ОАЗИС. АКТ II. СИМФОНИЯ ПЕЧАЛЬНЫХ ПЕСЕН

МОРФИЙ И АДРЕНАЛИН

— Чувак, как с тобой скучно! Я тебе уже всю свою жизнь рассказал, а ты и словечка не вымолвил, стонешь и мычишь! Я на втором этаже двухъярусной койки. Сокамерник на полу. Его постельное бельё мокрое, сосед жутко потеет. Запах специфический, пахнет горелым. Перед заселением мне дали чёткие указания: следить за соседом. Ночью не сплю — слежу, не даю ему спать. Какая чушь! Из-за него меня не выпускают на прогулку! Несправедливость! В столовую хожу без него, соседа не кормят ни едой, ни лекарствами. Жуткая вонь от правой ноги, пахнет гнилью, словно у меня под подушкой сдохла крыса. Соседа не выпускают. Охранники поставили у камеры вёдра с водой. Зачем? Не понятно. С каждым днём мне становится не по себе. Сосед, вроде, выглядит, как дохлый, но чувство, что сегодня или завтра он меня убьёт. Странный тип. Очень-очень странный. — Эй, поговоришь со мной? Эй, Сэмми? — не знаю его имени, называю Сэмми. — Чува-а-а-а-ак! — свешиваю голову. — С тобой всё норм? Он трясётся. Судорога? Ни черта не смыслю! Изо рта хлещет пена, под телом лужа воды и крови, шевеление под штаниной. Спрыгиваю в лужу. Надо… надо что-то делать. — Эй! — колочу в дверь. — Эй, кто-нибудь! — как плохо без решёток. — Чего тебе, Гаррисон? — Лестер открывает маленькое окошко. — С чуваком, — показываю на лежащего, — что-то не так. — Что не так? Фу, ну и вонь у вас! — У него пена изо рта. — Тебе сказали не трогать его! — Я не трогал! Посмотри, он трясётся! — У меня приказ не трогать его. — А если он сдохнет? Директор меня обвинит? — Гаррисон, ничем не помогу. Смирись с запахом и сокамерником. — Лес-Лес, постой! — высовываю руку в окошко. — У него что-то шевелится под штаниной. — Шевелится? — смеётся. — Что у мужика шевелится в штанах? — В ноге, придурок! В штанине! — Может, у него большой? — громче ржёт, смех подхватывают. — А, погоди-ка, — указывает на лежащего. — Что это? — Где? — Ползёт? Белое, кажется. А ну-ка, задери ему штанину. — Дурак, что ли? Мне нельзя к нему прикасаться! — Дотронься до ткани, идиот! Я не скажу, что ты трогал его. — С тебя три сигареты. — Давай-давай. Я аккуратно задираю окровавленную штанину. Что-то шевелится. Выползает жирный червяк. Блять! Блять! Пересилив себя, оголяю ногу… или что осталось от неё. Меня тошнит, еле-еле удерживаю рвотный позыв. Отскакиваю к двери. — Блять! Блять! Блять! Я же говорил! Твою мать, говорил! Там черви, сука! Черви жрут ногу! — Матерь Господня… Гаррисон, ну-ка быстро залезай на второй этаж и не спускайся. Скотт, выводим его отсюда. — Шутишь? — второй голос за дверью. — Запрещено! — Скотт, он гниёт! Хочешь, чтобы всю тюрьму заполонили черви? Сейчас жалуется Гаррисон, а завтра и остальные заключённые заорут. — И куда нам его девать? — В медпункт. Лестер гремит связкой ключей. Два охранника заходят в камеру. — Фу, что за пиздец? — спрашивает Скотт. — Гаррисон, ты что-то с ним сделал? — Я — наркодиллер, а не убийца! — Скотт, поднимаем за руки и выводим на хер. Пачкая ботинки в крови, Лестер берёт за одну руку, Скотт — за вторую. Кое-как поднимают — сокамерник не держится на ногах. Из пенного рта звуки боли. — Сначала разберёмся с ним, а потом ты наведёшь здесь порядок, — приказывает Лестер. — Я не притронусь к этому месту! — указываю на лужу. — Там копошатся черви! — Не уберёшь их, заползут к тебе в штаны.

