер, он уходит в другую комнату, чтобы завалиться обратно в первом часу ночи. Так ведь не каждый раз? Они вместе, у них всё хорошо, Мага просто не ведёт счёт и не пытается играть в счетовода-бухгалтера, чтобы на деревянных кругляшках сводить дебет с кредитом, а время, проведённое с Мирой, со временем, проведённым с другом, неожиданно по-новому для него открывшимся. Он вообще много, чего не замечает. Но по собственным ощущениям всё выходит складно, хотя иногда и думается, что было бы здорово, если бы можно было собрать Миру и Дениса в кучу. А так не получается. Получается только почему-то навести напряжённую атмосферу, в которой Мира косится недобро, язвит больше обычного, хотя вполне шутливо, а Денис просто наблюдает за этим с каким-то лёгким привкусом удивления, непонимания. Один раз они даже, кажется, по этому поводу почти ругаются — Мага вякает что-то по поводу обидной шутки в адрес Сигитова, но кончается всё бурными и старательными извинениями. И всё же в подобном темпе Мага, не прикидывающийся, а упорно и всамделишно остающийся глухим, слепым и в целом довольным жизнью, существует до самого Берлинского Мажора. Балансирует, ловит момент в потоке, в ресурсе, приучаясь только хоть немножко фильтровать случающиеся всё чаще перед Мирой «А вот Денис рассказал…» и тому подобное. А потом — очередной перелёт с какими-то смутными надеждами на то, что хотя бы в этот раз они не вылетят в плей-оффе, выучив и разобрав все свои предыдущие ошибки, просёры и проёбы, наляпанные в Лиме. Они едут на пару дней раньше — с запасом на адаптацию, подвыдохнуть, морально расслабиться перед турниром и вообще почувствовать себя людьми. И апрельская Германия встречает их, как положено — легкой свежестью, прохладой, постепенно готовящейся зацветать зеленью, но, в общем-то, Маге до того никакого дела нет. Он уже вкатывается в своё предтурнирное состояние полной сосредоточенности на задаче — пока мягонько раскладывает его в себе, как вещи из чемодана, но хмурится и залипает чаще, чем обычно, и потому, вроде как, совсем не планирует на широкую ногу пользоваться свободным временем, да даже вообще выбираться куда-то. Приятно, что Мира оказывается с ним в этом вопросе, вроде как, солидарен. И чуть ли не половину дня они тратят на то, чтобы закрывшись в номере, лениво изображать сплетенных между собой тюленей перед экраном ноутбука. Да так, что к вечеру Мага по своим ощущениям почти превращается в ленивое желе, которое уже совсем не ждёт сторонних вторжений и абсолютно забывает, что в его жизни теперь есть человек, который вот именно за них и отвечает. Когда раздаётся стук в дверь, такой же, как всегда, блин, бодро-оптимистичный, — реально, иногда Денис кажется тем самым мемным «Как радостно в душе», — он даже не сразу соображает, в чём дело, и Мирины конечности с себя перекладывает на постель с коротким: — Щас, гляну, погоди. И идёт открывать эту самую дверь, уже по пути примерно догоняя, кто бы это мог быть и зачем, но ещё не до конца определяясь с тем, как он к этому конкретно сейчас относится. На самом деле, у всей этой предыстории длиной в пару месяцев есть вполне логичное обоснование. Дениса просто… Прорывает. Как будто всё это время, что он проводит в коллективе до Лимы, это что-то про… Неопределённую определённость и определённую неопределённость самого себя в команде. Вроде бы как бы все такие классные, доброжелательные, каждый со своими тараканами, но одни других веселее, и всё равно всё это преследуется каким-то легким налетом самоощущения в духе «я тут лишний». Не потому, что он какой-то не такой и его не любят, нет. Просто все уже настолько… Знают друг друга как облупленных, будто всё это — семья, а он — тот самый жених дочери, которому вроде и котлеток накладывают, и пюрешку от всей души добавляют, но наблюдают пристально все — от отца семейства до маленького младшего братика. И напряжение копится… Невидимо. Словно шампанское в постепенно взбалтываемой бутылке, которую еще каждый раз ощутимо потряхивало с каждым негативным комментарием на ютубе, в чатах твича или под новостями на сайберспорте в его адрес. Не то, чтобы это прям сильно и глобально парило, но в этих условиях неопределенности посреди чужой страны, где ни близких, ни друзей, никого этих самых бульков в бутылке очевидно добавляло. А потом… бутылка наконец вскрывается, окатывая весь окружающий мир пушистой густой пеной, в которую превратилось практически всё содержимое. Окружающий мир кажется Тихим океаном, а жертвой, которая весь этот взрыв порождает — Мага. Подпустивший к себе ближе обычного Халилов, в котором внутренний тактильный пёс находит преданного друга с первого взгляда под новым углом и прицепился намертво, виляя хвостом при первом же появлении на горизонте. И не сказать, что Мага был сильно против. Наоборот, Денис даже не обращает внимание, в какой момент его даже стало не нужно звать — он сам начинает заваливаться в комнату нового мидера — иногда с конкретной целью что-то показать или поделиться очередной гениальной идеей связки, которую обязательно нужно будет обкатать на квшках, а иногда и просто по привычке — ввалиться, плюхнуться поперек кровати с телефоном и залипнуть до тех пор, пока Сигитов сам не одарит его вниманием и чем-нибудь новым и любопытным, даже если это будет какой-то дурацкий мем или видос с тиктока. Но сейчас у Дениса есть нечто гораздо лучшее, чем какой-то проходной видос. Мысль прилететь на пару дней раньше, чтобы посмотреть что-то кроме отеля, арены и павильонов в которых будут проходить медиадни, была просто гениальной. Как и идея изнасиловать гугл и найти что-то интересное, нестандартное и попадающее в категорию «нужно посетить срочно, потому что потом за такое Дима кастрирует и оторвет голову одновременно». И именно с этой идеей он вваливается в чужой номер, чуть не наваливаясь на дагестанского оффлейнера с порога, едва входная дверь распахивается перед лицом. — Бля, Мага, я такое место нашел… Нет времени объяснять, собирайся, мы идём, и отказы не принимаются. Колпаков с тихим вздохом отставляет ноутбук на кровать и подбирает под себя ноги, утыкаясь в экран телефона. Вездесущий Дэн с его бесконечной, неуёмной энергией. Мира сначала искренне думает, что всё в порядке. Но навязчивые мысли постоянно бьют в темечко, подсказывая о глобальных изменениях, происходящих в команде. И не заметить эти изменения мог только глухой, слепой или человек, который никогда не знал Магомеда Халилова. А вот Мира знает его, как никто другой, и это же знание убивает. Потому что в бесконечных шутках, подколах, во времени, которое Дэн и Мага проводят вместе, в том, как они сближаются с каждым днём всё больше Мира видит… Себя же. Точнее, их с Магой, в самом начале их общения. Те же маркеры, Мира предлагает посмотреть вечером фильм — Мага говорит, что уже договорился с Дэном и не может, но завтра обязательно посмотрят. Мира предлагает покатать вместе паблики на других аккаунтах, просто ради веселья — Мага говорит, что сегодня они с Дэном отрабатывают какую-то новую связку. И много-много-много таких мелочей, в которых раньше фигурировал Мира в качестве компаньона, теперь в них же фигурирует Дэн. Но Мира старательно это игнорирует. В конце концов, Мага всё ещё был с ним, почти столько, сколько обычно, проводит с ним время, а с Дэном держится в границах дружбы. Очень тактильной, по мнению Колпакова, но дружбы. И как хороший партнёр, Мира позволяет Маге тратить почти всё своё свободное время на Дениса. Новый друг, не совсем новый, но заново открывшийся человек, естественно, что Маге захочется с ним проводить больше времени. По крайней мере, Мира надеется, что эта обсессия со временем пройдёт и всё встанет на свои места. А пока он может посвятить освободившееся время себе, каткам в карты по ночам, потому что Мага в комнате Дэна смотрят какие-то матчи, смеются, трогают друг друга или… Чем там, блять, они ещё занимаются. Только время идёт, но ничего не меняется. Берлин маячит на горизонте событий, а Мага с Дэном — маячут перед глазами Миры, раздражая каждый раз. Он даже не может точно сказать, на что именно злится. Кажется, что на всех, на всё и на себя одновременно. Его злит, что Дэн такой неугомонно весёлый даже в десять утра дождливого сербского вторника, злит, что Мага первым делом, после утреннего поцелуя, мчится не с ним в практис, а в комнату к Дэну, что-то там показывать и рассказывать. Злит, что он ничего не может с этим сделать, потому что Мага сам в праве выбирать, с кем и сколько ему общаться. Злит, что он ревнует, как маленький мальчик. Поэтому Мире только и остаётся, что хмурить брови и всё время катать с Ильёй, который хоть и видит происходящее, но тактично молчит. То ли слова подходящие подбирает, то ли в принципе решает не лезть в этот эпицентр бури, которая разворачивается на буктемпе. И вот — Берлин. Новый турнир, новая возможность показать себя, отмыть репутацию после Лимы. Из-за того, что их привозят чуть раньше, чем нужно, у них появляется несколько свободных дней, которые Мира искренне надеется провести с Магой в практисе. Или не в практисе, но с Магой. И вроде бы даже получается, первый день они почти весь проводят даже просто в поле зрения друг друга, двигаясь только чтобы затянуться электронкой или сходить в туалет. Идеальный выходной. Если бы не вездесущий Дэн с его бесконечной, неуёмной энергией. Мира глаза закатывает, еле удерживая себя от раздражённого вздоха. Не хватало ещё, чтобы Денис зашёл в номер и начал пиздеть с ним. Мира, правда, старается, очень старается, но даже он не железный. А в очередной раз ссориться с Магой из-за Дэна — увольте. Было, не понравилось, больше не надо. Поэтому Мира просто лежит и ждёт, пока Мага развернёт Сигитова и пошлёт куда-нибудь подальше, в его номер, например, а сам вернётся под бок и они продолжат страдать хуйнёй. Почему-то сомнений в том, что Мага именно так и сделает, у Миры нет. А у Маги нет сомнений в том, что Мира слышит каждое слово Дениса — номер не настолько большой, чтобы звук затерялся. И это вообще не проблема, скрывать-то ему нечего. Но… Все же слышали эту тюремную байку про два стула, да? Мага тоже слышал. Но как-то не думал, что однажды настанет его время выбирать между пиками точёными и хуями дрочёными. Нет, конечно, выбор-то очевидный должен быть, члены всё поприятнее, вот только Мага в ситуации ещё более дебильной: очень сильно нравится ему и то, и другое, и сесть на оба стула разом хочется как можно более комфортно, чтобы, значит, общее ощущение заполненности сопровождалось острыми впечатлениями, а разобраться в том, как это сделать, умишка не хватает. Да и вообще не очень понятно, как выбирать между любимым человеком и другом, об энтузиазм которого, подпитанный, очевидно, неутомимым шилом в жопе, вот прямо сейчас традиционно раскалывается с полпинка, ещё даже не разобравшись, куда его тянут-то. Между двух огней, между Сциллой и Харибдой, между… Как там ещё говорят? Да похер. — Так. Экскурсовод-террорист, давай, зайди, у меня Мира. Заставлять гостя тусоваться на пороге — не вежливо, его так дома учили и воспитывали всю жизнь, в конце-то концов. Поэтому, прекрасно понимая, что вот сию же секунду он точно не сорвётся, Мага уже по привычке на чужое широкое плечо руку закидывает и тянет за собой внутрь, в номер, чтобы… Хуй его разбери, чтобы что. Но прогонять Дениса никуда он точно не собирается. Ему неловко. Правда, очень неловко. В желудке прямо роится ощущение того, что Мира будет недоволен, что он поворачивает как будто бы куда-то не туда, куда следовало бы, но в конце-то концов, какого фига? Он ведь не делает ничего плохого. Нет, просто не умеет отказывать вот конкретно этому чокнутому. И не хочет учиться, если честно. — Мир, тут это… Что «это», Мага натужно формулирует, перетекая взглядом с Дениса на лежащего на кровати Миру и уже чувствуя чувства, а также расстояния, на которые он в случае провала коммуникации может быть послан. — Товарищ мидер зовёт карту изучать. Вот. Может, вместе, а? Ну… Если не против никто. И куда, кстати, ты скажи всё-таки? — уже снова к Сигитову обращается, слегка растерянно от невозможности определиться с собственным отношением к ситуации глядя. По спине Дениса бегут мурашки. Не приятные, щекотливые, как это обычно бывает, когда они пиздят друг друга подушками в лучшем стиле ванильных девятиклассниц, не сойдясь во мнении по поводу закрывающего пика на отсматриваемой карте. По началу, кстати, это даже слегка смущало, а потом ничего — вошло в приятную привычку. Но сейчас это что-то другое. Холодное и скользковатое, неприятно царапающее остроконечными снежинками позвоночник в районе поясницы. Мира, конечно. Нет, Денис искренне тепло относился ко всем своим товарищам по команде, но если все остальные были просты и понятны, как два пальца, то с Мирой… С Мирой всё было гораздо сложнее. Гораздо более молчаливый за пределами тимспика, держащий, кажется, слишком много там, себе на уме, к нему было найти подход сложнее всего. И, кажется, в целом он не был найден до сих пор. А ещё было отношение. Нечто, что Сигитов не может описать словами, но вибрирующее в воздухе и отпечатывающееся на коже такими ощущениями, которые он испытывает прямо сейчас. Вообще, его искренне удивляло и удивляет до сих пор, как Мага, такой тактильный и бешеный — почти как он сам, только с нотками меланхолии в отличии от матёрого сангвиника, так близко общается с этой неприступной снежной королевой, которая сейчас скользит по нему каким-то очень… Своеобразным, не поддающемся никакому описанию взглядом, но которого почему-то очень хотелось бы не чувствовать, если бы была такая возможность. И да, где-то внутри что-то протестующе орёт — нет, оно нам не надо, не хочу, не буду, кулачками по полу а-та-та, но, увы, ему не три года и сделать так в реальности он не может, поэтому изо всех сил держит лицо, натягивая фирменную беспечную улыбку, но взгляд предусмотрительно удерживая на потерявшемся в пространстве оффлейнере. — Пить из унитаза самое крепкое в мире пиво. Мага, ну, пятьдесят семь градусов, когда ещё попробуем? Сейчас игры начнутся и мы за такое такой пизды получим, что играть будем стоя. Погнали, пока есть возможность. Мира затягивается электронкой, переводя усталый взгляд с Маги на Дениса, и выдыхает дым тонкой струёй в потолок. В целом, его худшие ожидания оправдались — Мага Дэнчика не то, что не прогоняет, а запускает в номер, так ещё и уговаривает пойти на неизвестную авантюру всем вместе. И, честно, у Миры ноль предъяв к Денису, как к игроку, как к мидеру, как к сокоманднику, он всяко приятнее Сани будет, да и шутит иногда смешно. Но как к человеку у Миры к нему было много вопросов, и ни один из них он не был готов задать сейчас. — Не, я пас, — мотает головой, поднимаясь с кровати, — Лучше в Доту поиграю, или с Илюхой до рестика сходим. Мира старательно пытается игнорировать тот факт, что Мага разговаривает