Lust/Love

             

***

      

[Seather — Breakdown]

             После «инцидента», как прозвал его в своей голове Чонвон, проходит три дня, прежде чем их общее расписание восстанавливается. Вселенная словно подарила их Чонвону для того, чтобы всё обдумать. И снова глубже зарыться в себя. А ещё, к удаче Чонвона - в эти три дня случается день рождения Хисына, который здорово помогает отвлечься на те несколько часов перед сном, пока они идеят торт, решают, какие подарки купят старшему, как только заработают первые деньги и просто наслаждаются разговорами друг с другом. И их расписание закручивается вновь. Сонхун уезжает ранним утром с Сону на вокальную практику, пока у Чонвона с Хисыном и Джейком — зал. Вечером ребята уезжают на свой вокал, а Сонхун и Сону встречают из школы Рики. Следующим днём все меняется местами, и единственное время, когда Чонвон и Сонхун встречаются взглядами и слабыми улыбками: пара минут перед сном. И это даёт Чонвону волю для самокопания вновь. Для анализа прошедшего вечера, полученных фото с новой съёмки. Он скрипит зубами, читая хвалебные комментарии менеджера и пиар-директора, восхищения ребят в общем чате. Шлёт бездумно счастливые эмоджи и хвалит мемберов тоже. Но совсем не может смотреть на их с Сонхуном фото дольше нескольких секунд. И не потому, что неприятно. А потому, что конечности выламывать начинает похлеще, чем, когда он мучается со своими эмоциональными припадками в спальне Чонсона. Потому, что у Чонвона от Сонхуна какая-то нездоровая зависимость началась после тёплого домашнего ужина. Он старался не вспоминать, но едва не уронил на себя штангу, когда представил, как Сонхун мог бы страховать его вместо Джейка. Дважды запнулся на дорожке, представляя, как Сонхун входит внезапно в зал, улыбаясь ему и сверкая клыками. Приложил телефон вместо карты к кодовой двери, задумавшись о том, что может встретить в коридоре компании Сонхуна, и не беда, что они на разных этажах. Они магнитятся как-то друг к другу необъяснимо. И так теперь для Чонвона пугающе, потому что накрутил. И, когда они все вместе идут в танцевальный зал, устраивают шуточные «пропуски дам», с лупящим Рики Сону, изображающим обоморок Хисыном, чтобы Джейк подхватил его и занёс внутрь на закорках. Чонвон смеётся над ними, но смех застревает в горле, когда то же самое для него проделывает Сонхун. И что-то внутри по инерции лукаво смотрит из-под опущенных ресниц и заставляет присесть в реверансе, проходя внутрь и оглядываясь. Чонвон ловит яркую улыбку Сонхуна своей крохотной и в тот же миг себя за это распинает дважды. Потому, что так не должно было быть. И всё это катится куда-то не туда. Всё это сверху пришибается злобным взглядом Чонсона, заставшего их игрища. Наблюдающего исподлобья за тем, как вместо того, чтобы просто коснуться друг друга, Сонхун, уставший от однообразия репетиции, вдруг дёргает Чонвона на себя, подхватывая за талию и опрокидывая резко спиной назад. Ребята в восторге, Сону визжит и хлопает в ладоши, крича о том, что это нужно добавить в хореографию, пусть это сто раз ей не подходит. Джейк подталкивает плечом Хисына, предлагая повторить. А Чонвон, мёртвой хваткой вцепившийся в плечи Сонхуна, только и может, что смотреть в его лучащиеся весельем глаза. И узнавать его нового в который раз. Узнавать такого Сонхуна всё больше. Расслабленного, шутливого, творящего бесконтрольные, неуместные, но забавные вещи. Яркого и открытого.       — Йа! — разражается криком Чонсон, заставляя всех замолкнуть, а Сонхуна вернуть Чонвона в прежнее положение, нехотя отпуская из своих рук. — Вы уже идеально знаете хореографию?! Никто не запинается и ни у кого нет ошибок?! Вы хотите обосрать весь дебют такими идиотскими шуточками?! Никто не понимает, за что вдруг Чонсон на них так взъелся, ведь раньше на практиках он и сам иногда смешил их и делал что-то внезапное. И только Чонвон, сужая глаза, впивается в Чонсона таким же недобрым взглядом. Он просил не трогать мемберов, но Чонсон нашёл идеальный способ обойти эту просьбу и сорваться на них самым легальным из возможных путей. Чонвон скрипит зубами, возвращаясь на позицию и начиная хореографию заново. Этим вечером Чонсон выбивает из них всю дурь, оставляя буквально размазанными по паркету. Не заботясь ни о ком совершенно, что и влечёт за собой очередной приступ слабости у Сону, которого вновь приходится выносить из зала. Головокружение даже у Хисына и тремор у Джейка. Необузданную агрессию внутри Чонвона, что бросается на Чонсона, едва только ребята покилают зал, бросая им, что немного задержится.       — Прекращай! — кричит несдержано Чонвон в лицо Чонсона.       — Простая практика, — рычит тот в ответ сквозь сжатые зубы. — Что тебя не устраивает? Или передумал быть айдолом?       — Ты ведь намеренно измывался.       — Докажи это, — ухмыляется он. — Или я могу сказать продюссерам, что вы не справляетесь с нагрузкой. Чонвон стискивает в пальцах толстовку, сжимая кулаки, хотя так хотелось бы ими проехаться прямо сейчас по самодовольному лицу.       — Я попрошу сменить нам хореографа, — шипит он.       — Удачи в поисках. Меня выделили для вас, как лучшего, потому что Сондык занят с вашими сонбэ.       — Незаменимых нет. И то, как скалится Чонсон, Чонвона почему-то резко остужает. Слишком уж опасно растягиваются потрескавшиеся губы. Слишком ядовито сверкают тёмно-карие глаза.       — Какая прелестная фраза, не находишь? — тянет Чонсон, вскидывая подбородок. Чонвон не находит. Совершенно. Потому, что кристалльно ясно понимает, о чём говорит ему Чонсон. И это не место в группе или жизни. Это место в его постели. И, судя по хищному оскалу, Чонсон замену уже выбрал, вероятно перестаховавшись. И лучше бы Чонвон ошибался…       — Как считаешь? — наигранно трёт Чонсон подбородок пальцами. — Сону будет более послушным? …потому, что после этих слов Чонвон чувствует весь спектр эмоций сразу. От холодного пота до выжигающего огня в лёгких. В его глазах темнеет на секунду, и он не сразу понимает, что, бросая толстовку на пол, хватает Чонсона за футболку на груди, впечатывая крепкое тело в стену.       — Я тебя своими же руками удавлю, если ты только тронешь его, — не своим голосом рычит Чонвон. — Не посмотрю ни на статус, ни на возраст. Я за Сону тебя уничтожу, хён. Слышишь?       — Так вот каким ты оказывается можешь быть, — хмыкает Чонсон, сгребая запястья Чонвона пальцами и срывая с себя его дрожащие руки. — Даже обидно, что у нас иной уговор. Таким ты нравишься мне больше.       — Даже думать о нём не смей.       — Ах, а я как раз думал о том, каким же старательным он мог бы быть…       — Чего тебе нужно? — выплёвывает Чонвон, не вынося больше смотреть в довольное лицо Чонсона. Картинки жертвеного Сону в его постели буквально подбивали тошноту к горлу.       — Слишком длинный список, — отмахивается Чонсон. — И не всё так просто.       — Сегодня? — уточняет Чонвон. — Что тебе от меня нужно сегодня?       — Всего лишь очередная сессия. Поехали ко мне.       — Ребята ждут меня в машине.       — Значит, скажи им, что ты вернёшься домой позже, — разводит руками Чонсон. — Заметь, я могу бы воспользоваться моментом и попросить у тебя поцелуи на этот вечер. Но это совсем не интересно. Чонвон бросает на него взгляд полный отвращения. Впервые за всё время действительно видя вместо горячего мужчины — сгусток мерзости перед собой. Конечно, Чонсону не интересно это. Зачем ему нарушение глупого уговора о поцелуях, если он может получить теперь Чонвона надолго, угрожая всего лишь одним единственным. И таким важным. Неприкосновенностью самого хрупкого из них всех. И к тому же младшего. И Чонвону приходится согласиться. Потому, что быть лидером — значит быть защитой. Всегда.