***

— Блять, а он тяжёлый! — пыхтит Скотт. — Он просто расслабленный. — Он просто не передвигает ноги. — Осталось чуть-чуть. — Как объяснишь директору? Ты перечишь приказам! — Я понятия не имею, что он натворил, но кто-то явно хочет, чтобы он пробыл в тюрьме как можно дольше. — А если он — педофил или убийца детей? — Скотт, заткнись и тащи его! Дотаскиваем заключённого до медпункта. — Что случилось? — заметив нас через окошко, выбегает доктор Лили. — Лили, окажи ему первую помощь. Не знаю, вколи обезболивающее, прочисти рану. Где дальняя кушетка, чтобы его не видели, или стационар? — Вон там, — она указывает на комнату. Кладём заключённого на кушетку. Белая простыня окрашивается кровью, из раны лезут черви. — Господи, сколько дней он в таком состоянии?! — надев маску с перчатками, Лили разрывает штанину. — Мухи, личинки, жуки. Вы с ума сошли?! Это третья стадия разложения трупа! Как такое возможно у живого человека? Как вы допустили?! — Да всё было нормально… — оправдываюсь, — сегодня появилось. — Дуру из меня делаешь, Лестер? Стадия наступает на шестой день! — Что? Его привезли несколько дней назад. Мы ничего не знаем о нём! Заключённый открывает помутнённые глаза. Разорванным ртом глотает воздух и пену. Лили дотрагивается до лба. — Жар. Ему нужно в больницу! Промыванием рану не спасти, необходима срочная ампутация, иначе гниение распространится. — Что скажешь директору? — спрашивает Скотт. Как объясню потерю ноги у заключённого? Никак. — Нет, без ампутации! Даю полтора часа. Прочисти рану, обколи антибиотиками и обезболивающими. — Лестер, это бессмысленно… — Я сказал, делать так! Отпилишь ногу не в мою смену! Громко хлопаю дверью стационара. Заключённый потом отблагодарит меня за спасение жизни.

***

Они кричат. Очень быстро говорят, не успеваю читать по губам. Не чувствую боль в ноге. Шевеление, щекотка. Не опускаю глаза, не смотрю на ногу. По удивлённым лицам охранников и медсестры понимаю, что дела у меня совсем плохи. Девушка трогает лоб, вблизи у неё красивые зелёные глаза. Мы остаёмся вдвоём. Она что-то говорит, но из-за маски не вижу губ. Достаёт шприц. Слава богу. Долгожданный укол. Любое лекарство, но чем сильнее, тем лучше. На бейджике «Лили». Она садится на стул возле меня. Втыкает иглу в вену, вливая в организм воду. Нет! Я извиваюсь на кушетке. Не понимая что со мной, Лили удерживает за плечи. Таблетки! Не уколы, не капельницы! Таблетки без воды. От лекарств сначала больно, но потом они подействуют. Лили убирает пинцетом жуков и личинок. Вот оно что… Я гнию. Видела бы меня сейчас Моника, тогда бы поверила моим словам. Лили обеззараживает рану. Снова вода! По запаху спирт. В тюремном медпункте нет качественных лекарств и препаратов. От обезболивающего мало пользы. Морфий и адреналин. Через полчаса Лили заканчивает с ногой. Чувствую адскую боль из-за огромного количества воды. Лили вытирает пену со рта. Апатия исчезает, время дикой нервозности и ломки. Пару минут, совсем немного. Забинтовав ногу, Лили отворачивается, чтобы положить инструменты и лекарства. Отличный момент для неожиданного удара. Я встаю с кушетки и набрасываюсь сзади. Затыкаю рот, чтобы не заорала. Крепко прижимаю спиной к груди, белый халат мокнет от пота, Лили чувствует мой жар. Она гораздо ниже ростом и слабее. Прикладываю палец к губам и велю не издавать звуков. Лили кивает в ответ. Немому сложно объясняться, обезображенным ртом еле-еле выговариваю слово «морфий» не с первого раза. Нельзя отпускать Лили, она способна выхватить скальпель и пырнуть меня, лишняя рана ни к чему. Сдавливая горло, заставляю открыть шкафчик и достать морфий. С той же полки забираю ампулу с адреналином. Вырываю у Лили морфий и отпускаю. Ей жарко, пот течёт со лба. Она кричит. Дурочка, крик не поможет. Заливаю в рот морфий и адреналин. Вода сжигает горло и губы. Больно, но потом будет хорошо. На крик Лили прибегают охранники. Вижу их в первый и последний раз. Они нацеливают на меня оружие. Несколько секунд. Я благодарен Лили за выполненный долг. Я благодарен охранникам, что привели меня сюда. Я благодарен сокамернику, позвавшего на помощь. Жалость — отвратительное чувство. Я никогда никого не жалел, в том числе и мать. Бетон и кирпич отлично горят. Сколько заключённых и персонала в тюрьме? Несколько сотен, не меньше. Пожар в больнице унёс жизни двухсот шестидесяти семи человек. Сегодня жертв будет больше. Секунда. У меня полно сил. На коже появляются вулканические трещины, лава сочится. Охранники стреляют, пули летят по прямой. Воспламеняюсь.