Гора идёт к Магомеду (и не только)

Быть пьяным — вроде бы, выгодно. Всегда есть шанс на то, что любые свои проступки в чужих глазах можно на это спихнуть: вот, выпил, а дальше бесы во мне, получается, взыграли, зелёные, конечно же, и вопросы уже не ко мне — вопросы к ним, проклятым, как посмели вынудить меня сотворить такую вышеобозначенную ужасную глупость. Только есть один нюанс: сам себе ты врать не сможешь. Там, глубоко в душе, будешь точно знать, как так вышло, почему и зачем. От себя просто не убежишь. И сложно тоже не убежишь. Никак не убежишь, короче говоря. Есть и другая выгода от алкоголя. Он может помочь забыть все те события, которые на утро приводят тебя к плачевным последствиям. Для этого нужно, правда, выпить достаточно, больше своей нормы, и если бы сейчас Мага мог отмотать время назад, то, наверное, выпил бы этого самого крепкого в мире пива столько, чтобы занавес упал ещё в баре, и в высушенное похмельное сознание не приходило ни единой лишней мысли. Вообще, конечно, логично было бы просто не делать то, что он сделал. Но это вопрос… Такой. Неопределенный. И не о нём вовсе речь. К большому сожалению ни одна из звёзд на небе для Маги в этот раз не сходится. Зачем-то он просыпается очень рано. Кажется, до будильников — но точно сказать невозможно, потому что никаких будильников не было вовсе. Вчера, изо всех сил пытаясь не пойти за Денисом и даже не смотреть ему вслед, он едва успел раздеться, прежде чем с порога свалиться кулем в постель и позволить себе просто закрыть глаза, отключиться нахрен, не думать ни о чём, не дать себе даже шанса на размышления. А вот сейчас, когда еще солнце только-только предпринимает какие-то удушливо-ленивые попытки в окно заглянуть сквозь штору, но, кажется, ещё надеется успеть доступ пять минут, он открывает глаза и вперивается в девственно-белый потолок, реющий над ним безнадёжным взглядом. Вспоминает сразу всё и ясно. Чувствует, как неприятно, противно даже стягивает обветренные губы. С дотошной точностью перебирает в памяти каждый стоп-кадр прошлого вечера. И малодушно решает: пока он не покидает пределы кровати, ничего из этого не становится реальностью. Просто он… В домике. В домике из одеяла, которое натягивает на голову, из подушки, в которую утыкается лицом так, что дышать становится нечем. Совсем как вчера. Очень страшно и очень хочется не быть. Сделать вид, что его не существует вообще. Больше никогда-никогда не видеть никого на целом свете и сделать всё, чтобы никто даже не подумал к нему притронуться, с ним заговорить. Потому что пока он лежит ничком здесь, в своём номере, целого окружающего мира, в котором он целовался со своим лучшим другом так, как будто больше ничего для счастья не нужно, и тонул в нём, пока где-то в отеле спал его парень, не существует. Его парень, которого он обязательно потеряет, если тот узнает хоть что-то. А он не хочет его терять. Так идёт какое-то время. Сколько — пару десятков минут, полчаса, час, два? Мага не считает и не чувствует, забываясь дрёмой, а пока мыслит ясно, только и делает, что проматывает кинопленку воспоминаний, раздирая дырку посреди груди, расковыривая её, чтобы наверняка образовать незаживающую рану. И, наверное, именно поэтому он, слыша поворот ручки двери, позорно прячется и зарывается в постель ещё глубже. Только у одного человека в целом Берлине есть вторая ключ-карта от его номера. Видеть его сейчас — нет, невыносимо, абсолютно немыслимо. Приходится реагировать так, как диктует какой-то панический ужас, мерзкой ледяной хваткой стискивающий желудок — притворяться глубоко спящим где-то там, под ворохом из одеяла, и… Кажется, даже глупо надеяться, что здесь его просто не найдут. — Мага? Ты спишь? — шёпотом спрашивает Мира, заглядывая в номер сначала головой, а потом уже всем телом. В чужом номере тихо. Мира перехватывает поудобнее тарелку с бутербродами и бутылку минералки, и заходит в номер полноценно. Проходит дальше, к кровати со скомканным одеялом и Магой под ним, хмурится, умудряясь ухмыляться краем рта одновременно, и ставит всё добро на прикроватную тумбочку, чуть отодвинув лампу. Мира садится на край кровати и осторожно тянется к тёмной макушке, что торчит из одеяла, костяшкой поглаживая лоб. Он не злится и даже не ревнует. Уже нет. Более того — пытается изобразить нужную Маге заботу. Дота и приятная компания в виде понимающего всё и всех Ильи Мулярчука — отличное средство скорой психологической помощи. Разъебать шмотки и встать афк, кстати, тоже, но это была личная Мирина прихоть, за которую он отхватил ушат говна от тиммейтов и самого Ильи, но был доволен, как чёрт. Мира долго играл прошлый вечер, а потом долго не мог уснуть этой ночью, ворочаясь из стороны в сторону. Думал. Ну, в целом, что мешало ему согласиться на предложение Дениса? Да ничего не мешало, только гордость и собственничество, которые душили с обеих сторон. Но с его стороны тоже не совсем адекватно так реагировать на друзей своего партнёра. Вроде как. Это ведь… Неправильно. Дэнчик хороший парень, смешной, играет хорошо, вон, в команду вписался прекрасно, как будто всегда тут был. И даже общий эмоциональный фон команды стал ровнее, нет этого невесомого напряжения, как было с Хертеком. Ну, когда они впятером — его нет, а то, что происходит между Мирой и Дэном — это их личная история. Мира засыпает с твёрдым решением извиниться перед Магой за очередную вспышку ревности, объясниться перед ним, рассказать, почему он себя так чувствует, почему так себя ведёт. А потом, может быть, возможно, если Дэн не начнёт с самого утра лезть на Магу, то можно будет и с Дэном… Посмотреть друг на друга хотя бы спокойно, а не как враг на врага. С этими мыслями, которые подогревают сердце, и с улыбкой кроткой Мира отбирает на завтраке еду отдельно для Маги, цепляет бутылку минералки и просит у Русланы таблетку от головной боли, и вот теперь он здесь. Неизвестно, в каком состоянии пришли вчера эти двое, но Дениса на завтраке не было, так что, вероятно, их состояние было хуёвым и сейчас оба мучаются от похмелья. И если на Дэнчика Мире плевать, по большей мере, то на Магу точно нет. Путь к сердцу Маги лежит через внимание и заботу, особенно в таких мелочах. А Мире эти мелочи не сложно запомнить и повторять по потребности. — Мага, вставай. Ты проебал завтрак, но я принёс тебе. И таблетку, если голова болит. Мира гладит его по волосам осторожно, пропуская сквозь пальцы спутанные пряди, и забирается на кровать коленями. Усмешка хитрая на лице появляется, когда Мира тащит одеяло вниз одним рывком, открывая себе доступ к… Маге. Сонному, опухшему, со следом на щеке от подушки и такому тихому, что даже дыхание не слышно, если не вслушиваться. Мира думает, что это от похмелья. На пятки опускается, слегка ноги расставив, и просто смотрит, ждёт, пока Мага глаза откроет. Тот явно проснулся, но, видимо, открывать глаза не хочет. Похмелье — суровая вещь, Мира его понимает. — Щас-щас, окно з-зашторю, — встаёт обратно на ноги, чтобы подойти к окну и задвинуть штору. Комната обращается в полумрак. Но это, хоть и должно облегчить положение, на самом деле только делает его всё хуже и хуже. Точно так же, как втыкаются острыми зубьями, кольями каждое прикосновение к коже, к волосам — даже они словно бы стали внезапно чувствительными, хотя нет там никаких нервных окончаний. И в момент, когда одеяло слетает, Мага только титаническим усилием воли не дёргается судорожно, чтобы ухватиться за его край и натянуть обратно. Это было бы совсем по-детски, да? Так ужасно, некрасиво, неправильно. Только не так неправильно, как взапой целоваться с Денисом у Миры за спиной. Мага думает: если он не будет шевелиться и подавать признаков жизни, может быть, Мира уйдёт? И на секунду это даже кажется выходом. Пусть он его трогает, тыкает, бьет по щекам, воду выливает, говорит этим своим невозможным — любимым до безумия, до слёз — переливчатым, журчащим голосом, или как там ещё можно будить человека, пусть разозлится, что ему не отвечают, разочаруется и уйдёт. Уйдёт, а Мага останется лежать тут без единого движения. И, может быть, врастёт в простыню, чтобы точно не встречаться с последствиями своих действий. Но не решается. Вразрез со всей суетой, которую Мира наводит в довольно-таки небольшой комнатке, делает одну единственную вещь — на тихом выдохе садится на постели и натягивает обратно на плечи одеяло. Он всклоченный, голый практически, глаза стеклянные — вроде бы, все признаки похмелья. Но если бы только кто-нибудь знал, насколько физически больно смотреть на эту чёртову тарелку, воду… Забота. Забота, блядь, Магомед, вот так вот она выглядит. И никак иначе, точно не как собственные стоны то под, то над чужим парнем, да? Маге кажется: если он будет молчать, Мира что-нибудь да поймёт почти сразу. И если будет говорить, тоже что-нибудь поймёт. Если будет смотреть, если будет слышать его дыхание, если что угодно — всё в эту же секунду обернётся ебаным провалом. И понимает, что ему нужно сделать хоть что-то, но… Что? Получается только плотнее кутаться в одеяло в бессознательной попытке закрыться, спрятаться от Миры в то время, когда всё внутри скулит от необходимости прижаться к нему и всё-всё рассказать, чтобы понял и простил. Только Мага не дурак. Его так отец учил: если накосячил — неси ответственность один, женщина… Ну, понятно, да? Получается, парень знать этого не заслужил. Так и выходит. Рвано, неловко, на полной раскоординированности ума, сердца, и… Блять, как будто бы самого Маги, который от себя отделяется и смотрит на всё со стороны. Он роняет тихое и хриплое: — Спасибо. И занимает руки бутылкой, свинчивая с неё пробку слишком старательно. На Миру не оборачивается и не смотрит. Боится. Не знает, что там увидит, или знает, но ещё знает, что не заслужил. — Вернулись… Вернулся поздно. Выспаться хотел. Я нормально, — продолжает зачем-то отстраненно и сухо, почти жёстко. И больше ничего не спрашивает, не представляя, как, зачем и какими средствами продолжать диалог. Кажется, Маге даже хуже, чем Мира предполагал. Почему-то это вызывает усмешку, такую, ядовитую слегка. Хотя, вообще-то находиться трезвым и здоровым, когда рядом с тобой человек умирает от похмелья — приятно, даже если этот человек твой парень, которого, вроде как, нужно жалеть. Нет, Мира пожалеет, обязательно, но не позлорадствовать не может. — С-скажи спасибо, что медиа-день не сегодня, — с язвинкой говорит Мира, а сам тянется к таблеткам, чтобы протянуть блистер Маге, — Пиво — зло, Мага, я тебе всегда говорил. Мира под своим чутким взглядом заставляет Магу выпить эту несчастную таблетку от головной боли, забирает у него минералку после и ставит на тумбу. Маге — хуёво. И физически, и ментально, скорее всего. Они ведь почти посрались вчера, наверняка Мага сейчас сидит и вспоминает это, дуется почём зря. Мира его понимает. Сам дулся бы, если бы был на его месте. Поэтому укладывается на кровати рядом и тянет Магу к себе, прямо так, в одеяле, прижимает этот ком ближе, утыкаясь носом в макушку, и просто лежит. Так правильно. Так он не требует ничего в ответ, но жестами, всем собой показывает, что всё в порядке, что он рядом и так будет всегда. Становится очень тихо. Мага всё ещё дышит так, как будто не дышит, и где-то внутри начинают зарождаться первые сомнения. В чём именно — пока непонятно, Мира это чувство даже не распознаёт ещё, но оно колет осторожно и деликатно, привлекая к себе внимание. Наверное, разговор о чувствах и извинения стоит отложить до вечера, когда Маге станет легче хотя бы физически. Мира вздыхает тяжело, но всё равно тянет улыбку. Мага такой смешной с похмелья, что у Миры появляется совершенно логичное и разумное желание поддеть его, раздразнить, чтобы злился, отмахивался и бесился, но отвечал. Как Дэнчик обычно проворачивает с Магой, вот… Что-то такое. Как бы сильно Колпаков не презирал Дениса за то, что тот вертится вокруг его парня, отрицать очевидное он не мог — у Сигитова мастерски получалось вытащить Магу из любого депрессняка, краткосрочного или долгосрочного. А это дорогого стоит, потому что даже Мира на это не способен. И оно же злило, потому что Мира на это не способен. Может быть, в этот раз получится? Мира наблюдательный, он понаблюдал за Дэнчиком. Нужно просто быть чуть более напористым, вот и всё. И плевать, что Мира не умеет, что считает «нет» за «нет» и больше не хочет предпринимать даже попыток, просто соглашаясь с человеком. Ради Маги можно себя чуть-чуть поломать. — Там Илюха звал погулять. Недалеко, так, окресн-ности посмотреть. Пойдёшь? — тихо бормочет Мира, поглаживая спину чужую сквозь одеяло, — Можем Дениса с нами позвать, да и Ярика тоже. Тимб-тимбилдинг. Мира нервничает слегка. Первый шаг — это всегда тяжело. Будь это первая драка на линии в начале игры, начало разговора с Диманом о ситуации в мире или, вот, первый шаг к примирению с парнем. И другом этого парня. Лучшим другом. В любой другой момент Магомед бы его понял. Не просто понял — поддержал. Он ведь дорожит, трепетно дорожит каждой попыткой Миры даже не то, что улучшить отношения, а вообще сделать что угодно, любой шаг, первый, второй, третий — не важно. Он же как никто знает, как Мире бывает тяжело. Он бы улыбнулся как можно мягче и обязательно бы согласился со всем, что бы ему ни предложили, чтобы Мира облегченно выдохнул, улыбнулся и взбодрился. Но сейчас всё иначе. Единственное, что интересует Магу в этот момент: собственные попытки просто… Не закричать. Глупая, странная, неуместная абсолютно агрессия, перемешанная с виной, жалостью, ненавистью к себе за то, что сидит и молчит, подкатывает едким, удушливым комком к горлу, и это вообще не от выпитого накануне пива. Он вялой, послушной куклой следует чужим указанием, кулем валится в чужие руки, не пытаясь даже шевельнуться самостоятельно, без указки. Ему скованно. Скованно, холодно, при этом ужасно жарко, душно и очень-очень тихо. А где-то глубоко внутри поднимается мучительный вой, только его не слышно — он подавлен, заперт за глухой звуконепроницаемой стенкой. И когда Мира, — любимый, нужный Мира, к которому больше всего на свете хочется нырнуть в руки, сука, точно так же, как вчера в руки Дениса, блядь, не меньше и не больше, — ещё только лишь его обнимает, он ещё в состоянии неслышно сжимать челюсти и молчать. Но стоит прозвучать этому имени, и он дёргается. Дёргается так, будто его бьют током, будто комок тошноты под кадыком на самом деле неиллюзорный, потому что сотни, тысячи мыслей одновременно вгрызаются в мозг ульем обезумевших ос. Мага разворачивается в чужих руках рывком, каким-то нелепым комком конечностей, одеяла, вслепую нашаривает гладившую ладонь и сжимает запястье в своей. Глаза на Миру не поднимает, взгляд этот нечитаемый, но не выше подбородка, не выше шеи, её рассматривает, скульптурную, тонкую, жилистую, выученную и хмурится болезненно, пытаясь собственный неясный порыв под контроль взять. Сука, Мира ведь ревн… Ревновал? Ревнует? Они ведь… Блядь, он же пытался до него достучаться. Да, как смог, да, не видя и не предсказывая того, что может случиться, но уже чувствовал. Знал. Потому что его, Магу, знает как облупленного, и все понимает заранее. А сейчас, сейчас, когда так ебуче безвозвратно поздно, пытается… Что? Помириться? С ним? С Магой нельзя мириться. С Магой вообще нельзя сейчас быть, Мира должен всё знать. И на какую-то короткую секунду удаётся даже рот открыть, распахнуть нелепо, чтобы просто взять и сказать всё, что должен, самыми простыми словами, но тут же… Захлопывается. Потому что Мира расстроится. Мире будет больно. Миры больше не будет у него, а вынести этого Мага… Кажется, не сможет. Пальцы заметно дрожат, когда Магомед очень осторожно и очень сдержанно разжимает их на чужой руке и протягивает к виску, отросшей чёлке, чтобы как-то закаменело и тяжело отбросить её в сторону с высокого лба, скользнуть по щеке. Чувство такое, будто у него в глотке камни, которые нужно или сглотнуть, или выблевать, чтобы что-то сказать. Мага предпочитает подавиться ими, чтобы