Чёрный кот и бутылка виски

Собственный смех звонко раздался в голове. Он бил по барабанным перепонкам с такой силой, что уже довольно быстро из слегка раздражающего жужжания перерос в нестерпимый шум пилы, скребущей по черепу, как по стволу дерева. Спустя минуту подобной пытки Скарамучча нахмурился и прижал ладони к ушам. Не успел он полностью проснуться, как где-то вдалеке заскрипели чужие шаги, а затем комнатная дверь резко распахнулась. — Зачем ты этот бардак в ванной устроил?! — сердито донеслось из проёма. — Мне теперь самой это убирать или что? Совсем в эгоиста превратился! Он ответил кратко и не вдумчиво, всё ещё с трудом осознавая, где заканчивался сон и начиналась скверная реальность: — Нет... — Ну так если нет, то иди и убирай! Тебе снова объяснять надо, почему мне тяжело сейчас? Вроде уже здоровый лоб вырос, а до сих пор ведёшь себя, как дитя малое. Спорить не хотелось. И не то, чтобы оставалась энергия на это. Весь её остаток тратился на поддержание ровного дыхания, которое сейчас предательски норовило сорваться с ритма. Боль в груди перестала резко обжигать и стала тянущей, тело даже почти привыкло к ней. Скарамучча планировал рассказать правду, но не чувствовал, что женщину, которая сейчас отчитывала его за раскиданные банки бесполезной косметики, это хоть как-то интересовало. Она слишком была занята возмущениями, чтобы что-то заметить. По итогу он лишь продолжил молча лежать, изучая орнаменты на потолочном плинтусе, в надежде, что его комнату скоро покинут. К счастью, его мать всегда не отличалась стоическим терпением. — Так и знала, что от тебя ответственности бессмысленно ждать, — грозно проговорила она и удалилась из комнаты, не забыв погромче хлопнуть дверью. Скарамучча отчасти ожидал такую реакцию, но почему-то слова всё равно сильно резанули по сердцу. Мысленно он прокричал: «А что я, блин, могу сделать, если я чувствую себя так, словно меня в мясорубке прокрутили?!» Надежды растворились в небытие. Изначально он наивно предположил, что после лицезрения его убитой физиономии у матери проснётся сострадание, но день снова начался с конфликта, который он, судя по всему, сам и спровоцировал. Конечно, кто же ещё? Непроизвольно в уголках глаз вновь образовалась влага. Пришлось её быстро сморгнуть, чтобы не пробудить острую резь внутри. Прокрутив в голове укоризненные слова, Скарамучча с обидой прошипел, схватившись руками за лицо. Пальцы пытались содрать с себя кожу или вырвать клочки волос, но сил ещё было недостаточно, поэтому получалось только оставлять мелкие царапины на щеках сточенными ногтями. Это было унизительно. Вчера его оскорбляли, пинали ногами, заставляли жрать землю, а сегодня собственная мать подливала масла в огонь, наезжая из-за какой-то глупости и полностью игнорируя факт его изуродованности от полученных травм. Она на самом деле ослепла или просто издевалась? С трудом, но Скарамучча подавил рвущиеся наружу всхлипы. Не хотелось выслушивать претензии ещё и по этому поводу. «Нытиком» его начали дразнить ещё до попадания в начальную школу. Достаточно было только споткнуться и неудачно поприветствовать голой коленкой асфальт, и тут же огромная толпа малолеток прибегала на звуки плача со злобным хихиканьем. В таких ситуациях мама просто жалела его и уводила со двора, но взгляды сверстников провожали его весь путь до дома, полные насмешек и желчи. Как известно, дети очень жестоки. Поэтому им доставляло особое удовольствие специально задирать плаксивого мальчишку, чтобы вывести на эмоции. Даже когда он осмелел и позволил себе огрызаться в ответ, издёвки и глумления не прекратились. Только после встречи с хулиганами-переростками Скарамучча понял, что единственным рабочим методом отстаивания чести являлось физическое насилие. Как же иронично, что его собственную честь аналогичным образом потопили в рыхлой земле. Он пролежал ещё от силы пару минут в попытках успокоиться, а затем в его комнату снова произошло внезапное вторжение. Как же это раздражало. Не выходя за порог, мать равнодушно произнесла: — Есть иди. Еда на кухне остывает уже. Возникало