Гора идёт к Магомеду (и не только)

Мира в Белграде замерзает. Дурь, конечно, несусветная, но, кажется, в первый раз с тех самых пор, как они обосновываются в Сербии, он оказывается вынужден признать: здесь, вообще-то, чертовски х о л о д н о. Маге в Махачкале, наверняка, всё равно теплее, Дэн в своём Новосибирске не мёрзнет, он и в Арктике бы не замёрз, даже если кинуть его там на месяц с банкой тушёнки, а Мире… Холодно. И дело, конечно, исключительно в батареях. В температуре. В погоде. Никак не в том, что полтора месяца в одиночестве — это, оказывается, больше, чем он может себе позволить. В конце концов, не в первый раз так. Сначала — Аега над головой у сияющего Дениса и у каждого из них в руках, Мага, сующийся с ней наперевес в каждую камеру, потом афтепати и сумасшедшая близость, в которой они сходятся втроём каким-то оглушительно счастливым комком, ещё — нарядный Лос-Анджелес, потому что у него — друзья, а Магу и Дэна ждут по домам. Они везут победу к себе домой, радоваться родным, пока Мира по инерции ещё что-то делает и куда-то ездит весь ноябрь, съезжает с буткемпа обратно в белградскую квартиру, потому что в Польшу, слушать материны пространные речи и ощущать себя самым разумным в доме, откровенно говоря, не тянет совсем, стримит, но… Сезон кончается для них сильно раньше, чем официально в этом году. Отпуск длится сильно дольше, хотя это правда — им всем, и Маге с его рукой в первую очередь, надо подхиляться после Инта. А Мира запаса своих батареек, кажется, не рассчитывает. Он знает про себя, что совершенно не умеет скучать. Скучать — это что-то для глупых влюблённых малолеток. И немного для Магомеда Халилова, по поводу которого Мира неугомонно язвит всё то время, что перед отлётом в очень далекую Махачкалу он пытается про запас набраться их с Дэном тепла. Но Маге — можно, а Мире, взрослому человеку, все эти слюни, смайлики в чате и «буду скучать» на ухо совершенно ни в какой карман не лезут. Просто не могут, там не задумано такого количества свободного места. Это погода. Говорят, в пасмурные дни там что-то с эндорфином происходит, а ещё авитаминоз, а ещё… Полный анабиоз, в который Мира впадает с наступлением декабря. Как-то слишком неожиданно выясняется, что вот проходит один месяц, а ждать до того, как они снова окажутся совсем рядом, и Мира сможет с чистой совестью отплевываться и отпихиваться от приветственных неловких медвежьих объятий, нужно ещё столько же. Холод Мире под рёбра пробирается с первыми днями зимы, и Мира ожидаемо злится. Сначала — на себя. А потом и на Магу, который в какой-то момент среди месяца просто обрывает их какую-то бессмысленную переписку с тем, что, мол, Расул приехал, ласточку обкатывать пора, я ему обещал дать за руль подержаться. Мира ловит себя на том, что уже почти отправляет в ответ изъеденное ядом и обосновавшейся под рёбрами злостью «надеюсь, только за руль, а не как у тебя бывает». Выглядит смешно. Ну, как самая обычная шутка-в-стиле-Колпакова. Вроде бы. Но Мира смотрит на неотправленную строчку долго-долго и понимает, что совсем не это хочет сказать. Просто Мага в очередной раз там делает что-то, крутится со своими мужиками, фоткается рядом с этой своей вот, блять, типично даговской бэхой, а Мира… Мире просто надо что-то делать. Уж точно не пялиться несколько минут подряд в диалоговое окно в попытках высрать из себя хоть что-то. Но это… Чёрт его знает, какой-то максимальный пик внутреннего конфликта, подпирающей кадык злости, которая каким-то незаметным образом душила его все это время и нашла, как выплеснуться, сейчас, и усталости, и этого блядского холода, добирающегося в том числе и до квартиры. Да, конечно, у него есть деньги на приличное жилье с центральным отоплением, и батареи есть, только сербы, эти удивительно экономные люди, отключают их нахрен на ночь, а днём они все равно еле тёплые. Мира слов не находит. Мира лежит у себя в кровати, замотанный в одеяло по самые уши, и пропускает через себя поток эмоций настолько сильный, что хватает только на одно: не Маге, а вот так… Совсем по-детски и устало выкричаться, что ли, слить эмоции в паре слов. Он постит: «я фул афк+ лоухп+ суперлень. максимум еще один стрим в декабре» И отбрасывает телефон так далеко от себя, как только может, уже даже не думая, что там будет делать Мага. То есть… Думая, конечно. Но хотя бы не наблюдая. Мага вот тоже не наблюдает. Не замечает и, что абсолютно логично, оправданно и всё вот это вот, упускает момент, решая, что Мира, наверное, ответит потом. Или не ответит вообще и пришлёт какую-нибудь рандомную хуйню попозже. Мага постит кружочек из машины, фотки с Расулом, ещё там где-то крутится и вертится, и осознаёт, что Мира не отвечает, не реагирует, реально сливается в фул афк… Вообще не только как недостример, а совсем, с концами, только через полные сутки. И его можно понять. У него вся Махачкала — друзья и родственники, он приезжает раз в год, он нужен в с е м, так что, да… Где-то он страшно тормозит, окончательно закрутившись. Мира игнорирует мемы, игнорирует прямые вопросы и не читает ничего вообще, Мира не открывает их общий чат, Мира пропадает со всех радаров, и где-то уже на третий день этих странностей нервы не выдерживают: между очередным приёмом у хирурга и приёмом у троюродной бабки со всеми традиционными «как ты вырос» он строчит Дэну, с которым как раз-таки переписка не прерывается всё это время даже на день, со всей своей простотой и наивностью:

«ты видел че у Миры» «он мне не отвечает даже» «норм всё было и пропал с концами, и на звонки молчит хоть с собаками ищи блять хоть домой лети дверь сносить, вообще прикола не понял» «ты не писал ему сам?»

Когда-то ведь Денис говорил, что не умеет скучать. Не знает, что это такое, и вообще весь из себя такой бесчувственный кремень. Где-то даже не только говорил, но и писал в небезызвестных чатиках. Пожалуй… насколько там будет громко сказать, что он заблуждался? Нет, конечно, с ума сходить и на стенки лезть в далекой от буткемпа России — не его история. И вообще как будто бы отпуск — это отпуск, и это нормально не сидеть круглыми сутками в телефоне, а общаться с близкими, друзьями, родственниками, тусить и развеиваться после не самого простого сезона. Но… пожалуй, это можно назвать скучанием. Реально можно, потому что если бы… условно, все было бы как на момент декабря прошлого года, за весь отпуск вряд ли бы буткемп и все, с кем там пришлось разминуться, вспоминались бы с какими-то эмоциями кроме как со смешками в рассказах о них кому-то из своих. А сейчас… Сейчас что-то щекочется под ребрами, когда каждую ночь приходится раскочегаривать постель в одиночку, чужого тепла или холодного кокона за спиной. Когда переписок в чатах, пусть и привычно состоящих с его стороны по большей части из смайликов становится меньше, причем почему-то с обеих сторон — и с Маги, с которым хотя бы все понятно, он вообще там в своей Махачкале на разрыв каждый день в новый дом, и от Миры, который вроде как собирался релаксировать в одиночестве едва ли не до начала новогодних, и… Это вызывает какие-то неприятные скребыхания под ложечкой. Да, он не начинает первым выяснять, в чем дело, скорее принимает позицию наблюдателя, который продолжает бессменно вклиниваться смайликами, стикерами и мемасиками в любую переписку, которая мало мальски поднимается, но вот это Мирино краткое и звучащее максимально напряженно… Становится реально последней каплей. Той, в которой Мага все равно умудряется его опередить. Он не пишет Мире в личку вообще. Все это время. Как будто бы несмотря на все, произошедшее на инте… Он все равно держит аккуратную дистанцию, не лезет в личное пространство, оставаясь в пределах чатиков команды и их персонального на троих. И… возможно даже зря. А еще, кажется, он понимает, что происходит. Ну… нет, не понимает, но начинает подозревать, потому что, кажется, в отличие от Маги, при всей его простоте душевной, связать последние Халиловские фотки, которые у него самого не вызывают ничего кроме отчаянного желания выебать его прямо в этом блядском пальто прямо на капоте этой блядской тачки, и официальный уход Колпакова в депрессию… не составляет большого труда. Именно поэтому полет чужих сообщений встречает просто один уверенный входящий вызов, ибо писать много буковок — точно не план Дениса Сигитова. — Ты вот вообще не предполагаешь, или чисто удостовериться хочешь? А Мага — что? Мага — чистый лист, ясный и незамутнённый, в какой-то момент на горе для себя решивший, что вот теперь в его жизни всё стало складно и правильно, а главная задача: половчее и поскользючее улыбаться, когда многочисленная родня задаётся вопросом, когда же он со своей странной работой начнёт искать девушку, которую приведёт в дом. Почему-то ему кажется, что после всего, через что они прошли, в чужую голову не может даже закрасться никаких сомнений о том, что он… Ну, просто не будет делать ровным счётом ничего для того, чтобы порушить то, что так долго строится? Поэтому родной до боли голос, который, да, мёдом на душу всегда, везде и в любой ситуации проливается, сейчас по ощущениям вбивает в тот ещё стан. Можно ли оказаться человеком с ещё более упрощённо работающим эмоциональным интеллектом? Очевидно, для Маги — да, поэтому он, сидящий на заднем сиденье такси, только зачем-то инстинктивно проверяет, точно ли к нему не прислушивается водитель, и теснее к уху трубку прижимает. — Вообще. Нет, ну, блять, мы последний раз переписывались, я просто предупредил тогда, что ливаю, с Расулом кататься поедем, там, ну… Короче, ты же понимаешь. Нет, не то, чтобы он не пытается совершенно искренне прикинуть одно к другому и сообразить, на что таким оригинальным образом мог отреагировать Мира и что у него случилось, — а что-то явно случилось, там, в Белграде, других вариантов для того Миры, к которому Мага привык, просто не существует, — но сложить одно к другому… Трудно. Потому что е г о Мира в случае чего просто закатил бы истерику, уничтожил морально сообщениями с точками или типа того. Но не пропал бы… Вот так. И всё же какие-то проблески разума случаются, когда Мага без перехода повторяется, но уже с откровенно вопросительной интонацией. Потому что внезапно иррационально кажется, что если у Миры с ним, — или всё-таки с самим собой, или с ними, или с целым миром, прости, господи, за тавтологию, что вероятнее — вдруг стало что-то… Не так, то это «не так» может распространиться и на Дэна заодно. — Понимаешь же, правда? Ну, в смысле, где я и где пацаны. Честное слово, я бы сам уже сорвался выяснять, но я тут… Пиздец, короче. Всегда же всё… Ну, в лицо сразу прилетает, а щас ни достучаться, ни дозвониться. Нет, где Мага и где пацаны Дэн прекрасно понимает, что бы там под этой фразой ни подразумевал сам Халилов. По этой самой причине и не реагирует на эти блядские фотографии никак, кроме как на очередной повод для влажных ночных фантазий для начала и на планы на будущее на перспективу. Ну потому что… Потому что он слишком простой и не способный на какие-то высокодуховные депрессии и томные сомнения человек, который не в состоянии представить, какие должны произойти обстоятельства, чтобы Мага умудрился изменить в Махачкале. С кем-то из круга своих бешеных ортодоксальных дагестанских друзей. Если только в принудительном порядке, если где-то проговорился о подробностях своей личной жизни и его там пустили по кругу, но по последним фотографиям на это вообще не похоже. А вот Мира… в теории может и не понимать. Хоть это и странно, с учетом того, что вроде как он всегда пытается претендовать на звание самого разумного и держащего все под своим уравновешенным контролем, но… Но сейчас его поведение и до рассказов Маги выглядит как минимум непривычно, а если он еще и реально начинает не брать трубки… Дело — дрянь. При любом раскладе. Можно было бы еще предположить, что сбил режим, решил проспать всю жизнь, потерял телефон, заболел в конце концов, да все что угодно, но люди с потерянными телефонами не пишут в телегу, а значит… Да, дело — точно дрянь. — Вот ты пиздишь на камеру, что я ебанутый, а сам дебил. Ты реально ему так и сказал — мол, все пока, я с Расулом кататься? И после этого такие фотки заливаешь? Ты себя на них хоть видел? Я бы прям там это пальто задрал, штаны спустил и выдрал на пассажирке. Dirty talk — вообще не конек Дениса Сигитова, и в их тройственном союзе за это обычно целиком и полностью отвечает Мира, но здесь это не какие-то попытки возбудить, а просто констатация факта, такая же простая и прямолинейная, как и сам Дэн. И в остальном все кажется ну настолько банальным, и чем дальше озвучивается вслух — тем больше кажется, что даже как-то озвучивать уже и неловко. А еще… еще почему-то где-то между ребер снова начинает скрести. И в этот раз — гораздо более неприятно, чем в тех скромных намеках на неведомый ранее глагол «скучать». И самое главное, что это скребыхание сейчас… прямым образом, если можно так выразиться, с Магой никак не связано. — Да какие, нахер, фотки, я вообще… Где-то там, примерно за три с половиной тысячи километров от Дениса, внезапно решившего, что в нём достаточно сил для, господи, блять, грязных разговорчиков, Мага кидает в зеркало заднего вида ещё более настороженный взгляд и на всякий случай приваливается к стеклу, чтобы покрасневших совершенно неуместно и невовремя щёк точно не было видно. Вдыхает. Выдыхает. И думает только о том, что… Нет, ну неужели это было н а с т о л ь к о плохо? Правда, вот серьёзно? Как минимум — это не была какая-то акция. Он, блин, просто радовался тому, что удалось выдрать Расула и… И очень хорошо провести время. С другом. Ну, сука. Полное ощущение, что он сам разрыл себе эту могилу, прыгнул в неё и протянул лопату — держите, закапывайте. Самое глупое — Мага делится на две половинки себя, одна из которых вроде как пытается беспечно вздыхать, потому что воображение мгновенно рисует всю эту блядскую картинку, нарисованную Денисовыми словами ничуть не хуже, разве что резче, конкретнее и грубее, чем Мириными, и это слегка поджаривает на месте. Но вот сейчас… Честно, совсем не до неё и не до этого скулежа на тему того, что уже целых полтора месяца она все с л и ш к о м далеко друг от друга, и очень бы хотелось, чтобы они оба оказались здесь, собственно, чтобы задрать там всё, что нужно задрать. Потому что тревожность Магина, то самое аналогичное Сигитовскому скребыхание под рёбрами, отзывающееся теперь болезненнее намного, о другом. О том, что где-то в Белграде сидит Мира, и… И что? Накручивает себя в классических Халиловских традициях? Пересиживает на Рубике и пиздит его способность к тильту? Так это же, блять, пассивка, получается. Работать не должно. Мага не может себе представить, ч т о должно произойти, чтобы реально вышло… Так, как выходит сейчас. Что-то ломается в его привычной системе координат, где Мира — оплот разума, уверенности, сдержанности и рациональности. А раз так, то этому должно быть какое-то объяснение — или логичное, или такое, о котором нужно знать. Раз так, то это вообще — проблема, которую надо хоть как-то решать. — Я не хотел. Чем хочешь клянусь, даже вообще… Не подумал. Дебил, окей, — выдыхает наконец, и даже, наверное, в трубке слышно, с какой силой растирает лицо свободной ладонью, пытаясь придумать, что ему теперь с этой информацией делать. А делать что-то сложно — отпуск всё ещё в самом разгаре, и тут у него у самого планы, у других людей на него тоже планы, до момента, когда снова будет пора бронировать билеты в Белград по официальному поводу — почти три недели. Хер его знает, что там за эти три недели Мира успеет себе придумать, и начнёт ли хотя бы отзываться на его попытки как-то достучаться. Вариантов, как таковых, нет совсем, пока сердце с мозгом несогласное покалывает и ноет о том, что любой нормальный мужик на его месте уже бы был на пути в аэропорт. — И что… — Мага как-то запинается, пытаясь разобраться в определениях. И решает вовсе обходиться без «нам» и «мне», — делать? Я не могу так сорваться, обещал уже родителям. Ну, могу, но это надо объяснять, почему, зачем, а тут объяснять… Если он там… Ныть Денису почти неловко. В сухом остатке: получается, одному своему парню из-за своего косяка перед другим. Но всё-таки в их жизни что-то неумолимо меняется, меняется всё время, в лучшую, вроде бы, сторону, с самого Инта, и то самое «с Инта» почти даёт право рассчитывать на то, что Дэну… Как минимум, глубоко не всё равно. Не только на него, но и на Миру. Поэтому же мозг, натужно ищущий способ проверить, жив ли Мира, не собирается ли разорвать все их отношения к чёртовой матери и не решил ли стать затворником-монахом, с огромной долей нервозности и смущения, вины, сквозящей в голосе явно, всё-таки вываливает: — А у тебя… Как там вообще? Ну, по… По загрузке? Ты можешь… Проверить его как-то? Он стопудово дома сидит, такой точно к родителям не поедет. Я тебе адрес напишу, и вообще… Блять, всё, что хочешь сделаю. Вдруг он всё… Бросить решил? Последнее звучит в духе Маги — уже как-то совсем отчаянно и жалобно, потому что он сам успевает накрутить себя и неслабо. Но перед Денисом это вроде как и не страшно. План чёткий, гениальный и надёжный, как швейцарские часы. И абсолютно неожиданный со стороны обычно максимально сдержанного в любых вопросах кроме секса Маги. Нет, понятно, что вырвать его сейчас из Дагестана невозможно чисто технически — ни одному родственнику, брату, свату и брату не по крови, а по душе не объяснить, какого хрена он сейчас просто сорвётся на день-два в Сербию и обратно со всеми вынужденными перекладными в лучшем случае через Москву, но тот факт, что ему в целом приходит эта идея, да ещё и в таком порядке, когда это высказано не абстрактно этично — мол, было бы неплохо его проведать, ох, что же делать, а прямым текстом — Дэн, слушай, может того, свернешься и сгоняешь туда сюда до Белграда, для бешеной собаки же семь верст не крюк… Слегка обескураживает. Хотя, кому он пиздит — нихуя не слегка. — Ты серьёзно хочешь, чтобы я сейчас сорвался