еще хоть на какое-то время сохранить эту иллюзию покоя, чтобы уберечь другого от себя, гребанного идиота, чтобы дать себе время разобраться… Во всем этом. Хоть как-то. И выдавливает единственное, на что способен сейчас, чтобы не быть откровенно грубым — Мира не заслуживает грубости, Мира заслуживает, блядь, всего самого лучшего в этой жизни, а не винить себя за дурацкую ссору, в который был ПРАВ. — Нет, Мир. Не пойду. Не хочу. Хочу побыть один. Ты сходи… Развлекись. Голос у него неестественный, скрипучий и слишком мягкий. Слишком — обычно Мага перед турниром обретает какую-то упорную жесткость, глухую оборонную стенку с шипами, сквозь которую можно прорваться только разговорами о тактиках, связках, пиках и банах, а сейчас это что-то иное — что-то, что доносится до чужого слуха, как гул из глубокого колодца. Мира замирает резко, конечности будто свинцом наливаются, и чувствует, как сердце пропускает пару ударов. А после следует долгий спазм, который отражается на лице сдвинутыми к переносице бровями. — Что случилось? Тот деликатный укол, который Мира почти не чувствует, вот он, теперь втыкается в сердце почти ножом. И сирена. В голове натурально воет сирена, кричит о том, что что-то не так. Что-то произошло. Серьёзное. Важное. Потому, что иначе Мага не стал бы так выворачиваться. Не стал бы избегать взгляда, прикосновений, это же Мага, он тактильный и эмпатичный, его можно читать, как открытую книгу, Мира единственный, кто знает этот язык в совершенстве и свободно на нём разговаривает. Но сейчас Мага закрывается. От него закрывается. И это в тысячу раз больнее, чем должно было ощущаться. Конечно, никуда он не пойдёт. Маге придётся вытолкнуть его за дверь силой, чтобы это случилось. Мира скользит внимательным, обеспокоенным взглядом по чужому лицу, пытаясь найти в нём ответы на свои вопросы, как делает это всегда. Обычно это работает, обычно этого хватает, чтобы понять, в чём же причина недовольства Халилова, или хватает для того, чтобы Мага сам всё начинал рассказывать, цокнув недовольно. Сейчас Мага ощущается даже холоднее, чем сам Мира обычно. Неужели ему так больно… Каждый раз, когда Колпаков холодность и сучность включает? Он никогда больше не будет так делать. Нет, ладно, будет, это он такой, какой есть, но постарается минимизировать этот холод. Лёд почти физически чувствуется на коже, в тех местах, где его касалась чужая рука. Мира хмурится ещё больше, на кровати садится, складывая ноги по-турецки, и трёт запястье, пытаясь согреть. — Т-ты… — Мира нервно нос морщит, пытаясь зацепиться за первую возможную версию, — С Дэном пс-поссорился что ли? Это выстрел в небо, но если бы Мира только знал, насколько этот выстрел точный — не стрелял бы. Почти как выстрел Муэрты, не в цель, но рикошетом попадёт. И попадёт туда, куда нужно. Как он вообще может развлекаться, когда у Маги тут какая-то трагедия? Вариант с обидой Мира сразу отсекает, видит, что не обижен на него Мага. Хоть и ведёт себя странно, глаза бегают, сам весь какой-то нервный и дёрганный, но Мира не чувствует обиды на себя. Точнее, не ассоциирует это с собой. Потому, что взрывается Мага после слов о Дэне и Ярике, а вчера весь вечер провёл с Дэном. Сложить два и два не так трудно, но от этого только хуже. Мага вообще тяжело переживает ссоры с близкими ему людьми. Мира знает это, потому что помнит, как было после ухода Хертека. Да, Саша — мудила редкостный, но он был Маге другом, в первую очередь, близким другом. И потому их расход Мага воспринял… болезненно. Но до такого не доходило. А теперь, вот… Сигитов. И что между ними произошло Мира не имеет ни малейшего понятия. Ему бы порадоваться, злобно так, эгоистично, из-за ссоры любимого парня с нелюбимым человеком, но Мира не может. От этого зависит благополучие не только их с Магой, но и всей команды. А у них турнир на носу. Турнир, о котором Мага сейчас, кажется, даже не думает. Вместо этого он судорожно, панически пытается придумать, как должен реагировать в такой ситуации, и вся эта жуткая нелепость бушует и дёргается за фасадом полной остекленелости. Он просто… Смотрит. Смотрит на Миру, сквозь Миру, чётко осознавая только то, что сейчас говорить не может, не хочет, не в состоянии. Особенно — об этом. Да, блять, Мир. Поссорился. Засунул ему язык в глотку поглубже, так, что до сих пор этот вкус вспомнить могу, потому что нуждался в этом больше жизни, сосался с ним, как сумасшедший, из рук выпустить боялся, так необъяснимо, мать его, хорошо мне было в его руках, стонал, как кошка течная, а потом поссорился. Только вот ещё нюансик: Денис сам пока не в курсе, что я с ним поссорился, только ты ему не говори, ок? А то я надеюсь, что он сам это как-нибудь поймёт, сделает свои выводы и отстанет, оскорбленный в лучших чувствах, потому что разбираться с этим я просто не в состоянии. Примерно это Мага, по идее, должен сказать. Если опускать то, как — он помнит — надышаться Денисом не мог и только и думал о том, как бы так взять и обнять его целиком. Но говорить об этом не представляется возможным. Поэтому приходится врать. Мага и сам не понимает, о чём думает в момент, когда просто… Кивает. А что? Это хороший выход. Тогда хотя бы Мире не придётся объяснять, почему он больше не хочет подходить к Денису ближе, чем на метр. Трусливо, отвратительно просто до идиотизма, но это кажется правильным выходом из ситуации: он не даст себе потерять Миру, Мира важен, с Мирой и в огонь и в воду, Мира ничего не знает и узнать не должен, потому что… Потому что остаться без него никак нельзя. — Ага. Не он, я проебался. Почти ведь правда. Настолько, насколько возможно — в конце концов, слишком хорошо помнится, как именно он потянулся к чужому лицу первый. — Вообще забей, ладно? Сам… Сам разберусь и всё окей. Знаешь же, вообще, вон… Матчи скоро. Аккуратно, по слову, по звуку Мага пытается соскрести хоть что-нибудь, что поможет ему прямо сейчас остаться одному. Ему нужно это одиночество. Подальше от беспокойных глаз Миры, который бы не волновался за него и не смотрел с такой обеспокоенной заботливостью, если бы знал, как именно Мага проебался — перед Денисом, перед ним, перед всеми вообще. — Правда, может, потом расскажу. Иди, пожалуйста. Не парься, не морочь голову, все нормально. Просто… Просто потом. И он очень надеется, что сейчас Мира его услышит. А сам в подтверждение своих слов выше на себя одеяло натягивает, закрываясь, защищаясь им от любых дальнейших расспросов, потому что врать ещё дальше просто не готов. Без того уже хватает. Проблема заключается в том, что Мира как раз его слышит. Прекрасно слышит, в самой своей лучшей манере. И видит. И ощущает. Весь Мира сейчас — большой такой, очень чутко настроенный локатор чужого настроения. Мага смотрит на него стеклянными глазами — значит, что-то не даёт ему возможности даже сосредоточить взгляд на конкретном предмете. Мага отмахивается, говорит, что сам справится — это для того, чтобы понять самого себя, потому что Мага весь про эмоции и чувства, он через них живёт и существует. Мага кутается в одеяло, сам по себе, наверняка, даже отчёта в этом действии не даёт, но Мира понимает, что это его личный кокон самобичевания, в который ему лучше не лезть. Первая и единственная, на данный момент, попытка вытащить Магу из депрессняка своей настойчивостью разбивается о сгорбленные плечи, тяжёлый вздох и тихое «иди, пожалуйста». Мира вновь замирает, чувствуя максимально некомфортно. До ужаса некомфортно. В любой другой раз он бы уже стоял у двери, надевая кроссовки. Но сегодня — что-то не так, Мира это чувствует всем собой, во всём, что сейчас происходит, что-то идёт не так. Ощущается как… картинка из сериала или фильма какого-то, где главные герои пришли к точке невозврата, от которой потом пляшет весь остальной сюжет. Мире не нравится ощущать себя героем сериала, ему нравится ощущать себя самим собой. Колпаков моргает несколько раз — опять нервное — и оглядывает бегло комнату, как будто что-то должно было измениться за эти пару секунд. Ничего не меняется ни через две секунды, ни через три. Всё тот же поникший Магомед, всё то же одеяло, что скрывает его от Миры, всё та же тишина после просьбы уйти. Мира не хочет уходить. Мира хочет докопаться до сути, поговорить, впервые, сука, действительно быть рядом, когда он нужен. Ещё одна проблема заключалась в том, что Маге он сейчас не нужен. Так было всегда, в любой спад чужого эмоционального фона, и Мира это знал. Магу просто нужно оставить одного, он сам справится со своими внутренними демонами, сам договорится с ними о чём-нибудь важном для себя, сам найдёт нужные слова и обязательно расскажет Мире обо всём, что его тревожит, но потом. Так было всегда. И сейчас точно так же. …Правда ведь? Мира тянет руку вперёд неосознанно. Хочет за плечо взяться в привычной манере, сжать, заглянуть в глаза, поджав губы, но ладонь зависает в воздухе, а после опускается на колено, скрытое под одеялом. Не сжимает, только гладит невесомо, и спешно исчезает. — Я не могу за-забить, Мага. Это не так работает. Голос немного дрожит, но это вполне нормально. Мира всегда так разговаривает, когда нервничает — быстро, сбито и невпопад. Самое главное, чтобы его понял Мага, остальное не так важно. Как же тупо. Мира чувствует себя так тупо, так неловко, и всё это желание помочь и быть рядом, не смотря ни на что, сдувается, как воздушный шарик. Наверное, именно поэтому у Дениса всё получилось. Он просто не умеет сдаваться, не заложено в его пустой голове такой программы. А Мира сдаётся почти сразу, в миг растеряв весь свой запал. — Пиши мне, ладно? Я зайду вечером. Мира отдирает себя с кровати, буквально. На твёрдых и тяжелых ногах поднимается, подбирает свою кофту и замирает, переминаясь. Смотрит на Магу и не может, просто физически не может заставить себя уйти просто так. Просто так не может, а что сделать — не знает. Топчется на месте, решает внутри себя дилемму — остаться здесь, получить по щам и, возможно, поссориться с Магой самому, или уйти, как и было сказано, дать Маге возможность прожить это, и сжирать эти минуты-часы-дни самого себя мыслями о том, как он там? Мира не думает о неделях, хотя где-то на задворках сознания понимает, что конфликт между ребятами вряд ли решится за один день, да даже за несколько. Но пока что Мира об этом не думает. Пока что он выбирает второй вариант — уйти, так ничего и не сказав. В этот самый момент Мага просто не оказывается способным на то, чтобы понять, сколько боли он уже причиняет одним только тем фактом, что отстраняет, отталкивает, выпихивает буквально Миру от себя подальше. Но как бы ни неизмеримы были все эти чувства, это всё равно кажется будто бы меньшим злом, чем все те вещи, которые между ними встают. И за следующие несколько дней вообще о «вещах, которые между ними встают» Мага узнаёт намного, намного больше, чем хотел бы. Чем занимается в тот самый первый день после ухода Миры — не вспомнит, даже если захочет. Кажется, лежит, не заходя в сеть и не притрагиваясь к дверной ручке вовсе, впадая не то в кому, не то в анабиоз, добираясь до самого дна саможаления и сказываясь захиревшим или охеревшим — тут уже в зависимости от того, кто оценивает. А в первый день турнира… Собирается неожиданно даже сам для себя. Собирается в того Магомеда Халилова, которого все привыкли видеть на матчах, с поправкой на то, что на него выходит какой-то хитрый, ебучий патч, откатывающий все предыдущие апдейты. Он сталкивается с Денисом на следующее же утро. Вот это рабоче-мотивационное утро, в которое Дима жужжит над ухом уже с самого завтрака, и Айрат целиком и полностью погружается в игру, команду забирая с собой. В глаза смотрит секунду, две, и… Отворачивается. Что происходит внутри — не описать, потому что под локтём сидит Мира, который весь обращен в какое-то сосредоточенное, молчаливое внимание в первую очередь к нему. И если раньше Маге казалось, что он ходит между льдом и пламенем, то это была тотальная ошибка: вот сейчас ему херово так, как не было, наверное, ещё никогда. А моральных сил посмотреть на то, как Денис, наверняка, теряется от такой реакции после… После всего — сил никаких нет. Он уходит в себя. Он говорит только о Доте, он позволяет говорить с собой только о Доте, но как только перед глазами встаёт карта — мысли уносятся туда же, куда и каждую ночь, которую он проводит один, утекая, пропадая из поля Миры даже не под предлогами разными, а под одним, разложенным на разные лады — «хочу побыть один». К тем поцелуям. К тому теплу. К тем глазам, которые всегда, всегда искренне загораются, когда зажигается улыбка, и никогда не лгут. К тем заботливым рукам Миры, которых теперь не заслуживает. К тому, что ему со всем этим, блядь, делать, если делать что-то не хочется и страшно, просто тупо страшно, страшнее, чем было выходить на гранд-финал Интернешнл. Кажется, что любое его движение в ту или иную сторону может обрушить еле выстроенный карточный домик, в котором он делает вид, что никогда ничего не случалось. Что вообще Дениса никакого нет — есть Ларл, мидер, есть его команда, и все они, сука, очевидно херово справляются со своей работой, если пять из восьми групповых матчей для них кончаются сраной ничьей. А это только групповой этап. И это ебучие, набившие оскомину ещё с Лимы Шопифаи, с которыми они тоже выходят один к одному. Думать о Доте просто. Гораздо, гораздо проще, чем ежесекундно убеждать себя в том, что каждый раз отворачиваться от взгляда Дениса, обрывать любые попытки контакта не про игры лаконичным «мне надо идти», брошенным почти в пустоту, отсылать Миру прочь от себя не словом и не делом — одними глазами, выражением лица. Мага надеется на то, что всё придёт в норму. Что вот они приедут домой, он соберётся, он просто забудет всё, закроет воспоминания о том вечере глубоко внутри себя и не позволит им разрушить то, что так долго и упорно строилось с Мирой. А Мире потом всё… Как-нибудь объяснит. И Мира обязательно поймёт. И всё обойдётся. Только ночью его преследуют не то шизофренические мысли на грани сознательного, не то сны, и в них — руки. То горячие и чужие, то холодные и родные. И губы, целующие и сдержанно и мягко, и с отчаянной нуждой. И это сводит с ума. А потом групповой этап заканчивается. Для Маги — на 2/8/6 на ебучем Думе, и это, вроде бы, должно стать последней каплей, но почему-то не становится. Почему-то становится совсем похуй, когда он понимает: они поедут домой пустыми и в этот раз тоже. Причём довольно скоро. Но, кажется, понимает это только он один. Пока-то всё хорошо — третьи в группе, одиннадцать очков, стоит взять с полки пирожок и ещё сильнее зажать в кулачке яички, потому что враг не дремлет, а «мы, ребята, выходим в верхнюю сетку». Это уже Айрат. Айрат шарашит что-то по последней игре, Мага ему даже прямо в лицо смотрит, хотя слышит целое абсолютное нихера и обрывки мыслей, понимания прекрасно, что в таком плавучем состоянии сидит тут не один, далеко не один… И залипает нещадно, когда разбор полётов заканчивается. Вроде бы, ленту скроллит, чтобы не рваться показательно первым сбежать, в диван поглубже зарывается, пока разговоры шумят над головой, а вот — уже поднимает голову и с каким-то содроганием, что ли, хотя уж скорее с куда более банальным ёканьем в поджилках понимает, что в комнате остаётся удивительно малое количество человек. Всего двое, вообще-то. Мира на другом конце оккупированного им дивана и… И Ларл. Самое отвратительное: на движение, с которым он дёргается с места, реагируют они оба. Их взгляды на нём одномоментно скрещиваются, и это всё равно, что попасть под массированный перекрёстный обстрел, только во много раз хуже — просто два лазера жгут кожу так, что желудок сжимается в болезненный тошнотворный комок. И тишина. Повисает эта ебучая тишина, а Мага уже не анализирует — он там, в своей голове, которой кажется, что они оба, оба этих человека прямо сейчас чего-то от него хотят. Приходится пальцы на бёдрах до белизны крепко сжимать, и ими же отталкиваться, чтобы встать. — Ну, я… — вместо