Зарождение

      Вымолить грешную душу можно даже из Ада, если привлечь уверовавших близких к сорокадневной молитве по усопшему. Но для того, чтобы вызволить из оков адского пламени душу Тома, нужно было воспользоваться словесной силой половины населения Техаса. По крайней мере, такого мнения придерживался он сам. Ведь проклятье, обрушившееся на южный штат, отчасти по его вине, не имело границ. Погибшие несколько лет значились в списках пропавших, и в один момент превращались в узкую строчку досье или эпитафию, набор букв на холодном белом камне.       Том не мог обезопасить окружающих от самого себя, не мог гарантировать смиренный покой могил уже убитых им людей — в любой момент он мог быть нарушен сводным братцем-психопатом. Остатки неравнодушного копа, однажды проявившего интерес к «несчастным случаям штата одинокой звезды», через пару недель могли найти в мусорном баке вместе с горой опарышей. Мэра города, активно выступающего против прекращения расследования бесконечной цепочки убийств, могли вынести из дома в виде трупа, напичканного смертельной дозой снотворного. Река и лес становились естественным саркофагом, обширной камерой хранения тела того, кто хотя бы раз перешел дорогу Хьюиттам. Иногда Том чувствовал себя пешкой на шахматном поле: от каждого непродуманного шага шевелились и вражеские и родственные по цвету фигуры.       Тащить мотылька Салли в мрачное паучье логово было не самой лучшей идеей. Даже самая одичалая собака никогда не станет частью волчьей стаи. Истошный вой не равно жалобный скулеж. Свора волков — это семья. Загрызть чужака — их нерушимая обязанность. Салли, словно роза в саду, не способна жить среди бурьяна и сорняков. Ее корни и стебель слабы, не способны противостоять сильному порывистому ветру, бутоны не пробивают твердый грунт, идя навстречу солнечному свету, листья желтеют и вянут от малейшего недостатка витаминов и микроэлементов.       Все мысли Томми последнее время крутились вокруг девушки и будущего ребенка. Создание собственной родословной и передача генов были для мужчины чем-то невообразимым и туманно-далеким. Ведь у него уже была семья и привычный уклад жизни.       Том знал, что делать, если старший брат стоял на пороге его дома, указывая пальцем на машину, с разлагающимся в багажнике трупом. Знал, где закопать подержанный мотоцикл, документы и личные вещи байкера, которого дядя Чарли радушно распилил напополам. Знал, как расчленить тело, куда деть отрезанную голову, и как сделать так, чтобы покойника не опознали копы. Том помнил, какие свалки округа таят в себе покромсанные, искалеченные тела их жертв. Был уверен, что не сойдет с ума настолько, чтобы перестать замечать разницу между влажными от пота ладонями и руками, по локоть испачканными в крови.       Ответственность, внезапно обрушившаяся на его плечи, сильно давила на шею, и со временем стала неподъемной ношей. Том не знал, что делать с Салли и как защитить крохотный эмбрион в ее утробе, младенца, еще не появившегося на свет. Как спаять между собой отдельные элементы, создать единый и прочный союз, не нарушая при этом существующего порядка. Как противостоять негласным законам семейной иерархии, стать частью строя и не сравняться с землей, будучи им растоптанным.       Ответ витал среди шершавых стен просторной хозяйской спальни. Раньше она принадлежала Клему, но после его отъезда пустовала, накапливая многолетнюю пыль. Распластавшись на кровати, ничком Салли пролежала больше суток. Том чувствовал, как во сне она горела пережитым потрясением, как влага, охлаждая тело, покрыла открытые участки кожи. Ее рука покоилась на его груди, занимая небольшой участок солнечного сплетения. Подушечками пальцев Салли касалась души Тома, напоминая о своем присутствии в его жизни. Она здесь, живая, лежит около его плеча и дышит с помощью собственных легких. Почки работают в полную силу, обеспечивая гармоничную плацентарную связь между матерью и плодом. Вены расширены: система свертывания постепенно перестраивается, с целью предотвращения сильной кровопотери при родах. Пульс учащен, и за одну минуту сердце перекачивает в разы больше крови, дабы насытить кислородом и питательными веществами будущего ребенка. Ему нужна была защита. Младенец нуждался в помощи, и Том был готов сделать все, чтобы обеспечить его всем необходимым.       Веки блондинки подрагивали, будто она слышала мысли Тома и внимала им. Тело Салли обмякло, а губы иссохли, и мужчина не избегал возможности лишний раз увлажнить их при помощи собственного рта. Том смотрел на девушку, а в груди его в это время нарывало стоическое беспокойство.       