Гора идёт к Магомеду (и не только)

Неопределённое, но многообещающее «завтра» повисает в воздухе с самого утра. Мира долго остаётся даже не в курсе, а на какой, собственно, срок назначено это сакральное «завтра», но зато имеет возможность с искренним подъебистым весельем наблюдать за тем, как адекватного, сосредоточенного и не размышляющего ни о чём, кроме как о пиках, стратегиях и разбитых лицах предполагаемых оппонентов Коллапса строит из себя Мага. Ну, стреляет глазами куда-то в область соседнего компа периодически. Ну, залипает с бессмысленным видом раз в полчаса — так это ведь и ничего. Зато на то, с каким рвением идёт против собственных убеждений и доказывает, что никакая личная жизнь ему не помеха на турнире, — любо-дорого посмотреть, да и… В общем-то, что уж там? Мира его понимает. В вопросах взволнованности, конечно. Из них двоих именно он, пожалуй, никогда не делает трагедию из того, чтобы оставаться нормально функционирующим человеком, даже когда на кону — не средней руки Мажор, а Инт. Но то самое «завтра» задумчиво блуждает во внутренностях, щекочет его почти точно так же, вызывая определенное нетерпение, подергивающее коленку под столом, и это… Это, пожалуй, любопытно. На первом же перекуре Мага тащится за ним подышать воздухом и посмотреть куда-то ещё, кроме как в экран компа. И там же без обиняков заявляет, отлично понимая, что поймёт его Мира с первого раза, потому что думают примерно в одном и том же направлении: — Ну, мы это… Договорились, вечером к тебе придём, короче. Мира дымом не давится, конечно, но бровь одну выгибает выразительно, с сучьим вежливым недоумением. — С хрена ли? Типа, место ебли изменить нельзя? Мага смотрит просяще, но это не особо помогает — от него все ещё ждут ответа, почему именно Мирина постель должна впоследствии оказаться перемазана смазкой, спермой и прочими подробностями. — Потому что у тебя всегда всё есть? — пробует он в качестве аргумента. Щеки у него при этом слегка вспыхивают, и вовсе не потому, что ему стыдно своими словами назвать презервативы или лубрикант, нет, просто… Просто это что-то само по себе разумеющееся и не требующее вроде как объяснений: собираться ради таких вещей втроём Маге упорно кажется правильным именно у Миры. В комнате на буткемпе, в отеле — не важно, просто он действует на место каким-то магическим образом, что это выглядит идеально верным. Ответить на так себе аргумент Мире мешает одно. Точнее — один, Ярик, который выныривает со спины с беспечной ухмылкой и сигаретой в зубах. — …В смысле все есть? Вы про наркотики или распутных женщин? Не то, чтобы Мира всерьёз опасается наносить Ярику психологическую травму — он последний, кто стоит за ней в очереди в их команде, даже если считать весь стафф и самого последнего раба, принужденного резать тиктоки. Но вдаваться в подробности тоже как-то тумач, поэтому претензии улетают в молоко: он просто отшучивается Маге и кивает, принимая к сведению. У него — значит, у него, что уж там. Только время этого самого «у него» остаётся крайне размытым, стартующим примерно с того же момента, когда они все стартуют из практиса с последней катки с какими-то жалкими задротами (они — не жалкие, они — суперзадроты). И Мира только надеется, что этим двоим как-то хватит мозгов заколлабиться, явиться вместе, потому что у Маги есть карточка от номера, а потому идёт в свой очень, очень долгий душ с чистой душой и без спешки. Но нет. По какой-то неведомой причине птенцы-неразлучники всё-таки разлучаются, и забавное скребыхание на грани между очень бодрым и очень нервным разносится от двери в момент, когда Мира только натягивает спортивки. Секунд пять точно тратится на то, чтобы решить: заставить явившегося первым Сигитова подождать и одеться по-человечески, или… Или нет. Мира заглядывает в зеркало, сам на себя смотрит и усмехается — вот же прикол, и до чего он только докатился. Но совершенно мокрые волосы зачёсывает назад и даже полотенца на обнажённые, моросью воды покрытые плечи не накидывает, когда усмешку шире растягивает и идёт к двери прямо так, чувствуя, как что-то жгуче-ехидное, похожее на вчерашний азарт в груди бултыхается. Ручка двери дёргается резко, совершенно уверенно, и это слегка напоминает тот самый первый раз, когда Дэн явился к нему ещё дома, в Сербии, только в этот раз Мира даже по своим меркам гостеприимно освобождает проход, одним жестом к себе зазывая. И припечатывает взглядом кудрявую макушку, где-то на уровне сосков обретающуюся, заранее зная, что сейчас резко повысит неловкость ситуации — не для себя, конечно, но для Дениса вполне вероятно. — Что, М-магу по пути где-то проебал? Резко — это, пожалуй, слабо сказано, потому что неловкость ситуации буквально подскакивает с чего-то относительно средне терпимого и улетает в астрал. Это вообще пиздец как неловко. Хер знает почему. Вот так завалиться к Мире, чтобы потом завалиться на Магу и… завалить Магу — это уже привычно, это вообще какой-то здоровый, вошедший в приятную традицию ритуал. Особенно с учетом того, что из них троих Сигитов вообще меньше всего переживает за чистоту и аккуратность и плевать хотел на свежее белье и привычный гель для душа, внаглую уснуть мордой в измазанной спермой простыню под мышкой у Маги — это за здрасте. Обычно. Но не сейчас. Не когда ты не идешь с гордо поднятой головой и слишком нагло написанным на ебале «у кого-то сейчас будет классный секс», а фактически несешь на заклание свое жопу, по которой и так слишком много вопросов еще на этапе морально-физической подготовки. Опять же, обычно все слишком просто — в душ сходил, яйца побрил вместе со всем окружением, потому что Магомед Халилов — сучка требовательная и любящая эстетику даже в минете, из которого, бесспорно, делает истинное произведение искусства, и, в общем-то, уже готов. Что делать сейчас… Вопросов гораздо больше, и они, если честно, нервно зудят в многострадальной заднице еще с начала игрового дня. Настолько, что пока Мага периодически озирается, а Мира иногда нервно подергивает коленом, сам он вертится на своем кресле таким ужом, как будто ему уже что-то острое и вибрирующее одновременно запихнули в беспокойный зад. Зад, с которым нужно что-то делать, а что — нет ни малейшего понятия, зато есть огромная морально-этическая дилемма с самим собой. Собственно, дилемма, длящаяся куда дольше, чем планировалось изначально и в итоге находящая какую-то золотую середину, когда вроде бы все на всякий пожарный благоухает арктической свежестью по самое небалуйся, но в то же время не включает какие-то сверхъестественные пытки, добирающиеся до самого желудка. И дилемма, благодаря которой Денис, стоя на пороге Мириного номера, вот на сто процентов уверен, что его уже ждут вдвоем и сейчас начнут разгонять на тему барышни, собирающейся на свидание законные три часа. И оттого эффект неожиданности и неловкости превышает все возможные ожидания и поджимает все многострадальные органы, заставляя нервно сглатывать и невольно прижиматься спиной к захлопнувшейся позади оной входной двери, испытывая непреодолимую ментальную связь с той самой мышью, над которой с раскрытой пастью уже нависла змея. — Я думал, он здесь уже. Ну мы тогда… посидим, поговорим, подождем, да? Не ухмыльнуться у Миры не получается чисто физически. Может, какой нормальный человек, конечно, в себе бы такие силы нашёл: Дэн реально похож на какого-то несчастного беднягу, который бандюгам в школе пришёл мелочь, данную мамкой на обеды, сдавать, а не сексом заниматься, но… В общем, нет. Решительно невозможно ни сдержать ухмылку, в которой тонкие по-змеиному губы растягиваются, ни недобрым огоньком подсвечивающийся взгляд, который смеряет всё от макушки до подрагивающих чуть ли не видимо коленок. — П-прям тут сидеть собрался? Мага — как обычно. Одна ошибка, и он ошибся. Чёрт его знает, что он там делает, намывается, набривается, сушит гриву или отчаянно рефлексирует по поводу того, а не давит ли он на Дениса с принятием таких важных в жизни каждого бывшего натурала решений, но одно совершенно ясно: его отсутствие делает всё… Очень неловким и неоднозначным. Наверное, попроще было бы даже вот если бы вчера ничего не случилось. Ну, там, например, у Миры все ещё есть опция обсудить с Денисом какую-то дичь — иногда они этим промышляют, есть телефон, и он вполне может нырнуть в тикток на то время, что Халилов где-то шляется, в очередной раз отнимая у него законное право считаться той самой долго готовящейся к свиданию барышней — хотя это не так, он просто следит за своей кожей, блять. Но по факту всё так, как есть: Мира, успевающий переварить все красочные события прошедшего вечера, смотрит не просто на Дениса-парня-своего-парня-Сигитова, а на человека, которого вчера в своё удовольствие связал, которому вчера с энтузиазмом отсосал и которого сегодня… Идеально с учётом того, что всё это — не его в первую очередь инициатива, будет сказать: может трахнуть. Хочет? Совсем не против? Что-то такое не поддающееся описанию. И меняющее если не всё, то многое. А если не многое, то как минимум то, что от этой повисающей неловкости, которая по коже прокатывается будоражащим, азартным жаром, не хочется закрыться — её хочется разогнать. Маги-то нет. И осаждать, укоризненно, как вчера, на него смотреть никто не будет. А Дэн, явно, судя по лицу, весь день бывший занятым мыслями о том, что с ним такое стремное будут делать вечером, и теперь жмущийся к двери как-то уж слишком провоцирующе и нервно — здесь. И, пожалуй, вот так диспозиция ещё ни разу против них не складывалась, особенно если добавить к этому то, что Колпаков полуобнажён и разворачивается во всю ширину угловатых, худых плеч. — Нет, если хочешь, то вэлком, конечно. Но вообще заходи. На мгновение он ловит в голове мысль о том, что не отойти дальше в комнату хочется, а наоборот — надвинуться, чтобы посмотреть, будет ли Дэн пытаться срастись с дверью ещё больше. Но это, во-первых, тупо, а во-вторых уже не гуманно. И он просто кивком зазывает следом: сидеть, говорить, ждать, а следом без обиняков плюхается на как всегда идеально заправленную кровать и одним тяжёлым, чётко обозначающим мысль жестом указывает на место рядом с собой, мол, садись. — Выглядишь, как школьница, которая на эк-кзамен пришла, — тянет задумчиво, за собой на простыни нашаривая и проворачивая в пальцах под. Наблюдать за Денисом молча сейчас чуточку выше его сил: он выглядит, как идеальная мишень для подъебок. И не получается иначе: взгляд острый исподлобья сам по себе вскидывается, а голос без пауз продолжает в той самой особенной, ядовито-дружественной, на самом деле — беззлобной, но провоцирующей явно манере: — Сдавать-то готовился? На самом деле, надвигаться угрожающе даже не нужно — одного вот этого разворота плеч, которые может быть и не настолько мясистые, насколько у самого Дэна, но пропорционально едва ли не более широкие, и взгляда вот этого по-змеиному плотоядного более чем достаточно. Язык и так сначала приклеивается к нёбу, а следом куда-то проглатывается и всеми многокилометровыми извилинами засовывается через желудочно-кишечный тракт куда-то в собственную задницу. Почему-то вот сейчас настигает какое-то странное осознание, которое, казалось бы, должно быть максимально очевидным, но по факту догоняет абсолютно спонтанно и бьет ледяным обухом по кудрявой макушке. Он будет трахаться с Мирой. Ну, скорее всего. В каком именно формате и раскладке — хер его знает, но как-то — точно будет. Это не будет какой-то привычной жадной возней с Магой, которая какими-то бессознательным ухищрениями, но вырулит в живой настоящий член в его заднице. Здесь будет Мира. Тот самый, от одного голоса… да хер с ним, даже вида которого яички поджимаются, в горле пересыхает, а по позвоночнику стекают в трусы колкие ледяные мурашки. И если Мага будет еще дольше укладывать свои отросшие патлы — он лишится последнего спасательного буфера привычного комфортного тепла, который немного разбавляет эту двойственную неловкость. — А ты меньше пялься, как препод, который взятки не берет, но если натурой, то не считается. Лучшая защита — это нападение. Пусть даже максимально нелепое. Даже слишком утрированное, особенно в той грузности демонстративной, с которой Дэн плюхается к самому изголовью кровати — прямо задницей на подушки, плевав на все правила приличия и бессознательно на всякий защитный пожарный еще и поджимая под себя ноги, скрещивая их по-турецки. — А ты на слово поверишь или проверять будешь? В какой момент в жизни Мирослава Колпакова что-то пошло не так настолько, что вот это маленькое невыносимое чудовище считает возможным валиться задом на его подушки и не получает пизды тут же, на месте, — вопрос хороший. Но ответа на него нет, разве что думать надо было, прежде чем когда-то там, года два назад, согласно в Магины умоляющие пухлые губы выдыхать и поддаваться на первый отчаянный поцелуй. Вот только то, что своё Денис за это показательное бахвальство получит, сомнения не вызывает. Как и то, что нападение его… Правда, пиздец какое нелепое. По одной единственной причине: Мира знает, что ему некомфортно, неуютно, неловко и вообще, вполне вероятно, очень хочется, чтобы Мага осознал прямо сейчас — его укладка ебет только его одного. По другому просто быть не может, и это не прикрыть стыдливо фиговым листочком. Мира на этом месте был, и хотя на стресс они реагируют вот прямо принципиально разно, базово там одно — а что, а как будет, и никто ли не наебнется, а больно ли, и что это вообще такое — в живого человека хуем тыкать, когда этот живой человек не жадный, а потому бездонный и резиновый Мага, который не считается за человека, только за мифического суккуба. И это веселит. Мира — не моральный урод, чтобы реально пытаться беднягу пугать, но осознание собственных перспектив у него на сияющей показной наглостью мордахе написано, а то, что психика у него дико крепкая — уже где-то на подкорках, как и то, насколько хорошо, завораживающе почти на него потерянного смотреть. Поэтому ровно одна конкретная мысль в мозгу зажигается красной лампочкой, и отказывать в ней, как вообще себе хоть в чём-то, чего хочется, Мира не собирается. — Ну так к-как мне ещё смотреть? Должен же я всё проконтролировать. Чтобы развернуться, с ногами забраться на постель и оказаться с Дэном лицом к лицу, хватает буквально пары ленивых, плавных движений и нескольких секунд. Темп речи с размеренного и въедливого даже не меняется, только выражение лица становится откровенно позабавленно-хищным. Несёт куда-то конкретно, но Мира, в общем-то, вроде как ситуацию держит в своих руках и позволяет себе ёбаться исключительно в самостоятельно и сознательно выбранных направлениях, прямо как вчера. — Может, и проверю. Всё равно же… В паузе тяжёлые ладони бескомпромиссно вторгаются в чужое личное пространство — опускаются на согнутые по-дурацки коленки, чуть выше суставов, почти на бёдра — размаха хватает, и дёргают пристроившегося вполне уютно Дэна на себя, так, что не потерять равновесие в его скрюченном положении почти невозможно. — Ждём, — договаривает начатое Мира, нависая сверху и заглядывая в глаза. — А то мало ли. Как эту жизнь жить и задницу на растерзание сдавать, у Маги-то, наверное, не спросил, постеснялся? Наверное, кстати, стоило бы спросить. Да, это был бы самый неловкий момент в жизни Дениса Сигитова, но зато это определенно могло бы лишить его тех душевных терзаний и сомнений, в которых он метался по ванной своего номера пару десятков минут назад. У Миры такие вещи спрашивать — себе дороже, его позиция снизу — это нечто сакральное, строго регламентированное и от Дэна максимально далекое, так что максимум, что там можно отхватить — это солидную порцию язвительных подъебов. А вот Мага — человек, который по определению преисполнился в этих вопросах на 146%, и мог бы дать какие-то дельные комментарии, но… что проебано, то проебано. Только черта с два он признает вслух это самое «постеснялся», которое Мира прекрасно видит насквозь. А еще — включает все запрещенные приемы сразу, силами которых ставит в еще более неловкое, распластанное уже не задницей, а поясницей с футболкой задравшейся по подушкам положение, когда расплести ноги вовремя и не потерять равновесие реакции не хватает при всем желании. — Я самостоятельный, погуглил, форумы почитал. Огрызаться на Миру вообще всегда мучительно нелепо — потому что он априори сверху, априори сверху вниз — причем как в физическом, так и в морально-этическом смысле своей подачи. А сейчас, когда в три погибели буквой зю где-то уже наполовину под ним и под этим пристальным до неприличия взглядом — вообще утопически тупо. Но… когда это останавливало одного единственного и неповторимого в этом Мире Дениса Сигитова? Он ведь даже так, в таком идиотском положении умудряется нос повыше, в потолок куда-то задирать, кудряшки свои влажные после душа по подушке раскидывать и сверкать в ответ задорно-задиристой, прости господи, яркостью хитринки в зрачках, слегка прикрывающей собой пелену… не то смущения, не то волнения, сидящего несколько глубже, на уровне чего-то подсознательного. — А ты как проверять будешь, чисто визуально или со всем пристрастием? Мире даже интересно, с каким лицом на это блядство будет смотреть Мага, если всерьёз вознамериться проводить проверку со всем тщанием. И что-то подсказывает: вряд ли в нём можно будет разглядеть ту самую кипящую южную ревность, которая и стала если не причиной, то, как минимум, поводом для того, чтобы они тут все втроём пытались собраться в неуставное время. Но нет, совсем истрепывать в клочки не хрупкую, просто и без того страдающую психику человека, который, наверное, ещё даже не понимает до конца, как относится к перспективе трахаться именно с ним, а не с Магой, не с тем самым человеком, будет лишним. Поэтому можно просто продолжать… В каком-то том же духе. — Что, п-по-твоему, «с пристрастием»? Мира вальяжной пумой наваливается на Дениса, голым животом на скрещенные и до сих пор надёжно удерживаемые в таком положении голени. И складывает свои ладони уже у него на боках, голову склоняя на сторону. А смотрит так, что… Наверное, просто наверное, если бы кто-то наблюдал за ними со стороны — за дурацким Денисом и его не менее дурацкой воинственной улыбкой, и за самим Мирой, прикидывающимся сытым аллигатором или типа того, то можно было бы решить, что это какой-то неадекватный, странный флирт на уровне дерганья за косички. И Колпаков, не привыкший себе врать, не в состоянии сказать, что сейчас ему это совсем не нравится. Пожалуй, он был бы разочарован, если бы Дэн не был сейчас самим собой. — Вариантов-то много. Ну, там, знаешь, с латексными перчатками и аноскопом в заднице не организую — под рукой нет. Если очень хочется, дома можно попробовать, только М-мирославом Андреевичем звать заставлю. Всерьёз кажется, что у Миры сейчас треснет лицо от ширящейся ухмылки. Ему безумно, безумно нравится то, как упорно Денис держит марку в тот момент, когда Мага уже обычно или краснеет или буйствует, не выдерживая игры на нервах и требуя себе всего и сразу, максимум действий и решений. И за реакциями его наблюдать тоже… В общем, да. — Или ты опять окольными путями тебя вылизать предлагаешь? Не стыдно? Для этого нет абсолютно никакой причины, но он — как охотящаяся кошка с туннельным зрением, подлипает и не замечает, как сам тянется и склоняется над зажатым им же Денисом. Вполне очевидно, что после вчерашнего каких-то рамок и ограничений в их коммуникации стало намного, намного меньше. — Ан… Ано... Аночем? Ладно, здесь психику Дэна совсем слегонца спасает его непробиваемая наивность, периодически переходящая границы легкой тупости. По крайней мере, в части умных слов. И вот эти несколько совершенно искренне растерянных хлопков ресницами реально немного, но все же сбивают градус того смущения, которое абсолютно неприкрыто пытается выбить из него Колпаков своей напускной невозмутимостью. Правда, реально совсем немного, потому что еще раз — у Дэна яркая и красочная фантазия. И представить себе не Миру в растянутых домашних штанах и заляпанной старой джерси, а Мирослава Андреевича в латексных перчатках он может дай бог каждому. И от этой картинки перед глазами яйца вместе со всем остальным естеством поджимаются так, что откуда-то из межреберья раздается короткий сдавленный звук — что-то вроде скулежа, который подавили настолько быстро, что получился короткий и непривычно низкий хрип. Но пока психика держится, маленькими своими пальчиками вцепляясь в остатки хрупкого душевного равновесия, он в игре. Все еще в игре, потому что шизануться еще до прихода Маги — это не просто неспортивно, это тотальное фиаско. — А что, Мирослав Андреевич и вылизать уже не стыкуется? Глаза щурятся лукаво, пуская не только привычные искорки, но и сеточку гусиных лапок по вискам, пока вечно неугомонный язык машинально проскальзывает по губам, совершенно не мешая откровенно порозовевшему в своих рябоватых щеках Дэну продолжать пристально смотреть снизу вверх в чужие глаза. — Я вообще думал, что Мирослав Андреевич — профи, который должен знать больше двух способов проверки, но, видимо, увы… Будь на месте Дениса кто угодно другой — Мира бы точно решил, что его голо, неприкрыто и очень некачественно пытаются провоцировать, ещё и чёрт разбери, с какими намерениями. Но в этом, видимо, и есть жирный плюс коммуникации именно вот с этим нелепым человеком — он точно такой же изнутри, какой снаружи. Заигрывающий, заигрывающийся, честный и смущенный. Восхитительно, так, что Мира до сих пор почти не жалеет о том, что суется конкретно в это болото — как минимум, пока никто не сидит задом на его подушке. Скорее уж наоборот, фиксирует с интересом, что рёбра лёгкой любопытной вибрацией отзываются на имя владельца: как-то с Магой они ни разу не приходили к тому, чтобы вот так друг друга по имени-отчеству уважить пытаться, а это… Это прямо неплохо. Только понимает ли бедовая буйная голова, на что вопросами своими нарывается? Ведь вряд ли. — Ты сначала такие два переживи. П-потом о других поговорим, если понравится. А вот аноскоп… Мира держит всё в своих руках. И то, что он в погоне за тем, как бы сгустить краски на чужих щеках, склоняется совсем близко — только не к губам, а к уху, тяжело, всем своим весом опираясь на широкую грудную клетку — это план. Ответственно принятое решение. Просто ему хочется… Поиздеваться ещё, пока не явился Мага и не отобрал у него такую возможность, как тот, кто из них троих отличается наиболее хрупкой душевной организацией, зачем-то приписывая её ещё и Сигитову. — Это такой инструмент. Представь, что тебя п-просят сесть вот на это стыдное высокое кресло, коленки раздвинуть, а потом трогают. Сначала пальцами, смазывают ещё там всё, а потом медленно-медленно вставляют в задницу прохладную металлическую трубку, которая, вообще-то, не просто трубка. Если на её ручки надавить, то она раскроется и раздвинет мышцы настолько, н-насколько я захочу. Чтобы всё можно было… Осмотреть и проверить. Выходит само собой. Правда, Миру просто несёт по этой колее ещё дальше, чем вчера, он никогда не станет делать такое с… По сути, в этом смысле, вообще девственником, Дэн, может, этого и не знает, но он имеет право ему доверять. Просто эта картинка, которую сам же и описывает, как-то слишком ярко перед глазами встаёт. Настолько, что неоднозначная реакция толкается Денису куда-то в голень. И ни за что из этого списка Мире не стыдно, потому что это просто тщательно контролируемая игра. Вместо того, чтобы попусту рефлексировать, он только задевает кончиком острого носа мочку уха с блестящей слишком ярко, для него — как для сороки, серёжкой, и выдыхает в завершение этого пассажа: — Думаешь, после этого н-нужны будут ещё способы проверки? Картинка слишком ярко встает не перед одними глазами. Слишком бурная фантазия никуда не девается, и почему-то весь этот пиздец для любого нормального человека с адекватной ортодоксальной фантазией вот реально слишком красочно представляется практически как наяву. Возможно, виной всему — то, что Мира на удивление слишком хорошо вписывается в этот образ. Врачи вообще всегда ассоциируются с чем-то сдержанно холодным и вызывающим мурашки по всему телу — возможно поэтому затащить Сигитова к дерматологу с его бьющим из всех щелей тестостероном, пробивающимся не только в неуемной любви к сексу, но и дурацких прыщах на морде, оказывается серьезным испытанием. Но Мире это… Блядь, идет. Его легче легкого представить себе в этих резиновых перчатках, обтягивающих неприлично длинные пальцы, с какими-нибудь устрашающими девайсами в руках, и это щекочет не только по нервам, но и где-то в паху буквально против адекватной воли. Правда… Кажется, не только его одного. Потому что бедро, к животу как-то нелепо прижатое, слишком отчетливо чувствует чужую реакцию на его же, блядь, собственные слова И вот это работает крайне любопытно. Будь он одним таким неадекватом, на которого Мирины слова работают противоестественно относительно адекватной здоровой реакции — это было бы фиаско, проигранная война и полная капитуляция. Но именно вот эта обоюдность реакции придерживает румянец на щеках и сбивающееся дыхание где-то в рамках разумного и контролируемого, а губы задирает вверх уголками в фирменной наглой улыбке, пусть даже остающейся пока незаметной для занятого его ухом, от которого блядские мурашки расходятся по всей шее до самых ключиц, Колпакова. — Откуда столько подробностей? Решил поделиться собственным опытом? Юношеский простатит? Ты, если тебе некому массаж сделать, обращайся, я с удовольствием. Кому-нибудь другому, возможно, такая прямолинейная наглость прямо посреди монолога с пометкой «восемнадцать плюс» встала бы костью поперёк горла и отбила всяческое желание развивать тему. Но не Мире, которого смутить просто невозможно. Тем более, когда без всяких непосредственно личных сношений он и так успевает изучить феномен Дениса Сигитова в достаточной степени — её хватает на то, чтобы уберечь себя от психологической травмы. Ответ-то на вопрос о том, какого хрена, простой: Денис балуется. И нервничает немного. Или много. Ну, и ещё зубы пытается показывать в своей топорно-непробиваемой манере, но с этим по-прежнему можно иметь дело. — Прям с удовольствием? З-заманчиво, конечно, но откажусь. Пока и Мага отлично справляется. Компенсирует н-недообразование медицинское своё. Сама по себе мысль забавная. Мире даже интересно становится на мгновение: вроде бы, да, под своё особенное настроение Мира Дэну позволял под боком находиться, пока сам то ли верхом на Маге сидел, то ли под ним лежал, раздавая ценные указания, и хочется уточнить, что там за влажные фантазии бродят в кудрявой голове. Сама по себе мысль о том, чтобы дать Сигитову… В общем, просто дать, не вызывает резкого всплеска негатива. Не стоит на ней какой-то резкой блокировки, мол — нет, и всё. Если так пойдёт и дальше, то, вполне вероятно, настанет день, когда Мира сможет оказаться тем, кого трахает Денис Сигитов на глазах у Маги, например. Труда не составит договориться с ним о том, как Мире нужно, взять всё в свои руки, сделать хорошо всем, и в этом нет никакого потребительства или пренебрежительного отношения, секс для Миры вообще не столько про чувства, сколько про… Опыт. Эксперименты. Впечатления. И категорично заявлять человеку, которого, вполне вероятно, уже сам он может трахать тем или иным образом вот сегодня, что такой раскладки не будет вообще никогда — это как-то просто некрасиво. Даже для Миры. Поэтому добавляется обдуманное и взвешенное: — Может, как-нибудь потом. А п-поделиться, между прочим, решил собственными фантазиями, на опыте основанными. Ценить надо. Это — шутка, и это слышно в привычно ироничном голосе, конечно. Хотя и не до конца. Потому что предлагать всерьёз что-то подобное Маге было легко, конечно, но у того свои представления о прекрасном, и как любая пара они искали компромисс между интересным и приемлемым. До таких вещей, например, еще не добирались, хотя они Миру и интересуют. Так что определённый уровень откровенности, на самом деле, достигнут — и это уже достаточно много для Миры. — Только т-ты какой-то спокойный слишком. Особенно для того, чью простату будут массировать сейчас. Зажимать Дениса, который в последнее время, кажется, совсем разобрался с тем, как с Мирой обращаться, и сейчас даже не пытается ухватить его сам своими руками — наверное, только пока не перекрыло, — слишком… Забавно. И Мира не особенно следит за своими ладонями, плотнее сжимающими крепкие рёбра, за телом, которое теснее наваливается, за дыханием, обжигающим ухо, за твердеющим членом, прижимающимся к мягкому бедру. Пока его не трогают — ему… Даже комфортно. Потому что собственные прикосновения имеют конкретную цель — на нервы надавить, и определённый подтекст, а Мира не имеет проблем с нервной системой, чтобы от них шарахаться просто физически. — Смотри, р-решу что ты и против таких экспериментов ничего не имеешь, — роняется уже почти между прочим, но чётко, ясно и разборчиво. И Мира наконец-то удовлетворяет собственный интерес: на выдохе подцепляет вечно лезущую в глаза и заставляющую вынужденно размышлять о том, как что-то настолько невиннно-блядское сочетается с честной мордахой, серёжку языком, смыкает на мочке зубы. Может, так у Дениса будет меньше шансов ответить что-то внятное. На какое-то время — пожалуй да. На какие-то несколько секунд грудная клетка, широко раскрывающаяся под чужим телом на шумных и достаточно быстрых вдохах и выдохах между чуточку утрированно легкими подъебами в обоюдку замирает, пропуская несколько нужных глотков воздуха, а с ними за компанию и крупных ударов внутри. То ли Мира действует по какому-то максимально спонтанному наитию, то ли Дэн как-то упускает момент чужой фиксации на собственной, не несущей никакого сакрального смысла сережке, но это… Да, черт возьми, неожиданно чувствительно. И мурашками теми самыми накрывает уже даже не одну половину шеи, а всю до самых лопаток, подмораживая те самые пропущенные вдохи, пока покалывание приятное не рассеивается с внутренней волной азартного тепла, накрывающей вместе с раскручивающимся в контратаку мозгом. Где-то в этот момент, сам того не зная, Колпаков, кажется, успевает сглазить. Вот именно в том самом «пока меня не трогают — мне окей», потому что долго не трогать Денис Сигитов не может по своему определению и заводским настройкам. Тем самым, которые, едва мозг немножко встряхивается и отходит от неожиданно яркой реакции на столько незначительную ласку, направляют маленькие, но цепкие лапы назад — за чужую спину, на поясницу и по ней — вниз, самым наглым образом сразу под резинку мягких домашних брюк, к бархатистой коже так редко трогаемых самим Денисом ягодиц. — А почему как-нибудь потом? Может, если фантазии на опыте