с ними двумя, а вот Дэнчик разговаривает только с Магой. Это пиздец как раздражает, если честно. Но вступать в открытый конфликт Мира тоже не хочет, не сейчас. У него как минимум нет достойных обвинений, а также аргументов, в которые Сигитова можно ткнуть носом, обхватив за шею, как нашкодившего щенка. Ну, правда, не предъявлять же ему за то, что он постоянно с Магой ошивается? Мире не пятнадцать лет и он не девочка, чтобы заниматься такой хуйнёй. Они все взрослые парни, которые в состоянии делать определённые выборы и решать за себя сами. Мага тоже способен на такой выбор, и Мире очень хочется верить, что выбор Мага сделает правильный. Трудно рассуждать о правильности выбора, когда у самого лучший друг и партнёр это один и тот же человек. Поэтому Мира и не видел тех внутренних мук, которые мучали Магу. Мире просто никогда не приходилось выбирать, ну, почти никогда, обычно он всегда знал, что делает и к чему приведёт тот или иной путь. Именно потому, что Мира никогда в такой ситуации не был, он и уверен в том, что Маге этот же выбор сделать не сложно. Что может быть проще? Лучший друг или парень? Конечно, парень, тут даже думать не надо. А Маге надо. Вот он и думает. Только думать-то думает, но лишь об одном: ебаная, блядь, песнь льда и пламени. Серьёзно, это так отчётливо чувствуется в положении между полным энтузиазма Сигитовым и охладевающим на глазах Мирой. Он, блин, восприимчивый. Больше, чем хотел бы, если честно. Да, тупой и слепой парень, уже вот скоро можно будет, наверное, сказать, что мужчина, но не настолько, чтобы не понимать — напряжение в комнате можно на куски нарезать и на хлеб толстым слоем намазывать, настолько оно плотное, маслянистое, студенистое и реальное. Денис не хочет идти с Мирой. Мира не хочет идти с Денисом, и, наверное, не очень фанатеет от идеи пить самое крепкое в мире пиво из унитаза — высока вероятность того, что всплеск энтузиазма и виляние ментального хвоста она вызвала у одного только Маги. Но, сука, в конце концов… Самое крепкое в мире пиво же. Когда ещё-то, если не перед турниром, если потом реально будет сугубо не до того? Кажется, с каким-то таким риторическим воскликом он почти и готов к Мире обратиться, даже шаг делает навстречу, убирая руку с Денискиного плеча, рот открывает, в глаза чужие лисьи заглядывает с немой просьбой или немым же вопросом, но… Захлопывается. Потому что очень хорошо знает вот это вот чужое выражение лица. И неожиданно не то расстраивается, не то бесится. Потому что где-то под ложечкой начинает сосать этим неприятным ощущением, как будто бы он должен совершить правильный поступок и сделать правильный выбор, тот, который предполагает Мира своим вот этим «я пас» и всем видом. Почему должен-то? Кому должен? В любое время можно полежать тюленями в номере, а тут вот такой шанс. Поднимается легонькой такой волной пресловутая ссора, а Маге так хочется, чтобы всё как-то решилось мирно и само собой, что он… Он просто кивает. — Окей. Илюха, я думаю, тоже у себя валяется, рад будет. И отводит от Миры взгляд вовсе, не давая шанса продолжить безмолвный, одним им, как давно сосуществующей вместе паре, понятный диалог, чтобы в пару шагов стянуть с уголка дверцы шкафа бомбер и обернуться к Денису. Ему вот не надо марафетиться по три часа, он, как пионер, если в джинсах и футболке — всегда готов. — Давайте тогда расход. Погнали? Кажется, будто что-то назревает. Что-то очень нехорошее, от чего мурашки по позвоночнику Сигитова начинают бегать с утроенным энтузиазмом. Казалось бы, Мага ведь не говорит вообще ничего такого, он по сути и не делал ничего вовсе — ну валялись, ну тикток листали или ютуб смотрели, хер его знает, от нечего делать вдвоём, чтобы не было настолько скучно. И это просто дружеское предложение провести время более разнообразно, которое можно либо принять, либо отвергнуть и в этом нет ничего такого. Ну, окей, одному прикольно, другому не очень. Возможно, эту снежную королеву больше бы заинтересовал какой-то мудреный бар с сотней сортов коллекционного вина, а не бар с унитазами и утками вместо тарелок и кружек и коридорами страха с неожиданными бу-пугалками. Но это, блин, ок, если два друга пошли объединять свои интересы, а третий не присоединился, потому что ему не интересно. Но… Что-то ощущается как-то иначе. Как будто Дэн не замечает чего-то очевидного, находящегося прямо у него перед носом, сколько бы ни пытался пялиться широко распахнутыми глазами. И вот это что-то висит в воздухе и крепко вибрирует, и можно либо поджимать хвост и бежать непонятно от чего… Либо старательно сделать вид, что ничего не происходит. Собственно, Денис выбирает второе. Ему тоже собираться не нужно — джинсы с толстовкой нацепил и более чем достаточно, тем более в Германии, тем более в таком баре, куда явно надо ходить не в шляпах и пенсне. Поэтому он лишь на секунду переводит взгляд на Миру, коротко кивая — зачем? что хочет этим сказать? Хер его знает, просто кивает и уже привычно, на автомате ухватывает за локоть Халилова, утаскивая за ментальную шкирку из номера. А Мира так и замирает возле кровати чужой, тупо пялясь в дверь, которая только что захлопнулась за ребятами, то ли в растерянности, то ли в злобе клокочущей в груди. Растерянности, потому что он не ожидал, что Мага покинет его настолько быстро. А злости, потому что… Да какого хуя? Эти попугаи-неразлучники, блять, уже всеми фибрами друг к другу приросли, не оторвать, верещать ведь будут. Дэнчик то, Дэнчик сё, а мы с Дэном — заебало. Мира со злостью захлопывает крышку чужого ноутбука, подхватывает куртку и выходит из номера тоже, понимая, что в ближайшие пару дней он в него точно не вернётся. В пизду. Мире хочется курить, а ещё хочется начистить Денису морду. Почему во всех происходящих бедах между Магой и Мирой Мира винит Дениса? Хуй его знает. Так-то все виноваты, ну, если честно. И Мага, который расставляет приоритеты в пользу друга, а не партнёра, и Дэнчик, который в упор не видит ничего, и сам Мира, который вместо того, чтобы сесть и поговорить с обоими, молчит и только злит всех, включая себя, ещё больше. Возможно, если бы он рассказал Денису о… Них, то и проблем было бы меньше. Но, опять же, Мира со словами не особо дружит, не его стезя, поэтому молчит. Молчит, когда курит внизу, молчит, когда поднимается обратно, чтобы постучать в номер Ильи, молчит вместе с Ильёй, когда они идут в практис и запускают катку. Они с Магой ещё успеют поговорить — думает Мира раздражённо. Я ему всё скажу и он поймёт — думает Мира, выдыхая шумно, плечи опуская. А потом я поговорю с Дэнчиком и расскажу ему о том, что лезть к чужим парням некрасиво — думает Мира с лёгкой усмешкой. Атмосфера в практисе резко становится чуть более дружелюбной, но всё такой же тихой. Илья продолжает молчать, решает что-то для себя, но Мире об этом знать не обязательно. * * * Разговор с Мирой не идёт у Маги из головы всю дорогу до бара. Вроде бы, реально, не случилось ничего такого уж и страшного, но из номера с Дениской на пару он выходит не то взвинченный, не то просто, грубо говоря, на лоу хп, потому что кто-то и как-то успел нанести какой-то ментальный удар. Магический, блять, урон. Поэтому он, ну, не совсем ворчит, но втягивается в друга дольше положенного, дольше привычного. И всё равно раскачивается, раскачивается неминуемо под воздействием чужого бешено искрящей энергетики, может быть даже потому, что Денис это делает прям сознательно, видя, понимая, что что-то и где-то не в порядке, но не задавая вопросов — за что ему ещё одно большое спасибо. И, ей богу, этот выход из отеля стоит всего. Нет, если бы за это ещё не пришлось платить ссорой с парнем, было бы вообще охуительно, но Мага охотно забывается, когда они вылезают из такси и переступают порог самого идиотского заведения в мире, какое он когда-либо видел. Да, наверное, Мира, — мысли о Колпакове ещё долго не покидают его головы, это невозможно, чтобы он не думал о нём и не думал о том, что Мира бы сказал или сделал, — не оценил бы унитазы вместо стульев, туалетные ёршики на потолке и пиво в огромной… Блять, хуй его разбери, кастрюле, чане, чём-то ещё, что напоминает ночной горшок, из которой они с Сигитовым, как два долбоёба, естественно, пьют на пару, соревнуясь, кто быстрее высосет всё до конца, но ему, Маге, нравится — пиздец. Ему весело. Весело на Дениске виснуть, весело подпихивать его руку, пытающуюся в его же рот вылить мензурку с чем-то алкогольно-крепким, чтобы тот подавился, и шуметь, и ржать. Ржать уже тоже не поймёшь, над чем. Вроде бы, на этапе первых кружек у шуток хотя бы была какая-то очевидно туалетная тема, но с увеличением промилле в крови она себя исчерпала, и для смеха уже не было нужно никакой специальной причины. Ну или нужно, когда она сама просилась, потому не комментировать попытки Дениса сожрать ебучую сосиску и не перемазать себе лицом невозможно. Хотя бы потому, что тот сыпется на предложения быть с сосиской нежнее и сам разгоняет вот все эти ваши гейские несмешные шутки. Вокруг вообще шумно ужасно, они еле место находят, потому что место популярное, туристическое, несмотря на всю специфику. Шумно, весело, идеально дополняет атмосферу, и минус один — совсем чуть-чуть душновато. К тому моменту, когда Мага понимает, что вот сейчас уже или сдохнет, или всё-таки откуда-нибудь хлебнёт и свежего воздуха, и какого-никакого простора, напрочь лишённого алкогольных паров, он уже далёк максимально от того, чтобы твёрдо стоять на ногах, но Дениса за собой тянет, как упорный бронетранспортер, когда они добивают очередное что-то там, на улицу, а потом… Нет, домой, в смысле, в отель, не просится. Пока не хочет совсем, никак. И в машину уж точно. Хочется ноги размять, растрястись, охолотнуть немножко, и город тоже посмотреть, и… Момент этот продлить, где у обоих от улыбок скулы сводит. Поэтому он совершенно свободно закидывает Денису руку на плечо, притягивая к себе, и ухмыляется широко, пьяно: — Короче, план. Идём вот по этой дороге, — он взмахивает с сохранившейся, выжившей буквально всей своей активной жестикуляцией, куда-то тупо направо. — И посмотрим… Посмотрим, куда нас завезёт, а? И почему-то руку убирать совсем не хочется. Да, вот в одном они сходятся совершенно точно. Нет, они сейчас вообще сходятся максимально во всём, в чем только можно, особенно в идиотском юморе с подозрительно сосисочным уклоном, который не может не переть наружу, когда оба успевают налакаться под самую завязку — и светлым, и темным, и тем самым почти шестидесятиградусным на десерт сверху, пусть и уже в разумных объемах, чтобы не закончиться прямо там и не стать теми, для кого бармен вызывает на ломаном английском спасателя из последних контактов в телефоне. Тут хотя бы они вовремя тормозят, размеряя дозу ровно до той, когда веселящие газики прут под ту самую завязку, но еще не мутит, не тошнит, не возникает желания сначала обоссать, а следом обблевать все ближайшие кусты и прочие неудобоваримые для чужой страны непотребства. Но то, в чем они больше всего сходятся — домой, в смысле обратно в отель, пока совершенно не хочется. Потому что там придётся возвращаться обратно в эту рутину, в ту самую вибрацию напряжения, из которой он практически выдирал Магу, пусть, может быть, таковой она была только для него одного. Сейчас хочется… Приключений? Вот тех самых, подростково-ребяческих, пьяных приключений, пусть и не подразумевающих какие-то нарушения закона, чтобы прям совсем как это бывает у подростков. И прогулка по плавно перетекающего из вечереющего к ночному Берлину в эти приключения вполне укладывается. Особенно когда чуйка, ведущая их по удивительно немноголюдным улицам — пусть и более шумным, чем на окраине Белграда, но гораздо более спокойным, чем в ночной Москве или даже Новосибе — выводит их к какому-то переливающемуся ночной подсветкой парку, где вдалеке, за какими-то сдержанными архитектурными изяществами в типично немецком стиле поблескивает темной гладью что-то вроде… Озера? пруда? — Выглядит как завезло. Погнали? То ли рядом с Магой его подозрительно тянет к воде, то ли это просто выглядит лучше, чем какие-то берлинские подворотни — по крайней мере, там есть бережок, травка, и пусть на дворе всего лишь апрель, но теплой толстовки и плотных штанов достаточно для того, чтобы это звучало более привлекательно, чем бесконечная ходьба по улицам. — Что, повторим традиционный выездной заплыв? Главное без трусов… В смысле в трусах, а то, чую, здесь с этим строже, чем в Перу. И чёрт его разбери, что там за история у Сигитова с водой и Магой, но самому Халилову прямо… Сильно, сильно легче. Он и сам интуитивно хотел куда-нибудь туда, где просторнее, где трава, а если ещё и вода — умереть от счастья, спасибо, все свободны. Можно хоть десять тысяч раз обшутиться на тему тоски дагестанского мальчика по горам, но природы ему не хватало всегда и везде, мог бы — играл бы в доту прямо со склона… В смысле, блять, просто откуда-нибудь из леса. Так что вся эта пасторальная картина с тёмной водой и набирающей силу весенней травой по берегу для него — подарок откуда-то свыше. Как и Денис. Денис тоже подарок, потому что ему явно всё это нравится не меньше, он похожее настроение разделяет, иначе бы не стопанулся здесь. Хорошо. Хорошо просто охренительно, стоит только прохладный ночной воздух вдохнуть поглубже и тем же поведённым подпитым взглядом мазнуть по чужому довольному лицу, потягиваясь, растягивая плечи вширь и вверх бессознательно, руки задирая куда-то за голову расслабленным, мягким котом. — Нет, если тебе так невтерпёж раздеться, то без б — валяй. Хотя о твоей… — язык заплетается нещадно, хотя Маге всё равно удаётся сносно мысли формулировать, как будто не пиво пили, а какой-нибудь вискарь, который по-иному в голову даёт. — Тяге к раздеванию с психологом бы перетереть. И точно так же откровенно, не стесняясь быть непонятным или одёрнутым, Мага валится на чуть влажную землю прямо задницей, вытягивая ноги. — А я посмотрю. С бо-ольшим удовольствием. На то, как ты зассышь и никуда не полезешь. Улыбка у него широчайшая, сытая, щурится он насмешливо, по-доброму, глядя на Дениску снизу вверх, даже не скрывая того, что его откровенно подъебывает. Кстати, на самом деле, возможно в этой мысли тоже что-то есть. В том, что Дэнчика тоже тянет не конкретно к воде, а к зачаткам природы в целом. Магу — потому что дитя гор ищет что-то родное и близкое, Денис от обратного — от нехватки природы у дитя мегаполиса, которому тоже и в столице, и в Новосибе этой самой природы мучительно не хватало, да и сейчас они живут вроде бы как бы за городом… А вроде забор к забору. С травкой, конечно, лучше чем каменные джунгли, но душа всё равно предпочитает зеленцу при первой возможности. Ну или синеву водички, при всём красноречии, мягко говоря, прохладной в апреле месяце. Хотя, конечно, тут вопрос как всегда в азарте. Если несчастного Славика