желание крикнуть что-нибудь едкое вроде «Отвали, я не хочу!», но Скарамучча понимал, что в таком случае последствия для него будут куда более плачевные, чем просто изнывающее от боли тело, поэтому выплюнул нечто похожее на «Да, сейчас!». Когда женщина вышла, он медленно встал с кровати. Теперь этот процесс дался ему заметно легче. Потом он неторопливым шагом прошёл в сторону кухни. Странно, но боль, похоже, действительно ослабла. Только в ушах досаждающе трещало, но это всё равно звучало не так противно, как вываленные на голову беспочвенные обвинения. Вероятно, травма была не настолько серьёзной, как он думал. В полутёмном помещении слышались грозные звуки перебирания грязной посуды. Скарамучча осторожно прошёл к столу, стараясь не корчиться и громко не хрипеть. Заслышав шаги, женщина обернулась, но ничего не сказала, а просто поставила на край столешницы миску с супом. Как только Скарамучча разместился, она накрыла кастрюлю крышкой и села напротив. Сложив под подбородком руки, мать холодно посмотрела на сына. — Твоя учительница сказала, что ты прогулял вчера последние два урока. Будь добр, объясни почему. «Ох, чёрт!» Допроса с пристрастием ему сейчас не хватало, особенно в таком пренебрежительном тоне! Чтобы не подтвердить своей реакцией нежелательные версии, пришлось придумывать ложь на ходу: — Голова заболела. Медсестры не было, поэтому я ушёл домой сам. — А это тогда откуда? — она грубо схватила его за руку и указала на яркий синяк, который жёлтым пятном растекался по коже вокруг алеющих царапин. — Может, наконец перестанешь мне лгать? «Спасибо, что хоть сейчас заметила! ...И на что это намёк вообще?!» Он выдернул руку, спрятал гематому под рукавом салатовой футболки и раздражённо фыркнул. — Я уже говорил, что упал. Но женщина, очевидно, не приняла эту версию. — Если я узнаю, что ты опять что-то украл, можешь со мной больше не разговаривать. М-да, ситуация дрянь. Она ему точно не поверит, даже если правда вскроется. Мать выступила однажды свидетелем его воровских деяний, после чего перестала ему доверять. Порой это доходило до абсурда. Она не давала карманных денег, осматривала вещи по приходе домой, иногда рылась в шкафу без его ведома. Это так сильно унижало достоинство, что Скарамучча предпочитал проводить в интернате все положенные дни и даже больше, лишь бы не становиться хомячком, в клетке которого пересчитывали каждую опилку. Неудивительно, что сейчас она тоже начала его подозревать Недолго думая, он бросил в ответ: — Да не очень-то и хотелось. Слова вырвались изо рта невольно, и он почти мгновенно проклял за них свой язык без костей. Скарамучча ощутил, как на лбу проступил холодный пот, и молча начал есть суп, стараясь не смотреть в испепеляющие глаза матери. Вкус был отвратительным, но пришлось терпеть, лишь бы не нарваться на разрушительное извержение спящего вулкана. Однако ему всё равно не повезло. Стул напротив скрипнул, женщина медленно поднялась с места и выхватила тарелку из его рук. Скарамучча только и успел, что закрыть голову руками, прежде чем прозвучал громкий удар. Посуда с мерзотной зеленоватой жижей внутри ударилась об пол и разбилась вдребезги. — Я ухожу в магазин. Чтобы, когда я вернулась домой, всё было убрано! — крикнула она и покинула кухню. Скарамучча только испуганно шмыгнул носом, стараясь не быть громким. Он смог дать волю чувствам лишь, когда услышал хлопок входной двери. Из глаз хлынули слёзы. Опять. — Я ненавижу тебя! — прозвучал ответный крик, после которого помокрели скулы и подбородок. Сначала внутри образовался новый страх из-за неуверенности, что женщина ушла достаточно далеко, чтобы не слышать его, но по прошествии нескольких минут в абсолютной тишине тревогу заменила взрывная волна истерики. Она накрыла с головой, унося в пучины безысходности. До сего момента он всегда отгонял от себя гневные мысли, понимая, что поведение матери было объяснимо потерей. Он смирился со многим. С равнодушием, с отстранённостью, с повышением ответственности и обязанностей, свалившихся на плечи. Ему необходимо было держаться. Хоть кто-то в этом