Чёрный кот и бутылка виски

— Для чего ты пришла? — вместо приветствия холодно процедил Скарамучча, крепко сжимая вспотевшей ладонью металлическую ручку двери. Перед ним стояла высокая женщина со сливовыми волосами, заплетёнными в толстую косу, которая доходила длиной до бёдер. Лицо обрамляло несколько аккуратно уложенных прядок, а его выражение делали выразительным острые линии бровей и чётко очерченные скулы. Образ практически полностью повторял тот, что закрепился в памяти. Только от времени на лбу и около губ появилось несколько небольших морщин. Она внимательно смотрела на него пару секунд, а потом ответила: — Решила зайти в гости к своему сыну. Может, чашечкой чая угостишь? От её голоса по телу пробежали мурашки. Звучание было спокойным, без ноток упрёка или агрессии, но от этого становилось ещё более дискомфортно. Скарамучча был убеждён в том, что это лишь простая манипуляция, чтобы расположить к себе. Несмотря на внутренние конфликты и противоречия, он точно сейчас не собирался налаживать отношения с матерью, которая предпочла забыть о нём, когда он больше всего в ней нуждался. — Я уже говорил, что не хочу общаться. И гостей я сегодня не принимаю. Перебарывая внутренний страх, Скарамучча попытался закрыть дверь, но женщина поставила ногу между ней и обвязочной рамкой. Кажется, в этот момент он впервые увидел на её лице проблеск неизвестных ему эмоций. — Я не займу у тебя много времени. Можешь не волноваться. Пришлось отступить. — О таких визитах надо предупреждать заранее, — буркнул он неизвестно зачем. Эи перевела на него взгляд: — Я тебя предупреждала неделю назад. Сегодня не смогла дозвониться, к сожалению, — она сказала это с лёгкостью, но Скарамучча понимал, что это именно укол в его сторону. «Если бы смогла, я уже улетел бы в космос». Тогда диалог по телефону воспринялся несерьёзно, как и все её более ранние попытки прийти лично. Удивительно, как она решилась к нему явиться после того, как он ясно дал понять, что видеть её не желает. Как только Эи разулась и зашла в квартиру, Скарамуччу поглотило ощущение, словно он впустил на свою территорию дикого зверя. Стало жутко и неуютно. Она с любопытством озиралась по сторонам, словно оценивая насколько это место вообще приемлимо для жизни, и искала косяки, в которые можно будет потом осуждающе ткнуть. Чтобы это не продолжалось чересчур долго, Скарамучча сразу провёл её на кухню. Женщина молча села за стол и продолжила с интересом изучать обстановку. Когда он снова осмелился заглянуть ей в лицо, то заметил, как тусклый взгляд задержался на кошачьих мисках, стоявших в углу перед холодильником. Не успела она озвучить своего вопроса, как из коридора к ним вышел и сам пушистый поедатель сухого корма. Эи всё же спросила: — А это... твоя кошка? — Кот, — поправил Скарамучча. — Нет, не мой, я его украл. Последнюю часть фразы он произнёс с особой интонацией, не похожей на обычный сарказм. Она как бы с укоризной говорила: «Я же именно такой человек в твоих глазах, правда?» К его удивлению, Эи никак не отреагировала. Она подождала, пока Сволочь подойдёт к ней поближе, и дала ему потереться о свою руку. — Хороший, — только произнесла женщина мягким голосом и почесала кота за ушком. Скарамучча всего перекорёжило от этого зрелища. «Ты же терпеть не можешь животных». В детстве, когда он пытался притащить с улицы брошенных кем-то щенков и котят, она всегда говорила, что кроме блох и беспорядка звери ничего в дом не несут. А теперь вдруг так доброжелательно отнеслась к его коту! Что-то тут не клеилось. Он напрягся ещё больше. Чего же она добивается? Хочет обвинить его в проблемах, которые ей доставили учителя с