Голубой Огонёк

Комаэда терпеть не мог лагеря. Ненавидел эту идиотскую атмосферу притворной дружности и сплочённости, когда знаешь, что в будущем ты, вероятно, никогда этих людей больше не увидишь, когда приходится улыбаться людям, которые для тебя совершенно ничего не значат и которые тебе противны. Но судьба — сука, и Комаэда сказал бы так же про свою маму, да только боится, что попадёт, так что по велению судьбы он с багажом чистой одежды в руках стоит перед старыми, скрипучими воротами, над которыми пестреет на фоне ярко-синего безоблачного неба ржавая надпись «Голубой Огонёк». Лагерь — это одна проблема. А вот лагерь с оборудованием из СССР — ещё одна. Вздохнув, парень посмотрел на часы в телефоне, краем глаза наблюдая за оравой детей, подростков и сопровождающих их взрослых. И все они шумели, кричали, топали ногами и плакали, не желая прощаться. Нагито тоже не прочь сейчас поплакать — да только некому. Даже мать не пришла проводить! На такси отправила и всё — скатертью дорожка, сынок! Видеть тебя не желаем в течении следующих восемнадцати дней! А обидно-то как! Но ничего. Будет ещё время расквитаться. А сейчас… — Все на стойку регистрации! — кричит парень постарше — либо кто-то из управы, либо вообще вожатый. Детей кучками впускают через забор и тут же отсеивают родителей, которые всё ещё кричат своим чадам слова прощания. Нагито не остаётся ничего иного, кроме как скептично хмыкнуть и слиться со стройным рядом детворы. Ещё один минус лагерей — и даже не столько лагерей, сколько лета в принципе — это жара. И так солнце палит, будто бы сжечь к чертям этот жалкий лагерь собирается, так ещё и толпа, вся потная и не менее душная, заставляет и тебя потеть, толкает, ругает, наступает грязными ботинками на чистую обувь и чихает прямо в ухо. Благо, этот ад скоро кончается, и у стойки регистрации — слава всем существующим и несуществующим богам! — есть кондиционер, который норовит сломаться, но всё ещё держится и на последних парах несёт холодный воздух в помещение, делая его единственным раем на этой скромной земле. Нагито удаётся протиснуться поближе, и вот он уже около стойки — отдаёт свои документы, которые быстро перебирают во избежание задержек в очереди, потом ставят печати и говорят, куда подойти, чтобы записаться в отряд. Семнадцатилетнего Нагито записали в самый старший, первый отряд, и теперь ему нужно подойти к какому-то стенду на улице с недвусмысленной циферкой «один» и записать себя в ряды юных скаутов, пионеров, октябрёнков (или как они там вообще себя называют?). Но не успевает парень дойти, как его кто-то ловит за плечо сзади и заставляет его сердце сделать кульбит. — Нагито? — спросил знакомый голос сзади, и юноша с трепещущей душой обернулся. Это же Чиаки! — Чиаки! — лицо юноши так и светится безудержным счастьем, что разгорается ещё сильнее от осознания одной простой истины. Он не один, ура! — Ты тоже тут? — Ну, как видишь, — усмехнулась девушка. Она выглядела младше Комаэды, пусть они и были одногодками, а Нанами даже была старше на несколько месяцев. Именно поэтому сейчас Чиаки было восемнадцать, а Нагито будто бы на год меньше. На голове подруги красовалась красная кепка, на шее трепыхался такого же цвета галстучек, а сама одета она была в простые джинсовые шорты с белой футболкой. Довольно официальный наряд, надо заметить. — А я думала, что ты не любишь лагеря… — Мама заставила! — пожаловался Нагито, обмахиваясь одной рукой. Казалось, что с каждой секундой становится всё жарче. Ещё немного, и из Нагито испарится весь тот процент воды в организме, и останется лишь скукоженная оболочка! Нанами в ответ лишь улыбнулась. — Ну ничего. Тут не так уж и плохо, честно! — попыталась она подбодрить мальчика. — Да… — задумчиво ответил юноша. — Кстати, а в каком ты отряде? — Я вожатая, Нагито. — неловко ответила девушка. Она уже догадывалась о реакции своего друга, но сказать эти слова надо было. И чем раньше, тем лучше. — Но ты не расстраивайся! Мы все равно будет часто видеться! А ты в каком? — В первом, — упавшим голосом ответил Нагито. — Вот видишь! — девушка радостно и подбадривающе толкнула Нагито в плечо. — Часто! Потому что я у тебя вожатая. Пойдём, запишу тебя, со вторым вожатым познакомишься заодно и с ребятами. Только не шали! — с надзирательным тоном девушка погрозила пальцем, и Нагито позволил себе хихикнуть от того, как забавно выглядела такая Нанами. Они подошли к стойке первого отряда, но там никого не было — местечко на стуле пустовало. Нанами нахмурилась. — Что-то не так? — Да этот!.. Опять куда-то ускакал… — недовольно вспыхнула девушка. Ее брови свелись к переносице, выдавая внутреннее раздражение. — Чиаки! Нанами обернулась на голос. К ней подошел, нет, подбежал запыхавшийся загорелый юноша, одетый в ту же форму, что и вожатая, и лица которого не было видно, так как он стоял, уперев руки в колени и пытаясь отдышаться. Нагито наблюдал за этой картиной с искренним интересом и любопытством, но… Блять. Блятьблятьблять. — Прости, Чиаки! — от всего сердца извинился незнакомец, поднимая голову на недовольную подругу. — Клянусь, не уйду больше! У Нагито в голове одни маты. Жаль, что материться нельзя. Тут же дети, а плохой пример показывать как-то неприлично. Хотя, знаете… Похуй. Он ни разу не влюблялся с первого взгляда… Что ж, всё бывает впервые. — Ага. — ее голос так и дребезжал раздражением. — А детей кто записывать будет?! Вот, мальчик стоит, ждёт тебя уже целый час, а ты! Нагито даже не обращал внимания на ложь Чиаки. Он смотрел только на него. «Пиздец», — подумал Нагито, понимая, как сильно он попал. Настолько, что его ладошки вспотели, лицо покраснело, а сердце заныло и забилось сильнее, разгоняя кровь по венам активнее. — Ладно, с тебя станется, — проворчала Чиаки, поворачиваясь к Нагито. — Нагито, знакомься. Хаджиме Хината, ещё один твой вожатый. Белобрысик вздрогнул от неожиданности, поднимая глаза и по случайности встречаясь прямо со светлым, милым, прекраснейшим в мире взглядом Хаджиме. Хаджиме. Комаэда ни за что не забудет это имя. — З-здравствуйте, — сказал Нагито и почти расплакался от своей ничтожности. Он не думал, что его голос будет звучать настолько жалобно и плаксиво. Но это не сильно расстроило Хаджиме — если он вообще обратил на это долю своего внимания — и он лишь протянул руку и горячо пожал ее, не замечая того, как упорно пялится Комаэда на сильные загорелые руки с фактурно выступающими венами. Мальчик просто схватил мысленный экстаз, ничего, и такое бывает, следующий! — Рад познакомиться. — по-дружески произнес Хаджиме, пока Чиаки с каким-то странным напором разглядывала парней. Наконец Хината отпустил чужую бледную руку и повернул голову в сторону стойки регистрации. — Ну… Там заканчиваются дети, может пойдём? — Стоять, — строго произнесла девушка, смерив серьёзным взглядом Хаджиме. Признаться, сам бы Нагито испугался такого тона. Из Чиаки, однако, хороший вышел лидер! — Ты остаёшься тут и ждёшь до последнего. А я с ними пойду. — Ну Чиаки! — Нам есть что обсудить, — Нанами незаметно подмигнула Комаэде, и он уже второй раз за несколько минут понял, что влип. Чиаки всё уже поняла. Конечно, скрывать от неё что-то вообще редко имело смысл. — Пойдём, Нагито! Девушка собрала весь первый отряд около себя, при этом Нагито отметил, что она пусть и была строгой, ни на кого не кричала, только воздействовала жестким голосом, призывая к дисциплине. Эта тактика — одна из самых лучших. Первый отряд — ребятки не маленькие, всё понимают, так что им прекрасно известно — чем быстрее они успокоятся, тем скорее дойдут до корпуса и отдохнут. Нагито был самым тихим и стоял подле Чиаки. Даже когда все собрались по группам и по парам, он встал рядом с ней, зная, что сейчас польются вопросы. — Он тебе понравился? — прямо спросила девушка, слегка