The Path.

      

***

       [staind — something to remind you]       Дверь из вертикальных деревянных пластин снаружи, обитая мягкой кожей изнутри. Она ведёт в квартиру, в которой родился и вырос Сону. Он не раз представлял, как это смотрелось со стороны? Со стороны бабули. Теперь он видел это воочию, вплотную прибившись спиной к коридорной вешалке в узком длинном коридоре. Он смотрит, как пятнадцатилетний он выходит из своей комнаты. Заспанный, но на часах почти два часа дня. Бредёт по тёмному коридору в ванную комнату, но, услышав голос бабули, оборачивается, замирая на порожке комнаты и повисая на ручке двери.       — Я, конечно, ещё не так много всего видел, — врывается в его сознание торопливый и хрипатый голос блондина у самого уха, — но даже представить не могу, что сейчас произойдёт.       — Топ из того, о чём я жалею больше всего в своей жизни, — шепчет чуть живой Сону. Он не сдерживает дрожи в уголках губ от улыбки, видя бабулю перед собой. Словно это один из его ежедневных снов, в которых она готовит с ним бок о бок, читает рядом в кухне ночами, слушает рассказы о его друзьях выдуманных. Сону закусывает до боли губы, глядя на то, как она останавливается у входной двери, оборачиваясь и глядя на него через весь коридор. Бесконечно теперь кажущийся длинным. Он никогда не забудет лучистой улыбки в родных глазах.       — К четырём уже вернусь, — говорит она.       — Возьмёшь какую-нибудь газировку, ба? — кричит он, не желая спускать босых ног с порожка. — Но только двухлитровую!       — Хорошо, малышок! — улыбается она ему, кивая. У Сону из настоящего сжимается сердце.       — Я люблю тебя! И будто бы взрывается от этих слов. Слёзы горячим потоком бросаются по щекам. Он не знает почему крикнул ей это в тот день. Они любили друг друга, он был её солнцем с рождения, но они привыкли показывать любовь, нежели говорить о ней. И такие слова…они были ценны своей редкостью, но так странны оказались в тот роковой день.       — Кажется, понял, — слышит он вздох незнакомца рядом, а сам следит внимательно за закрывшейся в ванную дверью. За часами возле телевизора, что сменяют минуты. Он проводит около пятнадцати под горячим душем, потому что ноябрь, потому что холодно. Напевая какую-то песню топает босиком по прохладному полу в комнату, чтобы без завтрака сразу засесть за компьютер. Его там ждёт целый дивный мир друзей из других городов, брошенная серия сериала, а ещё первая, такая невинная влюблённость. Он улыбается в экран, что-то бегло строча, пока по щекам наблюдающего Сону лишь сильнее становятся слёзы. На часах голубым загорается 14:42. В руках пятнадцатилетнего Сону звонит телефон и он хмурится.       — Сону? — голос на том конце провода разбит и на грани истерики. У Сону холодеет внутри.       — Да?       — Пожалуйста, только не кричи… Ладонь зажимает рот, потому что осознание приходит в секунды. Он помнит, что ничего не слышит, но знает, о чём ему говорят. Рыдать начинает, повторяя только одно: «нет». Потому, что не верит. Потому, что задыхается. Потому, что он потерял год назад самого лучшего и единственного друга и знает, что такое смерть. Потому, что потерять человека, растившего тебя — никогда не заживающая открытая рана, что кровоточит сильнее, если вспомнить о ней или, тем более, надавить.       — Эй? Его тянут за рукав рубашки обратно ко входной двери, но Сону глаз не отводит, пока его сотрясающаяся в истерике фигурка не исчезает из виду. В его настоящем, три года спустя, он плачет молча. Научился. Но также сильно и больно, пока слышит, как захлопывается за спиной дверь, а прохлада стен узкого коридора остужает взмокшую спину. Он съезжает вниз, не отрывая взгляда от неприметной двери напротив, ждёт пока закончатся огненные слёзы. Ждёт, пока блондин хоть что-нибудь скажет. Но заговаривают с ним далеко не сразу, и крайне тихо, опираясь лопатками о стену напротив.       — Ты жалеешь о…       — О том, что не обнял её перед уходом, — сквозь ком игл в горле отвечает Сону. — Всегда это делал, а тут решил, что за полтора часа ничего не случится. Я уже в ванной и выходить было лень. Между нами навсегда остался лишь этот длинный коридор и моё «люблю».       — Прости себе это, — поджимает губы незнакомец, неловко ёжась в плечах и засовывая руки обратно в карманы косухи. — Ты ведь не мог знать.       — Я не должен был лениться обнять её. Я был слишком беспечным.       — Тебе было…?       — Пятнадцать.       — Все мы беспечные придурки в пятнадцать и думаем, что люди вечны и мы ещё успеем, — ему внезапно протягивают бледную ладонь с длинными слегка кривоватыми пальцами, и Сону приходится поднять пустой взгляд. — Юнги.       — Сону, — он слабо жмёт руку в ответ, кивая подбородком на всё ещё липкие следы. — Влажных салфеток не найдётся?       — Чего нет, того нет. Уж пострадаем как-нибудь.       — Страдать — это мне знакомо, — хмыкает Сону, поднимаясь на ноги с помощью Юнги. Взгляд у того из убийственно-усталого становится слегка сочувствующим.       — Обычно…ну, что я запомнил за предыдущие разы, у людей всё берёт начало в малолетнем возрасте. Удивлён, что твоё первое…что ты нашёл себя всего три года назад.       — Так и не расскажешь, кто ты?       — Если у тебя и дальше по жизни подобная жесть, думаю расскажу, — вздыхает Юнги, чистой рукой нервно зачёсывая со лба белые прядки. Сону утирает рукавом рубашки остатки слёз и оборачивается на узкий длинный коридор с мигающими лампами, сразу же выцепляя взглядом железную бордовую дверь.       — Хлеще, Юнги, — бормочет он, делая шаг в сторону. — Куда хлеще.       