и просто молча полетел к нему в хату скребстись через всю Европу? Ладно, у Дениса Сигитова есть один неоспоримый плюс — даже такие вещи, как бы они не выглядели в своих формулировках, он произносит абсолютно беззлобно, пусть и с лёгкой иронией, но абсолютно без какой-то надменной токсичности. И кроме того… Есть одно важное но, которое помогает принять решение в кратчайшие сроки, которых Дэн не ожидает даже сам от себя. Тот самый червячок, который с самого начала начинает неприятно скребстись под ребрами, на этой самой мысли вытягивается и начинает радостно… и что уж там — облегченно сиять. И единственное, как это можно трактовать — это звучит как правильное решение, даже если оно и выглядит максимально дико. Благо, что и друзей, с которыми хотелось бы встретиться, у него сильно меньше, чем у Маги, и в целом все самые близки привычны к тому, что он ебанутый и может выдать любую хуйню на серьезных щах. — План обосраться, а потом послать меня разгребать хуйню под горячую руку, конечно, охуенный, но я согласен. Оно того стоит как минимум ради того, чтобы посмотреть на его ебало, когда он именно м е н я увидит без предупреждения у себя на пороге. Надеюсь, хоть дверь откроет, а не сразу через глазок обратно нахуй пошлет. Именно потому, что Мага сам обсирается, он и не миндальничает, как делает это обычно. Выкручивать руки Дэну и ныть на тему того, как же всё плохо и как сильно неясно, что делать, предварительно проблему создав — вот это, конечно, точно стратегия победителей, но Мага… В общем, Мага не победитель. Наверное, странно. Если вспомнить хотя бы то, как сильно и резко он сгорел на месте от ревности, просто завидев несчастного Игнатенко в близости от Дениса, то от себя стоит ждать чего-то подобного снова. Одно дело — когда эти двое на его глазах делают… Всё, что им хочется делать, как это был в т о т самый раз. И другое: буквально самостоятельно просить, чтобы два кусочка тройного паззла, разбросанные друг от друга по разным городам и странам, собрались как-то там без него. Только за Миру переживательно… Да что уж там, если совсем честно — страшно гораздо больше, как и за их отношения, которые просто ну не может похерить одна долбаная фотка. А ещё он знает, что Дэн… Что их обоих можно доверить друг другу, и даже самый безумный план лучше, чем оставить Миру одного в очень, очень далёком сейчас Белграде, не зная, до чего он там может додуматься со своей огромной, вместительной и очень умной головой. Пусть Мира обидится, что это не он бросает весь свой многочисленный стак пытающихся себе хоть кусочек от пальто урвать родственников. И да, Мага тоже хотел бы видеть его лицо, когда он увидит Дэна — вытянуться оно должно знатно. И всё равно ему тоже кажется, что это — правильное решение, во много раз правильнее, чем если он сам накрутит себя следом за Мирой и они вдвоём, преумножившись, разъебут вообще всё, ради чего так долго старались. Поэтому ответственность за него он готов брать хотя бы тем, что предлагает это первым и без обиняков. И поэтому же он только выдыхает облегченно прямо в микрофон. — Не пошлёт. Совесть не позволит. Дэн, ты… Голос набирает знакомой уже давно Сигитову восхищенной замедленности и растерянности, особенной облегченной теплоты, которая Магу затапливает от самой макушки по всему телу. За то, что согласен, за то, что действительно готов снова и снова вписываться в их общие проблемы, который Мага, кажется, неустанно поставлять. — Ты лучший, слышишь? Самый охуенный. Спасибо. Держи… В курсе как-нибудь, окей? Ну, что там в монастырь никто не собрался. И скажи, чтобы не вздумал отбирать мою экологическую нишу депрессующего подростка. Мага в конечном итоге в окно не улыбается, конечно, но трубку кладёт и скидывает Дэну Мирины координаты, заранее перед ним за это мысленно извиняясь, уже спокойнее. А Мира в это время ещё даже не подозревает, что своим внезапным, как гром среди ясного неба, игнором и полным тильтом навлекает на себя гораздо больше внимания, чем, наверняка, планирует. Если планирует вообще хоть что-то. У всей этой ебанутой ситуации даже есть какое-то ощущение удивительного дежавю, отсылающего ностальгически куда-то в тот самый момент, когда Денис все-таки первым предлагал пойти на переговоры и подставить себя под чужой гнев во имя того, чтобы в итоге у них троих получилось… то, что получилось. А теперь ему же выпадает честь сохранить все это, пока Мага прикладывает усилия… если не разрушить, ладно, все еще далеко не настолько категорично, и Мира все-таки не настолько истеричка, но пошатнуть равновесие — это точно. Чудесно. В целом, здесь радует как минимум две вещи. Прямые рейсы Москва-Белград, которые хоть и стоят конских денег в сравнении с пересадочными через Турцию, но кого ебут такие мелочи, когда есть возможность ускорить процесс практически на пол дня, что в рамках этих стремительных перемещений более чем ощутимо — особенно когда на тебя и так все родственники, которые только только освоились с возвращением блудного сына, косятся как на дебила. Ну… ладно, не совсем как дебила, они слишком культурные люди для таких выражений, но как на солнечного — это точно. И только Настя косится с такими… неоднозначными ухмылками, как будто не то, чтобы напрямую понимает, к кому и зачем именно летит нерадивый младший брат, но о том, что как-то это все связано с появлением некой зазнобы, которая вскружила голову больше всех бьющему себя пяткой в грудь пацану, который громче всего пиздел, что его не интересуют постоянные отношения, определенно догадывается. Ну и второе — это, конечно, предвкушение выражения лица Миры. Одного единственного и неповторимого, ради которого вообще стоит кидать минимально необходимые шмотки в небольшой рюкзак и ломиться буквально одним-двумя днями через километры и границы, не считая всех остальных, более глубинных смыслов. Предвкушение, которое нарастает с каждой минутой в пути, в самолете, в очередях на посадку, паспортных контролях, аэропортах, такси и окончательно уже вибрирует везде, от коленок до кончиков пальцев, размахивая невидимым песьим хвостом, когда палец наконец надавливает на дверной звонок по тому самому скинутому Магой адресу в искренней надежде, что его просто не пошлют нахуй в уже проделанный маршрут, только в обратную сторону. А Мира ведь никого не ждёт. Мира всё это время сосредоточенно окапывается в кровати, пересматривает Матрицу, тычется в хартстоун, делает тысячу и одну вещь, вроде бы, даже как-то шевелится, пытается, но, очевидно, ведёт собственный бой с эмоциями… Совсем проигрышно. Потому что чем дальше лес, тем злее волки. Потому что это ебучий круг, по которому он бегает: думать о том, чтобы не злиться, вспоминать, что злится на Магу, злится так сильно и уже даже практически забывая о том, а откуда вообще берутся эти эмоции, осознавать это, злиться уже на себя, за то, что злится, и… И открывать новый стол с ебучими карточками, очевидно. Он понимает, что, наверное, и Мага, и Дэн удивлены эфирной тишиной. Может быть, даже что-то там себе переживают. Но он ведь по-честному предупредил, и как уж Мага со своими восхитительными друзьями разбирается там дальше — большой вопрос, и естественно, даже в голову не приходит, что кто-то ради него в состоянии сорваться из другой страны по такому случаю. Ещё понимает, что не хочет ни видеть, ни слышать этих остающихся без ответа звонков, пока сам не разберётся с собой в одно лицо и не вернётся в строй… Хотя бы чуть менее агрессивным. Но вязнет. Вязнет в этом холоде, в этом нескончаемом ощущении какой-то совсем уж откровенно, в лучших подростковых традициях пропащести, и уже даже не замечает, какую конкретно чушь играет включенный на рандоме ютуб. Звонок не раскалывает тишину квартиры, как это могло бы быть в каком-то очень драматичном романе. Мира его не слышит даже сразу — звук смешивается с эмбиентом, ебащащим из колонок, и сначала вообще кажется, что показалось. А если не показалось, то нахрен вообще открывать — он ведь никого не ждёт. Но потом маленький внутренний тревожник-контролёр подсказывает, что что-то, вообще-то, могло случиться, раз ему в дверь звонят. Может, там вообще… Дом горит? И надо бы хотя бы проверить. Получается дольше, чем, может быть, следует. Мира выпутывается из комка одеял, кое-как по пути к двери приглаживает встрепанные волосы, подтягивает выше на плечах длинные рукава, всё пытается сообразить, кого, блядь, могло принести… А когда прислоняется к глазку, то усталую полудрёму, охватывающую всё тело, смывает одной обжигающе холодной волной. Это такой ледяной, насквозь промерзший камень, который срывается откуда-то из лёгких прямо в желудок, падает туда со звуком, от которого пальцы на ручке двери вздрагивают. Первая, инстинктивная реакция при виде знакомого лица и всё больше, если уж честно, сквозь мутное стекло глазка — кудрей. А следом за ней первая мысль: что-то с л у ч и л о с ь. Перед глазами сразу все те неотвеченные и количество часов, которые Мира не чекал телегу в своём «фул афк». Вещи, которые могли оказаться неузнанными. Происшествия, которые могли остаться проигнорированными. Нет даже конкретики никакой, просто логическая связка одна: если з д е с ь человек, который никак здесь оказаться не может, значит Мира проебал что-то страшное, важное, и, вполне вероятно, такое, что заставило Дениса сорваться из своей этой Сибири. И может быть, это совсем не то, чего ждёт Сигитов, но дверь открывается нараспашку практически мгновенно, если не считать тех секунд, что пальцы как-то неловко скребут по внутренней защёлке. А на лестничную площадку вываливается сразу всё: звуки долбящей в стены музыки, запах сигарет, не плотный, как в курилке, тоньше, но ощутимый, и… Мира. Осунувшийся, ещё чуть более бледный, чем обычно, такой растрепанно и растерянно домашний в своём миллионе шмоток и рукавах, натянутых через палец, но буквально на глазах стремительно собирающийся. В глазах, в лице вытягивающемся с поджимающимися губами видно: изумление пополам с требовательностью и какой-то что ли… Заранее прожатой решимостью выяснять, кто, как минимум, умер. — Ч-ч-что и с кем? В смысле… Что с-случилось? — звучит вместо «привет», «как ты узнал, где меня искать», «какого хрена вообще» и всего другого, что можно было бы вообразить. Звучит не просто, смазанно, так, как от человека, который долго просто не разговаривал — с хрипотцой, а вместе с этим по-Мириному нервно, замедленно хлопают ресницы. И всю эту потерянность вкупе с какой-то неожиданной паничкой, которую очевидно ловит Мира, просто сметает одно единственное, не менее неожиданное… а может быть слишком ожидаемое действие. Крепкие, обжигающие в своей горячности окончательно заледеневшего Миру объятия, с которыми Дэн буквально врезается в это бледное, осунувшееся привидение, на которое, откровенно говоря, страшно смотреть. Нет, честно — Денис как-то и сам не ожидает такой реакции. Скорее уже морально готовится к посыланиям нахуй, совершенно забывая о гиперконтроле, который в первую очередь должен удостовериться, что Махачкала не сгорела и весь состав Спирит кроме них двоих не развалился к хуям, пока кое-кто был в своем фул афк. А еще он не ожидает, что все… ну, настолько плохо. Хуевое качество видео с вебки — единственный по сути шанс наблюдать морду Колпакова в течение всего ноября — то, что не позволяет понять, насколько на самом деле тот побледнел, схуднул и насколько же провалились посеревшие синяки под глазами. И от этого… под ребрами нещадно щемит вопреки всей своей душевной простоте, хоть пока на лице, точнее на наглой морде, бесстыдно тискающей впалые ребра потерянного в пространстве Миры, это никак не отражается, оставляя на месте непробиваемо сияющую практически от уха до уха улыбку. — Игнорщик случился. Афкшник и депресседкид. Службу психологической поддержки вызывали? Взгляд снизу вверх взметывается, искрами своими сияющими уже пытается хотя бы начать отогревать, пока Дэн шагает вперед, не разрывая объятий, практически насильно заталкивая Колпакова спиной вперед обратно в квартиру, предполагая, что тот вряд ли испытывает яркое желание палить теплоту собственных взаимоотношений с тиммейтами перед потенциальными соседями. — Сеанс предоплачен и обжалованию не подлежит, вещайте, больной, где болит? — Дэн. Дэн, блять, ты… Слишком много за одну секунду. Миру дёргает из его тихой апатии в эту чёрт разбери откуда взявшуюся панику, а потом резко, такого, холодного, лучше уж сказать, просто отмороженного, в обжигающий сразу внутренности кипяток. Мире кажется, он резко отупел за эти дни: поспеть за Денисом, то — все ещё паникующему телу мерещится, будто почти больно — сжимающим его бока, то впихивающим его обратно за порог, невозможно. Он шарит руками по изворачивающимся автоматически бокам, улыбается, смотрит, говорит много и быстро, настолько, что слова какими-то ебучими почтовыми галками пролетают мимо ушей и не расшифровываются, его резко становится т а к много в пустой и стылой квартире, что Мира просто забывает, что должен делать и чувствовать. Где-то в горле застревают разумные вопросы о том, какие службы, какие сеансы, что этот сумасшедший человек несёт, какого хера в целом, а собраться… Не получается вообще. Мира как-то неловко сжиматься пытается в плотный комок, руки на плечи Денису опускает, и давит так… Непонятно, то ли оттолкнуть от себя пытается, то ли наоборот сжать, чтобы остановить этот поток и хоть так понять, что происходит. Но не определяется, и просто сжимает пальцы на острых косточках, обегая взглядом всё так и транслирующее совершенное довольствие лицо, убеждаясь, что с такими точно не приходят сообщать о том, что кто-то умер. Хмурится непонимающе, замедленно так, до знакомых глубоких заломов между бровями, только таким образом на улыбку и отвечая пока, потому что больше — нечем. До Миры ещё просто не доходит, что Денис Сигитов оказался у него д о м а. На заповедной территории. В то время, как должен счастливо сидеть у себя в Сибири. — Отпусти. Давай, от-отпускай, задавишь нахер, мне у-уже дышать нечем. И это метафора, конечно, но почти правда: дышать нечем, просто по другим совсем, не касающимся никак кипяточных даже просто от эмоциональности чужой эмоций, причинам. Точнее… И из-за них тоже, но дело вообще не в силе хватки. Поэтому же он нешуточно совсем куда-то назад пытается отступить и скользкой рыбиной вывернуться из чужих рук, ещё не совсем понимая даже… Их природу, что ли. — Ещё раз, к-какие службы, какие се-сеансы? Ни у кого н-ничего не… Никто не больной, т-ты… Ты вообще… Почему з д е с ь? Дома же должен торчать, — выговаривает уже сознательнее, то ли ухватывая Дениса сквозь куртку крепче машинально, то ли ухватываясь за него. И вот не зачем, а почему. Именно так вываливается с языка, и дело вообще не в том, «почему т ы», а «почему з д е с ь». Не то, чтобы всякий интеллект Миру покинул, но он, даже что-то как-то осознавая логикой, понимая бессмысленность своего вопроса, пока все ещё не может себе представить, что Дэн… Даже просто м о ж е т сделать что-то подобное тому, что делает сейчас. И уж точно не из-за одного словившего дебильную и стремительную шизу «игнорщика». Может, поэтому ещё пока как следует не получается выпустить шипы — тут бы хоть осознаться. Шипы и вправду как-то тормозят, что ли. Несмотря на всю сияющую улыбку на лице, где-то в глубине души Денис ждет, ждет, когда Мира привычно ощетинится и выпустит свои не то иголки, как у Бриста, не то когти, как у Гули, в любом случае что-то, чем тот будет привычно обороняться, пока он просто врубит свое бкб на это время, переждет и задоминирует в сугубо эмоционально-позитивном смысле позже, когда все кнопки будут в кд. Но у Миры, похоже, пинг слишком высокий в его этом апатичном фул афк — и максимум его сопротивления выражается в этих каких-то невнятных дрыганиях, когда сам же не понимает, оттолкнуть хочет или не хочет. И этим нельзя не пользоваться. — А почему нет? Вот, собрался и прилетел тебя из афк вытаскивать, а что, нельзя? На самом деле, Дэн искренне… не видит в этом какого-то мега серьезного и огромного в своей важности поступка. Просто вот такой… простой, простите за тавтологию, до глубины души человек, которому, по сути, собраться — только подпоясаться. Нет, конечно, у него тоже есть друзья и родственники, но, опять же, в гораздо меньшем количестве и гораздо более привычные к его заебам, нежели вся ортодоксальная дагестанская братия Маги. Поэтому вопрос звучит не как-то наигранно с внутренней гордостью и самолюбием, а с чисто Сигитовской искренностью, снова переливающейся сияющими искорками в глазах. А следом — самое время все-таки выпустить слишком медленно догоняющего всю ситуацию Миру, жертвуя этими согревающими объятиями ненадолго с той целью, чтобы скинуть с себя куртку и кроссовки — так, сразу на всякий случай заявляя свои права на нахождение в этой квартире и устойчивые планы никуда отсюда в ближайшее время не ретироваться. Мира наблюдает за тем, как кроссовки одна за другой — ну да, да, их всего две, а не как у блядской многоножки, и тем не менее — падают на его пол, и… И снова замедленно моргает, на всякий случай сдавая ещё немного назад, дальше по коридору. Обхватывает себя обеими руками, заменяя этим жестом пропадающие и вызывающие в связи с этим неопознаваемые неудовольствие и облегчение одновременно, руки. Не увидеть в этом откровенного воинственного флага, знаменующего захват территории, совершенно невозможно. Как и сопоставить с ними слова, которые наконец-то удаётся осмыслить и как-то затолкать к себе в голову. Денис приехал. Денис Сигитов приехал сюда — именно с ю д а, «к нему» пока в мозгах пока никак не умещается — из Новосибирска, раскидывает свои кроссовки по его коридору и всем своим видом демонстрирует, что планирует остаться. И… Вот теперь эта мысль наконец отзывается чем-то непонятным и нечитаемым под рёбрами: они о д н и. Вообще одни. Совсем. В отдельной от Маги с т р а н е. Ввязываясь в эти дикие для любого нормального человека отношениях на троих, Мира как-то… Не рассчитывает