основаны, Мага все-таки плохо справляется? Давай я попробую. Наверное, самая лучшая защита — это нападение. Потому что вот от этого самого «сейчас» что-то там внизу, от основания члена до самого копчика поджимается, сопровождаемое все теми же колкими холодными мурашками, отражаясь на лице совсем незаметным дрожанием скул, которое так отлично вуалируется под этой провокационной улыбкой. И это — просто лучший способ никак не комментировать то, что с одной стороны, для таких экспериментов нужно как минимум вообще понять, как там его простата поживает и насколько она готова к взаимодействию с чем-то посторонним, а с другой стороны… Все эти предложения, сука, звучат заманчиво. Блядски заманчиво на уровне подсознательного, которое мурашит, щекочется где-то вокруг спинного мозга и кидает прилипающую к простыне спину в пот. — А мне то чего бояться? Ты пока только угрожаешь, не вижу никакого пристрастия. Вот это некрасиво. Это прямо… Нечестно, потому что Дэн откровенно пользуется тем, что с минуты на минуту сюда должен явиться Мага, который и так не даст никаким угрозам сбыться вот настолько резко, и сверху ещё обязательно посмотрит своим самым укоризненным взглядом, таким, как будто только что закончил молитву, преисполнился и резко понял, какой Мира блядский грешник. А ещё Денис пользуется своей нетронутой задницей, как способом защиты — что ты мне сделаешь, со мной надо обращаться бережно, у меня первый раз. И… И охуевает в край, настолько, что не ожидающий блядских несанкционированных, неразрешённых рук у себя в штанах Мира давится сразу двумя вещами: инстинктивным, опережающим мысли желанием стремительно выдраться и клятвенным обещанием вырвать Сигитову кадык, если он не уберет свои руки прямо сейчас. Нет, он не делает ничего из этого. Даже не вздрагивает, контролируя себя идеально. Но чувствует, как внутри резко, стремительно вскипает вязкое, густое, обжигающе холодное пламя — какой-то полыхающий и замораживающий всё одновременно азот. И это… Это вообще другое, оно не имеет отношение к злости настоящей. Скорее, что-то про желание подчинить и подмять под себя тут же, на месте, но уж точно не отстранить и оттолкнуть. Странно, странно, всё это — очень странно, но Мира не реагирует мгновенно: нет, сначала он заканчивает уже начатое движение языка, который перебирает заклепку гвоздика на ебучей серёжке, выпускает её изо рта с влажным звуком, и только потом очень медленно и плавно выворачивается гибкой змеей. По обе стороны от головы Дениса раскрытыми ладонями упирается и в глаза заглядывает так, словно пытается через них выжрать душу. Реально, что ли, думает, что на его наглость управы не найти? — Будь умницей, убери р-руки из моих штанов. Или всё, что ты попробуешь сегодня — это не кончать до тех пор, пока я не захочу позволить, потому что будешь вертеться у меня на языке своей тугой задницей и скулить, как сучка. А когда с-сорвешь голос, я буду сосать твой член в таком медленном темпе, что достаточно не станет просто физически, даже яйца пережимать не придётся. И ты в-внезапно осознаешь, что даже простой минет может быть настоящей пыткой. Мирины глаза горят, хотя голос остаётся ровным, тягучим и вкрадчивым. Но это все ещё нельзя назвать злостью. Да даже… Хоть чем-то по-настоящему негативным. Только похотью — яркой, держащей за горло и промораживающей до самых костей, такой, что ясно: он точно так и поступит, и никто ему не помешает. И порождается она вообще не от того, что ему… Топорно и бесхитростно неприятно. Нет, просто Дэн нарушает его контроль самым прямолинейным образом, и это подсбивает благие намерения уважать чужое психологическое состояние. Они как будто схлестываются в каком-то будоражащем противостоянии, в котором Мира не собирается просто и тупо вредить. Вектор просто меняется от изначального, далекого желания элементарно придушить Дениса Сигитова на месте, до момента, в котором его хочется… До смерти затрахать. То есть, если резюмировать окончательно, вот сейчас он понимает, что хочет этого человека, и ясное тому свидетельство — то, как тело под ужасно тяжёлыми, горячими ладонями гибко проламывается в пояснице, крепкий, откровенно крепкий стояк с силой толкается в его по-идиотски поджатое бедро, а собственное дыхание заносчиво опаляет чужие губы. Такие дела. В какой момент «посидим, поговорим, подождем» превращается в игру «задоминируй меня, если сможешь» — вопрос очень, очень хороший. Наверное. с порога. С самого первого взгляда Миры, с которым он распахивает входную дверь в свой номер и сам осознанно… или не очень осознанно начинает эту игру. Нет, будь на месте Дениса Мага — этот человек, в котором периодически вместе умудряются жить скромная монашка и развязная блядь, — уже бы скулил, драл простыни и умолял бы сделать с ним хоть что-нибудь из перечисленного, только дать хоть что-то. Но сейчас здесь Дэн. Человек с более устойчивой психикой, с врожденной отбитостью и азартом лишь чуть-чуть не дотягивающим до лудомании Славы Ляднова. И у него все это блядство вызывает совсем другие реакции. Особенно вкупе с тем, ради чего они здесь сегодня собрались. Потому что вся эта игра в качестве защитной реакции для треморящейся весь день психики, в которой борется бесстрашный живчик, который за любой кипиш кроме голодовки, и бывший натурал, которому сегодня предстоит ощутить в своей заднице настоящий, живой мужской член — что-то на идеальном. Нет, вообще он не сомневается в том, что Мира способен претворить все эти угрозы в жизнь. Но у него на руках есть как минимум два козыря, с которыми он может поиграть ещё, а не пасовать прямо сейчас. Первый — Мага, который когда-нибудь наконец должен закончить наводить марафет и явить царственную дагестанскую особу. Мага, жадный настолько, что ему просто не хватит терпения молча сидеть в сторонке и ждать, пока Мира высосет из него мозги через член, когда в планах чёрным по белому прописано — он может трахнуть Дениса Сигитова. Второй — реакция самого Миры на всё происходящее. Та самая, которая сейчас уже слишком откровенно упирается в его раскрытое в сторону бедро и более чем отчетливо подчеркивает… небезразличность Колпакова ко всему происходящему. Такую, с которой терпеть будет тоже не так уж и просто. Кому, как не Дэну об этом знать, с учетом того, что от этих невыносимых слов его собственное тело отвечает не менее выразительно, влажно подпирая даже сквозь одежду низ чужого живота. Именно поэтому руки не то, что не исчезают — нет, они идут на откровенно провокационный шаг, за который можно и получить по еблету, но в этих вопросах Денису тоже уже не привыкать. Они тянутся ниже, пока пальцы одной не давят на бархатистую кожу сильнее и проскальзывают между поджатых ягодиц, как будто бы невзначай проходясь по тому самому месту, которое, вообще-то, уже давно сам должен был подставлять на растерзание. — Язык в заднице мы уже проходили, не напугаешь. Но если ты определился с методом проверки, то, в общем-то, я готов. Что-то оглушительно хрустит и трескается у Миры в системе мировоззрения, когда он явственно понимает: Денис ведёт себя… Не по плану. Дело даже не в том, что усугубляется это искренне приводящее всю нервную систему в состояние аларма прикосновение, а в том, что… Не работает. Почему-то просто одних только его слов в этот момент оказывается недостаточно для того, чтобы Сигитов сдался и вытянулся потерянно так, как это бывает обычно. Может быть, дело в том, что рядом нет Маги, который действует на него, как разжижитель мозга, а фактическая суть этой затеянной перепалки не представляет собой ничего по-настоящему значимого. Может быть, блядский и слишком ёбкий Денис слишком хорошо понимает, что Мира, конечно, исполнит все свои угрозы, найдёт, чем Халилову занять руки и член, но для этого слишком сильно заебётся. Может, это стресс и нервы, которые подталкивают кусаться, или дело вообще в чём-то четвертом, и вот это, четвертое, касается только их двоих лично, точно так же, как есть вещи, касающиеся лично Маги и Мирослава, Маги и Дениса. Ему одновременно понятны и непонятны эти прикосновения. Их причина — в чём? С самооценкой-то всё в порядке: Мира бы и сам себя с большим удовольствием трахнул, если бы можно было, и упирающийся в живот набравшийся крови член он чувствует, так что вроде бы не удивительно. Но только в этом? Точно? Или это какая-то заигрывающаяся агрессия? Потому что ни о каких, упаси, господь, чувствах и эмоциональных, не связанных с сексом желаниях с той стороны речь точно идти не может. Он ведь не отбитый долбоёб, который просто втупую считает, что все должны подчиняться его доминирующему величеству. Нет, просто с ним можно только так — или никак. Всё, точка, нежелающие могут идти нахер. А игра в доминацию… Это, конечно, игра. Только заведомо проигрышная для Дениса в глазах Миры: если он пытается его напугать таким прикосновением, то только от девственной неопытности. Вполне вероятно, что мягкий и жадный до прикосновений Мага, который уже сейчас бы абсолютно точно растекся и потёк смазкой от одних пальцев, — и все от этого всегда в восторге и восхищении, — создаёт впечатление, что тот, кто сверху, тот и молодец. Хотя на самом деле даже с членом в заднице, даже под кем-то можно оставаться сверху. Можно физически разглядеть, как невидимые счёты щелкают у Миры в зрачках. Они расширяются и подёргиваются, член явственную пульсацию в чужие мышцы передаёт, брови хмурятся до жёсткой морщины между ними. Он выбирает. Выбирает между двумя противоположными желаниями целых несколько секунд, ничего не отвечая на это призванное его подъебать и попадающее совершенно в молоко «я готов». Можно закрыться. Захлопнуться вот сейчас и оборвать всякую азартную игру, вытряхнуть чужие руки из своих штанов так же, как обычно Мира стряхивает с себя виснущего на шее Сигитова и всем своим видом обозначить, что повторение такого маневра приведёт не… К разбитому даже еблу, а к тому, что всё точно станет как раньше. Как было в самом начале. Глухо, тихо, как за ледяной стеной. А можно показать, что Миру можно даже не пытаться провоцировать — получится только хуже. И задаваться вопросами о том, где он так заигрался, где слишком в себя поверил, что без сомнения выбирает второе, всё никак не выходит. Одна рука отрывается от постели, чтобы вывернуться, сжаться поверх ткани на чужой ладони, лежащей на собственной заднице, и ещё крепче вжать её туда, в кожу. — С-смелый какой. Ты же понимаешь, что я тебя затрахать могу не только членом, но и своей задницей так, что д-дышать разучишься? Дальше-то что делать будешь? Вот это — уже шипение, которое срывается с одних губ и практически сразу расплавляется на других вязким ядом, потому что расстояние — минимально. То, что все идет пиздец как не по плану, прекрасно понимает не только Мира. Только если Мира скорее сознательно, то Дэн — исключительно на подсознательном уровне, где это самое подсознание тонко и деликатно намекает — вообще-то все должно было быть наоборот. Вообще-то по плану было неловко ввалиться в этот номер, неловко трястись за свою многострадальную во всех смыслах кроме предстоящего задницу, пока весь процесс будет неуемно двигаться в сторону самого главного, а потом… Потом как-то укладывать в себе ощущения как физические, так и моральные от присутствия в недавнем прошлом натуральской заднице мужского члена. Причем чьего именно — большой вопрос, потому что вроде бы по логичной логике можно было бы предположить, что Магиного, но теперь возникают некоторые сомнения. И совершенно точно в планах не было пальцев практически в чужой заднице — в той самой, которая его никогда к себе даже близко не подпускала, и принадлежащего этому же человеку стояка, упирающегося ему в бедро отнюдь не по причине традиционного предвкушения довольно банального секса в активной позиции. Ну, банального во всем кроме того, кто планируется сегодня снизу. И да, это вот сейчас очень на тоненьком. Если до этого он как будто бы бессознательно осторожничает, прощупывает чужие границы, как тот самый пёс, который вроде смотрит в глаза бесконечно искренним взглядом кота из Шрека, а вроде бы проверяет, насколько опиздюлится, если сейчас спиздит из твоей тарелки что-нибудь вкусненькое… То сейчас это вот прямо максимально рискованный маневр, такая первая пробивающая эти самые границы атака, но как будто бы… как будто бы сейчас тот самый первый раз, когда можно. Настолько можно, что расстояние становится еще меньше — не на руках даже, руки все еще заняты сжатой в них чужой задницей, на одних мышцах спины сокращается, когда Денис отрывает себя от повлажневшей простыни и почти касается своими губами чужих. Губами, все еще растянутыми в той самой непробиваемой улыбке. — Буду охуенно тебя трахать. Такое ощущение, что всё это время Мира как-то чересчур увлекался фармом по всей карте. Планомерно уничтожал всё, что попадается в поле зрения, копил ебейший перевес по нетворсу, собирал лучшие шмотки, неудержимо гангал по всей карте, собрал охапку Аегисов неведомым блядским чудом, и как-то совершенно упустил, что одновременно с ним один ебучий Денис Сигитов стоит на хайграунде и делает главное, что нужно для победы в игре: бьёт домики. Сосредоточенно, старательно, прямо с руки. И вот сейчас где-то над ухом совершенно точно должен раздаться въевшийся в память голос, назойливо сообщающий о том, что защитные строения сил тьмы разрушены. Бараки, да, вместе с тэ-три — им пизда. Камбэкнуть, вроде бы, можно, что-то ещё стоит, трон не голый, но для этого надо срочно вернуться на базу, ультануть и дать всем неугодным пизды. А Мира на базу вернуться не может — ему Денис Сигитов своим раскалённым драконьим дыханием губы обжигает, и в глазах встаёт немая растерянность. Всего на секунду. Конечно, всего на одну ебаную секунду, прежде чем выражение сменяется, — но её видно, она перед Сигитовым как на ладони, потому что он пялится так, что ближе некуда. Чувства сваливаются. Разом за шкирку ведром ледяной воды выливается настолько много чувств неопределяемых, что внутри синий экран смерти. Мира не привык… К такому вниманию. К такому другому вниманию. Мага мягкий и нежный, трепетный, там даже не игра в послушание, а просто чёткое понимание: Мага, беря его, в первую очередь слушается и стремится сделать ему хорошо, а в этом вопросе опирается на Мирино мнение. Перемена мест слагаемых от привычного, и так довольно редкая, всегда про то, что Мира позволяет, разрешает, требует с собой делать. Денис Сигитов заявляет, что будет его трахать. И считает, что будет делать это охуенно. В этом столько неожиданной твердости, которой как раз и хватает на то, чтобы нанести последний удар по последнему же бараку, что Мире где-то глубоко внутри, во вдоль и поперёк изученном подсознании становится страшно. Он осознанный, он эту нездоровую, дисфункциональную, автоматическую, как говорят психологи, мысль ловит, хватает, чтобы изучить, скрутить и осадить, но всё равно выдыхает неверящее: — Ты охуевший. И влетает в и так уже почти прижатые к нему губы. Слишком яростно и эмоционально, чтобы получилось себя не сдать. Роняет приподнявшегося было Дэна обратно, всем весом вдавливает в постель, даже не кусает, не рвёт тонкую кожицу — нет, это не тот привычный поцелуй, просто вжимается так крепко, не распахивая рта, как будто хочет слишком самоуверенную улыбку с лица стереть такими оригинальными методами. Но у этого просто нет возможности длиться долго: за белым шумом и стучащим пульсом в ушах он пропускает тонкий писк двери, открываемой карточкой, и отшатывается машинально на добрый десяток сантиметров уже только в тот момент, когда слышит уже выученный, родной голос: — Блять, сразу говорю, извините, меня Ярик перехватил, все мозги мне… Мага, сияющий укладкой, выворачивает из узенького коридорчика, отделяющего ради приличия входную дверь и комнату, и так и застывает на полуслове, приваливаясь плечом к стенке, в попытках понять, а что именно за загадочную хуйню он видит перед глазами в лице злющего, как чёрт, полуголого, тяжело дыщащего Миры и ничуть не отличающегося по общему состоянию Дэна. Дэна, обе руки которого сжимают зад Миры под штанами. Блядь, как же здорово, что они все в отношениях и к звенящему недоумению не примешивается ревность. — …Вынес. Вы… Вы дерётесь или трахаться начали без меня? Вот только Дэн… видит. При всей своей неэмпатичности и прямолинейной наивности на грани трогательной тупости он видит. Вот эту самую секунду, одно блядское мгновение, в которое занавес резко распахивается, открывая то, о существовании чего можно было догадываться, предполагать, надеяться, что угодно, но точно не знать наверняка. То, что скрывается на самом деле под этим бесконечно плотным коконом льда и самоуверенности напускной, что, почему-то кажется, никогда не видел даже Мага, при всей давности и стабильности их отношений и к чему он, по всей видимости, только что совершенно спонтанно находит ключик. Правда, пока не совсем понимает, что именно это за ключик. Что из всего происходящего втыкается в одну из тех самых тонких трещинок и вскрывает ее до полноценной щели, в которую можно заглянуть. Уверенность, с которой он прет поперек чужой самоуверенности, которая раньше не встречала ничьего сопротивления? Какое-то конкретное слово, действие? Может, если бы было бы чуть больше времени, Дэн даже смог бы это обдумать вопреки собственным привычкам лишний раз не думать вообще. Но… Сначала мысль выбивает из мозга сбивающим с ментальных ног поцелуем, а следом ее, остающуюся витать где-то вокруг, добивает мухобойкой голос, заставляющий замереть вместе со всеми физиологическими процессами — от дыхания до пульса. Блять, это даже неловко. Потому что в первую секунду где-то машинально проскакивает рефлекс чего-то вроде «застукали», в котором одна из рук, блуждавших под чужими штанами, почему-то выскальзывает и обвивает поясницу, прижимая крепче к себе на каком-то бессознательном автомате. И только потом до воспаленного всей этой азартной игрой поверх собственного волнения, с которым вообще заходил в эту комнату, доходит — вообще-то… все окей. — Мы и то, и то, ты ж его знаешь. Только вот не всё окей. Нет, то есть, так-то да, в общем и целом Мага, прямо сейчас силясь вернуть себе брови на законное место и расслабить лобные мышцы, даже на секундочку натужно призывает свою сознательность и прикидывает, как ему с тем, что эти двое тут вообще творят, но всё даже не близко к эмоциям, которые вызвал один-единственный Женя Игнатенко, улыбающийся слишком широко. Ревности нет вообще. Поэтому да. Это тотально окей. Не окей только то, что он абсолютно не понимает, что должно было за наверняка какие-то там считанные минуты произойти, чтобы Дэн и Мира вдвоём ощущались и выглядели… Так. Как «так» хер его знает, это неопределимо, просто так. И, если честно, он, кажется, даже не очень хочет понимать. То, что между его парнями что-то происходит, Мага замечает уже давно. Это висит в воздухе, это блестит во взгляде Дэна, когда луна оказывается в нужном доме, венера входит в скорпиона, звёзды сходятся и Мира тянется к нему своими странными поцелуями — вальяжно-жёсткими или быстрыми и кусачими, это слышится в нескончаемых ядовитых подъебах Миры, которому, очевидно, с самого детства не объяснили, что для того, чтобы флиртовать, надо, например, делать комплименты, а не поливать собеседника отходами жизнедеятельности. И Мага не против настолько, насколько это вообще может быть, Мага только «за», просто… Он боится даже представить, что будет, если у них не получится. Если они попробуют что-то — втроём, вдвоём, похуй — и разочаруются или это просто станет чем-то, из-за чего они окажутся под угрозой. И не понимает сейчас, это он так вовремя заходит и прерывает то, что не получается, или наоборот вклинивается не в тот момент, мешая тому, что получается. А разобраться в этом ему абсолютно никто не помогает. Потому что с одной стороны — Дэн, которому, судя по лицу, очень даже неплохо, с другой же… С другой за те короткие кусочки секунд, что у Маги уходят на рефлексию, Мира успевает собраться с мыслями, разобрать все свои ощущения и расслышать всё, что Сигитов считает нужным вывалить с языка. А главное — почувствовать это. Руку у себя на пояснице. Вот эту самую бессознательно стискивающуюся руку, которая удивительно, пронизывающе бережно прижимает к себе, словно пытаясь защитить. Никто, никто и никогда ещё в этой жизни не додумывался защищать Миру, высоченного, широкоплечего, сильного, опасного для человеческих жизней и психики, от чего бы то ни было в этой жизни. С-сука, лучше бы дальше держал его за жопу — это не воспринимается раскачавшимся на нетипичных для холодного и сдержанного мозга эмоциональных качелях настолько унизительно и интимно одновременно. Как будто он, блять, неверная женушка Маги, которую сейчас на месте не то придушат, не то выволокут на улицу, потому что по шариату на него должны наложить хадд. — Его? Я т-так-то ещё зд-десь, если ты н-не заметил. Убери к-клешни свои вообще, пока я тебе ебало не от-отгрыз, ты… У Миры речь сбивается на бессвязную, он несвойственно себе, максимально нелепо выпутывается из-под напрягающей его больше всего во всей этой ситуации руки, под которую тело в самые первые секунды так отчаянно захотело прогнуться, вытряхивает вторую руку Дэна и комком скатывается на постель рядом с ним. Мокрый, взъерошенный и до чёртиков злой. Непохоже на себя злой. Растерянно злой. А ещё возбуждённый. Как и Денис. Маге кажется, он ебается и попадает в какую-то параллельную вселенную прямо сейчас. Потому что ключевое во всём этом: Мира всё равно находит место рядом с Дэном, а не сбегает тут же на другой конец комнаты. Но ебнуться ему не дают, потому что следом же стремящийся восстановить вселенскую справедливость Колпаков вскидывается уже на него: — А т-ты вообще где шляешься? Ё-ёбырь-террорист, твою мать, я дверь в следующий раз стулом за-запру и буду его, — демонстративно, вычурно, намеренно звучит, — сам т-трахать, как захочу. Не знающий, плакать ему, смеяться, дрочить или подпевать, Мага только шагает к кровати, плюхается на неё сходу третьим-не-лишним и опускает одну ладонь на коленку Мире, другую — Дэну. Выдыхает примирительно, очень спокойно, ничего не объясняя и творя свою отдельную магию, которая на Миру всегда срабатывает: — Ладно. — …Ладно? — Ага. «Магия» срабатывает. Не встречая оправданий и сопротивления, Мира моргает пару раз, сдувается и становится менее ядовитым. Вспоминает, что он взрослый, ответственный и сознательный. Расслабляется, в конце-то концов, и возвращает себе почти привычный вид. А Мага переключает внимание на Дениса и несильно сжимает его колено, делая единственное, что кажется разумным ему и его собственным желаниям, которые он, собственно, гордо сюда к Мире и нёс. — Раз я всё-таки успел на самое интересное… Продолжать-то будем? Ты… Нормально всё? Ну, не передумал, готов?.. Мира безотчётно прикрывает лицо ладонями и оглушительно фыркает. И в этом звуке вполне можно разобрать искренний смех в том виде, в котором он на него способен. — А меня вообще никто не хочет спросить, кто и как меня трахать будет? Ты, кстати, обещал меня своей задницей оттрахать, я запомнил. И все это, все перемены в состоянии Миры, как ни странно и все еще непривычно для его низкого эмоционального интеллекта, Денис тоже видит. И снова чувствует разницу. Злым, токсичным, взбешенным, ненавидящим всех окружающих Миру видели все и многократно. Но всегда это выглядит иначе. Это нечто более холодно презрительное, такое даже. нарочито брезгливое, утопающее в скептично-ироничном яде. Но сейчас он… Потерянный? Как будто бы злящийся на самом деле не на кого-то, потревожившего его ценное внимание, а на самого себя. На то, что где-то показал то, чего видеть никто был не должен. Тем более — сам Дэн. Как будто бы эта злость больше про какой-то внутренний конфликт, чем про внешние факторы, и это… Лишнее, финальное доказательство того, что Денису не показалось. Он действительно видел то что видел. И это — что-то сверхценное и недоступное никогда и никому. И когда-нибудь он совершенно точно должен разглядеть это поближе — и вот это уже челлендж, азарт к которому унять в чрезмерно любопытном мозге будет физически невозможно. Но потом. Когда его никто не будет припечатывать к месту и возвращать с небес на землю напоминанием о том, зачем они здесь в общем-то сегодня собрались. Потому что во всей этой вроде бы забавной, но в то же время приятно щекочущей нервы и заводящей обоих битве этот факт как-то заминается, а сейчас, когда Мага, родной, близкий и практически плюшевый в своей мягкой наивности задает эти идиотские вопросы, вгоняет даже не в начинающуюся паничку, как в самом начале, а в какой-то ступор и когнитивный диссонанс. — А если я щас скажу, что передумал, мы чисто руки пожмем и спать ляжем? Короткого взгляда вниз более чем достаточно, чтобы намекнуть, что хер его знает, к чем он там готов, а к чему нет, но к чему-то точно — потому что проблема, олицетворяющая эту самую готовность есть, и более чем отчетливая. И более того — не у него одного, а одна на двоих с как всегда натягивающим свою маску тотального скепсиса Колпаковым. А все это вместе — лучшее доказательство того, что если они и дрались, то только в качестве прелюдии двух отъявленных мазохистов. — П-подожди, ещё пять минут, и Мага тебя согласие на обработку персональной жопы подписывать заставит в трёх… — пытающийся взять темп речи под контроль, Мира решает, что слово «экземпляр» будет для него сейчас непобедимо, — листах, чтобы всё по об-обюдному согласию было. Голос его, и правда, стремительно обретает привычные скептичные ноты и перестаёт так обнажающе подводить. Ну, почти. Только на этот раз объектом своего скепсиса и обладателем панамки, в которую положено напихивать хуёв, он почему-то выбирает Магу. Дениса с его подъёбками, на которые Халилов изумленно, крайне выразительно моргает, лучше всего получается просто игнорировать — в конце концов, можно понадеяться, что память у него будет короткой. А вот на Магу злиться просто: во-первых, есть повод — это он их кинул тут вдвоём, во-вторых, он мягкий, податливый и на сто сорок шесть процентов понимающий, а ещё в таких ситуациях безопасный, понятный и безответный, как это бывает с ласковыми домашними котами. И оправдывающий себя в том, как укоризненно, но молча, глазами старой печальной таксы смотрит на Миру. — Безопасность, разумность, добровольность. Слышали вообще о таком? Можем и руки пожать, и голландский штурвал сообразить. Маге хорошо: у него проблемы, которую он наблюдает ровно в двух экземплярах, ещё пока нет. Значит, есть способность мыслить ясно. Другое дело, что он не собирается надолго отрываться от коллектива — командная работа должна быть командной, в конце-то концов. И глядя на двух важнейших в своей жизни людей в уже… Ладно, хер с ним, ко всему готовом состоянии, он просто слегка пытается подсобраться и сосредоточиться на том, ради чего они все конкретно в такой раскладке собираются. — …Но лучше не будем, — договаривает он без лишних пауз, раньше, чем Мира успевает ещё что-нибудь съязвить. — Если никто не против. И раз уж какая-то странная мазохистическая прелюдия — правда, он даже спрашивать в перспективе никого из них не будет, какая именно, сами расскажут, если захотят — успевает случиться без него, то можно просто… Вдохнуть, выдохнуть и что-нибудь сделать. Под постепенно теряющим недовольство взглядом Миры удаётся только податься вперёд и кое-как вытянуться вдоль Дениса, притираясь сходу привычно тесно. Но если обычно он ещё подгребается под его плечо и засовывает сразу тёплые ладони под футболку, то сейчас как-то… Нерешительно, что ли. Хочется до трясучки, со всей привычной жадностью, но выбивает то, как именно и какими способами эта жадность до Дениса хочет и почти точно будет выражаться со всеми новыми вводными. Такой это всегда немного неловкий момент, когда вроде как всё надо возвращать в своё русло, в законное течение, и… Ну, блять, что-то говорить. Мага его ненавидит. Проще как-то чтобы без слов всё само собой пошло. А сейчас вылетает только максимально нелепое, очень надеющееся, где-то даже наивное: — Иди сюда, что ли?.. То, что должно звучать как предложение, звучит как ещё один дурацкий вопрос, но зато он пытается перехватить Дениса поперёк живота и предложить жестом буквально уже выученно нырнуть в себя, в эту их оголтелую тактильность. А Мира, опирающийся на локоть и вытягивающийся по другую сторону от Дениса вполголоса фыркает чисто риторически, из природной язвительности и не требуя комментариев вместе с ответами: — В-вашему вниманию Магомед Халилов и изящные подкаты. — Он хотя бы не предлагает мне ан… ано… штуку эту короче металлическую мне в жопу засунуть, так что тут вопрос, кто еще изящнее. Возможно, в этом коротком, но емком в своей эмоциональности поцелуе, за которым их двоих застает Мага, Мира успевает передать ему со слюной немного своего токсичного яда, который теперь неожиданно рвется наружу в тоже каких-то небольших, но все равно довольно непривычных для обычно всегда просто молча псом счастливым и гиперактивным наваливающегося на Магу Дениса. А может быть просто вот это… увиденное нечто, которое ему еще предстоит обдумать и, очень хочется верить, увидеть вновь слегка развязывает руки в переносном и язык в прямом смысле слова. Но одно остается неизменным точно — безграничная тактильность, в которую Дэн включается сразу же, обвивая всеми конечностями и притягивая к себе еще ближе, зачем-то тычась носом в идеально уложенные волосы и втягивая до боли родной запах шампуня, геля для душа и чего-то еще. Еще один способ заземлиться в моменте, где, возможно, и все предыдущее представление с Мирой было лишь идеальным способом отвлечь себя от первоначального волнения, или простым языком — прости господи, страха за собственную жопу, который нет нет, да поекивает где-то непосредственно в оной, несмотря на все безграничное доверие к Маге… да и, как ни странно, Мире. Вот тут вообще такая удивительная грань восприятия. При всей Мириной язвительности, непредсказуемости, которая только подчеркивается его холодной отстраненностью, при всех угрозах, которые он легчайшим образом может претворить в жизнь, он… вызывает доверие. Очень много доверия. И вот это где-то очень в глубине души — одна из основных причин отсутствия твердой уверенности в том, кто и что на самом деле сегодня по факту будет с ним делать. Вполне вероятно, этому ощущению они все дружно обязаны тем, что Мира не склонен слепо следовать за своими поверхностными, незначительными эмоциями. Да, что-то там стрясывается, из-за чего ему ненадолго становится… Мягко говоря, дискомфортно на Дэна просто даже смотреть, но это что-то сугубо личное, то, что, можно надеяться, в будущем можно просто никогда-никогда