снижая тон, чтобы другие не услышали. Комаэде хотелось расплакаться прямо здесь и сейчас: не просто понравился! Он по уши влюбился в, черт возьми, своего вожатого! — Не бойся. Помогу я тебе. — Чиаки, он даже не выглядит, как гей. — А чего ты ожидал от пионерского лагеря? Людей с плакатами «отдамся за бесплатно»? — со скепсисом спросила девушка, выгнув бровь. — Ну, нет! Но всё-таки… — Но всё-таки, — передразнила Нанами, закатывая глаза. — Дурак ты всё-таки. Решай геям самим решать, как они выглядят, а? Я ж тебя не заставляю носить стринги только из-за того, что тебе нравятся мальчики. — Это разное! — Это одно и то же. — парировала вожатая. — Не ной. Прорвёмся. Комаэде оставалось только страдальчески вздохнуть. Они дошли до корпуса в целости и сохранности, ко всеобщему удивлению не потеряв половину детей. Чуть позже пришел насупленный и обиженный Хаджиме, который лишние десять минут просидел на жаре из-за капризов своей напарницы. Нагито в это время успели поселить с тремя парнями. «Мда», — подумал Нагито, оглядывая скромные владения. — «Не бизнес-класс, конечно, но жить можно». На окнах висели старенькие коричневые занавески, едва закрывавшие от солнца, и кое-где порванный тюль в ещё более плохом состоянии. Окна открывались, и это уже было существенным плюсом. Кровати скрипели до невозможности противно, стены, покрашенные в больнично-голубой цвет, пропускали любой звук из соседней комнаты. Три соседа Комаэды тут же занялись странным делом: начали говорить с людьми из смежной комнаты через розетку. Нагито понаблюдал за ними немного, подумал о том, что дома лучше, и начал разбирать вещи. Помимо четырёх адских кроватей, были ещё четыре крохотные тумбочки для каждого и шкаф, за место в котором Комаэде даже бороться не пришлось, ведь его не особо умные и шумные соседи просто не думали о разборе вещей из своих сумок. Нагито же, уже всё разобравший, спокойно сидел на краю кровати и пытался поймать сеть. Тщетно. Хоть бери и ломай телефон, всё равно он был бесполезен! Из окна на разочарованного в жизни Нагито взирали высокая ель, пара качелей, на которых было бы неплохо в одиночестве покататься и помечтать, старые и, вероятно, скрипучие карусели в виде разных зверюшек. Антураж так и пах временами СССР, не хватало только синих шапочек да красных повязок на шею у детей. Внезапно в комнату постучали. И тут же вошли. Не очень-то прилично. Но из разъёма показался Хаджиме. Нагито готов простить ему такую оплошность. — Все в общий зал. Вам раздадут форму, дадут время переодеться, а потом — на обед! Хината снова скрылся, и Комаэде довольно быстро удалось успокоить своё бушующее сердце. Соседи около него взбунтовались, мол, какого хрена он заходит без стука? В любом другом случае Нагито бы поддержал их, но сейчас он был настолько раздражён и влюблён, что просто встал и прошел мимо них, не привлекая внимания. На пуфике в общем зале уже сидела Чиаки рядом с Хаджиме и ещё парочка детей, из коридоров подходили и другие. Первые о чем-то весело щебетали друг с другом. Нагито сел на самый краешек софы сбоку от говорящих. — Внимание! — когда вся комната уже была заполнена, Чиаки пару раз громко хлопнула в ладоши. Удивительна была её способность привлекать к себе внимание. Прокашлявшись, она продолжила. — Так! Тихо. Мы вас надолго оставлять не будем, так что держите вашу форму и переодевайтесь. Всех, кто не наденет форму, не допустим к обеду, — миловидно сказала последнюю фразу девушка, и все вокруг вздохнули. Конечно. Ведь никто не любит эти дурацкие костюмы лагерей. Ладно. Это намного лучше, чем Нагито себе представлял. Футболка висела на нем, как мешок картошки, а чёрные шорты трепыхались бездушными тряпками на ногах, но юноша нашел в этом свою привлекательность и эстетичность. Его ноги и тело казались ещё более худыми, а ключицы бесстыдно выглядывали из-за большого выреза футболки. Нагито соврал бы, если бы сказал, что ему не нравится то, как торчит хвостик из отверстия в красной кепке и как на шее невесомо висит красный платочек. «Я напишу об этом стих,» — уверяет себя Нагито и уже придумывает свои поэтические строчки. Проблема одна: писать негде. Закрыться в туалете и, согнувшись в три погибели, сочинять на коленке кажется Комаэде отвратительной прерогативой. Вариант строчить прямо в комнате был с позором отогнан — мало ли что придёт в голову этим на голову отбитым бушующим гормонам в виде трёх сожителей? Пока соседи, уже порядком сдружившиеся и шумные донельзя, пытались урвать друг у друга футболку получше, Нагито уже был полностью одет и, как самый порядочный пионер, выходил в холл. Все снова собирались там, вставали по парам, а Нагито стеснялся и не хотел ни к кому подходить, поэтому сидел в уголочке. — Чего грустим? Комаэда поднял голову и увидел Чиаки, которой тут же грустно, подстать её описанию, улыбнулся. — Тебе кажется. Я не грущу. — Как будто я не вижу, — цокнула девушка, сажаясь рядом. — Домой хочешь? — Очень… — Ничего. Ещё восемнадцать дней, и приедешь домой. Да и вообще, — она резко понизила тон, доводя его до шепота, — Разве ты не хочешь влюбить в себя того горячего красавца по имени Хаджиме? — Чиаки! — мальчик нахмурился. — Я тебе уже говорил. У меня нет шансов. — А я так не думаю. Ну ничего, — вожатая пригладила белёсые волосы и встала, бодро улыбнувшись. — Давай! Вставай. Кушать пойдём, а потом надо ещё название и кричалки придумать. Ты мне в этом поможешь. — Ну почему ты вдруг стала такая активная, — жалобно проскулил Комаэда. — Это тебе месть за все те случаи, когда ты меня пробуждал после моих бессонных ночей с приставкой. Нагито хихикнул от воспоминаний, и ему стало чуточку лучше. Да… В прошлом Чиаки была той ещё любительницей бессонных ночей в компании с играми. Чего уж скрывать, Нагито тоже был небезгрешен, только вот утренние пробуждения в школу ему всегда давались гораздо легче, чем зависимой от игр подруге. Возможно, сейчас стоило на самом деле просто отпустить все свои страдания, попробовать повеселиться? Рядом Чиаки, она-то в обиду не даст, и божественно красивый парень, которому Нагито… Впрочем, это не так важно. День прошёл на удивление быстро, и вот, когда все кричалки и название отряда были придуманы — конечно же, не без помощи юного белобрысого поэта, который тщательно пытался вверить авторство своих стихов Чиаки — началась свечка. Свечка — это определённое каждодневное мероприятие, и каждый имеет своё личное мнение на его счёт. Одни не любили эти собрания — те считали их скучными и вообще ненужными. Иные же с интересом рассказывали о том, что им понравилось за этот день, норовя ударить кого-то этим дурацким фонариком в их руках, и только когда их часовая лекция заканчивалась, они передавали огонёк следующему человеку. Нагито относился к нейтральной стороне. Он в принципе не любил говорить слишком много и долго, поэтому с удовольствием слушал других людей. Особенно Чиаки и, конечно же, Хаджиме. «Господи», — думал Нагито, пытаясь не выдавать своего влюблённого взгляда.— «Кажется, я даже более гей, чем думал». Комаэда даже не слишком вслушивался в то, что говорил Хината, но по одному взгляду на Нагито было понятно, что он окончательно и бесповоротно тонул в Хаджиме и растворялся в своей любви. Радовало лишь одно: свет был приглушен, никому не было интересно смотреть на раскрасневшегося смущенного парня. Когда очередь говорить дошла до Нагито, ему очень хотелось сказать «Мне понравился наш вожатый» и без единого слова после этого передать лампу, но он сдержался от соблазнительной идеи, которая в мгновение ока вырыла бы ему могилу. Забавная, однако, смерть. А на гробу бы написали: «Нагито Комаэда. Умер от своей же собственной речи на свечке. Светлая память героям».       — Мне всё понравилось, — наконец-то коротко выдавил он из себя и передал огонёк.