[Staind — Outside]

      — Езжай к дому моих родителей, — выдыхает Чонвон, отворачиваясь и доставая мобильный. — Я приеду, как только отпущу ребят первыми. Он почти слышит усмешку, брошенную ему ножом в спину. Он почти слышит, как внутри него снова что-то с треском ломается, осколками осыпаясь под ноги. Чонвон не плачет, пока едет в машине к своему дому, пусто глядя на мелькающие за окном яркие вывески. На слёзы нет сил да и безнадёжность душит. В этих вывесках он видит улыбку Сонхуна и его глаза сегодня в начале репетиции. Наполненные светом и счастьем. Обращённые к нему. Он никогда не будет достоин их. В общем-то, никогда и не был. И Чонвона всё ещё тошнит. От тяжёлой репетиции, от чёрной злобы Чонсона, от всей этой ситуации, в которой он, чтобы защитить Сону — вынужден отдавать себя, когда вовсе этого не хочет. От того, что жалости он не достоин тоже, попросту потому, что, пять месяцев уже назад, начал это всё сам. Мог испугаться, оттолкнуть, пожаловаться. Но гормоны, юношеский спермотоксикоз и потерянность в себе — сыграли с ним злую шутку. Над которой теперь смеётся только Чонсон, пока жизнь Чонвона превращается в Ад. Его же руками. Они доезжают до квартиры в тишине, а внутри Чонвон, как на заклание идёт сперва в душ, а после по уже изученному маршруту в постель, где его ждут. Жгучие прикосновения больше не приносят боли избавления, резкие толчки больше не стирают всё хорошее в сознании. Напротив, Чонвон лишь крепче цепляется за мысли о Сонхуне, прокручивает в голове его нежные руки, ласковые объятия и тёплую улыбку. Он больше не пытается забыться в хлёстких ударах по бёдрам, чтобы выбить из себя Сонхуна. Он держится засчёт него. Он терпит это всё ради него и остальных мемберов. Ради Сону, на которого даже кричать страшно, потому что в янтарных глазах столько боли появляется, что и всему миру не справиться. Чонвона тошнит. В самом разгаре процесса его тошнит, когда он выплывает из тягучести своих мыслей и дёргает руками в лентах, как подстреленный. Не ощущая от алых лент былого наслаждения, а ловя натуральную панику от того, что запястья связаны над головой и он беспомощен, как никогда.       — Остановись… — с трудом произносит он, голову ведёт, а горло изнутри горит от подступающей тошноты. — Чонсон, остановись! И это впервые, когда он почти кричит. Когда говорит что-то во время их секса, и тем более таким испуганным голосом. Чонсон непонимающе хмурится и успевает только выйти из него, чтобы потянуться и освободить, но у Чонвона нет на это времени. Он дополняет всю эту картину мерзости, что рисуется вокруг последний час тем, что едва успеает перекатиться на бок и выблевать все паршивые чувства, пачкая тёмное постельное и глянцевый паркет.       — Какого… Его руки ноют, освобождённые, и он тут же вцепляется ими в край постели. Желая скинуть с плеч встревоженные ладони, но нет сил. Потому, что его тошнит снова и всё, что он может — это закрыть глаза и позволить горечи выйти из себя. Чонсон не ругает его за испачканные вещи, за прерванный секс. Он держит его крепко, чтобы Чонвон не свалился с кровати в свою же мерзость, и что-то взволнованно бормочет. У Чонвона в голове набатом бьют собственные мысли и боль, отстреливающая по вискам. Ему давно не было так плохо. И как же в этот миг отчаянно хотелось, чтобы руки на плечах принадлежали совсем другому человеку. Он приходит в себя лишь спустя полчаса, опираясь спиной о грядушку кровати и принимая из рук Чонсона стакан воды.       — Я сам отвезу тебя.       — Твоя машина достаточно светилась возле общежития, — хрипло бормочет Чонвон, жадно глотая воду.       — Предлагаешь отправить тебя одного в таком состоянии? — хмурится Чонсон.       — Предлагаю не делать вид, что тебе есть дело до моего состояния, — медленно моргает Чонвон. Влажные волосы налипли на лоб, а во рту всё ещё было мерзко. — И довезти меня до угла нашего района. Я дойду.       — Себя вообще слышишь?       — Парни могут пойти в круглосуточный. Очень хочешь, чтобы они нас увидели? Чонсон шикает, мотая головой и сползая с кровати, чтобы наконец одеться. Чонвону бесконечно никак. Но даже в таком состоянии он глотает вместе с горечью ухмылку. Потому, что не придраться. Он приехал, как было прошено, а то, что ему стало плохо — вина только Чонсона за его изматывающую репетицию. Только чего эта маленькая победа Чонвону стоила, и как было бы лучше, если бы он смог не поехать сюда вовсе…       — Доведу до метро, — ворчит Чонсон, застёгивая джинсы. — Оттуда закажу такси сразу до вашей общаги.       — Так в тебе иногда просыпается рациональность, — не удерживается от язвительности Чонвон.       — Жаль в тебе она спит мёртвым сном. И Чонвон бы поспорил, да сил не было. Да и отчасти это правда. Ведь будь он таковым, вряд ли бы попал во всё это дерьмо, которым сейчас именует свою жизнь. В такси хорошо. Прохладный ветер треплет влажную чёлку, в салоне пахнет чем-то морским, а по радио мурчат старые песни. На какой-то миг Чонвону кажется, что машина привезёт его в новую жизнь. Где он не совершает таких идиотских ошибок, где ему не приходится жертвовать собой ради защиты кого-то, где он кого-то искренне любит и любим сам. На миг ему становится так спокойно и хорошо, но неминуемо эти мысли о покое приводят его к Сонхуну. В руках которого было точно также. И это ничего ему не стоило. И это не требовало никаких жертв. Возле общежития его уже встречает Хисын, которому Чонвон написал, сказав, что после ужина в ресторане с сестрой ему вдруг стало невыносимо плохо. Закутанный в вязанную кофту, жутко взволнованный, Хисын рванулся к двери такси, едва только увидел в открытом окне лицо Чонвона. Чёрт, он наверное плохо выглядел.       — Скажи мне название ресторана, — хмурится Хисын, придерживая Чонвона, — и мы туда никогда не пойдём.       — Как только приду в себя, даже отметку покажу, — усмехается Чонвон, надеясь на самом деле, что старший об этом забудет. Он не писал в общий чат или кому-то из ребят, кроме Хисына, потому что не хотел создавать панику и приковывать к себе лишнее внимание. Но на лестнице его внезапно снова тошнит, а в квартире Хисын первым кричит в пустоту о том, что им нужны влажные полотенца, сорбент, мятный чай и таз к кровати Чонвона. И внимания оказывается в разы больше, чем Чонвон боялся вызвать.       — Труп номер два, — ворчит Хисын, укладывая Чонвона на его постель и кивая на Сону, спящего в своей кровати. — Он свою порцию лекарств и чая уже получил. Думаю, дело не в еде.       — Есть догадки? — бубнит Чонвон, замечая за приоткрытой дверью движение. Подушка приятно холодит влажную кожу щеки.       — Чонсон-ши сегодня явно переборщил, — цыкает Хисын. — Тебе стоит попросить его слегка сбавить обороты. Мы не так плохо справляемся, чтобы загонять нас до полусмерти.       — А думаешь сонбэ было проще? Хисын поджимает недовольно губы. Потому, что оба они знают, что было даже хуже. Но время идёт, их навыки растут, они учатся на чужих ошибках и куда быстрее. Они правда неплохо справляются и у них есть подспорье, какого не было у старших. Только Чонвон не может сказать Хисыну настоящей причины и лишь молча смотрит полуприкрытыми глазами.       — Таз и полотенца, — запыхавшись произносит Джейк, влетая в комнату и передавая всё Хисыну. — Сонхун в кухне. Готовит чай и сорбент.       — Рики? — уточняет Хисын через плечо, прикладывая ко лбу Чонвона тёплое полотенце.       — Спит. Я проверял.       — И на том спасибо. Ему сегодня тоже досталось. Как только Джейк вновь оставляет их одних, Чонвон перехватывает запястье Хисына, глядя прямо в глаза.       — Зачем ты помогаешь мне? Это ведь такая возможность сказать ПД-ниму, что я не справляюсь. И занять место лидера.       — У тебя горячка? — шикает Хисын, пытаясь вырвать руку. — Я принесу градусник.       — Хисын. Я серьёзно.       — Наши…недопонимания, назовём их так, были не самой приятной вещью. Это факт. Но, Чонвон, как бы мне не нравилось твоё поведение, как бы по-разному мы с тобой не смотрели на вещи, я имею в себе силу признать свои ошибки. Я говорил, что срывался по большей части из-за нас с Джейком. И я был не прав, думая, что ты не справляешься.       — Но почему?       — Потому, что с тех пор, как у нас появился Сонхун, ты изменился, Чонвон. Уж не знаю почему, но я рад, что оказался не прав. И заменять тебя, как лидера, я не хочу. Не собой уж точно. А других таких среди нас нет. Пальцы Чонвона на его запястье невольно разжимаются. И Чонвону совсем нечего на это ответить. Он не ожидал от Хисына подобных откровений, он не ожидал и подавно, что изменения, которые ломают его изнутри каждый день, заметны и со стороны тоже. И спросить бы: как я изменился? в чём это проявляется? почему ты думаешь, что я раньше был не таким? а каким? Но у Чонвона слова не идут. Он смотрит на Хисына, что тяжко вздыхает и придвигает таз к его кровати ближе, и позволяет ему уйти. Позволяет себе на коротий миг стать не их лидером, а одним из младших, о котором заботится хён. Не как о мембере. А как о части своей семьи. Это неприятно бьёт под рёбра. Но ведь так и должно быть?