оказаться в такой ситуации. — А если нельзя? Ну чисто если мне… Ок? И я не хочу вытаскиваться? С-стоп-слово какое-то ты п-придумал на этот случай? До Миры начинает доходить. Где-то там в Махачкале сидит одно конкретное ссыкло, которое нажаловалось на него Денису, а Денис… Ну — вот. Видимо, доброта и оголтелое благородство этого человека действительно не знают границ, и Мира бы соврал, если бы сказал, что думает — это ради Маги. Нет, блядь, он даже так, парой нормальных фраз с ним даже не обменявшись, уже заранее знает, что Денис сам принимает свои решения. Просто они вот такие и не всегда… Не всегда такие рабочие, как ему кажется. Но выгонять его сейчас, с порога, у Миры просто рука не поднимается. Он пролетел чёрт знает сколько тысяч километров, они… Вместе, тем или иным образом, так что, видимо, остаётся разбираться с сомнительными планами по его излечению по ходу пьесы. Вечер перестаёт быть томным. Мира машет рукой и разрывает дистанцию раньше, чем его успеют снова застанить этим… Хуком Пуджа, блин, дёргает головой, смахивая с лица чёлку, оттирает лицо, совершает сразу десяток этих нервных микродвижений и отчаянно пытается сообразить, что ему теперь с этим делать. — И я вообще-то серьёзно. Если тебе М-мага нажаловался, надо было в его ебаную Махачкалу билеты брать. А т-тут тебе делать нечего, сорян. Только сейчас ставшее уже привычным раздражение начинает поднимать голову, и Мира начинает почти привычно шипеть, даже не пытаясь сознательно врать. Но вместе с этим кивает дальше в комнату, сам туда идёт, в зал, где, в отличие от спальни, откуда доносится музыка, все ещё стерильный, вылизанный порядок — Мира здесь просто не находится, а ещё есть, ну… Диван, как минимум, и компенсирует вполне конкретную резкость грубоватым, но точно никак не намекающим на какие-то откровенно мудацкие попытки выставить человека, пролетевшего к нему хуй знает сколько времени: — Что мне делать-то с тобой теперь? Жрать, наверное, хочешь?.. — Я тебя не плеткой по жопе шлепать приехал, чтобы стоп-слова придумывать, но если ты захочешь, то я не против. До Миры, очевидно, доходит очень много чего. Как будто качество картинки в сознании наконец прогружается и приоткрывает завесу понимания всего происходящего. И того, кто его только что бесцеремонно тискал, а сейчас еще более бесцеремонно начинает захватывать священную территорию — к слову, реально походу священную, потому что порядок в видимой части квартиры такой, как будто это блядский храм, а не нормальная адекватная хата двадцатилетнего плюс минус дотера. И того, с какими именно целями этот захватчик проник в его храм и в ближайшее время точно не планирует оставлять в покое. Но есть одно но, о котором Мира должен знать, потому что их трио существует уже не первый месяц, и пусть они и знают друг друга не лучше чем самих себя, но и не настолько херово, чтобы не понимать один конкретный факт — Денис Сигитов так легко не сдается и такими вещами его не то, что не отпугнуть, но даже близко не пробить. — Со мной надо любиться, обниматься и сосаться. Но жрать, в целом, тоже неплохо. И вот попробуй это пробить, когда улыбка сияет на наглой морде так ярко, что, кажется, что бы Дэн сейчас ни пизданул — закатывать глаза можно до бесконечности, язвить даже, как-то своим ядом накопленным с клыков капать, но как-то более деятельно отбрыкиваться — все равно, что пинать щенка, вывалившего язык и машущего хвостом. А еще — неприлично любопытного щенка, которого эта стерильная гостиная интересует минимально, поэтому первое, что он делает — запускает нос именно туда, на звуки музыки, намекающей, что именно в той части чужой квартиры, которую он видит впервые за все это время, теплится реальная Мирина жизнь, на которую хотя бы одним глазком, но хочется поглядеть. — Да, Денис, тебе туда тоже можно, спасибо, что спросил, я ведь ж-ждал г-гостей. Сарказм, громкий и ядовитый, Мира, бодро ищущий себе место в мире, где Денис Сигитов внезапно врывается в его дверь, — ебучее, блядь, дежавю, — а потом занимает сразу целую кучу места, оставаясь таким же на вид мелким, не скрывает совсем. И какой уже смысл, если буквально всё, что он оказывается в состоянии делать — со сдержанно охуевающим видом наблюдать, как Дэн… Реально, блин, как любопытный щенок идёт обнюхивать новую территорию. У Миры губы сами собой поджимаются в полоску. Ему неловко, непонятно, пока что — очень нервно и как-то совсем беспомощно, и совсем не видно на горизонте планирования, как вообще эту жизнь жить и как злость куда попало не сорвать. Но напрыгивать на Дениса со спины истерично оттаскивать от дверей, или рычать что-то типа «фу», поддерживая Денисов образ — тупо, глупо и нелепо, поэтому он просто скрещивает руки на груди и остаётся стоять на расстоянии за его спиной истуканчиком, позволяя… Чёрт с ним, исследовать. — Обниматься и с-сосаться — это тоже надо было в Махачкалу, т-там походу не хватает. Если ты в курсе последних новостей, а ты в курсе, раз тебе п-пришлось сюда херачить, я т-так-то не очень в духе, — роняет, сам не зная, ради чего. Или зная. Осознавая, точнее, что это вот всё очень не похоже на приветствие людей, которые, ну… Получается, тоже в отношениях? Функцию обниматься и сосаться для них обоих выполняет Мага, закрывая Мирины скромные и Денисовы… Такие, какие ему угодно, потребности, а теперь… Теперь-то как? Совсем один на один? Денису перед глазами — все свидетельства его морального, прости, господи, падения. Смятая, ещё не остывшая постель, на которой, в общем-то, даже ещё можно разглядеть следы разворошённого Мириного гнезда сразу из нескольких одеял. Ужасно стыдная, но слишком мятая, чтобы сделать вид, что это подброшено, дакимакура с какой-то безымянной анимехой. Разбросанные одноразки разной степени содержательности, разбросанные совсем не по-Мириному шмотки, всё-таки аккуратно выставленные, но пустые бутылки из-под энергетиков на тумбе, какие-то малочисленные упаковки из-под чего-то ещё, фиолетовая неоновая гирлянда вместо нормального верхнего света, придающая этому бардаку хоть какую-то атмосферу, полная пепельница на подоконнике, из которой едва ли не сваливаются бычки, и… Фотки. Фотки на столе, стоящем совсем близко к двери. Совсем ещё мелкий Мира с детьми. Пацанва сама по себе. Младшая сестра. И старая-старая фотка Маги, сделанная, кажется, ещё в Бухаресте на первом их Инте. Они толпятся кучкой, сгрудившиеся так немного неловко в очень сдержанных рамочках, купленных в порыве какого-то дикого сентиментализма. Мире за них не стыдно, но по ощущениям всё равно, что слишком неожиданно пустить к себе в самую душу, и это… Это как-то неожиданно хочется защищать. Защищать от Дэна в первую очередь. — …Поэтому с м-меня только жрать. Тут — нечего. Уже. Пошли, я из любезности н-найду что-нибудь, что ещё не обрело свой собственный разум, чтобы тебе не было неловко это есть. Мира Денису руку на плечо кладёт — вроде привычно, тяжело, и тянет уверенно подальше оттуда, но всё равно чувствует себя как-то… Пиздец неправильно. — И учти, что даже если ты кому-то расскажешь, что тут видишь, тебе в-всё равно никто не поверит. Даже Мага. Он… — вот здесь Мира не выдерживает подкатывающего к горлу комка накопившейся злости, звука как-то совсем агрессивно. — Он вообще в курсе, ч-что ты здесь? Наверное, любой другой нормальный человек должен… ну, как минимум, отвечать на вопросы? Ну если тебе прямым текстом их задают. Ну или на самый крайний случай хотя бы делать вид, что их не слышал, а не игнорировать в слишком тупой упор, при этом делая это с таким невозмутимым видом и такой непосредственной пёсьей лыбой, что… вроде как даже и предъявить сложно. Но все эти разговоры про Магу и тем более препирательства по поводу того, кто тут с кем будет сосаться, а кто с кем нет волнуют гораздо меньше, чем… эта спальня. Вот эта… живая, настоящая, наполненная состоянием, настроением Миры комната, пропитанная им и… как будто бы действительно приоткрывающая немного больше, чем он хотел бы показать. Приоткрывающая что-то, что входит в круг того, что должно прятаться за тем же ледяным коконом, в трещину в котором ему уже удалось заглянуть однажды, и в которую сейчас снова вламывается без предупреждения, откалывая еще небольшой кусочек. Кусочек, за которым прячется что-то, от чего невольно хочется незаметно прикусить губу и царапнуть ногтями собственную ладонь, чтобы утихомирить то самое существо, сидевшее под ребрами и внезапно просыпающееся с попытками болезненно поскрестись прямо по нервам. И черт его знает, от чего больше. От того ли, насколько все это… депрессивно выглядит? Как комната человека в реальном, настоящем расстройстве, а не вот этих демонстративных высерах для инстаграма, а еще как комната человека, которому… бесконечно холодно. Это нельзя назвать одиноко, потому что эта фотография Маги, которую невозможно не узнать даже с Денисовой куриной слепотой вроде бы намекает на не одинокость, на наличие настоящей, живой и искренне любящей обоюдности, но… но отчего-то ему все равно бесконечно холодно. И одеяла, гнездом самым настоящим свитые из трех, или вообще четырех кусков синтепоновых тряпок, и подушка эта дурацкая, все это… вызывает желание обнять. Вот прямо здесь и сейчас и до оглушительного хруста не готовых к маленькой, но богатырской силе ребер. Но вместо этого… Просто замирает на месте, как будто бы ногами втапливаясь в холодный пол и застревая недвижимым чужими руками, но при этом приваливаясь шершавой щекой к слишком, обжигающе буквально холодным пальцам, отираясь о них рябоватой скулой словно примирительно ластящийся щенок. — С этой хуйней ты обнимаешься, а я вообще-то лучше. И теплее. А ты реально…ну… думаешь, что он там по мужикам пошел? — У этой хуйни свои плюсы. Она не разговаривает, слушает м-меня молча, делает, что я сам хочу, и я могу обнимать её, к-когда сам за-захочу. Мира прекрасно понимает — ему бы лучше промолчать. Это некрасиво. Как-то даже… Не по-человечески что ли, хотя и не худшее, что из него в таком состоянии может вывалиться. Но это выше его сил: невольно оказываясь вынужденным открываться с одной стороны, он ещё крепче замуровывается с другой и даже не шипит, выговаривает всё вполне нейтральным, но таким… Своим, исключительно своим привычным жестокватым насмешливым тоном, чтобы точно скомпенсировать полученный урон по менталке или вроде того. И если у Миры руки обжигающе холодные, то у Дэна щека — обжигающе горячая, такая, словно бы это не он только что зашёл в дом с мороза. Слишком горячая и мягкая несмотря на эти незаметные почти щербинки, больше, чем Мира может выносить без какого-то поднывающего подхватывания, судороги диафрагмы или типа того. Пальцы с чужого плеча соскальзывают неумолимо, не демонстративно, не резко — просто аккуратно и почти сразу. А следом, согретые, прижимаются к боку: Мира себя снова обхватывает, как будто бы остаточное тепло инстинктивно хочет рассеять где-то там, где делают надрез для боковой торакотомии — хер его знает, зачем эта информация хранится в башке, но, видимо, прилипает откуда-то из бесконечных насмотренных за последние дни документалок. И дальше по плану у Дениса, наверное, должны быть какие-то лучшие Магины традиции с долгими моральными метаниями, срывами всех покровов, истериками, но… В чём-то он прав: Мира его знает. Знает от макушки до кончика по каким-то причинам до сих пор не существующего в реальности хвоста. И, кажется, примерно понимает, какого хрена происходит в целом, почему его игнорируют вместе со всеми вопросами, куда всё это должно идти. Поэтому безболезненно почти идёт на опережение, отрезая от себя кусок живого, но уже не кровоточащего мяса и с легким сердцем его отдавая. Денис хочет решить проблему — проблемой, вот так уж вышло, на этот раз стал сам Мира, что ему не свойственно — Денис сорвался и прервал свой отпуск, чтобы выдавливать кнопку своей жизнерадостности на максимум во имя общей благой цели — Денис заслуживает знать, что происходит, и что помощь не нужна. Очень простая логическая цепочка. — И если бы я реально думал, что его Р-расул его там трахает на капоте без смазки, то п-приехал бы сам и пришиб обоих. Н-ну или как минимум попытался бы. Нос разбить, например, — кривая, нехорошая, такая… Агрессивно напоминающая, с чем Дэн имеет дело, усмешка перечеркивает лицо. — Он м-меня просто бесит с ебалом своим счастливым. И я себя бешу, потому что б-бешусь. Планирую ещё порезать вены поперек и выложить в телегу на радость подписоте, но п-пока не уверен, а ты в-видимо приехал не дать мне этого сделать. Ну или что в-вы там вдвоём надумали, я хер знает. Мира отдаляется, отшагивает обратно в зал, смахивает с деревянной ручки дивана невидимую глазу пылинку и как-то неумолимо склоняется в сторону кухни, надеясь если не затащить прилипшего к дверному проёму Дэна туда, то хотя бы на себя заманить, лишь бы… Не так близко. Лишь бы не так непонятно, что он должен с Денисом делать, как сейчас с ним обращаться, с этим мелким и зубастым, сильным, но все ещё вызывающим какой-то напуганный трепет своей ласкучестью и хрупкостью щенком. — И до-допрос по всей форме не нужен. Никакого аларма. П-поэтому можем сразу переходить к той ч-части кино, где главные герои с довольными ебальниками хлебают чай, потому что все решили свои вопросы. Хочется сказать — хлебают пиво, но Мира слишком хорошо знает, что Дэн с некоторых пор не пьёт вообще. Хочется как-то съязвить и напомнить, что он не нуждается в спасении, как какая-то ебучая зефирная принцесска. Потому что все ещё существует «Система «Спаси-себя-сам» для злодея». Но все равно толком не получается как будто бы. — Идём? Ну… по крайней мере, всей своей высокодуховной тирадой Мира хотя бы подтверждает первичные и совсем твердолобые догадки Дэна, зарождавшиеся еще на первичном анамнезе ситуации, расписанном Магой. Мира не словил аутизм и шизофрению в одном лице и не ебнулся на голову со всей неожиданностью до той степени, чтобы реально искренне думать, что Магу там со счастливыми дагестанскими ебалами пускают по кругу, пока он визжит от восторга и требует еще больше. То есть проблема не в том, что Магу подозревают в изменах и это нужно как-то опровергать, а это по природе собой история технически неопровержимая, особенно при наличии таких фотографий и отсутствии камеры, которая в режиме реального времени следила за ним с самой посадки в самолет в Белграде, так что… Одной проблемой меньше. Правда, вторая нихрена не менее, если не гораздо более объемная. Потому что «просто бесит» не бывает. Ну вот просто так и без каких-то глубинных причин, почему именно бесит. А Мира сейчас, несмотря на всю свою непривычную многословность, говорит о чем угодно, только не о причинах, п о ч е м у. Что не так, и по какой причине Дэн, вроде как находящийся с ним в таких же равноправных отношениях, испытывает исключительно радость за то, что Мага там удовлетворяет все в крови заложенные родственные потребности и через несколько недель прилетит заряженный на всю катушку, а еще изголодавшийся по ним до такой степени, что, если позволит график — дай бог здоровья всем организаторам тренировочносъемочных процессов — они из постели не вылезут сутки. С перерывами исключительно на поссать и пожрать, и желательно максимально в горизонтальном положении. Да, Дэн действительно выманивается на этот бледный силуэт как кот на дурацкую пушистую игрушку на палочке. Но на счастье или на горе Миры — еще большой вопрос, потому что у Дениса Сигитова два агрегатных состояния. Точнее даже три. Или он пиздит, или он тискается. Или он пиздит и тискается. Иногда еще тискание может перетекать в секс, но это опция, а не исключение из правила. Именно поэтому сохранение безопасной дистанции идет по пизде с первых же шелестящих носками по полу шагов, которые завершаются… на все тех же медвежьих объятиях, на этот раз наваливающихся со спины в какой-то неловкой попытке с учетом разницы в росте плюхнуться подбородком на болезненно острое плечо. А следом — выливаются в немногословный в силу компенсации тактильностью и вообще первый приходящий в голову вопрос, который сваливается с языка сам собой, без каких-то глубокомысленных стратегических обдумываний. И даже без понимания, насколько в этой самой немногословности в этом вопросе… сочетается слишком много в с е г о. — Чего тебе не хватает? — Ничего. Или мира во всём Мире и третей А-аеги. Потому что Бог троицу любит. Организуешь? Естественно, Мира чуть не спотыкается и ловит равновесие, упираясь ладонью в дверной косяк. Естественно, вздыхает и подкатывает глаза куда-то наверх, и, естественно, Денис этого не видит, хотя слышит и наверняка очень точно может представить себе это выражение — слишком часто его видит. Очень привычная картина, которая рисуется каждый раз, стоит Маге оказаться на каком-то маломальски неприемлемом расстоянии, и фокус-фаер тактильности, такой, как будто Дэн в глубине души мидовая врка, переключается на Миру. Разница только в том, что на этот раз он немного сутулится, чтобы Денис не пытался зацепиться за него подбородком в полете и не наебнулся, чувствует себя каким-то неуместно большим, высоким и усталым, а ещё перехватывает чужую руку у себя на рёбрах за запястье и крепко сжимает, но не отдирает от себя сразу, а наоборот неловко удерживает и тащит Дениса за собой на нелепом буксире, раз уж попался, борясь с ощущением того, как сильно мелкий напоминает ему сейчас младшего брата. Просто по повадкам. Ему, конечно, много чего не хватает. Ему не хватает Маги, которого можно заломать и трахнуть, утверждая свои единоличные права, чтобы соображалка начала работать и донесла, что надо хоть иногда думать, кому что говорить и какие фотки выкладывать. Не хватает нормально работающего, сурового русского отопления, когда в минус десять за окном жарит так, что всем остальным, кроме Миры, приходится проветривать. Не хватает уверенности в том, что он в ближайшее время будет в состоянии разговаривать с этими двумя в какой-то менее озлобленной версии. Не хватает убеждённости в том, что у него все под