С культурными реликвиями шутки плохи

Дух не рассеялся, так сам себе погибели ищет!

      Ци Чэнь бессильно наблюдал, как в изначально свирепых лицах толпы призраков возник внезапно страх. Словно лишившиеся гнезда осы, они с криками бросились врассыпную, пытаясь скрыться сквозь стены, не оставив по себе ни следа.       Но, очевидно, в скорости им было не превзойти блеск клинков.       Несколько десятков узких и длинных холодных лучей разорвали в помещении глубокую ночь, переплетённую с ци злых духов, и один за другим прямиком пронзили межбровья блуждающих призраков.       Мгновение Ци Чэнь ощущал лишь, как рябит в глазах, даже держать открытыми их было невозможно от того, как слепила смена света и тени. Он услышал, как вскрикнула та старушка, а следом пиала в её руках с грохотом упала на пол, по одному лишь звуку уже было ясно, что она точно разбилась на осколки.       Среди хаоса он увидел только, как промелькнул перед глазами, точно метеор, тёмно-золотой блеск клинка, поднявший у лба порыв ветра, и со стуком вонзился менее чем в полуметре от его головы, издавая гул.       Звук того, как длинный дао вошёл в землю, походил на заключительное слово — он решительно покончил с неистовствующей сегодня толпой гуев в этой комнате, не затягивая ни на полкапли.       После того как сморгнул послеобраз дао, первым, что Ци Чэнь увидел, оказалась прядка собственных срезанных у лба волос.       Клочок иссиня-чёрного проскользил невесомо по кончику его носа и, не имея больше причин жить, опустился на пол. Сквозь обращённую в сито дверь полилось дуновение ветра и со свистом развеяло его, не оставив ни волоска.       Ци Чэнь молчал.       Однако по сравнению с ним, потерявшим всего несколько волос, другие нечеловеческие существа в комнате, впрочем, пострадали куда сильнее.       Рядом с разбившейся на мелкие осколки пиалой та злобная старушка лежала ничком на земле, руки, что прежде насильно вливали Ци Чэню зелье из пиалы, теперь были пригвождены к полу двумя кинжалами — острые лезвия насквозь пронзали тыльные стороны рук, большая часть была погружена в землю, остальная — переливалась мрачным морозным блеском.       Ци Чэнь услышал, что она к тому же втягивает холодный воздух, беспрерывно шипя; лишь внимательно присмотревшись, он заметил, что в местах, рассечённых лезвиями, кожа как будто опалялась, понемногу чернея, — даже источала лёгкий запах гари.       Что же до остальных диких призраков, что смотрели на Ци Чэня как колонок на курицу…       Каждый с кинжалом между бровей, прибитые к стенам, сейчас они звучно развевались, что флаги на открытии Генеральной ассамблеи ООН.       Ци Чэнь, не в состоянии пошевелить ни руками, ни ногами, с трудом поворачивал голову, наслаждаясь видом, — и, к несчастью, со щелчком свернул себе шею.       С угла, в котором застыл, неспособный двинуться, он был как раз обращён лицом к тому дао менее чем в полуметре от его головы.       В отличие от всаженных по всей комнате кинжалов, этот дао был гораздо длиннее и гораздо изящнее.       Дао был узким и тончайшим, единственное лезвие слегка изгибалось, обратная сторона же была иссечена в ряд звериных зубов — свирепо, но не лишено красоты; от острия и до гарды литейная работа была безупречна, единственный досадный момент — рукоять оказалась неполной, без навершия.       Когда Ци Чэнь увидел этот спасительный дао, его челюсть, что упорно оставалась недвижимой весь вечер, наконец со щелчком отвалилась.       Разве это, мать его, не дражайший Лунъя заведующего Дуна?! Почему он возник здесь в такой безудержной крутой манере?!       Ци Чэнь в конце концов начал ощущать, что вонзившийся в пол дао, кажется, не завершил нелепую ночь — он явно собирался вывести всё на ещё более вздорный уровень.       