нормальных слов выкатывается какое-то хрипловатое месиво, лицо улыбка режет натянутая. Если он играет в своё «всё хорошо, просто я весь — в турнире» перед Мирой, то, кажется, должен делать это до конца, да? Поэтому оборачивается туда, к Колпакову, не глядя на… Сука, как иронично, третий угол треугольника взглядов, хотя каждый подобный жест, каждое проявление этого лживого насквозь равнодушия ему поперёк глотки встаёт. И неожиданно даже для себя роняет ледяное, ровное, очень упрямое: — Пойду. Пересмотрю, как там у Гладиаторов дела. До завтра. И сбегает, не в силах находиться рядом не то, что втроём, а даже просто рядом с кем-то одним из них. Это слишком — здесь, сейчас, для него слишком, поэтому дверь в то, что с натяжкой можно назвать не то модным коворкингом, не то переговоркой, хлопает за его спиной, оставляя парней, не успевших, кажется, и моргнуть, одних. Мира этому даже не удивляется. Может, стоило бы, конечно, но… Это же Мага. Его Мага. Как бы он ни шарахался от него, он все ещё остаётся Магой — человеком, который скорее язык себе откусит, чем пойдёт на мужике говорить словами через рот и объяснять, в чём дело. Нет, Мага всегда сбегает, носит всё в себе, и то, насколько сильно он разбит после очередной хуёвой игры тоже, а теперь… Теперь он, походу, таскает с собой в ментальном рюкзачке за плечами ещё и что-то, что связано и не с игрой, которая уже давно — работа, и не с ним, не с Мирой. Пожалуй, если бы Мира не знал заранее и не слышал этого неуверенного, отталкивающего «я сам проебался», то даже не понял бы, что эти двое в ссоре. Мага всегда в себя уходит на турнирах, и Денису, жалкой псинкой за ним носящемуся, это ещё просто предстоит усвоить — так бы он думал, не обращая особого внимания на чужие попытки до Халилова всё-таки каким-то образом доебаться, наблюдаемые вот так, со стороны. Но он знает. Знает и то, что в этот раз Мага избегает его, как никогда, Мага из-за чужой прыщавой морды себя истязает — хер его знает, по какому поводу, но факт остаётся фактом. Магу легко загнать в вину, Мага ведомый, мягкий, он сам с готовностью повесит на себя все грехи этого мира, только у него есть Мира обычно. Мира, который жёстко, по-своему, но мозги вправит, грудью широкой закроет, если надо, выскажет и отчитает, если повод есть, но там, где больше никто не услышит, а со стороны защитит обязательно. И хочет защитить. Просто не понимает, от чего. И бесится, до трясучки в пальцах психует из-за этого, так, что не может ни спать, ни жрать, ни с людьми разговаривать нормально, так, чтобы на них не кидаться каждым словом и не разбрасываться бочками с ядом, как Течис своими минами. Но есть и вещи, которые Мира всё-таки понимает. Например, если не то, от чего защищать, то хотя бы — от кого. От этого самого растерянного ебла, провожающего Магу потерянным щенячьим взглядом, который никак упорно не клеится с Магиным же «я проебался». Мира даже не сразу понимает, что они остаются один на один. Просто провожает хлопающую дверь с абсолютным, тошнотворным разочарованием во взгляде, фыркает автоматически, переводит глаза вперёд, и натыкается… На него. На Дэна. На причину, блядь, всех его головных болей за последние несколько… Дней? Недель? — Что, отпало всё-таки желание за ним поводок в зубах таскать? Мага с собачкой больше играть не хочет, палки не кидает, «апорт» не командует? Это выстрел в воздух. Такой рандомный, просто чтобы сбросить наполняющее всё тело напряжение, хоть как-то его спустить, словно воздух из до предела раздутого шара. Мира даже не хочет толком добиваться какого-то ответа — просто сделать хотя бы словами так же хуево, как Маге сейчас. Как ему самому. И Мира старается, всем своим видом демонстрируя, что никуда не спешит — даже как будто с большим комфортом в кресле растягивается вальяжно, откровенно рассматривая Дениса с ног до его идиотской кудрявой головы. Наверное, во всей этой ситуации у Миры было одно неоспоримое преимущество. Он хотя бы курит. Курит всё, что курится, дудки, сигареты… И, наверное, это как-то сбавляет градус, царящий в нервной системе. Причем если обычно Мира курит больше дудки, то сейчас — одни сигареты, и не бросается это в глаза лишь потому, что Колпаков вообще во время турниров очевидно подавляет слишком много… тревожности? ну или чего-то еще, поэтому почти на любом дымит классическими сигаретами как паровоз. Да и вообще Денису явно… не до того, чтобы разглядывать как вокруг ведет себя кто бы то ни было кроме одного единственного человека, от которого он таких изменений в поведении… как будто бы одновременно не ждёт совсем и подсознательно ожидает с самого начала. Когда буквально на следующий день порывается подойти, остаться наедине и уже на трезвую голову что-то сделать с тем, что вообще вчера происходило — нет, не из посыла каких-то ванильных предложений о большем, он сам для себя еще не успевает отрефлексировать, что всё это было, но знает одно — это было хорошо, это было очень нужно, и всё подсознательное вопит и скребётся коготками, что хочет еще. Даже само тело и мозг демонстрирует двойственность этой реакции, когда напротив вместо радостной улыбки появляется перекошенное лицо и какие-то невнятные оправдания с исчезанием в закат. С одной стороны, глаза округляются, брови ползут вверх и вообще вся мимика максимально отражает искреннее, жалобное недоумение, а при этом в сознании в этот самый момент буквально звенит одно и то же слово — «ожидаемо». Сука, ожидаемо, только так — гораздо больнее, чем в прошлый раз. Тогда его хотя бы оттолкнули сразу. Не дали прочувствовать момент, буквально несколько секунд — и все, искаженное лицо, отвращение в глазах пополам с паникой и прощай дружба. Но блять, в этот раз всё не так. В этот раз он видел, как всё это Маге. Люди, которым не нравится, которым не нужно — так не стонут. Так не смотрят в глаза. У них не заходится так заполошно пульс. Они не раскусывают все губы в кровь не в состоянии оторваться, не боятся разомкнуть последнее прикосновение. И это, наверное, единственная причина, почему Сигитов не оставляет попытки сразу. Из раза в раз пытается все-таки выловить Халилова в коридорах арены, отеля, неважно, спросить, услышать хотя бы какой-то ответ — почему так? Но каждый раз остается наедине со своим усталым выдохом и судорожно удаляющейся спиной. Да, вот сейчас он искренне жалеет, что не курит. Потому что сейчас — самое время. Мага ведь даже сейчас сбегает, когда, казалось бы, они даже не наедине, рядом еще Мира, он в относительной безопасности, но… Как будто бы сбегает еще быстрее, чем прежде. Кстати о Мире. Может быть, у Дениса паранойя, но вот в этом висящем в воздухе напряжении он чувствует присутствие еще одного источника помимо искрения между ними с Халиловым. Не то, чтобы Мира не был всегда самым… отстраненным, непонятным в своей закрытости, реже всех шутящим, зато очень острым на слово в каких-то вроде беззлобных, а вроде токсичных заебах. Но сейчас все это как будто усиливается втрое — кожа под взглядами прищуренными горит втрое ярче, ядовитых комментариев становится больше, и вот это, то, что он говорит сейчас, едва Мага скрывается за дверями лаунджа… Пожалуй становится последней каплей. — Да что не так то, ты мне можешь объяснить? Наверное, это первый раз, когда Дэн… даже не взрывается, нет. Но по крайней мере хоть как-то реагирует на то, на что раньше вообще закрывал глаза и делал вид, что ничего не происходит, вытягиваясь потерянным прыщавым сусликом в своем кресле. — Ну ладно Мага, блять, я как бы не понимаю… Но хоть как-то понимаю, а тебе то я что сделал, а? Дэн в глазах Миры в этот момент кажется таким нелепым, что непонятно — от этого смешно или тошно больше. Естественно, он не понимает. Естественно, он будет смотреть, хлопать ресницами и искренне недоумевать, Мира и сам знает, что за последние дни стал… Чуть более нетерпимым и невыносимым. Сколько себе ни повторяй, что собаки — тоже люди, даже такие раздражающие, что Дэн хороший, Дэн тиммейт, Дэн не тупой, просто ничего не знает, Дэн… Или уж даже Ларл ни в чём ни виноват, один хер — бесит. И идиотизм этот тоже бесит. Иррационально. Тупо. Но так сильно, что у Миры не получается это контролировать, а когда у Миры не получается что-то контролировать… Так или иначе, это ком, который только активнее обороты набирает. И встаёт у Миры поперёк горла в конце концов. — Р-родился придурком, — сплёвывает Мира раздраженно. Коротко, остро, колко, настолько эмоционально, что морщится даже сам. Это слишком. Для человека, который не понимает, в чём провинился — слишком, и нет, Мире не стыдно, просто собственное нестабильное состояние доводит до ручки. А особенно — то, что причина этой нестабильности, очевидно, прямо перед ним сидит. Пальцы автоматически растирают лицо, разглаживают съежившиеся было брови от внутренних уголков к внешним натужными рывками, а Мира… Мира следит за собственными жестами как будто бы чуточку со стороны. И напряжённо думает. И вздыхает так устало, как человек, которому кажется, наконец-то, что он всё-таки погорячился, когда изнутри этот вздох означает совсем другое — то, что мозги прошивает вполне конкретная и ясная мысль: раз Денис не понимает, в чём таком провинился конкретно перед ним, но понимает — очевидно, не просто понимает, знает — что там у него с Магой, то, может быть… Это можно узнать? Да, исподтишка. Да, грязно, так, как Маге точно не понравится, как Мага будет беситься, что Мира лезет не в своё дело, но, может быть, если он поймёт, в чём дело, то сможет вправить Маге мозги? Разобраться, что в очередной раз он там себе придумал? — Ладно, знаешь… Лишка дал. М-меня бесит, что он опять… Ну, ты видишь. Так-то… Вот сейчас надо дышать старательно, чтобы хотя бы изобразить это дружеское переживание. Оно же может выглядеть так, правда? Мира ведь в состоянии пиздеть достаточно убедительно и не спалиться, что они с Магой по вечерам не только в Доте всех ебут, но ещё и друг друга в постели? И в состоянии немного смазки налить между булок Дэна, прежде чем его эмоционально трахнуть, не откусив собственный язык от недовольства. — Так-то так всегда обычно. И в этот выезд прям пиздец. Я думал, хоть ты его растрясёшь. Ну, как в Лиме. А он, походу, н-на всех хуй клал, что ли? Вот так, кажется, хорошо. Так — а ещё с затяжкой из одноразки, снова расслабляющимися, растекающимися по спинке кресла плечами, и взглядом, который Мира искусно имитирует, собирает буквально по кускам — взглядом человека, который злой потому, что искренне расстроен поведением друга. О котором так можно, в целом, говорить. Калит только то, что очень сильно притворяться и не надо. Мира, правда, жутко зол и точно так же где-то внутри себя расстроен. — Или чего твоя уличная м-магия не работает? Ох, если бы Дэн был хотя бы чуточку более… Внимательным? Эмпатичным? Рассудительным? Он обязан был бы заметить, обдумать, с чего вдруг Мира так резко меняется в своем поведении, в том, как откровенно грубые издевки, которые он никаким образом, вроде бы как, не заслужил, сменяются чем-то вроде бы как даже переживательно-заботливым. Это еще так хорошо вписывается в более укрупненную картину, которую он может себе нарисовать за последние полгода, проведенные в теперь-уже-не-новой команде… Он ведь видит и успевает понять, кто тут кому ближе, кто с кем больше общается, кто с кем дружит. И если Мага, как человек более открытый, может общаться с кем угодно достаточно тепло, и в свою зону комфорта впускать тоже многих, и Ярика, и Илью, то по Мире то, кто ему тут ближе всех, заметно ярче всего — Мага единственный, о ком он может даже пусть и между делом, но позаботиться, кого может подпустить тактильно ближе при всей своей известной нелюбви к обнимашкам. И сейчас Дэн в слишком… Собственном эмоциональном раздрае, чтобы заподозрить подвох в такой резкой смене настроения, которую, увы, принимает за чистую монету. А когда Денис Сигитов что-то принимает за чистую монету и включает свою прямолинейную наивность — она включается, увы, во всем. В том числе в разговорчивости простой, простодушной, в которой можно отвечать на вопрос так, как думается, как в первую очередь приходит в голову, а не как стоило бы с учетом того, что Мира — человек-загадка, и его он так или иначе узнает меньше всех и предугадать, что ему говорить можно, а что не стоит, достаточно сложно. Если, конечно, думать и предугадывать, а не. быть Денисом Сигитовым. — Да не в том, что уличная магия не работает дело… Всё было…Ну… Слишком хорошо, а потом он… Видимо… Испугался? Не знаю, не понимаю, ну… Не поняли друг друга, что ли, и с того похода в бар со мной так ни разу и не говорил. Конечно, пока здесь не звучит ничего предосудительного. Просто первое, что приходит на язык, потому что является самой честной правдой. Только звучит всё это так… что не может не вызывать дальнейших наводящих вопросов, а тот самый родившийся придурком Денис об этом даже не задумывается. И очень, очень зря. Мира сверкает взглядом исподлобья так, будто Дэна на месте хочет сжечь. Но сдерживается. И язык свой ядовитый прикусывает, практически буквально, чтобы не наехать вот так, сходу, опять. У него не складывается. Отдельно взятые куски из Магиного разбитого и честного, Мира уверен абсолютно — очень честного «я сам проебался», и вот эти «не поняли друг друга», «испугался», «слишком хорошо». То есть… Как сказать, не складываются? Где-то глубоко внутри, в районе солнечного сплетения, дробным настороженным звоном начинает колыхаться кусок льда. Такой небольшой, но посылающий ледяные мурашки по желудку. Мира их не понимает. И почему спина сама по себе выпрямляется так, будто ему вместо позвоночника лом вставили, тоже не понимает, не разбирает эти сигналы тела, которое всю бессознательную информацию умеет считывать, обрабатывать и разбирать быстрее и качественнее, чем глупый надумывающий мозг. А может, Мира просто не хочет понимать. Не хочет слышать вот эту вспышку-озарение, искренне не хочет строить догадки, пока перед ним сидит это нелепое, абсолютно простодушное чудовище. Пока, в конце концов, у него начинает проясняться хоть что-то — единственное, чего Мага мог зассать, так это если кто-то особо дружелюбный руки свои распускать начал. Или если сболтнул что-то не то. Какие ещё вообще могут быть причины? И если это так… — Испугался? Чего? Т-ты ему решил всучить браслетик дружбы и побрататься на мизинчиках, а он решил, что события слишком торопятся? Мира звучит так, как… Мира. Грубоватый, пренебрежительный к чужим высоким чувствам. Как человек, который искренне не понимает, чего такого два парня, отправившиеся в бар, могли друг между другом не понять — недоумённо, с усмешкой. И вскидывающуюся вопросительно бровь сам разглаживает, а следом с кресла поднимается со своего и шагает ближе. Ненавязчиво и лениво, как кот, который проходит мимо и расслабленно размышляет, где бы ему разлечься так, чтобы точно мешать всем, кто пытается рядом с ним ходить. — Мага говорил, вообще-то. Ну, что вы посрались. Только с-сказал, что это он где-то проебался. Абсолютно похуй на личные границы — Мира бесцеремонно задницей плюхается на подлокотник рядом с Денисом, подгибая под себя одно колено, и нависает над ним, заглядывая в лицо со всей дружелюбностью, которую только удаётся выдавить из себя, пока вторая рука вытягивается вдоль спинки дивана, схлопывая ловушку вокруг дичи. И изо всех сил старается не обращать внимание на то, как бьётся сердце внутри — до боли медленно, гулко, вязко, так, что каждый удар отдаётся волной в гортань. — Так что я теперь вообще-то нихуя не понимаю, что вы там не поделили. Расскажи. Острая коленка подпихивает Дениса в бедро вроде как даже ободряюще, а вроде и требовательно. И взгляд такой же, на грани между «ну, поделись, постараюсь помочь» и «да говори уже, сука». Если бы мог, Мира бы въебал сильнее, так, чтобы под штанами синяк остался, но это уже допрос с пристрастием и применением физического насилия, а он… Он старается быть если не другом, то хотя бы неравнодушным, и в первую очередь к