The Path.

      

***

       [casckets - signs]              — Здесь всегда будет закат? — Чонсон бездумно облокачивается спиной о дверной косяк, глядя на медно-багровое небо.       — Думаю, да, — Сону сидит ровно напротив, обхватив колени руками. — Я так и не понял, как течёт время в чужих сознаниях. Иногда кажется, что оно стоит на месте. Особенно, если это ночь.       — Где ты бывал? — чуть щурит карие глаза Чонсон. — Если это не секрет.       — Надеюсь, что нет, — хихикает тихонько Сону; он давненько не рассказывал никому чего-то подобного. — Дома, заброшенные и не очень. Бесконечные небоскрёбы и просто производственные здания. Больница даже. Однажды был лес с множеством хижин. Это было страшновато, но спасало то, что я знал, что со мной ничего не случится. Но где-то на подсознательном уровне всё равно мурашки бегали.       — Самое не страшное место?       — Обычный дом с комнатами.       — Самое интересное?       — Наверное, тот магазин игрушек у ребёнка.       — Самое красивое? Сону замолкает. Рассматривает заляпанное кровью лицо, слегка прикрытые глаза, неотрывно смотрящие в его. И оборачивается медленно, окидывая взглядом укрытое закатом бесконечное поле. Нависающее над ними медное небо с мазками рубинового, кончики высокой травы, окрашенные в багровый. Возвращает взор на Чонсона, ожидающего ответ.       — Твоё, — шепчет он искренне.       — Уоу… Он не лукавит. Это место действительно самое красивое из всех, в которых ему доводилось быть, как наяву, так и в сознаниях людей. Оно необычно и атмосферно. А ещё, Сону слишком давно не выходил из дома, чтобы прогуляться. Просто побродить по улицам или за городом, наслаждаясь природой. Он вдыхает глубоко воздух, но увы, в таких местах он не пахнет ничего, его здесь будто бы нет. Но подсознание услужливо дорисовывает ему ощущение суховатой травы, выжженной солнцем, и душноватого заката. Наяву — холодная осень, зима уже почти. У них здесь, кажется, конец жаркого лета.       — Как это… — Чонсон кусает губы и морщится вдруг. — Ох…у тебя случайно зеркальца не найдётся?       — Не-ет, — сочувственно хмурится Сону. — Но есть влажные и сухие салфетки. Он запомнил это ещё с их с Юнги встречи. Подобное всегда должно быть с собой, чтобы хотя бы помочь кому-то вытереть слёзы. Или изредка кровь, но проблема в том, что Сону знает один подлый момент этих мест.       — Правда они помогают лишь со слезами.       — В смысле?       — Если ты захочешь стереть кровь — через какое-то время она проявится снова.       — Это что-то типа зацикленной точки времени? — предполагает Чонсон. — Но почему тогда нет боли?       — Есть вопросы, на которые у меня нет ответов, — пожимает плечами Сону. — Но я сам бы хотел их знать.       — Ладно уж, — тянет руку Чонсон. — Давай хотя бы на какое-то время. А то чувствую себя пиньяттой перед тобой.       — Я видел всякое, — Сону достаёт из заднего кармана джинсов подготовленные влажные салфетки. — Кромешных ужасов, конечно, ещё не встречалось, но с кровью сталкиваюсь не впервые.       — Это звучит, как безумно трудная работа.       — Так и есть. Работа, с которой даже не сбежишь и не уйдёшь в отпуск. И наверное можно было бы. Отправить на тот же адрес, на который отсылалось согласие, просьбу об отпуске, коротеньком. Но тот самый первый конверт чудесным образом пропал из квартиры Сону, а на тех, в которых присылались деньги, больше не писался адрес отправителя. Тупик и только.       — У меня ограниченное время, да? — очередная салфетка стирает с лица Чонсона пятна крови; Сону различает в закатном свете его золотистую кожу.       — Да. И мы не знаем, сколько дверей тебе осталось, — с сожалением подтверждает он.       — Может быть так, что следующая моя последняя?       — Вполне, если ты сам не припомнишь больше таких случаев за девять лет жизни.       — Их куча. Вопрос лишь в том, какие из них те, что могут оказаться здесь. У меня так-то за год в интернате ситуаций было немеренно. Да и в школьные годы тоже прилично. Но, как видишь. Дверей было всего две.       — Есть предположения? Хоть какие-то? — Сону трудно признаться, но он так хочет оттянуть время наедине с Чонсоном. Когда он в последний раз общался на равных с кем-то молодым? Он не вспомнит уже.       — Возможно, это будет что-то связанное с университетом, — Чонсон бросает скомканные салфетки прямо в траву, отдавая Сону поредевшую пачку. — Возможно… — он вдруг коротко смеётся. — Случай на свадьбе брата мог бы быть, но я ни капли не жалею о том, что сделал.       — М?       — Я переспал с другом невесты, пока они резали и делили торт. Нас обнаружил её отец в одном из туалетов, там не плотно запиралась кабинка, — улыбка Чонсона становится шире. — Это правда было больше забавно. И, если честно, я в самом деле не жалею. Проблем, как в детстве, хлебнуть бы не вышло всё равно. Видишь ли, мне на тот момент стукнуло двадцать один. Сослать меня в интернат было невозможно, учёбу я не бросал и даже был отличником, проходил практику в хорошей фирме. Всё, чем меня наказали — выписали из родительского завещания и не общались полгода, пока у матери не оттаяло её каменное сердце. Не то, чтобы на меня это как-то влияло.       — Ты жил отдельно?       — Да. В день совершеннолетия подписал бумаги на квартирку в дешёвом районе, взял подержанную машину, чтобы проще было добираться до работы. И свалил, — Чонсон быстро смекает к чему Сону клонит и опережает его вновь. — Хочешь спросить, почему тогда я не мог делать всё, что хотел и продолжал жить такую жизнь?       — В точку.       — Мне всё ещё нужны были деньги на эту жизнь. На холсты, краски, планшеты и прочее, что нужно нам, художникам, сам знаешь. На коммуналку и обслуживание машины. Практика в фирме неплохо оплачивалась. Благодаря своим знаниям, после учёбы я мог получить приличное место с двойной оплатой от той, что была. Это…знаешь, отчасти замкнутый круг. А отчасти, я просто в себя не верил. Брови Сону приподнимаются в немом вопросе.       — Не рискнул бросить это всё к чертям и попробовать зарабатывать на своём творчестве, — Чонсон задумчиво уставляется на закатное небо, что огнём отражается в его карих глазах. — Знаешь, — уголок его разбитых губ дёргается, — кажется, я знаю, что будет за той дверью. Он снова сам кое-как поднимается на шаткие ноги и тянет Сону здоровую руку, за которую тот не раздумывая хватается.       — Идём, проводник. Покажу тебе одного неудачника. Сону следует за ним, Чонсон словно знает, к какой двери он идёт. Потому, что прямиком, мимо каждой, к одной из дальних, что даже сперва не видно за другими. Его рука нагревается от тепла пальцев Чонсона, и это пускает горячие волны вверх, будто вены вскипают. Их ладони так красиво сочетаются длинной бледных пальцев Сону и лёгкой кривоватостью смуглых чужих. Сону лишь на секунду сжимает руку Чонсона крепче, пока они не останавливаются напротив двери с врезанным матовым стеклом и надписью «кадровый отдел».       — Да-а, — насмешливо тянет Чонсон. — Я не ошибся. И отпускает ладонь Сону, чтобы открыть эту дверь для них.       