[Nothing But Thieves — Tempt You(evocatio)]

Очередной приступ тошноты ограничивается лишь пустотой, бурлящей в пищеводе и гадко отдающей в горло, но стены общежития, сопящий под боком спокойно Сону, влажное полотенце и мягкая постель делают своё дело. И понемногу успокаивают бурю внутри. Волнуя её вновь, когда дверь комнаты открывается ещё раз, но являет уже Сонхуна со стаканом воды с сорбентом и чашкой чая.       — Привет, — выдыхает Чонвон, как только Сонхун садится на край его кровати, отставляя чашку на тумбу и протягивая стакан.       — Выпей, — только и говорит Сонхун, помогая Чонвону и придерживая стакан. Не до конца размешанный порошок неприятно оседает на языке, но это куда лучше чем горечь тошноты.       — Спасибо, — Чонвон утирает рукавом толстовки мокрые губы и ложится обратно, разглядывая в полумраке хмурое лицо Сонхуна. — Я не хотел вас т…       — Где ты был, Чонвон?       — М?       — Где ты был этим вечером? Их взгляды сталкиваются. У Чонвона под рёбрами скребёт, потому что в чернильной радужке ни просвета, и губы полные, потерявшие улыбку, сейчас были плотно сжаты в линию.       — Я был с сестрой…       — Ты помнишь, что я сказал тебе в первый вечер на балконе? Я чувствую фальш, Чонвон. И ты прямо сейчас мне лжёшь, — сердце Чонвона замирает. — Хёны могут на это купиться. Но не заставляй меня в это верить.       — И что ты хочешь услышать? — глотает горечь Чонвон. — Какова твоя версия?       — Та, которая правдивая.       — Брось, Хун, — он прикрывает глаза, не выдерживая прямого взгляда. Такого тяжёлого и пронзающего. — Я не в силах сейчас спорить.       — Но почему ты…ты ведь сказал, что доверяешь мне, — сокрушённо произносит Сонхун.       — И я доверяю. Но…       — Если ты вдруг боишься, что я буду ругать тебя за то, что ты остаёшься в зале до потери сознания — ты прав, я буду. Но я также буду понимать, зачем ты это делаешь. И просто постараюсь поддерживать тебя, как смогу. Слова так и не срываются с губ Чонвона, а тяжесть в груди оседает. Он снова смотрит на Сонхуна, с горечью и сожалением. С грустью. Потому, что даже, если Сонхун и чувствует фальш, то явно не до конца. Или так отчаянно желает утешиться более приемлемой ложью, нежели слышать грязную правду, какой бы она ни была. И Чонвон в этот миг счастлив, что Сонхун никогда эту правду не узнает, готовый подарить ему безопасную фальш, которой тот поверит.       — Тогда давай ты поругаешь меня за это завтра? — шепчет Чонвон, протягивая ослабшую руку и едва вздрагивая от того, с какой готовностью её сгребают горячие пальцы.       — Договорились, — вздыхает Сонхун, крепче сжимая его ладонь. — Мне уйти или побыть с тобой?       — Мне нужно будет выпить чай, да?       — Мгм.       — Тогда останься. Только не смотри, если меня снова будет тошнить. Надтреснутая усмешка трогает полные губы. Внутри Чонвона снова что-то трещит тоже, будто идёт по швам.              