Лунъя был брошен снаружи… Неужели пришедший спасти его — заведующий Дун?!       Повернуть шею было невозможно, оставалось лишь смотреть в сторону дао и, затаив дыхание, прислушиваться к звукам снаружи, ожидая, когда заведующий Дун откроет дверь и войдёт.       Однако уже в следующую секунду он обнаружил, что воображённый им вздор был всё ещё слишком наивен…       Потому что он не дождался, чтобы за дверью раздались хорошо знакомые шаги упитанного мужчины средних лет, зато увидел, как Лунъя у него перед глазами внезапно весь засиял золотом и беспорядочно переплетающиеся свет и тени охватили дао целиком.       Ци Чэнь почувствовал только, как участок пола, где он лежал, неожиданно вздрогнул — вбитый в землю дао точно выдернули, он непрерывно удлинялся… Прямиком превзошёл свою изначальную длину в один чи и шесть цуней, и трансформация, похоже, ничуть не собиралась прекращаться.       Окружающий клинок золотой свет становился всё ярче и обильнее, слепил до того, что было уже не рассмотреть самого окутанного им клинка.       Ци Чэнь наблюдал ошеломлённо, как золотое сияние вырастало всё выше и выше, выше и выше… буквально приближаясь прямиком к двум метрам!       Как, мать его, ни посмотри, а это не та длина, что полагается иметь обычному дао!!!       И действительно, облако золотого света не приняло больше форму дао, а обрело человеческие очертания, к тому же оно постепенно бледнело и в конечном счёте исчезло совершенно…       После того как золотое сияние угасло полностью, от изначального Лунъя, всаженного в пол, больше не осталось ни следа — вставшим там вместо него оказался высокий крепкий мужчина.       Ци Чэнь. Потерял. Дар. Речи.       Глядя на этого мужчину, он раскрыл рот, и раскрыл снова, и раскрыл ещё раз — и так и не сумел вымолвить ни слова.       — Йо… — мужчина смотрел на него со своей командной высоты, и в тоне, точно как и раньше, звучали интонации, так и требующие поколотить его: — Это у тебя зевнуть не получается или чихнуть?       Поддетый так, Ци Чэнь нашёл наконец собственный голос и произнёс изумлённо:       — Начальник группы Лун?! Как, как ты здесь оказался?!       Лун Я цокнул языком, хмуря брови, всё лицо его выражало отвращение:       — Вот тупица… Ты не видел только что, как я появился?!       Ци Чэнь был словно во сне:       — …Видел, просто уточняю.       Лун Я усмехнулся холодно:       — Сейчас такой растерянный вид. Разве ты не был совершенно спокоен два дня назад, когда поприветствовал моё тело напильником с паяльником?       Ци Чэнь:       — …Потому что я не видел грандиозного обращения в живого человека.       — Ну, теперь ты увидел грандиозное обращение в живого человека, так что закончил тупить? Не мог бы ты взять на себя труд пошевелить своими лапами, передними и задними, и подняться с пола? Ставить представление с гемиплегией входит в привычку?! Идём! — Лун Я бросил на него взгляд из-под полуопущенных век — и только и того, что не ткнул носком пару раз в нетерпении.       Ци Чэнь сухо хохотнул:       — Я свернул шею и не могу двигать ею.       Лун Я молчал.       Ци Чэнь:       — Руки и ноги, наверное, под действием какой-то отравы и пока что потеряли чувствительность.       Лун Я молчал.       Ци Чэнь с безвинным лицом сохранял всё ту же позу и не мигая смотрел на Лун Я. Лун Я вспылил:       — Как у тебя получается каждый день столько проблем создавать! Давай себе выходной время от времени, ладно, Старейший? — договорив, он с выражением мачехи «я вовсе не хочу, но поступлюсь своим высоким положением» наклонился, взял Ци Чэня и поднял прямиком на плечо, весь источая живейшую ауру дикого разбойника.       