их бесконечными вопросами о его проступках? Припомнить старые слова? Попросить не сидеть на шее у Яэ Мико, а устроиться наконец на работу? Свалить в другой город? Испариться навсегда из её поля зрения, как мозолящий глаза элемент? Зачем вообще она решила приехать? — Мико рассказывала, что ты перешёл на третий курс. Как прошла зимняя сессия? Скарамучча начал закипать от гнева. «Какое тебе вообще дело до моей учёбы?!» — Нормально, — сухо ответил он и отошёл к своему хранилищу бесхозных чайных пакетиков. Травяной чай он разбазаривать не собирался. — Тебе какой? Эи вздохнула. — Чёрный некрепкий, пожалуйста. Скарамучча хмыкнул и поставил чайник. Спустя минуту напряжённой тишины она снова заговорила: — А сам университет? Тебе нравится там учиться? «Какую же новость ты собралась сообщить, раз так издалека заходишь? Кто-то опять умер?» — Терпимо. Мне больше нечего тебе рассказать. После этого Эи затихла. Гудящую немоту развеивал только более громкий писк электрического чайника, усердно кипятящего воду. Скарамучча в третий раз посмотрел страху в глаза и вдруг задумался: «Может, она и правда изменилась?» В данный момент в её голосе не чувствовалось былой опасности и резкости, только неуверенность. На секунду его даже уколол стыд от воспоминаний о своём поведении, но он быстро его согнал, не желая снова всё прокручивать в памяти. Эта сцена и так вертелась в голове слишком часто. Когда прибор выключился, Скарамучча налил воду в чашку и киданул туда одну из заварок. — Сахар? — не оборачиваясь, спросил он. — Нет, спасибо, у меня есть сладкое к чаю. После сказанного женщина достала из сумки привезённые с собой гостинцы. Ими были батончики-суфле и фруктовые леденцы в радужных фантиках. От их вида Скарамучча поморщился. — Присядь тоже, — она указала рукой на стул напротив. Но он остался стоять на месте, молчаливо скрестив руки на груди, а, когда заговорил, голос наполнился ещё большим нетерпением: — Что ты от меня хочешь? — Просто поговорить. — Разговаривать нам не о чем. Я уже сказал тебе всё, что хотел, по телефону. Скарамучча желал дождаться момента, когда она допьёт чай, чтобы выпроводить её из квартиры, потому что с каждой минутой, проведённой наедине, внутри всё быстрее накапливалось чувство иррационального страха. Он знал, что, если ещё немного подождёт, то его организм точно доведёт это чувство до апогея, где оно начнёт затыкать его дыхательные пути, лишая кислорода и мысленно приближая к смерти. Однако женщина не была намерена уходить так рано, а вскоре и вовсе произнесла фразу, заставившую оцепенеть: — Ты даже мамой меня больше не зовёшь. Я настолько ненавистна тебе? Она заметила. Скарамучча отвернулся и закусил губу. «Мама» — сколько в этом слове было теплоты и нежности. Но от сидящей напротив женщины он давно не получал подобных чувств. Вся её нынешняя забота выступала лишь прикрытием для того, чтобы доказать окружению, что она отличная мать. Чтобы сестра снова начала с ней общаться, а Яэ Мико перестала трепать ей мозги по поводу своих затрат на чужого непутёвого отпрыска. Скарамучча прекрасно понимал, что она помогала ему оплачивать квартиру совсем не из сочувствия или доброты душевной. Просто в противном случае Эи загрызёт гнев из-за того, что сын по неизвестной, блять, причине отказывается признавать её персону! А Яэ Мико, конечно же, этого допустить не хочет. Родное тепло покинуло его раз и навсегда с момента побега из дома. Теперь он не желал больше называть её «мамой». Это была не ненависть, но очень схожее с ней чувство. На вопрос он так и не ответил. Как ни странно, заместо бурной реакции Эи лишь в очередной раз тяжело вздохнула и взяла из кучки