как нехуй развести на любой спор, особенно, если его затевает Дима — эту закономерность Денис вычислил буквально за первый месяц жизни в этом придурочном коллективе, то ему самому даже прямолинейных «а спорим» не нужно, достаточно просто поймать азарт и адреналин, а их он ловит с полуслова и щелчка пальцев. Там и в прорубь зимой, и рыбкой в снег, и с третьего этажа прыжком в мусорку, и на что угодно развести можно, даже если потом за это придется обмазывать бадягой синяки и стирать нос о третий рулон туалетной бумаги, потому что данувротебать, на тебя никаких платков не хватит. Но пока — недостаточно, пока еще азарт в стадии взвешивания за и против, пока сам Сигитов — в строго вертикальном положении возле чужих протянутых на травке ласт, с лукавым прищуром и искорками вызова пялится сверху вниз на наглую дагестанскую морду. — За мою тягу к раздеванию, значит, надо перетереть с психологом, окей, а что будем делать с твоей тягой смотреть за тем, как я раздеваюсь, с большим удовольствием? Не, если прям так заводит, ты музончик нашамань, я тебе еще и станцую. И как это ещё расценивать, если не как откровенную попытку нарваться на продолжение подъёбов? У Маги-то всё в порядке, он с «большим удовольствием» посмотрит, потому что смотреть будет, как тот трясётся и синеет очаровательно на весеннем холодке. А потом ещё смачных люлей выгребает от Димана за то, что простыл и начал пускать сопли перед самым турниром. У Белова-то методы лечения суровые, советские — чеснок, горчица и ядрёные уральские лещи по обнаглевшей заднице, так вылечит, что болеть больше не захочешь. И только. Других причин, разумеется, нет. А вот Дениска — к Дениске разговор отдельный, у того тяга к азарту поставляется прямиком из того же шила в жопе, видимо, как через катетер. И развести его на спор легче, чем у ребёнка конфетку отобрать. Поэтому всё, что делает Мага — демонстративно заваливается на траву целиком, закидывая одну руку за голову, и выстреливает метко с адски ехидным прищуром: — Пиздишь. Но этого, пожалуй, слишком мало для того, чтобы Дениску разогнать. Не то, чтобы Мага думает, что ему слабо. Но всё-таки думает. Отчасти. Вообще очень сложно соображать, когда в тебе столько алкоголя, лишь самую малость выветрившегося за короткую прогулку, и все же можно разобрать, что это что-то такое… Щекочущее пониже лёгких ощущение, как будто ему одновременно дико весело от перспективы того, что Сигитов в такой спор впишется, и азартно, и где-то глубоко внутри даже беспокойно. — Перед мужиком задницей крутить по-гейски как-то, нет? Но если ты прям настолько хочешь… Демонстративно, очень демонстративно Мага, единственный только знающий, что «по-гейски» — это как раз-таки к нему, вытаскивает из кармана мобилку, чтобы открыть плеер и на удачу ткнуть во что-то относительно клубное — всё равно одной только такой качовой фигней плейлист забит. — Сильвупле. — Не настолько гейски, насколько пялиться на крутящуюся мужскую задницу. Вообще удивительно, насколько крепкой оказывается психика Сигитова, если после всех своих травм былой юности, которая, на самом деле, была еще совсем, мучительно недавно, он снова и снова так легко вписывается в подобные разгоны. Нормальный, адекватный, по крайней мере, человек после такого, когда тебя отшивают жёстко и непримиримо, заливая дерьмом из шланга, шарахался бы от всей этой лазурной темы как от прокаженного. Но Дэнчик со своей непосредственностью выезжает исключительно на своем внутреннем непробиваемом сангвинике, который боли и травмы переживает быстро, стойко и с непробиваемым хлебалом, оставляя для переживаний отдельный уголочек внутри подсознания, который на этом самом хлебале никак не отражается. Ровно настолько, что ухмылка на его лице сейчас расплывается абсолютно искренняя, пусть и не менее искренне пьяная, и неугомонный, длиннющий и в прямом, и в переносном смысле слова язык по губам проходится пусть и чрезмерно утрированно, но в то же время удивительно гармонично в этой своей утрированности. — Концерт по заявкам объявляю открытым. Купюры принимаю только от сотки и только в трусы. Горячие дагестанские мужчины любят погорячее, или у вас персональные предпочтения? Искрящиеся буквально от пьяного азарта глаза лукаво подмигивают, зажмуриваясь буквально на секунду, а следом… Сигитов на полном серьезе разворачивается той самой помянутой всуе задницей, как-то даже слишком неожиданно умело запрокидывая голову и опуская ладони на тазобедренные косточки, медленно, но верно улавливая темп неторопливого, но густого, гулкого бита, раскачиваясь в такт вместе с плавными движениями бессовестно обтянутой спортивными трениками задницы из стороны в сторону, пока пальцы подцепляют нижний край толстовки, нарочито медленно, вдумчиво скользя им вверх, обнажая вначале ямочки на пояснице, едва заметно выпирающие позвонки, поднимаясь к напряженным контурам широчайшей, плавно перетекающей в аккуратно переливающиеся под кожей рёбра. Мага к этим ямочкам взглядом прикипает и ответить ничего не может. Пульс ли собственный, бит ли, движения эти в голову дают резко, мощно, безапелляционно, так, что не вздохнуть никак, пока Сигитов там что-то пиздит бесконечно абсолютно для его ушей неразборчиво. На это ли он рассчитывал, вбрасывая дебильные подколы в атмосферу? Сейчас уже не понятно. И как с этим жить, тоже не ясно, потому что на лице та же самая наглая ухмылка держится, как остаточное явление, и никуда не девается, а глаза, и так чёрные, темнеют, и ничего из этого Мага, конечно, не осознаёт, разве что только то, что глотка пересыхает напрочь по невыясненным обстоятельствам. Ему почему-то не верится. Ну, то есть, понятно, да? Дениска — ровный парень. Да, с гейскими замашками, но в этом и прелесть убеждённых и настоящих гетеросексуалов, что у них не горит с вот таких лазурных намёков. Позволить-то их себе могут не только лишь все. А тут — вот такое. Перед ним, перед Магой, у которого под накиданными конфетти из подколов реальная способность оценить всё… Всё, что он видит. Мага думает: он шутит. Просто шутит, сейчас покрутится, повертится, поугарает, да и остановится, потому что ему, Сигитову, такое вообще никак и никуда не подходит. И только поэтому, все ещё безуспешно пытаясь хоть куда-то сместить взгляд, хотя бы немного в сторону от обнажающейся загорелой кожи, в неясном свете редких фонарей и общем отдающей каким удивительным оттенком золота, продолжает сам, поддаёт газу в этот разгон, чтобы Денис побыстрее смутился и осознался — ну не настолько же он пьяный? — Не знаю, что там все дагестанские мужчины предпочитают, а мне, пожалуйста, поизящнее. Ну, знаешь, чтоб хоть впечатлился. Он, блядь, прямо сейчас впечатляется достаточно. Но ему всё равно кажется, что Дениска с минуту на минуту или дурака перестанет валять, или сведёт всё в ещё более ебанутую шутейку, так что вот… Пусть. Пусть, пока он не разберётся, что там у него под рёбрами так странно скручивается и колет от жестов, которые Сигитову диктует его, очевидно, протекающая крыша. Есть две проблемы. Правда, скорее не у Дениса, а у Маги. Первая — Дэнчик пьян. И с учетом того, что он может отмачивать на абсолютно трезвую голову, к чему может приводить алкоголь в его крови — можно только догадываться. Вторая — смутить Сигитова могут вещи, которые можно пересчитать по пальцам одной руки. И двусмысленные танцы с легкой обнаженкой на берегу пустынного пруда посреди ночного Берлина в этот список совершенно точно не входят. И об этом, вообще то, можно было догадаться после того, как еще там, в Лиме Денис радостно размахивал собственными трусами, ничуть не стесняясь оголить, так сказать, все возможные достоинства. Опять же, смущаться здесь ему точно нечего от слова совсем. Гейские приколы? Он и на трезвую заходит в них достаточно жестко и далеко, и если там его еще как-то хотя бы могут тормознуть триггеры прошлого, то пьяным и рядом с Халиловым они улетают в пешее эротическое, даже не планируя появиться в обозримой близости. Легкая обнаженка? Пф, что они там не видели, по дому в одном полотенце шлялись практически все в тот или иной момент времени, в бассейн тоже все гоняли, ну а в их случае имела место быть и непосредственная близость даже без этого последнего элемента одежды, пусть и в ночи и в воде. Танцы? А кто сказал, что Дэн не умеет танцевать? Нет, не до такой степени, конечно, чтобы идти на ТНТ, но достаточно для того, чтобы не выглядеть дебилом в клубе, в которые по бурной молодости захаживал еще в России. Так что… у Дениса есть цель и нет вообще никаких препятствий. Правда, какая именно цель, он до сих пор не в курсе, но азарта достаточно за глаза. — Впечатлился, значит? Тогда будет дороже. Запрокинутая голова разворачивается через плечо, одаривая развалившегося на земле оффлейнера сверкнувшим чем-то… как будто бы очень нехорошим взглядом, а следом доворачивается и всё остальное тело, без капли смущения останавливаясь лицом к лицу. Ладони перетекают с поясницы на… Даже не живот, практически на пах, подхватывая опустившуюся в район завязок на брюках толстовку и неторопливо, в такт низким битам, снова скользят вверх, попутно цепляя резинку штанов, надавливая на нее большими пальцами, приспуская до самого начала характерной дорожки коротких светлых волосков, уходящих дальше вниз, и лишь после продолжая подъем, сантиметр за сантиметр обнажающий крепкие, напряженные прямые мышцы живота, сокращающиеся и переливающиеся бликами теней от расположившихся где-то поодаль тусклых фонарей в тот момент, когда плавное раскачивание бедер сменяется волной, прокатывающейся по всему телу от плеч и до самого паха на идеально подходящей по ритму коде. Это как-то негуманно даже. Безусловно, Мага сам виноват во всех своих бедах — его никто за язык не тянул, но сейчас, честно, не до глубоких рефлексий. Есть ведь глубокая разница в том, чтобы смотреть просто на голого человека и… И на то, что происходит сейчас. Да, у них так себе с личными границами, и по дому можно было в полотенце пробежаться, но это вообще, вообще другое. Потому что тогда Мага мог просто не посмотреть и не подумать. Вроде бы. А сейчас — не может. И в то время, как Денис начинает взгляды бросать вот эти азартно-нехорошие, цепкие, Мага пытается уложить себе в голову то, что как бы то ни было, это все ещё просто его друг. И на него нельзя смотреть никак иначе, чем как на друга, даже если первое, что бросается на ум — срочно нужно самому вместо чужих пальцев провести по этой коже, по этим мышцам, и посмотреть, как они будут подёргиваться и сокращаться. Это вообще… Где-то за гранью разумного, за гранью добра и зла, за гранью его представлений о себе, о Сигитове и о том, что нельзя и можно. Вот бы ещё эти самые представления покрепче были, а не подмытые щедрой порцией алкоголя. В конце концов, Сигитов все ещё шутит. Он и говорит соответствующе, и существует, и вообще… Ну, иначе-то быть не может, так? Так. И раз они оба понимают, что всё это — один большой прикол, значит, можно докручивать его дальше, в конце концов, гротеск — предел комедии. Всё равно на то, что Сигитова уже почему-то хочется остановить: если он его остановит, то признает, что это давит как-то странно на нервы, это фу. Мага даже не поднимается, наблюдает, светится весь этой кошачьей наглостью, уверенно цепляясь за щекочущие хвосты веселья и азарта. Дуркует, вот прямо откровенно дуркует и клоуничает, но всё равно есть что-то там, в черноте глаз, что-то не совсем здоровое. — Пока даже не знаю, за что платить. Даже если дороже. Ну, Дениска, удиви. И смотрит исподлобья прямо в чужое лицо, специально подтверждая — неа, вообще ничего не смущает, очень интересно, чем всё это дело кончится. Денис ведь всё понимает. Это та самая, любимая фишка практически всех гейских разгонов в мужских компаний — это игра, в которой проигрывает тот, кто первый выходит с перекошенным ебалом или наигранно невозмутимым «ой, всё, блять», когда гетеросексуальное эго со своими принципами начинает поджимать пиздец происходящего. У Дэна с этим гораздо… Сложнее. С одной стороны, он кризисов ориентации никогда не проходил и вообще об этом не задумывался, хотя, казалось бы, это то, во что он должен был вписаться в первую очередь тогда, когда его история в Бумах вместе со всем составом пошла по одной большой и глубокой пизде. Но почему-то даже тогда непробиваемый сангвиник вывез, перекосив внутренние сомнения скорее на тему «не срать на рабочем месте», и то весьма сомнительно, судя по тому, как он снова топчется по древку всё тех же грабель в новой команде с тем самым человеком, который сейчас провоцирует самым прямым и откровенным образом, чем на тему самокопания в ориентации. Как будто этот похуизм на стереотипы был изначально настолько заложен в крови, что там даже поводов для рефлексии при всем желании было просто не найти. И именно поэтому от этого ответного витка провокации ни на секунду не возникает никаких сомнений в том, что делать дальше. Лишь бровь приподнимается в характерно ироничном изгибе вместе с ухмылкой, трогающей уголок губ. — Нарываешься на приват? Хорошие дагестанские мальчики не приучены к танцам на коленях, а, Мага? Наверное вот это уже что-то пограничное, где звоночки за ухом, на плече, где сидит ангел добра, должны не просто звенеть, а начать отчаянно биться в конвульсиях. Но… Не у Сигитова, которому бриллиантово похуй. Шаг вперёд, другой — каким-то кошачьим движением опуститься на одно колено по одну сторону от разбросанных по земле ног Халилова, нарочито неторопливо перекинуть вторую через присогнутые колени и потянуть собственное тело вниз, наглой, обещанной крутиться задницей на чужие бёдра. Ладони скользят дальше, выше, не забывая и о визуальной составляющей, с которой все начиналось и которой благополучно продолжается. Край толстовки скользит по золотистой коже, обнажая ребро за ребром, верхний край прямых мышц, аккуратную ямочку у солнечного сплетения, а следом — и поджавшиеся не то от весеннего холода, не то… От чего-то ещё соски, а в следующее мгновение всё это оказывается ещё ближе к прижатому к земле оффлейнеру, когда по телу снова проходит удивительно умелая, плавная волна, заканчивающаяся характерным покачивающимся движением бёдер поверх чужих. Мага думает: вот сука. Мага думает: а было бы Денису нормально и весело такое выхуяривать, знай он, что хорошие дагестанские мальчики, хоть и не приучены к танцам на коленях, но зато приучены к тому, чтобы находить привлекательным мужское тело? И давать, и брать, и… И вообще. Мага думает: сейчас я сгребу в руки всё вот это, что перед глазами маячит, натяну эту ебучую толстовку обратно, чтобы не видеть ни вздёрнутых сосков, которые самым логическим кажется зацепить зубами, ни этой кожи, ничего, а потом свяжу этот ходячий грех по рукам и ногам. Просто чтобы не крутился. Мага вообще очень много о чём думает. Но почему-то пьяный подплывший мозг не подбрасывает ему