Хьюитт был готов сжечь поместье вместе с его обитателями, вздернуть на крюке для скота Чарли, что обвел его вокруг пальца, отлично обыграв отвлекающий маневр. Ярость кипела, как горючее топливо внутри двигателя, когда Том анализировал произошедшее. Мужчина успокаивал себя рассуждениями о том, какой палец на руке Генриетты отрезать первым, а какой последним. Хоть он и знал, что она — лишь инструмент в руках Люды Мэй, все равно не мог смирится с мыслью, что деяние сойдет любимой сестренке с рук.       Если определять состояние Тома по стадиям признания неизбежного, то он, скорее всего, был близок к принятию. Однако со стороны было похоже, что мужчина ни на йоту не сдвинулся с мертвой точки гнева. Торг и дерепрессия прошли как-то сами собой, и Том с шумом поднялся с постели, аккуратно убирая затекшую руку, на которой несколько секунд назад покоились светло-пшеничные локоны.       Пока сонный взгляд Салли фокусировался на происходящем, Том ретировался. Идея, что витала в спальне над его головой, зазернилась и проросла. Он спустился с пологой лестницы, охваченный энтузиазмом и вдохновением, как творец, на ум которому пришел очередной гениальный замысел.       Первый этаж жил своей, обособленной жизнью. Звуки бурлящей, закипающей воды доносились из кухни. Люда Мэй, плотно заперев дверь, готовила ужин, не выпуская жар и запахи гари за пределы комнаты. Арка приоткрывала вид гостиной, где расположился Чарли. Гремя льдом в бокале с дешевым виски, он сидел в кресле, угрюмо глядя на черно-белые образы, смело мелькающее на экране. Свет декоративного торшера просачивался сквозь тонкий абажур, покрытый причудливыми узорами. Теплое свечение отражалось от стен и высокого потолка, обрамляя золотым блеском скромное убранство комнаты. Возле широкой оконной рамы обосновался Монти. Он всматривался в мелкий газетный шрифт, пытаясь разобрать, что написано ниже кричащего заголовка газеты «Stars and Stripes». Из шестидесяти четырех полос, львиную долю которых составляли гороскопы, рекламные объявления и комиксы для детей, его интересовали лишь материалы военной политики США, криминальная хроника и новости американской элиты. Сквозь слои макулатуры старик не заметил, как внушительная фигура черной тенью мелькнула за окном.       На всех парах Том несся к ржавому автофургону, жилищу Чайной леди и мисс «утопи-беременную». Воображение мужчины рисовало картину мертвой блондинки, что бездыханно лежала на полу ванной, на грязной плитке отвратительного медно-коричневого цвета. В ее стеклянных глазах отпечатался ужас, а кожа посветлела настолько, что начала сливаться с бледно-голубым оттенком радужки. Руки Тома тряслись от злости, зуб не попадал на зуб то ли от резкой перемены погоды, то ли от вопиющей несправедливости и жажды мести. Казалось, мозг Хьюитта уловил радиоволну, по которой передавали ключевую информацию, математическую считалку, состоящую из четырех предложений: «Три триместра минус один месяц — это тридцать шесть недель. За это время Салли не должна пострадать. Три триместра минус один месяц — это двести пятьдесят дней. За это время ребенок не должен пострадать…»       Том со свистом открыл узкую дверь дома на колесах. От неожиданности хозяева вскочили. Чайная леди довольно медленно, а Генриетта — молниеносно. Крепкая рука Тома удерживала рукоять тесака. В лунном свете он сиял так, как сияет серебром речная долина ночью. Темные волосы мужчины сплелись в грязные букли, а надбровная дуга и широкие насупленные брови перекрывали взгляд, полный презрения и раздражения. Видя недружелюбный настрой брата, Генриетта про себя начала накидывать возможные варианты побега. Но бежать, увы, было некуда: тело Тома заняло пространство выхода, а на то, чтобы открыть вентиляционное окно, потребовалась бы целая вечность.       Генриетта рысью ринувшись в сторону, ожидаемо попала прямо в руки Хьюитта. Девушка хоть и отличалась природной ловкостью, по силе Тому явно уступала. Если раньше ее подвижность и гибкость можно было сравнить с резвостью и проворством ласки, то теперь она переняла непритязательную роль козла отпущения. Генриетта в один момент стала предметом показательной расправы и хорошей профилактической взбучки. Никаких бесед, только физическое насилие, которое семейством представлялось как нечто само собой разумеющееся.       За годы работы на бойне у Тома выработался иммунитет к дроблению позвонков и хрусту черепа крупного рогатого скота. Он стал практически невосприимчив к работе с хрупким животным скелетом. Его нервы — больше не пучок нейронов, а хаотичное сплетение из бронзы и никеля. Руки давно работали непроизвольно, строго следуя заданной траектории, словно скоростной самолет на автопилоте.       