контролем, и в том, что Маге… Ну хотя бы тоже не так легко, как можно судить по его ебалу, находиться по разные стороны границ вот уже месяц с лишним? Только признавать за собой такую хуйню нет никакого желания. Мира не скучает. Но не отталкивает Дениса слишком резко уже просто потому, что вот эти нелепые попытки сжать его вместо подушки или мягкой игрушки — это уже почти аксиома, и когда она есть, мозг соглашается: ну, вот т а к правильно. Это такая… Привычная, разумно контролируемая неизбежность, от которой какое-то подобие облегчения вперемешку с жгучим Денисовым теплом, не запрятанным под курткой, валящим паром от всего прижатого со спины тела под рёбрами растекается. Не хватает только ещё ванильных розовых бабочек, которые вроде как там должны завестись. Мира своего всё-таки добивается, дотаскивает скользящего неминуемо по полу Дениса до кухонного стола, и вот теперь уже стряхивает его руки с себя основательнее, подпихивая к высокому барному стулу. И не то, чтобы заранее намеренно и просчитанно, но как-то инстинктивно, так, как привык обращаться с мелкими, вытаскивает ещё один отрезвляющий козырь из рукава, в очередной раз доказывая, что его общая холодность — это въевшаяся стата, а не подростковый каприз. — Я, правда, пиздец как устал. Окей? М-меня не хватит на наши игры в «заеби Миру» или «ох, как меня д-достал Денис Сигитов». Могу ещё повздыхать и по-поцокать, но сейчас н-не весело. Вот так просто признать, что всё это уже какая-то затянувшаяся шутка, в которой Мира стабильно играет свою роль — легко. И Мира являет что-то вроде более реальной версии себя: у него, правда, толком нет никаких сил сейчас ни язвить, ни отпихиваться, ни отращивать демонстративные шипы. Поэтому он звучит серьёзно, ровно, совершенно спокойно, так, словно без снисхождения, но очень размеренно и обстоятельно объясняет младшему брату, почему не может сейчас отвлечься и собирать с ним конструктор. — Сядь, пожалуйста. И спасибо, что приехал. Ты м-можешь так не думать, но я не конченый мудак и это ценю. Просто вообще не в форме. Кофе, чай? Мира выворачивается. Из рук — чтобы обернуться к Денису и в своей манере слегка покровительственно, почти заботливо пригладить растрепанные кудри. И из разговора, как-то совсем ненормально многословного с его стороны, будто отсутствие нужной Дэну тактильности пытается скомпенсировать словами, планируя дальше вообще какие-то… Ещё более нормальные темы для разговора, что-то типа «как дела дома». Ну, так ведь общаются люди, которые друг другу довольно безапелляционно небезразличны? — Я вообще-то и пообнимать и пососаться сам могу, для этого твоя форма вообще не нужна. И чай себе, прикинь, налить тоже. Может быть, Денис — и не младший брат, которому нужно объяснять, где силы на совместный конструктор, но усадить его на месте ровно ещё сложнее, чем того самого младенца, которого сажаешь в стульчик для кормления, а он выворачивается, болтает ножками и лупит кулачками по тарелке, забрызгивая несчастной пюрешкой всю кухню. Благо, что пюрешки рядом нет, зато есть Мира и фокус внимания на нём, благодаря которому нырнуть под рукой и отереться кошаком ласковым об ладонь, кудряшки растрёпанные поправляющую, не составляет не только никакого труда, но даже лишней секундной мысли. А следом же самостоятельно вывернуться из-под этой самой руки, ныряя к буквально периферическим зрением выцепленному чайнику, по какому-то бесцеремонному наитию еще и забуриваясь в ближайший навесной шкаф, чтобы закономерно выцепить из него две кружки — последние чистые с поправкой на поселившуюся в спальне грязную посуду, немытые чашки и банки от энергетиков — неизменные атрибуты каждого, кто хоть раз пребывал в депрессии. Осталось лишь разобраться в том, какова же причина этой депрессии. Не в поверхностном смысле, в который его посвящает Мира, а в глубоком — что на самом деле там скрывается под этим «бесит». Потому что одно единственное «бесит» не сбрасывает несколько килограмм и не приковывает, судя по состоянию кровати в соотношении со всей остальной квартирой, к постели на долгие однообразные дни. Охуенное времяпрепровождение в отпуске. — От чего устал-то? От лежания устал? Хочешь, я за тебя полежу. И поцокаю. А потом выполним норму и будем веселиться, м? Почти сразу Мире как-то глупо припоминается старый советский мультик. Остаётся только, чтобы Дэн в лучших традициях предложил за него не только печь пирожные, но и есть их. В смысле, не только лежать и цокать, но и переживать все соответствующие дебильные гормональные скачки, или что там ещё может вызывать у сильного, здорового, разумного и хладнокровного Миры желание вставать с постели разве что по очевидным причинам и из страха прожечь матрас сигаретой. — О-определись, ты служба поддержи или сразу двое из ларца. Мне-то и так, и так сойдёт. Отбрехиваться на автомате выходит, без энтузиазма почти, но относительно живо — это ведь и правда забавно. И всё равно чем дальше — тем больше ощущение ебучего сюра: Мира вроде бы старается как-то совладать с Денисом и найти себе, чем занять руки, но это приводит только к ещё большей суете и к тому, что все его потуги перехватывают, делая до какой-то беспомощной злости бесполезного ребёнка уже из него самого. А он так и остаётся тупым истуканом. Ладно. Ладно, блять, Денис может делать всё, что он хочет, да, так, как будто и он тут живёт тоже, бога ради, в конце-то концов, в это можно… Просто не вмешиваться. Можно даже с тем же успехом, с каким большую половину его слов игнорирует Денис, выцепляя только то, что его устраивает под этой непробиваемостью, игнорировать и его тоже. Больше, конечно, походит на странноватый арт-хаусный диалог, в котором смысла — чуть, и дохрена бессмысленной вязкой и не очень активной борьбы, но… Не они придумывают правила, да? Мира смотрит на то, как Денис возится с чайником, с его отсутствием посуды, органично сливается с его квартирой, будто самым правильным и верным образом существовал здесь всегда, и просто… Сливается, забираясь на невысокий подоконник, устраиваясь наседкой с коленями у груди, как-то назло себе открывает форточку, чтобы запах не застаивался, отыскивает сигареты. Вот это — то, что он абсолютно точно в состоянии делать сам. И только когда появляется первый тонкий дымок, Мира предпринимает ещё одну попытку выписанного из какого-то жизнеутверждающего «Форреста Гампа» Дениса пробить: — Понимаешь же, что я не х-хочу с тобой о себе разговаривать? Д е й с т в и т е л ь н о не хочу? И мне зелёный, если что. Без сахара. Раз уж ты в хоз-зяйки записываться решил и ч-чувствовать себя как дома. Объяснять, что он устал от себя, Мира не планирует. Даже слышать не хочет все эти беззаботно умные вещи, которые может сказать себе сам: ебать, придумал проблему, пойди умойся, уберись, отожмись, и всё пройдёт. Зато в состоянии какой-то потрёпанной, а не лощёной, как обычно, птицей хохлиться, ершиться и следить за Денисом со стороны настороженно-пристально. От раскрытой форточки по влажной под футболкой пояснице пробегает неприятный холодок — нет, Денис все еще невероятно морозоустойчивый, но это тот самый контраст с собственной обжигающе горячей кожей, который не заметить невозможно. И самому как-то похуй — он может хоть нагишом на улицу выходить, все равно не заболеет, разве что в обезьянник загремит за нарушение правопорядка. А вот Мира, который и без того холодный, а сейчас и вовсе какой-то заледеневший… Нет, он не будет бубнить о том, что здесь кто-то простудится, переход от щенка к занудной бабке — это точно не его история. Поэтому здесь, пожалуй, стоит ограничиться скептичным фырком и поисками собственно самих запасов чая. Для Миры — зеленого и чрезмерно правильного, для себя — черного, крепкого и с сахаром. — Зеленый, без сахара, еще скажи что йогой занимаешься в перерывах от депрессии и медитируешь по ночам. Это так — без всякой токсичной иронии, просто что-то безобидное и ляпнутое скорее постольку поскольку в качестве ответного парирования очередной чужой попытки пробить его броню, которая, как показывает практика, гораздо прочнее, чем тот самый кокон Миры, который ему проковырять уже удалось, пусть пока и лишь на уровне трещинки, в которую можно одним глазком заглянуть, а вот Мире его броню химзащиты — вообще никак. А в доказательство безобидности — снова этот абсолютно не шелохнувшийся в своей щенячьей наивной позитивности взгляд, с которым кружка не просто наполняется этой терпкой дрянью, а еще и со всей заботой отправляется прямиком в руки заказчику, пока сам Дэн пользуется возможностью и нагло влезает в чужое личное пространство, притираясь грудью к острым коленкам и опуская на них подбородок. — Есть такое слово — н а д о. Ты же знаешь, что я не отстану, да? Мира знает. Мира вообще знает всё: что один не отстанет, другой не заговорит, потому что сейчас… Кажется, не может произойти ничего т а к о г о. Такого, как уже случалось, такого, из-за чего у Миры внутри что-то может оттаять, сдвинуться и сломаться, как, он знает и не забывает об этом, уже случалось. Близость Дениса — это все ещё… Не странно, нет, но максимально непривычно. Мира никак не может то ли поделить себя на двух отдельных людей, один из которых оберегает Магу, а другой с животным интересом изучает повадки Дениса и тянется, — так кажется, — к его беззащитной доверчивости, то ли, наоборот, не может собрать из этих двух людей одного целого, чтобы эта нелепая махина начала работать. Как будто они… Сблизились так резко, что на всякий случай отшатнулись подальше ещё более уважительно, а потом был этот месяц полной тишины, за который Мира уже всем своим телом успевает забыть, что это такое — на близость реагировать. Успевает даже забыть, что хоть какая-то близость, её крохи, ему, всё-таки не роботу, а человеку, даже просто нужна. Все желания обрубаются на корню. Поэтому и сейчас решает, что коленки — ладно. Коленки можно отдать. Можно прислониться спиной к стеклу, откинуться, загородиться чашкой, которую жгут, но хорошо жгут ладони, и это… Это ничего, это хорошо. Это н о р м а л ь н о. Но на этом — всё, других выводов из своего знания всего и вся никак не делается: они вполне могут упереться друг в друга рогами и только догадываться, что из этого получится в итоге. Мира вот не понимает. Ни чего от него хотят в конечном итоге, — веселиться по команде? — ни что ему с Денисом, вызывающим широчайший спектр чувств, делать самому. — Во-первых… — Мира, по лицу видно, добрых несколько секунд размышляет, выдохнуть ему дым из лёгких прямо в любопытную песью морду или нет, но он в курсе, что активно фетиширует на это только Мага, и всё-таки запрокидывает голову, чтобы выпустить его в потолок. — Перерывов от де-депрессии не может быть, если её нет. А её нет. Я на зарядку встал, б-батарейка пустая, лоу хп. Во-вторых, это не полезно, просто вкусно. Вырастешь — поймёшь. В-третьих… Мира затягивается снова, прислушиваясь к тому, как шипит тлеющая сигарета, как к какой-то константе. Бесшумно хлебает чай. Пытается найти себя в этом сократившемся до Дениса и окна пространстве и выкопать оттуда хоть какие-то эмоции, потому что, кажется, даже сам перестал быть способным пробиться к себе за свои защиты. Но вместо этого чувствует только то, что ему по-разному сразу в трёх местах: спине холодно от окна, коленкам тепло, животу и рукам обжигающе горячо. И голове — пусто. — Знаю. И что есть такое слово — «не хочу», тоже знаю. Твоё упрямство на моё — хуёвый матчап, просто друг друга заебём без профита. Ему искренне жаль, что Денис вот так срывается для… Ладно, блять, р а д и него и ради того, чтобы решать не свои проблемы, в другую страну. Это все ещё никак не укладывается в голове, от этого как-то виновато и раздражительно, щемяще и недоверчиво одновременно, но даже несмотря на этот набор ощущений идти на контакт… Мира просто не хочет. Не в состоянии. Хотя бы просто потому, что говорить не о чем, а внутри глухо и холодно. Он подлит — дёргает коленками, чуть разводя их, чтобы чужой подбородок уронить. Не даёт Денису, как настойчивой кошке, устраиваться на себе удобнее, хотя и не отталкивает — отталкивать Дениса всё ещё ощущается так же, как и лягать щенка. — Может, всё-таки сразу к той части, где ты убеждаешься, что всё ок и я не ебнулся? — Моего больше, мне мама говорила. Тут бы еще впору добавить о том, что не им привыкать к хуевым матчапам и тому, как из этого говна вылезать. Особенно — Денису, когда для всех остальных долгое время ошибки были просто досадными ошибками и виной груза, тянущего их на дно, а для него — тыканием моськой в тот самый груз, которым он для всех был. Благо, что рефлексий по этому поводу и тогда особо не было, а сейчас, после поднятой над головой на глазах сотен, тысяч зрителей аеги — ее вообще быть не может по своему определению. И именно поэтому на эту тему Дэн просто не видит смысла распыляться лишний раз, тем более, когда есть более серьезная и глобальная цель и нет к ней препятствий. Ну… точнее препятствия как бы есть, но это скорее не препятствия, а интересные аркады и головоломки на пути. — Можем перейти к той части, где мы заебем друг друга с профитом. Если Мира думает, что подобный технический дискомфорт как-то нарушит Сигитовское душевное равновесие — он снова и снова глубоко заблуждается. Скорее с точностью до наоборот — подбородок не исчезает, а соскальзывает по бедру вниз, уползая куда-то на живот, заставляя немного наклоняться, но оттого не менее радостно моргать снизу вверх откуда-то из-за пупка, поддавливая на резинку домашних штанов острой косточкой с небольшой характерной ямочкой. И может быть это даже звучит со стороны как очень дебильный и плоский подкат, но на самом деле это просто прямая и максимально укороченная дорожка между… не мозгом даже, а генератором словесного поноса и языком вкупе с не имеющей никаких границ тактильностью, которая вообще не подразумевает никакой двусмысленности в сочетании этих действий и слов. Только Дэн целую вечность может не подразумевать никаких двусмысленностей — у него гребаный картбланш, когда рядом есть Мира, который сам заподразумевает их везде, где надо, где это устраивает. Сначала моргает, конечно, и даже бровь одну недоверчиво приподнимает, вынужденный отдёргивать чашку с чаем, чтобы не обжечь любопытную моську. Новую порцию дыма выдыхает в сторону, сверху вниз смотрит, изучает, ресницами тёмными хлопает выразительно, пытается разобраться, как ему с этой беспечностью. Внутри не ёкает, когда кудрявая голова неожиданно между коленок падает, но зато… Через секунды размышления как-то даже неожиданно щёлкает. А что, собственно, не так? Секс — это куда более понятная причина тыкаться друг в друга конечностями. Простая. Надёжная. Не несущая в себе эмоциональных трудностей, не вынуждающая разговаривать словами через рот, у него, как у хорошего романа, есть завязка, кульминация и развязка, ясная читателям. Это совсем неплохо. Особенно, когда бесит всё так, что хочется одного — если не раскрошить всю комнату по кускам, на что сил нет совершенно, то хотя бы как-то избавиться от удушающих, прижимающих к постели эмоций, всей этой агрессии, для которой никак не находится верного выхода. И это уж точно лишит их необходимости вести этот бессмысленный диалог двух баранов. Мира с ответом не торопится. Несколько крупных, подёргивающих отчётливо кадык глотков делает — чаем внутренности прогревает хоть как-то, ещё пока не зная, есть ли у него в его состоянии какой-то запал, но уже уверяясь, что, наверное, может его откуда-то выковырять. Отставляет чашку рядом с собой на подоконник, и опускает освободившуюся руку почти утыкающемуся ему носом в живот Денису на затылок. К себе его ещё чуть повыше тянет, вплетая пальцы в кудри, пока стряхивает пепел, и роняет так, что это даже не звучит, как провокация — только самый простой и очевидный, совсем не риторический, требующий такого же честного ответа прямой вопрос: — Ты потрахаться, что ли, предлагаешь? И затягивается снова, вроде как даже обретая в лице свои привычные, цепкие, заостренные хищнические черты. Денис скользит вверх послушно, подбородком почти до самого мечевидного отростка грудины проезжаясь, но дальше… Дальше теряется, хлопая глазами настолько наивно и как-то тупенько, что сомнений по поводу того, что он этого реально не имел в виду, остаться просто не может. При этом, что именно он имел в виду — хер его знает. Но не пытался сыграть в самоубийцу, с порога предлагая Мире поебаться — это факт. Хотя… Похоже, насчет самоубийцы здесь где-то выходит неувязочка. Та самая, которая в этих будто бы на глазах заостряющихся чертах лица восклицательный аварийной сиреной мигает. Кажется… Вот как раз против такого развития событий Мира ничего не имеет? Максимально странная позиция для депрессивной не-депрессии, но… Нет, на самом деле, если копнуть чуточку глубже, можно даже предположить, почему так. Особенно, если вспомнить, как обычно Мира трахается… с ними двумя или с Магой, находясь снизу. Удивительный человек, для которого трахаться — легче, чем разговаривать. Потому что разговаривать — значит выворачивать душу, которая там под семью печатями пытается закрыться и судорожно пластырем залепить ту самую единственную трещинку. А трахаться… Т а к трахаться — это вообще не про вывернутую душу, это про тотальный контроль, под которым шаг влево, шаг вправо расценивается как попытка улететь со стрельбой без предупреждения. И нет, вот т а к трахаться Денис точно не хочет. Даже несмотря на отсутствие секса на протяжении уже месяца, что для молодого организма звучит как пиздец. Но вот так, как все когда-то давно начиналось… Взгляд потерянный чуточку меняется, преображается, освещаясь не такими хищными, как у Миры, скорее просто немного… не то лукавыми, не то хитрыми искорками, а улыбка дрогнувшая и почти исчезнувшая с лица расцветает с новой силой. — Вообще-то даже не пытался, но если ты сам хочешь… А Мира, в общем-то, даже не вменяет Денису какие-то коварные планы. Не думает, что это была какая-то целенаправленная акция, чтобы