мысль о том, что гетеросексуальный очевидно парень на его коленях с такой ухмылкой и такой подъебкой — это уже не просто на<i>за грани, это далеко за гранью того, что считается шуткой. Мира бы его убил. С другой стороны… Слабое, жалобно мяучащее сознание говорит: да ладно. Ты же просто смотришь. Ты не трогаешь, ты вообще, нахер, застыл в одной позе как идиот с приоткрытым ртом, опасаясь лишний раз пошевелиться. Тебе вообще вроде как смешно. Но вот это самое «опасаясь» Мага выдавать не хочет. Денчик, может, правильно всё понимает в целом — в этих окологейских развлечениях, и правда, побеждает тот, кто до последнего держится, но если Мага сейчас ливнёт — значит, его это цепляет. А его это не может цеплять, потому что цепляет его всего только один парень и больше никто. Он не замечает собственного чуть подсбивающегося дыхания. И того, как самую капельку нервно язык по губам пробегает, потому что невыносимо это всё, невозможно оставаться спокойным, потому что Сигитов и видом своим, и энергетикой этой бешеной его смывает нахрен, и пойди ещё разбери, что тут первое, а что второе, что главнее. Зато поддатыми мозгами отчётливо понимает, что хочет задрать планку ещё выше. Куда-то туда, где уже невозможно реально по-дружески, блять, расхохотаться или даже захотеть в шутку же ему, Маге, уебать за такие подколы. В общем, он думает не так уж и долго. Пялится, да. Пялится тягуче, густо, но лицо держит в том же духе, и щурится так же огненно, по бёдрам себя хлопает как будто растерянно. Вроде бы, где-то была какая-то наличность, и, ей богу, ради хорошего подкола и друга ничего не жалко. Бумажки, не мелкие, а какие-то вот буквально по приезде на всякий случай снятые в банкомате, кочуют из кармана в кулак, а оттуда… — Заслужил. Можешь продолжать. Тон вроде бы откровенно выебывающийся, такой очевидный, но что-то в нём не то. А пальцы откровенно по чужому боку, маячащему совсем близко к нему, прижатому чужим весом, в каком-то смысле даже скованному, пробегаются, по линии над краем штанов. Мага изо всех сил пытается сделать этот жест демонстративным. Намеренно, театрально неторопливым, с такой гротескной напускной важностью, но… Выходит как выходит — рваный выдох против воли вырывается, когда ткани оттягивает, чтобы нырнуть на мгновение за него и оставить это воздаяние чужой удивительно умелой способности изображать очень дорогую эскортницу. Вообще где-то в глубине души это мог бы быть тот самый момент, когда впервые было бы в пору ощутить себя задетым. Ну так, легонько, но неприятно задетым, потому что одно дело — шутить про деньги, другое — доводить это до реального развития, но… Но на какую-то слишком яркую шлюшность подтекста всего этого действа напрочь испепеляет не то, что делает Мага, а как он это делает. При всём своём СДВГ Дэнчик ведь не дебил. И не такой наивный, каким кажется на первый взгляд. Может быть психолог он и хуевый, да и особо не претендует, но считывать какие-то мелочи в чужом поведении точно в состоянии. Как минимум — рывок чужих ребер, захлебнувшихся вдохом, а ещё эту слишком осторожную дрожь в пальцах, которые оттягивают резинку его тренировочных брюк. Что-то подсказывает — будь на этом месте Илюха или Ярик — сграбастали бы во всю крепкую лапу и дёрнули так, что только береги бубенчики, а тут… Он совершенно точно на правильном пути, если это путь к доведению чужой психики и победе в этой игре. — Нравится, значит? Так к кому психолога будем вызывать? Деньги есть, деньги не проблема. Качнуть бёдрами здесь он просто обязан — хотя бы для того, чтобы намекнуть, о каких именно идёт речь, а дальше… Сжимать соски, это выглядит как-то слишком пошло, прямо как из очень дешёвого порно… Или очень дешёвого стриптиза где-то в провинции. Поэтому одна ладонь сознательно обходит, скользит по груди, напрягает согнутые пальцы до переливающихся под кожей сухожилий на тыльной стороне и царапает, ведёт обратно, оставляя на коже под ногтями едва заметные розоватые следы, а вторая… Вторая спускается вниз. Медленно, по грудине, по границе между двумя прямыми мышцами, по дорожке коротких волосков до завязок на брюках… И перемещается на чужую грудную клетку, чтобы уже под ней подняться ещё выше и царапнуть указательным пальцем нижнюю губу. В том самом месте, где её буквально недавно касался нервно облизывающийся язык, который тоже не мог не укрыться от активного внимания. Мага эту нахальную руку ловит и сжимает в своей, сразу всю ладонь, быстро, одним чётким, лаконичным удивительно для опоенной координации движением. По-другому не получается. Это происходит даже раньше, чем он мозгом кое-как осознает собственную инстинктивную реакцию. Сначала — рывок, сначала дрогнувшие и бешено расширяющиеся зрачки, которых в темени и на фоне чёрных радужек, один чёрт, не видно, сначала выдох горячий, а потом уже понимание того, что он делает и с кем. Только нормальный парень на его месте бы если и сжал так чужую руку, то для того, чтобы в сторону отвести, отбросить, например, потому что это слишком уже даже для него. И нормальный парень его ориентации так сделал бы. Он должен так сделать, это уже не смешно, это уже то, что переходит тонкую границу между «мы шутим» и «я делаю что-то, что точно не понравится моему парню». А вместо этого Мага пальцы не разжимает за эту же руку дёргает Сигитова на себя. Пиздец. Пиздец тотальный, полный и бесповоротный, потому что у Маги из-под ног уходит эта грань между «я смотрю на своего друга» и «я смотрю на парня с самой потрясающей улыбкой и охренительным телом». И земля тоже уходит. Из-под ног, из-под задницы, к ней прижатой. Он не понимает, что делает, зачем, в голову даёт сильнее и ярче чем от этого самого крепкого в мире пива, потому что сначала он наблюдает, как кот за точкой лазерной указки, за скольжением чужих рук, а теперь держит своего друга и сам тянется навстречу слишком, ужасно, пиздец как плохо близко. Это не всерьёз. Это просто кураж, азарт и проверка личных границ какая-то, что ли, и за этой уверенностью, за этой заворожённостью он просто не замечает, как сам же и руинится уже, и проигрывает в эту странную неназванную игру. Но ему ещё весело. Несмотря на всю ту смуту, которая жарким комком прокатывается по пищеводу прямо вниз, ему весело и как-то особенно остро, пряно, почти нездорово, потому что он уверен, что Денис сольётся просто в силу того, что ему ориентация не позволит таких разгонов. Мага весь вытягивается навстречу, лицо под чужой взгляд подставляет, смотрит плутовато, вязко, руки не выпуская, и… На свой вкус — ультует, чтобы заработать честную победу и разрушить, наконец, трон. Хватит и того, что тогда, в Лиме, первый сдулся, да ведь? — Может, к обоим сразу, а? Вот теперь, кажется, те самые звоночки, которые должны были трезвонить где-то над ухом, предупреждая о приближении к чему-то опасному, к тому, к чему приближаться уже нельзя, будто парктроники, уже должны разрываться, орать благим матом и полыхать синим пламенем. Но уши, похоже, закладывает настолько, что единственное, что ощущает Дэн в реальности — это резко подскакивающий пульс, вот буквально только что еще абсолютно ровный, пусть и слегка ускоренный пузырящимся в крови алкоголем, который теперь делает опасный скачок и упирается комком куда-то в кадык изнутри. Слишком много отсылок к тому, что в его жизни уже когда-то было. Было… И закончилось очень не очень. Разваленными взаимоотношениями с одним человеком в частности и распавшимся составом команды в глобальном смысле. Но он же блядский сангвиник. Непробиваемый до такой степени, что пока грабли не проломят его череп насквозь, заканчивая жизнь открытой черепно-мозговой, не успокоится. И почему-то это всё вместе срабатывает… С точностью до наоборот от того, как должно было бы? Где-то здесь было бы уместно сдаться, махнуть белым фрагом и тормознуть, пока всё не зашло слишком далеко. Но вместо этого на губах сама собой расцветает та самая улыбка во все тридцать два, перед которой сдаются абсолютно все, включая Руслану, Айрата и даже Диму, руки наконец отпускают собственную грудную клетку — но только для того, чтобы поймать равновесие, упершись одной в землю прямо возле раскинувшихся на траве прямых черных волос, а второй — прямо в чужую грудь, только благодаря этому выдерживая дистанцию — самую минимальную, такую, что кончик носа практически соприкасается с чужим, а дыхание способно поймать чужой шумный выдох. — А я думал, у вас до свадьбы — ни-ни… Но если считать, что это принятие моего предложения, тогда… Мага не сразу даже понимает, о чём речь. И не видит ничего, кроме лица Дениса, осветившегося этой ебучей улыбкой, от которой почему-то каждый раз становится дышать нечем. И не думает ни о чём, кроме этих глаз, горящих лучше всяких фонарей. Потому что не может — всё слишком близко. Это даже видно: он хмурится непонятливо в это открытое лицо, губы приоткрывает, в глазах стоит окошко загрузки, идёт секунда, другая… И резким щелчком в ушах звенит: «Трахнул… Магу. Он тактильный». Глаза расширяются. Мага не понимает, какого хуя. Какого хуя Денис настолько отбитый, невозможно, не может, блять, просто так быть, ни у кого бы нервов не хватило ни на какие разгоны, а этот сидит, улыбается, так близко, с этой своей рукой, которая сквозь его собственную толстовку огнём кожу прожигает — чёртова печка, и ни о чём не задумывается. Судя по виду — вообще ни о чём. Атмосфера меняется. В эту самую секунду у Маги всё тело каменеет, напрягается, и морщинка между бровями становится ещё глубже. Расправляется и почти пропадает с лица улыбка. На её место приходит другое — что-то опасно тёмное, жгучее, настороженное, осторожное, цепкое. Он не понимает — и он пытается понять, так усиленно, что мимо, насквозь через сознание, как незначимые стремительными вагонами поезда проносятся мысли о том, что ему не должно быть интересно узнать. Всё, что должно его интересовать: Мира, мысли Миры, чувства Миры. Никак не то, что творится в безумной голове чужого парня, от которого его сейчас разделяет короткий рывок и пара вдохов. Эта напряжённая аккуратность — уже как будто не от того, что Мага чего-то… Боится? А от того, что он боится понять Дениса неправильно. Мало ли, что там пьяному взбредёт, да? И самое страшное: кажется, Мага не будет рад, если ошибается в чём-то, что витает звенящим натяжением в воздухе. Так или иначе… Он подаётся вперёд едва ли на миллиметр, игнорируя странное колотье глубоко под солнечным сплетением, в поджилках. Сглатывает, каким-то другим, внезапно охрипшим голосом, совсем тихо — зачем кричать, если Сигитов так близко — роняет короткое: — Тогда… Что? И снова влажно пробегается по стремительно пересыхающим губам языком, но делает это, сука, совсем ненамеренно, почти невольно. Столько, столько, чёрт возьми, сигналов, которые даже не на уровне его собственного сознания, а на уровне невербалики с чужой стороны, со стороны вжатого в землю не то своим собственным желанием, не то его весом Маги должны кричать стоп, сос, хэлп и еще кучу красных, мерзко орущих аварийной сигнализацией лампочек. И ни одна, по всей видимости, не готова достучаться до сознания Дениса, которое и без того имеет свою броню, сравнимую, пожалуй, со спиной Бриста, а по пьяни набирает еще сто процентов к блокированию урона. Причем не только физического, а вообще любого, в том числе и морального. Это уже другая игра, совершенно точно. Не та лёгкая и ненавязчивая, которая была в начале, когда он только вбрасывал провокативное предложение станцевать этот блядский недостриптиз. Нет, это уже та игра, которая до талого, в которой, как в настоящем бою, все средства хороши. Хорошо, правда, было бы разобраться в себе, насколько «все», но на это сейчас нет ни времени ни желания — слишком много адреналинового азарта, который бьет в мозг, расширяя зрачки до предела, ровно зеркально тому, как это происходит с Магой. Это невозможно не заметить, этого невозможно не видеть, в это невозможно не смотреть с замершей, онемевшей практически на губах улыбкой, которая никуда не девается, только больше практически не чувствуется, замирая там скорее на автомате, чем от какой-то искренней наполненности ребяческой эйфорией, как это было еще буквально несколько минут, секунд даже назад. Такое же незаметное, на миллиметр буквально ответное движение вперед — и кончики носов соприкасаются. Невесомо, щекотно так, глупо даже, но соприкасаются, будто даже в такой мелочи нужно перехватить инициативу, доказать пальму первенства. — Тогда я не смогу не согласиться. Только главная пальма в этой странной игре без чётких правил Сигитову не достанется. Не в этот раз. Мага смотрит и не видит. Не видит ничего, ни единой причины для того, чтобы сейчас с хохотом спихнуть его с себя в сторону, на землю, а потом долго ещё подъёбывать друг друга по поводу того, кто кого доведёт до психолога. Мага смотрит, но смотрит как со стороны. На себя. На Дениса. В замедленной съёмке сидит далеко за кадром, за камерами, внезапно и с пугающе четкостью осознавая, что произойдёт прямо сейчас. Если у его чокнутого друга не срабатывает сигнализация и он не слышит ни единого писка, то у Маги — обрыв, обвал, дисконнект с серверами, перерезаны провода от интернета, всё кричит, вопит, мигает красным, жёлтым и даже синим, потому что он понимает: это не остановить. А точнее… Он не хочет это останавливать. Уже похуй, кто и что говорит. Похуй, с чего всё началось и чем всё закончится. Денис ему весь мир заслоняет, и даже эту онемевшую улыбку Маге прямо сейчас больше жизни хочется забрать себе, потому что кажется, если он к ней прикоснётся — он поймёт, в чём секрет бесконечной упёртой жизнерадостности и отбитости, он сможет так же. А он хочет, он очень хочет так же. И это только часть проблемы. Вторая её половина — пранк без конца и без края. Точно ведь пранк. Дениска просто ебнулся, вот просто взял и ебнулся говорить нечто подобное, эту единственно-значимую сейчас фразу, которая стоит в ушах и отзванивает снова и снова в ментальные колокола, пока Мага чувствует чужое дыхание и это щемящее, осторожное прикосновение. Глаза Дениса так, сука, близко, что это похоже на безумие. И в этой каше из мыслей и чувств Мага запутывается так сильно, что выцепить может только одну мысль. Она такая… Даже немножечко азартно-злая. По-хорошему злая, в лучших спортивных чувствах. Мага надеется, что он её думает только потому, что ему очень хочется победить. Денис Сигитов играл, играл и доигрался. — Ловлю на слове. Голоса почти не слышно, он шелестом трепетным опускается, повисает между ними. А шаг, который делает Мага — и не шаг вовсе, крохотный рывок, которого не хватает, чтобы всё закончилось или началось. Он просто подаётся вперёд совсем немного. И забирает кубок первенства у Дениса из-под носа. Наплевав на всё, прикасается губами к его губам легко, невесомо, но так, чтобы ни за что иное этот жест принять было невозможно. А следом прикрывает