не допустить. К чему можно вообще больше не возвращаться, вроде как предупреждён, значит, вооружен и в курсе теперь — если лезть к Денису Сигитову слишком бездумно, можно получить моральных пиздюлей. А основой основ при всей язвительности остаётся тот самый Мира, который всегда знает, что нужно другим, и… Заботится. Да, своеобразно. Да, знать, что другим нужно — это вообще не всегда равно тому, чтобы давать это самое «нужно», потому что другие иногда могут и мощно перебиться. Но о том, чтобы все были в порядке, никто никого не покалечил и все хорошо, прости, господи, кончили, он позаботиться точно в состоянии. Как и вспомнить, что кое-кто тут, вообще-то, нервничает. Может быть, даже не в одиночестве. Поэтому же он пока и не сдвигается, наблюдая за тем, как Мага на расслабляющемся выдохе с радостью с головой ныряет в чужие объятия. Если его можно завести, просто швырнув однозначным жестом тюбик смазки на постель или велев раздеваться, то Денис вряд ли воспримет это сейчас… Ну, прям в том же ключе. Так? Так. А значит, пока надо просто придать неоформленному броуновскому движению конкретное направление. — Давай, давай, ж-жалуйся ещё теперь на меня, у тебя же появились все моральные права. В следующий раз вообще ничего предлагать не буду, — язвит он уже просто для острастки, без особенного энтузиазма, и то, только потому, что Мага, прекрасно знающий, что конкретно на «ано» можно было предлагать затолкать в задницу, оглядывается укоризненно. Но, хоть ворчит, тоже тянется навстречу. И с привычной ловкостью поднимается на колени, оглядывая уже медленно, но верно склеивающийся клубок лизучих щенят с высоты. — Вы т-трахаться собрались или просто обниматься? Маг. И пояснять, что «Маг», не нужно: одного правильным тоном выпущенного оклика достаточно, чтобы Мага, переживающий за Дэна, кажется, ещё больше, чем он сам за себя, наконец собрался. Это не попытка придать ускорения, даже не близко — Мира не собирается торопиться, просто мера борьбы с чужой нерешительностью, о которой Сигитов может даже не подозревать. Мага откликается: — Всё сразу, в общем-то. Да? Но в глаза, отвечая, заглядывает именно Денису преданно и делает, наконец, сразу две разумные вещи: тоже приподнимается, чтобы продеть ладонь под его футболку, задрать её, оглаживая широко, мягко пресс, грудь, всё, что попадется, и целует. Тем самым доверчиво-откровенным, развязным поцелуем, который всегда помогает вышибить все лишние мысли из головы, поймать верное настроение. А Мира в этот же момент опускает ладони Дэну на бёдра, ещё не пытаясь стянуть резинку штанов, но легонько потягивая её вниз и всё больше давая привыкнуть к тому, что плавно и уверенно внимание сразу двух людей сосредотачивается именно на нём. — Можешь и не предлагать, я сам придумаю, что с тобой делать. На счастье Миры, это — последнее, что срывается с охуевших в края губ Дениса прежде, чем его сметает тем самым поцелуем, который всегда исправно, из раза в раз обезоруживает, выбивает все адекватные мысли из головы и включает мышление телом и немножко — конкретно членом вместо хотя бы попыток в мышление головой. Ладно, тут Мага реально знает, что делает. Потому что это — тоже привычно, понятно и вообще не напоминает о том, что должно с ним происходить здесь и сейчас дальше. Это то, с чего все начинается и в обратную сторону — та самая лизня котиков, за которой нетактильный вроде бы как Мира наблюдает с привычной иронией со стороны, пока они не натискаются, катаясь по кровати с языками друг у друга в глотках, давая возможность хоть как-то вклиниться в этот слипшийся намертво клубок. То, что работает безукоризненно, ускоряя шумное дыхание, поднимая пульс и расширяя зрачки, то и дело заглядывающие в чёрные, затягивающие в себя глаза Маги, прежде чем закрыться, зажмуриться и нырнуть по новой вновь. А сейчас, когда это не просто что-то привычное и никогда не надоедающее, оторваться будет ещё сложнее. Когда это ещё и во-первых возможность дорваться, впитать в себя с запасом близости, которая скоро закончится снова, когда карета превратится в тыкву, а любимый пластичный и жадный Мага — в непробиваемого и неубиваемого Коллапса. А во-вторых — возможность отвлечься. Отвлечься от того, от чего… Всё равно не получается. Усилиями одного единственного человека, который все равно находит способ воздействия на него, даже когда только что сам об него жёстко обломался, точнее — внезапно обломал кусочки собственного кокона. Потому что вопреки всему этому заряду самоуверенности, именно молчаливое, не подкреплённое самоуверенными бравадами прикосновение холодных рук вызывает в организме такую яркую ответную реакцию, что бёдра буквально передёргивает электрическим разрядом, заставляющим не то отдергиваться, не то наоборот подаваться навстречу прохладным подушечкам попадающими под них ямочками чуть ниже поясницы. Важно, что это не какая-то месть, подлость или типа того. Нет, может оно того и стоит, конечно: так охуеть за всё время их сосуществования Денис ещё не умудрялся, но… Всё. Всё, остросюжетный момент безвозвратно упущен, и слава богу. Мага здесь, вокруг него и его желаний Мире можно схлопнуться, больше никакие выпады его не волнуют. Выискивать громкие слова, кроме определенных, чётких и нужных, тоже нет смысла, всколыхнувшаяся было тема закрыта. Эти руки на бёдрах и на мягкой, горячечно-влажноватой коже поясницы — они про другое. Про то, что отвлекаться не просто нельзя. Не нужно. Нет никакого резона. Это же… Хер знает, не стремный медицинский осмотр, не какая-то странноватая процедура, когда «укол — это не больно, как комарик укусит», или «не смотри на иголку — будет не так страшно». Это секс. Секс не может быть неприятным или чем-то, от чего надо отвлекаться, иначе это не секс, а полная хуета. Поэтому Мира не сжимает слишком сильно и не придавливает дёргающиеся бёдра, не ограничивает подвижность вообще никак, позволяя чужому телу жить своей жизнью, просто выжидает момент привыкания, оглаживая сосредоточенно, без лишней нерешительности эти мягкие выемки на коже кончиками пальцев. Он, вообще-то, самую малость растерян. Чисто технически, а не эмоционально. И совсем не уверен в том, что в состоянии переключиться, сделать хоть что-то толковое сейчас, особенно когда мозги подплавляет никуда не девающееся возбуждение, яркое и неоднозначное, порождённое вообще не перспективой просто и незатейливо потрахаться. Но… Есть Мага. Мага, и его неумное, яркое, такое трогательно сильное и немного неловкое одновременно желание, распирающее рёбра. Маге уже почти похер, что они там между собой обсуждают — не ругаются, и хорошо, у Маги одно конкретное стремление: со всей своей неуемной жадностью забрать Дениса целиком себе, показать ему, как охуенно, когда всё — тебе, и вот сейчас он слегка, в полушутливой, целенаправленно наигранной, отвлекающей ревнивости прикусывает его губы тем же не особо зубастым кошаком, перетягивая на себя побольше одеяла, пока руки наглеют и задирают футболку всё выше, не переставая сжимать, гладить и легонько царапать кожу. — Давай сначала придумаем, что делать с тобой? — проносится почти лукаво между короткими прикосновениями губ. — Или разденем тебя хотя бы. Ну, например. Ему даже смотреть не надо, чтобы примерно понимать, что там, вне зоны видимости, делает Мира. И всё это кажется логичным. Как минимум, он знает, что Мира… Поможет. Там, где он — он себя слишком хорошо знает, — будет слишком поспешным вместе со своими уже подрагивающими руками и порывистостью, поддержит, направит и скоординирует. Прямо как сейчас, когда от губ Дениса отлепиться всё-таки удаётся, чтобы стечь немного ниже и прижаться к собственными усилиями обнажённой груди, косточке между рёбрами, языком по ней влажно провести, а футболку настойчиво потянуть совсем вверх, немо прося высвободиться из неё. Мира в этот момент отзывается синхронно, цепляясь за край чужих штанов вместе с резинкой белья кончиками пальцев, и всё вместе тянет вниз, на грани между самодовольством и сдержанностью роняя: — Наконец-то хоть у кого-то появляются н-нормальные идеи. Только несмотря ни на что, отвлечься от мысли о том, что он Дениса раздевает в том числе и для себя, не выходит даже несмотря на то, что только что случилось. Взгляд вязнет в обнажающейся золотистой коже, и Мира, легко стягивая мягкую ткань на бёдра, не удерживается — мышцы поджимающихся ягодиц не то оглаживает, не то проминает с усилием безапелляционным, а оттого по-своему успокаивающим жестом. Вот только успокаивает ли это — большой вопрос. Потому что… слишком непривычно. А с учетом контраста с тем, что происходило только что, с этой битвой за доминирование совершенно незапланированной, разжигающей какой-то внутренний активный азарт, это обескураживает вдвойне. Даже не какое-то конкретное прикосновение Миры, Маги, а… все в целом. Вот это внимание, которое как-то слишком резко для туго соображающего сознания переключается на него даже не с одной, а сразу с двух сторон, оно… обескураживает, заставляя слегонца потеряться в пространстве и машинально поджать захваченные слишком холодными для обжигающей кожи пальцами ягодицы. Он так не привык. Нет, то, что Мага жадно и торопливо избавляет его от футболки — да, где-то там обычно он повторяет с ним то же самое, и между всем этим непотребством чуть ли не тянутся прозрачные ниточки слюны от не желающих разлепляться поцелуев. Но чтобы вот так, в четыре руки, одновременно, в две пары рук по горячей и чувствительной коже… Это триггерит до мурашек, заставляет мышцы одновременно вроде бы напрягаться, но в то же время дрожать чем-то между тем самым первоначальным бессознательным тремором и устойчиво держащимся в теле возбуждением и как-то неловко ерзать во всем этом клубке рук, не понимая, куда себя вообще здесь пристроить когда привычный сценарий событий внезапно ломается. — А можно придумать, что мне делать? Я Гадя, я потерялася. По крайней мере, самоиронии хватает на то, чтобы признать это вслух. Как будто бы так… проще, что ли, и даже наоборот — не так неловко, как если оставаться с этим чувством наедине. Вот так просто — прикусить зубами уже привычно припухающую от поцелуев нижнюю губу Маги, оттянуть на себя и встретиться взглядами, привлекая внимание и поясняя без слов, что шутки шутками, а вопрос все равно не то, чтобы риторический. — Так с-сильно потерялась, что потеряла место, где по-потерялась? Не только Мага, даже Мира, продолжающий неспешную борьбу с мягкой тканью спортивок, подхватывает эту волну самоиронии. Потому что так тоже можно. Можно, нужно, если неловко — то почему бы и нет. Это Мага у них перформер долбанный: он в центре внимания чувствует себя, как на сцене под тысячей софитов, он в нём купается, он может вообще… Лежать мягкой, плюшевой тряпочкой, позволяя возить себя по постели и чувствовать себя целиком и полностью на своём месте, лишь бы трогали. А если Денису неловко и непривычно, то… То даже синхронное смешливое фырканье не кажется чем-то лишним. И вот так — уже хорошо. Они плавно проходят этот барьер неловкости первоначальной, когда надо что-то вот начинать, и ведут Дэна туда же за собой, втягивают буквально в новые правила игры. Особенно — Мага, который мягким кивком головы приободряет и льнёт теснее. Может, ему правильнее было бы выбрать какую-то другую позицию. Взять Дэна на себя, облокотить затылком к себе на грудь, обнять, но… Это не чувствуется достаточно правильным и нужным. Он только отлипает ещё на какие-то секунды, чтобы точно так же поспешно и рвано стащить футболку с себя, и наоборот — вмазывается, втирается к Денису почти под руку, чтобы его можно было сжать, как игрушку-антистресс. Бесцеремонно, жадно, чувствуя плавно поднимающееся возбуждение, оплетает свободной рукой, жарко выдыхает в плечо, тычется влажными губами в кожу. — Если хочешь, конечно, мы тебе можем телик врубить. Ну, чтобы было, чем заняться. — И ч-чтобы обогащать запас дедовских шуток, — догоняет Мира. — …Но так-то ничего. Зачиллься, и это… Тебе ничего не надо делать. Только что хочешь. Глаза у Маги — битум, нефть, блестят лукаво, завораживают буквально, в родное уже лицо смотрят — и отлипнуть не могут, любуются. И сам он, ненавязчиво не отвлекая даже, а напоминая телу, что цель у них с Мирой одна — сделать хорошо, тычется губами по ключице Дениса, по груди ниже, мокрым языком накрывает сосок, пока ладонь оглаживает низ живота и мягко, совсем легко обнимает уже давно напряжённый член, обнажающийся руками Миры. Миры, который уже ловко стягивает ткань с коленей и каким-то чудом не обращая на себя внимания выпутывает Дэна из неё, а следом резюмирует. — Твой дозор пока о-окончен, в общем. Расслабляйся. Н-ничего не так сделать не получится. Вот это звучит… Действительно серьёзно. Тем особенным, с первого дня вместе знакомым Сигитову вдумчивым тоном, потому что Мира легко вспоминает все его первые «простите», «извините» и боязнь сделать что-то не так. Потому же он на все ещё сведенные, только теперь обнажённые бедра не давит — только руками их накрывает, и, пожалуй, впервые вообще в постели не один на один с Магой задаёт один конкретный вопрос: — П-позволишь? — Ага, включить телек, желательно с порнухой, чтоб по всем канонам. Ладно, спонтанный пиздёж действительно немного разряжает обстановку неловкости, которая подкатывает совершенно неожиданно. Даже какой-то своего рода потерянности и выпадания в ошибку 404, где сценарий привычный где-то оборвался, пакеты потерялись по дороге до айпи адресата, а новый алгоритм прописан не был. Вообще он так то не то, чтобы боится что-то сделать не так. Ну… по крайней мере, так думает. Скорее он просто не понимает, что делать вообще. Потому что в таких ситуациях бывать еще не доводилось, что логично, а каких-то конкретных указаний, вопреки ожиданиям, не находится. Почему-то кажется, что так, возможно, было бы даже проще. Если бы Мира сейчас снова включил своего сценариста и режиссера, в мозг впились цепкими ледяными коготками слова в приказном тоне, которые невозможно оспаривать практически никогда — кроме тех случаев, когда что-то подсказывает, что можно иначе, по-другому и выйдет еще интереснее. Как десять минут назад. Удивительно, но… оказывается, Дэн просто так не умеет? Ну, не знает, что в таких ситуациях делать? Когда нужно одному изобретать велосипед и экспериментировать с креативными решениями, как с этими спонтанными, но удачными гангами с мида — это он может. И пусть не всегда удачно, что уж там, но он и не боится ни ошибиться, ни потом получить за эту ошибку пизды. Когда нужно наоборот слепо подчиниться какой-то твердой команде, как в мидгейме и лейте, когда коллит все с тем же безапелляционным посылом Мира-игрок, а не Мира-его-Мира — это тоже может. А вот что делать, когда к тебе вроде бы приковано все внимание, но оно — не для того, чтобы закидать дерьмом из комментариев, и не для того, чтобы он сам выдал какой-то перфоманс, который попадет в хайлайты, а просто… просто внимание ради внимания, в котором не нужно ничего исполнять и никто не кинет камнем в огород — на этот случай прописать макрос кто-то забыл. И именно поэтому выходит все настолько нелепо. Когда даже лицо искажается одновременно недоумением и облегчением, между бровей морщинка закладывается вопросительная, а с губ срывается не скулеж даже, а скорее какой-то мычащий всхлип, когда язык неприлично ловкий накрывает сосок, поджавшийся от возбуждения, а ладонь — мокрый от смазки член. И когда тело дрыгается тоже как-то совсем по-дурацки — вроде и навстречу руке толкнуться пытается, и бедрами врозь на автомате под чужим прикосновением холодных пальцев, и подбородком вниз, чтобы обратно поймать утекающего куда-то вниз Магу. — Кого, что позволишь? Самое забавное, что Мире ничерта не легче. Он бы и рад собрать яйца в кулак и раздать ценные указания, но… Одно дело, управлять Дэном, когда под ним оказывается расхристанный и отзывающийся на каждый вздох Мага. Система мотивации исполнителя проста, как две копейки: Денис душу продать готов за то, чтобы смотреть, смотреть и смотреть на то, как Маге охуенно. И поэтому никаких сложностей просто не возникает. Поэтому, кажется самому Мире, его слышат и слушаются. Но командовать человеком, который впервые пробует что-то… Вот такое, требующее доверия? Серьёзно? Может быть, когда-нибудь потом, когда Сигитов преисполнится достаточно, чтобы понять, в чём кайф — да, но сейчас это даже на Мирин циничный взгляд негуманно. И всё-таки он видит. У него-то никаких проблем с эмоциональным интеллектом нет: он видит, кожей буквально чувствует эту сквозящую в судорожной дрожи бёдер растерянность, это непонимание, которое Магины ловкие пальцы, губы, язык не умаляют. А ещё слышит совершенно не имеющий смысла ответ на свой вопрос и окончательно приходит к выводу о том, что чтобы сделать хорошо, придётся… Изобретать. Потому что это не Мага. Это даже не он сам, предпочётший в свой первый раз командовать буквально каждым чужим действием. Это Денис, и его проще, блин, связать, чем заставить расслабиться и принять то, что сейчас он никому ничего не должен, потому что, кажется, уже даже это какое-никакое, а всё-таки занятие и ограничение для гиперактивного мозга, и всё равно перебор для первого раза. Это Денис, от нелепой трогательности и от дурацких дёрганий которого что-то узелком завязывается под солнечным сплетением и заставляет кусать тонкие губы, пока Мага рядом с ним просто сходит с ума. Наверное, в какой-то другой параллельной вселенной Мира бы даже оказался способен найти себе место в этом мире где-то у него за спиной, с ним в руках, чтобы можно было просто руководить действиями Маги. Но это такая вещь… Которую они с Халиловым оба знают настолько хорошо, что это не требует ни объяснений, ни договорённости: Мире нужно сделать всё самому. Потому что он несёт ответственность за всех троих. Потому что Маге от перевозбуждения может дать в голову, ему нужно до звёздочек из глаз, при всей своей мягкости ему может не хватить терпения там, где оно требуется. — П-позволишь на тебя посмотреть. Это вообще не то, что он имел в виду изначально под своим вопросом. Вылетает спонтанно, Мира даже не понимает, в какой момент добирается до этой формулировки, но даже Мага, если бы был настоящим котом, точно повёл бы ушами на сто восемьдесят градусов назад — а так он отвлекается от собственных плавных, скользящих движений языка, губ по горячечной коже груди и на мгновение оборачивается к Мире, пытаясь понять, что должен делать сам. — Твоё занятие — разрешать н-нам всё видеть и трогать тебя. Мага, ты ведь согласен? Халилов, понимая, что Мира не попусту языком треплет, кивает быстрее, чем успевает сообразить. И понятливо, чисто интуитивно убирает ладонь с чужого члена — чтобы не отвлекать. — Хочу, — звучит уже Дэну в глаза, пока он подтягивается повыше. — Очень хочу, пиздец просто, Дэн, блять… Ты вообще не представляешь, даже просто смотреть, какой ты… Его «хочу» незайтеливо вжимается куда-то в бедро, в бок Денису, отзывается вибрацией всего крепкого прижатого к чужому тела, во взгляде плещется. А Мира, догоняясь сложносочиненным анализом этой вечной привычки пытаться ухватиться за любое прикосновение, лишь бы его продлить, продолжает без пауз: — Тебе нельзя дёргаться навстречу и мешать смотреть. Мы сами д-дадим столько прикосновений, сколько посчитаем нужным. В подтверждение размеренному, четкому, набирающему привычную сталь голосу почти сразу — Мирины руки, с нажимом, с силой по всему бедру от нежных паховых складок ниже, до самых колен скользящие, и Мага, тычущийся губами в висок, в косточку челюсти, обнимающий попрек груди, цепляющийся пальцами в плечо. Глядя прямо Денису в лицо, Мира тщательно, твёрдо договаривает, просит в окончание очередного рискованного пассажа: — Покажи нам себя. И это не тот привычный прямолинейный приказ, но теперь пальцы подталкивают согнутые колени в стороны и выше, так, что не понять, в чём суть, особенно, когда никакие слишком яркие сторонние прикосновения не отвлекают, невозможно. Это так… непонятно. И самое интересное, что ведь Денис не имеет никаких страданий по поводу собственной самооценки, отнюдь. И вниманием девчонок обделен никогда не был, да и просто как-то… прямо откровенным красавчиком себя не считает, но в этом вопросе с самооценкой никаких проблем не испытывает. Но при всем этом… сейчас совершенно не понимает, на что с такой жадностью направлены сразу два взгляда. Снова проблема смены раскладки. Когда все это визуальное внимание приковано к Маге — это объяснимо и понятно. Потому что Мага… Мага, блять, как восточный принц с замашками королевы — на него невозможно не пялиться. Даже в обычной жизни, когда даже в растянутой заляпанной тишке из старых запасов, невыспавшийся и помятый за своим компом он выглядит так, что его хочется сожрать, а в постели… На всю эту раскинувшуюся по простыням блядскую красоту с нежно золотистым оттенком можно кончать просто от одного взгляда, не говоря уже о простом человеческом стояке. Но… в нем то на что смотреть? Ну, в неплохой форме активными совместными тренями с Димой — да, но как будто бы это — не то, что заслуживает взглядов, слишком напоминающих его собственный, когда в этом самом положении, на котором он сейчас, оказывается Мага. И это… И это сейчас, пожалуй, вводит в слегка треморный ступор даже сильнее, чем факт того, что и зачем он должен показывать. Денису не дискомфортно развести ноги и показать во всей красе свою задницу, ему неловко от того что пялятся на него, а не на нее. Но есть то самое запрещенное оружие, с которым спорить невозможно. Кроме определенных, как говорится, оговоренных выше случаев. И только благодаря ему моральных сил хватает на то, чтобы под этим буквально жжением на коже от испепеляющих ее взглядов напрячь бедра, поджимая колени к груди, пока глаза все равно закатываются в очередном защитном выпаде раскачивающейся на качельках психики. — Надеюсь, вы там не клад искать собрались. Я все еще помню про «с пристрастием». — Хорошо, что помнишь. Значит, к-когнитивные функции не на-нарушены, — отзывается Мира. И ему… Ему даже не нужно прилагать усилия для того, чтобы что-то как-то починить в лице. Бывает, когда ты пытаешься удерживать нейтральное лицо намеренно, чтобы не обидеть, не задеть, не смутить, но тут — иначе, и что-то очень похожее он видит в лице Маги. Просто они оба понимают, что Дэну смертельно неловко, и фильтр между языком и мозгом больше не работает. Его не хочется ни просить помолчать, ни одуматься — тоже нет, в постели просто не может быть ничего правильного или неправильного, и Дэн имеет право реагировать так, как реагируется, если это помогает чувствовать себя комфортнее. А их задача — доказать и показать, что всё не просто хорошо, всё отлично. Хотя это и трудно. В смысле, трудно что-то сознательно решать и доказывать, когда они оба, хором, и Мира, и Мага залипают на открывающейся картине, вязнут в ней взглядом. Один — более хищный. Сосредоточенный как будто. Он скользит по нежной коже промежности вместе с кончиками пальцев, которые не дрожат, не нежничают, не миндальничают, чувствительно очерчивают складку бедра, шероховатую, бархатистую кожу ягодиц. Он же прикипает к рефлекторно поджатой мошонке, к туго зажатому кольцу мышц. Тут — какое-то мощное, но старательно непоказываемое облегчение и восхищение человеком, который вот так без раздумий почти доверчиво разводит перед ним колени, даже… Недоумение от того, что он, Мира, рискнул, всё-таки рискнул выдать эту жестковатую инструкцию в такой ситуации, и его всё равно послушались. Другой взгляд — совсем другой. Жадный. Искренне восхищенный, горящий. Мага не дышит почти, когда следит со своего ракурса за тем, как медленно разводятся бёдра. Ему толком ничего не видно, но он всё равно гортанно, низко, глухо и совсем коротко стонет. Что-то на бессознательном — просто реакция на понимание того, что Дэн ему, им себя отдаёт. На жест. На позу. На вид этот, и дело вообще не в физической красоте, хотя она безусловна — дело в чувствах, которые вызывает Денисово существование. Не только взгляд — все порывы Магины об этом кричат буквально. Пальцы судорожно где-то у Дениса на боку стискиваются, Мага сжимает его уже сам как жадный ребёнок — мягкую игрушку, совсем несдержанно царапает зубами нежную кожу шеи с влажным выдохом, толкается в бедро уже до боли напряжённым членом, весь как-то… Извивается мучительно, не удерживается и позволяет ладони стечь с чужих рёбер ниже, на одно отведённое бедро, чтобы смять, раскрыть ещё немного, сделать эту картину ещё более откровенной. Только сказать толком ничего не может, выходит лишь покрепче цепью ментальной связывать желание самому сорваться туда, к Мире. Изгрызть, искусать, вылизать Дениса всего от паха до коленок. Но он нужен здесь, рядом. Его тепло необходимо. И он ещё обязательно сорвется. А пока есть Мира, который не теряет способности ни говорить, ни дополнять его касания своими, чтобы замкнуть эту систему. Мира фыркает ожидаемо насмешливо на эту Халиловскую суету. — Тише, Маг. Т-тише, подожди. Ему это — ещё одно подтверждение того, что Мага башку теряет настолько, что для него же лучше заставить его подождать, когда точно будет можно. А сверху ложится скулёж короткий, который Маге удаётся потушить об жилку на шее Дениса. — Видишь, что с ним делаешь, Дэн? Это он ещё не видит того, чего вижу я. А ты п-просто лежишь. И ничего не делаешь. Такой весь для нас. У Миры слюна под языком копится, и много. По вполне очевидным причинам, которые уже даже не нужно рефлексировать. Но он всё равно сосредоточенно хмурится и тщательно себя контролирует. — Так что, с-считай, клад уже нашли. А с-сейчас постарайся для меня. Ты должен сосредо-доточиться на себе и понять свою р-реакцию. Неуловимый, совершенный в своей небрежности, вроде бы, грязный, но идеально гармонирующий с Мирой жест — блестящие ниточки слюны по его пальцам от кончиков, пропадающих во рту, к костяшкам стекают. Смазка будет, без неё — никуда, но пока хочется так, хочется не отвлекаться. И мокрые подушечки касаются сжатого входа — просто прижимаются плашмя, не давят даже, легким массажным движением очерчивают, дразнят нервные окончания, которых там ужасно много. А вторая ладонь оплетает Денисово колено, и губы тонкие, прохладные мимолётом, не отвлекая, касаются где-то там же. — Он просто ебнутый, блять… И это вообще не в обиду, и Мага, хочется верить, это прекрасно понимает. В конце концов, они уже не второй день вместе и успевают привыкнуть к манере общения друг друга, в которой один щедро одаривает своими ядовитыми подъебами даже самых близких, точнее самого-самого, а другой может использовать мат не только как ругань, но и как средство выражения вообще всех эмоций, от разочарования до восхищения. А вообще, на самом деле, это мог бы быть весьма неплохой повод для рефлексии. Причем… еще не понятно, чьей именно. Сам факт вот этого абсолютного и беспрекословного доверия. Ведь это ерзание невнятное и потерянность в глазах — она лишь про непонимание, чем он заслужил столько внимания, а главное — непонятного ему восторга в свою сторону, но не более. Оно вообще не про какие-то сомнения, готов ли он доверить свою задницу кому-то в этом помещении, причём ладно Маге, за которого готов душу продать — это уже просто какой-то неоспоримый факт на уровне аксиомы, но и Мире. Мире, который до последнего относился и относится к нему… Неоднозначно. Настолько неоднозначно, что возможно это и является одной из причин тех мурашек по телу от каждого его прикосновения. Как будто бы Мага — это та хозяйка, которая заводила себе щенка, которая в нём души не чает, тискает и любит по 24 часа в сутки, и это абсолютно обоюдно, но это понятно, а Мира — это тот самый отец семейства, который был категорически против животных в доме, угрожал выкинуть шавку на мороз, а теперь внезапно сам подходит и гладит пёсика по макушке, приглаживая стоящие дыбом уши. Понять свою реакцию — охуенное предложение. Как можно вообще хоть что-то понять, когда мозг в упор отказывается понимать то, чему пока не видит обоснования? Он пока вообще в состоянии только реагировать, но никак не обдумывать свои собственные реакции. И то, хватает не на многое. Тем более, когда они так противоречивы между собой. С одной стороны Мага — такой пиздец тактильный даже по своим собственным меркам, в которого хочется вжаться еще больше и впитывать этот порыв, тереться ребрами о горячую грудную клетку, бедро поджимать под его жадно сминающими кожу ладонями, тереться им о стоящий твердокаменно член в бессознательный знак какой-то… благодарности, что ли, за такое неожиданно яркое повышенное внимание в свою сторону, пока с другой стороны Мира. который наоборот своим взглядом примораживает к простыне, заставляет его собственный член мелко вибрировать, цепляя головкой дорожку коротких волосков чуть ниже пупка, а мышцы — те самые, тугие и абсолютно не тронутые, если не считать вчерашнего языка Маги, непривычно даже по самим ощущениям пульсировать в ответ на прикосновение пальцев, которые там чувствовать еще не доводилось даже просто так, без всякой конкретной дальнейшей цели. И ведь всё равно получается сущий, невыносимый бардак. Мире с его ракурса видно тысячу эту мелких движений, которыми Дэн совершенно без логических на то причин отзывается, весь изводится до невозможности, пытаясь хоть как-то, хоть чем-то обозначить своё существование, что ли, отблагодарить, сделать хоть что-то, за что на него обращают внимание — хер его знает. И то, что взгляд его примораживает — по факту не больше, чем фигура речи, потому что это не помогает, Денис всё равно развернут слишком… Вовне. К другим. К ним. А это вообще, абсолютно неправильная херня, в которой он абсолютно не виноват — просто вот так работает психика. Зато эти дерганья волей-неволей провоцируют другое — мягкое, влажное трение пальцев об края сомкнутых мышц. Мира эту пульсацию ловит, прислушивается к её хаотичном ритму и только приучает, если не мозг — то тело, кружит аккуратно, массирует, пока прислушивается к тому, как разно и одинаково одновременно срываются и сбиваются два дыхания — Маги, старательно борющегося со своей жадностью и желанием Дениса просто, кажется, сожрать целиком, и самого Сигитова, никак не могущего найти… Кажется, самого себя. Как себя при этом не чувствовать человеком, который совершает что-то как минимум… Принуждающее, фундаментально неправильное по отношению к другому — большой вопрос, но с этой ответственностью Мира разобраться в состоянии и сам, потому что по факту это не так и быть таким не может. — Ебнутый, да. Из-за тебя. Потому что н-на тебя смотрит и хочет. Маг? Мага хрипит что-то невнятное, но на призыв откликается — своим весом сбоку наваливается увереннее, оплетает Дениса одной рукой снова поперек туловища вместе с его