непритязательно предложить еблю, и не потому, что считает его лопухом, просто это… Дэн. Простой и прямой Дэн, который если бы знал, что именно предлагает, то так бы сразу и сказал. Мира знает, что сам переворачивает эту доску и смахивает с неё сложные эмоциональные диалоговые шахматы, прекращая едва начавшийся турнир. Мира знает, что они имеют все права на то, чтобы потрахаться, и, желательно, так, чтобы один конкретный Магомед Халилов слышал это в Махачкале. Ему даже можно снять кружочек в телегу при большом желании. Мира знает, что секс будет классным, что у него будет возможность не думать, а делать, что хочется, давая выход всему, что накопилось… Знает много чего, и именно эта самоуверенность губит его, как кошку — любопытство. Потому что он не настораживается от этих лукавых глаз, по-прежнему глядящих на него снизу вверх с послушно прижатого к животу лицу. Не ищет в них подвоха, если честно, списывая всё на типичное Сигитовское любопытство. Он их уже видел, он уверен, что больше никакой откровенной провокацией его из себя не выбить, потому что нервная система с того раза успела накопить статов стойкости. И всё, что остаётся, это только кивнуть: — Хочу. Значит, договорились. Вот теперь можно чужие кудри отпустить, бесцеремонно докурить сигарету до фильтра, с силой придавить её в едва ли не пересыпающейся за край пепельнице и уже настойчиво подтолкнуть Дениса коленом в грудь от себя. Теперь всё просто, понятно, и внутри конфликты, вызванные попытками выдумывать бессмысленные ответы на бессмысленные вопросы мягкими волнами успокаиваются, обрадованные тем, что выкобениваться и защищаться больше не нужно. Мире действительно легче трахаться, чем говорить. Чем говорить, обниматься, допускать до себя просто так, и он… Он даже не врёт, что хочет: то, что Дениса можно хотеть, уже не тайна. Настолько не тайна, что лучше её вовсе заранее бросить в лицо, предупреждая о ближайших планах: — С тебя член, с меня р-растянутая жопа. Давай, иди, потусуйся где-нибудь, я в душ пойду. Прямолинейность Мирослава Колпакова все еще работает как часы. Работает лучше всякой виагры на чисто механическом, физиологическом уровне. Потому что одним этим… не намеком даже, а абсолютно твердым и безапелляционным заявлением, что планируется впереди и что сейчас… сейчас он, Денис Сигитов, сможет трахнуть драгоценную и неприкосновенную доселе королевскую задницу Мира умудряется отправить, кажется, все литры крови, существующей в организме одной тяжелой волной вниз, поднимая более чем радостный подобной перспективе член без единого прикосновения на раз два. Но… Но на этом и все. На этом бескрайняя плотская радость заканчивается, а улыбка та самая искренне сияющая умеряет свой пыл, пока губы поджимаются и взгляд становится каким-то слишком нехорошо внимательным. Он так… не хочет. Да, блять, вот т а к Денис не хочет. И если до этого это все витало где-то на уровне теории, то сейчас буквально бьет по лбу несмотря на вроде бы диаметрально противоположную и в то же время так же прекрасно бьющую по лбу реакцию. И вот здесь, пожалуй, самое время для пан или пропал. Для того, чтобы первый раз в жизни, наверное, остудить самоуверенный пыл Миры и либо быть очень крепко посланным нахуй, либо… либо понадеяться на то, что он слишком верит в положительность всей этой затеи и рискнет вступить в переговоры. — Неа. Вот так. Просто, коротко и тем самым словом, которое Колпаков, наверное, реально ни разу в жизни не слышал от Маги. Но все бывает в первый раз? И скрещивающий руки на груди, отрицательно мотая головой, Денис Сигитов — тоже. — Во-первых я тоже не был в душе, а во-вторых я хочу сам. — А в-третьих, я хочу лепестки р-роз, липнущие к мокрой заднице, свечки и нежного шёпота на ушко? Нет? Мира меняется в лице и плюётся ядом раньше, чем успевает осознать до конца, что именно Дэн, вырастающий и расширяющийся как будто в плечах решительным камнем, говорит, о чём сигнализирует его микромимика, жесты. Это инстинкт, который ведёт его сам по себе, без сознательных на то отмашек, потому что… Да, он, и правда, ни разу не слышал от Маги отказа. Мага после такого набора слов будет ждать его из душа уже обнажённым и мягким в постели, потому что знает, что с Мирой лучше не спорить, чем спорить. С Магой у них… Гармоничный консенсус. А этот прямолинейный отказ… Ошпаривает живот и всё ниже притоком крови неправильно иррациональным, выбивает добрую порцию стальной язвительности, того тона, который хер пойми откуда берёт эти «лепестки роз» и умудряется озвучить их так, как нормальный человек будет говорить «банка говна и жуков-навозников». Мира щурится, подбирается, весь подтягивается, оправляет сползающие с плеч края рукавов, спускает длинные ноги с подоконника, неожиданно для себя понимая, что воспринимает отказ… Слишком серьёзно. Так, как будто Дэн выдаёт что-то до глубины души обидное. Ему, Мире, обидное. И вот это уже… Мягко говоря, очень тупо с его же, Мириной, стороны. Ощущается так, как будто внутренности расшифровывают отказ как пренебрежение. Дело не в том, что Мира действительно считает свой зад королевским и неприкосновенным, а Дениса — обязанным ему пятки целовать за то, что ему дадут. Само по себе выражение «дать» кому-то Мире до глубины души омерзительно, ассоциируется с каким-то ленивым и снисходительным валянием бревном, пока другой бедняга там что-то нервно копошится членом или пальцами в кишках. С чем-то вымученным, выстраданным, где удовольствие сомнительное и унизительное получает только один — тот, кто сверху. Но Денис как будто бы пренебрегает им и его сутью, самим предложением близости, потому что поебаться сложно, если они не могут договориться ещё на старте. А другая, рациональная часть мозга вежливо покашливает на тему того, что иметь свои желания и твёрдо их высказывать — адекватно, и совсем не обязательно всё принимать в штыки. И Мира запутывается, потому что с порога слать нахуй вывалившего всего одно-единственное «неа», очень н у ж н о г о, сорвавшегося к нему через всю страну Дениса не то, что не хочется совершенно — об этом пока мысли нет, как и о том, чтобы херить отличный план. Поэтому продолжить свою мысль пытается… Спокойнее, что ли. Более деловито, так, словно они обсуждают какую-то, блядь, коллаборацию. Глядя снизу вверх с искренним желанием уложить сделку на условия какого-нибудь компромисса. — Душ не платный. Ну, то есть, платный, конечно, но н-не для тебя. Тебе туда тоже можно, если всё-таки нужно разрешение. А если очень хочется засунуть в меня пальцы, так никто не против. Т-так договоримся? На самом деле, вот в тот момент, когда Мира меняется в лице, внутри у Дениса… Слегка холодеет. Слегка — потому, что для него это чувство вообще несвойственно и его не подкатывало даже перед тем самым финалом Инта, перед первым выходом из подтрибунки на самый ответственный бой года с Гладиаторами. А сейчас… Как будто решается вопрос, проиграл или выиграл он в чем-то личном и очень важном. Вроде бы, сбледнуть ещё сильнее уже просто физически невозможно, но Мира умудряется. И желваки, появляющиеся на скулах, и дрожь, по плечам пробегающая ничего хорошего не сулит, но… Он терпит. Держится с невозмутимым видом, вообще в собственном лице не меняется, лишь разве что уши чуть невидимо прижимает, выжидая приговора… В который как будто бы даже не сразу верит. Возможно по той причине, что звучит это резюме столь грубо и ядовито, что люди… ну, нормальные люди о т а к и х вещах так обычно точно не говорят. Тем более, когда их застали врасплох на максимально интимную тему. Это даже нужно переварить, еще раз в голове прокрутить каждое слово, чтобы убедиться, что… ну… ну, да, он вроде ничего не перепутал, на все его условия соглашаются, на всё дан зеленый свет, а значит… Значит взгляд загорается снова чистой и искренней радостью, а руки обвивают талию скукожившегося в своих душевных метаниях Миры в попытке теперь уже едва ли не на хозяйских правах самому потянуть его в сторону двери, которую потенциально приметил как скорее-всего-ванную. — Уже договорились, погнали. Это вообще не означает, что Мира резко решает сдать свои годами взращиваемые, холимые и лелеемые позиции. Странно было бы действительно решить, что это — всё, белый флаг. И хочется вроде бы сказать, что вся эта радость вспыхивает у Дениса на лице преждевременно и зря, но… Во-первых, почему перспектива хорошей ебли не должна вызывать у человека радость? А во-вторых, Мира, правда, думает, что сторговывается на приемлемую цену. Пальцы в заднице — это пальцы в заднице, а «сам» понятие такое же растяжимое, как та самая задница, и очень относительное. В конце концов, Маге он тоже иногда позволяет весь этот бардак. Поэтому просто… Больше голоса, меньше жестов, вроде того? Тем более, когда Денисова улыбка вытаскивает царапнувшие клешни отверженности из внутренностей и возвращает ощущение контроля над ситуацией. Улыбающийся Денис — это не упирающийся, и снова совсем не такой твёрдый Денис, просто Мира теперь будет в курсе, что иногда он ещё и… Так тоже умеет. И это нужно просто осторожно обходить. Они договорятся, обязательно договорятся обо всём так, чтобы ничто не потрепало Мирин душевный покой, а пока… Пока он только недовольной, неправильно поглаженной кошкой шипит, выворачиваясь из хватающих его рук, и подталкивает Дениса к нужной двери. — Ты, б-блядь, на руки меня ещё возьми, и все хором ебнемся от счастья. Давай, топай. Вообще-то, в его логике душ подразумевался такой, отдельный, поочередный, но… Чужая радость по поводу достижения относительного компромисса слишком велика, чтобы пытаться переориентировать. И так — тоже хорошо. Всё хорошо и из области тех вещей, которые Мире нравятся. Самостоятельно, решительно и определенно нравятся в сексе — точка, подпись, печать. То же самое с тезисом о том, что сейчас он, Мира, сделает им обоим хорошо и качественно, раз это резкое «неа» удалось как-то налету перехватить и утишить. Дверь ванной за Мириной спиной закрывается с хлопком. И хорошо, что хотя бы с этим девчоночьим раем, сейчас подпорченным ещё одним следом морального разложения — кучей шмоток в корзине рядом со стиралкой, Денис знаком: банки, кремы и склянки, пусть в объёмах более значительных, чем обычно, населяют и полки, и угол, слава всем богам, достаточно просторной душевой, чтобы не пришлось пихаться локтями в попытках… По Мириному плану — организовать качественную прелюдию. Он бросает только короткое, сосредоточенное, привычно твёрдое наощупь: — Раздевайся, что ли. И сам, подавая пример, тянется к своим рукавам, чтобы содрать их с плеч — с чего-то эту капусту распутывать надо начинать. Есть только один нюанс. В этой слепой и пусть и кривой-косой, но все же удовлетворенности торгов забывает об одном важном нюансе. Чем меньше условий оговорено в договоре — тем хуже. Потому что здесь как с законом, который может трактоваться очень двояко и удобно, поскольку с законами, как с презумпцией невиновности, тоже действует свое непреложное правило — что не запрещено, то разрешено. И оговаривая два конкретных «разрешено» они никак не оговаривают иные нюансы, которые по умолчанию тоже разрешены. Причем некоторые из этих нюансов могут всплывать гораздо раньше, чем Мира может себе предположить. Например — прямо сейчас, едва они оказываются запертыми лицом к лицу в небольшом замкнутом помещении, отдающем витающим в воздухе «это не меня заперли с вами, это вас заперли со мной», которое, кажется, всегда невидимыми бабочками порхает где-то вокруг Дениса Сигитова в любом месте и в любой ситуации. По хорошему, по всем логическим теориям привычного поведения Дэна сейчас должен произойти типичный стриптиз по-Сигитовски — как у пожарника, за три секунды. Тем более, когда он и так всегда рад ускорить тактильный контакт, а тут на это дается еще и прямое мурашащее по позвоночнику указание, но… Все идет не по плану. Причем с самого начала — в скрипящих шестеренках в голове Дэна, которые раскручиваются, хрустят, скрипят и… замыкаются в том положении, которого Мира точно не ждет. В котором руки тянутся не к своим штанам, а… к чужим рукавам, перехватывая ледяные ладони и сжимая их в своих кипяточных пальцах. — Можно я?.. Мира рассчитывает, что к тому моменту, когда он выпутается из всех своих утеплителей и штанов, по-домашнему натянутых на в остальном голое тело, Денис будет уже ждать его чуть ли не под душем довольным жизнью и голым. И никак не планирует потенциальный ответ на такую легко читающуюся между строк несмотря на недоозвученность просьбу. И уже даже открывает рот, чтобы вытащить из ментального кармана подходящую по смыслу язвительную гадость, но… Денис п р о с и т. Да, не реагирует на привычную, уже давно выученную просьбу, и это нехорошо поджимает что-то под рёбрами каким-то немым, предлагающим начать паниковать «что-то не так». Да, перехватывает, останавливает, привлекая к себе внимание, но просит — и это слышно даже в том, что фраза так и не договаривается до конца, повисая в воздухе. Пока что это совсем не похоже на то, что Миру заперли с ним, а не наоборот. Или Мире так, как минимум, самоуверенно кажется. Вопрос — это такая вещь, когда ты передаешь ответственность за ответ и свои дальнейшие действия другому человеку, предоставляя ему возможность решить с а м о м у. И похуй, что Мира тратит секунд пять, не меньше, чтобы изучить извечно трогательное какое-то лицо Дэна и вынести свой вердикт: ему просто нужно разобраться, а не ебанулся ли он, щепетильно разобрать ощущения от трогающих его голую кожу ладоней пальцев, и до каких ещё масштабов просьбы могут дорасти. — Ты меня с М-магой не путаешь, нет? Мира огрызается настороженно, руки чужие перехватывает сам, выворачивая запястье, но в итоге… Приваливается как-то устало поясницей к стиралке и себя из чужой хватки не отбирает, чуть расслабляя хватку. Раздеть — это тоже вроде бы ничего. Это не опасно, тем более с его разрешения. Хотя интимно, и чёрт знает почему: Мира тела не стесняется, знает, что на него и у мёртвого встанет, но раздеваться всё равно предпочитает сам. Просто потому, что сам — это всегда лучше. — Если бы ты понимал «нельзя», нас бы тут вообще не было, — продолжает, фыркая. И вроде бы подъебывает. Но на самом деле, и это проскакивает где-то мимолётом, говорит чистую правду: на Денисовой твердолобости они стоят все вместе, втроём, и хорошо, что стоят. — Валяй. Можно. Худощавое тело, напряжённое не до звона, но крепко, каменно, недоверчиво, просто замирает в настороженном ожидании чужих действий. А ведь это действительно правда. Ну вот так, если поглубже копнуть, к самым моментам от Адама. Все их отношения в том виде, в котором они существуют сейчас, втроем, стоят как. кто там, киты, слоны на черепахе, хер его знает, на Денисовой твердолобости. И не от момента, в котором он с непробиваемыми щами шел докладывать Мире, что им всем троим нужны отношения втроем и не ебет. А возможно даже не от Лимы, где эта непробиваемость вытащила Магу из привычного паттерна поведения и что-то изменила в их взаимоотношениях. Возможно вообще от самого первого его появления на буткемпе Тим Спирит, когда эти безапелляционные объятия с едва знакомым Халиловым, выбранным в качестве тактильной жертвы, уже расставили все точки над и, когда они сами еще даже близко не могли предположить, к чему все это приведет. Но так или иначе — да, Денис Сигитов не понимает слово «нельзя». Но сейчас не понимает его максимально деликатно, действительно хотя бы спрашивая разрешения, а не молчаливо ставя перед фактом. — А чем ты хуже Маги? Это снова вываливается само собой, вообще без какого-то вложенного сознательно сакрального смысла, и почему-то… почему-то простреливает где-то внутри какой-то… не неловкостью, нет, но ощущением, что в этом может быть в итоге гораздо больше, чем предполагалось. Или не предполагалось. И пока за это на него не вылилось очередное ведро яда, нужно пользоваться данным разрешением. Пальцами горячими невыносимо на контрасте с холодной кожей плеч подхватить верхние края рукавов, зацепиться и потянуть вниз, очерчивая шершавыми кончиками пальцев нежную кожу на внутренней стороне рук до самых запястий, пока те не сваливаются сами собой с одним легким дергающим движением, отправляясь на пол. Следом — все теми же пальцами под домашнюю, почти такую же плюшевую, как у него самого кофту на пояснице, пробежаться невзначай будто по бархатистой коже и только после этого потянуть вверх. На удивление гораздо медленнее и… как будто бы даже вдумчивее, чем это происходит обычно со своей собственной одеждой Дэна. И, кажется, даже медленнее, чем хочет того главный фанат и пропагандист медлительности, вдумчивости, сознательного неспешного секса с полным погружением в физику Мирослав Колпаков. Как будто бы это не он насилует мозги вечно торопливого Дениса и реже Маги своими «тише», «остановись», «чувствуй», «слушай»: сам резко, мешая этой неторопливости, вместо того, чтобы просто вытянуть руки вверх, как это делают маленькие капризные дети, хватается за кофту спереди и скидывает её вместе с Денисом одним пусть и изящным, грациозным, но быстрым жестом, вытаскивает тряпку у него из ладоней, чтобы кинуть поверх всего накопившегося белья, и только тогда формулируется: — Я не хуже. Звучит… По-Мириному. С высокомерием оскорблённой принцессы голубых кровей, скользящим вечно по грани деланности и искренности. Он остаётся обнажённым, и по ощущениям: в каком-то гораздо более глубоком смысле. Острые худые плечи, впалый живот, молочно-белая кожа и нелепо-светлые, розовые соски — это вообще не важно. Важно то, что ни рукава, ни ткань не скрывают ковёр из мурашек, устилающий всё от локтей до ключиц, беззащитно выставляя неконтролируемую реакцию. Это случается как-то само собой. То ли от того, как Денис слишком аккуратно и точно касается обычно защищённой нежной кожи, то ли от всего одной фразы, в которой на самом деле… Какого-то смысла гораздо больше, чем кажется. Мага — это другое. Это что-то бесконечно нежное, ласковое, требующее ухода и бережного обращения, как