чёртовом доме должен был оставаться вменяемым, чтобы не потонуть в отчаянии. Ведь теперь каждая пылинка на протёртом ковре напоминала о тех счастливых временах, что прошли, и тех, которые никогда не настанут. Однако ссоры он уже терпеть не мог. Они стали последней каплей. Превозмогая жжение от вновь вспыхнувшего в груди костра, Скарамучча поднялся со стула и с силой ударил кулаком по поверхности стола. Кажется, тарелки в кухонном шкафу тогда затряслись от страха. После этого он обессиленно опустился на пол и начал ползать на коленях, бесконтрольно роняя слезы. Это было позорно, ужасно, невыносимо! Чем именно он заслужил подобное отношение? Тем, что не захотел рассказывать про то, как его бывшие товарищи отбили ему все внутренности? Тем, что не сказал правду про боль в груди? Конечно, ведь после неё всё обязательно вернётся на круги своя! Мертворождённая сестра волшебным образом воскреснет, а он снова станет в глазах матери обожаемым сыном! Естественно, нет! Ничего не изменится! Ведь он сам виноват, что ответил мудакам, а потом попытался сбежать. А также в том, что не убрал долбанный мусор с пола, пока захлёбывался слезами и рвотой. И в том, что единственный раз огрызнулся на ложные обвинения в воровстве. Конечно же... Только он один был во всём виноват. Пришлось сильно постараться, чтобы полностью вытереть с пола разлитый суп и в процессе не свалиться в обморок. Последние движения тряпкой производились с большим усилием дрожащими руками. Болезненные ощущения заострились и точечно поражали лёгкие. Когда с основным беспорядком было покончено, Скарамучча закинул немытую тряпку в угол кухни и, пошатываясь, побрёл обратно в свою комнату. Ничего. Сегодня он также отлежится, а завтра уже боль пройдёт и он вернётся к учёбе. Свалит в ненавистный интернат в окружение бестолковых школьников, где будет глотать новые порции насмешек. В любом случае, это не так обидно, как выслушивать упрёки от собственного родителя. Надежды воплощали иллюзии. Он как был, так и остался мрачным пятном, обременяющим взор матери. Его потребности и капризы только мешали ей жить свою спокойную жизнь. Возможно, если бы перед ней встал выбор: оживить дочь, при этом потеряв сына, или оставить всё как есть, она бы без раздумий заказала гроб побольше. Скарамучча лёг на спину и постарался вдыхать плавнее, не напрягая дыхательные пути. Через некоторое время он закрыл глаза. Боль всё равно не отступала. «Нужно уснуть, я не хочу снова чувствовать это. Хотя бы пару часов...» Не успел он даже немного расслабиться, как в коридоре послышался звук шарканья кожаных ботинок по паркету. Она так быстро вернулась... Скарамучча посмотрел на правую руку, лежавшую пластом вдоль туловища, и заметил, как кожа на ней покрылась мелкими мурашками. Собственное тело ощущалось таким холодным. Одеяло закрывало его по пояс, но по неизвестной причине совсем не грело. Пришлось закутаться в него с головой. Кончики пальцев на руках и ногах подрагивали от спазмов и окоченения. Хотелось вновь провалиться в сон, забыться, не чувствовать ничего. Не слышать мерзотный треск в голове, не поджимать под себя обмороженные квартирным воздухом ноги, не слышать глухие хрипы в собственном дыхании. Это пугало, а страх сводил с ума сильнее любых ушибов и ссадин. Как только Скарамучча попытался вновь опустить веки, в комнату бесцеремонно вошли. Без стука. Опять. В этот раз хотелось просто взвыть от негодования. — Ты мог за собой хоть тряпку вымыть? Вот почему тебя всегда так сложно просить о чём-то?! Вроде бы ничего невыполнимого в этом нет. Ругань теперь с большей силой била по ушам, усиливая металлическое дребезжание пилы. Дерево почти срубили под корень. Скарамучча не выдержал и крикнул прямо из-под одеяла: — Уйди! Я не собираюсь ничего мыть! Женщина мгновенно замолчала, и он весь сжался, предвкушая ужасное. В следующую секунду она попыталась резко стянуть с него одеяло, наверняка, чтобы посмотреть в наглые глаза мелкого выродка, но Скарамучча настолько плотно замотался в кусок ткани, что данное действие только повалило его с кровати. Прозвучал глухой удар