***

      

[MEG MYERS — Heart, Heart, Head]

             Всю ночь Чонвону неспокойно. Он с трудом засыпает, но просыпается по ощущениям каждые пятнадцать минут. Его бросает и в жар, и в холод, лихорадит и снова тошнит. Так некстати думается о подхваченной где-то банальной простуде, но как оказывается утром — у него самое банальное и сильнейшее переутомление на фоне пережитых стрессов, взваленных на себя обязанностей и изнурительных тренироровок. Плохого питания, за которым, к слову, сменив фокус на Сону, никто не следил. Чонвон в последние дни забывал следить тоже, слишком плотное расписание и слишком мало было сил. Врач уезжает из их квартиры за час до того, как всем им нужно было бы ехать на последние записи и танцевальную практику, оставляя от себя предписание к постельному режиму хотя бы на сутки и напряжение в воздухе.       — Пришла беда откуда не ждали, — шикает Хисын. — Лежи теперь, любитель непроверенных ресторанов.       — Спасибо, хён, — фырчит слабо Чонвон.       — Я буду стараться за двоих, хён, — лепечет Сону, поднимая в воздух кулаки. — Файтин. Мы пришлём тебе видео с практики.       — Ты за себя сначала научись, — журит его Хисын, приобнимая за плечи. — А то рядом сляжешь, как вчера.       — Следите за ним, — кое-как усмехается Чонвон, получая от Сону убийственный взгляд и тихий смешок от Джейка.       — Пиши нам, ладно? — обращается он к Чонвону. — И закажи что-то поесть в доставке, как только появится аппетит.       — Если не появится, Хисын-хён его вечером насильно накормит, — прыскает смешком Рики, подмигивая Чонвону. — Поправляйся, лидер-ним. Ты нам нужен.       — Идите, — отмахивается тот. — Опоздаете ещё. Потом с меня же спрашивать будут. Они машут ему на прощание и ещё раз желают поскорее прийти в себя, уходя. Остаётся в комнате последним только Сонхун, урывая момент и поправляя Чонвону одеяло, которое было вполне в порядке.       — Может принести тебе чай? Пять минут погоды не сделают.       — Иди, — качает головой Чонвон. — Я через час сам встану. Долгое лежание тоже вредит моему здоровью.       — Врач считает иначе, — недовольно хмурится Сонхун.       — А ещё врачи считают, что такие нагрузки, как у айдолов — не совместимы с жизнью. Но ничего, все живы.       — Чонвон…       — Спасибо, Сонхун, правда. Но мне лучше будет встать самому. Чем дольше я буду лежать, тем медленнее восстановлюсь.       — По-моему это действует наоборот.       — Я буду в порядке.       — Ловлю на слове, — вздыхает Сонхун, набрасывая на плечи куртку. — Напиши, если что-то понадобится. Мы заедем в магазин после репетиции.       — Хорошо. Чонвон бы не отказался от нового сознания и тела. Но мириться приходилось с тем, что было, то проваливаясь в сон, то приходя в себя вновь. С таким переутомлением Чонвон ещё за всю жизнь не сталкивался. Било по голове, крутило тело, всё ещё слегка мутило желудок. Но к полудню, когда мемберы отписались в общем чате о том, что успешно закончили запись и ушли на практику, Чонвон смог подняться с постели и немного освежить лицо. Жутко хотелось в душ, после ночной лихорадки, но он всё ещё был слаб и боялся не справиться с собой. А травмироваться за шесть недель до дебюта — такая себе идея. Ложка в чашке с чаем звенела под его дрожащей рукой, но Чонвон справился, решая сесть прямо в кухне, оглядывая уставшими глазами пустые стены. Последний раз он оставался в одиночестве общежития пять месяцев назад, почти за неделю до того, как его свободные вечера начал занимать Чонсон. Это ощущалось очень странно и как будто бы даже не правильно. Не хватало басовитого смеха Рики, у которого вовсю ломался голос, формируясь во всё более мужественный. Не хватало радостных вскриков Сону, что гонялся за Рики по дому. Австралийского акцента Джейка, что в запале повествования так легко переходил на английский язык. Тихих усмешек Хисына и его мягкого голоса, когда он мурчал песни во время готовки или уборки. Без них эти стены казались мёртвыми. Чонвон обжигается глотком чая и шипит на себя, бросая взгляд в угол стола, где всегда раньше был проход, а теперь стоял белый стул. Для того, чья молчаливая смущённая улыбка тоже теперь стала частью этих стен. Для того, без чьего немного гнусавого голоса Чонвон это место не представляет уже тоже. «Потому, что с тех пор, как у нас появился Сонхун, ты изменился, Чонвон,» — слова Хисына взрезают брюшину. Изменился, Чонвон это в себе чувствует на все сто. Только знать бы ещё, как это отражается во вне? Он знает, что руки Чонсона ему больше не спасение, не побег от себя, теперь есть другие, способные выдернуть его из тьмы, и от них не нужно каждый раз терпеть боль. Он знает, что умеет испытывать смущение, что сердце его бьётся чаще не только от тренировок и страха. Он знает теперь, чот