капризный персидский мирт. Магу н у ж н о вот так неторопливо раздевать, а то, чем по мнению Миры они планируют заняться тут вдвоём — это очень, очень хороший секс. Простой и ясный, конкретный, как пиздец. Но в этих невесомых прикосновениях к пояснице Мира его не слышит, там слишком много каких-то долбанных чувств, которые вынуждают торопиться, чтобы не растягивать неловкую процедуру. И объяснять то, что не надо объяснять. — М-мне просто т а к не надо. Можешь торопиться, как ты там обычно, тебе же нравится? Н-не надо в слоумо. Голос — нейтральный, а глаза Мирины опускаются куда-то вниз, пока пальцы цепляют и довольно настойчиво тянут вверх такой же мягкий, но уже Денисов плюш, предлагая раздеваться всё-таки. — Или ты и ш-штаны с меня снимать собрался? — Ага… Немного загипнотизированное, но совершенно искреннее в своей сути согласие, которое выходит таким, потому что Денис… Видит. Видит эти мурашки, которыми покрывается кожа и… есть какое-то смутное ощущение, что они — не только про вечную мерзлявость Колпакова. Да, отчасти, конечно, и про нее, но это не все. И вот от понимания этого на подсознательном уровне все ярче включается то самое «не знаю почему так просто хочу и делаю», причем «хочу» полностью телесного, а не сознательного порядка. «Хочу», которое тянет его сейчас вперед с полным игнорированием и дергающих плюшевую толстовку рук, и предложений ускориться, которые сейчас, кажется, вообще пролетают мимо ушей, пока губы тянутся вперед и накрывают невыносимо бледную и такую… уязвимую сейчас в своей взмурашенной шершавости кожу чуть ниже ключицы, где-то ровно посередине между тонкой выпирающей косточкой и бледно розовым соском. Да, это пиздец как не похоже на типичного Дениса Сигитов. Типичный Денис уже давно стоял бы без одежды сам, сбросил большую часть чужой и успел оставить десяток-другой розовых пятен на коже в порыве жадности, которая определенно была бы оценена по достоинству, если бы все было как обычно. С Магой. Но… не с Мирой. Все выходит иначе, и это вообще никак не коррелируется с тем сексом, который когда-то уже был непосредственно между ними, когда сам Дэн был снизу. Это вообще что-то особое, третье, и неожиданное даже для него самого. И да, он действительно будет снимать и штаны. Вот прямо так, пока губы скользят по шершавой коже груди, соскользнет руками по пояснице ниже, подцепит еще одну мягкую ткань и не дернет даже, как всегда это делает, а потянет вниз, как будто бессознательно надеясь и здесь оставить за собой такую же россыпь чувствительных мурашек на молочной коже. Мире кажется, Дэн где-то в далёкой лесистой Сибири за этот месяц в реале с каких-то суровых сибирских же крипов нафармил себе на бладторн и бкб, превратившись в машину-убийцу. Почти всё, что пытаешься ему сказать — улетает куда-то в молоко, собственная резкость не подхлёстывает чужую, а прикосновения его вообще запрещают выбранной цели использовать способности, на этот раз — способности к отравлению, очевидно. И сколько в него вдамажат, сколько влетит дополнительно, когда действие закончится — большой вопрос, ответ на который Мира знать почти не хочет. Все эти дикие, задроченные мысли проносятся во встрепанной теперь окончательно голове, пока Мира сверху вниз наблюдает за тем, как Денис… Блядь, целует его кожу. Отчаянно хочется дёрнуть его за подбородок к себе, чтобы заглянуть в глаза и хотя бы так прочитать, какого хера, кто украл Дениса Сигитова, смывающегося своей поспешностью с ног одного конкретного Магомеда Халилова, где его теперь искать. И ведь не сказать, что он не прав: Мира действительно… Не оценил бы по достоинству такого наплыва эмоций. Во всей полноте. Мире нравится т а к, это база, это основа, с которой Денис справляется так, как будто у него где-то есть учебник по Колпакову и его поводкам, но почему-то сейчас не работает, не получается, и Мира только выдыхает — хочет звучать недовольно, саркастично, но получается только наполовину, вперемешку с какой-то напряжённой сорванностью, потому что в этот момент горячие пальцы на живую беспрепятственно касаются всего, что ниже поясницы. Так медленно. Так чертовски медленно, что всё тело под руками, под губами крупно вздрагивает, и мурашки не то, чтобы остаются вслед за пальцами — просто и без обиняков занимают всё больше площади, везде, где на это есть хоть минимальный шанс. Оказывается, Мире всё это время было так холодно, что теперь от этого кипятка, льющегося с ужасно ласково прижимающихся к нему губ, с пальцев, прожигающего кожу, почти больно, словно он с мороза красные пальцы сунул под горячий кран. Совсем как в детстве. — Ты во-вообще здесь? Мы в таком темпе потрахаемся только к утру, и-и то не факт. Мире не неловко оставаться совсем обнажённым перед одетым Денисом. Он подталкивает его, как может, сам помогает тянуть с себя штаны, бесстыдно демонстрируя понемногу копящееся, ощущающееся в теле странно, вязко и как-то почти пугающе, но выдающее себя самым простым образом всё равно возбуждение. Ткань свободно соскальзывает с таких же, как кожа на ключицах, подшершавившихся бёдер, нелепо повисая на острых коленках. И Мира выворачивается, сильнее откидываясь на несчастную стиралку, чтобы как-то помочь себе стряхнуть тряпки в сторону окончательно. — Я затолкаю тебя в душ прям так, если ты не разденешься с е й ч а с. Сопротивление у него странное: какое-то как будто бы уже атакующе-обороняющееся, но голос звенит уверенно, и рука, которая опускается на Денисов затылок, тянет от себя с конкретной просьбой твёрдо. Вот только никакого учебника у Дениса нет. Да и логического мышления крепкого, чтобы как-то прийти к таким выводам самостоятельно — тоже нет. У него есть только какая-то внутренняя бессознательная чуйка и внезапно идеально вкачавшаяся на максимум интуиция на грани эмпатии, которые ведут его по верному руслу, пока он даже об этом не догадывается. Да и вообще… Это же как минимум любопытно. Такие реакции от Миры, каких он не видел никогда раньше — это любопытно. Причем как сознательные, подконтрольные так или иначе разумной части мозга, вроде этих торопливо цепляющихся за него рук или беспорядочного словесного сопротивления, так и бессознательные абсолютно, как россыпь мурашек под его пальцами. Но еще это… Это вызывает нежность. Чувство, которое даже назвать своим именем Сигитов вряд ли сможет, потому что не знаком с ним от слова совсем кроме каких-то единичных моментов с Магой, которые очень быстро перетекали обратно в сметающую с ног жадность. А здесь… это прям нежность в чистом виде, такая неторопливая, что уже Мира вот вот закатит истерику, а у него самого все еще не возникает жгучего желания поскидывать с себя все шмотки и уже размахивать членом наголо в боевой готовности, несмотря на… боевую готовность. Нежность настолько яркая и несвойственная, что хочется огрызнуться на это «потрахаемся только к утру», хотя это выражение абсолютно в его собственном стиле и в общем-то даже в рамках мировоззрения, от которого сам уходит сейчас гораздо дальше, чем Мира. А еще, несмотря на легкую тянущую боль под настойчиво пытающимися сжать волосы пальцами сам выворачивается, уворачивается и вниз ныряет, на колени одним резким движением опускаясь, чтобы плотно, но в то же время мимолетно прижаться губами сначала к невыносимо тянущей к себе внимание складке между пахом и бедром, в которую плавно переходят длинные косые мышцы живота, а следом — к приподнятому собственными руками с целью все же помочь выпутаться из штанов и белья колену с внутренней стороны. — Я вообще в отпуске, и ты тоже. Можем хоть до завтра растягивать, время есть. Вот теперь — можно наверх. С такой удовлетворенной счастливой моськой, как будто нашкодил с чьими-то тапками, а не целовал чьи-то ноги буквально только что. А Мира, вроде бы, все понимает. Но сделать ничего с собой не может. Это на какую-то дезадаптацию похоже, словно его вышибает из собственного тела, из своих привычек и настроения, и всё, что получается у рациональной части сознательного — с конской долей скептицизма наблюдать за собой же, действительно готовым почти закатить истерику. Подростковую, нервную, с битьём посуды и импульсивными порывами, что вообще не имеет никакого отношения ко всем тем неторопливым, взвешенным и глубокомысленным вещам, которые он делает обычно. Это уже не контроль, которого просто не нужно добиваться какой-то демонстративностью — это что-то другое, совсем… Совсем глупое, идиотское, бесящее Миру до глубины души. Ему ведь нравится. До учащающегося дыхания, от которого кожа сильнее натягивается на выступающих рёбрах нравится, но при этом некомфортно настолько, что челюсть Дэна от прицельного пинка той самой коленкой, на которую выпадает мешок нежности, спасает только то, что Миру обездвиживает к чёртовой матери всеми непредсказуемыми предыдущими жестами — тем, как неожиданно он валится на колени и прижимается к нему где попало. Обездвиживает, заставляет шипеть от мучительно яркой и очевидной реакции организма, вынуждает стискивать пальцы на краю стиралки судорожнее. Дэн улыбается, а Мира на него смотрит… Как на какую-то одновременно ужасную и восхитительную выдумку человеческого разума. Как на оружие массового поражения, как на ядерную боеголовку, как на блэкхолл Энигмы, уже кастующийся совсем рядом, но и как на что-то, что ему… Нужно. Очень нужно в неясной для мозга форме. — У-у меня, конечно, сто лет члена в заднице не было, но надеюсь, до завтра растягивать не придётся. Лукавит, конечно, не сто лет. Но порядочно, наверное, даже дольше, чем эти полтора месяца, проведённые по разным странам друг от друга. И это слегка смущает, но ровно на тему того, что постараться… Вроде как, надо. А в остальном не смущает ничего, кроме того, что Денис Сигитов, целиком и полностью одетый, счастливый, довольный, как пиздец, только что заботливо стаскивал с него тряпки и целовал его ноги вместо того, чтобы раздеваться. Хотя его просят об этом уже в который раз. Мира бесится, щурится, пытается сосредоточиться на том, каким он хочет себя чувствовать, расправляется во все ещё широких, пусть даже худых плечах, снова нависая над Денисом. И… Ну, в общем-то, он предупреждал, а слов на ветер бросать привычки нет. — Ты, в-видимо, в одежде мыться решил? Перерыва между голосом и акцией протеста почти нет: Мира не даёт времени осознать, подумать, ещё не договаривает, когда руки уже вцепляются в плечи Дениса, в эту долбанную кофту за целую кучу красивых денег, которую вроде бы должно быть жалко мочить. Молниеносно обшаривают карманы, чтобы вытащить и бросить на кучу белья мобилку, а следом одновременно притискивают к голой груди и толкают, нешуточно всем телом толкают по скользкому кафелю, с которым у босых ног сцепление лучше, спиной вперёд, к распахнутой дверце душевой, через низенький порожек — внутрь, загораживая собой пути к отступу. И тянутся, чтобы со всей оголтелой решительностью вдавить кнопку подачи воды. Это не просто мокро, это еще и, мягко говоря, прохладно, потому что первой из душевой лейки естественно хлещет холодная, не успевшая нагреться вода. А еще — отвратительно липко, потому что вся так и не снятая одежда, а заодно и пышные кудряшки липнут к телу, к макушке, в одно мгновение превращая пушистого и объемного во всех этих плюшевых шмотках щенка в слипшуюся мышь. Такую, вообще не бедную, судя по выражению лица, но выглядящую именно так по своей физической сути. Благо, что Дэнчику на такие нюансы как всегда бриллиантово похуй. Ну, по крайней мере, морально. Он и ощущения себя неловко — это вещи какие-то несовместимые, да и в целом ему не то, чтобы привыкать, с учетом неуемной тяги в детстве вываливаться носиться по лужам или гулять под проливным ливнем. Правда, в такие моменты рядом с ним не было красивого, как древнеримская статуя парня, с которым он собирается заниматься сексом, пока его собственный вид максимально далек от презентабельности, но… Чья инициатива, как говорится, тот и виноват. Во всем, включая потенциальный потоп, который будет организован в кратчайшие сроки — в тот самый момент, когда Денис ополаскивает бессменно наглую морду под холодными струями воды и наконец хватается за свою набравшую добрую пару килограмм воды толстовку, чтобы в одно движение стащить ее через голову и абсолютно бесцеремонно шваркнуть на кафельный пол за пределами душевой кабины с максимально характерным чавкающим звуком, уже глядя на Миру в лучшем духе пёсиков, погрызших единственные хозяйские тапки, но готовых одним своим взглядом переубедить, что это была диванная барабашка, воры и вселенский апокалипсис, но только не они. Но недолго. Ровно до того момента, пока Мира сам не делает шаг навстречу и не оказывается в зоне досягаемости цепких рук, которые капканом смыкаются на теперь уже полностью обнаженной талии и дергают на себя, втягивая следом под все еще почти холодную воду и заставляя приклеиваться нежной, чувствительной кожей к отвратительно тактильно мерзкой мокрой одежде, точнее — ее остаткам. — Поймал. Холодная вода не контрастирует с Мирой так сильно, чтобы это было противно, ему это привычно. И даже стремительно мокнущая одежда, на самом деле, не вызывает настолько уж отвратительных ассоциаций — она Дениса как будто остужает, и от него одновременно прохладно и жарко становится, как от банных камней, на которые льют ледяную воду. Кажется, вот-вот паром изойдёт. Мира не видит ничего — ни какой-то мнимой непрезентабельности, ни нелепости, Мире похуй на мокрый пол, на потоп, Мире похуй на всё, центр внимания — чужое лицо в мелких капельках и дорожках воды и эти… Эти глаза, которые даже в выражении, кажется, не меняются от того, что их обладателя насильно запихивают под, мягко говоря, бодрящий холодный душ. Как будто он один здесь бесится. Один здесь чем-то недоволен. Как будто он не может на них повлиять так, как ему нужно. Вода шумит в ушах. Тугими струями бьёт по плечам, мочит волосы, которые Мира, едва находя равновесие в чужой хватке, зачёсывает назад как будто бы нагло спизжненным у Маги жестом. Она вроде бы должна остужать голову и приводить в чувство Миру, которого куда-то неизбежно несёт, но по сути… По сути не происходит ничего из этого, и он только хватается за Дениса — цепляет подбородок, задирая его к себе, смахивает пальцами другой руки намокшие кудри со лба и пытается разобраться, почему кажется, будто «поймал» — это вообще не про момент здесь и сейчас, а про что-то куда более глубокое и долгое, начавшееся со времён от Адама, с безумно далёкого поцелуя в Берлине, когда всю ярость, клокочущую в груди и глотке, Денис почти смог погасить своей этой клятой непробиваемостью. — Поймал. И ч-что дальше? О-опять три часа думать и пялиться будешь? Миру слышно за стеной постепенно согревающейся воды только потому, что он наклоняется низко, по капле сцеживая яд практически из губ в губы. И… Окей, если Денису нравится вместо того, чтобы освобождаться от липнущей к телу одежды, прилеплять к себе чужое тело — ладно, но это не значит, что Мира не в состоянии принимать своих каких-то отдельных решений, раз его в них толком не останавливают. Что не запрещено — то разрешено, так? — Как будто за-забыл, как трахаться в Сибири своей. Он не вырывается из хватки, горячих, намного более горячих, чем льющаяся на спину вода, рук — нет смысла, в курсе, что этот, прости господи, король русского пауэрлифтинга скорее рёбра ему сломает, чем без своего на то желания выпустит. Вместо этого — продолжает наступать и наваливаться дальше, вдавливая Дениса спиной в противную, холодную стенку кабины и давит на самое чувствительное — сам откровенно, протискивая между телами руку, лезет к резинке спортивок, накрывает ладонью член, сжимает пальцы, дёргает мокрую ткань вниз, пытаясь переключить вроде бы выученное уже тело в сферу самых простых и привычных желаний. — А может, наоборот научился? Нет, это не звучит вообще ни с каким даже малейшим намёком на обучение с кем-то третьим — благо, что Мира совсем не дурак и должен это понять и не рвануть какой-то внезапной ревностью, которая может испортить весь момент, и без того удивительно нелепый в своей сути, но при этом… Не менее горячий. Есть один любопытный нюанс — то, что Мира пытается как будто бы всё упростить до предела, до чего-то максимально понятно физиологичного — это неоспоримый факт. Но… Никто не мешает этому одновременно подчиняться… И не подчиняться. Одновременно вроде бы как допускать до себя чужие руки, позволять откровенно и даже грубовато сжимать его член, дёргать вниз штаны, всё-таки настойчиво избавляя от одежды, но… Но в это же самое время самому заниматься совершенно иными вещами, пока одно другому вообще не мешает. Как бы странно это ни выглядело и ощущалось. Как бы оно ни противоречило всему привычному ходу событий, разворачивая его на 180 градусов, где теперь Мира куда-то торопится, дергает, сжимает, как обычно это происходит у самого Дэна с Магой, жадных до безумия, а сам Денис куда-то оттормаживается, неторопливо изучает, прислушивается к ощущением — по большей части чужим, а не собственным и просто ловит момент вообще не применительно к тому самому обещанному сексу, который пока витает лишь где-то вдалеке, не доходя окончательным осознанием, которое сверкнуло в мозгу один раз и растворилось, улетев в закат. Он вообще не пытается ответить тем же, вообще, кажется, пока не планирует руки ниже поясницы отпускать — наоборот, обвивает ими туже, вдоль позвоночника все еще более горячими, чем льющаяся сверху вода скользит снизу вверх до острых краев лопаток, за которые буквально можно зацепиться, а губами… Тянется даже не к губам, а ниже, к подбородку, подчиняясь очередному сугубо телесному желанию, которое диктует сжимать их на остром краю — вроде бы и не кусая, но и не целуя, а что-то промежуточное, и все равно цепляющее краями зубов нежную кожу, пока язык широко и влажно, но при этом как будто бы совершенно не пошло собирает задерживающиеся на легкой шершавости под нижней губой крупные капли воды. Мира наталкивается на одну простую, как палку, и