Маге, знакомым, который действительно имеет все права и возможности для того, чтобы включить Дэну лампочку понимания и что-то даже, может быть, насчёт Маги объяснить. Естественно, делать этого всерьёз он не будет. Но пообещать же можно? — Отвалю какой-нибудь с-совет с барского плеча. Не могу уже на его ебальник кислый смотреть. Как будто бы где-то внутри у Дэна тоже что-то тихонько звенеть начинает. Вот именно в момент того взгляда, самого первого, реагирующего на его крайне мутные откровения, который вроде бы как вспыхивает… Но тухнет быстрее, чем он успевает это зацепить осознанно. И именно поэтому тихий перезвон в позвоночнике остаётся настолько тихим, что, к сожалению, игнорируется в упор психикой, совершенно не привыкшей анализировать подобные мелочи и прислушиваться к столь тонким деталям, выдаёт интуиция. Даже несмотря на то, что Мира снова начинает язвить. Но увы — пока он это делает настолько привычно, можно даже сказать органично, что это не поднимает ту тревогу, которая всё же заставила начать эти откровения в тот момент, когда Мира вспыхнул резче обычного. Сейчас — в рамках разумного, в рамках того, как он обычно общается. А сверху ещё и подсыпается щедрая горсть… Черт его знает, чего — лицемерия ли, или искреннего переживания — Дэн в любом случае идентифицирует это именно как второе, и это на его бедовую голову окончательно закрывает сомнения, продолжать этот диалог или нет. Да, он ведь всё ещё знает, что Мира общается с Магой ближе, чем с кем бы то ни было из команды. И его вроде бы как переживания за закрытость, отстраненность Халилова сейчас выглядят вполне себе как искренние переживания за своего друга, даже как какая-то готовность помочь в этом вопросе, и это… Расслабляет булки там, где, пожалуй, расслаблять их точно не следовало бы. Но откуда Денису об этом знать… — Да не срались мы с ним вообще. Мы там… напробовались слегка, пошли гулять, слово за слово, на спор там, ну и… Короче, я ему ничего плохого не делал, не смотри на меня так, он сам полез, а потом… потом вот, на следующий день начал шарахаться. А ведь в этот самый момент Мира говорит ключевые слова, после которых реально стоило задуматься. Вот те самые, про то, что Мага сказал, что они посрались, и его он так сказал Мире — возможно у него были на это основания, но… Но это все еще Денис Сигитов и его хваленая честная, простая прямолинейность, за которую он когда-нибудь может жестоко поплатиться. Возможно — в самое ближайшее время. Но ещё не прямо сейчас. То, как с каждым новым словом, стеклянными шариками по паркету выпадающим из чужого рта, повышается частота ударов пульса, Мира может ощутить всем телом. Такая… Странная, тихая истерика, которая начинает бушевать на органическом уровне, там, где кровь обращается во что-то, что по консистенции напоминает замороженную водку — густое, холодное, отказывающееся литься ровными струйками по венам. В кончиках пальцев — колкий лёд, боль такая, как будто они немеют, в груди — обжигающие, острые лезвия вдруг оказываются понапиханы, а в голове… В голове все ещё ровным счётом ничего. Ебаная пустота, которую Мира наотрез отказывается заполнять. Дэн сумбурный. Мира не понимает нихуя из суматошного набора букв, которые вроде бы — все русские, все понятные, но к ним как будто бы нужен переводчик. Всё логично, всё понятно, набухались в этом своём трижды проклятом баре, стало весело, пошли искать на жопу приключений, а потом… Сам полез. Мага. Мага сам полез. Мира как ребёнок, напрочь отказывающийся воспринимать реальность. Или соглашаться с ней. Он думает — ну, куда его Мага мог сам полезть? Что он такого мог сделать, чтобы… Шарахаться? До чего-то доспорился, подумал, что Дэна обидел? Мог. Ну ведь мог же, Дэн выглядит натуральнее бабкиного пояса из собачьей шерсти, только… Только все эти аргументы — как прокладка ежедневная, которой ни одной порядочной женщине не хватит, чтобы первый день месячных пережить. Их не хватает, чтобы убедить себя хоть в чём-то. — Ты… У Миры в горле ком встаёт мерзкий, которому никакого объяснения нет, и он прокашливается показательно, незаметно для себя надвигаясь на Дэна ниже. Моргает несколько раз сосредоточенно, словно глаза прочистить пытается, цепче в чужое лицо, щербатое, нелепое, светящееся солнечно этой тупостью наивной вглядеться. Губы облизывает пересыхающие. В руки себя берёт, нашаривает в себе самую нейтральную свою интонацию, ровную, как дорожное покрытие, почти сухую, почти любознательную, и морщится от того, как вдруг болью сводит виски. — Ты в курсе, что з-звучишь, как будто к тебе девчонка бухая в трусы полезла? «Я н-ничего не делал, она сама». Давай конкретнее, вы там… Фокуса зрения как такового нет. Мира на Дэна прямо смотрит, таким взглядом, от которого отвернуться невозможно — настолько вгрызающийся в чужие радужки зрачками, но всё равно не видит даже его лица. И в голове глухо и тихо, тихо и глухо, ни единой мысли, ни одной попытки осмыслить то, что вываливает продолжающий на автомате бодро и даже почти весело, с кривой ухмылкой выворачиваться язык. Мира вообще будто бы смотрит на себя со стороны. Тела не чувствует. Из себя вырывается и глючит — почти видит немного сбоку, как придвигается к Денису ещё на пару сантиметров, скользя задом по подлокотнику и упираясь окончательно коленом в его бедро. А потом выдыхает так… Лицемерно, лживо сочувствующе, непонимающе, будто бы в формате самой обычной шутки, которой даже есть, на чём стоять, хотя бы потому что её участники — суровый даг и коротышка, ещё ни разу как минимум не попавшийся на собственной голубизне. — Сосались, что ли? Или поебаться успели? И он сбежал, как Золушка, типа я — не я, жопа не моя? Так — хорошо. Так — как будто бы заранее, заведомо понятно, что для Миры ебущиеся мужики что-то вроде нормы жизни, что он не собирается предавать пидорасов в радиусе своего зрения немедленной анафеме, достаточно грубо, чтобы не быть слащавым, достаточно вопросительно, чтобы было понятно: смотри, Дэн, Мира действительно пытается понять, в чём твоя ебаная проблема. А само осознание, ч т о Мира говорит и думает о Маге уже сейчас, до мозга пока как будто бы не доходит совсем. Ему просто нужен блядский ответ. Даже хочется сказать — обманчиво хорошо. Именно в том самом контексте, в котором оно и должно работать — где эти предположения с лазурными оттенками звучат пусть и с фирменным ироничным наездом-подъебом, но тем не менее настолько буднично, что слегка расслабившиеся булки конкретно в этом плане расслабляются еще немного, смещая акцент совсем не на то, что стоило бы на самом деле — на смутное предположение, что Мира может беспокоиться о своем друге в контексте… скажем, его психического здоровья после произошедших событий и влияния на него Дениса Сигитова, а не каких-то иных сугубо личных контекстов. Какая злая шутка, какая глубокая ирония. — Где поебаться, в парке что ли? Там и так менты мимо проезжали и мы тиканули, чтобы нам потом Диман башку не оторвал за гей-скандал. Просто сосались. Но я ничего такого, Мир, бля, я чисто на поржать, туда сюда, он сам начал… И его вообще все устраивало, я никому кукуху не ломал. Ну… до следующего утра устраивало, а дальше ты сам видел, что как. Если бы только Дэн знал, какую могилу сейчас себе роет своими собственными, совершенно, блядь, искренними словами. Ну ведь реально все так и было, и раз уж Мира сам апеллирует такими понятиями, то что уж тут, увиливать, делать вид что я не я, и та самая жопа не моя? Так у Дениса функция «пиздеть» встроена в контексте исключительно многословности, нестройными комками сваливающимися с гиперактивного языка. А вот в плане вранья — увы и ах, где-то еще на заводе забыли добавить в базовую комплектацию. Особенно в таких ситуациях, где не ты с нуля рассказываешь какую-то красивую надуманную историю, а когда тебя фактически к стенке прижимают и задают вопрос в лоб — сосались, не сосались. Да и что в этом, в конце концов, такого? Они вроде не в глубокой ортодоксальной России живут, а вообще в просвещенной Европе, где такие вещи в относительном порядке нормы, так что приступы тошноты отвращения в лицо от человека, который, как минимум, в процессе не участвовал совсем, он получить не должен априори. — Видел. Мира кивает на автомате согласно, мелко так, еле заметно. Глаз не отводит от чужого лица — понять пытается, реально ли он сейчас слышит всё то, что… Слышит. Это же сюр ебучий. Какой-то парк, какие-то менты — мозг цепляться пытается хоть за что-то, Мира почему-то растерянно думает: не менты, ментов уже даже в России нет. Эта мысль настолько тупая и внезапная, что он даже усмехается практически против воли. А в висках стучит: просто сосались. Просто. Сосались. С Магой. Кто вообще такой этот ебаный Денис Сигитов, чтобы говорить о Маге, что они просто сосались? У Миры перед глазами Магино лицо всплывает. Красное от смущения, с бегающими глазами, трепещущими ресницами, распахнутыми губами, с которых вздохи срываются. Таким он был, когда они только-только начинали, когда Мага был сбежать готов каждый раз, когда его чужие, мужские, для него — запрещённые руки касались, но никогда не сбегал, когда с ним, блядь, просто нельзя было просто сосаться. Когда это было нихуя не просто. Когда Мира то и дело порывался, нахер, сдаться, но всё равно себя выворачивал и упрямо шёл вперёд, заведомо будто бы себя убедив — когда т а к, когда ради тебя с собой борются не на жизнь, а на смерть, лишь бы остатки всего остающегося от личности кровавого месива вручить, надо бороться. Надо и себя ломать тоже, где-то — терпеть, где-то понимать, где-то слышать, где-то… Самое важное, самое тяжелое — доверять. Мира Маге не доверять не мог, потому что тот ему себя вручил без остатка и всю свою прошивку сменил ради этих отношений. А теперь — вот. Теперь перед ним сидит человек, который с самым беззаботным видом сообщает ему, что с Магой сосался. Что Мага к нему сам лез. Сам начал. Его всё устраивало. Мира ведь не врёт даже. Не знает, зачем озвучивает — да, но не врёт: видел. И не то видел, что Денис думает, не игнор и шарахания, а стекло в глазах, губы обветренные и воспалённые, которым значения не придал в то утро. А ещё голос слышал. Жёсткий, сухой и шершавый. Совсем не Магин. Чужие слова шуткой кажутся. Мира по лицу Дениса скользит взглядом, рассматривает, как мерзкое насекомое, которое по его рукаву ползает, так пристально, чтобы вздёрнутые в ухмылку уголки рта подрагивать начинают, крылья носа дрожат, брови к переносице съезжаются до морщинки. Только Мира так может — ухмыляться и хмуриться одновременно. — И ебальник его ск-корченный видел. Такой, знаешь… Мира в душе не ебёт, почему продолжает говорить с Сигитовым. Его трясти начинает крупно незаметно для мозга, он как приваренный к этому блядскому подлокотнику, пальцы в кулаки сжимаются — ярость копится, копится неуклонно, но… Потом доходит. Доходит, что у него есть ещё один ебаный вопрос. Уже сложно думать о том, какой самому скорчить еблет, чтобы правдоподобнее было. Уже, на самом деле, Мире абсолютно ни до чего нет дела, он контроль теряет на глазах, но пока это только тремор, только хруст костяшек от сильного, до красных лунок на мякоти ладоней сжатия пальцев, и белая-белая бледность, лицо саваном накрывающая и не оставляющая в нём ни единой капли крови. — К-как будто он на утро прям переосмыслил чёт очень сильно. Может, он гей, только когда бухает? Ты во-вообще как понял-то, что его всё устраивало, а, Дэн? Денис даже пару-тройку раз глупо, натужно моргает, хотя в данном контексте, скорее, правильнее было бы хлопать ушами, чтобы вообще сообразить — он точно сейчас услышал то, что услышал? Нет, не в смысле, что Мира говорит что-то, с ног на голову переворачивающее его вселенную, но… Он продолжает расспрашивать. И это… Это как-то… Дико? Как будто бы нетолерантный натурал на этом моменте должен был бы уже или дать по ебалу, или харкнуть посмачнее и удалиться с гордо поднятой головой. Толерантный натурал бы хмыкнул и как-то увел тему, чтобы не обсуждать лишний раз то, что ему, мягко говоря, не очень близко. А Мира зачем-то… Конкретно хочет подробностей. Если бы Дэн только знал всю подноготную этих расспросов. Если бы хоть на секунду мог представить, сколько истинного мазохизма сквозит на самом деле в одном этом вопросе, вплетающемся в откровенный лицемерный пиздеж, который он тоже в силу своей душевной простоты различить не в состоянии. Но он… Не просто не знает. Он еще и слишком мало замечает вокруг себя. Можно же было обратить внимание на все невербальные реакции, которые Мира практически не в состоянии скрывать — на напрягающиеся мышцы, поджимающиеся плечи, сжимающиеся кулаки. Но… Мира слишком задевает за живое. Не в контексте того, что пора развести нюни и пойти плакаться в жилетку, безусловно, Дэн такими вещами, кажется, просто не умеет заниматься, но в контексте того, что так или иначе перед глазами начинают вставать картинки того самого вечера, которые так или иначе задевают за что-то живое, и фокус внимания смещается куда-то внутрь себя, размывая все нюансы, которые могли бы навести сейчас на двойное дно всего того, что говорит Колпаков. — Да как это можно понять, Мир, ну, ты ж сам знаешь, как это работает… Не в смысле что… Ну, типа, похуй, парень там, девчонка, в смысле что работает все равно одинаково. Если человек там… Сам язык в рот засовывает, обниматься лезет, руки под одежду сует, стонет, это как-то не очень похоже на то, что ему не нравится процесс. На долгие несколько секунд, которые кожей ощущаются, как целая блядская вечность, в комнате устанавливается тишина. Её в книжках обычно описывают как гнетущую, такую, что, мол, ножом от напряжения резать можно, на хлеб класть, чаем запивать, блять, хуй его знает, по-разному, очень по-разному в книжках пишут — Мира читал, Мира знает. Но на деле это всё получается вообще и совсем не так. Нихуя такая тишина не гнетущая. И в воздухе она не ощущается. И «почти видимой» не становится, и не дребезжит, как «натянутые гитарные струны». Нет. Нет. Нихуя. Просто Мира сказать ни слова не может. Просто у него живот скручивает, словно он тухлой селёдки с молоком на завтрак навернул, или говна, и так больно, что кажется, он себе под ноги прямо сейчас сблюёт. Это больно физически, так, что руки и ноги не чувствуются своими, голова лёгкая-лёгкая, ясная, как будто он надышался газом из тех шариков, которые ещё сами летать умеют, и где-то под грудиной колет — не там, где обычно за сердце хватаются, а там, где оно реально ещё есть, живое, стучится и бьётся. Мира моргает. Дышит. Вслушивается в то, как чужие слова эхом бьются об стенки черепной коробки, ни одной эмоции на лице не изображает, там пустота, там ебаное ничего. Никаких перекошенных рож, стиснутых губ больше, это всё наносное, лишнее и ненатуральное, когда больно настолько. А потом тишина кончается. Слышится резкий и шумный вздох. И Мира со стороны, оторванно от собственного тела видит, как бьёт Дениса почему-то совсем по-женски, отчаянно, обиженно и со всеми теми эмоциями, которые наружу пытаются сквозь грудную клетку выломаться. Звук раздаётся такой противный, звонкий и влажный одновременно, как шлепок раскрытой ладони по глади воды, как плюханье яиц об смазанную жопу, как будто бородавчатая, омерзительная лягушка жирным телом прыгает на какую-то очень твёрдую и упругую поверхность. Мирина ладонь влетает в маленькую, до нелепости крошечную Денисову щеку, и пальцы попадают точно по уху, дезориентируя. Самая мерзкая пощечина, такая, от которой не кожа горит, а в ухе сраный взрыв происходит и в глазах слепить начинает. — Гондон ебучий. Мира шипит, как кобра, только капюшон не распускает, а перед глазами — губы, руки, которые под вот эту самую одежду, на Дениса напяленную, лезут. Мира теми же пальцами, что по уху влетают, вцепляется в короткий ёжик, кожу царапают, скребут до красных полос, вниз соскальзывает, чтобы глотку, нахуй, сдавить, а в ушах — Магины стоны. Мира Денису верит. Так не пиздят. И пойди разбери, нахуй он спрашивает, если знает