***

      Дни текли плавно и не скучно благодаря Чиаки, которая не давала Комаэде впасть в депрессию, заставляя много контактировать с собой и Хинатой. Черт бы побрал эту Чиаки! По пальцам не пересчитать, сколько раз Комаэда «случайно» оказывался рядом с Хаджиме, «случайно» спотыкался и падал на него, «случайно» краснел рядом с Чиаки от смущения, когда она говорила ему всякие не особо приличные вещи. Шёл седьмой день злоключений Нагито. Он уже успел зазубрить наизусть созданную самим собой кричалку и возненавидеть её же. С каждым днём она становилась всё надоедливее и надоедливее, а о том, что она авторства Комаэды, никто и не догадывался. За этот день Нагито безумно устал. Какие-то конкурсы, какие-то игры — всё это изматывало в такой степени, что Нагито просто хотелось сесть на ближайший пень и застыть так, наплевав на солнце и людей. Стихи в проваренном пекущей жарой солнце складывались лишь несуразные и по-детски глупые, так что даже если Нагито пытался перенести мысли на бумагу, то тут же с остервенением вырывал страницу из блокнота и хладнокровно разрывал её на мельчайшие кусочки. Перед Комаэдой стояла тарелка с каким-то печеньем на ужин и стакан теплого молока, от которого уже тошнило, поэтому Нагито даже не притронулся к нему. Он скучающе оперся о руку, смотря куда-то в окно, а потом перевёл взгляд чуть в сторону. «Какой же он всё-таки красивый…»— Нагито мечтательно вздохнул, на свою же беду рассматривая болтающего с Чиаки парня. За эти дни загар на коже Хаджиме стал ещё более виден, и почему-то это чертовски привлекало Нагито, ведь на солнце он сам умудрялся почти не загорать. Даже сквозь одежду Комаэда видел подкачанное, сильное тело. А ведь скоро обещали пойти купаться на речку… Боже, Боже! А с Нагито что будет? Нагито резко вздрогнул, когда рядом с ним опустилась какая-то миловидная девчушка из его отряда. — Здравствуй. Нагито удивленно покосился на неё. Всё это время он сидел либо в отдалении ото всех, либо с кем-то из своего отряда, но никогда не вступал в дискуссии, так что пришествие каких-то людей к его островку одиночества слегка удивляло. — Здравствуй. — не слишком уверенно ответил Комаэда, все ещё опасаясь загадочной девушки, но она лишь улыбнулась. — Ты тут один сидишь, мне тебя даже жалко стало. Поэтому я хочу с тобой подружиться! Меня зовут Сония, — девушка уверенно вытянула вперед свою хрупкую ручку для рукопожатия. — Нагито… Состоялось неуверенное рукопожатие, поддерживаемое только силами Сони. Наконец она отпустила руку Нагито. — Кстати, я слышала, что нашу кричалку придумал ты. Это правда? — Да, — юноша неловко рассмеялся и почесал затылок в незнании, куда засунуть свои руки. — Я… А что? — Классно получилось. — похвалила девушка, а потом на мгновение замолчала. — Ладно, Нагито. — лицо дамы вновь озарилось той самой лучезарной улыбкой, и Комаэда подумал, что эта Соня на самом деле очень даже миленькая. Наверняка она очень популярна среди парней отряда. — Я рада была познакомиться! Пока! Так же быстро и неожиданно, как Соня пришла, она упорхнула, оставив Нагито в недоуменном одиночестве. И что это было? Зачем ей было с ним знакомиться? Странные они, эти нормальные люди… — Эй, ты, — раздалось над ухом, — Да, я тебе говорю! Юноше вновь пришлось повернуть голову наверх, чтобы увидеть… Трёх своих соседей? Хорошо. Ладно. Нагито готов уже к абсолютно всему в этой жизни, так что удивляться совершенно нечему. — Здравствуйте, — спокойно ответил он на раздражительный тон собеседника. — Вам что-то нужно? — Ты лез к моей Соне! — взвизгнул странный и самый громкий парень с розовыми волосами, кидаясь прямо на Нагито, но его вовремя остановили два его других друга. — Тихо, Каз! — раздраженно произнес ещё один парень, придерживая агрессивный розовый шторм за плечо. — Обещал же, что все тихо будет! Прости, — обратился он уже к Нагито, неловко улыбнувшись. — Просто имбецил этот по Соне сохнет и ревнует её к каждому пню. — Ага. И мечтает её тра… — Фу, Теру! — «Каз» кинул гневный взгляд на ещё одного полненького парня, кидающего свои пошлые шутки направо и налево. Он уже прослыл в отряде как личность второго сорта, у которого не стоит оставаться в комнате на ночь. — У меня и в мыслях не было! Но он!.. — Каз, я ж попросил. — закатил глаза низкий парень, чьё имя или кликуха всё ещё не были известны Нагито. Однако Комаэда решил прервать их дискуссии. Он пару раз кашлянул и поднял вверх руку. — Если вы волнуетесь о Соне, то она просто подошла со мной познакомиться. Между нами… Ничего нет? — вопросительная интонация, очевидно, не убедила одного влюблённого из шумной компании, так что Нагито вздохнул, — И вообще, мне нравится… Другой человек. — Ааа, — понимающе кивнул Каз, и Нагито показалось, что на его лице пробежала тень облегчения. Кажется, теперь он понимал, как выглядит со стороны со своей влюблённостью в Хинату. Ладно, всё-таки отличия имеются. — Тогда, это… Прости, чел. — Ничего, — улыбнулся Нагито. — Я не в обиде. — Кстати, — заметил всё ещё неизвестный Комаэде парень, подходя ближе. — Мы ж так и не познакомились нормально. А ведь соседи, вроде… Меня зовут Фуюхико Кузурю, этих двух — Казуичи Сода и Терутеру Ханамура. Но меня можно называть и Фую. — А меня Каз, — встрял один из названных в разговор. — Теру, — коротко и лаконично закончил третий речь двух предыдущих. — Хорошо. Я — Нагито. Нагито Комаэда. — Красивое имя, — улыбнулся Фуюхико. Теперь он не казался Нагито настолько страшным. Совсем наоборот, он выглядел надежным и… Хорошим? — Вообще неловко как-то вышло. Прости, что сразу не познакомились. — Ничего, вы не были обязаны. — Уже ужин заканчивается, — заметил Терутеру, смотря на полупустую столовую. — Пойдёмте, а? — Идём! — воскликнул весёлый Казуичи, тут же убегая к двери. — Ты с нами? — спросил Фуюхико, на мгновение остановившись у столика Нагито. Пусть Комаэда и был знаком с ними буквально минуту — ладно, чуть больше, но именно официально всего лишь минуту — он думал, что им можно доверять. Он аккуратно встал, отряхнув белую футболку, и улыбнулся. — Конечно. Фуюхико тихо усмехнулся, оборачиваясь спиной. — Тогда догоняй! — сказал он и неспешно пошёл к выходу из столовой.