одну из конфет. Затем она развернула фантик и закинула леденец в рот, запив его горячим чаем. Ей всегда нравилось сладкое. Когда он был маленьким, у них даже существовала небольшая традиция — есть мороженое по воскресеньям. Скарамучча прыгал от радости каждый раз, когда наступал этот день. Плохое настроение от «двоек» в школе скрашивалось выходным, превращавшим обычное утро в праздник. В груди болезненно закололо от этого воспоминания. Теперь он ненавидел все продукты, где хоть немного ощущался сахар. Сделав пару глотков, она поставила чашку на стол и достала из сумки второй свёрток, где уже лежали шоколадные батончики. Раньше она давала ему такие на учёбу, когда он ещё обучался в обычной школе, а не в интернате с посуточным проживанием. — Вот, — Эи протянула ему несколько шоколадок, — я и тебе принесла. На самом деле, он больше не испытывал злости по поводу её равнодушия в тот момент, когда он получил перелом. Ему было обидно скорее от того, что, будучи уже в курсе ситуации, мать предпочла его не видеть. Снова спряталась от проблем где-то в тишине затхлой квартиры вместо того, чтобы хоть раз прийти в больницу к сыну и поддержать. А судя по тому, что по приходе домой Скарамучча обнаружил у себя на кровати злополучную игрушку, он был уверен, что даже в такой ситуации она думала не о нём. И эта мысль породила в нём чувство собственной неполноценности. Отодвинув от себя протянутую матерью шоколадку, он нахмурился и ядовито выплюнул: — Я ненавижу конфеты. Меня от них тошнит. В этот раз женщина, казалось, была искренне удивлена. — Почему? Я всегда думала... Хах, и правда. Мать не знала о нём совершенно ничего. Ни его хобби, ни его увлечения, ни его предпочтения в еде. С того дня, как она закрылась от мира в своём коконе, она вообще перестала следить за его жизнью. Скарамучча тогда был настолько подавлен, что сам согласился перевестись в интернат, когда на фоне похорон и последующих услуг безграмотных психологов у них начались проблемы с финансами. Ему больше не хотелось находиться подолгу в доме, где в воздухе почти осязаемыми стали тоска и ледяное безразличие. В этот раз он считал, что сможет сдержать себя и свои эмоции, но, к сожалению, просчитался. Хотя, если подумать, то по-другому и быть не могло, ведь за пять лет старательного побега от реальности обида начала просачиваться сквозь кожу, заставляя мысли накапливаться без возможности выразиться в формате слов. Теперь же слова появились. — Вот в этом и проблема, — Скарамучча говорил голосом более низким, почти хриплым. — Ты постоянно додумывала за меня! Я перестал есть сладости ещё, когда перешёл в среднюю школу, но ты даже не знала об этом! — закончив фразу, он скрыл истинные чувства за горькой усмешкой, — Хотя да, куда же тебе знать, ты ведь... — Дзуши! — впервые за сегодня он услышал то, что скрывалось за притворно ласковым тоном: гнев и осуждение. Это тоже побудило усмехнуться. — Ну и ради чего ты кричишь? Полы драить в качестве наказания ты меня уже не заставишь, — Скарамучча ощущал, как эмоции изнутри начинали его душить. — Мне не нужны эти идиотские подачки. Я вырос. Это выглядит глупо и сейчас уже ничего не изменит. — Я не знала, что ты вырастешь таким хамом, — не выдержав, с обидой произнесла Эи, сжав в руках керамическую чашку. Яркий цветочный орнамент на ней напоминал поминальный букет, некогда ярким факелом разгорающийся в его комнате и ворующий из груди заветный кислород. Да, это был тот самый тон. Нервная ниточка оборвалась. Скарамучча громко рассмеялся: — Ха-ха-ха! Да, я не удивлён. Моего характера ты тоже никогда не знала. Ну вот, смотри: твой сын хам, вор и раздолбай без собственной