В миг, когда Ци Чэнь оказался на плече, голова его по инерции качнулась вниз — только и послышался щелчок, с которым вывихнутая шея вот так легко и просто вправилась.       Видимо, Лун Я не только дикий разбойник, но ещё, пожалуй, имеет кое-какие навыки босоного врача из Цзянху.       Лун-дае, должно быть, полагал, что нести на плече человека — уже очень хлопотно; пускай одна рука оставалась свободной, ему всё ещё было неохота поднять палец, чтобы открыть дверь.       Свисающий вниз головой Ци Чэнь увидел лишь, как он звонко щёлкнул пальцами опущенной левой руки, и кинжалы по всем стенам загудели. Ци Чэнь не успел ещё отреагировать, как ощутил, что всё здание содрогнулось дважды, а после обвалилось с грохотом.       Ци Чэнь молчал. Он видел ленивых, но не встречал никого ленивого настолько, чтобы сотворить подобное злодейство.       Строение обрушилось исключительно аккуратно, точно очищенная корка мандарина: стены и крыша все упали на четыре стороны — словом, ничуть не поранили стоящего внутри Лун Я и Ци Чэня на его плече.       Теперь, когда чистый лунный свет лился беспрепятственно, Ци Чэнь снова посмотрел на рухнувшее здание: в нём не оказалось совершенно ничего от прежнего облика, что он видел снаружи двора. Повалившиеся на землю стены были сплошь покрыты чёрными-пречёрными следами огня, поперечные балки тоже выглядели обгорелыми, а бурьян у основания стен так и стремился вытянуться выше человека.       Очевидно, бабушка и тот уже испарившийся соучастник превратили некий обгоревший брошенный дом в маленькое двухэтажное строение, что видел Ци Чэнь.       Поскольку угол зрения его сейчас был чуть выше, обзор немного расширился, и Ци Чэнь обнаружил силуэт, которого не замечал прежде.       — Эй, начальник группы Лун, — он хмурился, старательно всматриваясь в человека на полу позади костра, и, не сдержавшись, мимоходом похлопал Лун Я: — Можешь подойти к костру на два шага? Там лежит человек.       Лун Я весь ощетинился:       — Где ты хлопаешь своей шкодливой лапой?! По-твоему, я машинка на радиоуправлении, куда скажешь, туда и пойду?!       Хотя на словах тысячу раз не желал, Лун Я всё же обогнул приникшую к земле затихшую бабушку уже на последнем издыхании, подошёл к костру, с крайней брезгливостью поднял свою благородную драконью ногу и приподнял носком лежащего ничком человека так, чтобы перевернуть.       Когда увидел этого человека, Ци Чэнь сразу связал его с шумом, что услышал до того, как раскрыл глаза; если он не ошибался, когда тот негодяй, пособничавший старушке, пускался бежать, он, видимо, выбрал легчайший путь и вовсе не стал брать с собой обузу. Глухой звук падения тогда, вероятнее всего, и был звуком, с которым этот человек упал на пол.       И этот человек — это должен быть Сюй Лян, кем завладела та грязь.       Потому что он от начала и до конца не верил, что настоящий Сюй Лян мог так поступить с ним.       Факты показали, что Ци Чэнь ничуть не ошибся в своей догадке. Когда Лун Я перевернул человека, открылось хорошо знакомое Ци Чэню лицо.       И хотя сейчас в лице Сюй Ляна не осталось жизненной силы, обычно присущей ему во время бодрствования, однако оно было намного мягче, чем раньше на тропе.       — Он…       Ци Чэнь ещё не договорил, как Лун Я уже понял, о чём он хочет спросить. Он окинул человека на земле взглядом и перебил Ци Чэня:       — Всё ещё дышит, просто без сознания.       Ци Чэнь испустил глубокий вздох, а после, чуть поколебавшись, заговорил снова:       — Начальник группы Лун, этот человек — мой друг. Как по-твоему, мог бы ты…       — Нет! — отрубил Лун Я. Он презрительно возразил с кислым лицом: — Нести на плече одного — уже пытка, а на что это будет похоже с двумя?! Не глупо ли? С-с-с… Самое большее — потащу обратно за лодыжку.       