***

— Кстати, чел. Нагито повернул голову на голос Соды, потому что никто не ответил парню, а это значило, что фраза могла быть предназначена и Комаэде. Так и оказалось. — Ты говорил, что тебе кто-то нравится. А кто это? Кто-то из лагеря? Нагито нервно вздрогнул. — А… Мне обязательно отвечать? — Да. — беспрекословно ответил Сода. — Обязательно. — Да не бойся ты. — улыбнулся дружелюбно Фую, который был распластан на кровати в форме звезды. — Мы тут всё друг про друга знаем, не расскажем. Соде Соня нравится. Мне — Пеко. А этот вообще на всех наяривает. — Это нормальная реакция организма! — возразил Терутеру, отлипая от журнала с сомнительным содержанием. Нагито сильно замялся. Ему было немного страшно признаваться — всё-таки, он один гей среди натуралов, как говорится, одна роза среди навоза, только наоборот. — А вы уверены, что ответ удовлетворит вас?.. — Главное, чтобы не Соня. — добавил Казуичи с важным видом. А потом резко посерьёзнел. — Это же не Соня, да? — Не Соня, — удрученно ответил Нагито. Может, удастся как-то отмазаться от ответа?.. — Поверь, мы от тебя не отстанем, пока не скажешь. Всем нам интересно, в кого влюблён такой тихий и послушный парень, как ты. Нагито с мольбой посмотрел в лица друзей, но все они все ждали его слов. Это жестоко, вот так заставлять ни в чем не повинного юношу распинаться! — Хорошо. Только пообещайте не смеяться. — Да ладно тебе, бро, мы же… — Хаджиме. Сода резко прервал свою речь, а Нагито зажмурил глаза от страха. Он был готов ко всему: к избиениям, укорам, к словам о том, что он отброс общества, но… — А, так ты гей. — произнес Фуюхико самым непринуждённым тоном, так что Нагито даже и не понял, в хорошем тоне было это сказано или нет. — Ой, чел… Трудно тебе придётся. В Хинату половина лагеря влюблена, — сочувственно заметил Казуичи, и тут Нагито окончательно прорвало. Насыпали, блин, соли на рану. Зарывшись руками в свои волосы, Нагито сжался и почти всхлипнул, чувствуя себя ничтожным в высшей степени. — Я знаю, — слабо ответил он, сгорая от отчаяния. — Я такой придурок! — Да ладно тебе, — попытался успокоить Фуюхико юношу и легонько хлопнул его по спине, перебравшись со своей кровати на комаэдину. — Прорвёмся. Кажется, где-то Комаэда это уже слышал. Нагито за недолгое время успокоился под ободрительные речи Фуюхико, слова Соды, пропитанные жалостью, и под тихое пошлое бурчание Теру в сторонке. Возможно, он и правда влюбленный идиот. Но теперь хотя бы не одинокий.

***

      Самым огромным страхом Нагито было — точнее, с недавних пор стало — выходить к речке купаться. И нет, Нагито не имел какую-то паническую боязнь глубины, плавать умел более чем хорошо, но было одно но, которое ужасно помешает ему нормально плескаться в тёплой, почти что парной воде. Хаджиме. Очевидно, что в футболках купаться никто не будет ( хотя это не помогло бы проблеме с гормонами Комаэды ), а это значило только одно. Хаджиме будет в плавках. С оголенным торсом. Блять. — Комаэда, только не кончай! — в шутку кричал Сода, заставляя и так взволнованное лицо покрыться неестественным румянцем. — Если что, скажи нам, мы поможем. — продолжил подшучивать Фуюхико, толкая в плечо парнишку. — Нет, ты там поаккуратнее, правда. Ты его ещё не видишь, а уже выглядишь так, будто с минуты на минуту обкончаешься. — Ой, все, — прервал их Комаэда, хмурясь. — Идите уже. Комаэда даже на пляж нарядился, по словам Соды, «как на северный полюс». На плечи была накинута белая тонкая кофта с незамысловатым принтом в виде квадратиков лазурного цвета, а на ногах — довольно широкие плавки под цвет вставок-квадратов на кофте. Образ дополняли шлепки, которые явно были Нагито больши как минимум на размер. Он страдальчески вздохнул; идти на пляж и стоять под палящим солнцем совсем не хотелось, но соблазн увидеть Хаджиме… Кто вообще Нагито такой, чтобы упускать такой шанс? И, всё-таки, фобия полуголых парней у Нагито есть. Фобия одного определённого полуголого парня. А может, это фетиш? В холле были уже все во главе с Чиаки, уже стоявшей в купальнике и в легкой накидке на плечи. Когда пришел Нагито, она сказала: — Мы пойдём пока без Хаджиме. Этот оболтус плавки потерял. Это слегка расстроило юношу, но Чиаки убедила Нагито в том, что Хината ещё придёт. Стройная процессия взрослых детей подошла к пляжу и под строгим взглядом Нанами опустились в воду. Один Нагито остался рядом с девушкой, которая дожидалась второго вожатого, и тихо болтал с ней, пытаясь натянуть свою красную кепку на голову, чтобы не слепило глаза. — О, вернулся. — с улыбкой произнесла вожатая и толкнула в бок Комаэду. Нагито посмотрел туда же, куда был направлен её взгляд. Огосподибоже. Какой же он горячий. Хорошо, ожидания Нагито были оправданы в полной мере. Хаджиме направлялся к ним, одетый в яркие плавки оранжевого цвета, ничего не накинувший на плечи, в отличие от более или менее одетых стоящих. Нагито чувствовал, как температура его тела идет, бежит, несётся к высочайшей отметке. Жарко, блять. Чертовски жарко, и теперь в этом виновато далеко не солнце. Нагито осознал, что в открытую пялится на чужой пресс только тогда, когда Чиаки повторно больно толкнула его в ребро. — Привет. — Хаджиме улыбнулся Чиаки, а потом перевёл взгляд на Нагито. Тому показалось, что ещё немного — и он просто отключится от чувств. — Чего не купаешься? — Н-не хочу, — сумел выдавить из себя Нагито. Его рот стремительно ссыхался. — Хорошо. — кивнул Хаджиме. — Я пойду поближе к берегу. Если что, маякни. Нагито проводил его жадным, голодным взглядом, чувствуя, как всё перед глазами мутнеет. Комаэда с придыханием оттянул край кофты, прикрывая глаза. — Нагито, всё в порядке? — заволновалась Нанами, тряся за плечо друга. — Может, водички? — Нет, я… Но Нагито не успел договорить, потому что в беспамятстве свалился на песок.

