О Сволочи и Умнице

***

      Ольга никогда не любила шпионские фильмы с плохими парнями в главной роли. Собственно, плохих парней она не любила тоже. Нет, не боялась, просто всегда избегала ненужной опасности и необдуманных рисков. Внутренняя ответственность никогда не позволяла: в омут с головой и с каким-нибудь отпетым хулиганом.       К идее Рыкова: отметить-таки предстоящую годовщину свадьбы с размахом Ольга отнеслась со всей своей природной ответственностью и подозрительностью. Ну тоже, нашел время. Недавно прошедшие новогодние праздники еще гремят в голове шумными раскатами салюта, сладкими реками шампанского и вовсе еще неубранной елкой. Варька из сезонных соплей почти не вылезает, а на подстанции грядут большие перемены, непосредственными участниками которых рискуют стать и Ольга, и Павел. Здесь бы: воспользоваться сравнительно тихими деньками и набраться сил перед очередным раундом кипучей жизни.       — Рыков, у нас с тобой и так: дел невпроворот. — Обескураженно роняет Ольга, сделав мелкий глоток кофе из чашки. — И потом: не хочу я нарушать наши «рабочие отношения».       — Сама же прекрасно знаешь, что наши «рабочие отношения» скоро выйдут на новый уровень. — Рыков улыбается, подобно сытому коту, потянувшись к жене за поцелуем. — Так что — давай гульнем напоследок.       Павлу во что бы то ни стало понадобился шумный праздник, и Арефьева решила, что сдерживать мужа в проявлении его неуемной бесшабашности было бы, по меньшей мере — глупо. Тем более, что подготовку к столь важному событию мужчина взял на себя полностью. Рыков бронировал ресторан, утверждал меню, в общем: занимался всей этой рутиной. От Ольги же требовалось: лишь явиться на само торжество.

***

      Пустота просторного холла обдает колючей прохладой. Яркий холодный свет нещадно режет глаза. Тонкий шелк липнет к ее стройной фигуре, едва скрывая крупные мурашки. В трубке безразлично мерно звучат длинные гудки, а затем электронный голос на том конце провода сообщает, что вызываемый абонент находится вне зоны действия сети. От пронизывающего холода по позвоночному столбу не спасает даже пара-тройка выкуренных сигарет. Только в горле теперь саднит душной горечью. А за ребрами неприятно ноет смутное предчувствие.       Рыков должен был уже давно приехать в ресторан. А вместо того, чтобы наслаждаться крепкими объятиями мужа и его хрипловатым тембром над самым ухом, женщине приходится наворачивать уже который круг по пустому холлу.       Кровь нещадно пульсирует в висках, а она морщится не то от боли, не то — от перенапряжения. Волнение ворочает изнутри, и от сладостного предвкушения праздника, которое витало в воздухе легким куполом с самого утра, теперь не остается и следа. Тучи за панорамными окнами сгущаются тяжелым свинцом. Тонкие пальцы остро впиваются в обнаженную кожу предплечий, Ольга зябко ежится и протяжно вдыхает стылый воздух.       — Ольга Кирилловна… — Арефьева медленно оборачивается, измеряя взволнованную блондинку слегка отстранённым взглядом. — Костя тоже как сквозь землю провалился.       — Тартакова, не начинай…       Ольга давит из себя подобие истерической улыбки и сдавленно хмыкает. Дураку ведь понятно: откуда у этого внезапного Пашиного отсутствия ноги растут. Без Кулыгина, как, собственно, и всегда, не обошлось.       — Мамочка, смотри, какое мы с папой мне платье купили! — Напряженное молчание бесцеремонно прервано звонким смехом и криками Варвары.       Девочка на всех парах мчится к матери, а остановившись, слегка неосторожно дергает за тонкое запястье, очевидно требуя внимания к своей скромной персоне. Арефьева протяжно выдыхает и смотрит теперь только на дочку.       Шкодливый ангел со светло-каштановыми локонами в туго заплетенном колоске и глазами, цвета дождливой весны. Широкая озорная улыбка являет милые ямочки у нее на щеках. Светло блестящее праздничное платье усыпано мелкими стразами.       Варька, словно теплый вихрь врывается в сдавленную напряженность глотком свежего воздуха и яркого света. От одного взгляда на девочку Ольгу немного отпускает. Губы трогает мягкая улыбка.       — Замечательное платье, Солнышко. — Ольга теперь почти-спокойно выдыхает, поправив слегка ослабленную ленту из широкого атласа. — Тебе не холодно?       — Нет. — Сладко улыбаясь, роняет Варя, отводя взгляд. — Танцевать хочу!       — Ну, беги тогда. — Одобрительно кивает Арефьева, поправив ненароком выпавший из причёски локон.       Женщины вновь остаются одни, но напряжение и волнение уже неумолимо сходит на нет, когда Рая уже ищет глазами сына-сорванца. Арефьева расслабляется и дышит уже ровнее. Павел остается рядом незримым флером: мягкими утренними поцелуями на стремительно пульсирующей синей венке, искрящимся в бокалах у гостей шампанским и звонким смехом их радостной дочери.       Роскошным подарком в виде золотых серёжек, чья цена безусловно превышает все его официальные доходы. А еще — немногословным сообщением трехчасовой давности.       

