Redemptio

      Весна тысяча девятьсот тридцатого. Переход к новой форме власти, политическому режиму и проч. дался России нелегко, уровень преступности значительно возрос; есть было нечего, денег с трудом хватало на базовые потребности. Особенно остро ощущалось это в окраинах Петербурга, а тогда ещё Ленинграда, где каждый божий день то и дело ловили каких-то мелких карманников. Милиция не успевала ловить этих сошек, но Достоевскому до этого дела не было. Он был одним из лучших частных сыщиков в городе, и добрая половина сложных и запутанных дел проходила через него. Сейчас таких было немного, а значит загруженность тоже хромала. Вечерами бывало такое настроение, которое большинство людей назвало бы скукой, но для Достоевского это скорее было покоем. До этого дня.       1 апреля 1930 года у соседа по комнате и, уж так сложилось, друга Фёдора – Николая, был день рождения. Праздновать было не с кем и не на что, но Гоголь был весьма добродушным и просто не мог не угостить своего товарища чем-то крепким по такому поводу. Говоря заранее, Достоевский не был таким уж трезвенником, но со спиртным никогда не перебирал, потому что на него, несмотря на стереотипы, что все русские пьют водку по утрам вместо чая, алкоголь действовал значительно и опьянение не заставляло себя долго ждать.       1 апреля ещё и день дурака, так что пьяниц и не только в баре собралось достаточно, и атмосфера была подобающей. В комбинации с весёлой шутовской натурой Гоголя, на Фёдора это повлияло в достаточной степени, чтобы он перебрал с водкой и частично потерял контроль над собой. Алкоголь действительно сделал своё дело: некогда закрытый и угрюмый сыщик превратился в громогласного оратора, собрав вокруг себя кучку зевак. Но среди этого непримечательного контингента был ещё кое-кто. Казалось, он был привлечён не громкими речами Достоевского, а им самим, его проявившейся из ниоткуда харизмой, манерой пьяной речи, его начитанностью и грамотностью, которую даже добрые 6 рюмок водки не смогли затмить. Ещё, в отличие от остальных собравшихся здесь пьяниц, этот молодой человек выглядел достаточно трезвым, возможно, слегка навеселе, но не более. Дело не в том, что он мало выпил, скорее его организм, по каким-то причинам хорошо справлялся с симптомами опьянения.       Всё это время он с неподдельным интересом слушал пьяные рассуждения Фёдора о власти, политике и прочих вещах, которые не принято обсуждать за столом, но тут резко решился возразить:       – Прошу прощения, товарищ, о какой такой партии может идти речь, если вы сейчас пьянствуете и вряд ли завтра вспомните хоть момент этого вечера? – ехидно подметил этот японец.       – Партия не запрещает отмечать праздники, а уж тем более, дни рождения своих ближайших друзей! Верно, Николай Васильевич? – Гоголь только весело закивал головой, не в силах произнести ничего членораздельного.       – Не путайте понятия: одно дело выпить стопку за здоровье и благополучие, и совсем другое – напиться до беспамятства.       – Да я трезв, как стёклышко! Хотите проверить, товарищ? – щёки Фёдора заливаются румянцем, но это будто придаёт ему ещё больше смелости.       – А давайте! – японец повеселел и посмотрел на Достоевского с вызовом и стал с ним наравне, хотя раньше стоял в семи шагах от него.       – И как же? Покажете мне два пальца и спросите, сколько я вижу?       – Прошлый век! Для столь образованного человека должна быть достойная проверка: я задам Вам вопрос. Если ответите правильно – я поверю, что Вы трезвы, в противном же случае – Вам придётся признать своё состояние и выполнить моё желание.       – По рукам! – в глазах Фёдора горит азарт, он даже не спрашивает, какое желание его ждёт, поскольку твёрдо уверен, что ответит на любой вопрос хитрого японца.       – Некоторое время наблюдая за Вами, я сделал предположение, что Вы имеете дело с криминальным миром. Так какое же наказание дают в Советском Союзе за наёмничество?        Почему он выбрал именно это нарушение? Почему не спросил за то самое пьянство в партии, из-за которого завязался диалог? Это совпадение или намёк?       – От 6 до 25 лет в зависимости от количества совершённых убийств, – Фёдор вскинул голову, ожидая подтверждения своих слов.       – Неправильно, смертная казнь, – последние два слова эхом пронеслись в ушах сыщика, – Вы проиграли, товарищ.       – Каким будет Ваше желание?       – Здесь душно, предлагаю выйти на улицу.       