же руками, почти коконом вокруг него собирается так, чтобы дёргаться вовсе было не надо — всё есть, всё рядом, всё тепло — вокруг. — Ты просто… Вот как ты на меня смотришь, тут то же самое. Ты… — Мага вовсе не бог красноречия, но он вытягивает шею, чтобы заглянуть Денису прямо в глаза и обратить всё внимание на себя, и старается. Старается объяснить, потому что точно так же, как Мира, отлично видит и чувствует это непонимание, эту растерянность. — Ты охуенный. Самый… Самый лучший для нас. И вообще не думай… Почему, тут никаких причин, просто… Он искренне пытается объяснить, как это чувствуется обычно. Потому что знает, лучше всех них, пожалуй, знает, как хорошо быть просто расслабленным в этом самом центре внимания. — Не думай, просто чувствуй, и бери. Тебе вообще всё можно. И ничего не делать тоже. Ты… Ты не должен пытаться на каждый жест дать ответ. А Мира в этот момент крепче сжимает бедро Дениса, останавливая любые попытки двинуться, и по-прежнему мокрыми пальцами толкается навстречу пульсации в самый правильный момент — когда мышцы чуть расслабляются. Едва ли даже на одну фалангу, всего одним пальцем, но вглубь, мягким круговым движением, оглаживающим чувствительные стеночки, чтобы дать понять — это не неприятно, не больно, не страшно, и расслабить ещё немного. Вот. Наверное, вот, что именно здесь ключевое в том самом непонимании ни окружающего, ни внутреннего мира и выпадении в ошибку 404. Мысль, которую можно вычленить из слов обоих и соединить воедино в одну относительно короткую фразу: «Ты можешь ничего не делать и все равно будешь лучший». Очень, очень странная вещь. Ведь вроде бы у Сигитова нет в биографии какого-то слишком сложного детства, рос в полной семье, младший ребенок, должен вроде бы как быть наоборот привыкшим к повышенному вниманию окружающих в свою сторону, но… Видимо где-то когда-то что-то всё же пошло не так, потому что… Несмотря на весь этот бэкграунд в воздухе висит не оформленная в конкретное осознание, но тем не менее плавающая где-то вокруг идея, которая ближе всего к чему-то вроде «я должен что-то делать, чтобы заслужить». Что именно заслужить — слишком эфемерно, чтобы сформулироваться хоть во что-то, но факт остается фактом. Нельзя просто расслабиться и плевать в потолок. Вот по факту. Вот этот СДВГшник внутренний блядский должен постоянно что-то делать. И в том числе — для того, чтобы это внимание было… объективным? — Ты просто себя со стороны не видел… Вроде бы как будто попытка отмахнуться, беззлобно огрызнуться, и в то же время комплимент Маге — все равно еще один способ как-то отвлечь запутывающееся еще больше прежнего подсознание, откликом которого на лице отражается морщинка, между бровей закладывающаяся. Вот что он сейчас должен делать, чтобы… послушаться? Как сделать то, что не понимаешь, как делается? Единственное, что приходит… даже не в голову, а скорее телу — нащупать то, что привычнее всего. Ближе, понятнее, что заземляет всегда и в любой ситуации. И если в обычной жизни, прилюдно даже, в практисе или на ланах можно воспользоваться тем, что о его тактильности знают вообще все, кто хоть раз видел драконов в обновленном составе, и лично для него — не зазорно и не «по-пидорски» привалиться к Халилову сзади и незаметно потянуть носом, втягивая в легкие узнаваемый даже во сне или бреду аромат, который неизменно действует лучше галоперидола в крови… То сейчас можно воспользоваться этим в полной мере. Руками потянуться к шее наваливающегося на него сбоку и сверху одновременно Магу, дернуть к себе, чтобы не одним носом — вообще всем лицом куда-то ему в шею, за ухо, туда, где запах родной ярче всего, если не считать нежную кожу между пахом и бедром, и… просто задышать. На полные легкие, шумно, будто пёс-брахицефал, на всю поднимающуюся и полностью раскрывающуюся грудную клетку на вдохе и с горячими и влажными выдохами, пока бедра действительно… почти, в меру неумеющей возможности замирают, прислушиваясь к непривычным ощущениям от пальцев, которые звучат пока странно, вообще не похоже на все более привычные ласки, но. совершенно точно не как-то дискомфортно. У Маги от этого жеста под рёбрами что-то натужно лопается. Это… Почти физически ощутимо какой-то слабой ноющей болью, от которой он, чувствительный всегда, во всём, отзывчивый и мягкий, как-то странно вздрагивает и кусает отчего-то немеющие губы. Пиздец. Сам, как собака — понимает и ощущает так много, что еле в себя уместить может, на неведомо откуда взявшийся разрыв аорты, а сказать ничего толком не может. Только подгребается неловко, упирается локтём куда-то над плечом Дениса и вжимает его к себя, оглаживает взмокший затылок, в кудрях пальцы запутывает, утыкается в макушку губами, пока шелестит убаюкивающе: — Хороший… Такой хороший, Дэн, самый… Замечательный. Ты же себя тоже со стороны не видел, а мы видим… Кому, как не Маге первым знать, насколько сильно у Дэна судорожное желание захватить всё сразу и не отдавать? Он ведь даже сейчас неожиданно вспоминает ужасно далёкий Берлин и то, как оголтело Денис пытался вцепиться и не отпустить. И всё, чего хочется — дать ему как можно больше, чтобы даже не думал, что это теоретически имеет шансы закончиться. Сильный, он у них ужасно сильный, непробиваемый, активный, сшибающий головой все препятствия, но даже этой голове иногда надо просто расслабиться и позволить окружить себя теплом, чтобы беспокоиться ни о чём не приходилось. И вся эта удушливыми волнами накатывающая нежность для Маги вроде бы привычна. Но сейчас она во сто крат ярче, сильнее, невыносимее, заставляет широкие плечи, руки, шею обнимать крепче, надёжнее. Кажется, она так сильна, что разобраться в её природе удаётся даже Мире. Хорошо, что Дэн тычется лицом в шею Халилова и просто не имеет возможности видеть его выражение лица, потому что там… Что-то сложное. Какой-то процесс осмысления, сквозь который приходится продираться наспех и по пути, и который отражается в морщинках, закладывающихся у глаз и между бровей. Мира идеально разбирается в Маге, но Денис — что-то абсолютно другое, новое, и обращаться с ним… Тоже нужно учиться. Но кто, если не он, держащий голову по-прежнему в холоде, с этим справится лучше всего? — Терпеть не надо, с-слышишь? Если скажешь, я остановлюсь. Ему не надо просить: Мага сам на автомате всего на какую-то краткую секунду отрывает руку, заглаживающую чужой затылок, чтобы сунуть её под подушку и запустить по постели маленький пластиковый тюбик с еле различимым звуком. И щелкнуть его крышкой у Миры выходит удивительно тихо: только руки от тела пропадают ненадолго, пока он ловко выдавливает вязкую жидкость на пальцы и согревает её, чтобы контраст температур не сбивал с толку так сильно. — Будет только х-хорошо. Тон не меняется. Мира — все ещё Мира, голос его твёрдый, ясный, непохожий на заполошный нежный шёпот Маги, но эта твёрдость сама по себе звучит уверенно и успокаивающе, заботливо так, как это может звучать только от Миры, с позиции того самого сдержанного старшего, внимательного к чужим потребностям без лишних, сбивающих с толку эмоций. Но даже оставаясь собой, он всё равно подбирает тот набор действий, который кажется ему уместным сейчас. Искренне, прекрасно осознавая, откуда берётся это собственное желание, и что его диктует какой-то комок чувств, завязывающийся не в ноющем паху даже, а в солнечном сплетении где-то. И вместо того, чтобы просто прикоснуться скользкими от смазки пальцами, снова удерживая бедро Дениса, он склоняется ниже и одним властным жестом протягивает свободную чистую руку под его поясницей. Выгибает его немного, и… В общем-то, обнимает, сжимая острую тазовую косточку, дополняя то тепло, которое идёт от Маги. Выдыхает куда-то в подрагивающие рефлекторно мышцы живота, почти касаясь кожи, ёмкое, обдуманное и так редко им произносимое вообще: — Обещаю. И не велит расслабляться, как можно было бы — сам чутко прислушивается к чужому шумному дыханию, ловит нужный такт, точно рассчитывает каждый жест, на протяжный выдох плавно толкается в расслабляющиеся мышцы всего одним пальцем, но до самой первой костяшки. В какую-то секунду у Дениса даже приоткрывается рот, чтобы… нет, это не назвать словом «огрызнуться», скорее отфыркнуться в ответ на все то, что заполошно наговаривают ему сразу два человека, согревая не только прикосновениями, но и дыханием и без того раскаленную до шипения кожу. Это что-то про внутреннее сопротивление. Про то самое «я, блять не целка шестнадцатилетняя, в конце концов», которое очень хочет сорваться, но… обрывается еще одним шумным и еще более громким, чем прежде, вздохом. А почему… нет? Нет, не в смысле, почему он не целка шестнадцатилетняя, потому что он перевалившийся на начало третьего десятка парень с активной личной жизнью. А почему его нельзя обнимать? Почему нельзя говорить что-то заботливое, и не только устами Маги, но и неожиданно, максимально непривычно мягким голосом, в котором будто бы согревается та самая фирменная ироничная холодинка? Разве это что-то неправильное? Разве чужая забота и ее принятие — это обязательно тычок в какую-то собственную слабость? Никто не бросает ему вызов, ему просто хотят сделать хорошо. И не ради чего-то, а… просто. Господи, такое банальное слово, но отчего-то сложнее всего укладывающееся в мозг. Но именно в тот самый момент, когда оно все же проникает, находит себе место, начиная плавно в нем гнездиться, выдох выходит сам собой. Глубокий и долгий, будто у сдувающейся рыбки-ежа, превращающейся из большого колючего шара в что-то гораздо более мирное и невинное для всех окружающих. И на этом самом выдохе тело… не пронзает даже, это слишком резкое и острое слово. Наполняет, вот, именно наполняет какое-то новое ощущение, которое встречает новый, глубокий, шумный, но уже не такой заполошный вдох, с которым широко распахнутые губы вжимаются в жилистую золотистую шею, и мозг… наконец начинает анализировать ощущения. Слышать отклик своего тела и понимать его, а не просто посылать бесконтрольные электрические импульсы во все конечности. Это не больно. Пока — от слова совсем. Это непривычно, немного странно в своих ассоциациях первичных, но чем дольше тело ощущает эту заполненность, тем больше проникается разницей и отметает их, ощущая саму по себе, без каких-то нелицеприятных параллелей. И это… — …Хорошо. Хорошо — не в смысле «да, согласен», а в смысле что это реально ощущается хорошо. Пока не классно, круто и со звездочками из глаз, но вот так спокойно и доверчиво хорошо. — Умница, — откликается Мира эхом. Будь он ещё хотя бы немного глубже вовлечен в процесс эмоционально, то, наверное, выдохнул бы облегченно, расправляя до предела напряжённые плечи, но пока… Пока, как и почти всегда, он не думает о себе, о своих чувствах, вообще отвлекается от существования себя как человека и вслушивается в другого, того, кому… Не просто нужна, нет, кому хочется отдать всю имеющуюся заботу. Она у Миры — в уверенных, осторожных, совершенно ненавязчивых, мягких движениях. Нет никакого ожидаемого, возможно, такого вроде бы классического движения вперёд, назад, сейчас не надо — только пульсирующие мышцы подушечка пальца оглаживает изнутри. А ещё — забота в том, как одобряюще, подбадривающе, как-то удивительно знакомо и иронично, если жест вообще таким может быть, он прикусывает тонкую кожу где-то внизу живота. Это даже странно. То, как волнами меняется собственное отношение к Денису. Мира ведь… Всерьёз же почти испытал этот автоматический, подсознательный страх перед ним, ту эмоцию, которую даже Мага никогда вживую не видел. На секунду подумал, что этот человек для него может быть опасным и неконтролируемым. А сейчас вот он — сам доверчивый, нежный совсем, спокойный настолько, что если и страшно, то только это спокойствие спугнуть неверным движением. Но эти мысли — на потом, на обдумывание, сейчас же… Для всего остального есть Мага. Вот он — да, он, чувствующий кожей всё, что с Дэном происходит, знающий, каково это, выдыхает вместе с ним шумно и особенно крепко прижимается губами к макушке, пропуская чужую дрожь через себя и дополняя её собственным пульсом, слышимо, ощутимо колотящимся во всём теле. Оглаживает, как может, и шею, и ключицы, с силой и жадно, не жалея кожу, стремясь показать, насколько сильны все те чувства, что внутри есть, но ни в одном этом прикосновении нет какой-то покровительственности, Мире свойственной. Только ласка, восхищение Денисом, которое в одном себе носить невозможно. Он подхватывает немногословного, сверхсосредоточенного Миру: — Молодец, просто молодец. Так давно тебя хотел таким видеть… Такой мягкий, открытый, мой… Наш… Ты бы только знал, какой, самый… Нужный. Из всего словарного запаса Мага почему-то вытаскивает именно это. И не боится говорить за двоих, сейчас, тогда, когда это нужно, пытаясь хоть так, криво и косо своим дурацким языком донести: Денис нужный просто по факту своего существования. Им обоим. И в том числе тогда, когда не делает для этого вообще ничего, только дышит глубоко, слушает себя и позволяет быть с собой рядом. Мира в этот же момент аккуратно подворачивает ладонь. Точно знает, что делает, но всё равно немного… Ищет, подбирает идеальный угол, чтобы одним плавным, точным движением даже не надавить — огладить маленькое уплотнение и действительно показать, что всё это может быть не просто терпимым, относительно комфортным, но и чем-то по-настоящему приносящим удовольствие. Слова в какой-то момент, кажется, просто перестают существовать по отдельности и сливаются в один сплошной поток чего-то… Невыносимо уютного. Такого мягкого и отбивающего всякое желание дёргаться, пытаться нащупать что-то более привычное в этой неестественной для психики расстановке, испытывать тот самый тремор, с которого всё начиналось. Как в детстве, когда вокруг выясняют отношения родители, истерит о чём-то своём, женском сестра, а ты просто ставишь несколько стульев, укрываешь их одеялами, берёшь побольше подушек — и ты в домике. Своём собственном, где уютно, спокойно и максимально безопасно. Наверное, это слишком странное сравнение для той ситуации, когда в твоей заднице что-то инородное, тем более — чужой мужской палец, но это… Ощущается именно так. И вот это — то самое расслабление. Не физическое, а как будто больше моральное, но затрагивающее абсолютно всё тело прокатывающейся волной, которую, вполне вероятно, могут почувствовать все трое. — Ты просто давно мог сказать, что хочешь меня трахнуть. И вот это — уже не защитная реакция, как практически всё, что Дэн говорил до этого. Это… Наоборот что-то искренне лёгкое, такое, как воздушный шарик, надувающийся в груди и выходящий вместе со словами и расплывающейся на губах улыбкой, с которой больше нет нужды пытаться надышаться Магой, будто того веселящего газа, которым дышал, и без того полные лёгкие и теперь можно совсем немного отстраниться, заглядывая ему в глаза… И не скрывая позволить увидеть реакцию на то, что делает там, ниже на полметра Мира. То, от чего… Даже не стон какой-то особо вычурный срывается, а какой-то мучительно нелепый ойкающий звук, зрачки резко и вне всякой связи с каким-то освещением расширяются и глаза округляются, пропуская несколько быстрых хлопков ресницами. Мага отвечает на это удивление, иначе не сказать, улыбкой самой ласковой, светлой и лукавой изо всех, на какие только вообще способен. Это удивительно. Оказывается, вот так тоже может быть: сердце под рёбрами стучит, срывается в своём ритме, гудит, вибрирует и делает ещё тысячу несвойственных ему вещей просто в ответ на… Чистую, неподдельную реакцию, которая происходит от действий, не принадлежащих даже ему самому. — Вот так… Мира такое руками своими творит, — выдыхает и чуточку весело, и успокаивающе, собственным примером показывая, что это нормально. Что вообще всё хорошо, и то, что хорошо так, — невозможная, дурацкая, но всё же существующая тавтология, — это тоже хорошо. Нежности не просто много — её некуда девать. И она, благодарная, огромная, всеобъемлющая, сразу для двоих: для Дениса, который доверяется беззаветно, и для Миры, который… Наверное, пока что только Мага может это сформулировать: который позволяет себе искренне хотеть стараться. Вот так сложносочиненно и вычурно. Но он видит и понимает, настолько, насколько Мира сам позволяет ему и, может быть, самую чуточку больше: им обоим непросто, и всё-таки… Они здесь. Здесь, где в ответ на звонкое ойканье даже Мира выдыхает удовлетворённо, понимая, что ему удаётся делать всё правильно. Сказал бы кто ему, Маге, разлива того самого удушающе чёрного лета, прошедшего совсем недавно, что в конечном итоге всё станет таким — он бы не поверил. Страшно и больно было представить, что он вынуждает, выкручивает двум важнейшим в жизни людям руки ради того, чтобы у него было всё. А теперь… Теперь это как будто бы ещё одно подтверждение того, что все чувства и эмоции, какими бы разными и странными они не были, они делят на троих. Вместе. — И, между прочим, не просто трахнуть, а в первую очередь просто тебя. Всего, — не ворчит даже, больше так же бездумно отзывается, потому что голос сейчас важнее чем то, что именно он говорит. И прикосновения. Прикосновения — тоже важнее, и раз Денис открывается ему снова, больше не прячет лицо в шее, то можно склониться к нему ближе. Задеть губами щеку, кончик носа, не разрывая контакта взглядов, мягко, ненавязчиво, не имея цели отвлечь — только дополнить, мазнуть по краешку рта. — И в-во вторую — трахнуть, — намеренно меланхолично, размеренно отзывается Мира, который даже в такой ситуации не может не. Тем более, когда болтовня делает всё проще. Встраивается в эту, именно им идеально подходящую атмосферу. И расслабляет: невозможно не почувствовать, насколько расслабляет именно Дениса, а это буквально всё, чего Мира от него сейчас хочет, поэтому и никаких просьб, команд больше не следует. Только новое прикосновение к этой точке, постепенно становящейся более чувствительной, более долгое, сильное, и аккуратное, ловкое движение, с которым пальцев внутри оказывается сразу два — до лёгкого натяжения, но совершенно точно не до явственной боли, от которой должны отвлекать другие ощущения. — Н-но не скажу, что м-могу Магу осуждать, — поддаваясь этому общему мягкому бездумию, выдыхает Мира разве что чуть натужнее и тяжелее от привычного — иначе не выходит даже при всей сдержанности от того, какой Денис горячий, обжигающе тесный и шелковый внутри. — Потому что тоже хотел меня трахнуть? А вот здесь голос чуточку меняется. Вроде бы совсем немного, но и в нём, и во взгляде, на секунду буквально переметывающемся от Маги туда, вниз, к этому по-прежнему пронзительному, но гораздо более тёплому, что ли, чем обычно, появляется снова та… Лукавая искра, которую Мира уже сегодня видел. Только в этот раз гораздо более мягкая, провоцирующая не до треска льда, из которого сделан этот невидимый кокон, а лишь до тончайшей пленки влаги на нём, как на айсберге от тёплого солнечного света. Хотя это всё же провокация. Совсем лёгкая и ненавязчивая, но как будто бы прощупывающая почву, так легко и наивно, почти невинно пытающаяся разговорить Миру о чем-то личном, хоть это и происходит скорее на бессознательном уровне, пока сознательный просто несёт всё, что лезет на язык, полностью выполняя то, о чем ему говорили — расслабиться и ни о чем не думать, делать то, что хочется телу и наслаждаться моментом. Телу, которое вообще, кажется, не сразу соображает, что что-то изменилось. А когда по нервным окончаниям это все же доходит до успешно потекшего мозга — глаза округляются еще сильнее, потому что это… неожиданно. В лучшем смысле слова неожиданно. Почему-то какие-то стереотипные мысли в подсознании все равно ждут какого-то подвоха — мол, один, ладно, жить можно, но дальше же должно начаться что-то, чего так боятся и многие девчонки, и парни подавно. Но этого… снова не происходит? Да, ощущения меняются, но от этого они все еще не становятся дискомфортными. Просто этого чувства заполненности становится больше, оно становится ярче — но не резко и в тот момент, когда второй палец оказывается внутри, а плавно и именно по мере того, как мозг фокусирует на этом внимание, будто кто-то неторопливо выкручивает диммер, повышающий чувствительность тех нервных окончаний, с которыми Денис раньше не был знаком вовсе. И это… Любопытно? Да, вот оно — это любопытно. То чувство, которое двигает Денисом Сигитовым по жизни в самые лучшие ее моменты помимо каких-то не поддающихся сентиментальным описаниям теплых эмоций. И которое снова само с языка срывает одно короткое и как будто совсем чуточку удивленное для самого себя: — Хочу еще. Есть тысяча и один вариант того, как Мире ответить. Съязвить, слиться с вопроса, замкнуться немного, подменить слова действиями — вот просто ответить на это отдающее попыткой адаптироваться, заинтересованное «хочу» тем самым единственно-верным образом, дать больше, и никакие вопросы Дениса больше волновать не будут. Но это не то, чтобы некрасиво — невозможно, будучи погружённым в другого человека… Физически, и эмоционально тоже, оставаться привычно холодным и равнодушным. И нет толком никакого желания. — Хочешь — по-получишь. Не торопись. А я… Он по-прежнему вдумчив, аккуратен, и всё больше сосредоточен на том, чтобы шаг за шагом проминать, расслаблять, приучать мышцы к такому совершенно новому для них… Способу взаимодействия. Пальцы чуть хлюпают влажно, аккуратно сгибаются внутри, надавливают на нежные стенки, движутся, ещё толком не выбирая никакого конкретного ритма. А Мира подбирает слова, чтобы верным образом откликнуться на эту провокацию. Важно одно: он не проговаривается. Вот тогда, когда говорит о том, что не в состоянии осуждать Магу, это… Не нелепость, вылетающая случайно и бесконтрольно, это что-то, за что он заранее готов отвечать. Чёрт его знает, почему и зачем, но как-то глупо делать всё для того, чтобы мелкий получил максимум удовольствия, и строить из себя невинность — мол, нет, конечно. Не хочу. Для других стараюсь, а потом сразу на фонтане зачиллюсь. Но и вспоминая всё то, что между ними двумя случилось и осталось вне поля зрения Маги, так просто отвечать тоже не хочется. Прошиб ведь. Действительно прошиб, задел что-то внутри своими доминантными замашками, а теперь так спокойно и мягко, почти как ласковый ребёнок себя доверяет. Это какой-то мост. Они его строят. И Мира кладёт кирпичи со своей стороны, ещё не уверенный в том, что оно того стоит, но решающийся на то, чтобы глянуть, получится ли в каком-то неопределённом необозримом будущем сделать из этого что-то стоящее или нет. — Хотел. Ты думаешь, т-тебя в зд-дравом уме можно не хотеть? И хочу. Охуенно трахать хочу. Под недоумевающим взглядом Маги Мира ухмыляется широко, лукаво, со всей своей ядовитостью. И не удивительно, что у Халилова взгляд такой: он ведь не слышал и не знает, что Мира точно в тон провоцируя, повторяет чужие слова. Только вопросов не задаёт: всё ещё уверен, что не должен сюда лезть, и только смотрит, смотрит бесконечно пристально на весь творящийся бардак. И понимает, что немножко головой ёбается, не дышит даже сам почти, выдавая какой-то неопределённый звук, когда видит, как Мира следом же за своими словами решает, наконец, что вот теперь — можно, и особенно медленно, на плавном движении внутрь добавляет третий палец, почти сразу коротким жестом вдавливая подушечки в чувствительную железу и не отрывая цепкого, следящего за каждой переменой эмоций взгляда от лица Дениса. — Ты всего хочешь охуенно? Искра во взгляде, совсем слегка трогавшая его мягким лукавым сиянием, становится ярче, будто кто-то подливает розжига на плавно тлеющие в костре угли. Хотя почему кто-то? Один конкретный человек, который умудряется не только физически, но и морально цеплять в нём что-то, от чего по нервам пробивает электрическими разрядами большего напряжения. Тем, чего Мага пока не понимает, от чего навостряет уши в недоумении и выглядит в этом немом «а что здесь вообще происходит» настолько забавно, что и улыбка, всё ещё поднимающая уголки губ, расплывается шире, оставляет ямочки на щеках. Зацепило. Такая маленькая, но важная и очень удовлетворенная галочка где-то в подсознании. А возможно даже и не одна, потому что в одном этом слове гораздо больше, чем, по идее, одно слово должно передавать. С одной стороны, это про отношение Миры в целом. Он не врёт — здесь не нужно быть великим эмпатом, чтобы это почувствовать и в этом убедиться. Он действительно хочет, искренне, каким бы холодным ни пытался выглядеть, и это — уже гораздо больше, чем то, на что можно было надеяться, когда всё только начиналось, когда просто терпимости к тому, что им придётся существовать рядом не только на буткемпе, но и в постели Маги было уже достаточно. С другой стороны, это про то, что его цепануло именно это. Это слово, эта фраза, а значит он хочет… Этого? Не трахнуть его, а оказаться тем, кого охуенно оттрахает Денис Сигитов? Причём именно так, как это подавалось, а не так, как это делает Мага. Именно оттрахает, а не позволит воспользоваться его членом для удовлетворения себя на беспрекословных условиях всегда диктующего их Колпакова. И это… Это очень любопытно. Но что с этим делать, решать в любом случае позже, а не сейчас, когда… Когда становится еще больше. Когда упустить момент теперь уже физически сложно, и когда давление на мышцы тугие становится критическим — на грани напряжения, которое вот вот должно испортить картину вынужденным дискомфортом, но… исчезает в последний момент, когда невероятно, без сомнения, умелые пальцы сразу находят то место, чувствительность которого благодаря этому самому невидимому диммеру доходит до той степени, что зрачки уже не расширяются, потому что дальше некуда — а просто идут какой-то мелкой дрожью, вибрацией в такт нервным импульсам, прошивающим оттуда напрямую в мозг, а из груди напрямую рвется громкий и уже гораздо более похожий на что-то чувственное, а не просто неловкое, скулеж, заставляющий самого Дэна вздрагивать от неожиданности. На счастье Миры, этот скулёж значит одно: сознательные разговоры теряют всякий смысл. И можно только обтекаемо откликнуться с той же усмешкой: — Не охуенно мне и н-не нужно. Мимо него проходит то, к а к точно Денис его услышал. На взгляд разумного, рационального начала всё справедливо: как атаковали его самого, так отвечает, парирует, пусть и с задержкой, он сам, и как будто бы ни о каких скрытых желаниях нет идёт речи — просто обмен взаимными укусами, не несущий смысла. А уж что там, в подсознательном, на самом деле заставило это ляпнуть — вопрос неизученный и не требующий изучения, Мира уверен в том, что он… Точно знает, чего хочет и в каком виде. Никто, берущий инициативу в свои руки, в этот список просто не входит. Правильно — так. Как сейчас. Правильно вслушиваться в этот уже более чистый стон, в мелкую дрожь, волной разбегающуюся по телу, продолжать неумолимо, но бережно разогревать, растягивать, приучать впервые ощущающие подобное воздействие извне мышцы, доказывать и показывать, что так — хорошо. Не через какую-то терпежку, не через страх, не через мучительную и неловкую вынужденность или какой-то стыд — а через мягкое удовольствие, которое он сам тщательно контролирует, чтобы не перегрузить, не дать раньше времени больше, чем можно обработать, принять и уложить в себе. Но и жадности в этом никакой нет. Просто это не сухая подготовка только ради чего-то большего — скорее возможность раскрыть для Дениса его самого, весь спектр чувственности, познакомить с тем, как ещё может быть. И эта плавность, прерываемая ещё и собственным еле слышным от напряжения дыханием, и Магиным сорванным, шумным, хрипловатым, каким-то образом попадающим точно в такт сдержанным и просчитанным до каждого миллиметра толчкам, позволяет в правильный момент, в тот, в котором поддающиеся размеренно мышцы сами по себе начинают пульсировать ритмичнее и теперь уже тянуть в себя, просить о большем, добавить четвертый палец. Маге нелегко — это видно. Зрачки, мечущиеся с лица Дениса туда, вниз, руки, хаотично сгребающие его к себе ближе, скребущие раскаленную бронзовую кожу, стискивающие тело в руках, губы, ищущие, куда теснее прижаться — его всё выдаёт вместе с этой жадностью, но, кажется… Кажется, что он ухитряется пропускать все чужие ощущения через себя, и на этом только и держится. Да и Мире, который не выдерживает, и все же склоняется к разведенным бёдрам с ощутимыми, не болезненными, но явственными поцелуями-укусами, ничерта не проще, просто сдерживается лучше. Но всё их внимание всё равно устремлено в одну точку, пересекается на Денисе, и никакой спешки нет — всё так медленно и бережно, как только телу это нужно, без лишнего сейчас желания раздразнить, распалить, только дать столько, сколько требуется. Видимо, слишком идеально выверенно «столько, сколько требуется». Потому что Дэн реально… как-то даже теряет момент, в который перестает разъебываться в непонимании под прицелом двух взглядов, в которой это внимание повышенное перестает доставлять… нет, не дискомфорт конечно, скорее какую-то подрагивающую между ребер неловкость. Просто это ощущение слишком плавно и незаметно растворяется в тот момент, когда Денис неосознанно следует указаниям и они приносят свои плоды. Когда фокус внимания начинает смещаться с внешнего мира, в котором слишком много этих взглядов и прикосновений, целиком и полностью на него, для него и больше никого другого, к внутреннему, к собственным ощущениям, которых становится все больше, все ярче, сильнее, а то, что за всем этим наблюдает целых два взгляда становится уже как-то… даже не неважно, нет, скорее это перестает вызывать всю ту неловкость и лишь окутывает каким-то теплым одеялом, в котором, кажется, можно было бы наконец начать понимать Магу, если бы соображалка работала бы чуточку лучше. А еще начинает смещаться фокус желания. Точнее — все предшествующее время его… толком нет вообще. Только одно абсолютное, стопроцентное доверие по отношению к чужим действиям — но ничего собственного кроме того одинокого короткого «хочу еще», которое наконец начинает разрастаться, расширяться и обретать более конкретные формы. Наконец появляется зачаточное понимание, что значит — хотеть кого-то… в этом самом смысле. Не в привычном, когда хочется подгрести под себя и забрать себе целиком и полностью, войти и затрахать до звездочек из глаз, а наоборот — когда хочется… в себя, хочется этой обратной близости и, черт возьми, чтобы вот те самые тянущие ощущения заполненности, которые постепенно раскрываются с каждым глубоким вдохом, были вызваны… не техничными пальцами. И это осознание снова отражается в меняющемся, округляющемся взгляде, в напряженно навостряющихся ушах и раздувающихся ноздрях и бессознательной попытке приподняться на локтях, чтобы