***

Нагито кажется, что он беспробудно пил неделю — настолько сильно болит его голова и настолько ярко и ослепительно белеет что-то сквозь прикрытые веки. Но ничего из этого — не сон и не иллюзия обманутого мозга, а правда; Нагито действительно нагрелся на солнце и он действительно находится в белом помещении медпункта, пока рядом нет никого. Спина затекла от долгого лежания на твёрдой поверхности, и Нагито тяжело стонет, когда пытается подняться. С улицы слышатся крики детей, тонкий тюль поднимается ветром, невесомым и лёгким, но таким живительным сейчас, что хочется зачерпнуть в легкие как можно больше воздуха, чтобы восполнить недостаток кислорода в лёгких. На часах уже шесть вечера… Значит, он проспал два часа. Прекрасно, просто прекрасно. Не успев толком проснуться, Нагито услышал звук открываемой двери и вздрогнул от неожиданности, а потом ещё раз, только по иной причине, ведь перед ним стоял Хаджиме. — О, уже проснулся? — спросил Хаджиме и подошел ближе, но, не услышав ответ, продолжил, — Как себя чувствуешь? Нагито лишь наблюдал за действиями сильных рук, которые брали какую-то тряпку и мочили её, выжимая почти досуха, оставляя в ней лишь лёгкую влажность. Комаэда попытался избежать желания коснуться его руки, но сдержался от соблазна. Хината подошел ближе и положил руку на лоб, посмотрел в глаза Нагито, будто пытаясь что-то выискать в отражении, но Нагито не выдержал и отвёл взгляд. Румянец на щеках стыдливо выдавал его. — Вроде, не горячий, — пожал плечами Хаджиме, а потом убрал руку. Нагито то ли разочарованно, то ли облегченно вздохнул. — Ты, возможно, не помнишь, но ты словил солнечный удар и отрубился на пляже. — А… — хрипло открыл рот Нагито, а потом прокашлялся, пытаясь вернуть голосу нормальное звучание. — А как я сюда попал?.. — Мне пришлось тебя отнести. Ты не был тяжелым. Нагито подавился воздухом. Теперь его стало слишком много. — В-вам не стоило!.. — Да ладно тебе, я же твой вожатый. — Хината улыбнулся и потрепал по волосам юношу. Тот поджал губы и опустил взгляд. — Ладно. Ещё полчасика тут посидишь, а потом пойдём вместе. — Вы останетесь тут?.. — с надеждой спросил Нагито. Сердце трепыхалось, будто птица в клетке. Ему очень, очень хотелось побыть вместе с Хаджиме! — Конечно. Мне нужно проследить, чтобы тебе хуже не стало. — Хаджиме продолжал гладить мягкие волосы Нагито, который снова затаил дыхание, пытаясь не допустить своего томного вздоха. — У тебя такие мягкие волосы! Родные? — Угу, — несмело улыбнулся парень, пытаясь взглянуть в зелёные глаза напротив. — Вам понравились? — Они приятные на ощупь. Я такого нигде не видел. Вожатый и Нагито разговорились, и второй перестал чувствовать себя неловко, лишь понимал, что всё сильнее и сильнее влюбляется. Чем больше говорил Хаджиме, тем более Нагито хотел его слушать и слышать. Хотел говорить с ним и говорить, пока не пересохнет горло. Ну нет в этом прекрасном обаятельном человеке изъянов! Словно у восьмиклассницы, у Нагито шли мурашки от смеха его любви, и юноше оставалось лишь громко вбирать воздух в грудь, чтобы не задохнуться от вида объекта своего воздыхания. Хаджиме обладал не только великолепной харизмой, но и не менее прекрасным умом. Темы, которые он объяснял, часто были незнакомы Комаэде, да и до этого он не интересовался ими, но Хината объяснял настолько интересно и доходчиво, что даже недалёкий в точных науках Нагито всё понимал. Физика, астрономия, математика — все эти предметы в школе Комаэда терпеть не мог, но вдруг резко полюбил. Интересно, почему? — Нагито, ты!.. Хината и Комаэда в момент обернулись, завидев в дверном проеме макушки голов друзей-соседей Нагито, взгляды которых так и говорили о том, что Комаэде придётся долго и нудно объясняться, а потом так же продолжительно выслушивать второсортные пошлые шутки в свой адрес. — Не будем мешать! Дверь в мгновение ока закрылась, и Нагито вновь остался наедине с Хаджиме. Хината поднялся, вновь погладил по волосам Комаэду, выбив из него смущенную улыбку, и негромко произнес: — Ну что, белобрысик, пойдём? — Белобрысик?.. — Ага. — улыбнулся Хаджиме, а в его глазах блеснули шальные огоньки. — Потому что у тебя волосы белые. Ну всё, пойдём уже в корпус! Нагито терпеть не мог прозвища, ибо все они казались ему дурацкими, глупыми и донельзя оскорбительными. Да и вообще, зачем их использовать, если есть имена? Но хинатовское «белобрысик» крепко накрепко запало ему в душу и планировало остаться там не менее, чем навсегда.