о пол, а потом громкий вскрик. В тот момент он даже перебил трещание в ушах. Не в силах сдерживать льющиеся потоком слёзы, Скарамучча свернулся калачиком и обхватил обеими руками верхнюю половину тела. Сейчас его насквозь пронизывала боль, намного превышающая всё, что было до этого. Увидев столь неожиданную реакцию, мать впервые смягчилась и приблизилась к нему, опустившись рядом на колени. — Боже! Дзуши! Что с тобой? — женщина потрогала тыльной стороной ладони нахмуренный лоб, и на её лице возникла эмоция искреннего беспокойства. — Ты не говорил, что плохо себя чувствуешь. «Говорил, но ты не слушала!» Но он не смог озвучить свои мысли. Дыхание сделалось прерывистым и ещё более шумным, постепенно переходя в бесконтрольный кашель. Через пару мгновений Скарамучча почувствовал приступ острой тошноты. Не успел он сообразить, что происходит, как наружу вырвался сегодняшний завтрак, цвет которого сменился с болотного на тёмно-коричневый точно жареный кофе. Тогда мама бережно усадила его на пол, оперев спиной на кровать, а потом второпях выбежала в коридор, чтобы взять что-то. Вероятно, это был телефон. Скарамучча не помнил точно, потому что именно в этот момент сознание начало покидать его тело, погружая разум во тьму. Наконец-то он смог немного передохнуть. Затем голову обволокла пустота, тёмная и безграничная. По ней можно было вечно бродить, словно по огромному лабиринту из миражей и приходить в никуда, потом из ниоткуда начинать свой путь заново, попасть в ещё более мрачное и холодное по своему существу ничто. Весь путь выглядел так тоскливо и удручающе, и самое ужасное, что у него не было конца. Круг за кругом ты ходишь по коридорам и с каждым шагом ощущаешь, как отдаляешься от мира, уменьшаясь до размера крошечной капельки, которая может разлететься на атомы от малейшего дуновения ветерка. Стоит приложить совсем немного усилий, и ты станешь ничем. Ничем в бесконечном нигде, где твои мольбы о помощи разобьются о глухие стены пустующего пространства. Очень страшно оставаться в таком месте в одиночку. Очнулся Скарамучча уже в реанимации. Те дни были слишком безынтересными и тусклыми, поэтому он запомнил мало событий со дня попадания в больницу. Тогда он узнал, что во время драки заработал обширную трещину в ребре, а потом довёл её своими действиями до закрытого перелома. Падение с кровати спровоцировало разрыв лёгких и внутреннее кровотечение, чуть не повлёкшее за собой смерть. К счастью, после хирургического вмешательства ему действительно стало лучше, но пришлось провести в больнице ещё несколько недель. И за всё это время он ни разу не видел свою мать. Утром, днём, вечером, ночью — всё время он находился в окружении одинокой бледной койки со смятым матрасом и парочки медсестёр, что раз в полчаса заходили сменить капельницу. Первый день одиночество даже не ощущалось, потому что с ним лежало ещё несколько ребят, но довольно скоро его перевели в одиночную палату, где собеседником мог выступить максимум голубь за окном, топчущийся по карнизу в поисках еды. Пришлось проглотить все свои эгоистичные желания, похоронив их на дне желудка. Там, где уже давно иссыхались надежды и иллюзии. В последний день Эи всё же явилась лично, захватив с собой его рюкзак вместе с тёплой кофтой и колючим пледом. Но тепла от самой женщины Скарамучча не чувствовал. Казалось, она стала ещё холоднее и отстранённее, чем раньше. Обменявшись с ней парой сухих фраз, он погрузился на заднее сиденье машины с пониманием, что серая больница была намного жизнерадостнее его собственного дома. В какой-то степени ему даже не хотелось возвращаться. По приезде Скарамучча убедился в том, что ожидать определённой реакции было глупо, но в сознании всё равно наивно рисовалась картинка, на которой мама просто подходит и нежно обнимает его, спасая от окружающего холода и гнетущего лабиринта пустоты. Выйдя из машины, он намеревался также безмолвно дойти до подъезда, но внезапно мать всё же решила заговорить: — Почему ты так долго молчал? По какой-то причине фраза, которая могла звучать как подводка к утешению, слышалась, как очередной упрёк. Скарамучча ответил в схожей безэмоциональной манере: — Не хотелось говорить. — И почему же? — Эи звучала надменно, и это раздражало. Скарамучча стиснул зубы и едва слышно фыркнул. — Я знал, что тебе будет всё равно, поэтому не говорил. — ...