работы и денег, нравится такая картина? — он попытался утихомирить участившееся дыхание, но не смог: слова вместе с воздухом безостановочно лились изо рта наружу. — Конечно, я никогда не мог стать достойным человеком в твоих глазах, ты ведь мечтала именно о дочери! Она не успела родиться, а ты уже нарисовала в голове её невинный образ и уверовала в него, — теперь же посреди тела зияла сквозная дыра. — Думала о ней, даже когда сын корчился от боли на больничной койке! Подумаешь, что тут такого?! Он ведь просто ненужный мусор, который перед глазами маячит и создаёт проблемы! — Я никогда так не считала! Скарамучча глубоко в душе понимал, что перегибает палку, но не сумел себя остановить. Он выпрямился и крикнул во весь голос: — Тогда почему ты бросила меня?! Эи резко замолчала. Фиолетовая радужка потускнела, а рот застыл, оставшись приоткрытым. Вероятно, у неё больше не нашлось ответных слов. Скарамучча сбавил пыл, сообразив, что в самом деле перегнул. Узелок забытой тревоги сдавил шею тугой верёвкой, готовой затянуться в любой момент. — Я... Но тут Эи вдруг выдохнула и вновь заговорила спокойно, сбавив тон: — Да, это полностью моя вина, что ты оказался в больнице, а после сбежал из дома, — её некогда сердитый голос в этот раз выражал сожаление. — Я не находилась с тобой рядом, когда должна была, поэтому ты имеешь полное право меня ненавидеть. Но я всё равно остаюсь твоей матерью, даже если ты отказываешься это признавать. Я любила тебя и буду любить. И я готова быть рядом, если ты когда-нибудь позволишь мне это. Прости меня, — после этих слов сердце защемило. Женщина опечаленно глянула на него и убрала сладости обратно в сумку, — больше не буду тебя тревожить. Живи своей жизнью, ты и правда уже взрослый. Скарамучча настолько обомлел, что не смог издать ни звука. Прости меня... Она действительно сказала это. Его горделивая и упрямая мать извинилась перед ним! Он так долго ждал, что она произнесёт эти два дурацких слова и наконец заберёт его обратно домой. Надеялся вернуться в прежнее тепло и перестать чувствовать лютый мороз под кожей, выжигающий внутренности всё сильнее с каждым днём. Снова хоть минуту полежать в утешительных объятьях, вдыхая отвратительно едкий запах цветочного парфюма. Но теперь... Время было безвозвратно утеряно. Этого уже не вернуть. Эи поправила косу и поднялась с места. Перед самым выходом из квартиры она тихо добавила: — Просто помни, для меня ты всегда будешь самым дорогим и единственным ребёнком, что бы ни произошло. Затем дверь закрылась. Утраченное тепло постепенно удалялось, исчезая в пустоте мрачного подъезда.

✦ ● ✦

— Дзуши, хватит уже! Слезай! Мама приехала поговорить с тобой! — Не хочу, скажите ей, что меня сбила машина! Тем октябрьским утром он сидел на крыше невысокого гаража и бездумно пялился вдаль. Ветер так приятно обдувал кожу, что Скарамучча специально подставлялся ему лицом. Освежающая прохлада сглаживала острые пики, тяжёлыми сталагмитами торчавшие из заживших ссадин. Прошло уже пару недель. Мать приезжала за ним практически каждый день, но он всегда отказывался с ней разговаривать. Ему не хотелось домой. Там страшно, одиноко и пахнет нестиранными вещами. У тёти Макото было намного лучше. Несмотря на то, что Скарамучча всё ещё являлся подростком, он больше не творил чего-то криминального, поэтому насильно тащить его обратно никто не собирался. Ему удалось услышать только про один эпизод, когда мать собралась позвонить в полицию, но почему-то передумала. Возможно, тётя Макото уговорила её этого не делать. — Прекрати упрямиться! Ты что, собрался всю жизнь здесь жить? У тебя уже есть дом, тебе нужно туда вернуться! — Нет