***

Нагито настолько преисполнился в познании своей любви, что не заметил, как прошла смена. Два дня до её конца ощущались легко, будто тех шестнадцати и не было до этого! Но были воспоминания, яркие, весёлые и воистину прекрасные, которые кричали о том, что лагерь «Голубой Огонёк» — это не просто игра его больной фантазии, а реальность, причём прекрасная. Под конец смены намечалось какое-то большое мероприятие, обещавшее стать самым слезливым и грустным из всех. Нагито с тоской, напоминающей грусть от чего-то или кого-то уходящего, оглядывал окрестности. Всё это прижилось в его сердце: и речка, и высокие деревья, и скрипучие кровати — всё стало родным. Комаэда даже и не думал, что скоро придётся прощаться. А это значило прощаться ещё и с Хаджиме. Это било ниже пояса. Это было обиднее всего. За смену смущение и страх позабылись, но желание увидеть Хинату ещё не раз превосходило попытки забыть его раз и навсегда. А ведь Нагито так и не признался… А имеет ли это смысл? За ним впрямь гонится половина отряда, так тут еще один парень, худощавый и с репейником в башке и с любовными стишками вместо мозгов. И кто среди десятка красивых, как на отбор, девушек выберет незадачливого идиота Комаэду? Думаю, ответ очевиден. Все стихи, написанные рукой Нагито за лагерь, было неимоверно красивы, хоть сам он этого не признавал. Казалось, что сама бумага была пропитана запахом теплого песка, утренней свежей росы или еловых ветвей. Единственный стих, который Нагито накалякал очень неразборчивым почерком, сильно выделялся среди других. Он-то и был посвящён Хаджиме. В попытках написать что-то дельное Нагито рвал листочки из блокнота и ругался на потеху соседей, но в одну бессонную ночь под светом фонарика он что-то да создал. И это что-то наутро показалось ему сносным, так что Нагито решил оставить листочек в своём блокноте. В коридоре было тихо. Нагито, единственный, кто ходил туда-сюда на этом тихом часу, шёл к комнате вожатых, чтобы поболтать с Чиаки и пожаловаться на свою жизнь, попутно прожужжав ей все уши своею любовью. Казалось, Нанами скоро не выдержит и заставит Нагито распинаться самостоятельно перед Хаджиме. Только вот едва он приоткрыл дверь, как услышал агрессивные, пусть и приглушённые, дебаты. — Да ты определись уже, идиот! Тебе сегодня песни играть, а ты финал не можешь выбрать! — А ты мне что предлагаешь? Опять эту «Батарейку» играть? Или «Алые паруса»? Ты меня, конечно, прости, но у меня они уже тут вот! — А что тебе, Богемскую рапсодию подавать? — язвительно спросила девушка, уперев руки в бока и смотря с явным высокомерием и неудовольствием на шатена. — Это лагерные посиделки, Хаджиме! Тебе ничего выдумывать не надо! — Да я!.. — и тут Нагито понял, что взгляды упали на него. Абсолютное, блять, везение! — А ты почему не в кровати? — О! Вот и решение проблемы! Нагито, тащи сюда свой блокнот. Нагито опешил. Он понимал, что Чиаки не со зла, но это — чистой воды предательство! Как говорится, «моя хата с краю, так какого хрена вы и меня приплетаете, а?» — Блокнот?.. — Ладно, подожди здесь, — кинула напарнику раздраженно Чиаки и вышла с Нагито из комнаты. Тот тут же взбунтовался. — Я не буду показывать ему! — Да тише ты! — нахмурилась Нанами. — Пожалуйста, Нагито, ну помоги ты этому придурку, прошу! Он песню битый час выбрать не может, я очень надеюсь, что он из твоих стихов что-то состряпает! Да и для тебя это хороший шанс… — Ладно, ладно! — сдался Комаэда, подняв перед собой руки в примирительном жесте. — Сейчас принесу. — Ты лучший! — Чиаки крепко обняла друга и подпрыгнула на месте. Её лицо озарилось небывалой радостью. — Жду тебя!

***

«Возможно, это не так уж и плохо кончится?..» — думал Нагито, когда шёл в комнату, горестно вздыхая. Ему не хотелось показывать свои стихи Хаджиме. Нет. Нетнетнет, только не это, мать его!.. А может, все-таки?.. Мозг взорвется такими темпами у бедного Комаэды. А ведь говорят, что думать — это полезно! Видимо, обманывали учебники да книжки… Тише мыши Нагито скользнул в комнату, где спали обессилевшие после игры в футбол друзья. Нагито не смог сдержать глупой улыбки, но потом пришел в себя, смял в руках блокнотик и пошёл дальше. Хаджиме сидел на кровати, Чиаки ходила по периметру комнаты в ожидании. Едва Нагито зашел, она остановилась и подошла к двери. — Вот. Твое чадо пришло. Оставляю вас наедине, а то опять орать на меня будешь. Это мне не нравится, это мне не то! — только и сказала Чиаки и вышла из комнаты, однако Нагито знал, что истинный мотив ее ухода был совсем другой. От этого сердечко влюблённого забилось лишь сильнее, а сзади послышался такой волнующий воображение голос: — А я не знал, что ты пишешь стихи. Нагито неловко улыбнулся, а потом ответил: — Вы не спрашивали. Вот я и не говорил. — Логично, — усмехнулся Хаджиме, подзывая к себе ближе. Когда Нагито подошел вплотную, он спросил, — Можно я взгляну? Пионер судорожно кивнул и резко протянул свой блокнот, мысленно уже избивая себя за такие импульсивные движения. Хината взял из рук книжечку, причём с такой аккуратностью, с такой трепетностью, которой Нагито не видел очень давно. Хината открыл блокнот на самой первой странице и начал читать. — Как красиво, — прозвучало через некоторое отстранённо в тишине, — У тебя талант, Нагито. Комаэда не знал, куда себя деть и как, блять, от счастья не расплакаться прямо тут. Ему нравится. Ему нравится!.. О господи, Хаджиме Хинате нравится его писанина! Волновало только одно: последний написанный стих был посвящён Хаджиме. А если он всё поймёт? А если отвергнет? А если просто скажет, что ему не понравилось, и отложит книгу? Эти мысли трепыхались, как лист на ветру, в голове Нагито и тревожили разум. Однако из своих раздумий его вывел легонький толчок в бок от Хаджиме, который испепелял его и без того пострадавшее сердечко восхищённым и воодушевлённым взглядом. — Я хочу спеть это. Нагито взглянул на стих, на который указывал Хината, и со странным ойканьем где-то в районе груди обнаружил, что это именно то стихотворение, которое он посвятил своему любимому вожатому. И как тут теперь отказать?.. — Конечно, — с нервной улыбкой ответил Нагито. — Вы можете спеть любой стих. — Послушаешь? Я хочу потренироваться, — спросил Хината и потянулся к гитаре, которая стояла у стены. Нагито замотал головой и резко встал. — Нет, простите, — пока мозг Нагито судорожно искал отговорку, сам Комаэда подходил все ближе к двери. — Мне нужно уйти. Я очень-очень устал. Правда. И уже через секунду в комнату лился только свет из большого холла, через который убежал Комаэда Нагито.