улыбку способны вызвать одни лишь горящие глаза, смотрящие в его, а не только бесноватые игры младших. С тех пор, как появился Сонхун, Чонвон понял, что умеет чувствовать, а не просто быть хорошо натренированным, но болезненным телом. Что в голове все заученные движения, слова, правила, может вытеснить образ одного единственного человека. И перевернуть в тебе всё с ног на голову. Или наоборот? Чонвон вздрагивает, слыша, как в спальне разрывается его мобильный. Он с трудом встаёт из-за стола, потому что подобранные к груди ноги успевают затечь, и семенит в комнату, ощущая резь в икрах и колкую вибрацию стоп. Надеется, что это кот-то из ребят, он был бы рад сейчас услышать их голоса, но на экране то имя, от которого в желудке вновь собирается тошнота, хоть даже уже и нет там ничего. Пусто. Но эта пустота сжимается в комок и связывает с собой все внутренние органы. На звонок Чонсона Чонвон отвечать не будет точно. Не сегодня. Ни на этот. Ни на десятки приходящих в течение целого часа. Решая игнорировать и тонны сообщений, которыми Чонсон засыпал его. Скажет потом, что спал после медикаментов, не слышал. Жалеет, что не может внести контакт хотя бы на сутки в чёрный список, пережидая трель мелодии входящего звонка и надеясь, что каждый новый — последний. Привыкая к монотонным звукам, Чонвону удаётся даже провалиться в дрёму. Чай с мятой удивительно быстро действует, и к моменту, как телефон разражается новой мелодией, Чонвону кажется, что он проспал полдня. Но проходит всего час с последнего звонка Чонсона, и теперь его мобильный светился забавным селфи Сону, которое тот сам поставил на свой контакт ещё пару месяцев назад.       — Да? — сонно отвечает Чонвон, принимая звонок и прикладывая телефон к уху. Слышит такой тёплый душе сейчас звонкий насмешливый голос:       — Хён? Вытяни руку, мы видим только темноту и твоё ухо, — хихикает Сону. Чонвон всё ещё слишком сонный, чтобы ориентироваться в пространстве, но делает, как просит младший, стараясь не уронить телефон, и смотрит в камеру сощуренными глазами. Что вызывает у Сону новую волну смеха. И ещё одну, от которой у Чонвона мурашки по коже. Потому, что этот тихий смех он различит из них всех за секунды. Глаза его резко распахиваются, рассматривая на экране взмыленное личико Сону и часть Сонхуна позади него.       — Хён, мы едем домой! — радостно сообщает Сону. — Я сегодня даже почти живой.       — Я рад, Сону-я, — старается улыбнуться Чонвон, и надеется, что на камере не слишком заметно, как глаза его прикованы к другим.       — Как ты? Я тебя разбудил?       — Всё нормально. Мне уже лучше. Как прошла репетиция?       — О, мы сегодня снимали на телефон! — тянет Сону. — Чонсон-ним пришлёт тебе позже видео. Было сложно, хён, — куксится он вдруг, дуя губы в привычной себе манере. — Без тебя не прикольно.       — Я вернусь в строй уже завтра, — успокаивает его Чонвон, наблюдая за тем, как хмурится Сонхун, оттягивая ремень безопасности и склоняясь ближе к переднему сидению, внимательно глядя в экран. Наверняка высматривая в лице Чонвона признаки ещё не очень хорошего состояния. Или лжи.       — Тебе нужно что-нибудь купить? — подаёт он, наконец, голос, и Сону мгновенно переводит камеру на него. Теперь Чонвон видит его лучше. И из-за этого затаивает дыхание. Волосы Сонхуна влажные, убраны назад, обнажая хмурый лоб. Губы ярко-розовые, которые он часто облизывает и всё ещё тяжеловато дышит. Глаза темнеют не то от плохого освещения в машине, не то сами по себе, смотрящие на Чонвона в упор.       — Аппетита всё ещё нет, — бормочет Чонвон, жадно расматривая бледное лицо.       — Можем захватить что-то из готовой еды. Подумай пока едем. Полчаса примерно есть точно.       — Хорошо. Спасибо, Сонхун. Камера дрожит, резко меняя ракурс на Сону, что старается сделать серьёзный и даже грозный вид.       — Хён, тебе нужно поесть. Иначе я пожалуюсь Хисын-хёну.       — Ябеда, — морщится Чонвон. — Лучше приезжайте скорее. Сделаем ужин вместе. Он правда совершенно не хочет есть. Ничего не хочет, кроме покоя и кровати, в которой лежит. Но из головы никак не выходит образ Сонхуна, а ещё слова Сону о том, что Чонсон пришлёт ему видео с репетиции. Значит, ему придётся ответить на сообщения, как бы ни хотелось игнорировать весь день. Чонвон тяжело вздыхает, когда разговор заканчивается очередной угрозой Сону, и заставляет себя подняться с кровати, чтобы привести в мало-мальски приличный вид. Он должен уметь приходить в себя быстрее, чем за целые сутки, это никуда не годится. К тому моменту, как квартира снова наполняется громкими голосами, Чонвон уже сидит в гостиной, зависнув пальцем над диалогом с Чонсоном. Поторопился, уже прислал видео и ещё с десяток сообщений вдовесок. Возвращение мемберов буквально спасает Чонвону ещё пару часов, и он откидывает телефон, улыбаясь летящему к нему Сону.       — Хён! Ты живой, — пищит тот, сгребая его в объятиях.       — К вашему сожалению, — хмыкает Чонвон, обнимая Сону в ответ и позволяя ему умоститься у себя под боком.       — Глупости говоришь.       — Приятно видеть тебя не ходячим трупом, — хмыкает Хисын, отбивая пять и бросая на колени Чонвона пачку мармелада. — Я не хотел это брать. Но Джейк и Сонхун настояли.       — Стоило послушать Хисын-хёна, — ворчит Чонвон, глядя на машущего из-за угла Джейка.       — Мы всегда можем забрать их себе, хён, — усмехается Рики, влетая в гостинную и падая рядом с Чонвоном, прилипая с другого бока и забирая пакет сладостей. — А вообще…закройте все уши, я хочу кое в чём признаться. На Рики невпечатлённо уставляется Хисын, приподнимая брови, и фырчит Сонхун, наконец, заходящий в комнату и кивающий Чонвону. Сону упирается подбородком в плечо Чонвона, как коала обнимая его руку, и внимательно смотрит на Рики.       — Все свои, говори давай.       — Я потом напишу, — бубнит Рики, уже открывая мармеладки, но Хисын вырывает их из его рук.       — После ужина, мелочь. Я ухожу, можешь откровенничать.       — Но тут ещё Сонхун-хён и Сону! — вскидывается Рики. Чонвон слегка сорщится от громкого голоса над ухом.       — Я тебе тоже хён, — грозно произносит Сону с другого бока.       — Не дорос ещё, — ухмыляется Рики. И это вечный спор, который Сону, увы, не выиграет никогда, потому что их Рики растёт буквально не по дням, а по часам, уже почти перегоняя Хисына и пока ещё совсем чуть-чуть Сонхуна. Они начинают перепалку через Чонвона, но он быстро хлопает в ладоши.       — Йа! — вскрикивает он, заставляя младших мгновенно притихнуть. — Рики, говори уже. Наверняка очередная шутейка. Мы слушаем.       — Или жалоба на то, что мы сегодня репетировали впятером, — хмыкает Сонхун, садясь на край журнального столика прямо перед Чонвоном, которому приходится сжать пальцы в кулак, потоу что они по инерции дёргаются в сторону Сонхуна. Но слишком много лишних глаз.       — И жалоба, — согласно кивает Рики, вдруг опуская голову. — И не только. Чонвон заметно напрягается, не ожидая от него такой смены настроения. Рики редко становился серьёзным или показывал свою подавленность. Такой его вид был реже, чем весенний снег в Сеуле, а оттого вызывал большее беспокойство. И Чонвон, решая унять зудящее чувство тактильного контакта, решает взять за руку Рики, удивлённо охая, когда тот с готовностью сгребает его пальцы своими. Подобное случалось ещё реже.       — Я просто задумался сегодня, пока мы ехали домой, — передёргивает Рики плечами. — Насколько мы все действительно не цельные без тебя, хён. И как без мембера. И как без лидера тем более. Хисын-хён, он…он хорошо справлялся, помогал, направлял. Но без тебя всё не то, хён, — голос его становится тише. — Не болей, пожалуйста, больше. Мы без тебя никуда.       — О, Рики-я… — тянет Сону, шмыгая носом в шею Чонвона.       — Беру свои слова обратно, — тихо бормочет Сонхун. И только Чонвон сидит, как придавленный, глядя на опущенную голову младшего. Откровений от Рики, равно как и телесных нежностей, добиться было практически нереально, все это знали. Он ещё находился в той жутко раздражающей подростковой фазе, когда считал себя слишком крутым для «телячьих нежностей» и «розовых соплей». Но, если дело доходило до подобного, дело было дрянь. Чонвон растерянно хлопает глазами момент, другой, но собирается быстро, утягивая Рики к себе в объятия и чувствуя, как с другой стороны его ещё крепче сжимает Сону.       — Ура, семейные обнимашки! — радостно восклицает он, пытаясь дотянуться руками и до Рики, но тот моментально отбрыкивается, пряча лицо на груди Чонвона.       — Я разрешаю обнять себя только хёну. Убери клешни!       — Рики, не порть момент! — шипит Сону, щипая того за руку. Чонвон же смотрит поверх светлой макушки на Сонхуна. И не удерживается от того, чтобы протянуть ему руку, к которой прилип Сону. Он хватается за длинные пальцы, скрывая слабую улыбку в волосах Рики, и поверить не может, что такое вообще происходит с ними. Он и не надеялся, что хотя бы раз почувствует это странное единение, крепкие объятия и услышит такие дорогие сердцу слова. Он мечтал об этом, каждый раз глядя на экране на сонбэ, что дарили друг другу поддержку и объятия. Мечтал, что однажды и они смогут назвать себя настоящей семьёй, но недовольства множились, а мечты Чонвона рассыпались скользкими бусинами по полу. В какой-то момент остановленные длинными пальцами. Собранные воедино и вложенные обратно в руки Чонвона, что оказались с готовностью подставленными. И даже, если это всего лишь один момент, один день. Чонвон никогда этого не забудет.              