у меня дома! Не трогайте меня! Я съеду, как только заработаю денег, но обратно не вернусь! Тётя со вздохом потёрла пальцами напряжённый лоб. — Ладно, я тебя не трогаю, ты уже большой мальчик, должен сам решать. Но я считаю, что вам всё же стоит нормально объясниться перед друг другом. — Я и без этого себя прекрасно чувствую. — Это тоже неправильно. Вы оба погорячились. Я, конечно, всей ситуации не знаю, но думаю, что ты слишком жесток с матерью. «Знала бы ты, тётя, как она была жестока со мной!» В Скарамучче заиграло подростковое упрямство. На самом деле он не хотел возвращаться не только из-за собственной твердолобости. Дома ему просто было невыносимо жить. Когда мать в который раз настигал депрессивный эпизод, она находилась в своей комнате целыми днями, забывая мыться, есть и платить за электричество. Часто именно по этой причине в квартире не горел свет. На контрасте обычное жильё, где с первого щелчка включалась настольная лампа, открывающая возможность для погружения в увлекательные миры на белых страницах, становилась раем на земле. Та унылая конура, которая звалась его домом, даже близко с этим не стояла. — Ну, пожалуйста! Всего один раз, — Макото чуть ли не умоляла его. — Просто выйди и хотя бы «привет» ей скажи. Дзуши, ну почему ты такой упрямый? Кажется, в душе пробудился отголосок совести. Если подумать, может быть, он и правда погорячился? Ведь он тоже наговорил матери много плохого перед уходом. — Ладно, — одним махом Скарамучча перескочил через крышу и оказался на земле. Тётя шокировано уставилась на него, явно ожидая, что племянник упадёт, но ловкости ему вполне хватало для подобных трюков. — Ох, у меня голова с тобой скоро разболится. Не прыгай так больше, у тебя перелом только зажил. — Хорошо, больше не буду. Потом она провела его обратно в дом. Уже с порога Скарамучча увидел на гостином кресле ссутулившуюся фигуру, внешне точную копию его тёти. Удивительно, как близнецы всё-таки могли быть настолько похожими в жизни. Сидя спиной к входной двери, она поначалу не видела его. Макото мягко окликнула женщину: — Эи! Он... Как только та развернулась, она сразу же подскочила на месте. Лицо застыло в изумлении. Увидев сына воочию спустя столько времени, она хотела подойти к нему, но Скарамучча боязливо попятился и скрестил руки на груди. — Что тебе нужно? — холодно сказал он. — Пойдём домой, — от её приказного тона сводило челюсть. Тётя очевидно ошиблась в своём суждении. Выставлять напоказ слабость было слишком страшно, поэтому Скарамучча ещё больше выпятил злость, не давая к себе приблизиться. — Не хочу. Мне тут нравится. Макото с болью в глазах посмотрела на него: — Дзуши... — Там сейчас чисто и светло. Ты можешь вернуться. Она говорила с такой интонацией, словно для неё возвращение сына являлось простой формальностью. И даже ни разу не извинилась! — Нет! Не хочу, чтобы ты больше тратила на меня нервы, — ядовито выплюнул Скарамучча, чувствуя, как душа разрывается от обиды. — Пока тётя Макото не против, я побуду тут, а потом начну жить один. — Ты должен понимать, что не сможешь жить один, — не смотря на протест, она подошла поближе и попыталась взять его за руку, — Ты мой сын, ты должен жить дома! Он с гневом отбросил её ладонь. Нервы сдали. Последовал крик: — Ничего я тебе не должен! Я не собираюсь жить с тобой! Уходи! — Дзуши! Прекрати! — также повысила голос тётя. Но он её не слышал. Он никого больше не слышал. Солёные ручейки уже вовсю застилали глаза. — Уходи! Уходи! Уходи! Я не буду жить с тобой! Никогда! Я тебя ненавижу! Эи замерла, оставшись стоять на месте. Он не помнил то, как она ушла. Помнил только едва различимую