так же больно бьющую по лбу мысль: не работает. Не получается. Месяц воздержания, за который Дэн, походу, если не научился чему-то, то преисполнился, должен был привести это маленькое чудовище в состояние, близкое к помешательству сейчас, когда Мира уже сделал всё, что мог и должен: конкретно обозначил, что на повестке дня в их секции «очумелые ручки», позволил себя раздеть, сжал член сквозь мокрую ткань, прижался совсем тесно такой, обнажённый и мокрый, определённо, без ложной скромности — должный возбуждать. Уже давно должна вовсю работать именитая несдержанность на пару с бьющим по мозгам молодецким тестостероном, и то, что от неё — ни намёка… Ломает Мире привычный сценарий. Может, отсюда и берётся вся его нетипичная торопливость. Потому что Мира на противовесе существует, и бесится от того, что не получает на то, что сам взвешенно и решительно заранее соглашается. Он был готов вписаться в секс в стиле Дениса Сигитова, знал, на что идёт, как это будет, был готов проконтролировать всё до мелочей, а что делать с Дэном, который не за задницу его хватает, а тягуче целует… В замученном автоматической мыслительной жвачкой, уставшем мозге идей не появляется совсем. Тело своей жизнью живёт. Лопатки под горячечными пальцами судорожно дёргаются, как атавизм — обрубки крыльев, сводятся, Мира скользкой змей выворачивается, пытаясь хотя бы так спровоцировать на что-то более активное. И подбородок под этими странными, вязкими, поджимающими всё внутри прикосновениями, в которые как будто вжаться хочется крепче, потому что… Они странные. Ощущающиеся одновременно не то лишними по причине существования, не то недостаточными по причине мягкости и медлительности. Мира под ними сглатывает тяжело, так, что кадык крупно вздрагивает, жмурится, понимая, что реакция очевидная — собственный член от этих касаний дёргается, толкается в чужое бедро, и выдавливает из себя уже намеренно грубое, требующее, проверяющее границы: — Н-не знаю, чему ты там учился, но по-походу чему-то не тому. С-сожми зубы сильнее хотя бы, если решил меня вы-вылизывать. Потому что ему снова, как тогда, в Сиэтле, совсем непонятно, а что они делают. Должны трахаться, должны какую-то прелюдию строить красивую, а его как будто… Даже не хотят вопреки той твердости, которой отвечает член под пальцами. Или точнее хотят как-то не так, непривычно и непонятно, не так, как… Не так как Денис обычно хочет Магу. Но ведь и с этим можно как-то совладать? Так, если мозги включить? Не можешь победить — возглавь? И раз Денис не мешает ему продолжать в том же духе, Мира только челюсть и шею настойчивее подставляет под свои же требования, додирая мокрую ткань с бёдер чужих одновременно. Кожу сжимает, сминает буквально с силой до лёгких розовых полос, ягодицы чужие оглаживает, вдавливая нижнюю половину тела в себя, а спину вместе с этим — в стенку, не заботясь о том, чтобы раздеть до конца, обхватывает ладонью член, теперь — кожа к коже, и размашисто ведёт от основания к головке, прижимая пальцы чувствительно под уздечкой, уже просто имея одну цель — сбить Дениса с мысли, с толку, с его бесчувственного какого-то, совсем не сосредоточенного на себе темпа. И во всем этом снова есть один волшебный нюанс. Невозможно сбить человека с того, чего… у него нет. Будь у Дениса хоть какой-то целенаправленный план, какие-то конкретные пожелания, которых он бы придерживался — никаких вопросов, все это могло бы сработать. Но планов там нет от слова совсем. Только сиюминутное наитие, против которого невозможно ничего сделать, если ты не Шерлок Холмс, который способен предугадать даже череду случайных событий, случившихся по велению игральных костей. — Командир полка, нос до потолка. Это — последнее, что ожидаешь услышать от человека, который влажно вылизывает твой подбородок, пока ты пытаешься настойчиво ему отдрочить, но… Да, это Денис Сигитов. Денис Сигитов, и единственное на что хватает здесь его здравого смысла — не продолжать эту детскую поговорку до конца, потому что Мира — совершенно точно не как обезьяна. Мира — как блядское произведение скульптурного искусства, и руки его — это еще большее блядство, абсолютно твердо знающее, как сделать ему х о р о ш о. Очень хорошо. За исключением одного единственного момента, который позволяет немного удержать себя в руках и просто толкнуться бедрами навстречу, головкой влажнеющей по ладони проехаться, но не потерять голову на раз два и не завыть потерянным волчком. Неискренность. Не в глобальном смысле неискренность, но как будто бы… Как будто бы это снова попытка обернуть процесс в свою пользу и подчинить его своей логике, а не своим искренним телесным желаниям, на которые, как на своего нового коня запрыгивает сам Дэн и едет на нем царственным победителем и разрушителем стереотипов. И даже с подставленной челюстью не совсем работает. Как бы да… но как бы нет. Наверное это должно спровоцировать на жадные укусы, оставляющие за собой типичные для Дениса метки, но вместо этого… губы исчезают полностью, и вместо этого появляется нос — нос, который зарывается в ямочку между ключицей и лопаткой и шумно сопит, бессознательно пытаясь втянуть остатки запаха кожи, не смытые безжалостно льющейся сверху водой, пока ладони приглаживают ускользающие лопатки, будто это реально взъерошенные крылья, которые хочется пригладить, уложить на место и расправить каждое перышко. Только это не помогает. Это нихрена не успокаивает, не приглаживает, только приводит в полнейший бардак вместе со словами, которые Мира… Неожиданно для себя не в состоянии воспринять нормально. У него же границы резиновые в этом смысле. Он искренне любит секс. Всякий, разный, запланированный, когда в общий чат кидается недвусмысленное приглашение к нему же в комнату всей святой-не-святой троицы, спонтанный, грубый, медлительный, в формате стендап-концерта, молчаливый, остросюжетный и самый обыкновенный. И он не ханжа, который требует в процессе максимально серьёзной одухотворённой рожи кирпичом, сам первый всегда готов подъебать, что посреди прелюдии, что с членом в чужой или в своей заднице. Он очень… Открытый. Ко всему. Но только сейчас воспалённый мозг, перестающий понимать, что именно с ним происходит, что они оба с Денисом делают как-то совершенно отдельно друг от друга и чего ради, воспринимает безобидную шутку как… Насмешку. Насмешку над ним. Снисходительность. Что-то, что, окончательно осознаваясь и укладываясь в мозгу, вызывает ровно одну реакцию — Мира каменеет спиной, всем телом, и просто застывает на особенно глубоком вздохе, который старается помочь запереть всё бесконтрольное желание взорваться внутри. Да, несколько секунд пальцы ещё машинально скользят по отвечающему вроде бы движением навстречу члену без трепета к интимности, под головкой, ниже, перебирая выпуклые вены, но и эта рука пропадает, пока он задирает голову и судорожно хватает ртом одновременно воздух и воду, заливающую лицо. Ему кажется, сейчас что-то будет. Просто за себя не отвечает: тело звенит этим напряжением в каждой мышце, готовое на что-то… Что-то глубоко, идеологически неправильное, что провоцирует чужая медлительность, и по мозгам шарашит похожим на панику непониманием. Принципиальным, злым непониманием чужих мотивов. Но Мира — это всё ещё Мира, и несколько глубоких вдохов позволяют… Просто нашарить чужую шею. Опустить ладонь на разлёт ключиц, под горло, не надавить, но оттолкнуть хотя бы немного тычущегося в его кожу Дениса вместе с дергающимся под губами плечом, сжать, вынуждая взглянуть себе в глаза, пока другая рука ищет опору и упирается в стенку где-то за его затылком. У него во взгляде всё — чёрным по белому, вся задетая потерянность, всё непонимание, вся злость неведомо на кого, на себя, на Дениса, на ситуацию, на что-то ещё. — Я-я не понимаю. Ты… Не хочешь? Т-тогда зачем соглашаться? Или и-издеваешься надо мной? Тебе смешно? Это уже — почти открытая агрессия, но всё ещё на грани с тем самым тоном, которым Мира обычно задаёт свои прямые вопросы. Потому что он правда не понимает, и уже, кажется, ступает на грань, за которой только в лучшем случае вырываться и прекращать всю эту ебучую затею, если чего-то на самом деле настоящего здесь хочет он один. Этого, пожалуй, стоило ожидать. Это даже логично, с учетом почти сознательного понимания, насколько все, что делает Денис, расходится с тем, как все это видит Мира. И быть просто припертым за горло к мокрой прохладной кафельной стенке — это еще довольно-таки… по божески относительно того, что вообще можно было выдать в данной ситуации. И, может быть, это напугало бы Магу, который вообще не привык каким-от образом дразнить этого быка красной тряпкой, который почти всегда с ним покорно соглашается, но… точно не Дэна, который вообще в лице не меняется в тот момент, когда пальцы пусть и не с силой, но все же сжимают кадык. Без улыбки, но с каким-то титаническим спокойствием замирает… и просто смотрит снизу вверх удивительно мягко, на этот раз даже не думая сопротивляться, и даже ладонью между лопаток замирая — как будто бы случайно чуть левее, там, куда сильнее всего бухает откуда-то изнутри, из грудной клетки, спрятанной под ребрами. — Хочу. Тебя хочу. А трахаться не хочу. Слишком глубокая мысль для одного типичного Дениса Сигитова, но в моменте здесь и сейчас — максимально честная. И максимально кратко несущая весь смысл того, что он пытается донести всеми этими действиями на бессознательном уровне… и того, чего вообще хочет подсознание. Мира планирует именно трахаться. Механично, и что уж там — наверняка качественно, не без этого, но просто ебаться. И при это сам вызывает просто своим существованием, видом, нахождением рядом совершенно иные желания, несмотря на то, что, казалось бы, все должно быть совершенно иначе, так должно быть с Магой, а не с ним, но… Так есть, от этого никуда не деться, и вот это со стороны Дениса совершенно, абсолютно искренне. — Ты сам меня учил, расслабься, выключись, дай о себе позаботиться, твои же слова. — Да? Вот так, без прикрас, без какой-то иронии, без увиливаний от прямого ответа, как всегда — с душой нараспашку и с какой-то испепеляющей честностью. А еще — с совсем небольшим движением навстречу вопреки попыткам удержать — не чтобы как-то заткнуть, перевернуть физические усилия, упаси боже, просто чтобы… Даже не поцеловать. А просто поддеть кончиком носа подбородок и снова на сантиметр буквально отстраниться, заглядывая снизу вверх прямо в глаза. Сказать еще есть чего. Много чего. И того, что это тоже в какой-то мере первый раз. Как минимум — первый раз для них двоих в такой раскладке. И вообще для них двоих… наедине друг с другом. А как максимум… В этом словосочетании как будто бы снова гораздо больше, чем просто слепые факты, только что именно — пока сформулировать все еще сложно, но оно там есть, и оно гораздо весомее, чем вот эти физиологические подробности. А еще — того, что мягкость и забота к партнеру могут быть не только с целками. И что Мира с его опытностью вроде как бы должен знать, что это как бы нормально. Даже сам Дэн ведь в курсе. При том, что на протяжении всей жизни до их отношений втроем он вообще не был сторонником чего-то больше, чем на один, максимум несколько раз по ободному согласию, но без чего-то большего, он тоже знает, что все может быть по-разному. Это зависит и от настроения, и от человека, и еще от множества факторов. И вот если уложить в голове, что он может вызывать восторг просто своим существованием, что можно просто лежать, ничего не делать и получать целое цунами внимания в свою сторону, было достаточно сложно, то тут он совершенно точно не ханжа и не имеет каких-то стереотипов по этому поводу. Но… Но все это говорить сейчас даже не хочется. Потому что есть просто одно максимально весомое и снова сваливающееся раньше чем приходят рациональные мысли — Да. В каком-нибудь третьесортном кино Мира должен следующей фразой кинуть что-то типа «Я не занимаюсь любовью, я трахаюсь, и жёстко». А потом, очевидно, таким же бессменно гордым и голым развернуться и оставить Дениса вместе с его пронзительно честными глазами, нелепыми жестами и совершенно не соотносящейся с Мирой мягкостью. Но сейчас это было бы довольно нелепо, ненатурально, наигранно, да и… Не очень-то честно. Просто ничего не получается. Это «да» действует каким-то странным образом. Видимо, Мире кажется, что Денис сейчас должен начать если не оправдываться, то как минимум, просто как минимум, оскорбиться и потянуться отвоевывать задетую честь любым доступным образом. Но вместо этого вылетают всего две какие-то несчастно вопросительные буквы, которые ставят в окончательный и бесповоротный тупик. От этого «да» не проходит ощущение, что над ним как-то нелепо и жестоко одновременно издеваются, потому что нельзя ответить так после залпа яда в лицо, потому что Денис его просто игнорирует, потому что Мире знакомо подскребывающее под рёбрами чувство нежности к нему — даже уже брошены попытки разобраться, насколько много в нём Дениса Сигитова, но разворота на себя в их экспозиции просто не может, не хочет видеть, это не складывается. Он в курсе всего, что за ним стоит, он в курсе всех этих вещей про заботу и настроение, просто ему… Ему не нужно. Он может, наверное, может просто бесполезным бревном свалиться, сложить ручки как Ленин в Мавзолее, может согласиться сам с собой — но не хочет. А хочет делать что-то. Вышибить из головы мысли, занять себя, сгрести Дениса под себя и целиком и полностью забрать его внимание себе самостоятельно, доставить ему и себе удовольствие, сделать, наконец-то, хоть что-то сознательное. Он не хочет ни заботы, ни мягкости к себе, не хочет этих нелепых тисканий, не хочет заниматься л ю б о в ь ю, не считая это чем-то унизительным — только тем, что ему н е п о д х о д и т. Но выше всего этого какое-то… Дикое, мучительное желание выдраться из кожи и каким-то образом выпутаться из этого вязкого тупика, в который он сам себя завёл. Тычущийся носом в его лицо Денис вызывает одно желание — уже его просто сгрести и дать ему всё, что он хочет, трахнуть, то есть, простите, заботливо взять его самого — и вот так Мира точно может. Он это уже знает. А больше… Всё, никаких других вариантов как будто бы и нет. Мира разжимает хватку на горле, вовсе руки опускает и отступает немного, прекращая хотя бы эту конкретную мизансцену из дешёвого порно, которую сам и устраивает. Снова подставляет макушку и плечи под поток, успокаивается в лице, в жестах, прочесывает мокрые волосы, собираясь обратно в нормального человека, не склонного бросаться на людей. — Окей. Мы вы-выяснили, что где-то внутри тебя сидит одна ванильная девчонка, с к-которой надо договариваться. А я? М-меня спросить забыл? — звучит и увереннее, и взвешеннее, и спокойнее. Мира даже вздыхает более размеренно, просто пытаясь по-человечески обработать и принять новые вводные, придумать, что делать с э т и м. И вспоминает, наконец, что они в душе. А значит, можно занять руки гелем хотя бы и всеми этими вещами, ради которых люди ходят в душ. — Может, я не хочу т а к? И сними, р-ради Бога, свои грёбаные шмотки, если это не нарушит твою тонкую душевную организацию. Интересно, Мира все порывы какой-то… нежности, что ли, пытается уничтожить на корню с такой упертой старательностью? Кажется, это даже ни в какое сравнение не идет с той проблемой, с которой эти двое тогда боролись в Сиэтле. У Дэна хотя бы просто было непонимание, как такое вообще возможно в его сторону, а Колпаков, кажется, это все как раз прекрасно понимает, но упирается всеми конечностями, чтобы не принимать. И что тому причина… Увы, пока понять невозможно. Но причина явно где-то там же, где истоки, от которых пошел намерзать когда-то давно этот непробиваемый кокон, а раз под ним все еще есть что-то живое и настоящее… значит и смысл бороться с этим сопротивлением все еще есть. Особенно когда на все эти ядовитые оскорбления, от которых вот вот кафельный поддон душевой проплавится до соседей снизу, реакции внутри вообще никакой кроме снова поднимающегося поскребывания где-то под колеблющимися ребрами. — А ты т а к пробовал? А вот это, пожалуй, хороший вопрос. Хороший вопрос, который звучит прямо глаза в глаза, пока ноги послушно переступают по скопившейся на кафеле луже, выпутываясь из давно по-идиотски болтающихся где-то чуть ниже колен штанов. Но пока — без единого лишнего прикосновения, в такой битве… даже не слов как таковых, а вот того напряжения в воздухе, которое поднимается вместе с повисающим в нем изобилием смыслов, наполняющих эти короткие выражения одно за другим. Вопрос ведь просто великолепный. Если бы Дэн мог бы так выражаться в своем нормальном состоянии неразумного разума — цены бы не было человеку, в философы можно было запутываться. Но пока это все вываливается по наитию, и вываливается спонтанно, но как нельзя лучше. А реально, пробовал ли Мира? Отдавать нежность он умеет — вопросов нет. Отдавать, как ни странно, действительно проще, чем принимать, потому что принимая ощущаешь гораздо большую… уязвимость, что ли. Только когда этого не боишься — в этом нет ничего плохого, и события в Сиэтле тому прекрасное доказательство. А вот если зачем-то бояться собственной уязвимости… Если благодаря этому никогда не подпускать к себе в таком контексте не то, что его, но и даже Магу, которому, казалось бы, должен доверять в разы больше… …То можно даже так и не суметь представить, что это такое — сбиваться с накатанной колеи и выпускать вожжи из своих рук. Видеть со стороны — да, быть тем, кто обо всём позаботится — да, но действительно попробовать даже мысленно положить себя на место другого человека? В мозгу что-то неминуемо коротит. Это бред какой-то, чушь, потому что… Потому что Мира себя знает. Потому что он уверен: никто не может сделать что-то за него лучше, чем он сам. А даже если захочет, то это будет связано с каким-то долгим, нудным процессом адаптации, это будет похоже на первый тупой секс, как его собственный первый раз, который иначе, как «хуевый», просто не