глаза, делая все настоящим, рывком как будто бы переводя игру на абсолютно новый уровень. Это больше не игра. Потому что он заигрался. Причем кто «он» — ответа здесь, пожалуй, просто нет. Вроде бы зачинщиком всего этого лазурного пиздеца изначально является Денис, но по факту этот последний шаг в ебучую пропасть… Правда ведь, делает сам Мага? Серьезно, это не какая-то тактильная галлюцинация, не сон и даже не белочка. Это… Губы Маги. Которые целуют его, Дениса, собственные. Наверное здесь должны были бы включиться мыслительные процессы. Сразу — столько, чтобы протрезветь, вылететь к херам из всего этого затянувшегося прикола и осознать, какой пиздец происходит здесь и сейчас. Всё повторяется снова. Снова игра, которая заходит слишком далеко, снова поцелуй, только на этот раз проинициированный не им самим, но по сути настолько бессознательно… или подсознательно осознанно, как бы это ни звучало, спровоцированный им… Те самые грабли, которые он, блять, похоже так старательно выискивал в траве последние несколько недель, и которые бьют так оглушительно, что… Что в конечном итоге мозг, управляющий телом, отрабатывает совершенно иначе. Всё это самое тело на какую-то долю секунды сковывает льдом мурашек, от которых немеют руки, ноги, пальцы, а следом — окатывает такой волной жара, что с губ срывается какой-то максимально нечленораздельный, хрипло-шипящий звук, потому что это ощущается… как будто кипяток, пролитый на обмороженные руки. Внутри всё обрушивается от горла куда-то прямиком в низ живота, в область таза, и, собравшись там в комок подскакивает обратно, собираясь комком прямо под кадыком. А дальше… Дальше губы сами раскрываются навстречу, обдавая прикоснувшиеся к ним чужие жаром обжигающе горячего, такого же, как и весь Денис, выдоха. Раскрываются и накрывают чужие. Этот момент Мага будет проигрывать в своей голове ещё много-много раз потом. Потом, когда будет сжирать себя чувством вины, когда будет пытаться понять, почему всё случилось именно вот так, почему ему действительно, искреннее показалось это отличной идеей, почему так сильно хотел этого. Но это — позже. А сейчас почти никаких мыслей нет вовсе. Сейчас настаёт черед Маги замирать и каменеть, разбирая на кусочки, на детальки, на составляющие элементы это прикосновение и осознавать, что оно абсолютно ответное. Согласное. Продолжающее, а не останавливающее. Кажется, Денис не шутит. Кажется, Денис целиком и полностью серьёзен, так, как никогда, долбаный, блин, комик и любитель гейских замашек, а ещё прав, чертовски прав в том, что к Маге надо вызывать психолога, психотерапевта, мозгоправа, кого-нибудь, кто объяснит, что нельзя целовать чужих парней, когда где-то далеко-далеко его ждёт любимый человек, но что же, что ему, чёрт возьми, делать, если у этих чужих парней губы — терпкий, крепкий, почти совсем не сладкий гречишный мёд, прокалённый насквозь до зрелости жгучим солнцем? Никакого мёда, конечно, быть не может. Это всё для глупых, романтичных девочек. Они пили пиво, они ужасно пьяные от него, и, очевидно, только поэтому, из-за этого оказываются в таком моменте, и поцелуй этот тоже со вкусом пива, но так похуй. Маге так похуй на то, чего нет, что есть, как это всё должно быть, когда его окатывает волной чужого неугомонного жара, и эта солнечная терпкость таранит рецепторы, нервы, мозг, заставляя терять голову. Самый классный приз за победу. За храбрость и безумство смелых. Самые увлекательные американские горки — от скованности и страха до расслабленного, отпускающего напряжение выдоха, и снова к какому-то тягучему, плотному напряжению, мерцающей чернотой затягивающему всё от горла до живота. Мага думает: вот будет смешно, если Денчик даже не понимает ещё, что происходит, если пинг просто зашкаливает в потоке и отвечает он инстинктивно, а через секунду вмажет ему кулаком по уху. Но тогда пусть хоть будет на самом деле, взаправду за что. Руки смыкаются на чужой спине. Мага всё оглаживает, до чего дотягивается: раскрытыми ладонями по сильной спине, по голой коже и задранной толстовке, кончиками пальцев по выемка позвоночника, по выпирающим косточкам. Мага его к себе прижимает сильно. Мага об него согревается и пухлые губы распахивает навстречу, кончиком носа к щеке прижимается, выворачиваясь чуточку, чтобы откровеннее и чище, крепче и увереннее, чтобы дыхания смешались окончательно и бесповоротно, в общее превратились, чтобы позволить дальше и глубже. И узнать, что на это ответит Денис, раз они вот так друг друга шаг за шагом сводят с ума. Только Денис больше… Вообще не понимает, что это такое. Как это воспринимать и что вдруг внезапно произошло, что всё закончилось… так? У этой игры изначально не могло быть победителя или проигравшего, потому что на самом деле они всё это время играли в одной команде? Но когда эта игра вообще началась? Только что? Несколько часов назад? Или еще тогда, в Лиме, на том ночном пляже, а может и еще раньше? «Игра», которую он не осознавал до последнего, серьезно, вот прямо до искренне последнего, пока не случается этот последний рывок, эти последние несколько миллиметров, превращающих затянувшийся гейский прикол в абсолютно реальный поцелуй. И в этой реальности не приходится сомневаться теперь уже совершенно точно. Первая секунда, другая, когда чужие губы клюют его собственные, еще можно засомневаться. Решить, что это апогей на победу, чтобы получить крепкого леща, но в итоге выйти победителем, но… Но в прикол так не целуют. Не притягиваются ближе, не накрывают руками спину… И не вызывают такого количества обжигающих и покалывающих холодком одновременно мурашек, роем какого-то внутреннего улья поднимающихся внутри. Да, это те самые грабли. Потом он это окончательно осознает и ему придётся это принять. Потому что приколы так не ощущаются. От приколов нет того, что люди называют «бабочками в животе». От них не заходится пульсом под двести сердце, не взлетает к горлу комок эмоций, которые не удалось переварить и осознать. И самое главное — всё это не появляется за пять секунд. Но это потом. Когда это закончится чем-то… Или максимально неожиданным и ставящим в тупик, или наоборот слишком знакомым и бьющим под дых еще резче, чем в первый раз, зато уже по проторенному маршруту. А пока… Пока грудь опускается ниже, ложится на чужую, наконец позволяя весь вес горячего, будто раскаленная печка, опустить поверх чужого тела, чтобы освободить руки — руки, которые можно просунуть под поджатые плечи, под крыльями острыми стоящие лопатки, скрутить, прижать еще теснее к себе, будто на каком-то интуитивном уровне таким образом стараясь унять свой бешеный пульс, о причинах которого думать нет времени и желания, и только так, растворяясь в чужой близости и тепле, губами накрыть увереннее, языком чужие раздвинуть, по чужому скользнуть широко и мягко, переплетаясь так вязко и глубоко, как диктует унимаемая паника и алкоголь в крови. Мага чувствует этот пульс. Не расслышать его невозможно: Дениска весь — одно большое горячее бьющееся сердце, вместо вен и ткани сплетённое из противоречий, которые прочитать и распутать ему сложно вообще, а сейчас можно даже не пытаться. Денис… Колотится ведь. Пульсирует так, что первым смутным порывом Мага в обнимающих руках выгибается, выстилается, потираясь невольно всем телом об чужое, подхватывая интуитивно это подсознательное намерение остановить бешеный панический перестук, унять, погасить немножечко в себе, разрешить разделить его с собой, чтобы вернуть в рамки кипучей, сумасшедшей всегда, но всё-таки нормы. А с другой стороны целует он так уверенно, что кружится голова. Инициативно. Мягко. Не робко и не заполошно, как этого можно было бы ожидать в такой ситуации, не с дикой спешкой, так, словно бы ему… Волнительно, трепетно, но не удивительно? Нет. Не непривычно? Не… Что-то не складывается. Что-то корёжится у Маги в голове с жутким скрипом, но он этого скрипа не слышит, потому что тонет. Тонет в этом неожиданно степенном прикосновении, свободнее открываясь, позволяя, разрешая так, как вроде бы совсем не ждёшь от такого человека, как он. Ему бы хоть попробовать подумать о том, что и с кем он делает. Как глубоко это неправильно и нечестно. Но он не может — Денис вышибает все возможные мысли из головы, любые «нельзя», «неправильно» и «брось». А ладони сами уже скользят по мягкой бархатистой коже дальше, на чужие лопатки, под скомканную толстовку, даже на плечи, на эти невозможные широкие плечи, вцепляются в них, как в опору, пока Мага коротко и совсем тихо, влажно всхлипывает в поцелуй, хватая воздух, которого уже не достаёт. Как же на самом деле всё это время нужно было тепло. Его, Дениса, вот это солнечное тепло, с которым не чувствуется даже прохлады земли под спиной. И как давно? Тогда, в Лиме, с тех пор, как впервые себя почувствовал настолько живым в его свете? Мага не знает. Но пока что ему и не нужно знать. Пока нужно только держаться отчаяннее, просительнее почти, чтобы ещё, чтобы сильнее и больше, и поэтому каждое его движение, каждое соприкосновение губ, языков с его стороны решительнее и спешнее становится с каждым разом, а связь с реальностью — тоньше и незначительнее, пока руки мажут прикосновениями, а одна ладонь и вовсе опускается на чужой затылок, удерживает рядом. А самое главное, что, на самом деле, стоило бы задуматься буквально на секунду, и ответ, почему Дениса так колотит, пришел бы сам собой. Колотит не в контексте того, насколько это неожиданно охуенно и отчаянно нужно, а в контексте именно того волнения, которое буквально через кожу и всю одежду пульсом заполошным чувствует Мага. Его колотит потому, что каждую чертову секунду он боится, что это… Это снова закончится. Так, как уже закончилось когда-то. С тычком болезненным — не физически, морально болезненным — ладоней в плечи и лицом, перекошенным даже не от отвращения прямолинейного, а скорее от какого-то ужаса многозначного, слишком много эмоций в себя включающего, чтобы различить их в отдельности. Поэтому выходит такой блядский… Когнитивный диссонанс. С одной стороны — эта глубина… Не то, чтобы неторопливая, но точно не панически судорожная — так, как любит, как привыкло тело еще с времен бурной юности, когда можно и долго, и много, и чем больше, тем лучше, и речь далеко не только про поцелуи, а с другой стороны — пульс, в ушах гулким эхо бьющийся, пальцы, чуть сильнее нужного ткань чужой одежды, кожу под ней сжимающие, прижимающие к себе так, что, кажется, слишком очевидно читается — только не оттолкни, не сейчас, не так, не дам, не пущу, мне нужно, пожалуйста. Почему вдруг, откуда так неожиданно столбом пламени взрывается это самое нужно — он и сам не знает. А возможно и не узнает, даже если впадет в совершенно несвойственную для себя рефлексию, в которой мог бы попытаться понять, с каких пор вместо симпатичных грудастых девчонок у него нездоровая во всех смыслах гиперфиксация на оффлейнерах киберспортивных команд. Но это неважно. Важно — удержать, в руках пусть и не слишком длинных, но зато очень крепких сжать, стиснуть до хруста рёбер почти, дышать в чужие губы влажно, шумно, втягивать, кусать, вылизывать проступающие на вечно пересохшей коже невидимые кровавые трещинки, от которых во рту начинает отдавать металлическим привкусом… и прикладывать все усилия для того, чтобы выбросить из головы эту фиксацию на каждой секунде и безмолвные молитвы о том, чтобы это не закончилось. По крайней мере — так, как раньше. А Халилов ведь этого не понимает. У него нет ни малейшего представления о сложностях и перипетиях чужой личной жизни, не обменивались они подобным бэкграундом, и… Кажется, это ещё один забавный, тонкий такой звоночек, когда люди, привыкая друг к другу, обсуждают буквально всё, что угодно, кроме личной жизни? Сколько их вообще было, этих пропущенных неуслышанных звоночков? Сколько до этого раз Мага просто не замечал того, как-то и дело нещадно залипал на чужом улыбающемся лице? Что ещё проходило мимо него? И вот, где они оказались в итоге. Там ли, где должны? Хороший вопрос. Но, так или иначе, важно другое. Даже не понимая, этот странный лейтмотив чужих действий он каким-то шестым чувством улавливает. Вот это громкое «только не оттолкни», которым пронизано каждое прикосновение, каждое столкновение губ. И этому невозможно сопротивляться, этому невозможно отказать. Может, кто-то другой смог бы, кому-то другому, с кем не складывалось этой удивительной связанности, сочлененности, где один согревает и выжигает любую тревожность, любые лишние мысли, а другой удерживает, отдаёт тоже, только иначе, впитывает в себя неуёмную пульсацию, это бы удалось, но не Маге. Ему, наоборот, хочется эту потребность перекрыть. Восполнить. И длящиеся поцелуи только убеждают в том, как именно он нужен сейчас, здесь, в этих руках, а это только впрыскивает в кровь ещё больше разогретости, безумия такого, что ни о каком контроле не идёт больше речь. Всё происходит почти само собой. Это кажется логичным в моменте, когда ещё не настает время анализировать, думать, винить себя за свои желания: если нужно так, настолько сильно, то стоит просто убедить в том, что никто никуда не девается, что всё хорошо, что всё это будет длиться — даже если нельзя. Мага руки спускает на бёдра чужие, ниже, к коленям почти, чтобы сжать и подтянуть к себе, а подошвами кроссовок в землю упирается, чтобы в одно движение перекатить Дениса по земле и накрыть собой. Самому опуститься сверху, между разведённых бёдер, запредельно близко для них, невозможно — вот только куда уже ближе? — прижаться, плечи теперь снова чужие сжать, и… Поцеловать. Вот только не губы увлажнённые, мягкие накрыть, а уголка рта коснуться, краешка челюсти, чувствительной точки под ней на шее. Ещё жарче, с ещё большей обоюдной нуждой. Нет, раньше был не пиздец. Вот теперь — совершенно точно пиздец. Еще несколько десятков секунд назад, которые с одной стороны проскальзывают, как одно мгновение, а с другой — тянутся как какая-то размазанная по сознанию вечность, это был не пиздец. Это еще как-то могло сойти за случайность, спонтанность, что угодно — да, шел, играл, споткнулся, воткнулся губами не совсем туда, куда нужно, и просто потерял сознание, поэтому всё настолько затянулось. И плевать на то, что в эту концепцию никак не укладываются судорожно сжимающиеся и почти насильно прижимающие к себе всем телом пальцы. Больше это точно нельзя оправдать хоть как-то, даже максимально идиотски, даже хотя бы для своего собственного сознания. Не в тот момент, когда мир вокруг внезапно переворачивается, под обнажившейся из-за задранной толстовки поясницей оказывается мокрая и холодная земля, а сверху — чужое, горячее и тяжелое тело, вес которого, прости господи, между ног ощущается настолько хорошо, что хочется… Звучать. Звучать так, что потом это будет непростительно даже при всей его сангвинической простоте. Но вместо того, что так хочется