***

             За железной дверью крохотный коридор с поломанным светом. Сону сразу проходит дальше, направо, в такую же маленькую кухню. Дверь в неё уже приоткрыта и сизый дым струится вовне. В этой квартире никогда он не уходил дальше кухонных стен. В тот день всем на это уже было плевать.       — Вау, — слышит он Юнги позади него, когда останавливается возле холодильника, позади себя. — Ты куришь?       — Глупая привычка. После перестал, — бросает Сону, разглядывая телефон в своих руках и сигарету в трясущихся пальцах. Ему восемнадцать. Это случилось меньше трёх месяцев назад. На экране мобильного открытый твиттер, в который Сону едва не пошагово пишет всё, что происходит. Потому, что он не знает, как иначе справляться с тем, что он переживает. Он никогда ещё не находился в двух метрах от умирающего человека, давшего ему в жизни так много. Почти всё. От бессилия, он строчит эти посты. Чтобы хоть немного стало легче. Чтобы перечитывать потом и тыкать в своё измождённое сердце раскалённым прутом. Голова его из прошлого поворачивается чуть вправо, и Сону лишь протягивает руку к себе, невесомо, по воздуху гладя. Он помнит, как тогда увидел странное движение, будто бесплотный дух пришёл к нему попрощаться. Он сидел в кухне последние десять минут, потому, что до этого, два часа провёл у кровати, держа крепко руку ослабевающую. Глядя в глаза потерянные и потухающие. Слушая вдохи-бульканье, что застревали в ушах. Понимая, что его не узнают и не видят больше, но может быть хотя бы чувствуют. Время на экране застывает в 12:05. В кухню к Сону заходит человек и выносит ему приговор.       — Она ушла, — шепчут ему сквозь слёзы. — В 12:05.       — Двадцать пятого мая, — вторит он белыми губами. — Красиво… Прошло всего три месяца, но Сону казалось, что он учится справляться. Что становится немного легче, да и болела мама довольно долго, это как бы ни было больно и страшно — было ожидаемо. И в то же время так неожиданно и разрывающе лёгкие. Он следит за тем, как его пальцы из прошлого набирают текст последнего на какое-то время поста. Хочет обнять себя, но вместо этого, Юнги тянет его назад, прочь из квартиры. Обратно в тот неприглядный коридор.       — А тут…       — Много всего сразу, — сквозь накатывающие вновь и вновь слёзы удаётся произнести Сону; он трёт щёки рукавами рубашки, отходя подальше от двери. — Я жалею о том, что почти не проводил с ней времени до этого, слишком занят был обучением и…ерундой по сути. Что не остался там в комнате на последние минуты. Но мне было невыносимо тяжело, я наблюдал за её смертью почти с десяти утра и…эти последние минуты… — он качает головой, пытаясь не позволить себе разрыдаться в голос. — Я наверное бы не вынес. Но я так сильно жалею. Она чувствовала, что меня нет рядом.       — Но ты был всё это время, — его плеча, как он сам хотел пару минут назад, касается прохладная ладонь, едва сжимая. — И она бы поняла тебя, Сону.       — Но я так сильно жалею… Он не позволяет обнять себя, зажимая лицо ладонями и отходя на шаг назад. Благодарит рассеянно внутренне, сквозь ворох мыслей, воспоминаний и блёклых картинок за то, что Юнги и не пытается. Он не похож на тех, кто бросился бы тебя жалеть и баюкать, и тем лучше. Сону успокаивается сам. Нескоро, но вдыхает глубже, запрокидывая голову и ловя воздух ртом. Просушивая глаза уже влажными манжетами.       — Прости, салфеток с собой не ношу, — неловко выдаёт Юнги. — Но видимо стоит взять на заметку.       — Было бы неплохо, — гундит Сону, вынужденный высморкать воду из носа в край рубашки. Не до манер в такой момент.       — Я немного… — Юнги тушуется. — Это было всего три месяца назад?       — Да.       — У тебя в жизни всего два момента, о которых ты так сильно жалеешь?       — А что ты рассчитывал увидеть?       — Это рекорд, — жмёт плечами Юнги. — В прошлые разы меня мотали минимум по пяти дверям, а ты…это получается всё.       — Так ты расскажешь? — облокачиваясь плечом о стену, Сону смотрит на Юнги. Больше не испуганно и потерянно. Окончательно пусто.       — Рассказывать особенно нечего, если честно, — тот копирует его позу, поворачиваясь лицом. — Я опустился на дно жизни. Кто-то неизвестный предложил мне дело с мизерной оплатой. Странное дело. Но я не то, чтобы могу быть избирательным сейчас, такие копейки мне тоже деньги. Так что я согласился и бросился с головой в неизвестность. В прямом смысле с головой, потому что в первые два раза думал, что кукуха отъезжает, не попрощавшись. Ты мой…ты всего шестой человек, к которому я прихожу.       — И кто ты в итоге?       — А чёрт его знает? Я просто вожу вас туда-сюда по странным помещениям, смотрю с вами на вот такое вот, — обводит Юнги рукой воздух вокруг. — Кого-то утешаю, кто-то, как ты в утешении не нуждается. Был один…ему втащить хотелось, но он к счастью умер. Сону передёргивает, он хмурится.       — Крайне отвратный тип и жалел он не о том, что не сделал что-то хорошее, а наоборот. Я проснулся в холодном поту, потому что он вроде как умер, но меня стошнило в собственную постель от увиденного.       — Не ходить к таким не вариант?       — Увы, нет. Потому, что я не выбираю к кому ходить. Это…рандом? Просто рандом и испытание для твоей нервной системы. Оплачиваемое, конечно, но явно втрое меньше, чем должно за такие вот качели.       — Это на всю жизнь? — Сону чувствует странное притяжение за спиной.       — Возможно? Инструкций у меня нет, — растягивает в линию губы Юнги. — Поживём уви…твоё? — он склоняет к плечу голову, глядя куда-то вдаль; щурится. Его бледное лицо озаряет свет и Сону приходится всё же обернуться. Дверь из стекла и тонких железных листов. Из этой двери он вышел, покидая продуктовый.       — Моё, — со вздохом подтверждает он, вновь глядя на Юнги. — Наверное…спасибо?       — Наверное пожалуйста? — кивает Юнги. — Я не знаю, встретимся ли мы однажды, но даже намеренно город называть не буду. Но…знай, Сону, если однажды вдруг мы где-то столкнёмся, я буду рад видеть тебя живым. Держись.       — Теперь точно спасибо, — беззлобно усмехается Сону. — До встречи?       — Увидимся. Он пятится назад, напоследок подольше глядя в тёмные глаза под светлой чёлкой. Взмахивает рукой, но тут же жмурится и охает от резкой в ней боли. Смотрит удивлённо на то, как та повисает, вероятно сломанная. Вскрикивает от боли, что токовым разрядом прошивает позвоночник, чем ближе он к двери становится. Оборачивается на яркий свет и толкает из последних сил дверь, щурясь от яркого солнца. Всё происходит в секунду. Вот он: переходит дорогу в неположенном месте, носом зарывшись в список покупок. Не видит совершенно и не слышит несущейся из-за поворота машины, что нарушает правила скорости тоже. Удар отбрасывает его в сторону. В затылке начинает долбить такая боль, что перед глазами пляшут бело-красные круги, а ноги подламываются. Он падает на асфальт неподалёку от собственного тела, у которого уже толпится народ. Оглушительный крик повсюду. Вокруг, в его голове, сердце. Он кричит от прожигаемой боли и пропадает в очередной белой вспышке. Смог ли он выжить?