всё, печёнкой, селезёнкой и обеими почками всю правду чувствует, до колотья гастритного в боку ясно осознаёт, но, кажется, надо было. Просто ради того, чтобы нервы лопнули, и рикошет от них Миру не разъебал сразу на месте, ещё по чужим полоснул, эту невыразимую, огромную боль, животный страх поделил, вселил его в ещё одно нутро. Ладонь зудит, но этого мало, Мира себя не чувствует, одним движением, кошкой разъярённой и гибкой с подлокотника скатывается, чужие бёдра седлая и своими зажимая, так, глаза в глаза, под челюстью пальцы сдавливает до белизны и уже руку заносит для того, чтобы собственную ошибку переправить, не как девка въебать. — Ебучий ты гондон, п-понял, блять? А тебе? Тебе понравилось, когда он язык в твою пасть засовывал? Дэн даже… не сразу понимает, что вообще произошло. Просто в какой-то момент в одном ухе резко хлопает, щеку резко… не болью даже пронзает, а скорее обжигает, и сознание как-то перетряхивается, теряя ориентацию в пространстве и ситуации в целом. Потому что… Это слишком неожиданно. Да, будь он чуточку внимательнее, мог бы успеть считать те самые невербальные сигналы, которые Мира подавал неосознанно последние несколько… как минимум, десятков секунд. Но он же простой как два пальца Денис Сигитов, и осознание, что его только что уебали по морде, да еще и так унизительно, так… как будто реально по-женски, приходит даже позже, чем Мира произносит то, что окончательно доламывает и без того ебанувшее по швам сознание. А то, как меняется мизансцена и в какой момент Мира вдруг оказывается на его коленках — доходит еще позже. И все это время он даже не представляет, как выглядит со стороны, хотя на самом деле это выходит каким-то потерянным сусликом, который даже не думает сопротивляться такому неожиданному чужому напору и просто пытается как-то осознать, что произошло и кто его разбудил. Даже моргает вот так по-дурацки потерянно, пытаясь переварить, уложить хоть что-то, пока в ухе все еще отвратительно звенит, благо что хотя бы с болью у него отношения весьма специфичные и горящая морда напрягает и отвлекает не настолько сильно. Главная проблема вообще не в этом. А в том, что нет вообще никакого понимания… какой ответ тут будет правильным. Потому что за честный он уже отхватил по ебалу, а за что конкретно — до сих пор нет никаких внятных комментариев. — Ты ебнулся? Бля, да что я сделал то? Я блять не виноват, что он опять в себе заткнулся, он сам хотел, я… Был не против, ну что я должен был… Мир, сука! Я не ломал его хрупкую дагестанскую психику, хули ты от меня еще хочешь? В одном Денис прав: Мира ебнулся. А ещё Мира слышит от него ровно то, что хочет. То, что снова цепляет железным крюком под рёбра весь яд, внутри плещущийся, и давит на спусковой крючок, даёт какое-то… Внутреннее разрешение, повод, причину крепче сжимать кулак. — Был н-не против? Просто был не против, блять. Это звучит так, словно в то время, когда у Миры внутри неожиданно, на пустом месте почти начинается последний день Помпеи, когда у Миры всё внутри до мяса разъедает ненавистью, когда у Миры вдруг отбирают, из рук вырывают своё, вот так тупо и безысходно выдирают контроль, для Дэна это была ебучая легонькая прогулка по вечернему парку или предложение пожрать сраного мороженого. Вот против такого — да, против такого можно быть не против, но быть не против… Маги? Его Маги, который… Мира не додумывает дальше. Не додумывает, не против Маги, который что. Невозможно. Не получается. На языке и так привкус гнили встаёт, стоит только представить, как это могло быть, как Мага мог к чужому совершенно человеку жаться, лезть, блять, к нему, и мысль дальше просто не идёт — страшно, рано, невозможно, она его просто разъебёт, если внутрь пустить. — Не против, з-значит. И чтобы не думать, Мира бьёт. Снова бьёт, только на этот раз так, как положено парню, осознаннее, точнее, честнее, не пощечиной от истерички. Всем весом своим, как бы то ни было — всё равно немаленьким, наваливается, ровно перед собой ошарашенную рожу за челюсть удерживает до белизны под пальцами и влетает выставленными костяшками точно в нос. Так, чтобы было больно. Так, чтобы под рукой хлюпнуло, чтобы увидеть, как чужое лицо заливает кровь. Удар болью в собственной руке отзывается, где-то в запястье, в локте даже тупой резью, потому что драки и Мира — это не то, чтобы сочетание совсем небывалое, но о какой-то поставленности и технике речи не идёт. Всё, что он пытается сделать — Дениса разъебать, на него всю эту выжигающую внутренности боль сбросить, не дать ей коснуться себя. Дышать возможности лишить точно так же, как нечаянно, по трагикомической случайности и незнанию это право Сигитов вырывает у него. — Хватит м-мямлить, блять. Я хочу, чтобы ты сказал, понравилось тебе, или нет. Говори! Мира чужое горло стискивает и за него же дёргает на себя, едва успевает встряхнуть ноющей кистью. Рявкает практически в лицо Дениса, дышит в него же сорванно, словно ещё немного, ещё секунда промедления — и больно снова. Словно он практически кишки чужие выпустить готов. Конечно он не «просто» был не против. Только говорить об этом Мире и вываливать все свои мысли по поводу того, как ему тоже спокойно не живется с того самого утра… ну или вечера, если быть еще точнее, как-то, пожалуй, даже странно. Особенно в контексте того, что он сам еще не до конца понимает, почему и про что именно это «спокойно не живется» и как это для себя сформулировать. Говорить не приходится. Хотя бы потому, что следующее, что он слышит, это… Хруст. Сначала слышит его, мерзкий такой, уже сразу как будто бы слегка хлюпающий, и только с задержкой, вроде пинга за триста, доходит — это его собственный нос. Вот так поэтапно, шаг за шагом. Сначала — мерзкий звук, потом — осознание, и только после этого — само ощущение. Ощущение, наконец-то резкое и запоздало идентифицирующееся организмом как боль, заставляющая отшатнуться настолько, насколько это возможно и схватиться рукой за пострадавший, хочется верить просто разбитый, а не сломанный к херам нос, чтобы кровищей, которая очевидно хлюпает, не залить всю футболку и окружающее пространство. Блять, это какой-то сюр. Просто сюр, в котором Денис теряется окончательно, и это настолько дико, что мозг даже не пытается ответить тем же, перегруженный мыслительными процессами. Будь это что-то простое, уличное, где ты чьих будешь, туда сюда, слово за слово, хуем по столу — там бы чужое ебало уже точно сверкало бы как минимум чем-то аналогичным, а здесь выходит… Только дурацкий потерянный взгляд и тотальное непонимание, чего вообще от него хотят. Что он сделал не так? Что вызвало у Миры такую реакцию? Что, блядь, он должен ответить, если и за правду, и за что-то сравнительно деликатное он уже дважды отхватил по ебалу? Это реально даже начинает злить при всем похуистическом пацифизме, причем злить именно невозможностью разобраться, за что, собственно, он отхватывает, за эту своего рода несправедливость, и только это заставляет в какой-то мере огрызаться, пока пальцы сжимают переносицу в попытке хотя бы тормознуть неэстетичные излияния. — Понравилось, блять, хули тебя это ебет? — …Значит, и это понравится. Мира выдыхает невпопад, Мире похуй на все вопросы, он не собирается на них отвечать. Голосом — мимо собственного тембра, сбито и ненавидяще, взглядом — мимо чужих глаз. Эта ненависть — она ведь на самом деле где-то там, глубоко внутри, даже не совсем и на Дениса направлена. Она даже толком не для Дениса. Но на это, на то, чтобы понять, сознательности, спокойствия, рациональности, которой Мира так болезненно гордится, просто не хватает. Её не остаётся. У Миры фундамент, который так долго строится, строится, строится, и всё никак, сука, не построится, растекается, будто это совсем свежий бетон, на который сверху свалили целый ебаный дом. Доверие, которое с кровью и мясом из себя выдирал, сквозь пальцы протекает. Он просто смотрит. Смотрит на кровь, заливающую чужие губы, щеки, всё пространство между крошечным курносым носом и таким же мелким ртом. Настоящая кровь — она ведь вообще не особо красиво льётся, разводы такие мерзкие оставляет, и… Пахнет. Сильно пахнет, густо, пряно, железно, как будто лижешь качель в детстве. Мире не пять. Мира даже в пять долбоёбом не был. А сейчас вдруг становится. Конченым таким, полубезумным, совсем беспомощным глубоко внутри себя. Потому что он успешно забыл, что это такое — не быть уверенным в чём-то, потому что у Миры в мире всё четко и ясно, всё предсказуемо, все точно по часам, как вдруг — вот. Как вдруг настаёт пиздец в лице Дениса Сигитова вместе с его перемазанной рожей кровью. И вспомнить, как держаться за реальность, как следить за тем, чтобы каждый ебучий полигон построенной матрицы на своём месте стоял, не удаётся. Не контроль, а один пшик у него в руках остаётся. И губы. Кровью перемазанные губы прямо перед глазами, те самые губы, которые — Мира даже представить это себе может — Магу обсасывали. Куда они прижимались? К шее, может быть? Туда, где Мага пахнет тонко и пряно? К щекам, и Мага привычно жмурился, подставляясь? К уголкам челюсти, где у Маги всегда немного шершаво, сколько ни брей? Грязные губы. Тонкие, краски чуть теряющие, трогавшие чужое. Мире кажется, что Магу из Дениса надо вырвать. Выгрызть. Выбить. И это нездоровая мысль, могущая напугать кого угодно, да, но только не его, не сейчас, когда ярость живо и щедро лавой выплёскивается сквозь кожу, радужки и дыхание. Слова обрывочные, на вопрос чужой, гнусаво так звучащий, так и не отвечающие, едва отзвучать успевают — Мира стискивает в болезненной железной хватке чужую ладонь. Не отдирает сразу — пальцы эти крошечные, карликовые стискивает у костяшек, чтобы их разжать и от чужого лица оторвать. Потом — раскрытой ладонью по чужому лицу. От ноздрей вниз, до самого подбородка, чтобы красно было, густо, чтобы кровь по всей коже размазалась, забилась в каждую трещинку, в каждую пору. А потом — вперёд и вниз головой. Не чтобы ударить, нет. Мира мог бы башкой пробить ещё раз в нос, мог бы пальцы сжать на горле, чтобы хрипел, но в конце концов… Есть какая-то извращённая логика — Денис ведь отвечает. А всё, чего требует бьющийся в истерике мозг — заставить его забыть. Вычистить нахер, вырвать с корнями любое телесное воспоминание о Маге, потому что Мага только его, только ему. Поэтому Мира к этим грязным губам прижимается, вдавливая чужой затылок в спинку дивана, не целует — смазывает кровь с них на свои, углы челюсти чужой сжимает, чтобы пасть распахнул, до нытья в дёснах втискивается и зубы сжимает на тонкой кожице, взгляда собственного от чужого вовсе не отводя. Кажется, Денис буквально слышит свист — ровно так свистит закипающий чайник, только в его случае закипает с той же интенсивностью мозг, пуская ментальный свистящий пар из ушей. Нет, он уже и до этого никак не мог себе представить, что происходит с Мирой и с чего вдруг в нем рождается столько эмоций, чем вызваны его реакции и какого хуя здесь вообще происходит, а сейчас… сейчас сюрреализм зашкаливает настолько, что мозг просто выпадает в ошибку 404. Может быть, кто-то более рациональный и менее оглушенный в прямом и переносном смысле чужими действиями наоборот в такой ситуации мог бы словить определенные предположения. Дикие, безусловно, и не соответствующие реалиям, но если сложить первое со вторым, то как будто бы из этого реально можно было бы выдать предположение, что Мага как таковой здесь вообще не при чем и на самом деле Мира ревновал… его? Ну, злость из-за того что сосался с другим, выяснения, понравилось именно ему или нет, и это продолжение… Ну объективно могло бы сложиться в одну картинку. Благо, что не складывается. И потому, что Дэн лично бы сдал психиатрам того, кто предположил бы, что у Миры могут быть к нему внезапные теплые чувства интимного характера, и потому что думать сейчас он не в состоянии в целом. Это вообще далеко не сразу ощущается как-то… чем является по факту. Пинг и без того был за триста, а сейчас вообще зашкаливает все возможные значения, и перед глазами вообще все расфокусируется, создавая только какую-то резкую, смазанную смену картинки, снова движение перед лицом, боль… И жар. И еще больше времени требуется на то, чтобы осознать — это жар чужого лица. Следующие несколько секунд — чтобы понять, что это губы. Губы, которые целуют его собственные — грубо, жестко, сминают, впиваются с каким-то неадекватным остервенением. Мира. Его. Целует. Мира. После того, как он рассказал ему про то, что сосался с Магой, а тот разбил ему нос, заливающий сейчас липкостью мерзкой и откровенно металлическим привкусом рот. А следом, когда первое оцепенение и непонимание даже себя самого в пространстве проходит, наконец поднять руку — бессознательно только одну, ту, что не залита кровью, как будто мозг до сих пор где-то подсвечивает галочку о Мириной чистоплотности, и ухватить за ворот футболки, дернуть за грудки, не отталкивая, скорее пытаясь встряхнуть, будто в попытке заставить осознать — ты, блять, вообще понимаешь, что делаешь? Мирина чистоплотность — где-то там же, где Мирин самоконтроль, где его холодность, закрытость и отстранённость. Он не замечает даже, как много живого и честного выплёскивается, что от самообладания ни куска не остаётся, и… Да. Прекрасно он всё понимает. Денису беспокоиться не о чём. Хотя бы за это Мира в состоянии отвечать, хотя бы это — контролировать, хотя бы что-то держать в своих руках, когда больше нечего. Настолько прекрасно понимает, насколько не понимает и ни за что не поймёт Сигитов, настолько, чтобы той же ладонью, перемазанной красным, вцепиться в чужое запястье и отодрать от себя натужно, едва ли не с треском ткани, впечатать его в диван, оставляя на коже, а может быть, даже на ткани — похуй, красноречивые отпечатки. Нельзя. Вот его трогать — нельзя, никак, и никому, больше, блять, вообще никому. Пальцы широкое запястье сжимают так, как будто хотят сломать в нём каждую кость. Колени в чужие бока втыкаются, острые и жёсткие, между собой стискивают. Миру не сдвинуть и не сбросить, не тогда, когда адреналин по мозгам ебашит, и он в себе силы находит, каких сроду не было во всём вроде бы большой, но худой и непропорциональной туше. И вся эта безучастность… Бесит. Денис ведь говорит, Мага в его пасть языком залезал — значит Мире надо тоже. Отобрать и ядом выжечь, собственным языком выскрести из слизистой любой шанс на то, что Дэн вспомнит, какой Мага на вкус — сладковатый вечно и пряный совсем немного. А ему не дают. Ему, блять, сопротивляются, и это, наверное, единственное, что ещё хоть как-то Миру удерживает в какой-то колее, ведёт по какому-то направлению, задаёт цель существованию — ему надо чужую психику согнуть и переломать, чтобы вернуть самообладание себе. — Что, п-противно? Шипение с одних губ другим передаётся, как дым от сигарет, если курить по-цыгански, как вино — так показывают во всяких драматичных фильмах, только у Миры даже так во рту вкус железа стоит, потому что он отрывается на секунды буквально и собственные губы облизывает, собирая чужую кровь. — М-мерзко, да? Дэну даже ни отказываться, ни соглашаться не надо, Мира и так знает, уверен совершенно, что прав. И в том, что ему — тоже. Противно, мерзко и тошнотворно, настолько хуево, насколько вообще возможно, но это единственная боль, которую он может причинить себе сам в сумасшедшей квинтэссенции садомазохизма, где он — и садо, и мазо, и хуй пойми кто ещё. — Отвечай мне. Ну! И всё заново — губы требовательные, зубы вгрызающиеся, пытающиеся как будто бы даже шелушки шершавые, как зёрна гречки под тонкой кожей ощущающиеся, содрать и протолкнуться, каким угодно насильным образом протолкнуться внутрь. Только чего бы ни пытался добиться Мира, добиться этого будет крайне сложно. Потому что… Дэну не противно. Вообще, от слова совсем. И дело даже не во вкусе крови — подумаешь, пустяк, кто в детстве не дрался и не был знаком с этим металлическим привкусом — явно не тот, кто родился в суровой Сибири. А в том, что чем больше распаляется