отпустить, вырывается… Скулёж. Тихий, почти неслышный, и очень… Щенячий. Такой, откуда-то не с губ даже, а прямиком из грудной клетки, прижатой к земле чужими ребрами, максимально преисполненный моментом тактильной близости, от которой Сигитов, как ни пытался бы об этом не думать, от этого отходить, отстраняться, как-то бороться с собой, но всё равно остаётся зависимым, как от самого настоящего наркотика. Близости, которую, вроде бы, разрывать никто не собирается — по крайней мере, пока, но которую потерять с каждым мгновением становится только страшнее и страшнее. И именно поэтому — к чёрту весь здравый смысл и понимание, что они не «к нам обоим», они всё еще посреди пусть и безлюдного, но парка, в чужой стране, на холодной, сырой земле, плевать — руки всё равно смыкаются вновь на чужой спине, сдавливают лопатки, рёбра, пока ноги обвивают чужие колени, а губы вслепую, всё тем же маленьким и наивным щенком, ищут то, что буквально только что потеряли. Тот самый разорванный контакт. Мага чувствует себя оплетённым. Скованным почти, только по доброй воле, и это в корне меняет всё. А главное, самое-самое главное — нужным. И ведь это странно. Странно, потому что сам по себе, как человек, он не испытывает недостатка в этих ощущениях: у него всё хорошо, у него надёжные, крепкие отношения, он в них не невостребован, он в них счастлив, нужен, но… Это что-то другое. Что-то про то, что ему нравится быть не просто абстрактно нужным. Ему нравится быть нужным Денису, тому, кто, кажется, нужен ему сам не меньше — минутами назад как друг, а теперь… А теперь уже не понять и не разобраться, всегда ли так было и всё ли к этому вело, или это какой-то пугающий вирус в компе, переворачивающий всё с ног на голову, сбой в отлаженной системе. Что бы там ни было, вместо поводов для рефлексии приходит только щемление в груди от этого звука, пусть слышного едва-едва, зато отдающегося вибрацией из одной грудной клетки прямо в другую, сквозь две пары рёбер, кожу и ткань. Она обрывает сердце, стискивает желудок в комок смятой бумаги, застревает в глотке неверным выдохом, обжигает тонкую кожу чужой шеи и делает… Делает с Магой какие-то совершенно невероятные вещи. Заставляет чувствовать по-новому. Иначе, не лучше и не хуже, чем было всегда, только иначе, но и этого достаточно для того, чтобы заставить его натурально чокнуться. Он ведь обездвижен почти. Денис его держит — не дёрнуться, и Магу мотает, кружит от желания то ли инициативу перехватить, самого его обвить собой точно так же крепко взамен, то ли поддаться и позволить буквально что угодно, лишь бы так жалобно и просительно не скулил, так отчаянно не цеплялся, он не понимает, что с этим делать, как себя вести с этим диким ворохом чувств. А выбирает… Что-то среднее, кажется. Это так странно — не раздумывая, позволить себе всем телом расслабиться, доверить себя и при этом не бояться придавить, повредить, сделать неприятно, потому что уверен точно, что Денис, именно Денис его вес выдержит легко. Но выходит почти естественно, с каким-то согласным выдохом. Это — безмолвное разрешение на всё, что угодно, которое ему нужно отдать. Но этого мало, недостаточно, и той самой второй половиной неловко нашариваемой золотой середины становятся прохладные руки на горячих щеках. Они скользят вниз и вверх, по скулам, по крепкой шее, неловко за ухом, пока безошибочно Мага расшифровывает причину срывающегося скулежа и снова накрывает своими губами чужие. Только на этот раз — иначе. На этот раз, гибкой кошкой вжимаясь в чужое тело, прогибаясь поясницей, он отдаёт, а не получает: толкается языком в чужой рот, дыхание пьёт, как воду, пока касается кромки зубов, ребристого нёба, и… Сам незаметно почти для себя, на грани слышимости выпускает нечто, удивительно похожее на чистый, мягкий, звучный стон. И как же всё это разматывает Дениса. Нет, всё это не должно сводиться просто к какому-то состоянию дефицита. Нет, это не про то, что в голоде плевать, что жрать. Вообще даже не близко, и такого сравнения даже мелькать где-то не должно, но это про то, что это — отсутствие полноценных отношений на протяжении уже… скольки? Двух с лишним лет почти? — делает все ощущения настолько яркими, что шарики закатываются за ролики с оглушительным грохотом. Есть ведь люди, которым плевать. Они могут едва ли не всю жизнь прожить в гордом одиночестве с абсолютным комфортом. Но когда ты тактилен до чёртиков, до мозга костей, когда прикосновения — как наркотик, который пытаешься поймать из любых источников, такое изобилие ощущений сразу сводит с ума, заставляет в абсолютно буквальном смысле слова задыхаться, захлёбываться воздухом, пытаясь нелепо, даже неуклюже как-то поймать его сквозь глубокий на грани какого-то бесстыдства поцелуй — то широко раскрытым в нём ртом, то шумным сопением уткнувшегося в острую широкую скулу носа. И всё равно — больше, еще больше, губы, руки, тепло, тяжесть, звуки, пожалуйста, блять… Наверное, если бы можно было потрогать его всего целиком, вот прямо всего, чтобы каждой клетке кожи было уделено внимание — это было бы несравнимо круче оргазма. Но даже так он плавится, жаром своим растекается и буквально чувствует, как и без того пьяный мозг в кашу превращается под этими прикосновениями, которые хочется сохранить и преумножить, взять и дать еще больше. Хотя бы одной ладонью в темные, жесткие волосы впиться, сжать, потянуть к себе еще ближе, вжать, оттуда ниже, на щеку влажную соскользнуть, накрыть, каждым миллиметром грубоватой кожи шершавость чужой впитывая, пока вторая рука всё еще держит крепко, медвежьей практически хваткой поперек ребер, через всю спину. Наверное это даже как-то слишком остервенело ощущается — то, как языком навстречу толкается, почти узлом завязываясь с чужим, а следом в свой рот пропуская, втягивая до основания почти, зубами прихватывая, чужой вкус запечатывая, вырезая практически в памяти. И пусть в этом есть слишком прямолинейно читающееся «еще, пожалуйста, еще, больше», но это всё еще на уровне чистого подсознания, которое вслух отзывается лишь уже более громким всхлипом, переходящим в созвучное с чужим стоном надрывное мычание. Этот всхлип, а с ним безостановочная жажда забрать себе всё и ещё больше, сквозящая в каждом жесте, — та главная причина, по которой Мага продолжает делать то, что он делает, и балансировать шатко на эфемерной отметке «Всё в порядке». Он просто не вспоминает. Не может ещё вспомнить и осознать, что во всём этом принципиально, глубоко не так. У него — только Денис в руках, Денис, который забивает голову, рецепторы, все источники восприятия, Денис, которому надо, и он сам, опутанный эмоциями, пытающийся словно бы повиснуть на поручнях хвостового вагона поезда, чтобы хоть немного замедлить его ход. Не для того, чтобы остановить, прекратить, вразумить — нет, для того, чтобы дать понять, что можно не рваться так сильно. Но, кажется, у него одного для этого сил недостаточно. Только это ещё не осознаётся и не осознается очень долго. Поэтому он ловит заполошную волну, загорается сильнее и ярче, подхватывает её, не просто идёт следом — нет, идёт наравне, потому что самом в этот жар чужой с головой окунуться надо до ломоты, и пытается объять необъятное. Ныряет в этот поцелуй, в котором не разобрать уже, кто ведущий, кто ведомый, такой, будто оба дорвались до чего-то важного — только почему дорвались? Откуда это чувство взялось? Всхлипы губами собирает, шарит руками по чужому лицу, по телу, по обнажённым рёбрам, плечам, груди — везде, где достаёт, как может, тычется неловко щекой в шершавую обжигающую ладонь, скулит тихонько от недостаточности, от нехватки, от того, что всего кажется так ужасно, ужасно мало. Но как сделать достаточно — не понимает. Никакие здравые, взвешенные решения здесь не помогают. Тут, пока всё это длится, пока остального мира вовсе не существует, пока они оба сосредоточены целиком и полностью друг на друге, руководит один только уже почти безумный порыв, порыв инстинктов, чувств, а они ничерта не помогают брать себя в руки. И получается… Как получается. Мага руки неловко под чужие бока просовывает, так, прямо по бархатистой коже, крепче сжимая в кольце, наплевав на то, что там, под ними, трава мокрая и холодная. Губы чужие кусает и вылизывает. Навстречу рвётся. И это логично почти — тело реагирует так, как только может, как это логически, единственно верно для него и правильно: целиком загорается, так, что напряжение от макушки до поясницы прокатывается и остаётся там, внизу, тяжелым и плотным комком, вызывающим жар однозначный, определённый, такой, свидетельством которого становится тяжесть абсолютно природного вида, такая, которая вынуждает пахом вжиматься в чужое бедро, членом, к которому кровь стремительно приливает. Только для Маги это так естественно, что даже не сосредотачивается на этом: выгибается и притирается теснее свободно, почти не раздумывая, потому что и так всё тело горит, требует, волком воет о том, как эта близость важна. Стон только выпускает чище, яснее и ниже прямо в чужие распахнутые губы и словно бы… Словно бы ищет этими движениями тела похожий ответ. Отклик. А самое, пожалуй, удивительное во всем этом, в том, что происходит между ними двумя и с Денисом в частности — то, что отклик есть, а осознания… Осознания этого отклика нет. И дело даже не в том, что его совершенно, вообще, от слова совсем не смущает тяжесть, которая упирается в его бедро, прямо в паховую складку. Это кажется настолько естественным, несмотря на то, что физически тело сталкивается с этим впервые, потому что даже в том единственным неудачном опыте, с которым он когда-то сталкивался, до этого дело не успело дойти, что в совсем по другим причинам орущем аварийными сигнализациями подсознании не раздается именно по этому поводу ни единого звоночка. Нет, гораздо более удивительно то, что тело откликается. Не может не откликаться. Но внимание не заостряется на этом от слова совсем, ни на единую секунду. Эмоции, которыми перекрывает сознание и бессознательное сейчас настолько ярче, чем физическое чувство возбуждения, набирающееся кровью, встречающееся с чужой горячей плотностью где-то там, ниже пупка — даже без всякой конкретики, отчетливых ярких ощущений, что, кажется, еще один жалобный, уже почти громкий, особенно на фоне звенящей ночной тишины парка, всхлип срывается не от соприкосновения в паху, а от того, как яростно чужие губы кусают, вылизывают его собственные, как руки крепче охватывают тело, пробираясь вдоль боков, широких полос мышц по краям позвоночника, и в них хочется буквально завернуться, если бы это вообще было бы физически возможно, ощутить еще больше, чтобы не две, а минимум четыре, чтобы прикосновений так много, чтобы уже и без того заехавшие за ролики шарики рванули и улетели на Марс. И именно поэтому навстречу подается совсем не то, что должно было бы — не бёдра к бёдрам, не тяжесть к тяжести, а распирающий грудную клетку жар к чужим острым рёбрам, заполошный стук внутри — к чужому, губы, искусанные в кровь в прямом смысле этого слова — к чужим, всхлипом щенячьим — к протяжному стону. Это почти больно. Может, вполне может быть по-настоящему болезненным, потому что дальше, плотнее и теснее просто не выходит — это максимум, это рёбра, которые скребут по чужим рёбрам, и плевать, что через тонкую условность ткани. Дальше — только внутрь, глубоко-глубоко под кожу, вплетаться в мышцы и кости, вплавляться друг в друга, чтобы не разъединиться вообще никогда. И на мгновение Магомеду кажется, что так всё и случится. Вот сейчас открытые трещинки на губах, на собственных, на чужих, соединятся, кровь из них вскипит и приварит их друг к другу, сейчас руки, пальцы промнут тела, чтобы насовсем остаться там, внутри, похоже на то, как дерево впивается корнями в землю. Это удивительно. Это невозможно. Это может напомнить первый поцелуй с Мирой, когда точно так же не могли друг от друга оторваться, потому что нужно, но не напоминает — не сейчас, не здесь, пока ещё нет. И одновременно это совершенно иначе: там тепло, его собственное тепло разогревало и топило лёд, раскрывало их обоюдную нужду, а здесь в огне Мага сам горит так, что будто бы каждую секунду пеплом готов осыпаться. И чьи-то вечно холодные руки пригодились бы для того, чтобы он выжил, но сейчас… Сейчас шанса нет. Сейчас есть только стоны, которые оглушают, и тяжесть, которая придавливает к чужому телу. Маге хочется… Отдать. Отдать всё, что у него есть, и ещё больше, хочется всего — для него, столько же, сколько сам получает, и поэтому только почти само по себе выходит под выгибающуюся дугой спину ладони дальше заводить, под и так задравшуюся толстовку — к плечам, к шее. Пальцы крепко сжимаются на коже, чтобы каждое прикосновение ещё ярче чувствовалось. А губы мажут вдруг по чужой щеке, по скуле и носу. Пока в хватке кости трещат, одним слитным, гибким движением навстречу он весь втирается буквально в чужое тело и прижимается к обжигающей коже на горле, венку находит бьющуюся, сжимает её одними губами — и вниз, сильно, влажно, с собственным глухим полустоном-полувздохом, который вырывается от бьющего по рецепторам запаха, все того же мистического почти, эфемерного запаха солнца и терпкого мёда. Невыносимо, чертовски невыносимо, на грани потери всяких чувств — но так только кажется, потому что на самом деле может быть и ещё ярче, ещё сильнее. Только представить, как это — еще ярче, еще сильнее просто невозможно, потому что от того, что уже есть, с ума уже сходит всё — и мозг вместе с разумом и бессознательной частью, в разы превышающей первое, и тело, которое, кажется, испепеляет само себя. Всегда и без того обжигающе горячий, нагревающий собой не просто всю кровать, кресло, не важно, а, кажется, вообще всю комнату, сейчас Денис не просто пылает жаром — он горит, полыхает, испепеляя даже не вплавляющегося в его жар Магу, а самого себя. Себя в моменте здесь и сейчас, когда того, в чём отчаянно нуждается, настолько много, что это всё просто невозможно ни ощущать порознь, в каких-то отдельных ощущениях, ни контролировать мало мальски сознательно. Каждое действие, движение, звук — всё чистейшая импровизация на одних рефлексах, которые выходят за рамки привычного максимально далеко, когда вообще самого себя не узнать, но удивляться этому всё равно нет возможности. Нет, то, что происходило в прошлый раз… это было иначе. Совершенно иначе. Может потому, что оборвалось гораздо раньше, а может потому, что просто… просто было иначе. Намного легче, поверхностнее, так — по детски, наивно и может оттого и не настолько болезненно. А сейчас… Сейчас его перекрывает, перекрывает в самом возведенном в абсолют смысле этого слова. Ладони выпускают спину — нехотя, компенсируя это тем, что ноги сплетаются вокруг чужих бедер почти до хруста самых крупных и крепких в организме человека костей, но это нужно — сейчас нужно. Чтобы обхватить