Сколько Юнги не "Marry me!", а он всё в лес смотрит...

      Друзьями Юнги обзаводится, скажем так, в вынужденно-добровольном порядке.       Заявку на очистку доверенной ему лесополосы от сухостоя и валежника он подаёт в мэрию добровольно.       А вот дружить с бригадой лесорубов по зиме начинает вынужденно. Но, к слову — ребята ему почти сразу понравились.       Однажды тишину зимнего лесного утра рушит рёв двух огромных грузовиков, один из которых тянет харвестер, а второй грохочет пустым кузовом. Из них, как фасоль из стручка, сыпятся штук шесть здоровых лесорубов — если, конечно, бывают такие заросшие по самые брови фасолины. Юнги привычно не рад — вот только ему нарушителей покоя с утра и не хватает. Ну и что, что они все здоровые и бородатые — у него, если что, ружьё есть!       Мрачно размышляя о том, что зимой трупы прятать не так уж и легко, и вообще, куда он потом эти два самосвала денет, Юнги выползает на шум, закутанный в плед по самую макушку, из которого торчит кружка с кофе.       — Джун, — представляется самый старший и самый здоровый, похожий на неуклюжего медведя бородач. Не особо забиваясь на церемонии, тыкает по очереди на всех остальных.       — Гук, — на здоровенного лосяру, который кажется самым молодым.       — Ви, — на красавца с повадками тигра, которого даже борода не портит.       — Чим, — на самого мелкого и мускулистого, похожего на хорошо прокачанного и любопытного бобра.       — Хоби, — на гибкого, как змея, и такого же подвижного худощавого парня.       — Джин, — на хмурого мужика с волчьим взглядом, и Юнги понимает, что ошибся — вот этот волчара и есть старший, а Джун тут просто для отвода глаз. Ну или самый общительной в не очень разговорчивой бригаде.       В принципе, лаконичностью бригада его и подкупает. Вместо ста тыщ вопросов «как дела» и «хорошо ли он покушал», Джун только бросает слитное «чё-как-куда» и, получив от лесника карту с предназначенными на выпилку деревьями, больше не пристаёт. Ребята так же молча суют нос в разнарядку, принимают к сведению, что работы тут не меньше, чем на неделю-две, и без единого слова готовятся к походу в зимний лес на целый день. То ли работают давно вместе, то ли просто по жизни такие же, как Юнги, интроверты. Леснику даже в голову приходит мысль, а не знавали ли они в школьные времена одного куратора, который по фьордам любит путешествовать?       Вечером, после дня размышлений о том, что такие молчаливые лесорубы ему в принципе нравятся, он их встречает из лесу куда любезнее. Даже вроде как улыбнуться пытается, хотя не уверен, что у него получается правильно.       Джуну не до его попыток в «я нормальный, просто людей не очень люблю». Он, отдавая ему бумаги с данными, какие деревья за сегодня спилили и какой участок леса убрали, притоптывает ногами и трёт ладонь о ладонь. Холодно, ч-чёрт, не по-корейски вот вообще, будто у них тут Сибирь какая, а не «преимущественно умеренный муссонный, местами субтропический» климат.       — А вы куда? — сам для себя неожиданно спрашивает Юнги, с отстранённым любопытством думая, на какой гостиничный двор упихаются два самосвала.       — Паншон за городом, — Джун называет место, и это на противоположной от городка стороне, ещё полтора часа пилить на этих машинах.       Юнги разглядывает сквозь лобовые стёкла замотанную и замёрзшую за день бородатую команду. И, сам не зная почему, морщится и цедит максимально любезным тоном, на который способен:       — Оставайтесь, чёуштам…       Джун радостным свистом оповещает бригаду, что ехать дальше никуда не надо, и отдохнуть-согреться-поесть можно уже вотпрямщас.       Лесорубы такими же тихими оказываются и внутри лесничего домика. Они заполняют собой весь первый этаж, но двигаются при этом бесшумно, переговариваются вообще мало (телепаты, штоли, думает Юнги, валяясь на ковре перед камином на втором этаже). По очереди ныряют в душ, так же ловко подменяя друг друга при расстилании футонов в гостиной внизу и готовке ужина в столовой-кухне. Хозяина присоединиться к трапезе Джун зовёт всего двумя словами: «Юнги-ши, ужин!» и больше к нему не пристают.       Может, конечно, Юнги торопится, но такие друзья его устраивают более чем, и на следующий год в заявке он указывает конкретную бригаду.       О Чжи Ран зимой в лесном домике не появляется почти никогда. Она записная мерзлячка, для неё высунуть нос на улицу в холод — люто и страшно. Из подаренного отцом дома, где на верхнем этаже живёт она сама, а на нижнем активно продвигает свой косметический бренд, может неделями по зиме не выходить, благо, с доставками в Корее проблем нет. Юнги иногда весь холодный период гоняет лысого в одиночку, раздражённо думая, что могла бы и выбраться к нему разок — чай, в джипе бы не замёрзла.       То-то он удивляется, когда она всё-таки выбирается.       О Чжи Ран после очередных разборок с родителями (что за профессия такая — косметолог? Да в Корее каждая первая косметолог! Ты вот как твой брат звездой не можешь?) влетает в лесной дом. Красивая, чё, в короткой белой куртке с искусственным мехом и чёрных шортах. И сапожки такие очаровательные, которые почему-то офигенно румянец на щеках подчёркивают. Красивый такой тоже, с морозца.       Юнги, открыв ей двери, отдирает взгляд от стройных ног, сглатывает и с тоской думает: нуёбтвоюж, как это его так догнало, выбирать между типа девушкой и типа друзьями? У него, по жизненному плану, ни тех, ни других даже в проекте быть не должно!       О Чжи Ран, стуча к нему в дверь, надеется в тишине подумать, поспать, потрахаться, успокоиться, ещё подумать, ещё потрахаться и вернуться домой с новыми силами. Но вот вам здравствуйте. Вместо лесника где-то на периферии, которого она воспринимает как очень ебучую мебель, на неё прямо из столовой-кухни пялятся шесть заросших до макушки лбов.       И Юнги смотрит исподлобья на неё, такую красивую, и взгляд у него такой недовольный, будто она разнузданной оргии помешала, а не палочками в лапшу тыкать. Что за хня?       О Чжи Ран фыркает и с внятным возгласом:       — Да за хуй и через плечо! — сваливает обратно. Только зря из дома выбиралась, раздражённо думает она, пока джип улепётывает, фырча комьями снега из-под колёс.       — Твоя? — спрашивает Джун минут эдак через пять молчания, которое медленно снова наполняется чавканьем и стуком палочек о тарелки.       — Нет! — таким категоричным тоном отвечает Юнги, что сразу понятно — в сторону уехавшего джипа глаза лучше не поворачивать.       Совсем.       И завтра тоже.