***

Нанами пришлось очень долго уговаривать Комаэду пойти вместе с ней на вечернее собрание у костра, потому что там будут все, и его излюбленный Хаджиме в том числе, но Нагито истерил, говоря, что ему стыдно и что он никуда не пойдёт. Но Чиаки морально гораздо сильнее Комаэды, поэтому ему пришлось сдаться и просто пойти вместе с ней. Когда Хаджиме, уже настраивающий гитару и что-то тихо наигрывающий, заметил Нагито, тот сжался под этим взглядом и покраснел. Чиаки подошла к Хаджиме, усадила Нагито рядом с объектом его воздыханий и завела какую-то дискуссию с Хинатой. Теперь они не ссорились, а говорили приглушённым голосом, но Нагито их не слушал, скучающе смотря в огонь. Вокруг собралась куча детей помладше из других отрядов, и все о чем-то весело переговаривались. Почему-то эти сцены наводили необъяснимую, смутную грусть. Нагито уткнулся взглядом в пол, не позволяя себе окончательно раскиснуть. — Эй, — Хаджиме дотронулся до плеча Нагито, заставляя его вздрогнуть. — Всё в порядке? Нагито хотелось сказать, что нет. Хотелось признаться прямо сейчас, а потом со стыдом убежать, но он понимал, что и так уже бегал слишком много, поэтому лишь натянуто улыбнулся. — Всё хорошо. — ответил он тихо, будто не желая, чтобы его голос услышали. — Не волнуйтесь за меня. — Споёшь со мной? Хотя бы немного. Хотя бы последнюю песню, — спросил Хината, будто бы он не смог бы прожить без помощи в пении Комаэды. Нагито чуть сжался, потому что понимал: он не сможет отказать. — Всё-таки, это твои стихи, и мне бы хотелось… — Хорошо. Я спою. Хаджиме просиял и одобрительно улыбнулся, потрепал волосы Нагито, заставляя его чуть повеселеть от такого великодушного жеста. — Тогда я буду ждать тебя, белобрысик. — сказал он напоследок и продолжил что-то тихо наигрывать. Вскоре начался вечер у костра. Помимо Хаджиме играли ещё несколько людей — вожатых и детей из других отрядов, и Нагито лишь восхищался ими, потому что их игра была просто непревзойденна. Но более всего, конечно, удивлял и восхищал Хаджиме. Он был ближе всех, и его гитара, его голос слышались так рядом, его бедро соприкасалось с ногой Нагито, передавая музыку не только через слух, но и телом. Те моменты, когда он, мимолётно смотря на Нагито, улыбался и пел, были настолько интимными и личными, что на мгновения Комаэде казалось, что нет никого, кроме его самого, Хаджиме и гитары. Нагито хотелось, чтобы все эти смазливые песни о любви были посвящены ему. Конечно, это не может быть правдой, ведь он играет для всех, но так хотелось верить в эту сладкую ложь, утонуть в ней и заодно в юноше напротив. Вечер медленно подходил к концу. Большинство песен были знакомы Комаэде, а если и нет, то он хотя бы раз их слышал, так что ничего необычного не происходило. Но вот за гитару вновь взялся Хаджиме, и теперь мотив был совершенно незнаком. Странное вступление, никогда более никем не слышимое, мягко казалось слуха. Все затихли, и Нагито в том числе. Но его живот скрутился в горячке, когда он услышал слова песни. Это его стихи.

— Когда-то думал сгинуть в муках страшных,

Что всё, чем дорожил — всего лишь пыль,

Что нету на земле людей отважных,

Что я такой же, как в земле ковыль!

Хината пел и смотрел на Нагито. Только на него. Нагито безмолвно, зачарованно смотрел в ответ. Между ними образовывалась связь — связь поэта и музыканта, сыгравшего чужие стихи на гитаре. Эту искра, эти чувства… Нагито не верит, что всё это происходит с ним.

— Но, словно одуванчик, разлетелись

Все эти мысли навсегда во мне

Одна надежда только поселилась:

Неужто жить на свете можно мне?

Эти слова мурашками. Молниями по телу, разрядами тока по коже пробирают, и теперь Нагито действительно хочет отдаться своим глупым влюблённым мечтам. Хочет верить, что эта песня — для него.

— Одна надежда только поселилась:

Неужто жить на свете можно мне?

Никто не поёт, но все слушают и хлопают в такт, потому что игра Хаджиме берет за душу. И Нагито неосознанно начинает подпевать, замечая, как в глазах напротив разгорается огонек. Или же это пламя в глазах отражается?

— Когда не выходил из лабиринта,

Из мозговых путей, из пустоты

Не думал я, что там вдруг заведётся

Душа того, кто чище заводи!

Хаджиме — вот тот, о ком писал Нагито. И этот же человек сейчас поёт строчки о самом себе. Интересно, а догадался ли он, думает Нагито, но сейчас ему так хорошо, что хочется отмахнуть все плохие и нет мысли в сторону и слиться воедино с музыкой.

— Не думал я, что там вдруг поселится,

Душа того, кто чище заводи!

— Возможно, я плутаю тут да там.

Пугает всех загадочность моя,

Но никто не думал, что меня

Настигнет фраза «я люблю тебя»!

Но никогда не думал, что меня

Настигнет фраза «я люблю тебя»!

Концовку они допевают уже вместе, ни на секунду не отрывая взгляда друг от друга. Все уже давно всё поняли, но даже так они хлопают на это негласное признание юнош друг другу, и это оглушает Нагито, заставляя улыбнуться Хинате и тут же отвести взгляд, едва музыка заканчивается. Кто-то кричит и просит спеть ещё раз, но уже очень поздно. Детям остаётся сходить на сонник и пойти спать, заканчивая последний день в этом лагере. — Белобрысик! Нагито обернулся на прозвище и заметил Хаджиме, который махал ему руками сквозь толпу. — Зайдёшь ко мне в комнату, окей? Нагито не успевает ответить, а Хаджиме уже пропал в детях. Чиаки вопросительно выгнула бровь. — Когда ты успел стать белобрысиком? — Чел, береги жопу! — послышалось сзади от Соды. Нагито ещё сильнее покраснел, чуть нахмурившись, но скорее от смущения, чем от настоящей злобы. — Иди уже, герой. — усмехнулся Фуюхико, похлопав по плечу друга. — Тебя твоя любовь ждёт.