Что? Ты хоть понимаешь, что я все нервы истратила, пока ты в больнице был?! У тебя хоть капелька совести есть? Он почувствовал, как в нём начал закипать гнев. Последующая фраза, брошенная усталым тоном, окончательно выбила почву из-под ног: — Вот почему ты постоянно мне проблемы создаёшь? Голова по-настоящему заболела от кипевшей ярости вперемешку с обидой. Скарамучча буркнул себе под нос: — Если бы тебе было и правда не всё равно, ты бы хоть раз меня навестила. Эи остановилась. По телу прокатилась волна мурашек, когда она с ложным уточнением спросила: — ...Что ты сказал? Эта интонация ранее всегда предвещала беду, но Скарамучча уже чувствовал себя слишком потерянно, чтобы хоть немного держаться за родительский авторитет и мнимую поддержку, поэтому он просто развернулся всем корпусом и на эмоциях выкрикнул: — Я считаю, что тебе абсолютно плевать на меня и моё здоровье! Лучше бы я сдох в этой чёртовой больнице! После этого он схватил волочащийся почти у земли рюкзак и забежал один в подъезд, не дождавшись хоть какой-то ответной реакции. Жалобы матери на то, как он помотал ей нервы закрыли крышку огромной бочки, наполненной литрами невысказанных обид. О словах он будет жалеть потом, сейчас верх над разумом взяли чувства. Скарамучча зашёл домой, используя свои ключи, валявшиеся в кармане кофты, и сразу же запрятался в комнате. Внутри его наполняла сильная злость и небольшой страх. От горечи безразличия он снова ощутил себя беззащитным маленьким ребёнком, чья опора рухнула в лице единственного когда-то обожаемого взрослого. Взрослого, что любил проводить с ним время, учил рукоделию, хвалил за успехи, сопереживал при неудачах. Сейчас этот человек превратился в ледяную нерастапливаемую глыбу, которая ни шага не делала, чтобы приблизиться к былой нормальности. — Чёрт! Невыносимо. Он чувствовал, что устал. Эти эмоции убивают его, разрушают изнутри, творя в сознании неведомые вещи. — Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Скарамучча ругался, вкладывая в каждое слово ту злобу, что скреблась у него на душе. Он схватил первую попавшуюся вещь с книжной полки и со всей силы швырнул на пол. Это был учебник по геометрии. Блок страниц чуть не выпал из обложки, оставив книгу раскрытой валяться на полу. Он секунду проследил за этой картиной, а затем с новым гневным порывом смёл с полки всё, что на ней лежало: кучу других книжек, в том числе подаренных любимой тётей, коробку с открытками из школьной поездки, коллекцию крышечек от стеклянных бутылок и множество мелкого мусора, который там скопился за последние годы. Потом выдохнул и повернулся в сторону подоконника. На нём всё также непринуждённо стояла лазурная узорчатая ваза. Ваза, что мозолила ему глаза своим присутствием уже три года. С того самого дня. Дня, после которого мама перестала любить его. Скарамучча сильно сжал в руках керамическое горлышко трясущимися пальцами. Одно мгновение, и искусно выполненное изделие отправилось к книгам, превратившись в груду бесполезных осколков. Они разлетелись кучкой по ковру и теперь напоминали мусор. Тогда он подумал, что с радостью бы лично отнёс их на помойку. Совесть не кольнула его даже в ту секунду, когда в голове возникло обезображенное горем лицо матери, рыдающей над красными гвоздиками. Твёрдая подошва кроссовок стёрла часть осколков в пыль, после чего Скарамучча перевёл взгляд на кровать. Вещица, которая лежала на ней, довела до ещё большего остервенения. Розовый котёнок из фетра жалобно смотрел на него своими крошечными глазками. Это была та самая игрушка, над которой мать лила слёзы, пока его собственные обжигали солью открытые раны. Он поднял фетрового зверька с простыни. Пальцы непроизвольно сжались на тоненькой искусственной шее. «Вот почему ты постоянно мне проблемы создаёшь?» Проблемы? Проблемы?! Да, он действительно