***

       [breaking benjamin, scooter ward — far away]              — Ваше портфолио разнообразно. Вы уверены, что не хотели бы попробовать себя в чём-то более продвинутом, чем наше издательство? — мужчина за небольшим деревянным столом спускает с носа очки, с сомнением глядя на Чонсона, сидящего перед ним. На нём та же зелёная парка, что и сейчас, только целая и без следов крови. А на затылке вместо коротко-стриженных волос — маленький светлый хвостик. Сону замирает, тихонько остановившись возле шкафа за дверью, бок о бок с Чонсоном из настоящего.       — Нужно с чего-то начинать, — неуверенно отвечает Чонсон в воспоминании. — Не думаю, что меня возьмут куда-то без опыта. Даже с таким портфолио. Это всего лишь рисунки. Они не были заказами и ни к чему не относятся.       — В наше время, молодой человек, умения важнее опыта в тех местах, где люди понимают эту разницу. И суть работы.       — Я…я знаю, но…вы отказываете мне?       — Нет, что вы! — округляет глаза мужчина. — Я с радостью приму вас. Просто хочу предупредить, что заработок у нас не велик. И пойму, если вдруг вы уйдёте в другое место в скором времени.       — Вы правда… — Чонсон резко вскидывает голову, сглатывая. — Правда готовы взять меня?       — Вы шутите…конечно, мистер Пак. Завтра будут готовы бумаги для оформления вас в штат и сможете приступить сразу же. Я даже знаю, что могу вам отдать для работы. Есть один заказ…       — Спасибо, мистер Чон! — подскакивая со стула, Чонсон тянется через стол, чтобы пожать мужчине руку. — Завтра в девять я уже буду здесь!       — Вполне можете подъехать к одиннадцати, — по-доброму смеётся Чон. — Но не опаздывайте.       — Мои документы…что нужно будет?       — Удостоверение, портфолио, конечно же. Диплом, как я понимаю, у вас абсолютно по другому профилю и ещё не скоро, так что просто аттестата хватит. И, конечно же, ваше желание и рвение к работе.       — Спасибо. Большое спасибо! Сону никогда не находился в подобных воспоминаниях, потому, что они следуют за Чонсоном на улицу, выходя за дверь. Не возвращаются в поле, а идут по коридору, лестнице, на улицу. Сону не по себе, потому что это выглядит, как многоступенчатое воспоминание и он в таком впервые. За загривок кусает неприятное чувство, но он старается его игнорировать, потому, что прямо перед ним — Чонсон останавливается, глядя на себя со стороны с тяжестью и печалью.       — Я написал тогда своему другу, что меня взяли в издательство мелким иллюстратором, — поясняет он заминку, рассматривая то, как пишет сообщение в телефоне. — А после с дури ума написал об этом матери. На телефон молниеносно поступает звонок. И то, как меняется лицо Чонвона во время разговора, говорит Сону обо всём. Но он всё равно слушает внимательно тихий голос.       — Звонил отец, — с заметной хрипотцой продолжает он. — Оказалось, что именно это издательство спонсировалось отцом жены моего брата.       — Боже… — лепечет Сону, ощущая в груди болезненный укол.       — Да-а, тем самым, что застукал нас тогда на свадьбе с другом дочери. Он пригрозил, что десятки людей потеряют работу, если я рискну остаться там хоть на секунду. Прикрыть их — дело двух минут. Без спонсорства и с тёмными пятнами в репутации, что так легко настрочить умеючи, они бы долго не протянули. Заказчиков отвадить проще простого, отобрать арендованное здание…они возможно однажды смогли бы открыться под другим именем и своими силами. Но…когда у кого-то неправильного есть деньги и власть…не знаю, знакомо тебе это или нет, но они готовы разрушать чужие жизни просто ради собственного эго. Просто потому, что они могут. По щекам Чонсона катятся слёзы. Отражённые на лице, на котором снова проступают и капли крови, розовой водой стекая к подбородку. Сону так безмерно больно на них смотреть, что он давится и собственными слезами, глотая их с комом в горле. Он находит дрожащими пальцами раскрытую ладонь Чонсона, сжимая её ободряюще. А после чувствует, как тянет его за лопатки назад. Они входят в дверь, соседствующую с издательством, оказываясь в поле вновь. Сону лишь крепче впивается в чужую руку.       — Я так жалею, что рассказал ей об этом, — с горечью шепчет Чонсон. А после, разрывая их ладони, вдруг сгребает Сону в объятии, обхватывая здоровой рукой плечи и вжимаясь мокрым лицом в мягкую ткань свитера. Сону обмирает, но обнимает несмело Чонсона в ответ, касаясь его так, словно тот растворится в любую секунду. Он привык утешать и обнимать детей, женщин. Пару раз было так, что взрослые мужчины нуждались в такой вот поддержке. Но он впервые за всю свою жизнь обнимает того, к кому кажется испытывает что-то кроме сочувствия. В груди у Сону неприятно колет. Насколько глупо влюбиться в того, кого никогда больше не увидишь?       — Когда это было? — всё, что он может спросить пересохшими губами.       — Год назад, — бормочет в его плечо Чонсон, прижимая к себе крепче.       — Всего год…       — Я опустил руки, — неразборчиво продолжает он. — Не пошёл туда, заблокировал номера, закрылся в себе. Перестал даже думать о том, чтобы куда-то ещё податься, потому что боялся, что кислород перекрывать будут везде. Я забросил дело всей своей жизни и не рискнул даже публиковаться в интернете. Я просто опустил руки…       — Но у тебя ещё есть шанс, — пальцы Сону опасливо поднимаются выше спины, скользя вверх по шее к волосам. Зарываясь в них короткие на затылке, после слегка сжимая чуть отросшие прядки. Его пальцы окрашиваются в красный. — Тебе всего двадцать четыре. Ты можешь сбежать в другой город, начать всё с нуля…       — Я знаю, что за четвёртой дверью, Сону, — на грани слышимости шепчет Чонсон. Хватка его слабеет. Боль в затылке Сону усиливается. Он не хочет отпускать Чонсона, но ему приходится немного отстраниться.       — У нас есть ещё немного времени? — он смотрит в карие заплаканные глаза; так близко…       — Да. Да, я надеюсь, что… Теряет дыхание, потому что губы его накрывают чужие, покрытые солью слёз и металлом крови. Жмурится крепко, вцепляясь пальцами в шею Чонсона, чтобы не терять ощущение горячей кожи, этой нереальной реальности. Сону дрожит, заменяя долбящую в голове боль на пульсацию в губах. Никем до этого не целованных. Так яростно и отчаянно сжимаемых чужими. Неуклюже целует в ответ, желая забыть о том, где они и что их ждёт дальше. Чонсон знает, что ждёт их за четвёртой дверью. Сону, к сожалению, знает это тоже.