Мира, тем больше… нет, сказать, успокаивается он сам — будет слишком странно. Это не совсем про приходящее спокойствие, это скорее про время на осознать хоть что-то, возможно на уровне эмпатии, возможно — внезапно решившего проснуться и ожить эмоционального интеллекта. Если бы он с самого начала дал Мире в морду — такой возможности бы просто не было. Сам бы распалился, пошел в контратаку, и там уже не до каких-то глубоких философских размышлений — неважно, на уровне сознательной логики или подсознательных ощущений. Но вот именно эта реакция «замри» вместо «бей» дает возможность и время на хоть какой-то анализ и… И бить его больше не хочется точно. Да и трясти и пытаться вернуть в реальность тоже, потому что бесполезно. Потому что это только больше распаляет ушедший в истерику мозг. А вот то, что он в истерике — это своего рода внезапное открытие. В истерике, причину которой понять пока точно не получится, но… Но это, блин, Мира. Вечно холодный и неприступный, самый сдержанный, самый безэмоциональный, и если что-то довело его до такого состояния — то его как будто бы в какой-то степени даже становится… жалко. Не вот в этом унизительном контексте, где нужно гладить по головке и успокаивать, но в контексте какого-то бессознательного сопереживания к человеку, у которого там, под этой холодностью, походу скрывается что-то очень глубоко эмоциональное, раз он в состоянии себя повести так. И вот в этом, наверное, главное причина, почему его не хочется бить в ответ, но почему-то… Хочется успокоить. Этому нет какого-то логического, прямого и аргументированного обоснования, точно так же, как и поведению Миры, но это — то, что поселяется не в сознании даже, а на уровне подсознания в ответ на те удивительные, неожиданные мурашки, которые расползаются по всему телу на всю глубину и до самых кончиков пальцев в тот момент, когда Мира целует снова. Не ударить в ответ, не укусить, разгоняя чужие эмоции, а наоборот — покорно затихнуть в крепко удерживающих его руках и просто… прикоснуться в ответ. Не углубить поцелуй и не разорвать, а просто накрыть чужие губы и замереть, согревая не дыханием, а просто… Собой, жаром своего тела. Мира думает: вот ради этого? На это Мага по какому-то такому, блядь, невероятному поводу решил променять… Его? Где, где эта грёбанная причина, почему именно о н, почему трижды блядский Денис Сигитов должен был оказаться причиной, по которой у Миры внутри всё оказывается изъязвлённым, кровоточащим и отравленным? Как будто весь яд, который в нём есть, он старательно сберегал в какой-то непроницаемой капсуле, как у шпиона под языком на случай плена и допроса, а теперь — всё, пара слов, пара взглядов, пара внезапных открытий, и разрушающие ткани молекулы по телу разбегаются, как тараканы по кухне от загоревшейся лампочки. Мира не понимает. Реакции чужой не понимает, чего в ней можно отыскать такого — тоже, ему кажется, что эти губы вялые, что Денис по какой-то абсолютно, блядь, неведомой, но и настолько же Миру не интересующей причине не брыкается, но и не отвечает как следует, так, как этого будет достаточно ему, так, чтобы стало понятно, почему именно он. Почему из всех людей на свете Мага выбрал именно его. Нет, конечно, здесь нет и не может быть никаких высокой души порывов. Существует миллион и одна причина заниматься таким сомнительным делом, как совать язык в чужой рот, но ни одна Мире не подойдёт, и всё равно… Это не то. Что — то, как ему надо, чего ещё добиться — попробуй разбери, пока гормоны со всей дури ебашат по голове, но вся эта реакция и бесит ещё больше, и… Отвлекает. Всё-таки отвлекает на что-то ещё, хоть на какие-то мысли кроме тех, в которых Мира готов их обоих, и Магу, и ебучего Дениса Сигитова облить кислотой и сжечь. Это ведь даже на поцелуй не похоже. Скорее — на битьё об стенку, очень горячую, реально, просто физически — кипяточную такую стенку, но… Всё. Ноль шансов зацепиться хоть за что-то. Ноль шансов куда-то и как-то дальше срываться, Мире ведь нужно хоть что-то, на что можно реагировать самому, и это… Да, это замедляет и сбивает с толку, что-то подшатывает глубоко внутри. Но ещё — бесит. Сильно, очень сильно бесит и заставляет выворачиваться, руку чужую из хватки выпускать, стискивать щеки чужие обеими ладонями, встряхивать. — Сосёшься, к-как бревно. Наверное, объективно это — неправда. Наверное, раз Мага лез сам, Маге очень хорошо было слюнями с Денисом обмениваться. Но Мире похуй на объективность, Мире похуй на всё, он сам не понимает, что делает это, но ищет — ищет причину, ответ на вопрос «почему». Сжимает Дениса всем собой, как резиновую игрушку, как будто хочет из него тот самый игрушечный писк услышать, и лезет языком в рот — так напористо, так глубоко, так бесцеремонно, будто хочет затолкать чужой язык в глотку настолько глубоко, насколько нужно, чтобы он больше никогда и ни в ком больше не оказался. Здесь, пожалуй, какому-то стороннему и особо одухотворенному зрителю могла бы даже прийти в голову та самая сцена из Бибисишного Шерлока, где всегда и всех читающий как открытую книгу младший Холмс видит Ирен Адлер… и не может прочитать вообще ничего. Конечно, это слишком высокопарное сравнение, и Дэну до Этой женщины как до Пекина в позе небезызвестного членистоногого, но факт остается фактом — Мира… Не понимает. И от этого бесится еще больше. И вот это — то, что Денис в состоянии понять сам. Что именно он там хочет понять — другой вопрос и все еще загадка, но он не может добиться того, чего хочет добиться, и это здесь самое главное. И, пожалуй, правильное, потому что дать ему то, чего он хочет — и слишком просто и слишком сложно одновременно. Просто — потому что оправдывать чужие негативные ожидания всегда легко и не интересно, а сложно — потому что Денис все еще не понимает, какого черта в глобальном смысле происходит. И вот это сочетание работает настолько хорошо, что слова Миры, которые вроде как должны задеть нормального мужика с определенными стандартами в интимной сфере, не задевают вообще. Даже скорее наоборот — подтверждают, что все. правильно. Каким бы загадочным это «правильно» ни было. Поэтому он даже не пытается ответить. Словами — так точно, да и это физически невозможно, когда тебе практически сразу же пытаются засунуть язык в рот. Но и делом — тоже. Не совсем не отвечает, нет. Просто отвечает по-своему, а не так, как от него ждут. Позволяет сминать себя, как плюшевую игрушку, наоборот, как будто растекается своей кипяточной массой в чужих руках, как антиматерия, которая вроде бы как одновременно и твердая, и жидкая — хорошо хоть не газообразная. И целует. Целует в ответ, но вообще в другом темпе и с другим посылом. Кончиком носа щеку, в которую тот втыкается вынужденно, сам поддевает, толкает легонько, будто напоминая, что он все же не совсем резиновая игрушка. Язык из своего рта выпускает, проскальзывая в чужой, но не пытается перетянуть одеяло на себя, показать, что может и умеет еще жестче, грубее. Наоборот — по нёбу твердому широко, влажно и мягко скользит, кончиком заостряющимся губы цепляет, дразнит, и снова выдыхает — обжигающе горячо прямо по влажной коже и нежной слизистой. Такой… Побитый, кровью перемазанный, растерянный, и всё равно реагирующий. Уже хоть как-то, и всё-таки на него, на Миру реагирующий, но..? Мира видит: его стискиваешь — он поддаётся. Его бьёшь — он теряется, замереть пытается, между «бей» и «беги» третье выбирает… Теряется? Теряется л и, или это что-то другое? В него вгрызаешься — а он целует. Это так называется. Точно. То, что Мира делает, поцелуем назвать язык — тот самый, что чужой рот выебать пытается — не поворачивается, а Денис делает именно это. И уже Мирино время как-то осознаваться с экраном смерти, который перед глазами мелькает. Он ведь не дурак. И не шизофреник, чтобы совсем не осознавать, что делает. Нет, он осознаёт, он человека бьёт, охотно, с желанием, с искренним стремлением причинить страдания, он человека унижает, он практически… Кто-то бы сказал — домогается. За такое, вообще-то, нормальные люди в суд подают и ебальник начищают, Денис может, Мира это понимает прекрасно где-то там, той частью, просто не боится. Не боится ни бога, ни чёрта, ни блядского Дениса Сигитова. Вроде бы. Мира думает: может, за этим? Если так, технично, грубо на секунду осознать, может быть из-за этого жара, из-за дыхания такого горячего, что Мира по сравнению с ним — не больше, чем давно остывший труп. Может… Может ради этого носа, в щеку тычущегося? Такая, блядь, нелепая хуйня, такой пёсий жест, как будто это не нос, а шершавый язык. Ебаное блядство — вот что это такое, Мира этого не знает, не понимает, Мира такого языка не учил, на котором с ним вдруг, обескураживающе внезапно начинают говорить. И тогда он снова останавливается. Царапает зубами вылизывающий нёбо язык, сжимает, выворачивается, но щеки, между ладонями сжатые, не отпускает и совсем близко у лица своего удерживает. Всё, вроде бы, сделал. Губы чужие изгрыз. Ничего не понял, но всё-таки что-то уяснил, давно пора остановиться, но в башке — ебучая пустота, под рёбрами — ад, и вязкость, удушающая вязкость растерянности Миру накрывает, потому что… Денису, кажется, не больно. Даже так, даже со всем, что с ним ни делай, ему всё ещё недостаточно. И Мира пробует ещё раз — четвертый уже, чтобы надавить, дохрустеть чужим самообладанием, сделать хоть что-то, увидеть, что у него хоть что-то, блядь, получается сделать так, как он хочет. Из губ в губы выдыхает, прямо в глаза заглядывая, с такой оголтелой ненавистью, что вся она почти — чистая, незамутнённая боль. — Чё, и так тоже не против? Шлюха, получается? Денис видит: чем дальше, тем хуже. Тем хуже справляется со своей истерикой Мира. В том самом контексте, где все происходящее до этого еще как-то походило на что-то содержательное и наполненное смыслом, пусть и жестоким и одному Мире понятным смыслом, а сейчас это уже настолько откровенная попытка вывести его, Дэна из равновесия, которую он не может не распознать даже со всем своим давно не эксплуатируемым эмоциональным интеллектом. И вот именно поэтому… Не то, что не ведется сознательно, а не ведется потому, что на это повестись невозможно. Нет, это не выглядит смешно, это выглядит как-то… Жалко? Надрывно? Вроде бы не хочется здесь упоминать Миру в каком-то уничижительном контексте, но по факту эти слова звучат настолько очевидно притянутыми за уши, что вызывают только какое-то щемящее покалывание где-то внутри, будто кто-то потягивает за связки, удерживающие сердечную сумку. Это странно. Все эти реакции на Миру — вообще странные, особенно с учетом того, что сейчас он вроде бы как номинально хотя бы переживать должен совершенно из-за другого человека. А в глобальном смысле это вообще какой-то пиздец и ебаная Санта Барбара, если говорить о его нормальной человеческой жизни и том, что в этой жизни вдруг появились уже два парня, с которыми он успел пососаться за последний… Крайне небольшой период времени. Но как бы все это ни было странно и дико, логически принимать какие-то решения сейчас точно нереально, поэтому, как говорится, делай как делай и будь что будет. А разбираться и рефлексировать можно и потом, потому что поводов для этого даже с одним Магой столько, что больше уже или меньше — сильно рояля не сыграет. Именно поэтому губы трогает улыбкой — не такой широкой и издевательской, нет, совсем едва заметной, мягкой, сопровождающей легкое отрицательное качание головой, а следом… Потянуться вперед, освобожденной рукой коснуться дрожащей от напряжения щеки и прихватить своими губами измазанную его собственной кровью нижнюю губу. Не потому что осознанно хочет целоваться, а потому что просто чисто технически таким способом пытается бессознательно… Выбить из колеи, но не в качестве какой-то мести, а наоборот — чтобы хотя бы так, если встряхивание вживую не помогает, заставить задуматься о том, что он вообще… Делает. Или пытается сделать. Мире нужен всего один короткий взмах, чтобы попасть раскрытой, и так уже кровью перемазанной ладонью по чужой руке, отбить её с влажным звонким шлепком, не позволить до себя толком дотронуться или хотя бы сразу же чужую граблю оторвать от кожи. — Н-не трогай меня. У Дениса нос разбит. Это больно, даже без «наверняка», Мира точно знает, как это противно, мерзко, и как сильно от таких впечатлений хочется переломать хребет тому, кто такое сделал. У Дениса губы обкусаны. У Дениса уже и лицо, и руки в крови, он весь грязный, у Дениса должно быть причин для ярости от всей этой боли, от всего унижения, от всего того, что Мира щедро ему на голову сыплет, полный багажник, а вместо хоть какой-нибудь… Хоть чего-нибудь, сука, хотя бы сраного толчка в грудь, Мира получает это. Ничего не дёргается внутри. Ничего не волнуется, ничего не ёкает, у Миры внутри выжженная земля и пепел, это прикосновение неестественное, железом на язык отдающее, её не превращает, конечно же, в карикатурный цветочный сад, но запал кончается. Мира выдыхается, потому что… На секунду Мире кажется, что где-то и в чём-то он столкнулся сам с собой. Потому что это его манера — делать всё, чтобы люди об него бились, как об глухую стенку. И Мира как никто лучше знает, что нет абсолютно никаких шансов продолбиться за неё, если ты такой, как он сам сейчас. Это, что называется, гуд гейм и велл плей. А вместо посчитанного урона по героям и строениям у Миры статистика килов всратая и медленно-медленно, но неотвратимо накатывающее понимание, как низко, сука, он только что опустился из-за Маги. Не сдержался. Не смог. Себя не проконтролировал, всё проебал, что мог в одной конкретной… Катке, блять, и дэфать голый трон абсолютно нет никакого смысла, а никаких внятных ответов он так и не получил. Это унизительно. И короткое, жалостливое касание к собственным губам, от которого каким-то необъяснимым образом трясти начинает, желудок болью сводит, от которого дышать не получается, и хочется не то въебать, не то заорать, треснуть и лопнуть, Мире открывает глаза на такой вот… Отвратительный факт. Мира отстраняется рывком и губы демонстративно, медленно, тщательно утирает, смазывает красное на тыльную сторону ладони. Пихает Дениса в грудь, снова вдавливая в диван. И слезает. Сука, блядь, слезает с его сраных коленок, чувствуя себя так мерзко, так гадко, так… Грязно, как может себя чувствовать только гордая породистая кошка, извалявшаяся в помойке и получившая пинка под зад. — И забудь это всё н-нахуй. Голос дрожит. Ноги дрожат. Весь Мира трясётся, как тварь, целиком. Он отталкивается и нетвёрдыми, но быстрыми шагами съёбывается нахер из лаунджа. Хочется куда-нибудь на улицу, желательно, подальше от отеля, желательно, обратно в Белград или вообще в Польшу, но пока — просто в поисках места, где можно отмыться и покурить, обдумать, что-то, сука, решить. В коридоре встречает Ярика, но сил рассказывать ему о произошедшем никаких нет, Мира просто мотает головой и проходит мимо, потому что нужно — подальше. От Дэна, от Ярика, от команды, от ситуации и от себя. В первую очередь от себя. * * * А ведь Найдёнов почти тормозит, чтобы что-нибудь, да спросить, когда на горизонте появляется это перекошенное лицо. Он, вообще, не большой любитель оказаться не в то время и не в том месте, но, наверное, когда мимо пролетает тиммейт с таким видом, как будто его только что пережалил в жопу целый осиный улей, стоило бы остановиться, отловить, остановить, поинтересоваться, но… Короче, не у Колпакова и не в таком виде. Ярик не то, что психику свою бережёт, но бросаться под колеса бронепоезда тоже не очень хочет. Поэтому только нелепо притормаживает на секунду, пока этот самый бронепоезд пролетает мимо, стуча по рельсам. И глубокомысленно прислушивается к собственной интуиции, которая начинает звучать, как прилипчивый мотивчик из «Adventure time». Всего-то стоило так удачно, или, наоборот, не слишком удачно — это он сейчас выяснит, забыть дорогую сердцу и нужную вотпрямщас электронку где-то там, в лаундже. Стопудово она валяется между подушек вместе с