С этими словами двое парней решительно направились в сторону выхода, не накинув сверху ничего, что уберегло бы их от весенней вечерней прохлады – алкоголь пульсирует под кожей, согревая тело. Но уже совсем скоро им будет не просто тепло, им будет слишком жарко.       – Поцелуйте меня, – японец поднял лукавый, с ноткой пьяной шалости взгляд.       – Желание есть желание, но знайте: я не из этих, – Фёдор отрезал это быстро и на удивление чётко, несмотря на свой хмельной вид.       Он первый прильнул к губам японца. Решительно, желая покончить с этим как можно быстрее. Поцелуй не был напористым или страстным вначале, но по мере углубления, начал приобретать больше красок и эмоций. На вкус он отдавал спиртным, сигаретами и совсем немного кофе. При чём, сигаретное послевкусие оставалось больше от губ Фёдора, так что его новоиспечённый друг уже знает с чего начнётся их следующая встреча. Японец запустил пальцы в волосы Достоевского, густые, чёрные, достаточно жёсткие, но такие, что их почему-то не хочется отпускать. Фёдор, в свою очередь, обеими руками с некой неуверенностью держит лицо иностранца, всё ещё не готовый отстраниться. Это не первый опыт поцелуев у Достоевского априори, но первый с мужчиной: сами понимаете, Союз не приветствовал такое, и как он сам уже сказал, «он не из этих», но по какой-то причине ему очень понравилось всё происходящее. Возможно, в силу выпитого алкоголя... Да, точно из-за него.       Для него это момент беспамятства, в котором он находит для себя отдушину, способ отвлечься от рутины, не до конца осознавая последствия происходящего. Инициатор всего происходящего наслаждается процессом не меньше, но он знает наверняка, что это послужит началом чего-то большего, чего-то, что перевернёт их жизни с ног на голову. А сейчас они просто тонут в том, о чём запрещено говорить вслух, что никто из них определённо не сделал бы в трезвом состоянии, но о чём они почему-то не жалеют сейчас.       Спустя три дня, то есть в понедельник, сидя в съёмной коммуналке и попивая крепкий кофе, привезённый в качестве сувенира другом откуда-то из заграницы пару недель назад, Фёдор читает утреннюю газету, в надежде развлечь себя хотя бы строчками о тех самых мелких воришках, так наскучивших правоохранительным органам. Время было около полудня, и это была уже не первая кружка за день, совмещённая с недорогой папиросой Моссельпром. От весьма «увлекательного» занятия его оторвал верный приятель и сосед по квартире – Николай Гоголь, тот самый, который привёз кофе, и за чей день рождения они пили в пятницу. За время проживания вместе, у них сложилось что-то по типу дружбы, хотя личности их были полярно противоположны друг другу. Ворвался Николай не с пустыми руками:       – Чудесные новости, мой дорогой приятель!       – Ради бога, Коль, очередной воришка в Пушкинском?       – Нет, всё куда интереснее! Дело передали из Адмиралтейского, там не справляются, - Гоголь запыхался и произнёс это с каким-то предвкушением.       – Надо же, - Фёдор выдохнул густой ком дыма из легких, - и это поручили мне?       – Нет, я просто хотел похвастаться достижениями нашей милиции.       – Твои шутки как всегда бесподобны…       – Если серьёзно, то дело об убийстве. Убийстве верхушки одной из криминальных группировок Ленинграда. Всех за раз, место преступления больше напоминало скотобойню, чем бильярдную. Говорят, дело рук японской мафии. Предполагаемый лидер группировки - Мори Огай. Недокуренная папироса упала на пол, дым перекрыл горло, но внешне Фёдор остался абсолютно спокоен.        «Опять они…,– в голове невольно возникают химерные картины из детства: лужа крови, вытекающая ядовитой заразой из-под дверной щели. А за ней два тела – отец и мать, запекшаяся на лбу кровь красноречиво говорит о происшествии, но лица родителей спокойны, их руки сплетены в замок. Маленький восьмилетний мальчик понял ещё в то мгновенье – родителей убили не по ошибке, они были замешаны в чём-то серьёзном, при том настолько, что если бы ему не повезло оказаться в этой комнате пол часа назад, его ждала бы та же участь. Позже Федя краем уха слышал, что к этому причастны японцы, известные своей жестокостью и хладнокровностью. Имя заказчика своих родителей он помнил хорошо, хотя прошло немало лет. – Поднять на уши пол Европы не каждой шайке под силу. Но слабо верится, что этот Мори Огай ещё в состоянии ликвидировать верхушку русских мафиози, как в былые времена. Скорее всего, он сюда кого-то подослал, и я обязан узнать кого.»       Внутренний монолог так и остался витать в воздухе вместе с наконец выдохнутым дымом.       – Федь, ты бы хоть иногда окно открывал. Невозможно уже находиться, - закашлялся Гоголь.       – С твоего позволения, я возьму папку.       На лице Достоевского отображалось замешательство, сосредоточенность и нотка озадаченности. Очень редко этого юного гения можно было чем-то удивить. Несмотря на отсутствие постоянной практики в распутывании сложных дел, при их возникновении Фёдор справлялся со всеми очень быстро; хватало буквально пяти выкуренных папирос, чтобы найти решение к любой загадке.       Тут ситуация обстояла иначе. В отличие от местных преступников, любителей оставлять тонны улик на местах преступления, японцы действовали крайне осторожно. Отсутствие видимых доказательств свидетельствовало о профессионализме наёмников и их внимательности к деталям.       Гоголь тщетно пытался достучаться до Фёдора, тот был целиком вовлечён в анализ преступления и занимался этим вплоть до самого вечера. Осмотр места происшествия дал весьма занимательную зацепку: на дорогом столе из красного дерева перочинным ножом было выцарапано слово «оса». Это странное буквосочетание заметили ещё милицейские, при первичной проверке, но его значение было загадкой. Возможно, это инициалы преступника, что цинично смеётся над ними, или же это привлечение чьего-то внимания? Это можно считать вызовом? Или простое совпадение?       Как бы то ни было, милиция была в замешательстве и в любом случае пришла за помощью к Достоевскому. Когда он ещё раз провел анализ места преступления, заметил ещё кое-что: сигаретный окурок валялся в углу окровавленной комнаты, каким-то чудом он остался незамеченным при первичном осмотре места…       В один из тёплых весенних вечеров Фёдор, как обычно, сидел на скамейке возле своего дома в крайне унылом и не очень благополучном районе. Но его это не пугало. Несмотря на нездоровую худобу, этот молодой человек был вполне в состоянии постоять за себя и обладал необычными техниками рукопашного боя. К счастью, все в округе знали о возможностях Достоевского, и применять на практике ему свои умения не приходилось. Кроме того, лицо его тоже будто предупреждало, что связываться с ним не стоит. Он всегда имел уставший вид: синяки под глазами, остро очерченные скулы, бледная, местами будто прозрачная кожа, мутный взгляд серых глаз, и всё это обрамлялось прямыми, как струна, чёрными волосами чуть длиннее линии подбородка. Взор был не просто мутным, он был холодным, оценивающим, анализирующим и в то же время спокойным. Сидя на скамейке и докуривая уже четвёртую подряд папиросу, он вздрогнул от резкого ощущения чьего-то присутствия. Чутьё не подвело: через мгновенье слева от Фёдора бесшумно оказался молодой парень – на вид чуть младше него самого, а значит возрастом примерно 21 года. Неславянские черты лица бросились в глаза сразу, скорее всего, он был японцем. Чёрные острые глаза, в которых виднелись ирония и недоверие, слегка волнистые каштановые волосы, длиной чуть уступавшие волосам Достоевского, и рот, изогнутый в лукавой полуулыбке. Он был одет неприлично дорого для здешних мест, можно даже сказать, с какой-то насмешкой над послевоенной русской нищетой. Он выглядел чертовски знакомым, но Фёдор мог поклясться, что видел его впервые. Было этакое чувство, что перед ним знакомый незнакомец.       – Милейший сударь, не снизойдёте ли поделиться с прохожим огоньком? - фамильярно протянул японец. Он обладал достаточно чистым русским языком, без особого акцента.       – Коли представитесь, может и поделюсь, - прищурившись от недоверия, но в то же время спокойным размеренным тоном произнёс Фёдор, что-то в этом незнакомце показалось ему чертовски узнаваемым.       – Осаму.       – Без фамилии?       – О, поверьте, она Вам ни к чему, – с этими словами молодой человек потянулся за портсигаром и выудил оттуда недешёвый на то время Мальборо, намекая, что вопрос спрашивающего удовлетворён, а значит он заслужил спичку.       Деваться было некуда, и Фёдор уже с некой заинтересованностью передал коробок. Не узнать элитную марку сигарет он не мог. Это определённо были они. Будучи скептиком, он сразу же отбросил все идеи и счёл всё происходящее чистым совпадением.       Курили в тишине. Достоевский лишь изредка украдкой поглядывал в сторону новоиспечённого знакомого, а тот, в свою очередь, не стесняясь, оценивающим взглядом рассматривал первого.       Сделав последнюю глубокую тягу, японец весело произнёс:        «Ещё встретимся, Фёдор Достоевский, частный детектив Ленинграда».