печаль, отразившуюся на мгновение в поблекшем сиянии аметистов. На нос опустилась холодная снежинка. Мираж оборвался резким чихом: — Апхчи! Скарамучча вытер шершавым рукавом лицо и посмотрел наверх. По полуденному небу неторопливо ползли мохнатые клочки облаков, местами растекаясь в густую молочную дымку. Пушинки снега осыпались с них и кружили в воздухе под мелодию январской вьюги и гудящих на далёкой парковке автомобилей. Прохлада медленно убаюкивала душевную боль. Когда ноги устали стоять ровно, левый ботинок спихнул крупную горсть снега прямо вниз, заставив его ещё несколько секунд лететь прежде, чем приземлиться на асфальт и разлететься в крошку. Затем Скарамучча присел на расчищенное место, обратившись лицом в бездну. Сжав ладонь, он глубже вдохнул запах зимы и ощутил, как на душе вправду становилось легче. В школьные годы, подражая старшим ребятам в интернате, он часто прятался от зудящих надзирателей на крышах гаражей и малоэтажных зданий. Поскольку воспитанников на их попечительстве было слишком много, подростки часто творили беспредел и оставались безнаказанными. И он находился среди них. Уйдя в мысли, Скарамучча нахмурился и почесал точку на лбу, скрытую под густой чёлкой. Именно после ухода из дома он начал её отращивать. Маленький шрам над бровью был практически незаметен, но неприятное чувство при наблюдении своего отражения в зеркале накатывало даже спустя долгое время после избиения. Проще оказалось обмануть свой разум и закрыть мозолящее глаза место лишней прядью волос. К сожалению, с остальным своим телом сделать также он уже не мог. Сидеть в десятках метров от земли и болтать ногами, стуча по бетону, оказалось не так страшно, как стоять на краю в принятии решения. С последнего раза он больше не предпринимал попыток закончить начатое, только приходил сюда иногда, чтобы вдохнуть свежего воздуха и успокоить нервы. Такой способ иногда работал даже лучше, чем тушение о себя сигарет. Лёгким, запыленным кислородом городской среды, было приятно ощущать свежесть. Сегодня она оказалась холодно-обжигающей и слегка меланхоличной. — Стой! Внезапно сзади раздался оглушающий крик. Не успев обернуться, Скарамучча почувствовал, как со спины его обхватили чьи-то руки и с силой оттащили с края ограждения. Уже через мгновение он приземлился в рыхлый снег на чьё-то тело. «Что за..!» Перед глазами мир перевернулся на 90°. Полулёжа на снегу, Скарамучча пытался вырваться из хватки незнакомца, но только зря барахтался. Тот слишком крепко его удерживал. Даже повернуть голову не получалось. — Кто ты?! Что ты нахуй творишь?! Но вместо ответа он ощутил дрожь. Дрожь тела, что так плотно к нему прижималось, будто нашло в вечной мерзлоте единственный разведённый костёр. Опустив взгляд на замок из пальцев, замкнувшийся на его талии, Скарамучча ошарашенно застыл. Костяшки побледнели от напряжения, всё ещё крепко сжимая мокрую от снега куртку. — Почему ты здесь..? Ответа также не последовало. — Кадзуха..? Прошло несколько секунд до того, как чужой голос зазвучал узнаваемо. Он произнёс: — Зачем... ты это делаешь? — лишь его интонация казалась незнакомой. В ней главенствовала печаль и непонимание. Скарамучча ещё сильнее удивился. Не успел он открыть рот, как вопрос повторился, наполнившись отчаянием: — Просто скажи зачем?! — Да не понимаю я, о чём ты говоришь! Отпусти уже! Дышать правда тяжело... Наконец он вырвался из ослабившегося захвата и впервые развернулся, чтобы посмотреть на лицо друга. Оно было бледным настолько, что напоминало кожу трупа, а в коралловых глазах читался неподдельный ужас. Цвет белков почти сравнялся с радужкой, в уголках скопилась влага. Кадзуха