«Будь умницей…»

      Что-что, а это Ольга умеет хорошо. Научилась за долгие годы строго распланированной жизни. Но теперь, одному Богу известно, скольких усилий ей стоит быть этой самой умницей. Особенно, когда муж запросто исчезает среди ночи, не отвечает на многочисленные телефонные звонки, а когда темная и холодная ночь сменяется серым и мутным утром — вновь возвращается. Вот так вот: запросто и без особых объяснений.       Этими самыми бесконечными ночами, когда минутная стрелка едва движется по циферблату, женщине приходится вспоминать о своей хронической нелюбви к «плохому» кино. Все это нервное и долгое ожидание походит порой на отбивки из шпионских боевиков. Липкий страх вперемешку с горечью и досадой цепляется к тонкой обнаженной коже. Сердце в бешенной истерике стучит за ребрами. И хорошо, что в этой одинокой и гнетущей тишине пустой квартиры Ольга никогда не остается одна.       Всегда, где-то поодаль подрастающая дочка видит свои добрые и красочные сны. А значит: Арефьевой ничего больше не остается: как быть той самой умницей, не свойственно смиренно ожидая возвращения плохого мальчика любимого мужа.

***

      Любимый муж, он же — редкопородная сволочь, изволит явиться домой, когда равнодушные стрелки уже мотают второй круг. Ольга морщится от холода яркого света, и зябко укутавшись в мягкий кашемировый плед, выходит встречать Павла в прихожую. Рыков едва слышно чертыхается и глубоко вдыхает воздух сквозь сжатые зубы.       Глупо ведь было думать, что Арефьева может преспокойненько улечься спать, пока он шляется невесть где. И все же: Рыков до последнего надеялся, что откровенного разговора с женой удастся-таки избежать. Ведь получалось же эти почти-полгода.        — Паша, ты мне объяснить ничего не хочешь?       От нее такой у Рыкова внутри сквозит обжигающим холодом. А где-то глубоко под ребрами копошится колючий страх.       И как можно было довести их жизнь до подобного абсурда? Вот, что она там себе опять придумала? Богатое воображение кормящей матери наверняка уже изобразило все и во всех подробностях.       Что только теперь с этим счастьем делать? Арефьева и до беременности вспыльчивая была, там, где надо и не надо. А уж после родов гормоны в ней бушуют с куда большей силой.       — Я был с Кулыгмным.       Сегодня Рыков обходится без вороха нелепых отговорок про тяжелый вызов и оплачиваемую переработчику. Сегодня — исключительно чистая правда, потому что, если не признаться теперь, то завтра его уже тут не будет.       Ольга в очередной раз дурой быть не хочет. И этот полуночный разговор по душам — кажется, единственная возможность отыграть все назад. За окном все тонет в промозглой и холодной серости. И они, кажется, тонут тоже.       

Вот только если…

      В этой оглушительной тишине обоим до жути неуютно. Тупая боль стучит в висках ударами Гонга и вот уже, хроническим недосыпом. Ольга смотрит на мужа осоловело уставшими глазами. От его слов теплеет за ребрами. А в следующую секунду вновь накрывает десятибалльным цунами. Она точно знает, что муж ей не врет, но от этого почему-то не легче.       — А деньги тебе тоже Кулыгин платит?       — Какие деньги? — Ой, а вот это он зря.        Плотный бумажный конверт падает перед ним глухим увесистым стуком. Внутри деньги. Неприлично много для врача скорой помощи. Рыков выдыхает протяжно и глухо. Сам виноват: нечего было неучтенные доходы в доме хранить.       Спрашивать: что с ним случилось, очевидно, нет смысла. Ясно, как белый день: с Рыковым случился Кулыгин. Причем случился окончательно и бесповоротно, с первого совместного вызова: разбитых костяшек и ссадины на лице.       Это казалось решительно невозможным, но они все-таки сработались. До вынужденного криминала.       А у нее внутри — липкий ворочающий страх. На каком-то гормональном, инстинктивном уровне. И в голове обволакивающей дымкой: знакомый запах на его крепкой шее, ее жгучие слезы на безразмерной футболке не первой свежести и его хриплый шепот в ее спутанных волосах.       В этот раз его девочка все понимает правильно. На удивление — объяснять ничего не приходится. В глазах напротив с диким хрустом трескается лед. Павел порывисто обнимает жену, в нос тянет приторной сладостью, а в груди разливается сдавленной теплотой. Оба молчат. Ольга неосознанно подается ближе, тонкими цепкими пальцами и мягкими губами на двухдневной щетине. Его сердце пропускает тяжкие удары, а она — на грани выхода. До дрожи в кончиках пальцев.       — Ничего со мной не станет, слышишь? — Тихим хрипом в душистую шею.       — Тогда, делай, что хочешь…       

***