лучше видеть и один, и другой взгляд, между которыми пытается переметнуться его собственный. — Я это… Ну… Хочу? Мага и Мира реагируют привычно. Привычно, синхронно и так, как будто в этот момент разделяют один мозг на двоих: обмениваются прямыми взглядами, обращают внимание друг на друга, на мгновение отрывая его буквально с мясом от Дениса, оценивают состояния, наверное… Даже обмениваются мыслями, которые нет смысла озвучивать. Всё хорошо. Всё просто отлично, правильно — они справляются. Денис приходит к пониманию того, что ему нужно больше, сам, и лёгкое сомнение, что ли, или удивление — оно больше про то, как это вообще может происходить. Но вот теперь в комнате немо повисает вопрос о том, что… Не менее правильным будет делать дальше. Мира смотрит, как Мага автоматически чуть ли не до хруста в крепких Денисовых рёбрах сжимает руки. Как весь подрагивает от вроде бы поставленного на паузу, но полыхающего огнём обжигающим, испепеляющим буквально возбуждения. И смотрит на Дэна, который… Разнежен и мягок до предела. Такое состояние не кажется верным сбивать, это… Это просто не для первого раза, когда нужно дать прочувствовать, привыкнуть, понять, услышать себя и услышать, чего просит тело. Каково телу с этими ощущениями. С другой стороны — это ведь они. Мага и Денис, вот эта их особенная, исключительная связь, которая привела их всех втроём в эту точку, где каждый из них находит какой-то баланс. Ищет, по крайней мере. И ответов в глазах у Халилова нет совсем, только какая-то мягкая, просительная доверчивость: Мага хочет, чтобы Мира принял решение сам, и даже больше — принял его за него, потому что сам прекрасно знает, что ему только дай — он Дениса собой сметёт даже не грубостью, а неуёмной, жадной порывистой своей ласковостью, пусть даже изо всех возможных сил будет стараться быть сдержанным. А спрашивать у Дениса… Что, прямо брать и спрашивать, мол, давай, выбирай, кто тебя первым трахать будет? Не ответит. И не потому, что не захочет, не сможет, наверное, даже толком. Нечего от него требовать: он послушный, нежный совсем сейчас, к себе наконец-то чутко прислушивающийся, и лишний раз смущать таким… Неоднозначным вбросом просто нельзя. Мира кивает сам себе еле заметно. Освобождает от себя мягко, перепачканные смазкой пальцы хлюпают влажновато, оставляя за собой явственное ощущение пустоты и недостаточности. И как-то оба они, вместе с Магой, тянутся к Денису чуть ближе. Мага в кудри влажные вплетается, чуть потягивает осторожно наверх, обнимает, кажется, каким-то чудом ещё крепче — но тоже не то сам в Дениса вжаться пытается, не то в себя его вжать, чтобы любую эмоцию раньше, чем она будет отражена на лице или в голосе, телом почувствовать, Мира на вытянутой руке ненавязчиво накрывает собой, а чистой ладонью оглаживает всё от бедра до самых ключиц и прохладными подушечками накрывает щеку. Вот сейчас — никаких шуток. Никакой язвительности, никакого лукавства, но и… Тем самым теплом, которое отличает Халилова, это назвать сложно: в глазах Мириных что-то прохладное, удивительно твёрдое, надежное, непоколебимо вселяющее уверенность в собственной силе стоит. Стоит и просвечивает Дениса, как под рентгеном, хотя привычных внимательных морщинок в уголках нет. — Р-разрешишь мне быть первым? Он не объясняет, почему. Одного звучания вопроса достаточно, чтобы было понятно — они обо всём позаботятся, просто не задать этот вопрос, не удостовериться, что Денису будет правильно с этим, нельзя. И лишнее тому подтверждение — Мага, который инстинктивно дёргает подбородком в каком-то согласном кивке и льнёт теснее, старательно сдерживая и свои заполошные объяснения в том, что не удержится и сорвётся — слишком нужно, слишком чувствительный, слишком не умеющий и, кажется, никогда толком не желавший учиться себя контролировать, когда контроля хватает во всех других сферах жизни помимо… Постели и искренней близости, где врать не в состоянии. Бам. Как же мучительно интересно, что в данный момент происходит в голове у Дениса. В тот самый, в который он практически отчетливо слышит один конкретный щелчок, который практически любой замахивающийся на психологию человек мог бы интерпретировать как инфантильность, а точнее — инфантильное поведение от противного, где ребенок может стоять на перекрестке и не знать куда пойти до последнего, но стоит сказать — пойдем направо, как он тут же гордо задерет маленький курносый носик и пошлепает налево. Но… Блять, все не так просто. Но что-то от этого здесь всё-таки есть. В этом мечущимся между двумя взглядами вопросе действительно ведь есть абсолютное непонимание собственного желания в конкретике и попытка переметнуть стрелки на них, чтобы сами решали, как будет лучше, правильнее и весь прочий набор, за который обычно в их ебанутом трио отвечает Мирослав Колпаков. Но вот как только где-то на уровне их мысленных диалогов решение приходит и озвучивается, как только звучит этот максимально деликатный вопрос… Вместе с тем самым щелчком приходит отчетливое понимание. Как будто кто-то просто снимает какой-то внутренний барьер, разделяющий между собой части мыслительных процессов, сознательного и бессознательного, еще хер знает чего и… Даже губы как будто бы нервно поджимаются в осознании — он не хочет. Не в смысле вообще не хочет, не в смысле не хочет Миру, а не хочет так. Даже кажется приходит понимание, почему они приходят к такому решению, и хер с ним, что все эти компромиссы они умудряются уложить в одну единственную переглядку без единого слова вслух. Мира — ответственный. Мира может себя контролировать. Мира может сделать все правильно. Так, как в каком-то идеальном сферическом вакууме должно быть в первый раз, каким, прости господи, должен быть правильный первый анал. Как будто дай ему волю — он еще в голове у себя секунды посчитает, за сколько нужно в первый раз войти, на сколько нужно замереть, прежде чем начать двигаться. А он… он так не хочет. Кажется, Денис здесь — вообще последний человек, которому нужно как правильно. И как бы он тут сейчас ни учился расслабляться, переключать внимание, еще каким-то новым для себя премудростям… Вопреки, а не благодаря — это все еще его девиз и смысл жизни. Потому что так у него получается лучше. И что-то внутри червячком зудящее под ребрами говорит — и здесь так будет лучше. Именно поэтому подбородок едва заметно дергается из стороны в сторону, потому что полностью отрицательно помотать головой не позволяют какие-то жалкие зачатки совести, а следом резко запрокидывается вверх, туда, где Мага, принимающий волевое решение уступить место другому и оставляющий почти болезненно щемящее ощущение примерно в тех же краях, где обитается тот несчастный червячок, к которому руки тянутся сами собой и вот сейчас едва ли не впервые за этот вечер в буквальном смысле слова впиваются в спину, в лопатки, плотной золотистой кожей обтянутые с такой силой, как… как в самый первый раз, тогда, в Берлине, на той самой мокрой и холодной траве, где ими обоими руководило нечто другое, страх, что все это может закончиться раз и навсегда, которого сейчас не может быть и в помине, но с той же силы жадностью и… необходимостью. Почувствовать. Именно его. Именно здесь и сейчас. Чёрт его знает, как это работает — Мага не умеет читать мысли, совсем, совсем не умеет так легко понимать, что творится в чужой голове, но переводить с языка жестов, считывать проявленные реакции у него выходит удивительно легко. А ещё он вспоминает. Сразу же, как только будто бы до красна раскалённые пальцы стискиваются почти умоляюще на лопатках, автоматически, машинально почти вспоминает яркими картинками тот самый вечер. И понимает, почти мгновенно понимает, чего Денис хочет, как ему нужно. Лишних слов вообще не нужно, чтобы понять, о чём он, и от этого внутри что-то ужасно ныть, хрустеть и плавиться одновременно начинает — что-то особенное, разрывающе личное, интимное в самом далёком от обычной физической близости смысле. Когда-то, кажется, ужасно давно всё так и началось. С отчаянной необходимости. Теперь она выросла, окрепла, утвердилась в своих правах — страх того, что всё кончится единомоментно, пропал, но жажда друг до друга не делась никуда. И чувств в Маге к Денису, невысказанных, неоформленных ни в какие ещё лишние для них слова, много так, что даже губы немеют и мелко подрагивают в ответ на эту просьбу. — Мир?.. Мага звучит… Как-то неожиданно растерянно и неуверенно, когда переводит взгляд с одного лица на другое. Ему боязно. Совсем немного, и всё-таки боязно за то, что может как-то навредить. Ведь в конце концов он совсем не так часто делает такие вещи, у него всегда есть Мира, который родился, кажется, с пониманием того, в каком темпе, как глубоко и под каким углом правильно его брать, чтобы получить максимум удовольствия, а сейчас… У него ведь нет никакого другого опыта. Не то, чтобы Мага комплексует или боится разочаровать собой, но что-то такое, кажется, какой-то странноватой дрожью рёбра прихватывает. И он оборачивается на Миру вовсе не за тем, чтобы убедиться, что он не обижен, а… За чем-то другим, что ему всегда нужно от Миры. Но встречает только не меняющийся в своём сосредоточенном спокойствии взгляд. Мире не обидно. Упаси Господь, это было бы даже странно. Все, чего он хочет — это в первый раз Дениса не напугать, не сделать больно, сделать всё правильно, но его чувства и желания сейчас первостепенны. И если для него правильно так, а руки, чуть ли не до бела сжимающиеся на Магиной спине и каким-то удивительным образом напоминающие Мире о том, насколько они все втроём связаны, врать не могут, то… Значит, так. И самое важное, что он может сделать — позаботиться о том, чтобы его желания были выполнены в идеальном виде, даже если… Даже если это значит доверить Дениса Маге. Вот такой неожиданный парадокс прошибает мозг, а оттуда — до поясницы через все внутренности острой молнией. В какой-то невероятно смешной, забавный для стороннего наблюдателя момент Мира совершенно проморгал то, как неожиданно, в еле заметных мелочах начал беспокоиться об этом. О Денисе. А сейчас ударяется в то, что ему нужно приложить усилие, чтобы доверить его — подумать только, кому? — Маге. Последнему человеку, в ком следует сомневаться в таких вопросах. Это всё и определяет. Вместо ответа на незаданный, даже, — Мира знает это лучше Маги, — несформулированный в голове вопрос случается только жест навстречу. Рука, оглаживающая щеку Дениса, смещается на другую, нежную, шелковую буквально, золотистую, такую холёную, и касается ободряюще костяшками. Мира к Маге тянется, склоняется и целует, невольно задевая грудной клеткой рёбра Сигитова. Выдыхает коротко, раскрытой ладонью проходится от плеча до поясницы, чуть сжимая кожу, заземляет Магу, приводит в чувство нервную систему. И так же ловко откатывается в сторону, на бок, рядом с Денисом с коротким: — Давайте. Не н-надумывай себе. А Мага надумывает. По нему видно легко этот короткий, стремительный процесс надумывания, но ему слишком надо, не меньше, чем Денису, и эта короткая борьба с собственной неуверенностью и стыдом за свою вечную жадность проходит почти бескровно. Он только улыбается легонько уже Сигитову, словно немного стесняется, и поспешным, торопливым жестом выворачивается, чтобы содрать с себя уже сто лет как лишние штаны так одновременно ловко и нелепо, что это просто не может сочетаться в одном человеке. — Я... Осторожно, ладно? Иди, иди сюда... Голосом шелестит почти как Дэн в их первый раз — то ли заранее извиняясь, то ли уже за то, как руки мелко подрагивают. Тоже ведь понимает, что сейчас и Мира с собой договаривается, и Денис, главное, Денис доверяет ему такому себя. Но остановиться невозможно, и время, за которое он отбрасывает мешающуюся тряпку — это какие-то ничтожные кусочки секунд, а следом... Следом — всё. Мага, они с Денисом во всей красе: он, обнаженный, со своей чуть влажноватой чудовищно тёплой кожей тяжело накрывает собой Дениса, буквально распластывая под собой и вынуждая чуть разгибать колени, сжимать их уже вокруг себя. Окутывает собой. Тело к телу, рёбра к рёбрам, до боли напряжённым членом — в бархатистость кожи в паху, даже лбом упирается в чужой лоб, в глаза выученные заглядывает так удивительно преданно и бесконечно, в не меняющейся своей нежной манере ласково. — Ты... Ты скажи только, если что, окей? Я сразу остановлюсь, просто... И от бессилия что-либо выразить, жмётся губами к краешку рта Дениса, бёдрами ведёт, чтобы плотнее, чтобы хотя бы так дать ощутить и привыкнуть к тому, как совершенно мокрая головка прижимается к расслабленным мышцам. Наверное, где-то внутри Дениса есть какая-то огромная емкость. Такая, размером с железнодорожную цистерну, только сжатая силами какой-то магии, как Черная жемчужина, засунутая в бутылку. Емкость с доверием. Потому что в том месте, где каждый из этих парней на букву М… может не восхищается, но точно испытывает какие-то собственные эмоции по поводу его доверия, он… не ощущает это как чувство вовсе. Это — нечто настолько само собой разумеющееся, что вот тут вообще ни единого, ни секундного когнитивного диссонанса быть не может. И на самом деле, ему вообще бриллиантово похуй, если это будет как-то дискомфортно или даже больно. Вот сейчас эта мысль догоняет по крайней мере подсознание окончательно. Все, что было изначально, тот тремор невнятный просто испаряется легким дымком осознания, что все это… было просто каким-то навязанным стереотипом, от которого в нем самом нет вообще ничего личного. То, что это все не про унижение — это и так было очевидно, но то, что это и не про боль какую-то. Блять, он же Денис Сигитов, человек, который ее боится в последнюю очередь. Скорее… он просто не понимал, как это. Про что это, как этого можно хотеть, как это должно ощущаться. А сейчас — понимает. Понимает, что дело вообще не в заднице и члене, а в каком-то внутреннем посыле, который догоняет его сейчас и накрывает так сильно, будто только что стоял и фоткался с солнышком на руке, и тут сверху на голову обрушивается самое настоящее цунами. И пусть оно эмоциональное, а не физическое, но для него лично это даже, пожалуй, сильнее. Настолько сильнее, что в какую-то секунду невольно кажется, что откуда-то тянет прохладным влажным ночным ветерком, а где-то над ухом шелестят листья. Мог ли он подумать тогда, несколько месяцев назад, что все закончится… вот так? Не сломанным носом, не каким-то ядовитым презрением с билетом в один конец в любой другой снгшный коллектив в лучшем случае, не даже попыткой обоюдной сделать вид, что ничего не произошло, а… Этим жарким до проступающей на висках влаги объятием кожей к коже обнаженной, влажностью хлюпающей между его собственных ног и невыносимым желанием не просто пойти дальше, чем просто в мокрый поцелуй на такой же мокрой траве, а ощутить эту близость в себе? Самоотверженно, безбашенно и доверчиво на все двести процентов, вот теперь — точно без малейшей дрожи сомнения или страха какого-то перворазного в коленках, наоборот — лишь с легкой болью в мышцах, которые стискивают чужое, нужное до одури тело всеми четырьмя конечностями до розоватых царапок от срезанных под корень ногтей на золотистой спине. — Заткнись. Короткое, емкое и единственное, прежде чем губами в губы чужие вжаться в точности так же, как тогда. Раскрыто, глубоко, мокро… и приглашающе. Во всех смыслах. Мага затыкается. С чем-то таким… Едва-едва смешливым, благодарным, бесконечно мягким в глазах умолкает вовсе и падает в этот поцелуй, ныряет в него, со всей своей жадностью бешеной, не угасшей даже совсем чуть-чуть со временем, толкается языком, чтобы снова впитать не меняющийся совершенно, яркий и чистый эфемерный вкус того самого терпкого гречишного мёда, расплавленного на солнце, сдавленному, просящему стону позволяет прямо в чужой рот стечь, Дениса сгребает в свои руки, продевая ладони под лопатки, жмётся тесно — ни миллиметра лишнего не оставляет между телами, и жмурится. Дрожит весь. Ничерта ведь не меняется. Отдаваясь или завоевывая, не важно, всё равно остаётся до пронзительной ломоты под рёбрами собой, требующим, выпрашивающим всего внимания, максимума близости, жара. Его даже невозможно назвать тем, кто… Сверху в самом грубом смысле слова — он слишком тонкий, шелковый и ласкучий, чтобы вселять это классическое ощущение властности даже в лучшем его понимании. И быть с Денисом так для него — история только об одном: о том, чтобы показать, новыми словами, новыми яркими красками продемонстрировать, насколько тот для него важен, как сильны эти чувства, когда-то ставшие катализатором всего, что с ними случилось. И кажется, даже не он один это понимает. Мира, неслышно вытягивающийся рядом, но не прикасающийся ещё, никак не вмешивающийся, наблюдает за ними так же пристально. А для него это совсем иное. Он привык видеть… Заполошно ищущего близости Дениса и расхристанного, довольного, залюбленного Магу. А сейчас, сам того не зная, он видит то, о чём уже слышал. В ушах звенеть начинает неожиданно и резко: «Тепло. Горячо. Н-не так горячо, как… По… По-другому, я… Ничего не было, мы были пьяные, очень пьяные, но я не делал ничего такого, мы целовались, но больше ничего, правда, я клянусь, просто… Это была шутка, всё была шутка, а потом… Потом тепло». И Мира понимает, что вот именно сейчас перед его глазами, откровенно и честно, впервые настолько ясно разворачивается смысл того самого сокровенного «тепло», которое давил залитый слезами Мага. Они красивы. Они восхитительны. И ломкий, вплавиться в чужую горячую — теперь Мира знает, насколько горячую — кожу пытающийся Мага, и Денис с его способностью оборвать чужие метания, с распахнутой душой, непробиваемый, сильный, беззаветно себя доверяющий. А он, Мира, всё равно нужен рядом. И сейчас не процарапывает даже рёбра мысль о том, что может быть как-то иначе — он знает, теперь уже знает, что они оба нужны Маге. Он оказывается готов это видеть и принимать. Поэтому только совсем немного придвигается — не отвлекает, вовсе не переводит хоть капли внимания на себя, но касается Магиной спины там, где нет рук Дениса, и без всяких прикосновений даёт уверенность, так нужную Маге всегда, своей близостью. А Мага вздрагивает от того, что когда-то нарисованная воображением картинка схлопывается. И сжимает Дениса, чуть выгибает к себе, обвивает кольцом поясницу, чтобы выгнуть немного навстречу и толкнуться, наконец, внутрь. Может, недостаточно плавно и бережно. Может быть, поспешнее, чем это сделал бы Мира, потому что иначе не выходит: мелкая дрожь пробивает всё тело, мышцы сводит от необходимости забрать себе всё, всего Дениса, слиться с ним, и всё-таки… Идеально для них. Разом — до самого конца, роняя не то стон, не то вскрик от яркости накатывающих ощущений, и почти сразу подаваясь ещё немного вперёд — дожимая бёдра в нежную кожу совсем плотно. И самое удивительное, что Мира… не просто нужен. Он — то единственное, чему вообще не было места в той сцене, которая всплывает перед глазами, но то… что склеивает весь этот паззл воедино в моменте здесь и сейчас, возвращает оттуда, из эфемерных воспоминаний в реальность, к которой они смогли прийти вместе. Дэн успевает сделать всего лишь одну единственную вещь, прежде чем где-то там, ниже накатывает т о самое движение навстречу. Одну такую вроде бы… ненавязчивую, с трудом объяснимую со стороны, а им самим необъяснимую вовсе. Но это — то, как отзывается тело, чего оно просит, отпущенное, как и было велено — целиком и полностью в свои желания без какой-либо их рационализации. Одна рука, только что царапавшая позвонки острые разжимается и тянется в сторону. Глупо, неловко, забавно до тех самых холодновато искрящих ухмылок одним уголком губ шарит короткими пальцами, ищет что-то вслепую, потому что перед глазами только мутная пелена и бесконечная чернота чужих глаз, ищет, пока не находит. Руку. Длинные, едва ли не вдвое длиннее его собственных и бессменно холодные пальцы, между которых протискивается своими так же бесцеремонно, как делает всё в этой жизни, как когда-то — ворвался в Мирину сам, сплетаясь и стискивая практически до боли. И следом проваливаясь с громким вскриком в ту самую темноту, которая поглощает его окончательно. Вот так — правильно. Вот так было нужно. И похуй, что это в какую-то секунду продергивает до поясницы коротким болезненным разрядом. Наоборот — это круто. Это — живо, по-настоящему, а не по книжке, не по аптечному рецепту. Это искренне, как и весь тот жадный жар жажды близости, который не просто накрывает его всей тяжестью чужого тела, но и… в буквальном смысле заполняет изнутри. До вспыхивающего внезапно ослепительно ярким светом осознания где-то внутри черепной коробки — осознания того, что все это время чувствовал Мага. Чувствовал… и в чем отчаянно нуждался. Кто бы знал, что апогей этого жара, единства абсолютного явит себя и бескомпромиссно накроет собой именно сейчас. Сейчас, хотя Мага уже знает, какова она, близость с Денисом, на вкус. Что система замкнётся вот таким причудливым образом, спустя многие месяцы открывая глаза… Всем и на всё. Эта близость даже… Не ощущается так физиологично, как обычно. Словно бы Мага всё-таки исполняет свою мечту и не просто оказывается тесно, рефлекторно сжатым там, где-то внизу, а буквально оказывается внутри Дениса, в безумном, сметающем на своём пути абсолютно все препятствия порыве разламывающих грудную клетку ощущений. Ни для кого в этих стенах не секрет, что Мага… Огромный. Всеобъемлющий. Такой уникальный человек, в котором эмоций и чувств для других вдвое больше, чем положено. Как они умещаются там, в узкой грудной клетке, под тонкими рёбрами — вопрос, требующий теоретически осмыслений и изысканий, но это — факт, и вот теперь они находят самый ясный способ выплеснуться. Он сумасшедший. Хаотичный, беспорядочный абсолютно, такой жадный и щедрый одновременно, и совершенно не умеющий выносить хоть секунду промедления. Знает, помнит, скулит почти жалобно, удерживает себя — нельзя так быстро, надо, просто необходимо дать привыкнуть, но вскрик Дениса что-то перешибает внутри, и не сметать его собой оказывается просто невозможно. Так отчаянно хотел сюда. Даже сам не понимал, насколько и зачем, но так сильно. В самый эпицентр этого жара, который встаёт перед глазами самым знойным, самым солнечным и ярким в году полуднем, который отдаёт свежим и чистым горным ветром, так хотел… Сказать и показать. Да, всё правильно, показать, что он чувствует сам, когда Денис берёт его не важно как: утром и торопливо, до одури ярко, вечером и медленно, со вкусом, наедине, на глазах у Миры. Вот в этом, в эмоциях не важны детали — важно наполняющее под завязку тепло. Уникальное для них. Благие намерения проваливаются, конечно. Потому что невыносимо. Невыносимо быть настолько близко и хоть как-то переносить жгучую нужду отдавать, подаваться навстречу, раскрывать всё больше граней этой чувственности, ощущать, какой Денис почти до боли обжигающий там, внутри. И Мага стонет сорванно, заполошно, бессвязно, не то предупредительно, не то от этой сжигающей нужды просто в чужие распахнутые губы, вскрик Дениса пьёт буквально, дыханием с ним обменивается. И толкается. Сильно, уверенно, вкладывая в каждое движение все эмоции, которые вечно умещаются в нём кое-как, выскальзывает почти целиком, едва позволяя ощутить, как головка мягко растягивает мышцы, и снова заполняет собой до основания. Старается, так сильно старается не спешить, и всё равно почти сразу, едва чувствует, как мышцы поддаются, набирает более быстрый темп, а следом и вовсе скручивает почти, сгребает Дениса в свои руки, подхватывая его под коленом, вжимая с каждым толчком и в себя, и в простыни, сплетаясь в один комок. Ищет и находит бьющуюся жилу на шее, мокро прихватывает губами, сжимает зубами кожу, накрывающую её даже не ради того, чтобы оставить следы — просто чтобы еще теснее. И всё это время, что проходит с самого первого движения навстречу, Мира крепко удерживает руку Дениса. Со странными, смешанными, удивительно спутанными в своей чистоте чувствами. То, что он видит, слышит, осязает… Это язык не повернётся называть даже каким-то ожившим эротическим фильмом. Это заставляет хмуриться и анализировать пронзительный стук сердца. Ему понятно, почему так. Это изумляет, это переворачивает что-то устойчиво складывающееся по кирпичикам в картине мира, но ему абсолютно ясно, что даже сейчас про него не забывает не только Мага, но и Денис, и отрицать это нет никакого смысла. Только принимать. Принимать, позволять и разрешать, потому что… Хочется. Потому что внутри поднимается буря чего-то светлого и до боли простого, когда этот удивительный, смешной, ласкучий мальчишка, вызывающий целый набор смешанных эмоций, снова врывается к нему вот так и занимает внутри какое-то место совсем рядом с Магой. Поэтому хватка становится тверже. Просто щелкает что-то — и длинные пальцы не просто позволяют себя сжимать, а смыкаются вокруг других, горячих и сильных, накрывают собой, оглаживают тыльную сторону ладони, пока другая рука скользит по Магиной влажной спине. Мира не знает этому названия. Не понимает впервые сам себя, но… Не борется с собой, потому что хоть и криво, косо, странно и слишком жёстко, бескомпромиссно, но тоже умеет отдавать те крохи тепла, которые есть у него. Только сейчас что-то меняется внутри. И тянется он… Не только к Маге, для него есть эти мягкие, повторяющие ритм чужой движения вдоль всего позвоночника, но и к Денису. Подаётся ближе, чтобы неожиданно для себя самого прижаться тонкими, прохладными губами к плечу и выдохнуть почти зачарованно, вплетая голос в стоны и вырывая ещё один такой же у Халилова: — В-вы такие красивые… Маге хочется сказать — не сдерживайся, оно не нужно, это вообще не про это, но это — порыв тела, а не мозга, а оно немного переоценивает самого себя и способности мозга выдать сигнал на что-то столь многословное. Это действительно совсем не про это. Это даже вправду болезненно — не сильно, не на разрыв, скорее слегка садняще, но это, черт возьми, настолько хорошо в своей искренности, что от этого горит не просто пах — горит всё тело, пропуская до кончиков пальцев рук вибрацию жгучего удовольствия, которое… Которое, наверное, невозможно описать в своей сути — не хватит словарного запаса. Но это ощущается… Реально не так, как можно было себе предполагать всё это время. Даже несмотря на лёгкую, даже будто приятную саднящую боль, это не ощущается, как… Прости господи, член в заднице. Что называется, понимайте как хотите. Казалось бы, все ощущения сконцентрированы в одном месте, но нет — тело наоборот рассеивает и смещает фокус внимания от них так, что покалыванием возбуждения вибрирует весь пах от копчика до пупка, поджимается рефлекторной пульсацией вся промежность, а не одни лишь напрямую сжимающие Магу мышцы. И этот голос… Кажется, добивает окончательно. Срывает этот самый фокус и заставляет его взрываться фейерверком разноцветных искр, окутывающим не их двоих, утянутых в эту почти отчаянно искреннюю близость друг с другом, а всех троих. Взгляд размазанный, поплывший под полуприкрытыми веками фокусируется настолько, насколько может — туда, вбок, навстречу этому удивительно завороженному голосу, губы, металлическим привкусом от жадных поцелуев отдающие, подрагивающие от той вибрации, которой окутано все тело, тянутся уголками вверх — в улыбку легкую, доверчиво мягкую, такую же искреннюю, как вообще всё, что искрит сейчас здесь между ними тремя, а следом — тянутся навстречу, прижимаясь к чужим. Не так, как с Магой — не мокро, не жадно, наоборот — как-то по-детски почти трогательно, просто вжимаясь и замирая, разделяя скорее не тактильный контакт, а эмоцию, которую по-другому, словами просто не выразить. Мира даже не закрывает глаз. Не хочет, не в состоянии — позволяет прижиматься к своим губам и прикипает буквально к лицу Дениса, настолько откровенно и честно отражающему… Что-то невероятное, Мире незнакомое. Это похоже на безусловное доверие ребёнка к миру и спокойную силу взрослого в одном теле. Как, почему, каким образом это всё умудряется сочетаться в одном человеке — не понять ни за что, но зато кристально ясно, почему он. Даётся теперь ответ на тот вопрос, который задавал когда-то, впервые в эти губы отчаянно вгрызаясь. Что-то глубже там было, в одном простом, вроде бы ироничном «не могу Магу осуждать». Вроде бы шутка, брошенная невзначай, а ведь правда. Больше уже никак не может, потому что и ему… Не устоять. И это почти не страшно. Настолько не страшно, что и у самого получается в ответ прихватывать влажную кожицу, собирая этот особенный вкус, оставленный сразу двумя. Мага над ухом всхрипывает сорвано. Только отрывается от мокрой, искусанной шеи, как взгляд падает на этот поцелуй. Поцелуй, который взрывает целый гребанный мешок петард у него сразу и перед глазами, и под рёбрами. Они целуются. Мира и Дэн целуются так, как он ещё никогда не видел. Так, как он даже не видел, чтобы делал это Мира, и Маге оказывается мучительно нечем дышать, он замирает даже в этих сметающих толчках, сбивается с ритма совсем как мальчишка неумелый, просто застывает, толкаясь особенно глубоко и сильно, вытягиваясь, прогибаясь в спине до дрожания каждой мышцы, чтобы хотя бы попробовать оказаться ещё глубже, отчаянно вглядываясь, вгрызаясь одним взглядом в это соприкосновение губ, в эти лица, в эту… Связь. От неё губы, всё лицо мелкой дрожью искажается так, что Маге кажется — лицо вот-вот станет мокрым. Его разрывает от острой необходимости забрать всё и сразу: каким-то неведомым образом затолкать Дэна к себе под кожу, впитать его целиком в себя, вбиться буквально внутрь и навсегда там так и остаться, а ещё… Дорваться, докричаться до Миры. Это странно, неуместно, но почему-то именно в этот момент какая-то внутренняя стенка, казавшаяся несущей и существующей так, как положено, как задумано с самого начала их отношений, начинает крошиться, потому что он неожиданно видит, что у Миры получается. Даже не так: с помощью Дениса видит, что у Миры может получиться открыться хоть немного больше. И он тоже хочет. Так отчаянно хочет туда, к нему, к ним, в них, так сильно и неверяще, как человек, который давно смирился с тем, что недостаточно будет всегда и в этом нет ничего страшного, его хватает на них двоих, но вдруг увидел, что лучше всё-таки может быть. Кажется, вот сейчас сознание просто не должно уже выдерживать наплыва эмоций. Мага обязан сосредоточиться на чем-то одном, обязан выбрать, куда рваться, просто чтобы процессор не перегорел и не отрубился к чёртовой матери, но Мага… Мага ведь не умеет выбирать между этими двумя. Никогда не умел и не собирается учиться. — Мир… Мира, дай, дайте, пожалуйста… — скулит просяще и срывается сам же, не давая времени даже отреагировать. Срывается, забывая