попранной комментариями по последнему матчу девичьей честью. Заодно и её прихватит, а ещё, видимо, выяснит, какого хера в целом, потому что уж больно любопытно, почему Мирослав чесал с таким обречённым лицом, как будто только что кого-то убил и не понимает, рад этому или нет. Дверь в лаундж Ярик толкает с предосторожностями, аккуратно так. Ну хер его знает, что он там сейчас увидит, да же? И просовывается в неё в первую очередь одной только всклоченной головой, чтобы чекнуть обстановку. Дурачится больше, конечно. Но без этого жить было бы не так весело. Находит только развернутую к нему спину дорогого мидера и больше ничего примечательного, а поэтому уже бодрее хлопает ручкой за собой и привлекает к себе внимание. Вот тогда-то становится видать всю красоту — кровяку, неравномерно размазанную по лицу Дэнчика. — Привет? Хер его знает, почему «привет», но это единственное, что у очень спокойного Ярика есть, кроме характерно, на грани флегматичности и любопытства поднятой брови. — Или мимо пробегали Талоны и вы с Миркой показали, где сибирские раки зимуют, или между собой попиздились. Ставлю на второе. Чёт стряслось? Подлетать ближе и квохтать наседкой он, конечно, не спешит. Да и вообще на его взгляд Дениска не выглядит такой уж жертвой ситуации. Но спрашивать — спрашивает, да, потому что любопытно — пиздец, по любопытству Ярик мог бы переплюнуть любую бабку у подъезда. И вообще, для Дениса сегодняшний вечер начинает напоминать какой-то не ситком даже, а дебильный сериал по НТВ — такой, с драмой, с тайнами, каким-то пиздецом вокруг, где кто-то кричит, кто-то заламывает руки, кому-то угрожают, а кого-то уже закапывают заживо. Но даже несмотря на это реакция Миры… Удивительно предсказуема. На уровне подсознательного, не сознания, которое вообще давно капитулировало, подняло руки и самоликвидировалось. Но как будто… Как будто именно это и должно было произойти. Он ведь этого и добивался. Заземлить, прекратить истеричный мордобой даже не для того, чтобы сохранить лицо в прямом смысле слова, а чтобы заставить осознать, что вообще происходит. Что он делает и с кем. Хотя бы так, раз нет возможности добиться каких-то ответов, которые могли бы объяснить, что происходит с их четвёркой и какого чёрта он бьёт ему лицо. Покурить хочется снова. Особенно — когда Сигитов остаётся наедине с собой и размазанной по морде кровью, мешковато растекаясь по дивану. Одному побыть долго не дают. Хер его пойми — хорошо это, или плохо. С одной стороны, сейчас реально самое время побыть наедине с собой и наконец попытаться разобраться в глубоко сакральном Какого хрена. С другой стороны, это Ярик. Наверное, самый невозмутимый и самый понимающий из всех, с кем вообще можно было бы поговорить о тщете всего сущего в команде. Только поэтому вздох, шумно вырывающийся откуда-то из-под рёбер звучит не настолько обречённо устало, насколько мог бы. — Я попытался рассказать, че стряслось и получил по ебалу. Ты как, судьбу повторить хочешь? Только заранее скажи, я другим боком повернусь, чтобы совсем на одну сторону не свернуло. Ярик задумчиво чешет щёку. — Нет, ну, в целом, если прицелиться и с другой стороны вмазать, то можно и на место поставить. Но, честно, не очень хочется. А что ему ещё говорить? После драки — буквально, блин, литералли — кулаками не машут и руки не заламывают, смысл ему сейчас вздыхать и переживать? Учитывая нестабильный эмоциональный фон в команде, это даже можно понять. Рано или поздно напряжение, витающее в воздухе, и поддающееся наблюдению со стороны что ему, что Илюхе, должно было бабахнуть и забрызгать кровью и кишками стенки. Ну, или вот, бедного Дениску. Другой вопрос — что это такое должно было произойти, чтобы Мира не на говно изошёлся и не ядом заплевал, как обычно, а прям по ебалу съездил. И вот как раз-таки это Ярику, как, в конце концов, капитану очень интересно — если просираешь очередной Мажор, то надо хоть знать, во имя чего. Лучшим выходом кажется соскрести со стола пачку салфеток, нацедить в пластиковый стаканчик воды похолоднее из кулера и промочить бумагу насквозь, а потом подать импровизированный комок Сигитову, падая в кресло напротив. — Ототри красоту свою. Руки сами ищут ту самую дудку, за которой пришёл, а Ярик в это время формулируется. И доформулировывается, когда сжимает пластик в кулаке и делает первую затяжку, которую выпускает облачком химозно-мыльно-мангового пара. — Если что, мне любопытно — пиздец. Но если не хочешь, можешь не рассказывать. Но лучше расскажи, чтоб я не сдох. Обещаю не бить, хотя бы во имя баланса во вселенной. Хочется верить в то, что скорую психологическую помощь Мире тоже кто-нибудь да окажет, и пока что Ярик искренне считает, что этим есть, кому заняться. Хотя… Что-то уже начинает внушать неиллюзорные сомнения. Как минимум, не из-за Доты пацаны попиздились — в конце концов, на последних двух картах оба отличились. Красоту оттирать… Мягко говоря, неприятно. Потому что свернутый, но очень хочется верить, что хотя бы не сломанный как следует нос нещадно болит и отзывается этими самыми великолепными ощущениями при каждом прикосновении влажной салфетки, а думать о том, как это всё будет выглядеть завтра, вообще не очень хочется. Как и петь песни про то, как он неудачно споткнулся на лестнице и пропахал носом двадцать ступенек. Хотя, пожалуй, он единственный из всей команды, кому в такую историю могут поверить, потому что он… Просто Денис. И тем не менее… — Меняю лёд на кулстори, потому что если завтра у меня еблет распухнет поперек себя шире, Диман с Русей его добьют с концами. Оно вырывается как-то само собой, раньше, чем Сигитов успевает принять сознательное решение по поводу того, готов ли он делиться всем происходящим в его… Ну или уже их командной жизни пиздецом или нет. Но, опять же, здесь даже на бессознательном уровне играет свою огромную роль тот факт, что, во-первых, Ярик дольше всех в команде и знает всё и про всех, и, возможно, всё-таки сможет как-то ему пролить свет на всё то, что отказывается выходить из сумрака, а во-вторых он, пожалуй, самый невозмутимый и всёпринимающий из всех, поэтому даже если назвать вещи своими именами, в самом крайнем случае можно получить ощутимое недоумение, но не какое-то осуждение с последующим отказом от общения. — Я сам нихуя не понял, за что получил, так-то. Он вообще в последнее время дерганый, а тут просто доебался на ровном месте. Блять, как же сложно. С какой стороны подступиться к этому всему — хер его знает, и в итоге всё повествование выходит каким-то максимально сбивчивым, особенно в контексте того, что он сам не то, чтобы дословно помнит весь их недолгий диалог. — Он что-то сказал про то, что мы с Магой посрались, а я попытался объяснить, что мы не посрались, а Мага меня игнорит, потому что… Ну… Между нами… Короче, блять, был пьяный вечер, и все было заебись, а на утро и с того самого утра и до сих пор он меня игнорит. А потом я получил по лицу, вот. Ну это если прям максимально кратко. Ярик выдыхает очередную порцию пара, не стесняясь особо того, что она летит прямо некурящему Дениске в подрихтованный фэйс. Нет, ну а что, ну мыло и мыло, химоза и химоза, ещё ж никто не умирал? Хоть так никотину надышится. — Так себе из тебя шантажист. Ты если хочешь историей заинтересовать и лёд получить, хоть расстарался бы, анонс какой похитрее замутил. Пока понятно, что нихуя не понятно. В целом, он даже не пиздит: то, что какие-то нездоровые мутки в команде начались с началом турнира, Ярослав тоже неплохо разглядел, и, кстати, искренне считал, что это как раз Сигитов чего-то да натворил, что попугаи-неразлучники вдруг в каждом углу ржущими, как кони, попадаться перестали, и Мага нос воротить начал. Вот как оно в жизни-то получается, да? Один нос воротит, другому его… Сворачивают. О том, что кроется за сакраментальным «был пьяный вечер и все было заебись», Ярик выводов тоже делать не спешит. Выводы делать — вообще не его работа и не его обязанность, он больше за то, чтобы на все со стороны посмотреть и чужие выводы послушать, всё как у психоологов, никаких оценочных суждений. — Где я тут-то тебе лёд достану? Пошли, боец, — в конце концов вздыхает он и хватает Дениса за многострадальное плечо, призывая подниматься. Саппорт — он что на карте, что в оффлайне саппорт. Помогает. Тащит Дениса за собой по всем коридорам, не то, чтобы надеясь, но усиленно рассчитывая, что под руку не попадётся ни Илья, пребывающий не в духе, ни Айрат с его тонкой душевной организацией, ни, упаси господь, Дима, который быстро всем зачинщикам драки ограничит способность срать, дышать, принимать пищу и функционировать где-то, кроме как в доте. Им везёт — до номера Ярика добираются без шума. И здесь уже, в своих четырёх стенах он хлопает дверцей мини-холодильника, сгребая оттуда весь имеющийся лёд в первую попавшуюся под руку футболку. Кулёк Денису протягивает, и его же на собственную кровать усаживает, пока сам прыгает на подоконник и снова берётся за под. — Ну, давай. Ещё раз и разавернуто, как у психолога. То, что Мага выебывается, я и так вижу, что там по поводу «мы не посрались»? Выглядит-то со стороны именно так. — Не посрались, а пососались, сука! Ай, блять… Дэн прижимает кулечек со льдом к ноющей переносице и вот теперь наконец срывается на несдержанное шипение, потому что спазмированные в момент сосуды отзываются гораздо более неприятной, колкой болью, пронзающей бедовую черепушку и заставляющей уголки глаз неприятно щипаться, как будто вот вот заревет, но не от какого-то переизбытка эмоций, а на чистой воды рефлекторных реакциях нервных рецепторов, или как там оно называется. Ладно, надо перетерпеть, если он действительно хочет, чтобы к завтрашнему дню всё это художество не превратилось в одну огромную картофелину на пол лица на радость одному небезызвестному президенту. — Я ничего такого, блин, не делал, не совращал, прости господи, не домогался, мы просто шутили, шутили, а потом он сам первый… И…Ну… проебались немножко. Но по обоюдному согласию и его инициативе, блять! И я пытался это объяснить Мире, ну в плане что… Ой как тяжело, сука, связать все воедино, да еще и в очередной раз перед человеком, которого вообще не планировал посвящать во все эти тонкости собственной убогой личной жизни. — Я знаю, что они там близко общаются, дружат, и я пытался объяснить, что я никого там не обижал, не совращал и не ломал чужую психику, а то, что Мага потом меня игнорировать начал… Блять, я здесь не при чем, всё было по обоюдному согласию, и я честно весь этот сраный групповой этап с ним поговорить пытаюсь, чтобы хоть как-то объясниться, но он пиздец неуловимый мститель. Ну и в общем-то за эту информацию я по еблету и получил. Ярику оказывается нужна минутка для того, чтобы переварить весь пул новых фактов. Как говорится, туман войны рассеялся и оттуда на него выпрыгнули… Эх, блять. Сказать, что неожиданные вещи — да нет, пиздёж. Сказать, что какие-то печальные… Нет, больше гомерически уморительные вещи. Такие уморительные, что хоть прям сейчас пакуй чемоданы и улетай обратно в Белград всей компанией, потому что с таким настроем делать на Мажоре решительно нехуй. Назойливо хочется, чтобы вместо всего этого вся куча-мала собралась и начала перекрикиваться теми самыми мемными «да она не может любить меня», «да я люблю тебя» — и так было бы больше толку. А по лицу Ярика прочитать какую-то информацию вообще невозможно — даже бровь не дёргается, и губы не поджимаются, вообще ровным счётом не происходит ничего кроме того, что он сосёт свой пар, болтает одной ногой, закинутой на другую, и несчастного побитого мидера рассматривает, выхватившего если и за что-то, то только за свою слепошарость. Блять, Илюхе бы рассказать — вот бы он охуел, как у них тут интересно закручивается дело. Зато всё сразу ещё понятнее и увлекательнее становится. — …Ну, в общем-то, в такой ситуации Мирку можно понять, — в конце концов выдаёт он. И умолкает, наблюдая за чужими страданиями в попытках как-нибудь так деликатно объяснить, в чём глубоко неправым посчитал его Колпаков. Вообще-то, сплетничать с молодым-зелёным некрасиво, но Дениску по-человечески жалко. Если Мага, хитрый, блять, пидор, прежде чем лезть к человеку со своим языком в рот, решил не объяснять тонкости своего положения, то кто-то да сделать это должен, хотя бы чтобы бедняга не получил в еблет снова. Или того хуже — не вылетел из команды в ходе разборок за юбки принцессы. Вернее за всё то, что было под юбками. Дениска Ярику нравится. Вот по-человечески нравится, поэтому он и не выворачивается, не отмалчивается в ответ. Хотя его никто и не спрашивает — продолжает свой разгон с пояснениями сам. — Тут, понимаешь, дело какое. Магу, ну… Совратить, и уж тем более психику ему сломать, засосав, сложно. Он не сказать, чтобы очень традиционных взглядов. Просто эти взгляды обычно… На другую сторону приходятся. А Мира очень не любит, когда трогают то, что он считает своим. Сечёшь? Денис не сечёт от слова совсем. То ли впринципе по жизни соображает слишком медленно… хотя нет, вряд ли, за таким точно замечен не был, то ли по кумполу получил крепче, чем предполагалось на первый взгляд, то ли просто вся информация, которую Ярик пытается донести до него с совершенно невозмутимо каменным ебалом, в этой самой голове отказывается укладываться от слова совсем, заставляя морщить, хмурить брови от напряжения и тут же снова шипеть, потому что движение мимических мышц затрагивает опухший нос. В каком, блять, смысле нетрадиционных взглядов? На какую сторону? Что значит «то, что считает своим»? Нет, ладно, про нетрадиционные взгляды понять еще можно хоть как-то. Как бы это ни было дико и странно, но допустить, что всё это время он пропускал мимо своих глаз чужую ориентацию, отличную от традиционной, еще хоть как-то можно. Ну, по крайней мере, это хоть как-то объясняет ту инициативу, с которой Халилов мог первым начать всё то, чего потом же и испугался. Хотя появляются вопросики, откуда, собственно, об этой не очень традиционности знает Ярик. Но вот дальше, когда речь заходит о Мире и его собственности, тугенько варящие извилинки сдаются совсем. — Ты, блять, от меня хотел прямым текстом, а сам эти свои реверансы выписываешь. Давай еще раз и для тех, кто только что получил по голове, что значит то, что он считает своим? Он что-то говорил про понравилось, не понравилось, прежде чем… Бля, нет, могилу он рыл себе не тогда, он роет ее сейчас, когда не следит за языком-помелом, который выдает гораздо больше, чем было нужно здесь даже для того, чтобы получить всю необходимую информацию и при этом не впаливать вообще полный состав своей команды. Ну, за исключением самого Найдёнова. — Блять, прежде чем полезть с тем же посылом. Короче! Объясни мне всё как следует, не еби голову, и так уже разъебана в прямом и переносном. Здесь крепкая Найдёновская психика уже не выдерживает — но, благо, в лучшем смысле. Просто легонечко брови приподнимаются любопытно, как уши у активной собаки, заслышавшей слово «гулять», где-то на моменте «с тем же посылом», потому что в его простую, как палка, логику никакие такие же посылы не укладываются. Просто… Экскьюзмуа? Чем, блядь, эти двое вообще там занимались-то в таком случае? Но это он ещё спросит, а пока только вздыхает ещё раз и очень, очень терпеливо втолковывает, кажется, откровенно не разбирающемуся в деликатных намёках Дениске: — Мага встречается с Мирославом. А Мирослав — с Магой. Вместе они. Давно уж, с год как, или типа того, я не сильно вдавался в детали. Сначала голову друг другу ебали и нам всем заодно, потом начали ебать не голову, поспокойнее стало. Потом гомофобный гомофоб Саня заебал на них вонять, Саню попёрли, на его место взяли тебя с верой в лучшее будущее. А тут… И ведь Дениса-то не обвинить ни в чём. По его же словам — а Ярик им верит, потому что весь Дениска выглядит так, как будто он и «враньё» никак не могут в одном абзаце поместиться — Мага сам всю эту кашу заворотил, и этого где-то в глубине души можно было ждать, наблюдали они с