опустил взгляд. Скарамучча выдохнул и слегка приблизился. Он никак не мог принять факт того, что перед ним сидел именно тот человек, который вечно одаривал окружающих своей фирменной улыбкой по поводу и без. Тот, кто почти никогда не грустил, сейчас сидел напротив на холодном снегу, пряча под длинной чёлкой красные глаза и дрожащие губы. — Что с тобой? В голове вновь пронёсся жуткий крик, после которого он обнаружил себя перевёрнутым в хвате сильных рук. От очевидного предположения болезненно сжалось сердце. — Ты подумал, что я хочу спрыгнуть? Кадзуха молча сжал в ладонях край мокрого пальто. Даже без слов Скарамучча понял, что оказался прав. — Да ты точно сдурел! Как ты вообще решил, что мне подобное может в голову взбрести?! — он громко возмутился, а после положил ладони другу на плечи и произнёс уже мягко. — Эй, я тут, слышишь меня? — Ох... — Кадзуха кивнул, но выглядел при этом максимально потерянным. Скарамучча вздохнул и спокойно продолжил: — Я не собираюсь ничего с собой делать. Я пришёл сюда просто, чтобы отдохнуть подальше от людей, понимаешь? Невозможно было понять, что сейчас творилось у Кадзухи в голове, но после объяснений он действительно стал выглядеть более похожим на себя обычного: дрожь исчезла, а кожа на лице вновь начала обретать малиновый оттенок. — Это правда, прости... Я сам надумал всякого и довёл себя, — виновато пробормотал он. — А ну хватит! — Скарамучча с шутливой строгостью его осадил и аккуратно смахнул снег с растрепавшейся шевелюры. — Если снова подобное скажешь, я тебя самого вниз скину! А потом отодвинулся и посмеялся, будто ничего не произошло. — Ты такой болван, честно. «Но этим ты мне и нравишься». Затем он перебрался обратно к ограждению и сел на край. Встревоженный Кадзуха чуть не упал в снег, попытавшись быстро подняться, но успокоился, увидев, что вместо необдуманных действий, Скарамучча просто постучал по холодному бетону, приглашая его сесть рядом. — Посмотри лучше на небо. Отсюда очень красивый вид. Кадзуха послушно выполнил просьбу, но ноги свешивать не стал, лишь расположился полубоком и начал ловить лицом ворох лёгких снежинок, наблюдая за небесной дымкой с противоположной стороны. В завораживающей тишине пролетело несколько минут. — Как прошла встреча с родственниками? — Скарамучча решил нарушить её первым. — Неплохо, дедушка чувствует себя уже намного лучше. — Это хорошо. — Так, значит... ты просто захотел отдохнуть в одиночестве? Почему именно на крыше? — Ну... — он не хотел говорить Кадзухе правду о матери, чтобы сильнее его не тревожить, — по-моему, сложно найти лучшее место, где днём будет абсолютно безлюдно. А тут и машины почти не шумят, и воздух чистый. Кадзуха полной грудью вдохнул окружавший их мороз и согласился: — И правда... чистый. — А ты? Как ты понял, что я нахожусь здесь? — Ты трубку не брал, я волновался, а когда пришёл, увидел человека на крыше. По цвету куртки догадался, что это ты. Скарамучча чувствовал фальшь в ответе. Его пуховик был тусклым и не особо примечательным, чтобы издалека его можно было узнать. Но он решил не высказывать своих сомнений. — Ясно. Оставался вопрос: «Почему Кадзуха вообще мог решить, что он собирался сделать что-то плохое?» Возможно, тут сработала интуиция, или друг на самом деле знал больше, чем планировал говорить. Скарамучча очень хотел верить, что Чайльд ему не соврал, и он сам случайно не сделал свою любовь свидетелем подобного инцидента двухгодичной давности. Забавно, но тогда именно лицо Кадзухи он видел перед собой, думая о причинах, которые могли бы заставить его передумать. Отступив, он посчитал своё решение слабостью, но сейчас был искреннее рад, что