***

Нагито боялся неопределённости и боялся заходить в дверь, поэтому он топтался с минуту и только потом постучался. Ответа не последовало. Похоже, Хаджиме не в комнате… Стоит ли его подождать внутри? Нагито вздохнул. Соберись, тряпка! Тебя всего лишь позвали в комнату, чего ты боишься? Нагито аккуратно приоткрыл дверь. Темно. Но едва он зашёл за порог, его затащили глубже и довольно грубо прижали к стене, напористо сминая губы. О Боже. Нагито ни с кем не спутает этот запах. Комаэда отвечает на поцелуй не менее страстно и чувствует себя ещё лучше, чем там, у костра. Одежда Хаджиме пропахла огнём и его одеколоном. Даже в темноте он красивый. Чертовски красивый, и Нагито хочется прикоснуться к щекам и сжать колючие на вид волосы, пошарить по спине руками, но он не может только из-за того, что его руки прижали к стене и сжали. Глупенький Хаджиме, ты думаешь, что Нагито будет отбиваться? Хината целуется так, будто второго раза не будет, и поэтому совсем скоро Нагито начинает постанывать в поцелуй и поддаваться вперёд, чтобы получить больше. Но в один момент их резко ослепило, и Нагито, удивлённый и обезоруженный резким включением света, повернул голову в сторону, с ужасом отмечая в проходе двери Чиаки. Та просто хлопнула себя по лбу и заворчала: — Идиоты. Закрылись бы хоть, что ли… И, бесцеремонно, так, будто она и не видела двух сосущихся парней две секунды назад, она закрыла дверь изнутри на защелку и хлопнула ей. Нагито снова начал алеть в районе щёк, когда почувствовал влажное тепло на своих губах и когда понял, что теперь может видеть лицо напротив в полной красе. Руки наконец были отпущены, — видимо, Хаджиме понял, что противоборства его действиям нет — и Комаэда обвил их вокруг загорелой шеи, поддаваясь уже более мягким и нежным поцелуям. Белобрысик плавился от эмоций, но более от сильных рук на своей талии — они сводили с ума посильнее любого психоделического видео. Несильно задевая зубами губы, Хаджиме посасывал и покусывал их, выбивая из Комаэды томные вздохи. — Кажется, я всё-таки не гетеро, — усмехнулся Хаджиме, отлипая от губ раззадоренного Комаэды. — Я бы удивился, если бы ты сказал противоположное этому… — отдышавшись, Нагито продолжил. — «Голубой Огонёк», кажется, отродясь такого не видел.., — Голубой огонек сейчас только между нами. Нагито не сумел сдержать приглушенного хихиканья. — Так ты меня… — Нагито неловко прокашлялся, не зная, что сказать, — Для такого позвал?.. — На самом деле я хотел отдать тебе блокнот. — Хината виновато улыбнулся, пошарил сзади по кровати рукой и отдал книжку со стихами взбудораженному Нагито. — А ещё… Хотел сказать, что ты мне нравишься. — тихо произнёс Хината, приближаясь, на ушко юноше. — Очень. Но я не знал, как сказать. — И ты мне. — Нагито уткнулся носом в объемную грудь, удачно пропуская мимо ушей последние слова и вдыхая запах футболки так, будто это был живительный холодный воздух после бани. — Очень… — Представь, что было бы, если бы мы в реальном пионерском лагере были… — Было бы плохо. — согласился Нагито, прижимаясь сильнее и сдерживая слезы. — Но я не хочу об этом думать. — Я тоже. Хаджиме робко обнял Комаэду, зарываясь в его волосы руками. Нагито рвано выдохнул. А вдруг это всего лишь сон? Вдруг Нагито все себе надумал? — Пожалуйста, скажи, что ты не уйдёшь… — прошептал он, будто в забытьи, не желая отпускать из объятий возлюбленного. — Я до сих пор не верю, что это реальность… — Я тебя люблю. — Хината оставил поцелуй на лбу юноши, сжимая его в своих объятиях. Нагито верит. Ему очень хочется верить, что его может полюбить такой прекрасный человек, и он позволяет себе поверить. — И я не уйду. Обещаю. Никогда.

***

Расставаться было гораздо сложнее, чем это казалось в первый раз. И с Содой, и с Фуюхико, даже с Терутеру и Соней, с которыми общение было минимальным. Нагито долго обнимал их и пообещал написать в будущем. Сода и Фуюхико уехали самыми первыми. Потом медленно уходили и другие люди. Нагито, Хаджиме и несколько других детей ещё оставались ждать родителей. Грустнее всего было расставаться с Хаджиме, но Нагито знал, что они ещё не раз встретятся. Посредством недолгих расспросов у Чиаки Комаэда узнал, что Хаджиме — друг детства своей подруги и что он живет буквально через дорогу от её дома. А на вопрос, почему Нанами ничего не говорила о Хинате Нагито, она отвечала, мол, «ты не спрашивал — я не отвечала». Но сам факт того, что Хаджиме живет совсем рядом, очень радовал. Хрупкую бледную руку крепко сжимала другая, только загорелая и сильная — полная противоположность Комаэде. Становилось тепло от осознания того, что Хината даже не стесняется и держит его прямо на публике — пусть и небольшой — и не боится осуждения. — Нагито, за тобой приехали! — показала подруга пальцем на подъезжающую машину. Нагито всмотрелся. За рулем сидела его мама, которая улыбнулась и помахала рукой сыну. Комаэда уже не мог обижаться на неё, как это было в начале смены: осталась лишь безграничная благодарность за её решение и напористость. Всё-таки эти дни стали лучшими днями его лета и, возможно, жизни. Нет, жизнь ещё впереди. У Нагито явно всё счастье будет дальше, за горизонтом амбиций и желаний. Машина остановилась, поджидая юношу, и Нагито пришлось отпустить чужую руку. Комаэда с сожалением взглянул на Хаджиме, помахал ему на прощание и подошел к машине. То, что он сделает сейчас, будет отвратительным решением, Нагито абсолютно уверен. Но у самой двери он остановился, развернулся и подбежал к Хаджиме, кидаясь ему на шею. Хината удивился, но обнял его, придерживая за спину. — Ну всё, всё, — ласково прошептал Хината, смотря на возлюбленного с безграничной нежностью в глазах. — Мы ещё встретимся. Веришь? — Я не хочу уезжать. — пробормотал Нагито, утыкаясь в плечо. — Я тоже. Но мы встретимся. Много-много раз. Хорошо? — Угу. — Нагито улыбнулся, едва сдерживая слезы, и хмыкнул. — Пока. — Пока… И напиши мне, как приедешь! Нагито множественно кивнул и всё таки подошел к двери, сел в машину. Мама чмокнула сына в щеку и начала выезжать с территории лагеря. — Видимо, у тебя появились друзья? — улыбнулась девушка, ведя машину и наблюдая за дорогой. — Ага, — ответил Нагито, сделав небольшую после этого паузу. — Мам? — Да, милый? — А можно я тоже поеду на следующий год в лагерь? Бровь матери поднялась вверх, выражая её удивление. — Я думала, ты не любишь лагеря. — Ну… Полюбил. Я хотел бы попробовать себя в роли вожатого. — Как скажешь. Но ты уверен, что действительно хочешь этого? — Ага, — улыбнулся Нагито, думая о том, что если они с Хаджиме будут вместе вожатыми, то он готов терпеть даже самый младший отряд. — Очень. — А раньше противился! — А это было раньше! Я изменился. — хихикнул юноша, скрывая свою глупую улыбку за рукой. — Ага. А ещё влюбился. Комаэда шокировано уставился на мать и почти что подавился воздухом. — Ч-чего? Как ты?.. — Как будто я не знаю. — мама закатила глаза, заставляя Комаэду покрыться густым румянцем. — Ты ни на кого так не смотрел, как на того парня. Маму не обманешь. — И ты не будешь ругаться? — Конечно, нет. — девушка улыбнулась сыну. — я не вижу смысла ругаться на такую мелочь. Какая разница, мальчиков или девочек ты любишь? Я-то тебя любым люблю. — И я тебя, мам. Нагито обернулся к окну. Из него лилась яркая улыбка, символизирующая счастье. В голове и сердце был Хаджиме, а рядом — мама, которая была готова поддержать. Нагито и так никогда её не боялся, но теперь окончательные отголоски подсознания исчезли.       Лагерь «Голубой Огонёк» начал скрываться за деревьями, оставляя после себя неизгладимые, нежные, трепетные эмоции. Нагито пообещал, что ещё вернётся, но сейчас мы вынуждены оставить следующие страницы его судьбы пустыми, ведь история восемнадцати прекрасных дней в лагере, история прекрасной любви двух сердце, к сожалению, полностью закончена.

Или же нет?..

Что ж, время покажет.

Время всё-всё однажды нам покажет.