лицо, вниз куда-то снова утекающее, к себе обратно притянуть, губами накрыть — не губы уже даже, нет, всё, что попадается — кровящие трещинки в уголках, острые края челюсти, подбородок вздёрнутый, скулы широкие, виски, кончик длинного носа, веки дрожащие — всё, до чего может дотянуться, к чему может прикоснуться и отдать ответный порыв тактильности, которую только что впитывал до последней клетки в теле и которую теперь, словно по закону сообщающихся сосудов, нужно вернуть обратно. Ласки в этом столько — хоть плачь. Дикой какой-то, отчаянной, словно бы долго копившейся и искавшей способ, путь, возможность выплеснуться, такой, что даже Маге, простому довольно-таки и прямому, с трудом справляющемуся со сложными, хитровыделанными чувствами, это ясно как день. Вот только даже понимание это трезвости не даёт: под бурный поток подставиться хочется, и источником стать и чашей, которую эта ласка наполняет, одновременно, и, кажется… Кажется, так и есть. Не случалось с ним таких протяжных, долгих, дорвавшихся и яростных поцелуев уже очень и очень давно, с тех самых пор, как с Мирой у них мир и покой установился понимающий, тёплый. Чтобы прекращать не думалось, даже когда губы совсем распухают и почти болят, когда воздуха не хватает, лёгкие горят и схлопываются в недостатке кислорода — это те самые сумасшедшие первые разы, когда и страшно, и нужно, и больше жизни страшно отпускать. Так похоже… И не похоже в то же время. Магу будто бы смывает этими касаниями, от которых лицо полыхает. Каждое из них след глубокий оставляет — не на коже, а под ней, и все равно глубоким ожогом, шрам от которого потом будет не свести и не спрятать. Все они неизлечимыми глубокими следами останутся на нём, с ним, внутри него. И пусть. Сейчас только думается: пусть, нужно, хочется помнить, хочется каждое из этих ощущений себе оставить, выучить, чтобы, если этот жар пропадёт, его с лёгкостью в памяти вызывать. Кто бы знал, какую могилу тем самым Мага себе роет, как будет проклинать… И ладно, кто-то — знал бы он. Но он не знает. Только следует за этим мотивом, окончательно убеждаясь, что его совсем никак не хотят отпускать несмотря на любые попытки дать что-то ещё, значит, так нужно, хорошо, тут не о чем спорить. И взамен отдаёт ту же россыпь прикосновений. Руку одну высвобождает, чтобы кончиками пальцев — от шеи к уху, к щеке. Поймать её в ладони, сжать крепко под челюстью и у виска, притормозить почти принудительно уговорить, удержать, но не чтобы передышку или паузу взять, или чтобы отстраниться, а чтобы особенно мягко и бережно, сосредоточенно губами пройтись по влажному лбу, надбровной дуге, спинке носа. Так не целуют в их ситуации. Так не целуют случайно или просто для развлечения. Это что-то, что зрело, ждало своего часа в них обоих, и сейчас оно выливается терпкой, дурманящей нежностью, которая каждую клеточку кожи укрывает и согревает, а следом касается чужих губ неожиданно, в противовес всей яростности, остервенелости и бешености невероятно мягко, глубоко, не откровенно — совсем интимно. И вторая рука, там, под спиной, к себе одновременно тянет, давая ощутить, как и ему, Халилову, сильно надо, чтобы даже сердцебиение у них стало одно на двоих. Самое страшное, что нет ни малейшего, ни хоть на йоту приближающего к правде понятия — откуда всё это. Это ведь чистая правда — так «случайно» не целуют. Случайно пьяно лижутся в дёсны, быстро перетекая ниже, к каким-то естественным, животным потребностям организма, к реализации быстро подкатывающего разогретого алкоголем возбуждения, стремительно и жестко трахаются, удовлетворяясь смазанным оргазмом и разбегаются, делая вид, что никогда не встречались. Случайно не покрывают веки десятками, сотнями поцелуев, не задыхаются от эмоций, а не от того возбуждения, которое давно забыто, кажется, уже не одним даже, а обоими, утонувшими в этих чувствах в моменте, которые тянутся куда-то очень далеко, утопают очень глубоко, а где этот исток, когда появился, где сидел всё это время, что вообще породило его — нет ни единого ответа. Это ведь так несвойственно. Точно не для человека, который, кажется, даже скучать никогда не умел и говорил об этом вслух — слишком яркий, слишком в моменте, где-то увлекающийся, а где-то ветреный, отчасти наивный, но сметающий энергией всё на своем пути. Будто внутри вдруг оживает что-то незнакомое, с чем сам еще никогда не сталкивался и от этого знакомства по коже мурашки очередной волны страха пробегают — пусть не такие отчаянные, как от страха, что всё это может в любой момент закончиться, скорее на какую-то долю секунды неприятно покалывающие кожу изнутри… Но тут же исчезающие, сметённые новыми прикосновениями — не такими горячими, как его собственные, но греющими, теплыми, этим мягким теплом проникающие, кажется, гораздо глубже, чем его собственный испепеляющий жар. Теплом, под которым тело само навстречу в позвоночнике выгибается, впитывает, а губы распахиваются широко — и на этот раз уже не со сдавленным всхлипом сквозь зубы, а с протяжным, раскрытым, таким уязвимым, но таким искренним, звонким стоном, звучащем всей этой почти болезненной гаммой чувств прямо в чужие. Что-то неуловимо меняется в воздухе. Чем крепче и отчаяннее чужая нужда — тем больше Халилов стремится отдать, и тем глубже, тем замедленнее становится каждый его жест, как будто бы до него вдруг доходит, как лучше всего. Не легче или невесомее, просто вдумчивее. Сходит поспешность. Рассеивается под этим стоном, бьющим по ушам, растворяется, девается куда-то, чтобы ей на смену пришло что-то куда более глубокое и объёмное, пусть неизвестное, неизученное, но ощутимо давящее на рёбра изнутри, заставляющее их и всю грудную клетку расширяться, по ощущениям, вдвое, втрое, вчетверо. Мага в моменте не целует даже — ловит протяжный звук, в себя его пускает, прижимаясь к раскрытым губам, и где-то внезапно даже находит в себе силы для того, чтобы раскрыть глаза, увидеть теряющееся в сумерках лицо, в котором — всё, все те чувства, которые Денис выплескивает даже, а не показывает, потому что показать что-то такое сознательно невозможно. И это, пожалуй, ошибка. Большая ошибка, которая ещё аукнется в будущем. Так не просто не целуют в их ситуации — так не чувствуют, так не уходят в себя, и каждая из этих эмоций, становящаяся ещё более яркой в моменте, когда он всё не только слышит, но и видит, откуда бы они ни брались, больше никуда не исчезнет, из сознания не вытрется. Только сейчас это уже какой-то полный дзен: весь фокус — на чужом состоянии, не волнует ничего, даже то, что все эти бесконечные звуки из собственной и чужой груди абсолютно точно какой-то случайный прохожий может услышать. От того, как бесконечно и растянуто во времени длится каждый жест, удивительная связь, установившаяся между ними по щелчку, только крепнет и ширится. И не предсказать уже, можно ли её вообще будет потом разорвать, если только не с корнями и страшной болью. Но пока — пока Мага делает только то, что усугубит, а не поможет. Ладонь, по его телу шарящую, ловит, чтобы сжать и самому продеть под собственную куртку, под футболку, притиснуть её, раскрытую, прямо к горячей коже спины. Не для себя — для того, чтобы позволить, разрешить ещё больше контакта, ещё больше близости и тесноты взять. Другую руку вовсе под чужими плечами продевает, не размышляя о том, что там будет с тканью от такого обращения, чтобы ближе к себе потянуть, окружить прикосновениями целиком. И целует снова откровенно и глубоко, вынуждая следовать за своим ритмом — тягучим и плавным, не похожим на тот, в котором мгновениями раньше сгорали. А огромным ковшом из всей этой могилы для них обоих черпает то, что взгляд этот, прямо сквозь поцелуй раскрытый, лицо Дениса ищущий, встречается с точно так же распахнутыми глазами. Кажется, даже не моргающими, застывшими завороженно в попытке впечатать, вжечь в сетчатку всё то, что видят перед собой. И это лишнее доказательство для обоих — это не спонтанность. Блять, совершенно точно не спонтанность. Даже то, что акцент внимания целиком и полностью смещается с физического возбуждения на нужду в эмоциональной и тактильной близости — даже это можно было бы ощущать безлико, принимая без фокуса на конкретных фигурах то, чего так, возможно, не хватало — внимание, прикосновения, поцелуи, чужую близость, жар, тяжесть, пульс к пульсу, дыхание к дыханию, что там еще… Неважно, но нет. Здесь важно не только ЧТО, как это было бы, если бы это было случайностью. Здесь совершенно точно важно С КЕМ, иначе бы взгляд не впитывал так жадно очертания чужого лица, каждую морщинку на лбу, в уголках зажмуривающихся глаз, капельку испарины, проступающей на лбу, движение широких бледных скул. И как закапывать потом эту могилу — нет ни малейшего понятия, потому что они оба прикладывают все усилия для того, чтобы докопаться до глубин, на которых когда-то пошёл по пизде проект Кольской сверхглубокой. Оба — потому что Мага ведь сознательно делает это. Сознательно кладёт его руки на свою обнаженную кожу, от которой внутреннюю тактильность Сигитова рвет в клочья, когда каждое прикосновение ощущается самыми настоящими разрядами электричества, которое хочется повторить снова и снова, проскользить по всему, до чего можно дотянуться, от ямочек на пояснице до верхних краев лопаток, сжать, надавить, царапнуть вжатыми до предела в удивительно нежную на ощупь кожу и снова, блять, снова уже не сдерживаясь выдать весь спектр переполняющих эмоций прямо в чужой рот, мокро накрывающий его собственный. Это не мурашки — это какой-то мучительный тремор, который окатывает всё тело Халилова от таких прочувствованных, разных по тону и настроению прикосновений. Когда он… Сделал то, что сделал, даже, блять, представить себе не мог, что это будет так ярко, так сумасшедше звонко отдаваться во всём теле, словно его голова превратилась в один большой колокол, но звук почему-то колотится только в стенки его чаши, не вылетая наружу. И это происходит. Ужасно, неправильно, так, как за это всякий может его осудить — но происходит, точно так же сильно, как… Как с Магой уже случалось. Иначе на вкус, на цвет, на запах, но так чертовски похоже в невыносимой чувственности и слепящей нужде. Хотя, кажется, его сердце просто неспособно уместить так много чувств в одном себе. Он скулит задушенно, глухо, волной идёт от плеч до поясницы, пытаясь встретить и усилить, выкрутить регулятор мощности каждого касания, льющегося по спине кипятком от этих рук, уже не целует даже — просто вжимается крепко в чужие губы, жмурится снова, и даже не понимает, что вот-вот готов сойти с ума окончательно, что ещё миг — и ближе станет нужно настолько сильно, что остановить его не сможет вообще ни что. Что они останутся здесь навсегда и умрут от истощения, так и не разомкнув рук, потому что это просто невозможно. Но всё же приходится. Это страшно. Сознательно сделать хоть самый крохотный шаг назад, оторваться — страшно, потому что кажется, что стоит только на секунду прекратить делать то, что делаешь, закончится абсолютно всё. Рассеется дух, рассеется тот особый контакт, придётся думать. Думать о том, что произошло. И всё равно разомкнуть переплетение рук и ног, отстраниться хотя бы для того, чтобы вскинуть голову куда-то в темноту парка приходится: раздаётся какой-то резкий, противный, воющий звук, а следом и неясное сияние синих огней. Мозг слишком сильно плывёт, перегруженный всем, чем только можно, и Маге даже не сразу удаётся понять, что он вообще слышит, но инстинктивно всё равно каменеет и замирает вовсе, опуская какой-то… Несобранный, несфокусированный, но удивленно-вопросительный взгляд вниз, на Дениса, как будто надеется, что хотя бы он что-то сообразит, раз у самого ничерта не получается. И если бы не это одно единственное обстоятельство извне — нет вообще ни малейшего понятия, как и чем бы это могло закончиться. Потому что проблема даже не в том, что это могло бы закончиться чем-то совершенно выходящим за рамки мало мальски дозволенного и разумного — это и так очевидно по естественной телесной реакции, которая хоть и нещадно забыта, но от этого не перестаёт быть собой. Проблема в том, что даже это, то, чем всё могло бы закончиться, никак бы не решило проблему… какая тавтология… того, что, кажется, Денис не единственный, кто здесь не просто панически боится того, что всё это может закончиться, а просто… просто физически не в состоянии это всё разорвать. Но обстоятельство есть, и именно оно решает задачу по разделению неразделимого, как бы жестоко это ни звучало. Решает слишком жестко и радикально, а главное стремительно. И во всей этой стремительности есть одно единственное преимущество. Не в ситуации в целом, а у Дениса относительно потерявшегося в прострации со стеклянным взглядом Маги. У него очевидно более подвижная психика, чем у меланхоличного оффлейнера. Собственно, как и сам Сигитов. А еще у него была веселая и очень бодрая юность в суровом Новосибе, которая реакции и умения принимать решения стремительно совершенно точно прибавляет как хороший, уверенный баф. И именно этот забафаный скилл сейчас срабатывает на руку обоим. Подняться на выпрямленной под собой руке вместе с полным весом чужого тела на себе оказывается удивительно легко. Буквально вместе с собой поднять растерянного Халилова и, приложив все усилия для того, чтобы заставить в первую очередь себя разорвать этот контакт, чтобы потом это не стало чревато для всей и его киберспортивной карьеры, а за компанию и Маги, перехватить его руку, плотно сплетаясь пальцами. — Бегом, погнали. Мимо сознания как-то в этот момент пролетает эта вышибающая дух легкость, с которой Денис чужой вес поднимает. Мага еле успевает хоть немного собраться, чтобы не свалиться кулем в противоположную сторону: до него все ещё дико слабо доходит, что вообще происходит, и действительно ли это по их душу мигалки, или это какая-то нелепая случайность… Хотя, блять, это Европа. Гей-парады никак не мешают чопорной сдержанности и нравам, задранным на такую планку, что даже суровые дагестанские старцы могут удивленно приподнимать кустистые брови и подергивать бородки. А если хотя бы на секундочку представить, что всё это… Ох, блять, всё это непотребство было услышано какой-нибудь бдительной немкой, достопочтенно выгуливавшей по ночному парку шпица в розовой кофточке, то можно представить себе последствия. Их не просто взъебут — угарать будут до слёз ещё очень и очень долго. Не все пидоры — дотеры, но все дотеры — пидоры, да, конечно, и всё-таки есть некоторые, мать его, нюансы. Если бы не Сигитов, Мага бы ни за что не сообразил, что делать. Наверное, так бы и застрял испуганным сусликом под этими мигалками до тех пор, пока не пришли любезные дяди с объяснениями, как правильно вести себя в общественных местах. Впрочем, если бы не Сигитов, Мага бы и в такой ситуации вряд ли оказался — сложно в одиночестве, с самим