о том, что должен сдерживать себя. Руки сами собой до боли почти настоящей, до хруста стискивают Дениса, раскрывая его для себя ещё больше, тело дёргается навстречу к нему, бешено, сильно, глубоко, а губы тянутся туда, вниз. Мага не даёт им даже оторваться друг от друга — ныряет в чужое соприкосновение, вмешивается в него, трогательный в своей сумасшедшей жадности, и влетает в Мирины губы, чувствуя дыхание Дениса совсем рядом, требует буквально, чтобы с ним поделились этой эмоцией, и… Получает. Получает и её, и Мирины пальцы, вплетающиеся в его волосы, удерживающее надёжно, прижимающие к себе ещё ближе, и этот поцелуй, терпкий, неожиданно жадный и раскрытый. Жадный. Жадный, удивительным, новым абсолютно образом подавляющий и довлеющий в том, как Мира вдруг решается выразить хотя бы так всё, что у него к Маге есть, свалить на него все чувства, упрятанные под толстые стены бункера, отмычки от которого ещё не удавалось подобрать. Но и это не всё. Мира не даёт сосредоточиться на одном себе — он подталкивает, направляет Магу к чужим, третьим губам так, что становится просто невозможно разобрать, разделить, кто и где оказывается в этом смешанном, собирающем их всех вместе поцелуе. На контрасте с тем, как отчаянно Мага ненавидел себя за одни только мысли о том, что это вообще возможно, и что эти двое позволят чему-то подобному вынужденно случиться, это просто разъебывает. Почему-то по новой, как в самый первый раз, глупо, странно, как угодно, но это — он, Магомед Халилов, слишком нетипично чувствительный и тонкий, имеющий чудаковатые самовосполняющиеся запасы нежности, которых хватает на двоих. И выходит у него только, вжимаясь в чужие губы — Мирины, Дениса, вколачиваясь в раскрытое для него тело, с натугой выдыхать наконец-то абсолютно искреннее и получающее как будто только сейчас право на существование: — Мои. Мои, вы — мои… И каждое его движение Денису навстречу немыслимым образом становится ещё отчаяннее, ещё больше присваивающим, доказывающим, утверждающим это единство. Только напряжения, и физиологического, от того как тело вокруг него сжимается и пульсирует, и ментального, уже как будто заранее несущего раскалывающее облегчение, слишком много. Отчаянно не хочется, почти страшно, что всё вдруг закончится, оборвётся вот так, из-за него, но это… Просто выше его сил. — Не могу, я… Дэн, блять, не могу, ты… Пиздец. Вы — пиздец. Мне… Можно я?.. — скулит почти уже в его глаза. А Мира не отвечает — ему незачем, хотя может. Зато находит вторую руку Дениса на спине Маги и надёжно переплетает её тоже, подавая пример и заключая Халилова в кольцо их общего объятия. Это даже не три тела уже. Это просто один неразделимый клубок, спутанный настолько сильными и яркими эмоциями, что любого, кто попытается сунуться, просто переебет разрядом как от обрыва высоковольтной линии. Кого угодно. Но только не одного из них троих. Так — ещё не было. Они никогда не целовались… Так. Каждый по своему — да. Переплетались, жадно погружались друг в друга с Магой, как-то с безобидными попытками огрызнуться кусались с Мирой, осыпали друг друга россыпью мелких прикосновений губ, но никогда это ещё не сливалось в такую яркую и сильную синергию, что в ней даже не разобрать, где, кто, что… И пусть может со стороны это не так красиво — уткнувшийся друг в друга клубок из трёх тел, лиц, губ, громкое, шумное сопение, сливающееся в звуковом сопровождении с мокрыми, влажными звуками где-то там, внизу, где бёдра вжаты друг в друга настолько сильно, что даже, кажется, начинают болеть тазобедренные косточки. Дэн даже почти не чувствует сейчас этих толчков в какой-то раздельности, в каких-то отдельных движениях — просто одно сплошное вибрирование жара и мурашек щекочущих, как обычно щекочет где-то под шершавым шовчиком на промежности незадолго до оглушительного оргазма, только сильнее, больше и намного глубже. И дело не в какой-то упавшей чувствительности — а в том, что сейчас… Про другое. Для него самого. Сейчас просто важнее и нужнее другое. И даже не важно, что сформулировать, что именно так легко не получится. Телу… Даже не только его собственному, а всем троим — виднее. И именно поэтому кивок выходит быстрее, чем вопрос доходит до мозга, но всё равно отказывается перевариваться. О чем бы сейчас Мага ни спрашивал — можно. Вообще всё можно. Потому что здесь — беспрекословное доверие. И ему… И самому себе. Этого немого посыла оказывается достаточно, чтобы Мага себя отпустил. Просто последовал за тем, что подсказывает, что требует само тело. Эта история… Вроде бы, логически, она должна быть про то, чтобы доставить как можно больше физического удовольствия. Такой какой-то посыл обычно умещается в подобную экспозицию. Как можно дольше, лучше, качественнее продолжать, довести до пика, до самого яркого оргазма, показать то самое небо в алмазах, но дело в другом. Мага знает сотню способов это сделать. Просто сейчас для него это не просто секс — это признание. Признание в чувствах, яркий акт, главная задача которого — дать возможность показать, насколько все эти чувства, всё, на чем они держатся втроём, искренни, выразить… Выразить то, что совершенно невозможно уместить всего в одно всем известное слово. И об этом — каждый жест. То, как, отпуская себя окончательно, Мага порывисто утыкается лицом в шею Дениса, вжимается, дыша сбито, рвано, загнанно и глубоко. То, как сжимает зубы на тонкой влажной коже и скользит языком поверх следа, который появится только потом, насквозь, изнутри и снаружи пропитываясь этим вкусом. То, как гибкой волной гнётся в пояснице, врезаясь буквально размашистыми толчками в чужие бёдра — сильно, жадно, совершенно свободно, как-то… Особенно красиво и чувственно в этой диковатой несдержанности. Он не преследует развязку. Это не цель. Но рассказывает, без всяких слов рассказывает о том, как велико значение Дениса для него, и мучительно долго копящееся напряжение само ищет выход, как финальный аккорд этого сложного сочинения, а Мага этого… Не запрещает. Ни на секунду не отвлекается ни на что, чтобы замедлиться, сосредотачивается на Денисе целиком и полностью, проникаясь им до костей, до глубины души, до каждой клетки тела. И этот снежный ком сваливается на него безапелляционно, когда то ли кажется, то ли на самом деле руки, сжимающие его, стискиваются на спине крепче, а с губ само по себе срывается следом за бессвязным оглушительным стоном имя Дениса. Он врезается в жар тела особенно ярко, втирается в него всем телом и застывает всего на одно мгновение, прежде чем от сумасшедшей силы судорога скручивает каждую косточку, позволяя выплеснуть всё напряжение густой влагой глубоко-глубоко внутри. Всхлипывает, содрогается, сорванно хрипит, стискивая Дениса до боли, стискиваясь вокруг него и разламывается, разлетается, рассыпается буквально на куски, почти теряет всякую ориентацию в пространстве от оргазма, который случается не где-то внизу, а в груди, в лёгких, в паху, во всём теле взрывается яркими фейерверками. А вместе с ним и Мира, так тщательно следивший за тем, чтобы всё было хорошо с того самого короткого кивка, вовсе перестаёт дышать, добела, до боли стискивая руки Дениса, спину Маги, вжимается в них всем телом сбоку, плечом к плечу, чтобы пропустить этот взрыв и через себя тоже. Как будто бы взрывается один, но ударная волна прокатывается сразу через троих. И это — лучшее признание. Такое, которое не удастся сформулировать ни на одном языке мира, пожалуй. Кроме языка тела, которое порой бывает гораздо красноречивее, и самое главное — никогда не лжёт. Даже боль эта, уже не внизу где-то, а выше, в рёбрах, с какой-то нечеловеческой силой сжатых — она правильная. Идеальная. Лучше всего выражающая, насколько сильно то, что пытается донести Мага, что чувствует, что живёт в нём по отношению к нему в частности и к ним двоим целом. Ко всему тому клубку, в котором сейчас сложно отделить одного от другого. И в то же время они всё ещё разные. Разные абсолютно, где-то даже полярно, и при этом так идеально друг друга дополняющие — и вот именно сейчас это наконец осознается, осознается как никогда сильно. Даже там, где вроде бы это казалось невозможным, между ним, Денисом и Мирой, где всё начиналось с простой возможности терпеть друг друга рядом с человеком, который был нужен обоим настолько, что пришлось подписать этот акт перемирия, капитуляции, как там ещё. И нет никакого сомнения, по крайней мере — у тела и бессознательного, что сегодня так выскажутся о них все. Все трое. Мага лишь первый, кого срывает, кто запускает эту цепочку, кого перехлестывает через край, и чьи едва ли не в прямом смысле эмоции выплескиваются наружу, вполне физически реально заполняя Дениса изнутри, разливаясь самым настоящим, но гораздо более ярким в своей фантомной части теплом, которое пусть пока не запускает ответную реакцию в полной мере, но даёт такой силы толчок где-то внутри грудной клетки, что один вскрик сливается с его собственным надрывным вдохом, под который лёгкие раскрываются буквально на разрыв, будто пытаясь и это, этот звук, эту эмоцию выплескивающуюся впитать в себя без остатка. Это длится… Долго. Мага проваливается одновременно глубоко в себя и всё равно — в те ощущения, которые дарят ему они. Оба, знающие, что нет совершенно никакого смысла его и без того разъебывающегося бессменно со своей бешеной открытостью и чувствительностью, а сейчас и вовсе теряющего всякую связь с реальностью от сумасшедшей развязки, заземлять и возвращать обратно. Крупная дрожь, спазмы, скручивающие мышцы всего тела, не отпускают так сразу. Сотня мелких судорожных движений: гладкая щека трётся об нежную кожу шеи Дениса, руки то сжимают его снова, то расслабляются, связки голосовые через себя пропускают какое-то неслышное шипение, совсем тонкие, короткие стоны, он не просто расслабленно наваливается сверху, а продолжает инстинктивно вжиматься теснее. Даже не чувствует почти осознанно, как прохладные пальцы Миры стирают влагу между лопаток, массируют зажатые мышцы плеч, но всё равно подсознательно воспринимает каждый чужой жест. Невозможно. Кажется — просто невозможно так по-новому снова и снова открывать для себя их. Вдоль и поперёк изученного, вроде бы, Миру, Дениса, который не перестаёт переворачивать всё внутри, в мозгах, в сердце его с ног на голову. Для кого-то другого, может быть, это было бы даже слишком. Но Мага был и сейчас остаётся бесконечно готовым ко всему, что только они могут втроём дать друг другу. И всё-таки сейчас… Сейчас это нечто особенное и вполне целенаправленное. Это оформляется в голове, когда перед глазами, наконец, начинает светлеть и Мага оказывается способен хотя бы открыть их, хотя бы подумать всего одну ясную мысль. Вот так, прорываясь сквозь стремительно заполняющую тело абсолютную мягкость, легкость, самую приятную в жизни ватность, от которой тяжелеют конечности, он приподнимается неловко на локтях, чтобы дотянуться до Дениса. Неловкий, почти неуклюжий, тяжёлый и мокрый, тычется носом в уголок челюсти, обращая на себя внимание. Пронзительно и так… Многозначительно при всей простоте этой мысли, трепетно, безбрежно ласково прижимается губами к щеке, собирает капельки пота у виска, касается уголка брови, лба, даже переносицы. И даже так понять его можно удивительно легко в каждом этом наполненным эмоцией жесте, но, настолько плавно, насколько вообще получается, освобождая Дениса от себя и соскальзывая в сторону, к нему под бок, он всё равно выдыхает, в глаза заглядывая, наполненное, живое, пульсом в горле бьющееся подобно человеческому сердцу: — Спасибо. Где-то с другой стороны легонько, совсем немного, по-доброму насмешливо выдыхает Мира. И протягивает свою бесконечно длинную руку, чтобы в кои-то веки молча, не руша вот этого и х сентиментального взаимодействия, покровительственно обнять сжать сразу обоих. И это вовсе не значит, что он считает, будто на этом всё сейчас и закончится, но дать эту передышку Денису — теперь уже только Денису, потому что Мага для них почти потерян, и они оба это знают, — можно на совершенно любое, несчитанное количество времени. Она действительно нужна — ненадолго, и даже не столько самому Денису, сколько Маге, как бы странно это ни звучало. Казалось бы, раскладка меняется, разворачиваясь на 180 градусов, но… люди остаются людьми. Вне зависимости от того, чей член, прости господи, в ком находится. Особенно, когда это вообще как-то не воспринимается мозгом через ту плоскость, через которую вообще заходил в весь этот процесс. Это отдельная тема для рефлексии, но на потом. Про то, что это все — вообще не то, что можно было себе представить, как об этом думалось и с позволения сказать фантазировалось. Наверное это в какой-то степени нормально для условно пять минут тому назад натурала. Когда ключевое — вот чужой член, вот твоя девственная задница, которая вообще не планировала на себе испытывать какие-то несанкционированные вторжения, и все это должно каким-то образом воссоединиться, и приятность всего этого намерения вызывает большие сомнения. На деле все совершенно иначе. И дело даже не в том, что сомнений в приятности вообще не остается, а в том… Что это, оказывается, совсем не про это. И теряется восприятие, кто там в ком гораздо раньше, чем можно предположить даже в самых оптимистичных фантазиях. Это просто как будто бы… альтернативный способ испытать с человеком близость, совершенно иной в ощущениях, но не воспринимающийся ни в каких параллелях с теми самыми ортодоксальными стереотипами. Но об этом в любом случае будет время подумать позже. А сейчас… Сейчас есть Мага. Мага, родной и близкий до безумия, и такой… такой же, абсолютно, как в те моменты, когда его сперма оказывается не внутри, а на его собственном животе, так же перекручиваемый весь этими яркими судорогами, отдающийся пику до самых кончиков пальцев. Такой нуждающийся в плавном погружении в свое сладкое небытие, когда его можно будет оставить наедине с собой и вернуться к самому себе и собственным ощущениям. А пока — даже так, с чувством совершенно неожиданной недостаточности, недозаполненности где-то внутри, которую пустотой язык все равно не повернется назвать, потому что то самое тепло, что и морально и физически разливается никто не посмеет отнять, даже так повернуться боком, прижимаясь влажной и уже чуточку липкой поясницей к прохладному животу и руками обвить дрожащее в остаточных судорогах тело, укрыть со всей бессознательной заботой так, как укрывает всегда, когда все происходит зеркально наоборот, продышать, прочувствовать этот момент вместе, уткнувшись губами куда-то в тонкую, прорисовывающуюся под золотистой кожей ключицу. Забавно, странно и удивительно… Не робко, нет, и не нерешительно, но одновременно страшно и трепетно это объятие ощущается для Миры. Чтобы видеть лицо Маги, сейчас такое по-детски мягкое, расслабляющееся, с его искусанными и зацелованными, ещё более пухлыми чем обычно губами и подрагивающими ресницами, ему нужно совсем немного потянуться. Чуть ближе придвинуться к Денису. Он тянется, он упирается локтём где-то за его головой, свою бесконечную руку протягивает над ним, чтобы зарыться пальцами в жёсткие Магины волосы, и чувствует себя так, как будто… Дурацкое, до ужаса просто сентиментальное сравнение — но так, как будто ему в неловкие руки дают котёнка. Совсем крошечного, еле умещающегося на ладони. Или даже так, как он чувствовал себя, когда на руки брата впервые взял, что ли. Чёрт его разбери, как с этим обращаться, страшно нарушить, случайно позвоночник сломать, и дрожь пробирает такая, что понимаешь — этот момент больше не забудешь. Никогда, никогда не забудешь. Это не значит, что он не знает, как позаботиться о Маге в таком состоянии. Или что всё то время, что они были вдвоём, он просто отстранялся от него. Или даже что он не видел этой картины вместе с Денисом раньше. Но… Что-то меняется в нём самом. Может быть, он переоценивал независимость нетребовательного, ласкового умеренно, следующего за ним Маги. А может быть, при всём том, что сейчас он абсолютно такой же, как и обычно, когда ему настолько хорошо, что-то всё равно случается иначе: Мага, пропустивший через себя так много чувств, беззаветно доверяется им обоим, и вызывает… Немного иные чувства. Или причина вовсе не в нём — никак не получается разобрать. Мира ведь и так понимал, чего ему всегда не хватало. Понял тогда, в тот день в Берлине, и разбирал с садистским удовольствием каждый оттенок чувства, вскрывая эту недостаточность в себе и в их отношениях всё отчётливее. А теперь, когда проходит достаточно времени, чтобы они все трое остановились на вот этом, ужасно, для Миры — головокружительно высоком уровне доверия, ему видно… Всё. И даже то, что, наверное, есть вещи, которым он может научиться у Дениса. Хотя бы то, как, — Мира разглядывает это с высоты, вытягиваясь и возвышаясь над ними недвижимой, надежной скалой, со странноватым на вкус принимающим, а не въедливым любопытством, — обнимать Магу вот настолько же нежно. Потому что ему это нужно. Сильно, настолько, что он бессознательно тычется Денису в грудь, дышит глубоко и каким-то совсем нелепым комком льнёт теснее. Мира пытается. Без лишнего стеснения тянется через Дениса, чтобы чуточку неловко, грубовато, так как выходит только положить руку ему на щеку. Притянуть ещё ближе к себе. К ним. И шумно выдыхает через нос, когда тут же Мага доверчивой кошкой мотает головой, чтобы вжаться в его ладонь ближе. Точно так же, как поддаётся рукам Дениса. Нелепая в своей очевидности мысль Миру нагоняет только теперь: вот в этом моменте они с Денисом наконец-то заботятся о нём вдвоём. Не каждый по отдельности, не Денис, которому Мира нередко оставляет Магу, отстраняясь, наводя подобие порядка, делая какие-то глупости вроде открывания окон. Нет. Вместе. Оказывается, так тоже можно. Так тоже хорошо, как бы глупо, слишком сентиментально, непривычно и вот в том беззлобно-язвительном смысле ванильно это ни звучало. А Мага, не подозревающий, не находящийся даже в состоянии думать о том, какие причудливые бои Мира ведёт у себя в голове, в тот самый момент, когда эта мысль прошивает всё от шейных позвонков до поясницы, чуть выворачивает шею и распахивает свои невозможные, огромные, затуманенные этой легкостью глаза. В самую душу заглядывает. И улыбается бессознательно, широко, как маленький ребёнок. — Такие вы оба… Вообще… Видели бы только, — выдыхает, и речь его звучит с удивительной медовой хрипотцой, вязко, сладковато, замедленно. Удовлетворенно. Мира усмехнуться только успевает, а он остаточно не подрагивающе даже — мерно пульсирующие будто бы пальцы куда-то назад заводит и совершенно по-дурацки, цепляя край покрывала, натягивает его себе на остывающую влажную спину. Потому что нужно тепло, обычное, физическое — эти обнимающие руки он хочет отпустить. И за этим, кутаясь лениво, но вовсе от себя не отталкивая, поддевает кончиком носа уже щеку Дениса, почти урча довольно и сыто: — Давайте. Собой займитесь. Я хоть посмотрю. А вот здесь, на этой фразе, на этом мягко, но всё же указывающем выражении, срабатывающем на Дениса как всегда незамедлительно, будто кто-то уже на автомате в таких моментах щелкает тумблером раньше, чем он успевает головой подумать и осознать. До этого момента мягкостью какой-то, нежностью накрывает, если Денис вообще способен на это чувство — хотя черт возьми, конечно способен, с ним, с ними — способен, несмотря на то, что всю жизнь до этого был уверен, что все эти слюнявости — вообще не его история, но, как говорится, никогда не говори никогда — если у тебя чего-то не было, значит просто еще не нашелся подходящий человек. Ну… или два. Это та мягкая забота, в которой фокус внимания максимально мягко и незаметно перетекает от него самого — так, как показали, как научили, как позволили расслабиться, обратно к Маге, которому вот именно в этом моменте нужнее. Ровно до этого щелчка. До этой фразы, которая дает не просто поверить на слово, а действительно убедиться — можно. Когда Мага способен членораздельно разговаривать — все, можно переключаться, можно оставлять его наедине со своим приятным, сладко томящимся в теле моментом восстановления собственных ресурсов и просто затапливающего расслабленным теплом отдыха. И вот с этим самым переключающим тумблером что-то… меняется. Бессознательно абсолютно, так, как чувствуется, а не думается, так, как воспринимает тело и подсознательное, когда до них доходит… с кем, чем предстоит заняться. Руки выпутываются из-под растекающегося ленивой лужей Халилова, и перекатиться на другой бок оказывается удивительно легко для собственной казалось бы неги, эмпатично перенимающей чужое послепиковое расслабление. Перекатиться… и вздернуть уголки губ иначе, с легким характерным изгибом, сопровождающим сами собой появляющиеся во взгляде искры, которые… Мира просто обязан узнать. Потому что именно их он уже видел сегодня — в тот самый момент, когда в номере было лишь двое. — Ну… Привет? С Мирой одновременно случаются две нелепые вещи. И такое чувство, будто само слово «нелепость» уже, кажется, в далеко не негативном аспекте в его жизнь приносит именно один конкретно взятый Денис Сигитов. Даже в тех ситуациях, когда сам не выглядит даже на каплю нелепо, не делает ничего подобного. Просто существует, заставляя Миру сбиваться и съезжать с отлаженных рельсов. Во-первых, он тоже чувствует это. Мягкий щелчок от нового, качественного выключателя, такой тщательно смазанной кнопки, которая не издаёт почти никакого звука, вызванный похожим окончательным осознанием: сейчас он будет трахаться с Денисом. Может, слишком грубо, но зато честно и прямо в лоб, сметающе и обескураживающе слегка. Этот щелчок похож на непривычную совсем или давно забытую, странную, точечную, короткую такую щекотку, просто резкий её приступ где-то внизу живота, и от него же это самое место хочется не то втянуть, не то хотя бы накрыть рукой. Мага, подлая, разнеженная, заласканная лисица, вряд ли сознательно, — он и сознательность прямо сейчас находятся на абсолютно разных полюсах, — сталкивает их друг с другом так, как будто… Это что-то очевидное и привычное. Или хотя бы само собой разумеющееся. Хотя это ничерта не так. Во-вторых, этот… Даже на вкус как будто бы отдающий какой-то провокативной пряностью, перцем или ментолом на кончике языка вопрос, этот выученный, запомненный на самом деле лукавый искристый взгляд сам по себе вызывает неконтролируемую реакцию — Мира щурится и сверкает глазами в ответ точно в тон раньше, чем успевает как следует в себе разобраться. Резко вспоминает, что Денис — не шестнадцатилетняя девственница, и, хотя его первый раз остаётся первым разом, это все ещё… Он во всей красе. Казалось бы, уже, ну, всякое случалось. В конце-то концов, он вчера буквально со вкусом отсасывал Денису и вылизывал его яйца. Но это — что-то другое, отдельное, это даже близостью по его, Мириному, нескромному мнению назвать невозможно, просто эксперимент. А сейчас всё резко начинает восприниматься острее. Всё равно, что флиртовать где-то в толпе людей и внезапно оказаться один на один с этим самым человеком, не торопясь, не ища этой возможности судорожно, но заранее понимая, что сейчас у тебя будет секс, и всё равно не представляя, каким он будет. Что-то среднее между не слабостью, но приятной вибрацией в коленях, и тугим узлом, затягивающимся сразу в паху и в извилинах мозга. Какой-то пиздец, если честно, особенно на фоне того, как просто и естественно этот самый тумблер переключается с их обоих рассыпавшей нежности к Маге. — Ну, привет, — звучит уже согласно, утвердительно, без сомневающихся или выжидательных пауз, так… Довольно, вязко, густо, и оценивающе. Оценивающе не в каком-то стрёмном, дешевом смысле. Оценивающе только состояние Дениса, его желания, его настроение, только то, в какой форме что-то может произойти с ними сейчас, когда Мире уже не нужно быть первым, тем, кто проведёт за собой в самый первый раз, и когда ему не нужно быть аптечно аккуратным, максимально сосредоточенным, а можно быть живым. Нет ведь никаких условий. Они не подписывают клятву на крови, что сейчас должны делать. И Мира может предложить… Как минимум точно не один способ, который поможет Денису, прости, господи, хорошо кончить, кроме самого очевидного. Но всё равно всё кажется каким-то заранее, будоражаще, непредсказуемо в процессе, но определённо в конечном итоге предрешенным. Мира не накрывает собой сразу. Даже не опускается обратно на постель в полной мере — так и остаётся нависать над Денисом тенью, упираясь локтём в постель, а висок опуская на подставленный кулак. Только инициативу беспрекословно перехватывает, ладонь на обнажённое, чуть влажноватое, горячее бедро опускает таким конкретным, властным, уверенным в себе жестом, чуть заваливаясь вперёд, на него, и пальцы сжимает, проскальзывая медленно и ощутимо, проминая все мышцы, попадающиеся на пути до почти самых первых рёбер и обратно. Словно изучая. — Что мне с тобой сделать? Могу, например, довести пальцами в заднице, или отдрочить. Или т-трахнуть. И звучит он так двойственно, что ясно — это и вполне очевидный, достаточно прямой вопрос о пожеланиях, который должен быть озвучен, и… Та самая провокация, поддевающая ненавязчиво, только заигрываясь, царапая, не желая действительно задеть. Потому что кажется, что даже сейчас с Денисом так можно. А ещё одна вещь, которую он делает уже попутно — глухое игнорирование какого-то влажноватого, заинтересованного вздоха Маги. Такое, которое, повинуясь Мириному мимолётному, азартному желанию, должно создавать отзывающийся необычным сортом возбуждения вид четвёртой, непробиваемой пока что стены на сцене. И не просто должно создавать, а действительно создает. И совершенно не важно, что Денис чисто физически не может видеть заинтересованных, возможно даже чуточку оживленных взглядов, устремленных не то в кудрявый затылок, не то куда-то ему через плечо — он все равно не просто слышит этот шумный вздох, он чувствует этот самый взгляд буквально влажной кожей спины с характерными отпечатками смятой простыни и это… Это совершенно точно добавляет яркости тем колким мурашкам, которые появляются из ниоткуда вместе с тем самым перещелкнувшимся тумблером и начинают свое движение теперь уже по всему телу, от самой макушки до кончиков пальцев ног. Это напоминает то, что было… какое-то неопределимое время ранее, когда азарт уже разгорался в двух взглядах, устремленных друг на друга, но это — еще сильнее. Потому что сейчас это не просто игра для двоих, но еще и — чуточку представление для третьих глаз, совершенно искреннее, не наигранное, но от того не менее пряное в своей потенциальной пикантности. Охуенно круто иметь гибкую психику. Потому что именно она позволяет так быстро, в пару секунд переключаться от испепеляющей нежности к провокационным электрическим разрядам, пробегающим между кожей бедер, боков с натянутыми туго косыми мышцами и чуточку шершавыми ладонями. И она же позволяет щурить слегка глаза, являя те самые тонкие морщинки в уголках, которые дополняют картинку, отсылающую совершенно точно не его одного в события давности длиной в несколько десятков минут. — Довести и отдрочить — звучит не охуенно. Раунд. Очень короткий, в одно предложение буквально, но максимально емко в этой идеальной краткости разворачивающий стрелки провокации в обратном направлении, дополняя ее очередной, уже слишком прямолинейной, но оттого неотвратимой отсылкой, которая совершенно точно должна буквально ткнуть Миру носом в тот самый момент, а вместе с ним — в то самое состояние, которое было нащупано, которое что-то пошатнуло, зашевелило и, возможно, стало небольшим ключиком, которому удалось проковырять щель в незаметной трещинке, пошедшей по ледяному и непробиваемому ранее кокону. Естественно, это работает. Прекрасно работает, и наталкивает Миру на собственные эмоции, только теперь они показываются ему под новым углом. Где-то внутри, под рёбрами похоже подхватывает этим диковатым, звериным как будто бы, таким простым, инстинктивным и базовым чувством небезопасности, которое окрашено в странные, непривычные разнообразные, яркие и давящие куда-то в пах тона. Но мозг остаётся спокойным. У Миры получается адаптироваться к этому, внутри не поднимается желания взбеситься так же, как в первый раз, он балансирует на грани и старательно усаживает, утаптывает, принимает это ощущение в себе, потому что вот сейчас вполне очевидна расстановка сил, и Денис… Денис словно снова пытается вовлечь его в какую-то особенную игру, но только в перевернутом положении. Показывает, что… Хочет этого? Хочет его, Миру, в себе, вот именно так, как замахивается сам, и принимает это так легко, что словно бы подаёт… Пример? Мира знает, что Денис не тупой. Он сколько угодно может таким притворяться, когда нужно, когда хочется, когда прикольно, но не человеку, который вытащил Магу из того жуткого состояния и хотя бы разговорил, стоит верить, что он простой, как валенок. Поэтому внутренний калькулятор и просчитывает быстро, чётко, без лишней сентиментальности, насколько то, что кажется, на самом деле может быть сознательной или бессознательной провокацией, насколько Мира готов на это осознанно повестись. И самое важное здесь — осознанно. То, что его где-то наёбывают, такой неоспоримый факт, что даже спорить не о чем. И не важно в конечном итоге, намеренно, или просто Денис по природе своей и в своей простоте такой хитровыебанный. Остаётся только решить, так ли это плохо и готов ли Мира… То ли наебаться, то ли дать себя наебать. А чек внутреннего состояния, оценка того, как поднимается грудная клетка резче и чаще, раскрывается шире, как от чужой лукавости и этих стрелочек-морщинок у глаз простреливает всё до поясницы, как осторожно выкручивается ручка этой… Газовой конфорки, что ли, гревшей постепенно котёл всё это время, как лицо пробирает мелкой электризующей каждую мимическую мышцу вибрацией, сообщает: ну, да. Вроде как — да. Готов и хочет. Мира только думает: ладно. И что-то очевидно меняется в его выражении, на глазах становящемся острее и плотояднее. Но это вообще не означает, что он будет спешить. — А мой член в твоей заднице, п-получается, звучит? Интересно. Ладонь с бедра Дениса соскальзывает. Дальше и ниже. Пальцы сжимают, оттягивают на мгновения рефлекторно поджимающуюся ягодицу, собирают испарину, очерчивая косточку копчика, и точно так же плавно касаются припухших краёв входа, чтобы следом без перехода двумя подушечками толкнуться внутрь, туда, где ужасно мокро от чужой спермы, и развести их в стороны, позволяя этой густой вязкости отчасти стечь на кожу. — Но я бы, вообще-то, не был так од-однозначен. Можно и так выебать охуенно. Но… Ещё совсем немного глубже, ещё чуть сильнее раскрыть растянутые мышцы, и толкнуться прямо в