вечно создаёт только проблемы! Один рывок, и послышался треск расходящегося шва на загривке, а потом голова несчастного котёнка была жестоким образом отделена от тела. За ней последовали лапы и хвост. Сожаления не осталось. Ничего больше не осталось. Перед тем, как выбросить останки игрушки на пол, Скарамучча на секунду застыл, разглядывая чёрные глаза-бусинки. Сейчас они словно потухли, перестав источать яркий ненастоящий блеск. В этом пластиковом взгляде читалась та же пустота, что он уже долгое время ощущал внутри себя. Отчаянная мольба о помощи, которую, к сожалению, никто не был способен увидеть. В воздух взмыли кусочки мягкого синтепуха, когда растерзанные конечности неживого зверя упали на ковёр. Скарамучча сел в углу комнаты, уткнувшись подбородком в рюкзак и глядя на бардак, который сам только что учинил. Он не понял, что за чувства испытывал, но, вероятнее всего, ему было наплевать. Никогда раньше его не поглощала большая апатия, чем тогда. Сплошной мрак внутри тупиков огромного лабиринта. Хотелось просто позорно разреветься. От совсем иной боли, которая терзала сильнее поломанных костей. Рука неспешно расстегнула чёрную молнию и нырнула в дальний карман школьной сумки. Его было сложно случайно заметить. Скарамучча выудил оттуда небольшую картонную коробочку. В ней некогда хранились конфеты, но сейчас она выступала тайничком для никотиновых палочек. Он прельстился желанием выкурить первую сигарету через неделю после того, как его жизнь пошла под откос. Раньше ему всегда казалось, что он ни за что не поддастся пагубному влиянию своих скверных дружков, ведь курение вредит здоровью, но потом всё же открыл для себя это занятие. И выяснилось, что оно очень даже неплохо помогало снимать стресс. В прошлом Скарамучча тщательно скрывал свою зависимость от матери и курил после уроков за зданием интерната, стараясь не попадаться никому на глаза, теперь эта скрытность тоже потеряла всякий смысл. Он достал из того же кармана зажигалку и поджог кончик сигареты, всё ещё не вставая с пола. Когда табак начал тлеть, нос вдохнул запах дыма, немного тошнотворного, но такого привычного. Отсутствие чувств сейчас казалось больше пыткой, чем даром. Он целых два дня терпел сильнейшую боль от трещины в ребре, которая убивала его физически, но позволяла сосредоточиться на ней в моменты конфликтов и не думать о том, как мать в очередной раз выражала свою нелюбовь к нему. Обида являлась гадостным чувством, растекавшимся по организму подобно вязкой нефти, что окрашивала органы и душу в смоль. А боль... она хоть немного отвлекала от этого. Странная и пугающая мысль посетила голову, когда взгляд упёрся в собственную руку. К своему ужасу, он осознал, что снова хочет почувствовать её. Скарамучча ещё пару секунд бездумно пялился на тлеющий кончик сигареты, с которой уже начал сыпаться серый пепел, а затем, истратив остатки благоразумия, засучил рукав потрёпанной кофты. Когда горящая часть вдавилась в кожу предплечья, ужасная боль тонкой иглой кольнула в участке вокруг места соприкосновения, вынудив отбросить окурок и схватиться второй рукой за повреждённую область. Несмотря на едва выносимое жжение от полученного ожога, Скарамучча по-безумному рассмеялся. Он чувствовал! Как все проблемы в мгновение становятся несущественными по сравнению с тем, как кожа сгорает в адском огне. За слезами теперь не следует привычный гнев или плотный узел из негодований, а только... облегчение? Скарамучча подумал, что окончательно поехал крышей. Да, это настоящее сумасшествие! Обхватив колени руками, он свернулся в клубок и покачнулся. Внезапно дверной замок громко щёлкнул. Сначала в коридоре закрылась дверь, а затем зашуршала верхняя одежда. После этого на несколько мгновений воцарилась тишина. Страх сковал туловище, обдаваемое холодом. Когда мать зашла в комнату, он уже приготовился к худшему. И не зря. Голос своим морозом заставлял гореть кончики ушей. — Я жду объяснений. Скарамучча молчал. Ему нечего было ответить. Он смотрел на неё со злобой, на щеках всё ещё блестели не высохшие влажные дорожки. В то же