собой… Это всё ещё требует обработки: целоваться. Но, так или иначе, чужой голос и ужасно горячая рука, сжимающая направляюще, заземляюще, возвращающе на эту грешную землю, помогают хоть как-то собраться. Халилов буквально повисает на Денисе, пытаясь хоть как-то все ещё пьяно, пошатываясь, встать на онемевшие ноги, но и это оказывается не страшно — кое-как они оба управляются с конечностями. Где-то в момент, когда они уже молодецки перемахивают через низенькую оградку парка в стороне, противоположной и мигалкам, и звуку, весь масштаб и ебучая ирония ситуации до Маги все же доходят — каким-то хриплым хохотом от плеснувшего наконец в кровь азарта, вылетающего клочьями звуков. Всё-таки, он нихрена не большой спортсмен, и воздух лёгкие, пытающиеся ещё и смехом эмоции сбросить, резать начинает быстро — но они мчат. Мчат, что пятки сверкают, так и не распуская отчего-то сплетенных пальцев, как дурацкие Сид и Нэнси. Разве что не банк ограбили — может быть, нарушили покой каких-нибудь нервно-консервативных леди и мистеров, или как их тут, в Германии, блин. И через несколько кварталов Мага уже начинает отставать, а потом и вовсе дёргает Дениса за руку в ближайший узкий переулок, потому что лёгкие готов выплюнуть. К стенке приваливается, заливаясь, на себя его дёргает, лицом в плечо чужое утыкаясь, в грудь куда-то, снова голову задирает, в глаза заглядывая своими, горящими и светящимися сразу от всего — от адреналина, какой-то бешеной эйфории, с которой всё только что пережитое намешалось, ярчайшей лёгкости чувств. И взахлеб пытаясь хоть немного отдышаться, чуть не всхлипывает сквозь смех: — Прикинь… Прикинь, че бы в интернете писали? Пиздец… И руки сами за Дениску хватаются, чтоб тело само себя немножечко унять смогло. Тогда-то и становится понятно, что ночной прохладный воздух вместе с пробежкой почти весь алкоголь из глаз вымыл — осталась только пьяность от того, что они оба вместе друг с другом сотворили. И кажется, мигалки спасли их не только от того, чтобы не разъединиться больше никогда — но ещё и от того, чтобы пытаться об этом говорить. Но пока Мага этого не осознаёт и благодарности не чувствует. — Ты хоть знаешь, куда идти-то нам?.. Спрашивает, потому что лично он — вот совсем в душе не ебёт. И вся надежда на то, что Дениска в очередной раз окажется умнее и сообразительнее. Чёрт его знает, может, скаутом успел побыть. — Что на самом деле Тим Спирит переехали в Европу не из-за политической ситуации, а из-за не вписывающихся в русский менталитет предпочтений. Смеется Денис звонко, громко — в унисон с таким же ярким, наполненном эйфорией выходящих из организма щекотными газиками алкоголя, большая часть которого воспламенилась, взорвалась и исчезла еще в тот момент, когда пришлось слишком резко вырывать себя из состояния растворенности в другом человеке, чтобы их на полном серьезе не взяли за жопу и не устроили команде фандальный скандал на почве разврата, до которого мидер и оффлейнер коллектива из Восточной Европы докатились прямо в общественных местах чопорной Германии. Может быть это защитная реакция психики, может — какой-то момент облегчения того морального напряжения, которым во всей этой ситуации не могло накрыть, которое сначала проявлялось страхом того, что всё это может закончиться, потом — страхом быть обнаруженными и всех последствий, к которым это может привести, потом — страхом, что их догонят, потому что свист мигалок еще долго звенит в ушах, хотя на самом деле его давным давно нет, это всего лишь слуховая галлюцинация на фоне перехлестывающего через край адреналина. Но так или иначе — улыбка сияет во все тридцать два, смех звенит в собственных ушах, а трясущиеся из-за избытка эмоций руки торопливо вытаскивают из кармана треников телефон, потому что ответа на сакральный вопрос у него нет ровно так же, как у Халилова. Зато есть четыре пропущенных от Димы. И это, пожалуй, единственное, что ограничивает его короткими, но крепкими, до хруста почти объятиями, смыкающимися на чужих ребрах, прежде чем открыть карту и прикинуть писю к носу. — Прикинь, за углом направо и на месте. А еще, кажется, мне пизда от Димана. Ну или нам… Нас потеряли, погнали? Мага шкодничает. Может, это иллюзия, что он внезапно девственно протрезвел, но до него никак не доходит весь глубокий пиздец ситуации, в которую Денис даже не посвящен. Или психика защищает себя от разлома здесь, в моменте, потому что вынести три встряски по очереди — неусточивый склад характера пошатнется, как совок в девяносто первым, и развалится на кучу крошечных осколков. Но он не задумывается, что, спали их кто-нибудь, обо всём бы узнал ещё и… Мира. Он вообще пока ещё не задумывается о том, что сделал. Слишком гулко в ушах стучит пульс и свистит ветер, слишком ярко и жизнерадостно улыбается Сигитов, рядом с которым Магу, кажется, тревожить не может вообще ничего — эта улыбка заразительна до зубовной боли. И поэтому да, он шкодничает и подлит, на мгновение повинуясь мимолётному порыву, который каким-то дуновением ветра как будто бьёт поддых: легко, ускользающе жмётся все ещё выглядящими совсем распухшими, зацелованными губами, сложенными в широкую улыбку, к чужому уголку рта, чтобы вывернуться и снова уже самому потянуть Дениса за собой за руку, которая безошибочно находит чужие пальцы. В груди у него бьётся большое, горящее, полыхающее сердце Данко. На все сто, так, как будто каждый рычажок эмоций подкручен на максимум, он чувствует себя тупым мальчишкой, захваченным отвратительно светлыми, эйфорическими чувствами, бьющими по голове. И всё же, как бы ни было сейчас похрену на Диму, который иногда, несмотря на половую принадлежность, бывает настоящей тревожащейся мамкой, угрозу он тоже чувствует — поэтому только не даёт себе полной свободы. К тому же, это положение совсем хрупкое. И уже вид входных дверей так, издали, когда они только заворачивают за угол, а следом и лобби отеля заставляет Магу неминуемо теряться. Он словно ребёнок, который сбежал из дома. Отправился в самое невероятное своё приключение, пока, кажется, родители дома сходили с ума от переживаний. Только тут не родители совсем, обстоятельства… Другие, и это чувство, будто настала пора возвращаться куда-то, где придётся платить за свои развлечения, делает сияющую улыбку слабее и мягче. Появляется странная растерянность, но она заставляет только теснее чужие пальцы сжимать и совсем по-подростковому переглядываться исподлобья, пока лифт везёт их на нужный этаж. А там и вовсе — оглядываться по сторонам. Мало ли, кому ещё не спится. Номер Халилова — первый на пути. И он неловко стопорится около двери, не понимая уже совсем, какие чувства должен испытывать, все ещё панически отгораживаясь от перспектив остаться наедине с собой и с тем, что он совершил. Так, конечно, нужно, да и Дима вот… Потерял как минимум Дениса, — у Маги, слава богу, телефон разрядился, и он был ещё не в курсе своих проблем, — а значит, может, Сигитову надо отметиться, господи прости, тем или иным образом, да и… Очень много всего. И ещё — какой-то робкой неловкости, остатков чувства праздника, единения, внезапно открывшейся близости, о которой ещё предстоит задуматься. Поэтому вместо чего угодно другого Мага только слабо дёргает Дениса за ладонь, не то зовёт, не то пожимает, роняет осторожное, бессмысленное, как все эти разговоры под дверями: — Круто было, да? Не зря… Пошли. Ты… Диману маякнёшь? Что живы, целы. И в глаза чужие заглядывает каким-то удивительным, щемящим образом, которому очков смущенной растерянности неопознанного толка накидывают приподнятые брови. И вот вроде бы очередь Дениса мстить ровно так же, как это делает Мага чуть раньше, буквально парой минут, там, в той самой безымянной подворотне где-то за углом, которая, возможно, еще будет попадаться им на глаза по дороге на арену — он до сих пор не особо хорошо ориентируется в незнакомом городе и понятия не имеет, что у них по распорядку и локациям, благо, за всё это отвечает Руслана — и это место будет откликаться даже не в паху, а где-то в районе солнечного сплетения вспышкой какой-то яркой тоски и эйфории одновременно. А если не дай бог еще и парк… Но мстить не получается. Потому что сам эмоциональный посыл совсем другой. Потому что под ребрами щемить снова начинает вот тем неосознанным страхом, который крыл его, когда всё почти чужое тело было в его руках, только сейчас еще более неосознанно, легко, поверхностно, щекотанием болезненным там, где иногда от долгого сидения в позе буквы «зю» прошибает невралгией. А еще улыбка с лица всё равно не сходит, хоть и немеет слегка, становясь чуточку автоматичной — потому что видит, как Мага растерян и должен быть тем оплотом уверенности в моменте, коим Халилов был в той или иной степени тогда, парой десятков минут для него самого, потерявшегося в собственных чувствах и эмоциях, которых просто не мог от себя ожидать. — Круто — не то слово… Отчитаюсь, не ссы. Уголки губ вздергиваются еще выше, хоть и вздрагивают едва заметно. Да, черт возьми, он всё сделает, о чём попросят. Доложится Диме, отмажет, напишет объяснительную, в ножки поклонится и поцелует, если Мага попросит. По крайней мере, сейчас, пока его пальцы всё еще сжимают руку самого Дэна, а взгляд кажется таким ярким, чистым, искренним в своей потерянности и какой-то счастливой нежности, что за него можно продать душу. Поэтому это не месть. Это — чистый и искренний порыв, который Денис не может сдержать, пока еще можно. Пока вечер не закончился. Сделать шаг, другой вперед, всем телом толкнуть грани ребячества и все еще горящего внутри жара спиной в стену прямо возле двери в номер, коротко окидывая взглядом ближайшие, убеждаясь, что в коридоре кроме них никого и… подняться на цыпочки, сразу, без всяких церемоний, жестко и глубоко в той самой ненасытности, которая, наверное, не отпустит его вообще никогда впиваясь в искусанные и до сих пор распухшие губы. Если бы только Денис знал, оплотом уверенности в чём ему на самом деле нужно быть… Но он не знает. Потому что кто-то, боясь осуждения и разламывания той только начавшейся и резко ставшей крепкой дружбы, — так и просится вопрос, только ли потому, или есть на то ещё более глубокие, нечестные, некрасивые причины, хотя задать его, как и ответить, невозможно, — так ни в какие свои внутренние сложности Дениса не посвятил. Да и смог бы он? Стал бы вселять уверенность в чём? В том, что всё… Нормально? Ничего и нихера ненормально. Это Мага понимает уже в момент, когда по лопаткам скребет шершавая стена, а губы сами по себе распахиваются, потому что этому напору не то, что сопротивляться не хочется — ему нужно поддаться. Мага, он… У него коленки подкашиваются. По несчастной этой подпорке сам стекает, так, что Денису и тянуться уже не надо, а руки скребут чужие бока, стискивают безотчетно, бессознательно, и начинает почти здраво казаться, что если сейчас просто сдаться, но стук чужого сердца, отдающийся прямо в собственную грудную клетку, заглушит тот звук, тот ментальный, неслышный грохот, с которым внутри все расшибается, раскалывается, обрывается и рушится. С которым начинается катастрофа. Так нельзя. Просто нельзя, даже Мира больше не где-то в далёком-предалёком отеле, а буквально через несколько шагов и тонкую, бумажную почти стенку, но Мага плывёт. И вот теперь это становится болезненно. Болезненно настолько, что неизвестное чувство отвечать заставляет ещё яростнее, в чужие губы вгрызаться, языки сплетать так, что, кажется, с жаждой ответной, а на деле — с пониманием того, какое это обреченное заранее безумие. С попыткой урвать больше этих секунд. Ему так сильно нужно ещё хотя бы чуть-чуть, ещё хотя бы немножко, каплю этого жара… И так сильно одновременно нужно идти, что, захлебываясь новым поцелуем, он совершенно теряет координацию движений, намерений, порывов. Вот — размыкает поцелуй, едва ли не за волосы себя самого отдирая, врезается лбом в чужой лоб, смотрит двумя своими чернильно-чёрными безднами с удушающей нежностью. Вот — выдыхает неуверенное, нетвёрдое: — Идти… Надо. Нам там… Завтра… А вот — пугается сам этого вылетающего «завтра», как самого дикого детского страха, потому что уже заранее чувствует, что «завтра» ничего не будет. Ничего. Абсолютно. Совсем. И чтобы Денис не успел ни подумать, ни заговорить, в жёсткие короткие волосы одной рукой вцепляется, снова в губы врезается своими. А другой рукой вовсе неохотно в плечо упирается в безмолвной попытке уговорить себя развести их обоих по сторонам. И только надеется, что у Сигитова самообладания и ответственности больше, чем у него, потому что сам он совсем, совсем пропадает. Это, наверное, момент икс. Только сам Денис об этом не имеет ни малейшего понятия. Тот самый придорожный камень, где направо пойдешь, налево пойдешь… А все пути ведут в какую-то пизду, только пизду разную. Когда можно было бы потянуть обратно, дернуть за ворот футболки, врезаться губами в губы, вскрыть окончательно в кровь все эти трещинки, надавить на ручку двери, нащупав в карманах ключ карту, а дальше… Номер отеля — это не открытый всем ветрам и гражданам Берлина парк. Это закрытые четыре стены, запертые изнутри, откуда можно выскользнуть и среди ночи, когда все приличные гости отеля будут крепко храпеть в своих номерах. Четыре стены, в которых можно позволить себе… все. Вообще все, в чем сейчас ощущается такая ярая нужда, и тут даже не про что-то физиологичное, а всё еще — про те же эмоции. А можно собрать все свои мыслимые и немыслимые моральные силы в кулак и попытаться проявить себя как более-менее осознанного человека. Взять на себя ответственность, показаться хорошим, правильным, полезным в чужих глазах в бессознательной надежде на то, что это даст ему плюсиков в карму на… На будущее. Какое — чёрт его знает. Сигитов вообще еще не осознал, что произошло сегодня, чтобы как-то сознательно рассуждать о будущем, о каких-то перспективах, поэтому это всё лишь на уровне какого-то рефлективного подсознательного. Подсознательного, играющего с ним злую шутку. Потому что он… выбирает второе. И делает это с такой решительностью, что даже не замечает этого сомнения в чужих глазах, совсем не связанного со страхом разделиться на несколько часов. Только об этом он знать не может. Только поэтому воздуха в лёгкие набирает и сам последний раз совсем… несуразно, в своём стиле, так по-дурацки и гораздо более узнаваемо клюет почти багровые от постоянных поцелуев губы, заставляя себя оттолкнуться ладонью от стены и самому дернуть себя почти насильно за шкирку в сторону своего номера, бросая напоследок лишь такое же неопределенное: — Завтра, да. Ночи, Маг. И не замечая, как его удаляющуюся в дальний конец коридора спину сверлит незаметным, но мучительно пронзительным взглядом со стороны лифтовой. Взглядом, преисполненным… Чего-то среднего между разочарованным, но беззлобным презрением и усталым предвосхищением грядущего пиздеца.