охарактеризовать. Или что-то ещё будет не так. С кем ему было пробовать? Раньше — с девчонками? Мягкие, деликатные, д е в у ш к и в конце концов, совсем мелкие — точно не тот тип людей, в чьи худенькие ладошки можно себя доверить, это просто логично. С Магой? Это было давно и неправда, конечно, но Мира ещё помнит, как… Как сильно Маге нужна была поддержка во всём этом и как натужно его личность перерабатывала вообще такой концепт, что он, из благонравной, довольно верующей семьи, из Дагестана, блин, до трясущихся ладоней и зудящих губ хочет к п а р н ю. Ему нужен был Мира, и всё это осталось в их прошлом, было пережито, уложено, но жизненный уклад не поменялся. А теперь в его жизни появляется один конкретный Денис Сигитов. И если в первую встречу с ним даже предположить было сложно, что через год они будут вдвоём в душе в его квартире, обнажённые и пытающиеся потрахаться, то теперь… Теперь он видит его разным. И тем, кто вместе с ним заботится о Маге, и тем, кто мягко подставляется под руки, и тем, кто… Мира всё ещё помнится этот момент, говорит: «Чтобы ты почувствовал». Мира чувствует. Вроде бы. Точнее… Он смотрит на него, в покрытое мелкими каплями воды лицо, на бронзовую кожу, на плечи эти широкие, на всю нелепую конструкцию, которая напоминает одновременно тяжёлый и мягкий камень, об который никак не получается убиться и который не выходит сдвинуть, и всё больше думает, чем чувствует. Думает, что он — свой. Что ему можно больше, чем другим. Что он важен, он хороший, с н и м хорошо, а вот с чувствами какая-то засада. Главное — его совсем не хочется обижать по-настоящему. Не хочется намеренно ранить, так, чтобы действительно неповадно было, чем-то из ряда привычного набора язвительности и сарказма вон. Эта мысль заземляет и успокаивает настолько, что получается выдохнуть осторожно и со знакомыми уже договаривающимися интонациями, которые одним своим звучанием стараются идти навстречу: — Мне никогда не было интересно. Почти тут же хочется спросить себя, почему одно «не интересно» вызывает такую вспышку агрессии, но у Миры есть для себя ответ — потому что его не слышали. Потому что чужое поведение было непредсказуемым. А сделать что-то хорошо сложно, если у тебя нет чёткого плана. Мира взбивает пену на мочалке и тянется к Денису, привлекает его к себе, оглаживая плечо, идёт на сближение сам, успокаиваясь и искренне намереваясь как-то сгладить эти углы. — Нет таких личных сексуальных ф-фантазий, чтобы мне на ухо на-нашёптывали, какой я молодец, и по голове гладили, пока ебут. Хочешь медленно — хорошо, давай так, я не против. Просто я сам. Сделаю всё, как ты хочешь. Окей? Сложно идентифицировать этот бардак внутри, где-то за холодным разумом творящийся, но он хотя бы… Больше не мешает. И из него можно сделать хоть какие-то выводы. Мира пальцы опускает на чужой мокрый затылок, кожу слегка массируя, пока другая рука осторожно оставляет на плече и груди первые мыльные следы, заранее готовясь уже к любой реакции, но смотрит уже куда внимательнее, а голос вовсе приобретает нетипично мягкие ноты — может быть, потому что ему жаль, что Денис оказывается рядом, когда он настолько не в форме и объемы поставок яда на язык не контролирует. Будь на месте Дениса кто угодно другой — можно было бы и вправду об этом сокрушаться, потому что это действительно несправедливое отношение к человеку, который хочет сделать тебе хорошо, и не сугубо механически, а глубоко искренне. Но это всё ещё Денис. И его непробиваемый костюм химической защиты от чужого яда, который просто безболезненно стекает по невидимому плащу, никак не затрагивая его хозяина. Наоборот, вопреки всему здравому смыслу губы снова трогает улыбкой, а один глаз хитро прищуривается в лукавом взгляде снизу вверх, пока руки тянутся к пузырьку с гелем для душа — опять каким-то слишком дорогим и парфюмированным, благоухающим какими-то духами, а не типичной арктической свежестью и ядерной мужественностью, размазывая густую мыльную жижицу по бледной грудной клетке. — Ты мыслишь стереотипами. Расслабься уже, а… Денису очень хочется дразниться, пародировать трёхлетнего ребёнка с его до боли знакомым «я фсё фам», но для и без того психически расшатанного Миры это может стать перебором, поэтому остаётся при себе, пока Денис снова ограничивается минимальным набором слов, который и так должен дать понять, что он имеет в виду. Что забота — это далеко не только про шептать молодец, когда кто-то смог под тобой расслабить задницу. А может и вообще не про это вовсе. И даже забавно наблюдать за тем, как отчаянно Мира отстаивал право позаботиться о нём самом, как аккуратно он порой заботится о Маге, и при этом вообще теряет возможность сравнить один и один, когда ситуация разворачивается в обратную для него сторону. В ту, в которой ему нужно сделать то, чему он сам же фактически пытался научить Дэна буквально месяц назад, и что-то подсказывает — как бы он с пеной у рта ни доказывал, что это всё было только потому, что это был его, Дениса, первый анальный секс в принимающей позиции, причина была отнюдь не только в этом. — Я был расслаблен, пока ты не н-начал на меня выебываться. Это не звучит как полноценная претензия — Мира действительно расслабляется и опускает плечи даже немного, ухмыляется криво одной половиной рта, потому что решает, что этот разговор, вроде как, закрывается. Он может десять тысяч раз звучать стереотипно и относительно спокойно сносить эти подъебы, которые нельзя ни не слышать в чужом голосе, ни читать с лица, потому что… Хочет — и звучать стереотипно, и опошлять всё до простоты, потому что отвечать глубже и рыться в формулировках, чтобы действительно что-то объяснять, не умеет и не собирается учиться. Говорить о чувствах вообще — дно. Поэтому — да, поэтому будут все эти приземлённые формулировки стереотипного пацанского пацана, которому западло быть неженкой. Плевать. Плевать, пока можно дышать полной грудью, теми самыми почти-духами, а руки на груди чужие… Это совсем неплохо. Это лучше, чем можно было ожидать. Вот так, вместе — пусть будет, если Денису нужно. И это не снисходительности в стиле «пусть ребёнок играет», только стремительно гнущиеся границы дозволенного: если он так хочет, если ему так надо, то так — хорошо. Потому что сам Мира взять в толк, почему это вообще может быть нужно ему самому… Никак не может. Получается почти игра. Сознание изворачивается удобным ему образом и переиначивает суть происходящего: он может дать то, чего, судя по его же словам, хочет Денис, сознательно, и тогда всё вписывается в систему ценностей. — А с-стереотипы, вообще-то, не так уж и плохи. Это же не предрассудки. Ну, знаешь, быть стереотипно у-убеждённым в том, что огонь горячий, совсем не плохо. Кажется, его заземляет и успокаивает звучание собственного голоса. Пока действительно хочется звучать, нести любой бред, лишь бы не трогать больше то, чего трогать не хочется. А вместо этого — трогать Дениса, притягивать его ближе к себе, скользить мочалкой по позвоночнику, лопаткам, пояснице, предоставляя возможность самому разбираться с тем, что именно он хочет делать, не ограничивая в движениях, даже расправляясь немного, поддаваясь горячечным пальцам, оставляющим каждый раз на коже невидимые следы. И руки у Миры привычно жестковато, твёрдо заботливые, такие, которые не про картинное заигрывающее намыливание для съемок дешевой порнухи в ванной, а для того, чтобы действительно собрать с чужого тела всё, что осталось от многочасовых перелётов на пути… Блин, к нему. Они без всякого подтекста касаются чужих боков, покрывают пеной бархатистую кожу, вместе с шершавостью мочалки опускаются ниже, и вместе же с этим, не делая лишних пауз между словами и действиями, Мира решает, что сейчас — самое время установить какой-то мир и порядок. И поэтому опускает голову к чужому лицу, наконец-то делая то, что нормальные люди в отношениях делали бы в первую очередь — накрывая чужие губы своими. Сосредоточенно аккуратно, сдержанно, так, как, на его взгляд, и хочется, и будет лучше всего. Как будто бы даже чуточку… Нарочито аккуратно. Как будто это снова про стереотипы, в которых Мира сейчас думает, что если Денис хочет как-то перехватить инициативу и забрать себе это несчастное «всё сам» и позаботиться самому о нём и его ощущениях, это обязательно должно быть вот так мягко, сдержанно и аккуратно, когда можно получить секундам высчитать время сокращения расстояния между губами. А это… Совсем не про это. И это не значит, что нужно сразу как-то выкручиваться и сопротивляться, нет. Можно в ответ и прикоснуться, вдохнуть, как бы ванильно это ни звучало, чужое дыхание, согреть, опалив буквально на несколько секунд своим… И тут же отстраниться, пока руки со скользкой груди скатываются ниже, к бёдрам, а от них перемахивают на ладони, из которых можно мягко выудить эту несчастную мочалку и сбросить её бесцеремонно куда-то под ноги. — Не вестись и выебываться — это разные вещи. А стереотипы созданы, чтобы их нарушать. Язык, вроде бы немногословный, но в то же время удивительно гиперактивный мимолетом проскальзывает по растянутым в улыбке собственным губам, а за этим мимолетным, как будто бы отвлекающим движением следует. Шаг. Один единственный, большой шаг, разворачивающий мизансцену и теперь даже не толкающий, а как будто сдвигающий и вминающий Миру спиной в прохладный мокрый кафель соседней стены, пока спереди на контрасте кожу обжигает жар его грудной клетки, не давящей, но вжимающейся в хрупкие ребра, пока губы вроде бы снова тянутся навстречу, но… Замирают буквально в нескольких миллиметрах, обжигая дыханием, но не прикосновением. — И это прикольно. — Ты ещё ци-цитатами Стэтхэма заговори. Ну, не тот волк, кто не волк, а тот во-волк, кто стереотипы нарушает. Мира откликается быстро, не раздумывая, нашаривая какие-то обрывочные слова, которые… Не значат практически ничего, но он не хочет нарушать этого диалога. Даже сейчас. Точнее, особенно сейчас, когда его, ну, вот. Его прижимают к стенке. И звучит это хуже, чем есть на самом деле, вроде бы. Просто Денис, совсем рядом. Очень, очень близко к нему по своей воле, а не по его, Мириной. Очень горячий во всех смыслах Денис, и он не делает ничего резкого, и правда: Мира неохотно разжимает пальцы, когда из них тянут дурацкую тряпку, но уже тогда, в микросекунды понимает, что будет… Что-то, и… Сам позволяет себя прижать. Это не напрягает. Как вообще это может напрягать? Мира усмехается в так и не касающиеся его губы. Привычно, да, но как-то… Более внимательно, что ли? Или так кажется на контрасте с щурящимися цепко глазами, выискивающими в Денисовых глазах, в лице что-то, что даст понять о дальнейшем развитии событий, даже если сам Денис этого ещё как всегда не осознаёт. Пытается предсказать за него, наперёд. И не замечает, как тело выдаёт свои реакции: грудная клетка воздуха набирает резковато, когда спина этот холод от кафеля разбирает, по шее вниз снова расползаются мелкие мурашки. Мира сознательно уже вдох делает глубокий и свободный, насильно расслабляя и опуская поджавшиеся уже было плечи, даже голову задирает, чтобы воздуха хватануть и как-то странновато немного потереться затылком об гладкую стенку, заземлиться от неё. Расстояние разрывает между лицами, не миндальничая, размягчиться пытается, закрыться от приливающего, подкатывающего пока не слишком значимо к горлу иррационального напряжения. И рукам новое место находит — бока чужие обхватывает, сам к себе прижимает Дениса, сживаясь с этой близостью. — Х-хорошо бы, если бы эти разрушения ничего больше не т-трогали. Вроде бы — ещё порция чуши. Но на самом деле — чуть честнее и глубже, потому что Мира… Слишком хорошо знает, как всё в голове может крутиться и вертеться от раздалбывания этих самых стереотипов. Кому, если не ему, человеку, который сам целенаправленно чужую психику расшатал — и вот они все существуют втроём. Мира шею гнёт снова, в прежнее положение возвращаясь. Ему с его ростом легко — и приближаться, и отдаляться, только подбородок знай дери в нужном направлении. А следом не целует снова, тоже вроде как только забавляется, как Денис, и тянет его на себя всем телом, крепче вжимаясь в стену, цепляет зубами тонкую кожицу на нижней губе — не больно, но ощутимо. И получает в ответ такое же зеркальное кусающее прикосновение, когда зубы смыкаются на его верхней губе. Такое Дэн любит. И это не значит, что он не любит привычные в традиционном понимании этого процесса поцелуи, но он гораздо больше, чем Мага, любит все вот эти нестандартности, от более грубых укусов, и не в шею или ключицы, оставляющие нежно розовые, а иногда и, если получше постараться, багровые метки, а прямо вот так, за губы, за щеку, за край нижней челюсти, который следом можно еще и абсолютно по животному вылизать бесстыдно вываленным изо рта языком. А можно и не край челюсти, а прямо так — по губам, когда зубы даже не размыкаются, а просто соскальзывают с верхней губы — прямо так, мокро пройтись языком снизу вверх сразу по обеим, завершая пёсий жест коротким тычком кончиком языка в кончик чужого носа. — Разрушения на то и разрушения, чтобы что-то трогать, не? Руки тоже практически зеркалят чужое прикосновение — возвращаются на талию, даже чуть ниже, цепляя шершавыми кончиками пальцев как будто бы до сих пор покрытую мурашками поясницу, сжимают мягко, но уверенно, собирают и растирают собирающиеся на бархатистой коже капли воды, а еще… А еще подчиняются бессознательному порыву очередного внезапно приходящего желания, вылавливая момент, в который чужое тело достаточно… не расслабляется, конечно, но скорее теряет абсолютность контроля над собой и… Тянет одну на себя, а второй, наоборот, отталкивает, разворачивая к себе — спиной, теми самыми лопатками, снова встающими дыбом, лицом — к едва едва потеплевшей от температуры прижимавшейся к ней кожи стене. — Я тебе доверяю. И ты тоже можешь, я знаю. Кончик носа цепляет выделяющийся под фарфоровой кожей седьмой шейный позвонок — как раз то, до чего идеально выходит дотянуться, отирается легонько, будто пытаясь снова без слов пояснить — расслабься, ну же, Мира, я пришел с миром, а следом его же накрывают губы. Все еще шершавые в своей невыносимой изгрызенности и такие же невероятно горячие, как и весь Денис. — Т-ты же понимаешь, что звучишь, как маньяк? — мгновенно отзывается Мира с ещё одним звучным смешком. Ироничным, но коротким, рваным, обрывающимся в глубокий вдох и такой же глубокий выдох, с которым плечи с силой, с видимым мощным движением, приводящим в движение все мышцы под тонкой коже, выворачиваются назад. Так неправильно пытаются выпрямиться дети, которым по спине полотенцем прилетает с извечным родительским «не сутулься, таким и останешься». Чтобы спина — как доска, с на максимум опущенными плечами, выгнутой поясницей и претензией на гиперлордоз, чтобы лопатки чуть ли не друг с другом встречались, но в целом-то да, вроде как ровно всё. Кулаки что-то там сами по себе сжимаются бессмысленно, потому что больше сжимать становится нечего, пока мозг не находит рукам применение — ими же можно упереться в кафель. Не как на обыск, конечно, но как минимум — для надёжности. И не зря. Кожа чувствует всё — шершавость корочек на губах, тихое дыхание, которое обжигает следом, теплоту чужого тела, оказывающегося за спиной, и Мира вздрагивает мелко, вздыхает сквозь зубы, потому что… Не видит. Не видит Дениса, теряет большую часть способности воспринимать и понимать окружающую реальность. Потому что весь обращается в осязание и слух, когда перед глазами встаёт одна только стенка. Он может отказаться. Может выпутаться из Дениса, оборвать всё это и закончить в любой момент, когда захочет, и только эта мысль сейчас заставляет не выебываться норовистой лошадью, которая хер даст себя оседлать без своего на то желания, а… Сгибать шею, подставлять позвонки под губы ещё больше, вжимаясь буквально в них самостоятельно, и бодать стенку лбом, упираться им, чуть ли не макушкой в неё, опуская взгляд вниз, куда-то под ноги. Ему не нравится. Это такая первая реакция, мягко подталкивающая качель эмоций и придающая ещё совсем слабый импульс инерции. Быть уткнутым носом в стенку совсем не так здорово, как быть тем, кто утыкает. Потому что Мира знает, что может доверять сам себе, а в остальном… Может быть, Денис его переоценивает со своим всезнайством? Но вообще-то Мира уверен, что он в полном порядке. Он не боится — просто всё это до черта непривычно, неуютно, ну, и… Даже где-то, и правда, «прикольно», по выражению самого Сигитова. Он в полном порядке — и с этой мыслью тело свободно переступает, чтобы было удобно, выгибается в пояснице ещё немного, совсем не так ловко, как умеет Мага, но точно так же бесстыдно показывая себя и не смущаясь того, что бедро, если правильно вывернуться, чувствует чужой член. Можно даже… Притереться ещё чуть ближе, раздразнивая, если постараться не думать о том, что там у него за спиной происходит. И так он и поступает, намеренно ведя бедром в сторону. А обернуться почему-то не приходит в голову — как будто гордость не позволяет, чтобы Денис даже на секунду подумал, что тут что-то большее, чем простое «вроде бы не хочу, но согласен, давай попробуем». Вот это хорошая мысль. Хороший девиз. — Но в-вообще-то, если бы я тебе не доверял, ничего бы не было. Так что я, считай, у-уже. Здесь могло бы прозвучать много чего. Как минимум — та самая похвала, о которой они говорили с Мирой буквально пару минут назад, и о которой тот отзывался столь… иронично в самом токсичном смысле слова. «Молодец, что доверяешь» и все в таком духе, но… Но это как-то даже не лезет с языка — может Денис умнеет, может просто какой-то бессознательный здравый смысл и инстинкт самосохранения работает. И вместо этого единственным словом, которое выходит ответом на все эти максимально скептичные тирады и звучит совершенно… выбивающимся из этой атмосферы, слишком мягким, теплым даже, если вообще сама интонация реально может быть практически тактильно теплой, становится: — Спасибо.