Ци Чэнь молчал. «Если протащить по этой каменистой дороге с ледовой крошкой, будет ли лицо Сюй Ляна всё ещё выглядеть человеческим?!»       Впрочем, не успел он подать голос, как Лун Я передумал сам… Потому что ему действительно не хотелось браться рукой за ногу тупого смертного.       Поколебавшись даже меньше двух секунд между тем, чтобы «принести в жертву своё благородное плечо или замарать свою благородную руку, взявшись за чужую ногу», Лун Я в конце концов всё же с крайним неудовольствием поднял Сюй Ляна и закинул на плечо. Вот только к Сюй Ляну дружеских чувств у него не было ни полкапли, потому и нёс он его исключительно небрежно, в манере «даже если ты свалишься и разобьёшь лицо о землю, залепив его всё грязью, лаоцзы это не касается».       Изначально предполагалось, что на этом всё дело и закончится — кто знал, что когда Лун Я развернётся, готовый выйти, висевший на его плече Ци Чэнь увидит беспомощно, как старушка, прежде лежавшая ничком на земле уже бездыханной, сделала судорожное усилие, а после, точно истратив силы всей жизни, подняла руки с пола.       Руки эти уже были сожжены кинжалами дочерна, Ци Чэнь даже заподозрил, что в миг, когда поднимутся, они обуглятся полностью и рассыплются пеплом.       Но бабушке как будто бы было и вовсе не до этого, едва увидев, как Лун Я проходит мимо, она резко встала и обуглившимися руками намертво вцепилась в руку свисавшего за спиной Лун Я Ци Чэня.       Ци Чэнь молчал.       Так называемое «сжать выбирают ту хурму, которая мягкая» — и впрямь незыблемая истина.       Лун Я ощутил только, как его правое плечо потяжелело, остановился, хмурясь, повернул голову — и увидел сразу же тянущую Ци Чэня на себя старушку.       Цокнув языком, он сказал вполголоса:       — Дух не рассеялся, так сам себе погибели ищет!       — Даже не надейся, что я буду относиться к тебе, никак не подохнущей старухе, что пытается отнять чужую жизнь, по принципу «уважай старших, люби младших»! Тем более если уж действительно подсчитать, то это ты должна уважать меня… — едва прозвучало последнее слово, у ноги Лун Я возникло сияние клинка, стоило ему лишь ступить — и у этой безжалостной злой старушки душа разума, несомненно, улетела бы, а душа тела — рассеялась.       — Умоляю тебя… — кто знал, что старушка, вздрогнув, из последних сил подастся в сторону, а затем поднимет голову к Ци Чэню: — Умоляю, помоги мне…       Поразительно, но этот старческий нетвёрдый голос оказался именно тем, что Ци Чэнь прежде слышал во сне. И со своего угла зрения Ци Чэнь как раз смог заметить, что на худой, как хворостинка, руке старушки в рукаве — тот самый украденный браслет из белого нефрита, инкрустированный золотом. Только сейчас браслет не блестел, словно бараний жир, как было в демонстрационной витрине, а посерел, точно вся духовная сила утекла из него. На равно безжизненной руке бабушки он, впрочем, смотрелся невыразимо уместно.       Лун Я, вероятно, был типичным представителем тех, кто ест мягкое, но не ест твёрдого; просто и когда ел мягкое, он был всё так же вспыльчив.       Однако эта старушка сейчас явно не была в пределах его восприимчивости к убеждениям, поэтому он лишь приостановился — и сказал нетерпеливо:       — Да сколько можно! Только мягкую хурму и выбираешь смять! Просишь его помочь? Чем он тебе помочь сможет-то?! Когда заливала ему только что лошадиную мочу, почему не думала, что он может помочь тебе?! Прочь!       Видя, что Лун Я вот-вот поднимет ногу, старушка сжалась, отпустила руку Ци Чэня, а затем вынула из-за пазухи что-то вроде верительной бирки и спешно подала:       — Да, точно! У меня, у меня есть это! У меня, у старухи, у меня есть вот это!