чувствительную сейчас до ужаса простату, провернуть буквально пальцы внутри, и Денису, и самому себе, и даже… Третьему взгляду демонстрируя, какой он сейчас мягкий, податливый, мокрый. — Честно: трахнуть тебя хочется больше. Слова срываются вроде бы признанием, а вроде бы и как объявление о начале сражения. Чёрт его разбери, как оно так складывается, почему, откуда берутся ассоциации, но Мира наступает сам следом за ними же. Одним гибким, делающим его похожим на крупную диковатую кошку движением накрывает Дениса собой, переворачивает на спину жестом резким, вышибающим дух, надавливая всем собой, нависает в полной мере, подминает под себя, с одной стороны даже не вынимая из него пальцев, с другой удерживая свой вес на вытянутой руке. И склоняется ниже, остро, на грани с болезненностью настоящей, сжимая зубы на шее под самым ухом, там, где чувствительно и тонко. Может быть дело в том, что Денис всё ещё слишком… Не расслаблен даже, а скорее просто поплывший ещё от эмпатичного восприятия чужого оргазма, чтобы это воспринималось как-то действительно болезненно. Может быть — он слишком увлечён игрой, в которую почти намеренно, осознанно втягивает Миру, чтобы отвлекаться на какие-то его попытки поддеть, даже вот таким физическим, а не словесно моральным образом, который ему совершенно точно пока удаётся гораздо лучше. А может Дэн просто отбитый и у него что-то не совсем так с болевым порогом. Но факт остаётся фактом — даже сейчас, когда зубы остро смыкаются где-то на покрытой испариной шее, внимания к этой точке привлекается меньше всего. Половина сразу рыбкой ныряет куда-то вниз, к пальцам, намеренно грязно растягивающим и без того расслабленную задницу, заставляя сперму Маги вытекать наружу, густо течь по ягодицам прямо на простынь — и наоборот, не вызывать смущение, а скорее какое-то неожиданное моральное удовлетворение с учётом Мириной педантичности и в противовес его собственному похуизму на все эти гигиенические формальности, в которых именно Мире, а не ему мокрые липкие пятна на постельном бельё будут напоминать о том, что происходило между ними тремя этим великолепным вечером. Вторая половина остаётся… Скорее в сознании, чем в теле — вслушивается именно в слова, прощупывает собственные ощущения от них и подбирает что-то в ответ, пока тело хрустом выгибающихся ребер реагирует на горячие и искрящие в своей остроте импульсы, исходящие оттуда, изнутри, из точки под незаконно умелыми и неприлично длинными Мириными пальцами. — Член в заднице, который может выебать охуенно, все равно звучит лучше, да, Мирослав? И похуй, что в сочетании лично с ним это максимально нелогично — вроде бы как бы слишком открыто для человека, который этот самый член только что попробовал в таком смысле впервые, но… точно не слишком открыто для уникальной в своем роде прямолинейности и в то же время провокации, несущей в себе совсем другой смысл, который, скорее всего здесь поймут сейчас только два человека. Мира чувствует себя как кот, гоняющийся за точкой лазерной указки. Вот настолько же азартно, бессмысленно и с полным ощущением того, что над ним каким-то изощрённым образом издеваются, но мозгов на то, чтобы понять, что человек, который хозяин, со странной блестящей штучкой в руках, напрямую связан с этой алой хреновиной на ковре напрямую связан, как будто бы не хватает. И попытки схватить бесящую фигню чувства победы не приносят. Денис ведь не сопротивляется. Не выказывает никакого желания, даже тело, честное всегда тело не выдаёт никаких реакций, которые свидетельствовали бы о том, что Мира в чём-то не прав. Ему нравится. Он, очевидно, его хочет. Он выгибается, откликается, и уже этого достаточно, чтобы всё в паху самым правильным и естественным образом поднывало, но при этом… Эти слова? Они куда, как, для чего? За них толком невозможно зацепиться, всё равно, что когтями по ламинату скрести — получается ебучий токийский дрифт. Они не обидные. Они не агрессивные явно. И все равно они натыкивают моськой в это взбудораженное, предчувствующее опасность состояние, хотя это Мира очевидно ведёт счёт, руководит ситуацией и держит Дениса под собой. Не в негативном ключе — только для того, чтобы сделать что-то объективно хорошее, но всё равно держит. А финалочка, на которую, по традиции, никто особенно не рассчитывает, разъебывает вообще неожиданно. Всего одной вещью: тем, как звучит его имя. Хер знает, почему так. Мира не знает, откуда это берётся, но всё, что он понимает: как только на плечи тяжёлым камнем ложится вот это веское, какое-то давящее слово, он реагирует всем телом — толкается пальцами внутрь точнее и острее и снова вгрызается в кожу под губами. Не для того, чтобы оставить след, а для того, чтобы Дэн… Перестал? Миру не зовут полной формой уже херову тучу времени. И это звучит так, как будто ему снова пятнадцать и у него какие-то проблемы. Или он кому-то обязан, или его снова отчитывают за то, что мелкие что-то натворили. Как камень на шее звучит, если честно, отзываясь при этом совершенно иррациональным образом пятном смазки, растекающимся в паху по все ещё натянутым зачем-то штанам и, слава богу, невидимым. — М-мирослав? А где тогда Андреевич? Н-ну, чтобы по всей форме. Он откликается, отрываясь от этой трогательной от слова «трогать» шеи намеренно медленно, заглядывая в глаза и не то чтобы беря себя в руки — так не сказать, просто пытаясь свои реакции как-то совместить, состыковать и склеить воедино, упихать их в себя и подать в каком-то удобоваримом виде. — Как-то быстро ты п-преисполнился. Так нахваливаешь. Естественно, он понимает, о чём речь. И чувствует эту переворачивающуюся снова на него стрелку, но не собирается с этим ничего делать, потому что внутри какая-то контрреволюция из непонимания и раздражения самого на себя поднимается. Секс ведь — это круто. И член в заднице — это круто. И Мира как никто умеет получать от него удовольствие. Просто когда Денис говорит это т а к, перед мозгом встаёт белая-белая, глухая-глухая стена, и начинает вяло повизгивать аларм. А почему — Мира не понимает, и это бесит. Мира ненавидит чего-то не понимать. — Буду считать это комплиментом нам с М-магой. Исчезают руки, губы, зубы, касавшиеся Дениса. Не сходя с этого вязкого темпа, Мира всё равно довольно решительно и как бы обозначая, что формальный вопрос о том, что именно ему делать с Дэном, закрыт и дальнейшему обсуждению уже не подлежит, поднимается в свой рост на коленях, чтобы стянуть, наконец, остатки тряпок и выпутаться из них не без изящества целиком. Трахать Сигитова, не спуская штанов толком, кажется чем-то… Как минимум не богоугодным. — Иди ко мне. И ладони прохладные опускаются на колени Сигитова, вполне очевидно приглашая раскрыться, пустить к себе навстречу. — Считай, если тебе так будет спокойнее. Ох блять, как же это погранично. Как же на тоненьком между тем, что еще можно счесть за что-то полубессознательное и тем, за что можно конкретно переебать по многострадальному носу. Совсем не в стиле Дениса — нечто, несущее смысла гораздо больше, чем его должно быть в таком количестве букв, слов, но при этом произнесенное с такой непробиваемой улыбкой, что счесть его за какого-то махрового манипулятора все еще сложно. Тем более, что махровые манипуляторы не раскрываются сами навстречу так охотно — они прикладывают все усилия для того, чтобы закрыться самим, раздеть до костей человека, которым пытаются манипулировать, при этом не подпуская его близко к себе, а тут — наоборот, колени сами собой разъезжаются настолько широко, насколько это вообще возможно для не столь привычного к подобным вещам, в отличие от Маги, человека, бесстыдно являя всю блядскую картину, от этого самого Маги оставшуюся — с раскрытыми, растянутыми мышцами и плавно вытекающей из них густой белесой жидкостью. Ведь это на самом деле так. Это своеобразная манипуляция без манипуляции, потому что оные — это что-то полностью сознательное и тщательно продуманное, а в случае Дениса это больше что-то пограничное между лукавой шуткой и коварными, но в то же время полубессознательными желаниями, которые где-то витают в пространстве, но совершенно точно не складываются в какой-то целенаправленный план по, прости господи, чьему-то совращению, а скорее выплывают сами собой на автомате. Таком, наивном, искреннем и обоюдно раскрытом в своем милом прямолинейном доверии автомате. Только дело в том, что Мира окончательно перестаёт понимать, а что они, собственно, делают. Как будто бы застревает и вязнет в этом разговоре, в котором Мага нихера не понимает, Магу не слышно совсем, будто тот дышать перестал, а они двое обмениваются какими-то фразами, которые почти совсем не значат то, что в себе содержат, но зато обрастают целым облаком смыслов, подсмыслов, подтекстов и надтекстов. И не простых, а тех, которые поднимают внутри сложный комок эмоций. С Денисовской улыбкой их наконец-то становится больше, чем Мира может выдержать. Потому что Мира — это не Мага, который будет думать там себе что-то очень долго, загоняться и размышлять, чтобы ни к чему не прийти. Да, он пытается играть в эту блядскую загадочную историю, потому что вроде как не очень горит желанием в неё врываться, но Денис настойчив. Не в том смысле настойчив, чтобы бесцеремонно на него наехать, но… Но всё равно, блядь, настойчив. И это не бесит в обычном для Миры смысле — скорее… Волнует? Как какая-то проблема? И Мира готов голову на отсечение отдать, что дело не в ебле. Он не бросается пустыми словами: наверное, ещё немного, ещё какое-то время ему нужно, и оседлать член Дениса и таким образом выяснить, как он трахается, приложив максимум собственных усилий для того, чтобы им обоим точно было охуенно без всяких хитрых эмоциональных тонкостей, он захочет. Мелкий делает что-то другое. Или толкает его куда-то в другую сторону. И Мира в упор не видит, в себе не обнаруживает прямого, привычного ответа на все свои вопросы, даже на тот, самый очевидный, касающийся того, что так сильно изначально смутило и дёрнуло под рёбрами в нахальном заявлении о том, что его собираются трахать. Как будто в его… В его сознании, что ли, находится тот самый слон, который обычно в комнате, и Мира ходит прямо сквозь него каким-то образом, совершенно не замечая. Но если он не понимает себя — он может спросить, чтобы хотя бы понять другого. Потому что он прямолинейный. И не только в том, чтобы называть член членом, еблю еблей и сперму спермой. Точно такой же все ещё прямолинейный, как был, когда уже забытую уйму дней назад топорно, упрямо и неделикатно спрашивал Дениса, какого чёрта он улыбается. А ещё потому что ему совсем не нравится эта многозначная вязкость, в которой у него не клеится собственный эмоциональный фон с совершенно блядски разведёнными для него же коленями. Невозможно одновременно чувствовать, как собственный мокрый член пульсирует, и яйца поджимаются от возбуждения при взгляде на всю эту картину, параллельно страдая нравственно. Но оказывается, так бывает. И ему это вообще не нравится. Разница между сценами тогда и сейчас только одна: Мира давит иначе. Даже не давит в полном смысле слова. Нет агрессии. И настроение, всё-таки, совсем иное. Поэтому сначала руки тянутся вперёд — к этим острым коленкам, чтобы ещё немного в стороны развестись и податься навстречу. — Во-вообще-то, это была ирония. Мне будет спокойнее, если ты… Мира Дениса собой, своим взглядом плавно пришпиливает, как бабочку к мягкой подушке, к простыням. Неторопливо находит удобное положение между разведённых бёдер. Скользит пальцами одной руки от колена ниже, цепко сжимает щиколотку и так… Деликатно и твёрдо одновременно тянет к себе, выше, чтобы опустить её на плечо, пока другая ладонь нашаривает на постели оставленную смазку — той, что остаётся, просто недостаточно. — Объяснишь, чего ты хочешь. Он даже в тоне почти не меняется. Но в лицо Дениса, одновременно с собственными словами сжимая его бедро, демонстрируя на всякий случай, что деваться некуда, заглядывает так глубоко, сосредоточенно и внимательно, что ясно одно: это больше не шутка. Это прямой и честный вопрос, такой же прямой, как сам Денис. — Трахнуть меня? Я пока не готов, и имею на это право так же, как и ты. И ты это знаешь. И ты не м-мудак. Но это случится, глобальной п-проблемы в этом нет. И он говорит правду. Ну, да, это ясно, как день, после всего, что случилось сегодня, собственный интерес, собственная любовь к сексу как к произведению искусства, которое он создаёт, не позволит упустить возможности хотя бы красиво разложить Дениса под собой и устроить шоу перед Магой. В этом как будто бы нет никакой… Проблемы? Кроме этого неидентифицируемого, неясного, находящегося в слепой зоне Миры скребыхания под рёбрами? — Тогда чего ещё? Наезда в голосе тоже нет. Это… Действительно, просто вопрос, на который Мира хочет услышать сознательный ответ. Хотя мешает этому отчасти, в этот же момент проливая смазку на шершавый шовчик и всю промежность красиво, демонстративно, с небольшой высоты, чтобы она немного холодила кожу и медленно стекала ниже, смешиваясь со спермой. Не знаю — первое, что хочется выпалить раньше времени, как будто бы сбрасывая с себя груз внезапно из ниоткуда нависающего Дамокловым мечом напряжения. Оно появляется совершенно спонтанно, резко, когда еще буквально только что все это было игрой, легкой и ненавязчивой, но… в то же время оно было бессознательно ожидаемым, потому что это приблизительно та самая игра, которая ковыряться гвоздиком в розетке. В какой-то момент — ебанет. Обязательно. И хорошо еще, что в данном случае «ебанет» по меркам Миры максимально деликатно и лояльно. Вот только ответить это самое «не знаю» вслух не получается. Потому что… Это, пожалуй, будет неправдой. При том, что правды сознательно он не знает совершенно точно. Знал бы — это была бы та самая целенаправленная манипуляция, а не игра по наитию, по каким-то бессознательным порывам, на которые они сами его, в конце концов, подталкивают, предлагая отпустить себя и делать то, что хочется, говорить то, что на язык приходит, а не как-то осознанно думается. А сейчас это выходит особенно легко. Если бы сидели за столом переговоров с лампой в глаза — другой разговор, но когда тело все еще откликается на прикосновения, на эту блядскую звенящую пошлость, которую Мира продолжает разгонять в своем лучшем стиле, когда там, внизу всё что ниже пупка всё еще чувствительно как натянутая на разрыв струна, когда прохлада смазки ощущается почти так же обжигающе, как обычно — Мирины прикосновения… Легче всего просто плавать в этих ощущениях и не думать, не включать обратно мозги, а просто выдавать все, что приходит само собой — и в телесной, и словесной форме. Сейчас — потянуть на себя ту самую ногу, на плечо острое почти до боли опущенную, надавить мягко, вынуждая наклониться ближе, а самому подняться навстречу, сгибаясь, почти переламываясь в три погибели какой-то совсем нелепой лягушечкой, на все равно умудряясь почти дотронуться губами до чужой мочки уха, хотя раньше даже предположить не мог, что его прости господи гибкость подобное позволяет. Дотронуться и тихо шепнуть то самое, что само сваливается с языка в конечном итоге, смысла чего при всем желании сам до конца пока понять не в состоянии. — Чтобы ты почувствовал. И все. И без продолжения, потому что это — законченная мысль, а не нечто, требующее еще какого-то дополнения в винительном падеже. Они оба не замечают, как только недавно лениво и прихотливо, капризно почти кутавшийся в покрывало Мага почти подаётся навстречу, чтобы услышать этот шёпот. Он… Не понимает ничего и всё одновременно. И ему не хватает этой детали. Да, они совсем близко, рядом, но ещё в тот момент, когда диалог этих двоих, отчаянно напоминающий Маге вопреки всем улыбкам, озорству и лукавству то, как крутятся друг вокруг друга звери, не зная, планируют ли заводить дружбу или драть глотки, свернул совсем в странную сторону, у него уже начинает стучать в ушах до глухой заложенности. Всё равно, что смотреть сербский арт-хаус. На сербском языке. Без субтитров. А потом вдруг понять, что упускаешь смысл какой-то очень важной для повествования сцены. Но ему хватает и одного — того, что он видит: Мира каменеет спиной и ходящие ходуном мышцы худой спины застывают буграми под кожей, а лопатки прорезываются так, как будто сейчас этот белый, отдающий синевой покров лопнет, и пальцы его на бедре Дениса стискиваются добела. А потом брови знакомо сводятся к переносице, хмурятся до глубокой морщины. Как две причудливые стадии, так хорошо выученные Магой. Отрицание, а следом — искреннее непонимание. С таким лицом Мира нередко воспринимает его эмоции, которых иногда у Маги так много, что это ужасно хорошо для них обоих, а иногда так много, что это ужасно… Просто. Просто ужасно. Без «хорошо». У них давно отлаженный механизм. Мага к нему не лезет. А с тех пор, как они снова вместе, постепенно учится говорить и приходить сразу с повинной, чтобы Мире приходилось разбираться уже только с тем, что делать. У них отлаженный механизм, и это выражение Мага не видит уже давно, но сейчас… Дорого бы он дал за то, чтобы понять, что творится у Миры в голове прямо сейчас. Очень, очень дорого, но с точным знанием, что даже потом, завтра, послезавтра не подойдёт и не спросит ни у одного, ни у другого, потому что сердцем чувствует: надо… Дождаться? Только дождаться чего? По всем канонам драматических фильмов следующим должно раздаться от Миры что-то типа «Моё сердце уже давно не бьётся», или как там было у Мёрфи. Или «Я давно забыл, каково это». Или, на худой конец, «так заставь меня», «покажи мне. если сможешь», «можешь даже не пытаться», «я Терминатор и я давно не способен на чувства», «я старый солдат и не знаю слов любви», Мира знает тысячу и одну такую фразу и всем сердцем ненавидит каждую из них. Но они не в фильме, где он прямо посреди постельной сцены уходит в закат, страдая манипулятивно синдромом декабриста, или внезапно раскалывается и отчаянно трахает главную героиню со всеми возможными чувствами, слезами, соплями, стеклом и до мокрых простыней, потому что вдруг наконец умудряется прозреть, в конце по возможности признаваясь в чистой и светлой, незамутнённой к ней, к миру, маме, папе, Иисусу Христу и Ронде, мать её, Берн за компанию. Они нихера не в фильме. И всё, что делает Мира, задумчиво прислушиваясь к своему состоянию — склоняется ещё ближе, ниже, и приспускает узкую щиколотку со своего плеча, перехватывая Дениса под коленом, опуская его обратно на кровать, чтобы не приходилось чувствовать боль в связках, в шее, в спине, где-то там ещё. Вообще претерпевать любой физический дискомфорт. А потом заглядывает ему в глаза прямо и без страха. — Ладно. Звучит… Странно. Отрывисто, уверенно, и совершенно нечитаемо одновременно. Потому что ему… Как будто бы больше нечего сказать. Он всё равно ничерта не понимает. Чувствует ведь. Так много, так ярко чувствует, иногда даже так, что лучше бы нет. От одного слова «чувствовать» перед глазами сразу встаёт залитый слезами и собственной слюной Мага. Это такие, те чувства, и ради, и из-за которых можно почти убить. Иначе бы так, как было тогда, просто не было — иначе бы на одно только всё это происшествие Мира бы только развернулся и ушёл. Заботу ещё чувствует. Ответственность. Потому что Мага нежный и мягкий, как ребёнок. Желание. Бешеное желание, сильное, много. Даже какую-то мокрую, неловкую и скомканную, как комок уродливых новорожденных котят, нежность, которую не умеет выражать просто потому, что он — такой. И знает это слишком хорошо. Разве этого недостаточно? Разве он что-то упускает? Ведь и к Денису тоже что-то чувствует. Любопытство, интерес, ответственность эту же опять-таки, то же самое желание, иногда… Что-то совсем странное на грани с шизофренией: когда хочется рот заткнуть, чтобы не болтал, но непонятно, собственным членом, и потом с удовольствием трахнуть, или просто кляпом. Он ведь вообще дурацкий. Ни в какие Мирины рамки и правила не укладывается, его всё время как будто бы хочется не то как ребёнка в угол поставить, чтобы успокоился хоть на минуту, то рот скотчем заклеить, чтобы не болтал, то потому, что сил никаких нет воспитывать, дать уже, хер с ним, существовать вот в таком своём живом, текучем, чувствующем ярко состоянии, потому что существует он удивительно красиво. Ну, бьёт иногда яркостью по глазам. Что уж тут сделать, если Мира светочувствительный? — Я тебя понял. Всё так же глаза в глаза. И это не то «я тебя понял», которое обычно переводится как «отъебись». Это серьёзное, веское и чёткое сочетание, которое обозначает: твои пожелания услышаны и приняты, но я понятия не имею, что с ними делать. Мира не уходит в отрицание. По странному стечению обстоятельств эти слова, такие, какие он был готов услышать в последнюю очередь, его не триггерят. Потому что он честен: он хочет, он спрашивает серьёзно, он получает серьёзный ответ, и… Идёт с этим как-то жить. У него просто нет ожиданий. Но есть факт: Денис Сигитов считает, что он чего-то не чувствует. А к мнению человека, который изначально к сожалению, теперь уже просто по факту оказывается настолько к нему близко, не прислушаться глупо. Не принять на веру, сразу, нет, но не прислушаться? Не приложить к себе и подумать, откликается это или нет? Было бы странно. И оно есть. В этой холодной голове есть эта мысль, чёткая и лишённая всяких подробностей, аргументации: Денис прав. Где-то, в чём-то, как-то, почему-то прав. Всё остальное, каждый следующий жест и выдох приходят до странного интуитивно. Мира знает, что ему нужно что-то ответить, что-то сказать, сделать — вот и существует. Рука вовсе от себя чужое колено освобождает. Разжимается хватка на бедре. Он управляет телом Дениса сам и вытягивает его под собой, расправляет, почти случайно по ручьям текущей смазки прижимаясь головкой к мягко пульсирующему входу. И сжимает его плечи, чтобы одним плавным рывком… Перекатить на себя. Поменяться с ним местами, вынудить оседлать свои бёдра, почувствовать, как член прижимается к разгорячённой, мокрой промежности, толкнуться бёдрами навстречу и обхватить крепкую спину обеими руками так, чтобы практически лишить любой возможности дёргаться. — А ты… П-получается, чувствуешь? И снова голос, отдающий хрипотцой, звучит неиронично — внимательно только, любопытно, настороженно, напряжённ, сдержанно. Но без открытой атаки. Хер его знает, в какой момент в жизни Дэна что-то меняется, и кто или что становится тому причиной. Нет, он не становится великим психологом, который может провести абсолютно выверенные, идеальные логические цепочки каждой детали чужого поведения от первых детских травм и падений вниз головой из кроватки и до момента здесь и сейчас, упаси боже. Но в какой-то момент эмоциональный интеллект на уровне трехгодовалого ребенка начинает стремительно расти и взрослеть. Причем так… забавно в своей неоднозначности, что происходит это где-то на уровне бессознательного восприятия где-то внутри, при этом в большинстве случаев оставляя на внешнее проявление в окружающий мир всю ту же пуговичную детскую прямоту и непосредственность. И самое главное, на уровне разума и логики — то же самое. Все вот это понимание, оно происходит где-то глубже, а в слое восприятия отражается лишь какими-то интуитивными рефлексами и галочками без подписи. Как сейчас, когда в этом «Я тебя понял» смысла не только вносится, но и считывается гораздо больше, чем вообще может быть внесено в три максимально коротких слова. Где реально считывается — что именно понял. Опять же, в чем вся суть — нет даже понимания, что именно и как для себя понял, а еще любопытнее, что нет даже четкого понимания, что же сам хотел донести, но… Есть просто галочка А — где хотел донести что-то важное и слишком для него, для Дениса Сигитова серьезное, и есть галочка Б — где то, что он хотел донести, было считано. И обе эти галочки горят зеленым, даже несмотря на то, что больше вводным по ним нет. И не будет, даже если этот диалог продолжится, хотя он продолжается уже так, как будто бы… Как будто бы немного вопреки. Как будто бы чтобы скрыть то, насколько глубоко пробило то, что было считано, причем даже от самого себя, чтобы чуточку отвлечься и сбавить градус серьезности, теперь уже ответкой пытаясь вернуть это все в ту самую игру. Вот только… Все равно получается уже иначе. И во взгляде лукавом, сверху вниз теперь смотрящем, тоже как будто бы что-то совсем едва заметно темнеет, пока жилистые, заметно более мясисто-крепкие, чем у утонченно изящного длинноногого Маги, бедра сами приподнимаются, как-то удивительно интуитивно легко для человека, который в такой позиции оказывается в первый раз, находя растянутым кольцом мышц скользкую и от собственной, и стекшей с задницы смазки, и от вытекшей из нее спермы головку. — А еще вижу. Одним снова болезненным, но ровно как и с Магой — приятно болезненным, по-живому так, по-настоящему, по-заземляющему саднящим движением — вниз, до мучительно пошлого хлюпающего звука. Мира хочет его остановить от… Таких поспешных решений, но не успевает, и только не то выдыхает шумно, не то даже почти коротко шипит сквозь зубы, запрокидывая голову машинально и теснее вжимая в себя разгорячённое тело. Резко так, рвано, просто от неожиданности — такая однозначность и конкретность в жестах непредугадываема, особенно от того, кто, условно говоря, горизонты своих возможностей обозревает вот сейчас в первый раз. И от того, что Денис… Сука, оглушающе тесный, узкий и весь пульсирующий изнутри. — Ты… Ты можешь х-хотя бы иногда не пытаться се-себя калечить? П-пожалуйста, блять? Мира — не Мага, он думать не перестаёт, он знает, что в таком положении, под таким углом, в гребаный первый раз это всё не ощущается так, как должно. И никакого дополнительного очарования в «заземляющей» боли не видит: руки только теснее на спине, на пояснице Дениса смыкаются, стремясь удержать при себе и не дать больше дёргаться, а дать время снова привыкнуть к этому распиранию. За вспышкой беспокойства оказывается не сразу слышно это простое, но крепко бьющее в солнечное сплетение осознание: вот они и… И вместе. И надо бы это продышать, прочувствовать, через себя пропустить, но Мира не способен сразу по трём направлениям разом разрываться — и слышать чужие слова, и не давать, блять, Денису даже попробовать себя порвать, и погружаться в процесс с головой. Это «ещё вижу» звучит таким… Странным обезоруживающим образом, как будто Денис бьёт точно в цель, одновременно попадая вникуда. Мира не знает, что он видит. И вот теперь почему-то не хочет спрашивать, что именно — кажется, понимает и сам. Просто не может это воспринять, не может на это адекватно отреагировать, не представляя, как можно чувствовать себя настолько непривычно обнажённым и привычно защищённым одновременно. Денис пускает его в себя, одновременно влезая пальцами под шкуру. В каждом жесте. Тянет к себе, раскрывается, насаживается, словно пытается разменять одну близость на другую, и это… Работает. Или как минимум не даёт Мире ни взбеситься, ни закрыться. Заводит куда-то, в какую-то странную, неизученную сторону, где Мира уже не чувствует себя так тотально уверенно. Одна стискивающая рука выше поднимается — собирает влажные кудри в кулаке и удерживая рядом с собой, другая опускается на бархатистую кожу ягодицы, сминает её. Колени сами по себе шире разводятся, он в постель упирается основательнее. — Я сам, п-просто расслабься, — звучит требовательнее, когда Мира плавно выгибается в пояснице и на пробу, гораздо аккуратнее и мягче, неторопливее снова толкается внутрь, заполняя собой и выпуская новый шумный выдох. Мокро. Вязко. Очень, очень, даже слишком горячо, но так, что даже от одного-единственного движения всё внутри терпко затягивается сотней узлов. — Тоже вижу, ч-что делаешь. Не старайся так. Не надо уже дальше, — на ухо почти… Не шепчет, нет, ванильно и романтично шептать на ухо признания Мира не умеет, но с той своей хрипотцой слегка запинающейся роняет на ухо. И повторяет зачем-то растеряннее, чем мог бы: — Я сам. — Всё сам… Это не какой-то подъёб, не утверждение, требующее какого-то ответа, просто… Бессознательное эхо, которое срывается с неожиданно подрагивающих губ само собой, если и отражая какие-то мысли, то исключительно риторические и глубоко глубоко из подсознания, которое в последнее время показывает себя гораздо мудрее, чем его хозяин. В этом «не нужно дальше» — тоже контекста гораздо больше, чем могло бы быть. И что-то там внутри подсказывает — это вообще не про член, и не про глубину его нахождения внутри, за которую Мира так переживает, как будто это его собственная задница, хотя… Дело, возможно, совсем в другом. Как раз в этом «я сам», где дать навредить себе равнозначно собственному «Я не справился». Не сделал всё правильно, безболезненно, приятно, идеально. А Дэн и его эта тяга к самовредительству неожиданная — как раз от бессознательного обратного. От попытки нарушить привычный порядок действий, замарать слегка слишком идеальную картину, но в то же время сделать её более живой, настоящей, а не как прописано в аптечном рецепте. Разрушить иллюзию идеального, но в то же время тотального контроля со стороны одного единственного человека. Удивительная возможность научить друг друга чему-то новому, даже не осознавая, что происходит на самом деле. Одному — показать, что не нужно быть всегда вовне, что внутри тоже есть очень много того, что может быть не менее любопытным, и самое главное — важным, тем, что заслуживает и своего собственного внимания и… Внимания со стороны окружающих. А другому — приоткрыть завесу огромной тайны бытия, в которой прописано — ты не можешь выстроить весь мир по своему собственному сценарию, и это — не плохо, не страшно, в этом — своя особая красота и ценность. И пусть это всё глубокая философия, на которую трезвый ум и активное логическое сознание по крайней мере Дениса точно не способен, но на уровне бессознательного, удивительно… Неглупого бессознательного это работает именно так. И спорить вроде бы с этим «я сам» нет какого-то отчаянного желания — бедра послушно замирают, позволяя замедлить, успокоить, пропустить саднящее ощущение от слишком резкой для новичка заполненности по новой, которое проходит гораздо быстрее, чем может показаться чрезмерно обеспокоенному его нетерпеливостью Мире, но… В то же время тело тянется вниз, руки горячие ныряют под острые, выпирающие из-под тонкой, бледной кожи ребра, обвивают, грудь почти ложится на чужую, снова сближая до предела, и нос любопытный тычется куда-то в прохладную щеку, бездумно… Не целуя даже, скорее как-то по щенячьи беззубо сжимая идеально гладкую кожу. — Больше не буду. Они договариваются. Как бы это ни выглядело со стороны, по сути так и получается, так для Миры и ощущается: это