***

      

[Digital Daggers — Alone Tonight]

             — Решил дополнить своё переутомление простудой, лидер-ним? Чонвон вскидывает голову, блокируя телефон и перехватывая ухмылку Сонхуна. На его плечи наброшена куртка, за дверью балкона, которую он прикрывает, уже погашен свет. Сколько Чонвон просидел так, завернувшись в одеяло и отвечая Чонсону на бесконечные сообщения, обсуждая репетицию?       — Я не замёрз, — мотает он головой. — Одеяло тёплое.       — Все ребята уже легли спать, — тихо произносит Сонхун, падая в кресло рядом и поворачиваясь лицом к Чонвону. В его пальцах вдруг что-то мелькает, и по яркому запаху Чонвон понимает — мандарин.       — А ты чего не спишь?       — Уже собирался, но увидел, что тебя нигде нет. Ненароком подумал, что ты умудрился куда-то уехать, — фырчит Сонхун, очищая ловкими пальцами трещащую кожуру.       — Да куда я денусь.       — А куда ты обычно деваешься, когда все мы здесь? Взгляд Сонхуна всё ещё немного смешливый, но за блеском карей радужки будто прячется что-то, и Чонвон невольно затихает. Они обсуждали это вчера, и Сонхун вероятно намекает на его «практику» в зале. Только вот Чонвону отчего-то в этот миг кажется, что Сонхун знает все его секреты. Знает, и потому держит так лениво усмешку на губах и в глаза смотрит открыто. Словно ждёт, что Чонвон сорвётся и признается ему во всём. Словно видит, в самом деле, его насквозь.       — Ты знаешь куда, — шепчет Чонвон, не позволяя поймать себя.       — К сожалению, — мычит Сонхун. А после протягивает Чонвону на раскрытой ладони разделённые дольки мандарина. — Мама сказала, что при отравлениях витамин С опасен, но в следствие переутомления — он поднимет активность организма. И повысит выносливость, если будешь съедать или выпивать одно цитрусовое в день.       — Почему вдруг твоя мама сказала об этом? — Чонвон собирается с тёплой кожи пару долек, нехотя отправляя их в рот, как лекарство.       — Возможно, потому, что я спросил её, чем тебе можно помочь? — жмёт Сонхун плечами. Кисло-сладкий яркий вкус застревает в горле Чонвона вместе с гулким сердцебиением.       — Зачем?       — Я доверяю ей больше, чем гуглу.       — Нет, я…       — Затем, что ты нужен нам здоровым, Чонвон. И я хочу помочь всем, чем могу. «Ты и так делаешь слишком много,» — вертится на языке у Чонвона, но он молчит. Забирая у Сонхуна дольку за долькой, съедает их, буравя тяжёлым взглядом широкую ладонь. Сонхун до последнего не попросил Чонвона забрать мандарин. Он держал руку недвижимо и ждал, пока Чонвон всё съест. Будто и впрямь подкармливал кота. Чонвон шикает на эти мысли, морща нос.       — Кисло? — Сонхун отряхивает ладони от остатков белой кожуры.       — Нет. Просто… Чонвон прикусывает нижнюю губу хохлясь под одеялом. Это был день для него, чтобы решить что-то со своей головой, но сил едва ли хватало на то, чтобы заснуть и проснуться. Хватило правда ещё и на то, чтобы понять, что Чонсон ему больше не лекарство для сломанных внутренностей, а уже больше яд их разъедающий. У Чонвона на горизонте маячила новая терапия. Ещё неизученная, пока что действенная, но вместе с тем пугающая внезапно быстрым эффектом.       — Ты всё ещё можешь передумать, — вдруг негромко произносит Сонхун.       — А?       — Насчёт завтрашних съёмок. Ты ещё можешь написать менеджеру о том, чтобы вернуть нас в пару.       — Почему ты думаешь, что я хочу? Чонвон прикусывает язык, глядя на то, как после этих слов меняется взгляд Сонхуна. Затягивается чёрным, теряя былой блеск. Как опускаются уголки губ и плечи.       — Просто вспомнил, — поводит он ими. — Подумал о завтрашнем расписании.       — Так будет лучше, Сонхун, — с горечью бормочет Чонвон.       — Для кого?       — Для нас обоих. Для тебя. Усмешка Сонхуна колкая, болезненная. И, если бы Чонвон только мог ему объяснить, о чём он говорит…но он не может. Смотрит лишь на мрачнеющее лицо, и жалеет, что в тот же миг не может позвонить Чонсону и послать его ко всем чертям. Он жертвовал собой вчера в его постели, чтобы только защитить Сону. Он ставит их с Сонхуном в пару, чтобы защитить от лишнего гнева Сонхуна. Но во всей этой жертвенности он совсем упустил тот миг, в который ненароком, кажется, делал Сонхуну больно. Но он не должен это чувствовать. А Чонвону не должно быть за это так стыдно.       — В конце концов, — старается Сонхун сохранить полуулыбку, — это ведь всего лишь съёмки, да? Его глаза с нескрываемой надеждой смотрят на Чонвона. Разбивают его на части.       — Да, — кивает он, сглатывая иглы правды. — У нас их будет ещё очень много. Как и их с Чонсоном встреч, пока тому не надоест и он не насытится Чонвоном сполна. Пока Чонвону придётся защищать их всех, отдавая теперь своё тело не ради собственного побега от реальности, а в качестве подношения. И до тех пор, Чонвон не имеет права желать руки Сонхуна в своей так сильно. Он ни на что не имеет права, кроме того, чтобы быть их лидером до конца.       — Сменим тему? — кривится Сонхун. — Перед сном лучше обсудить что-то не такое нагруженное.       — Да, давай. И они снова разговаривают о предпочтениях в еде, о любимых животных, мультиках детства и смешной одежде. Странных трендах, социальных сетях и популярных шутках. Делая вид, что между ними только что не натянулся стальной трос. Делая вид, что всё ещё может быть хорошо для них двоих. И, может, однажды?