не сделал тот судьбоносный шаг. Мысли об этом пробудили внутри мягкую нежность. Скарамучча поднял голову и внимательно оглядел лицо напротив. Мягкие черты украшали завитки на пепельных прядках, которые раскачивались умиротворённо, иногда задевая кончик носа, из-за чего тот очень мило морщился. А окрашенный в красный пучок болтался на ветру особенно резво, подчёркивая выражение спокойствия на лице, что ещё недавно замирало в потрясении. Скарамучча всю жизнь думал, что, если умрёт, это ничего не изменит. Память о нём просто бесследно испарится, как и он сам. Но теперь его мнение изменилось. Ведь рядом находился человек, готовый со всех ног броситься на помощь, чтобы уберечь от смертельной опасности, пускай и мнимой. Тук. Тук. Тук. Тук. Знакомое чувство, которое раньше пугало, заставило улыбнуться. Скарамучча вспомнил свой пьяный бред, в ходе которого так сильно желал сделать другу простой комплимент, но не осмелился. Однако сейчас он подумал, что должен попробовать снова. Ведь это не будет ошибочным решением, верно? — Знаешь, а ты красивый. В коралловом взгляде промелькнуло смятение. — Что ты... Но ответу не суждено было прозвучать. Скарамучча резким движением схватил ворот бежевого пальто и притянул к себе, опустив лицо Кадзухи на уровень своих глаз. Оно выражало лёгкое недоумение и каплю чего-то, что невозможно было распознать. Отпустив любые мысли, он зажмурился и прижался к нему, накрыв алые лепестки губ своими. Тук. Тук. Тук. Мягкая кожа высохла на морозе, превратившись в шершавую преграду на пути к полному лишению рассудка. Хотелось проявить напористость, чтобы преодолеть её, а потом слиться с горячим прерывистым дыханием. Утонуть и раствориться в этих ощущениях, навсегда позабыв об ужасах и душевной боли. Левая рука переместилась на затылок, а правая придерживала Кадзуху за плечо, не давая отстраниться. Скарамучча был в отчаянии, ему было так страшно, но в то же время он так сильно вожделел этого целых два года, поэтому просто оставил попытки противиться необузданным эмоциям. Целых два года тесного общения с другом, которого он тайно превозносил. Того, с кем мечтал всегда быть рядом. Насытившись теплом от грубого прикосновения, он наконец отпустил голову Кадзухи и отпрянул. Поцелуй вышел неумелым, резким и смазанным, но выражал всё то, что не имело воплощения в вербалике. Он всегда боялся, что если поступит так, то будет брошен, и при этом продолжал ходить по тонкой грани, пребывая в шаге от края пропасти. Теперь из пучины не было обратного пути. Несмотря на это, Скарамучча наивно верил, что Кадзуха поймёт. Ведь часто случается такое, что реальность оказывается менее страшной, чем человек её рисует. По этой же причине он сам всё ещё живой сидел на крыше, прислушиваясь к кровяному моторчику, неистово требещащему за прочным забором из рёбер. Чуть подуспокоив пульс, он медленно открыл глаза. Волшебный мираж растворился и улетел вдаль, подобранный кучкой парящих снежинок. Скарамучча невольно покачнулся на месте, увидев в террактовом взгляде напротив настоящий страх. Ещё более яркий и отчётливый, чем был изначально. «Чёрт!» Придя в себя, он отполз назад на ограждении, чуть не свалившись с крыши, а потом перемахнул на безопасную площадку, ведущую к выходу. Кадзуха молчал. Нет, не просто молчал, а был в таком шоке, что не мог произнести ни слова! «Блять, я придурок! Зачем я это сделал?!» — Прошу, забудь об этом! — бросил Скарамучча напоследок, сжимая ладонь в кулак. И убежал. Трусливо свалил, кинув единственного друга просто потому, что из-за стыда и страха теперь не мог даже смотреть ему в глаза. Сегодняшний выбор был сделан, и он оказался ошибочным.