попытка договориться, найти компромисс, пусть и облечённая в такую… Своеобразную весьма форму. Денис почему-то звучит, как маленький ребёнок, хотя чувства при этом вызывает далеко не настолько однозначные. Такое простое, наивное и детское «больше не буду» отзывается под рёбрами плавным разжатием пружины. И всё бы ничего, но до этого момента Мира даже не подозревает, что она вообще была затянута. Даже дышать становится легче благодаря Денису и благодаря тому, как точно, интуитивно он делает всё… Правильно. Вот Мира и выдыхает. Свободно и успокоенно. В обмен на эту послушность подаётся слегка навстречу сам, отрывает на мгновения спину от простыни, чтобы позволить обнимающим его рукам под ним найти ещё более удобное положение. А потом и вовсе со вздохом таким… Не снисходительным, конечно, нет, совсем не негативным, но забавно-смиренным надавливает на Денисов позвоночник ещё немного, окончательно роняя его на себя. Пусть. Ладно. Это… Это даже… — Хорошо. Сразу и вообще обо всём. Словно подводя итог всему, всем рассуждениям, звучащим и неозвученным, тем, где «не нужно дальше» — это, правда, совсем не про физиологию, и тем же, где он просит быть аккуратнее уже совершенно искренне. А ровное, чуть хрипловатое, негромкое и лишённое всяческого подъеба, только отмечающее, что Мира видит — Денис действительно сознательно расслабляется: — Молодец. И вовсе звучит куда-то на ухо, потому что каким-то чудом остающиеся сухими и прохладными губы прижимаются к мокрому виску. Это даже как-то легко сделать. Сейчас, когда Денис не устраивает демарша против привычного стремления держать всё в своих руках, пойти навстречу первым вообще кажется чем-то логичным, естественным, и не нарушающим никаких принципов. Что-то про «ничего не просите, сами всё дадут». И Мира даёт. Он умеет по-разному: быстро и грязно, жёстко, мягко, неторопливо и вдумчиво. Умеет подбирать темп, настроение и глубину так, как это нужнее всего… Нет, не только другому человеку. И ему самому тоже. Забывать о себе — это что-то, что для него не имеет никакого смысла. А сейчас ему кажется, что лучше всего… И не спешить, и не дразнить намеренно. Очень большая нагрузка на нервную систему. Уже. И этот разговор, и Мага, восхитительно сметающий всё на своём пути, но традиционно дающий и берущий огромный комок энергии — всё это для завершения требует чего-то тихого, нарастающего постепенно, бездумно-честного, лёгкого. Мира смягчает хватку, теперь уже — просто касается чужого затылка массирующими в ровном темпе движениями, пальцами другой руки осторожно сжимает и оттягивает ягодицу в сторону, оглаживает наверняка покрасневшую, совсем тонкую и нежную кожу, натянутую вокруг собственного члена, гуще размазывая потёки смазки, успокаивая. Бёдра подворачивает немного, подбирая самый удачный, удобный угол. И даже не толкается — подаётся внутрь удивительно плавным, волнообразным движением, одновременно прижимая к себе. Не освобождает от себя даже до конца, не берёт слишком размашистый ритм — просто позволяет чувствовать и эту заполненность, и мелкие искорки должного нарастать от каждого нового покачивания вверх и вниз удовольствия во всей красе. Без боли, без любых отвлекающих факторов, кроме… Кроме губ, прижимающихся к тонкой коже за ухом. Не в укусе. Не в каком-то другом привычном жесте. А в простом поцелуе и обжигающем выдохе, с которым плавно и постепенно выкручивается диммер скорости. — Слушай себя. Как мышцы пульсируют, пульс с-стучит. Такой чувствительный, же, д-да, Денис? Имя вырывается инстинктивно — и повисает для Миры в воздухе, окончательно заземляя его и в момент, и, наконец, в этого человека, окончательно расставляя все точки над «и» где-то глубоко внутри, в голове и в сердце. Удивительно, насколько в конечном итоге этот секс… не похож вообще на все, что было между Дэном и Мирой до этого. Ни на те поцелуи, которыми доводилось обмениваться в те моменты, когда в центре внимания все равно оставался Мага. Ни на ту… черт его знает, что это было — прелюдию, игру, обоюдные попытки показать не то зубы, не то себя во всей красе, которая разворачивалась в этом самом номере ровно до появления в нем Халилова, а отчасти и вот сейчас, еще буквально минуту-две назад. Все это время их точкой соприкосновения было… сначала — попытки приложить все усилия, чтобы не видеть слона в комнате в лице третьего лица в своих отношениях, дальше — какие-то прощупывающие подъебы и изящные способы слить перехлестывающие эмоции в каких-то этих щенячьих безобидных обоюдных укусах, но сейчас… Сейчас даже вот это вновь просыпающееся Мирино красноречие, которое пытается что-то привычное ввернуть в происходящее, как заземляющее и успокаивающее, чтобы ощутить себя на своем месте, а не в этом непонятном чувстве выбитого из-под ног равновесия, кажется чем-то лишним. Всегда — возбуждает, вне всякого сомнения, возбуждает до без единого прикосновения подскакивающего члена, до мурашек, покалываниями обжигающе ледяными вьющихся вдоль спинного мозга. Но сейчас… оно как будто бы немного не к месту. Как будто бы чужеродно ощущается на том уровне, куда они как будто, не задумываясь, шагнули вдвоем. Чуточку дальше, чем обычно. А может и не чуточку. Именно поэтому подбородок вбок подворачивается, чтобы на автомате снова полубессознательном губы, за ухом по коже шершавой скользящие, своими поймать — поймать, но замереть с распахнутыми, больше не искрящимися, а скорее вспыхивающими отдельными лучиками глазами, взглядом ловящими чужой. — Шшш. Вот так, как будто зеркально тому, как порой делает сам Мира, только еще более немногословно, точнее — без слов вовсе, одним шелестящим звуком и совсем незаметной улыбкой одними уголками губ, мягкой такой, расслабленной даже как будто — расслабленной, как ни странно, в ощущении плавно растекающегося по телу жара, сменяющего саднящую боль там, где мышцы действительно пульсируют, равномерно посылая импульсы наэлектризованного удовольствия через весь пах по позвоночнику прямиком в мозг. У Дениса глаза одновременно безумно похожи и ужасно не похожи на Магины. Это единственная мысль, которая в голове формируется и лёгкой полупрозрачной вуалью как-то пытается прикрыть пустоту, внезапно вакуумом образующуюся в голове, потому что Мира… Блять, это даже нельзя назвать «теряется». Он не теряется, потому что ещё и не находился, потому что внезапно и остро осознаёт, что в погоне за тем, чтобы хорошо было Денису, — какое-то невыносимо трепетное, щепетильное даже скорее отношение к первому, чёрт его, разу, — совсем забыл понять, где он и с кем. А точнее, разобраться, как ему с этим. Такая вот забавная херня. Плохо справляется. Ученик превосходит учителя, или типа того, но обычно безукоризненно следующий своим же советам Мира просто не замечает, что сам тут существует. Да, пытается говорить, разбивая эту слишком интимную тишину, пытается быть собой, а теперь растерянно смотрит в эти тёмные, лукавые глаза, чуть хмурясь, и ему не надо видеть его улыбку, даже чувствовать её своими губами не надо, чтобы видеть отражение в радужках, в которые вглядывается. Они не непроницаемые. Они — тоже тёмные, но живые по-своему, иначе, чем горят глаза Маги, они лучистые, это — Денис Сигитов, с ним, на нём, и это окончательное решение суда, приговор обжалованию не подлежит. А он ему ещё и указывает. Ну, так, просто между прочим, просто на заметку. Только и указыванием это не назвать в полной мере на самом деле. Такой… Блять, обтекаемый, ненавязчивый, мягкий, что этому непонятно, как сопротивляться. И нужно ли. И можно ли. Мира чувствует: Денис его запутывает. А сказать, хорошо это или плохо, оказывается не в состоянии. Наверное, хорошо. Иначе бы тело, наконец-то от одного этого шелеста чужого, от одного взгляда просыпающееся, напоминающее о себе, не отзывалось бы жаром, густым и вязким, поднимающимся из паха и затапливающим собой все внутренности до самого горла. Мира хочет что-то сказать. Всё равно сказать, просто из упрямства, чтобы покрепче корнями в землю врасти, снова себя собой ощутить, даже рот открывает, но собственные губы задевают чужие от этого машинального жеста, и Мира… Целует, сдаваясь. Не так, как они привыкли, а так, как целуются самые нормальные люди, обретаясь посреди искренней близости. Прихватывая мягко тонкую кожицу, горячо выдыхая, не отпуская от себя и наконец-то прикрывая в этой близости глаза. Мерные, плавные движения навстречу там, внизу, не прекращаются всё это время, все те секунды, в которые Мира натужно борется сам с собой. Но в этот самый момент, с каким-то особенно выразительным, немного рваным шумным выдохом что-то неуловимо меняется. В качестве реакции на всё и сразу, на собственную заворожённость, растерянность, на всё то, что внутри копится, ворочается и то топит, то раскалывает пресловутый лёд, откликается тело: Мира ухватывает Дениса крепче, чтобы подвернуть колени, оттолкнуться другой ладонью от постели и подняться, оставаясь глубоко внутри него. Меняет угол, чтобы добиться большего. Может быть, стона, скулежа, всхлипа — чего-то, что покажет — Денису с ним действительно хорошо. И толкается навстречу не резче, но свободнее, не сбиваясь с взятого темпа, разве что ускоряясь и не отводя взгляда от лица вовсе — ему отчаянно нужно видеть. Только Денис никогда не скупится на собственные эмоции. Человек — душа нараспашку ровно настолько, насколько это вообще возможно в меру того, что он сам понимает и готов показать, а что плавает где-то на фоне в подсознании, не формулируясь пока во что-то, что может быть так легко выплеснуто наружу. А сейчас это дается как-то… особенно легко. Благодаря этим двоим, без сомнения, их умению дораскрыть, показать, рассказать без слов — два удивительных человека, уникальных в своем роде. А может и они все втроем уникальные, раскрывающие друг в друге то, что сидело где-то очень глубоко на протяжении долгих лет. В данном случае — речь про чувствительность. Про чувствительность, которая дает возможность почувствовать гораздо больше, чем можно было предположить не только в морально-духовном, но и в физическом смысле, где действительно каждый толчок, каждое движение члена внутри отзывается вроде бы мягко, довольно плавно, но в то же время ярко до искрящихся вспышек где-то внизу живота и оттуда рассыпающихся тепло тлеющими угольками по всему телу. И это всё как-то особенно сильно накладывается на те моральные ощущения, эмоции, которые даёт раскрывающийся с совершенно новой стороны Мира. Да вообще сам факт того, что это именно он рядом, он вокруг, он в нем, и такой… Такой… Другой. Такой раскрывающийся, такой более мягкий, немного потерянный и оттого уязвимый в самом лучшем смысле этого слова, такой… Это даже догоняет как-то постепенно, неосознанно, но Мира… Теплеет. Вот прямо во всех, включая физический, смыслах слова, вот буквально под его руками, всё ещё обвивающими острые хрупкие ребра как будто бы начинает согреваться, и это — лучший катализатор собственной реакции на происходящее. То, что становится окончательным толчком, чтобы… Зазвучать. Открыто, не сдерживая ни грамма собственных ощущений, не заскулить, не замычать, а именно застонать — громко, открыто, протяжно и удивительно чисто для обычно хрипловатого голоса, топя эти звуки в чужих раскрытых навстречу губах, пока эмоции заставляют неосознанно… Совсем немного перехватывать инициативу, туже смыкать руки на рёбрах, будто бы уже не просто обнимая, а пытаясь к себе прижать, к своей ходящей ходуном грудной клетке, пока губы шире накрывают рот и перехватывают поцелуй, язык влажно проталкивается и свой темп, глубину задаёт, и сквозь все это пробивается равномерная вибрация идущего от самой грудины стона. Мира в себе перемен уже даже не чувствует. Это тепло, которое в нём находит Денис, пролетает мимо сознания — ему жарко. Очень, слишком жарко, чтобы осознавать что-то ещё. Как будто бы долго и старательно разводит костёр, холит его и лелеет, разжигает из маленькой искорки, чтобы светил и немного грел, но сам не замечает, как плавно и неуловимо жар от него становится все сильнее и ярче, и стоит перед ним, раздетый, заворожённый, напрочь игнорирующий то, что, вообще-то, в нём опасался совсем сгореть. Это не что-то внезапное. Скорее та самая история о медленно нагревающемся кипятке, в котором легко пропустить момент, когда становится чересчур. Но… С Денисом «чересчур» не оказывается чем-то плохим. Просто эти руки, прижимающие теснее, уже не вызывают желания высвободиться немедленно, сию секунду. И целующий, диктующий свои условия рот не воспринимается, как нарушение границ. Мира только отвечает тем же, подхватывает, следует за тем, чего хочет от него Денис, и по какому-то бешеному наитию идёт ещё чуть дальше — до хруста руки вокруг него, вокруг поясницы и рёбер сжимает так, что сердца, колотящиеся учащенно, кажется уже почти должны подстроиться друг под друга просто потому, что стучат в чужие грудные клетки напрямую. Чистый инстинкт. Инстинкт, вызванный этим чистым, честным, таким же откровенным, как и у Маги, стоном, который своей вибрацией Миру заполняет и даёт понять: всё хорошо, всё правильно, да, горим, да, что-то кардинально не так, непривычно, непонятно, но если захочешь, ты испугаешься потом, и отрефлексируешь тоже потом, и вспомнишь, что вещи делал для себя совсем несвойственные тоже глубоко не сейчас, а пока не смей, просто не смей останавливаться — вам обоим слишком хорошо, чтобы позволить себе паузу. Поэтому он продолжает. Удерживает чужие бёдра, тянет к себе, толкается внутрь порывистее, чётче, не срывается на грубость, всё ещё точно понимает, что делает, но пошлые звуки от столкновения кожи с каждым разом становятся всё более звонкими, ясными и скорыми. Руку одну едва ли не насильно от влажной спины отрывает, только чтобы скользнуть ею между прижатых тел и накрыть чужой член, собрать потёки смазки, обвить плотно, подстроить движения под общий ритм их существования, и… То ли сорваться, то ли сделать это совершенно намеренно — для Миры разница огромная, но определить точно всё равно невозможно: самому разомкнуть поцелуй, когда дышать становится совершенно нечем, склониться ниже, прижаться полыхающей, абсолютно точно и так непривычно полыхающей, словно бы у него температура — под сорок, щекой, чтобы… Не сказать что-то, нет. На это уже не хватает сознательности. Но вмешаться в чистые стоны собственным как будто бы чуточку неловким, хриплым, вибрирующим, но совершенно искренним и так редко слышимым рыком, перетекающим в еле уловимый, совсем короткий низкий стон прямо на ухо. Забавно, но теперь, кажется, Денис начинает понимать, что же имел в виду Мира, когда говорил о том, что может охуенно оттрахать, даже если не его член будет в ком-то, а чужой член — в нем самом. И нет, не в контексте того, что Дэн сам ощущает себя в полной мере именно так, но… По крайней мере, ему удается уловить то направление, ту стрелочку, которая указывает дорогу к такой перспективе раскладки. И даже… при большом желании, кажется, мог бы по ней направиться, но… Но в этом сейчас нет никакого смысла. И желания — тоже нет. Просто это ощущается каким-то легким флером в том самом моменте, когда инициатива перехватывается, когда Мира ощущается каким-то более… расслабленным, уязвимым, а в нем самом появляется больше уверенности в себе, до такой степени, что действительно… даже как-то забывается, где находится чей член. Оказывается, это вообще не важно. Если все правильно, по обоюдному желанию и моральной и физической готовности — то все эти дела техники абсолютно не важны, важно — моральное ощущение. А все остальное — это просто хорошо. Невыносимо ярко, приятно, да — не так, как в те моменты, когда ты сверху, по-другому. безусловно, но даже не сравнить, что лучше, что хуже, это просто… просто по-другому. И додавливать в этом «по-другому», чтобы прощупать, какое оно — оттрахать другого человека своей задницей — нет никакого смысла. Не сейчас. Когда-нибудь в качестве эксперимента для безудержного любопытства — возможно. Но сейчас гораздо ценнее эта… обоюдность, которая друг другу в грудины стучит заполошно, это дыхание шумное губы в губы, этот узел, к электричеству на все 220 подключенный, где-то в низу живота затягивающийся, эта яркая вспышка света, перед глазами раскрывающаяся в тот момент, когда широкая, вдвое больше его собственной ладонь накрывает зажатый животами член, но… Но в итоге срывает не это. Не физика механическая, а… этот звук. Этот стон, именно стон — не рык хриплый в чистом виде, какой почти всегда слышал от Миры, немногозвучного обычно в постели, а самый настоящий стон. Тихий, но настолько непривычный и в то же время искренний, что вот именно от него в паху все сжимается. До боли сжимается, выжимает практически чужой член, заставляет его вжиматься еще плотнее куда-то… Все, дальше соображалка кончается. Все тело в натянутую струну, мышцами перед кожей перекатывающимися вытягивается, судорога откуда-то от промежности через все нутро прокатывается до запрокидывающегося подбородка и свет яркий сменяется темнотой перед глазами и жадным, громким, надрывным… всхлипом, с которым все накопившееся за… за прелюдию эту неоднозначную, за полноценный секс с Магой и такой же, только совершенно другой по ощущениям — с Мирой, выплескивается в прямом смысле этого слова наружу, на ребра, на влажную кожу возле мечевидных отростков. Дениса выламывает в его руках, а Мира навстречу всё равно дёргается — всем лицом вжимается в шею, губами — к до предела натянутым жилам. Весь вокруг него сжимается так, словно бы и правда вознамерился куда-то внутрь себя всю эту телесную конструкцию вжать так, чтобы даже разлепить больше никогда не вышло. И потому совсем непонятно становится, кто за кого держится, кто кого ведёт за собой, но это и… К лучшему. Потому что происходит что-то удивительное. У Миры окончательно на его же взгляд вышибает пробки, но это будет осмыслено уже потом. Ведь не планирует такого. Пачкать Дениса собой, вот так, уже следом за Магой, когда внутрь вколочена уже белая вязкость, оставаться внутри — нет, кажется, сейчас не стоит, этого будет слишком много, и вообще… Этого просто не было в планах. Вообще всего этого. Но чужой оргазм так ярко и сильно отзывается внутри, такой ударной волной проходится по костям, мышцам и самому сердцу, Денис сжимается так сильно и бешено этими скручивающими нутро судорогами, что перед глазами светлеет неумолимо, и выходит только дёрнуться навстречу ещё совсем немного, безотчётно, без всякой цели, только чтобы держаться за него, сжать зубы на шее, и… Позволить этому. Дать телу выплеснуть всё, что накопилось, пока мозг разрывался от самых странных эмоциональных качелей в жизни Миры. Разрешить телу крупно вздрагивать, изливаться глубоко внутри чужого тела, пока уши закладывает от попыток хотя бы отчасти удержать себя в сознании, рваться, разметываться абсолютно и натужно хрипеть, стискивая Дениса словно в тисках. Так… Сильно, так ярко, как будто бы они не делят практически один оргазм на двоих, а преумножают его, взращивая нечто, после чего в голове остаётся только пустота и темнота. На мгновение Мире кажется, что он свалится кулем вместе с Денисом, которого подсознательное просто боится выпустить из рук, чтобы ничего не случилось. Неясно, что именно должно произойти, но что-то плохое, если он перестанет его держать — точно, потому что он уязвимый, как никогда. Только Мира и сам сейчас… Оказывается расколот этим оглушающим, пропитывающим всё тело эйфорической тяжестью оргазмом сильнее, чем обычно, и всё, на что его хватает — неловко выставить руку позади себя, чтобы поймать равновесие хотя бы так, пока напряжённые до предела и резко расслабляющиеся мышцы отказываются слушаться. Но у них есть Мага. Забывший дышать, сам весь потерявшийся в наблюдении за тем, что вообще… Творят эти двое, кусающий губы так, словно всё это на самом деле происходит с ним напрямую, но остающийся в своём уме. И он не видит даже — чувствует почти на собственной физике, что обоим… Не просто хорошо. Больше, чем хорошо. Настолько, что уместнее всего неловко подняться со своего места и метнуться ближе — обнять, завернуть в свои руки сразу двоих, тычась губами то в Мирин висок, то в Денисову щеку, и потянуть вниз, своими силами уложить аккуратно, помочь Мире распутать наверняка больно, но сейчас — неощутимо выгибающиеся колени. И вытянуться рядом, осторожно потянуть всю эту конструкцию из тел и конечностей, чтобы прижать, не разъединяя их почти, Дениса к себе спиной. Мира утыкается носом, подбородком в кудрявые вихры, дрожащими пальцами оглаживает спину и плечи. Мага обнимает поперёк живота, не стесняясь пачкать ладони, вжимается губами в загривок, выдыхает в выпирающий седьмой позвонок. Они сплетаются, как могут, вокруг Дениса, каждый со своей эмоцией, в разных состояниях, но всё равно так близко, как только возможно. Потому что иначе не получается, иначе с ним, согревающим собой сразу двоих теперь, таким… Открытым, чистым и честным, никак нельзя. Словно спутники вокруг земли — отдалиться не смогут, на это просто не может возникнуть ни единой капли желания. Мага роняет только совершенно обескураженное, тихое, до боли восхищённое и преданное: — Вы… Вы пиздец, самые… Самые лучшие. И теснится, зажимая Дениса между собой и Мирой крепче. Наверное, это — нечто самое дурацкое, идиотское даже, и в то же время самое прекрасное, что можно услышать от человека, который только что наблюдал со стороны за тем, как трахаются друг с другом два его… любовника? Партнера? Но есть как минимум два «но». Первое — почему-то язык не хочет поворачиваться называть это «трахаться», потому что может быть это изначально и было так запланировано, но по факту… По факту выходит совсем иначе. Гораздо глубже в абсолютно всех смыслах, и в первую, вторую и даже десятую очередь — точно не в физическом. А второе — Дэн этого уже… просто не слышит. После оргазма Маги было несравнимо легче. Но, впрочем, это логично, потому что одно дело — чужой оргазм, а другое — свой собственный. Тогда ему хватило выдержки и самоконтроля даже на то, чтобы позаботиться о разморенном оргазмом Халилове, пока тот не уйдет в нирвану окончательно. И… на самом деле, когда все происходит в обычной, более привычной раскладке, даже если они кончают одновременно, что с навыками Маги далеко не редкость — конечно, до такой степени качественно позаботиться удается не всегда, но оргазм все равно не вырубает настолько оглушительно. А сейчас… Может быть накладывается то, что это просто передоз. Передоз и по новым физическим ощущениям и. по эмоциональным переживаниям. Пусть и неосознанным, потому что в здравом уме он это «переживаниями» ни в жизнь не назовет, но факт остается фактом — уши закладывает почти с такой же силой, с какой когда-то глубоко в детстве заложило, когда приложился башкой, едва не попрощавшись с жизнью в самом угрожающе прямом смысле слова. Только сейчас закладывает приятно, погружая в темноту какого-то волнообразно искрящего тепла, жара, растекающегося по всему телу вместе с искрящими напряжением судорогами, оставляющими после себя какое-то тотальное, космическое расслабление, в котором невозможно пошевелиться от слова совсем. Только растечься лужей, уже не соображая даже кто вокруг где, чьи руки его обнимают, чьи губы где-то касаются и в какие вообще слова должны складываться бессвязные звуки. Ему просто хорошо. Пиздец как хорошо. До бессознательно расплывающейся на лице… все той же бессмертной улыбки сквозь абсолютно непробиваемую пелену перед глазами хорошо. До одного единственного слова, которое все-таки получается выдать в бессознанке, прежде чем вырубиться у кого-то под крылом окончательно. — Охуенно. У Маги только фыркнуть получается, но отвести глаза от Дениса — никак. Ему бы в душ. Ладно, они двое, это только лишняя липкость и влага на коже, но Денису, Денису-то точно нужен душ, нужны какие-то простые человеческие вещи, чтобы завтра окончательно и бесповоротно не охренеть от жизни, но… Самое забавное, что думать об этом должен Мира. А получается, что эти обязательные и самую чуточку душные мысли занимают голову Маги, потому что Мира занят — Мира кудрявую макушку трогает и эту бессознательную улыбку, которую слышит, а не видит, вжимает куда-то к себе между ключиц, машинально хмурясь, и дышит расслабленно-утомлённо, а больше не делает вовсе ничего. Даже странно. На вкус Маги — точно. И всё же он делает, что может, на что хватает хоть немного уже восстановившихся сил. Мира, плавающий в глухой, вакуумной пустоте, словно под хроном Войда в совершено остановившемся времени, только слышит, как хлопает приоткрывающееся окно, чувствует шевеление, когда Мага кое-как обтирает Дениса, и благодарно мычит, не пытаясь даже сдвинуться и отстраниться как-то, понимая, что его, вечно мерзнущего, вместе с ним накрывают заботливо плотным одеялом, как попало выдернутом, высвобожденным буквально из-под двух свалившихся вповалку тел. Только оно оказывается не так уж и нужно. Мага любит издеваться над Мирой, когда жизнь или он сам подкидывают для этого поводы. Правда, очень, очень любит, даже несмотря на то, что обычно буквально сам подставляется под ответный, хлещущий, как из гидранта, поток яда. Но когда на следующее утро видит, что вчерашняя картинка ничерта не меняется, и Мира, их Мира, имеющий совершенно идиотскую привычку заниматься постельных харрасментом, отбирать максимум одеяла и закутываться в него, утверждая, что ему больше всех надо, руками и ногами, как огромную мягкую игрушку, оплетает Дениса, то… Нет. Почти мгновенно решает: нет, он даже под пытками не будет пытаться подъебывать Миру на эту тему, иначе он всерьёз откажется даже пытаться засыпать втроём. Знакомо, плавали уже, в такое тыкать смертельно опасно что для жизни, что для их покоя. Но смотреть на это, прекрасно понимая, что Мира хотя бы во сне позволяет себе согреться рядом с этим сумасшедше, кипяточно горячим человеком, их человеком, оказывается, Мага может целую вечность. У них остаётся буквально день до того, как на арену снова выпускают бычков… То есть, уже порядком помотанных долгими перерывами игроков. И Мага даже не понимает этого по началу, это вообще похоже на один длинный, сумасшедший сон, но… Вот они побеждают в первый раз. Виртуса, конечно, относительно стойкими оказываются, но Мага так сверкает глазами с их конца аквариума на Женьку, и, хотя они втроём неизменно сосредотачиваются на работе, этот общий дух совершенного, абсолютного, тотально преисполненного единства, найденный один раз, не перестаёт ощущаться явственно, почти во плоти. Да, они отделываются одной только картой, забирая следующие две себе. А следом, до самого последнего дня играют… Всего два матча. Всего два, пока в нижней сетке творится месиво и крошево. Такое состояние остаётся: лишь бы не спугнуть, лишь бы донести его до конца, лишь бы всё и оставалось точно так же неизменно хорошо до того самого момента, пока Аега не начнёт маячить где-то уже перед самыми глазами. Все вместе с лёгким ужасом и восторгом наблюдают за тем, как решительно Илья лишается своей гривы — на удачу, и только перед самым выходом в последний раз, туда, где они должны уже встретиться с Гладиаторами, Мага ловит Миру и Дениса, чтобы сжать их руки в своих. Потому что удача удачей, а у них… Свои секреты, которые просто обязаны помочь победить. Что-то меняется. В глобальном смысле слова меняется, речь не про одно конкретное утро, в которое Денис обнаруживает себя практически задушенным чужими руками ногами и уже вроде как собирается не то, чтобы совсем бесцеремонно, но скорее как-то привычно невозмутимо из них выпутаться… И пропускает вдох, теряющийся где-то по дороге, когда осознает, ч ь и это руки. Те, что все те разы, когда они оставались на ночь втроем, всегда были надежно запрятаны в такой же плотный кокон из одеяла, какой из непробиваемого льда выстраивал вокруг себя сам Мира, свернувшись клубочком на дальнем конце кровати. Да, в то самое утро он замирает и вообще старается не дышать ровно до того момента, пока у Колпакова, по всей видимости, не затекает бок и он первым во сне не отворачивается, распутывая свои бесконечно длинные конечности. Но дело не в этом. Меняется что-то… в гораздо более глобальном смысле. Какое-то… мировосприятие, что ли, самоощущение, хер его знает, словами описать это явление вообще крайне сложно, потому что каких-то определенных конкретных точек, в чем именно это проявляется, отследить так и не удается. Но то, что эта туманная дымка каких-то непонятных, но приятных перемен оказывает влияние не только на ощущение себя в пространстве в целом, но и на игру в частности — это факт. Становится… Легче? Больше похуй в лучшем смысле слова? Сложно сказать, ведь вроде бы и раньше ни гнет негативных комментариев на психику не давил, и вроде бы тактика у всей команды не перестраивалась под него никаким образом, но… То ли самостоятельные, индивидуальные решения начинают приниматься быстрее и с большей уверенностью в себе, то ли сама манера игры становится более открытой, причем в обе стороны — когда можно не только самому принять решение сделать ганг, когда это кажется необходимым, но и в открытую попросить о помощи, если кажется, что сейчас это будет продуктивнее, чем стоять в одиночку. И это приносит свои плоды. Настолько приносит, что, кажется, вообще никто и ничто не способно потеснить их из верхней сетки на пути к гранд финалу. И даже в тот самый момент, когда пальцы незаметно переплетаются машинально с чужими — и с одними, и с другими, сжимающими его собственные где-то в подтрибунных помещениях, нет… Нет того привычного напряжения ответственности, незримой тяжестью ложащейся на плечи. Да, он помнит, каким был финал Спиритов на десятом Инте. Видел, смотрел, пересматривал, помнит, насколько было тяжело, но… Как будто бы это — совсем другая история, а сейчас — только плечи шире прежнего и вперед, вообще не думая о том, что против них — тот соперник, который делал особенно больно на протяжении всего невероятно сложного в своей первой половине сезона. Мог ли он предположить, что будет настолько легко? Три карты, три игры практически в одну калитку за вычетом одной камбэчной, которая была с легкостью развернута в обратную, и… Вот этот момент. Тот момент, о котором еще год назад даже мечтать было как-то неловко. Момент, в котором самому тянуться первым все равно еще как-то неловко, но… так правильно. И это знают все. И в этих одобряющих похлопываниях по плечам столько… столько всего, что это — вообще не про очередную победу на очередном турнире. Это про что-то гораздо, гораздо большее. Большее во всем — в обретении настоящих друзей, безумно важных в жизни людей и самое главное — самого себя, олицетворенное в сверкающую тарелку, поднимающуюся над головой под оглушительно взрывающиеся аплодисменты трибун.