С усилием приземлив сестринскую кисть на стол, Том сделал пару привычных взмахов острым тесаком. Лезвие вонзилось в мягкую плоть. Ломая кости, оно провоцировало мерзкий треск хрящей и сухожилий. Пронзительный крик и активное сопротивления Генриетты сопровождали действо, а громкий плач Чайной леди, как сирена, посылал сигналы бедствия. Радио, сбившееся с нужной частоты, шипело на невнятном инопланетном языке. Алая кровь пачкала одежду, лицо и руки Тома.       Отрубленные фаланги, оставшиеся на стойке, утонули в вязкой багровой жиже. Их хозяйка ворочалась на полу, загибаясь от боли. Ее ладонь, лишенная трех пальцев, больше походила на окровавленную куриную лапу. Перекошенное страхом лицо Чайной леди, ее остервенелый визг и искалеченная рука младшей сестры — перед глазами предстала уродливая картина, написанная художником-карикатуристом с больным чувством юмора.       Спешно покинув фургон, Том выкинул оружие, покрытое тягучим пунцовым слоем, в высокую траву. Сверчки, прятавшиеся в палой сухой листве, мелодично музицировали. Мужчина почувствовал, как ветер ледяной рукой гладит его спину, расправляя рубашку, насквозь мокрую от пота. Свежесть и чистота ночного воздуха обжигали пазухи носа, внушали ложное чувство свободы. Синева позднего вечера окрасила светлый фасад фамильного замка Хьюиттов в сапфировый оттенок. На темном фоне желто-оранжевыми звездами светились окна первого этажа. Веранда встречала Тома понурыми лицами членов его семьи. Всех, кроме Салли. Истошные вопли Чайной леди разнеслись по округе, просочились сквозь тонкое, ветхое стекло, пористую древесину оконной рамы. Родные Тома сразу поняли — произошло нечто ужасное. Его правый кулак, зловеще переливающийся в перламутрово-сизых лучах, буквально кричал об этом.       Мужчина вложил в ладонь Люды Мэй поочередно средний, безымянный и указательный пальцы. Фаланги хранили тепло Генриетты, были липкими и источали специфический, тошнотворный аромат необработанного мяса. Реакцию Люды Мэй Том не видел, потому что не отрывал пристального взгляда от Чарли. Скорее всего, мать прикрыла свободной рукой рот, что от сильного испуга изогнулся в кривую параболу. Тяга немедленно закурить через секунду заставила ее выбросить трофеи на дощатый гладкий пол. На трясущихся ногах было невозможно устоять, и Люда Мэй рухнула на узкую скамейку, нарушив тишину судорожным чирканьем ребристого колесика зажигалки.       Реакция Чарли была более сдержанной. Он оставался невозмутимым, сухим и спокойным как удав. Том видел, как по его лицу галопом пробежала тень ироничной ухмылки. В темноте мужчине показалось, что перед ним не отставной офицер и приемный дядя, Чарльз Хьюитт, а бесноватый демон, посланник самого Дьявола. Том спешно перевел взгляд на инвалидное кресло и сидящего в нем чуть живого человека. Под натиском его взора старик упрямо попятился. Приводя в движение тонкие спицы, Монти очень скоро освободил мужчине путь. Старший Хьюитт видел, как ветхие перила трусило из-за племянника, суетливо поднимающегося по лестнице.       Шаркающая походка, доносящаяся с конца коридора, до смерти перепугала Салли. Когда Том появился в дверях спальни, девушка выдохнула, опустив ложку в тарелку с остывшим луковым супом. Внешний вид мужчины ее насторожил. Темные свободные джинсы в районе пояса были чем-то измазаны, а рубашка в полоску покрыта мелкими крапинками неизвестного происхождения. Слабая освещенность комнаты порождала дремучие сумерки, сквозь которые было сложно что-либо разобрать.       У Салли созрел обсыпной урожай из вопросов, но задать их прямо она никак не решалась. Том молча исчез за дверью уборной, и спустя пару секунд девушка услышала раскатистое журчание воды в душе. Ей хотелось скинуть одеяло и, оторвав на время зад от кровати, переступить порог угловой комнаты. Чтобы… Прислониться губами к небритой шее Тома, по которой в тот момент стекали мутные прохладные струи. Параллельно ведя рукой по обнаженному торсу, Салли мечтала пылко соприкоснуться с ним языком, почувствовать горечь его кожи.       Возбуждение острым стержнем пронзило низ живота, но животный страх купировал любые попытки подняться. Пересилить новую фобию за пару минут было просто невозможно — один только вид желтоватой эмали ванной вызывал удушливые приступы паники.       Оставалось лишь смиренно сидеть на краю кровати со скрещенными по-турецки ногами и дожидаться окончания водных процедур. Том должен был сообщить ей хорошие новости, дать однозначный ответ на то, останется ли она в живых и будет ли у нее, как у будущей матери, шанс почувствовать заметное, неповторимое шевеление ребенка внутри.