время на её исхудалом лице не дрогнула ни единая мышца. В выражении читалось абсолютное разочарование. С каждым мгновением более детального осматривания комнаты эмоции кардинально сменялись, проявляя весь спектр. Закончилось всё, когда она взяла с пола сигаретный окурок, а затем медленно подняла голову, устремив взгляд на сына. Стало жутко. — Мам, я... — Уходи. Скарамучча испуганно выпучил глаза. — Я сказала, уходи из моего дома сейчас же! Женщина громко закричала и швырнула сигарету, прямо к осколкам дорогой ей вазы. Он предполагал, что она разозлится, но до последнего не ожидал, что дело примет подобный оборот. Мама, что горячо дорожила им, защищала от уличных обидчиков, подбадривала, когда он допускал ошибки, сейчас просила его уйти? Из-за какого-то хлама? Бессмыслица. Скрытые эмоции вырвались наружу, разрушая треснутую оболочку терпения. — Ты всегда любила её больше! — он проглотил образовавшийся в горле ком и продолжил также яростно, с каждым словом повышая тон голоса. — Бесполезные вещи и игрушки, в которые даже некому играть, — всё это тебе намного важнее меня! Она три года уже мертва, а ты продолжаешь печься о ней, словно она и есть твой единственный ребенок! Женщина на секунду показалась растерянной. — Прекрати нести бред! Скарамучча поднялся с пола и впервые заорал так громко, как прежде никогда себе не позволял: — Мне насрать, как ты считаешь! Я ненавижу тебя и её! Мне никогда не нужна была сестра, и мне плевать, что она померла! Путь она хоть сгниёт в своей могиле! Скарамучча часто дышал, еле сдерживая бурю внутри себя. Он столько лет мечтал поговорить с матерью, признаться в том, что ему жаль, что всё так случилось, и он любит её, но не хочет потерять с ней связь. Сейчас же он прямо в лицо сказал ей, что ненавидит её и её мёртвую дочь. Какой же мерзостный поступок. Пальцы на руках чуть подрагивали, а внутри холодный ужас прожигал дыру от вновь возникшего на лице женщины пустого выражения. Вот только Скарамучча даже не успел толком понять, что делать дальше. Уже через мгновение он увидел замах руки, а затем схватился за лицо. Мать дала ему пощёчину. Он шокировано замер, смотря перед собой. — Позорище, убирайся отсюда, кому сказала! Не хочу тебя больше видеть! После этого дверь с силой захлопнулась, и наступила тишина. Ещё чуть-чуть, и от удара отпали бы петли. Скарамучча застыл, оставшись стоять один посреди комнаты. Его как будто окатило ледяной водой. За столько лет, что они прожили вместе, это был первый раз, когда мать ударила его. Внезапно у него спёрло дыхание. Схватившись за грудь, Скарамучча испугался, что снова дал знать о себе не до конца заживший перелом. Ритм пульса нарастал вместе с чувством приближающейся смерти. Он сел на кровать и затих, прислушавшись к сердцебиению. Тело колотило от жутчайшего страха. В таком состоянии ему пришлось пробыть ещё несколько минут, после чего оно отступило так же резко, как и появилось. В руках ощущался тремор, а внутри омерзение. Он понимал, что переступил черту, но его собственные чувства были задеты не меньше. Да и сможет ли она простить его после таких слов? Скарамучча в какой-то момент хотел вновь заплакать, но слёзы почему-то отказывались течь. Видимо, лимит на страдания был исчерпан, как позже выяснится, уже навсегда. Выход у него оставался лишь один. Взгляд упал на рюкзак. «Хорошо, сделаю, как ты хочешь». Закинув в него несколько смятых футболок и штанов, Скарамучча застегнул молнию, а потом осторожно вышел в коридор. Теперь он больше не мог продолжать оставаться здесь. Напоследок обернувшись, он оглядел лежавшие на полу рваные куски игрушки, которая недавно от его же действий обратилась в ничто. Не поняв, что именно им двигало, он подобрал их и положил за пазуху, стараясь сильнее не порвать. Возможно, сыграло роль чувство вины или совесть, вышедшая из дрёмы. Скарамучча так и не смог ответить на этот вопрос. Пока мать заперлась в спальне, он быстро накинул на себя верхнюю одежду, схватил рюкзак с вещами и, тихо вышмыгнув за пределы квартиры, покинул родительский дом без какой-либо надежды вернуться обратно.