Илюхой уже такие же активные сношения дружеские, насколько это возможно было с характером Миры, в самом начале. Ярик слова пытается подобрать какие-нибудь такие, чтобы хуже не сделать. И очень надеется, что у пацанов всё это баловство какое-то, хотя уже сейчас чувствует, что дело пахнет двумя вещами — говном и керосином. — Короче, ты только что рассказал Мире, что сосался с его парнем и за это получил леща. Так, вроде, должно быть понятнее. И что там, прости, за такие же посылы у вас случились?.. Ну, мне так, просто для понимания, на какой станции жопы мы очутились. Если бы Сигитов сейчас стоял, он осел бы прямо на месте, даже если было бы некуда и можно было отбить копчик об пол. Потому что… Это, блять, выше его сил и понимания. С одной стороны, полунамеки он никогда не понимал на сознательном уровне, только на бессознательном, а сейчас оное радостно отбито Мириными кулаками, но с другой стороны вот настолько прямой текст выбивает из колеи, заставляя хлопать глазами потерянным… Не то сусликом, не то щенком, Почему он сразу не подумал об этом? Сука, просто предположить, что они в принципе вместе… И сразу вопрос. А какого хрена он, собственно, об этом не знал? Во-первых, они столько времени под его носом были в, сука, отношениях, и никто вообще никогда ему не намекнул, не поделился, не шепнул на ушко и самое главное — они сами даже близко не дали об этом догадаться. Нет, наверное проблема в тактильности Дэна, но… Нет, сука, сейчас самое не время об этом рассуждать, но он бы совершеннно точно не смог бы столько времени делать вид, что между ними нет ничего кроме достаточно аккуратной и сдержанной дружбы, как это выглядело со стороны в случае этих двоих. А во-вторых… Какого, блин, хрена Мага ему не сказал? Он думал, что проблема в том, что они сотворили вместе что-то из ряда вон, то, что дагестанский дух не в состоянии принять так легко и это было понятно. А теперь единственное, что ему понятно — это какого черта он дважды получил по ебалу от Колпакова. О заслуженности, конечно, все равно есть вопросы, с учетом того, чья это была инициатива и с какой искренней отчаянностью Мага сам цеплялся за него, за его плечи, руки, как бился его пульс при наличии постоянного, сука, парня, или как они там это называют, но по крайней мере теперь Мирослава можно понять. Взгляд тоскливо провожает чужую мыльно-манговую дудку, но Дэн снова тяжело вздыхает и только перекладывает кулёк льда с одной стороны переносицы на другую. — Он дал мне леща за то, что его парень сам полез ко мне первым целоваться, потом развел истерику и полез сосаться сам. А когда я не набил ему ебало и не откусил пол лица в ответ — заистерил еще больше и сбежал. Замечает Денис или нет, не суть важно, но на его лице буквально написаны все те вопросы, которые осаждают голову получше точно, чем их команда в этот раз вражеский трон. В кратком, конечно, пересказе. В формате: «какого, сука, хера». И Ярослав эти мысли не то, что слышит, видит отчётливо, и процессу видения не мешает собственное изумление. Особенное изумление, конечно. Яриково. Такое вежливо-англичанское, как у Дживса из одного сериала, сдержанное, как еб твою мать, и такое же ироничное. С ним очень хочется переспросить: Мира сделал, извини, пожалуйста, что? Но нет, нет, пожалуй, это несчастное, искренне, не наигранно тоскливое выражение щенячьих глаз не заслуживает такого обращения. Ярику Дениса становится немного жаль. Не унизительной жалостью какой-нибудь, а такой, сочувствующей тому, как оно все бывает в жизни. Ему, как человеку эмоционально невовлеченному, мыслить стратегически привыкшему, легко даже представить этот замут в неком три-дэ у себя в голове. И Денис попал ровно в зависимый друг от друга, немного ядовитый, эмоциональный переплёт между Мирой, который руки оторвет любому, кто близко подойдёт, и Магой, который… Ладно, давайте будем честны: с самого начался относился к новенькому особенно тепло. Осуждать никого не выходит. Нет у Найдёнова такой функции, такой кнопки, чтобы посчитать, мол, Мага — мудак, к чужому мужику полез, Мира — скотина, ни за что врезал, Денис — дурак… Ну. Вот такой человек: даже предъявить нечего. — Охуеть, конечно, ты попал, — выдыхает он в конце концов. Складывает что-то в уме. Вычитает, блин, умножает, делит, нахуй, потому что единственное — вот это странное желание Миры соперника своего засосать — не впихивается никуда, как паззл лишний, так, что не выходит сложить картинки классического любовного треугольника. — Я ж тебе не говорю, что ты в чем-то виноват. А в остальном… Хер знает даже, что сказать. Мира так-то вспыльчивый. Ну, то есть эмоциональный. Когда совсем пиздец. Так что, «почему ты», понятно, к чему. Только ты-то ему и почему лицо не откусил?.. Ну, раз так все вышло. Черт его знает, почему Ярослав именно так вопрос ставит. Вроде, хочет помочь все точечки над ё расставить, но залетает именно с Миры. Может, потому, что с другого края треугольника все намного яснее: Мага запутался, у Маги проблемы. Запутались, так-то, все. Мага, который при наличии постоянного полноценного парня зачем-то вписался во что-то с ним, и сколько бы он ни избегал, Денис не слепой и не дебил — это было абсолютно искренне. Вот эта тяга, с которой он зеркально его собственному поведению боялся отстраниться хотя бы на сантиметр, чтобы всё это не прекратилось, была искренней. Мира запутался, потому что… Потому что больно, потому что только что узнал, что ему, по сути, изменили — в той или иной степени, хер его знает, кто у них там как воспринимает измену, но для традиционных нравов это совершенно точно измена, и сейчас будет очень, очень мучительно в метаниях между чужим предательством и собственными чувствами, которые почти наверняка должны быть, иначе не было бы этой истерики, этого отчаяния в размахивании кулаками и раскусанных губ. Этих поцелуев. Сам Дэн запутался… Потому что до сих пор не может объяснить словами, что это было. Что за чувства обуревали в тот момент, когда пульс входил в заполошный унисон с чужим. Это ведь уже… не просто про тактильность. Даже то, что было когда-то с Женькой еще можно было как-то списать на передоз тактильности, ушедший куда-то не туда, хотя уже тогда это было чем-то странным, но сейчас… Это нечто гораздо большее. Ему нужна эта близость. Без нее плохо. Всю эту неделю плохо. Но других слов для всего этого пока не подобрать. А вишенкой на торте поверх всего этого — едва заметная щекотка мурашек, невидимым флёром оставшихся… После другого человека. Того самого, о котором внезапно совершенно с неожиданной стороны ставит вопрос Ярик. — Потому что… Сложно. Такое чувство, что если он сейчас начнет говорить как есть, это будет звучать слишком… нетипично, слишком непросто для вечно веселого и солнечного Дениса Сигитова, но и врать и играть какие-то маски шута тоже… Не та тема, не то время, не тот свернутый чужими кулаками нос. — Было ощущение, как будто за дело. Не знаю. А еще — не было желания отвечать. Вот иногда сначала пиздишь, потом думаешь, а тут… Как будто сразу понял, что это — истерика, которую надо успокоить, вот. Ярик думает: за дело или задело? Интересная, увлекательнейшая на самом деле игра слов, но вслух он её не воспроизводит, потому что уверен — не к месту. Пока вот просто не к месту так глубоко в эту водичку заходить, тем более когда сам даже ноги в ней мочить не планирует, другого зачем-то гонит. Не его же ведь дело. С другой стороны: когда на хардлайне думают о том, что пососались с чужим мужиком, в миде пересосались сразу с двумя, а семи-саппорт думает о сортах измен своих и чужих, пятёрке и единице остаётся курить план и наблюдать за развитием событий. И подпёздывать что-то в тему, чтобы всё хоть как-нибудь улеглось. Раз уж в руки Ярославу попадает Денис, он и не привередничает — кивает только сосредоточенно, не просто слушая внимательно, но и показывая это. — Интересные, конечно, методы для успокоения. Можно сразу в психологи МЧС, цены тебе там не будет. И его ничуть не смущает то, как сложно и завитушечно, мудрено звучат чужие оправдания. То, что Денис — совсем не просто дурачок, Ярик понял уже давно. Он, как минимум, сложно дурачок. Хитровыебанно. Просто умеет вовремя в себе это придержать. И сдавать чужие скилы кому бы то ни было, в том числе Илюхе, смысла особого нет — а вот раз говорить можно посерьёзнее, то и хорошо. — Думаю, понимаешь: с точки зрения Миры за дело. А Мага сам дурак, что не сказал. Но тут видишь, дело какое, мы после Хертека-то не особо торопились с такими скелетами в шкафу. Чёрт его знает, как оно будет, и всё такое. Кто ж знал, что ты не осуждать этих двоих будешь, а… Кхм. Ну, ты понял, — отмахивается неловко. Дудки для мыслительного процесса оказывается недостаточно. Ярик крутится на подоконнике, открывая окно нараспашку, по карманам себя хлопает в поисках сигарет — приноровился уже, если подальше высунуться, сигналка не орёт. — Но в целом, хоть и не видел, не могу не согласиться. Не хочу думать, как мы завтра с такими новостями играть будем — Антохе с Квином, походу, даже напрягаться не придётся. Но ты хоть это… Сам-то что думаешь? Все теперь знают всё, раз Мага шарахается от тебя, так, может, к лучшему? Само по себе отвалится, а они там уж как-нибудь разберутся. Не в первый раз. Или как тебе с этим? Сигареты находятся, удобное положение и зажигалка — тоже. Ярик косится на Дениса с сомнением, но в конце концов вспоминает глаза, вздыхательно пялившиеся на его курилку, и кивает на сигарету в своей руке: — Хочешь, может? Тело всё-таки входит в когнитивный диссонанс с разумом, когда голова пытается мотнуться отрицательно, помнящая о том, что кое-кто здесь — некурящий спортсмен, не планирующий начинать, а голос сам выпаливает: — Хочу. Потому что хочет. Потому что всё это — пиздец, и ему самому со всем этим отнюдь не так просто, как кажется на первый взгляд. — Ты так говоришь, знаешь, как будто я везде просто постоял, манекеном таким чисто поработал, пока все свои подавленные эмоции на меня излили, а мне глубоко насрать. Зажигалка все же чиркает, и в следующее мгновение Денис затягивается — криво, косо, неуклюже, закашливаясь, но всё равно затягивается, испытывая какое-то издевательское мазохистическое облегчение от невероятно мерзкого горького привкуса на языке. — Меня так то никто не спросил, а мне тоже тяжело. Один раз пережил — окей, там не так всё криминально было, но тут… Я тоже человек, на секунду. И я не жалуюсь, что меня попользовали, но мне всё это тоже… Не так-то просто. И если бы хоть кто-то за полгода всё-таки решился мне хотя бы намекнуть, было бы гораздо проще. Вот уж кто кто, а из всех наших я меньше всех похож на гомофоба, давай по чесноку. И я знаю, что это за дрянь, у нас Никита вон… Тоже, мягко говоря, не всепонимающим был. Но… Мысль путается, замыкается в самом себе, закольцовывается, потому что… Потому что для того, чтобы она лилась ровно, кажется, нужно понимать самого себя. А Сигитов, увы, не понимает до сих пор. И это внутренний конфликт невольно частично цепляет попавшего под раздачу Ярика. — Я нихера не знаю, что делать. Но вариант «само отвалится» мне прямо откровенно… Не нравится. А теперь, кажется, пиздец будет ещё втрое больше, потому что теперь они посрутся ещё и между собой и… Короче. — И короче, — согласно кивает Ярик. Нет, он вообще-то не считает, что Дениска — такой глупенький манекен без нервной системы или вроде того. Может, частично переносит сам с себя. Грешит таким, периодически забывая о том, что не все люди, которые находятся под его рукой, преисполнились в калёном отстраненном пофигизме так же сильно, как он сам. И, кстати, про «под его рукой»… Недолго думая, подошедшего тоже к окну Дениску, смешно кашляющего с непривычки, Ярик ловко обхватывает за плечи, придавливая тяжестью руки. По-пацански так, медленно, но верно обрастающей башкой к плечу, со встряхиванием лёгким. — Не в три. В полтора. Ну, был ты — пиздец, и Мага — пиздец, а теперь ещё Мира, получается, только в полтора. Хотя если вы все сцепитесь в один комок, то там уже нужно в прогрессии пиздеца считать, такую теорему, вроде, ещё не вывели. Логике не поддаётся, рост скачкообразный и непредсказуемый. Ярику так себе удаются утешающие слова. Может быть, потому, что на месте Дениса он бы разве что плечами пожал, да и плюнул на двух дураков — вот ещё, нервы мотать. Но нервы — штука тонкая, и если тут голова себе жить не даёт и сама себя изводит, если процесс вот этот пошёл со всеми возможными эмоциями и чувствами, то всё, шлите посылки, пишите письма, рациональность и взвешенность машут лапкой. — Ты не обижайся. Я ж вижу, что херово. Просто вроде как когда по полочкам разложишь, то уже и немножко не так сильно. Вот и раскладываю, что знаю. А что в башке твоей — не знаю. Ярик затягивается поглубже, поглубокомысленнее даже, одними уголками губ улыбаясь немного утешающе. По плечу Сигитова треплет, не особо церемонясь. И слова, слова дальше ищет, где-то про себя прикидывая, что — да, наверное Дениса как-то надо было к таким новостям морально подготовить. Вот только сверху мозг накидывает сюрреалистических картинок о том, как он проводит экскурсию по буткемпу, дескать, вот, тут у нас Илья, здесь заходи — не бойся, уходи — не плачь, а дальше по коридору геюшник, в нём Мира с Магой обитают, в этот клубок тоже лучше забредать с великим предосторожностями. Сложно, очень сложно. — А что делать… Я бы на твоём месте подождал. Ну, сейчас эти двое переругаются, там без понту пытаться что-то выяснять. И потом… Раз «не нравится откровенно», с Магой бы поговорил. К Мире-то у тебя вопросов нет, так понимаю? Хоть узнать, чего он там себе надумал, в новом-то, для тебя открывшемся свете, так сказать. И нет ни малейшего сомнения в том, что Сигитов, если захочет, до Халилова доколупается. Все видели, что у него получается. А то, что за эти дни не вышло — так только потому, что Денис, кажется, просто не понимал, с какого боку стоит подступаться вообще. Нет, Дэн прекрасно понимает, о чем Ярик. Сам такой же — в какие-то красивые утешения так себе мастак, скорее уж в какие-то обнимашки или раскачивающие отвлечения, чем высокие слова. Особенно когда вообще непонятно, о чем говорить, потому что сам еще не определился, про что это всё для него и каков масштаб трагедии лично, персонально для него, а не в глобальном смысле. — Был я пиздец и Мага пиздец, а теперь я — пиздец, Мага — дважды пиздец и Мира пиздец, так что в два. Но это если считать чисто по фактам, потому что я хер его знает, насколько там будет пиздец, когда они между собой посрутся, зная Магу… Да блять, и Миру тоже. Так и не докуренная сигарета тушится о влажный отлив — нет, все-таки эта никотиновая дрянь — не его история. Может, если бы стрельнул мыльнянку, было бы попроще, но этот вкус обычных сигарет, дающий ощущение, что кто-то очень крепко насрал в рот — такое себе, очень такое себе. — Я сам не знаю, что в моей башке, потому что сам не понимаю, что думаю по поводу… Этого всего. Знаю, что вот так просто махнуть рукой и оставить их сраться не могу. Потому что мне не похуй. Знаю, что скучаю, потому что всю эту неделю пытался с ним поговорить. И буду пытаться дальше. Только об одном, пожалуй, Сигитов не то… Не говорит, не то не готов признаться даже самому себе. О том, что на самом деле он давно мог бы перейти в активное наступление. Взять за шкирку, встряхнуть как следует и буквально заставить поговорить с собой. Так, как делал это тогда, в Лиме, насильственным, но необходимым обоим на самом деле путем. А сейчас… Сейчас что-то останавливает. То ли, что он на самом деле толком и не знает, о чем говорить? Возможно. Теперь всё еще сложнее, когда вскрывается чужая правда, когда с одной стороны, на одной чаше весов понимание, что он вроде как лезет в чужие устаканившиеся отношения, а с другой стороны… Всё равно не может отпустить то, что уже было. То, что он единожды ощутил и теперь мучительно, до беззвучного скулежа хочется ощутить снова — пока без каких-то дополнительных комментариев о высоких чувствах.