Панацея

Время неумолимо шло, и торчать в до чертиков надоевшем Ватер 7 Крокодайлу оставалось всего пару недель. Всепоглощающая скука вынудила его чересчур рано составить список всего необходимого для предстоящего отплытия в Новый Мир, заблаговременно сообразив, где можно было это купить, и перепроверить полученную писанину несколько раз. Даз, который хоть и был в курсе касающихся отправления вещей, — они с Крокодайлом виделись каждый день на завтраке в гостиничной столовой — продолжал пропадать где-то в городе со встреченными им приятелями и, разумеется, не считал, что развеивать скуку бывшего босса входит в его прямые обязанности. Впрочем, с этим вполне справлялась Илия. Справлялась настолько хорошо, что она сама и каждодневное общение с ней незаметно стало единственной причиной, по которой Крокодайл, вероятно, даже задержался бы в этом проклятом Ватер 7. Не будь здесь этой женщины — он совершенно точно завыл бы от тоски, несмотря на то, что рептилии выть, в общем-то, не то чтобы умели. Он даже пробовал пригласить ее на ужин, просто чтобы подольше побыть с ней было не так паршиво проводить очередной бестолковый день одному. Илия, правда, соглашалась на это редко, потому что предпочитала ужинать с кем-то из своей команды, однако Крокодайл ни за что не признался бы ни самому себе, ни уж, Боже упаси, ей, что его слегка расстраивали ее отказы. В первый раз, когда Илия дала добро на то, чтобы они пошли поужинать вместе, Крокодайл привел ее в ресторан «Water 7». Сам он сюда периодически заходил, а Илия не была в этом дорогущем заведении с того момента, как в первый день пребывания ее команды в городе Айсберг предложил ей туда сходить. Пираты заняли стол в самом углу: Илия кое-как затащила туда Крокодайла, сначала едва не рассевшегося ровно посреди зала, чтобы он лишний раз не страшил народ. Теплый желтоватый свет от больших люстр под потолком рассеивался на все просторное помещение и слабо попадал в углы, но это ни капли не смущало тех, кто выбирал стоявшие там столики. То были в основном парочки, которые желали уединиться и спрятаться от посторонних глаз настолько, насколько это было возможно в людном ресторане. Сидя за столом, который вполне могла бы занять какая-нибудь подобная пара, Илия жевала десерт и украдкой смотрела на противоположный угол, где сидели как раз такие экземпляры: девушка в вечернем платье и смазливый парнишка, который широко улыбался, держа ее за руки, и что-то увлеченно рассказывал, хотя вполне вероятно, что он просто засыпал спутницу комплиментами. Илия глянула на Крокодайла. Тот уже доел свой ужин и теперь с деловым видом кочегарил, травя воздух вокруг, и невольная попытка представить его в роли такого же ухажера с треском провалилась: на нее он категорически не годился. Взор Илии задержался на мужчине, скользя по его рукам, широкой груди, скрытым шубой крепким плечам и затем поднимаясь выше. Когда Крокодайл позволял себе расслабиться, с разрезанного шрамом лица сползала привычная полузвериная ухмылка, тонкие брови опускались, а янтарные глаза, опутанные морщинами, будто бы прятались еще глубже. Все это придавало ему уставший, печальный вид, откровенно не вязавшийся с тем образом, который Крокодайл вечно цеплял на себя самого. Илии нравилось то, насколько живым и настоящим он выглядел в эти моменты, но не нравилось, каким измученным казалось его лицо, словно весь груз прошлого разом наваливался на него, не давая вздохнуть. Всматриваясь в грубоватые черты лица Крокодайла, который, кажется, думал о чем-то серьезном, Илия в который раз за последнее время ловила себя на мысли о том, что в нем было что-то притягательное, что-то, что, к ее сожалению, не могло оставить ее равнодушной. Если отбросить все предрассудки, забыть детали его биографии, стереть из памяти все его подвиги в Арабасте и посмотреть на Крокодайла свежим, не запятнанным взглядом, то он произвел бы впечатление харизматичного мужчины, не лишенного особой привлекательности. Однако Илия узнавала его все лучше, чуть ли не за руку, вернее, за лапу здороваясь с притаившимися в его насквозь протертой душе демонами, пересчитывала его недостатки, пожалуй, чересчур перевешивавшие достоинства, и все равно, все равно, черт бы побрал этого крюкастого негодяя, проникалась чувствами к нему. Кто-то говорил Илии, что ненависть и любовь очень схожи по своей природе, но первое контролировалось лучше, чем второе. Илия ненавидела Кристофера, однако пыталась убедить себя в том, что сначала нужно во всем разобраться, понять, что к чему, а не кидаться сломя голову мстить. У нее получалось — не всегда и чаще всего с трудом, но все же — остудить свой пыл и мыслить рационально, а здесь… Нет, это, конечно, была еще не любовь, а скорее, просто симпатия, притом мимолетная и ничего не значащая. Совершенно ничего. Настолько ничего, что она крепла с каждым днем, тем самым не позволяя себя уничтожить, раздавить и все ловчее ускользая от попыток хоть чем-то ее заткнуть. Илия успокаивала себя тем, что через две недели всего этого уже не будет, потому что не будет Крокодайла. Она забудет его, забудет все, о чем они говорили, но окончательно это не вытравится. Вместо этого полоснет по сердцу, на котором и так уже не было живого места, и оставит шрам. Больно, но Илии не привыкать. Однако она нагло соврала бы самой себе, если бы сказала, что не устала от этого и что ей не хотелось бы рано или поздно наконец осмелиться вновь полюбить, довериться человеку, не боясь опять оказаться брошенной. И, может быть, сейчас Илия попробовала бы дать шанс своим чувствам, если бы была уверена, что Крокодайл испытывает к ней то же самое. И если бы совсем скоро они не должны были расстаться навсегда. — Может, пойдем? — Сипловатый голос Крокодайла выдернул Илию из плена раздумий. Его обладатель смотрел на женщину привычным равнодушно-скучающим взглядом, который, правда, последнее время все чаще раскрашивался разными цветами из палитры человеческих эмоций. — Думаю, да. — Вяло кивнула Илия и про себя поблагодарила всех существующих богов, что Крокодайл не умел читать мысли. Он подозвал официанта, и тот, по дороге едва не рухнув на пол, пулей подлетел к столу: очевидно, не хотел гневать господ пиратов своим непозволительным промедлением. — Счет, пожалуйста. — Проговорил Крокодайл, глядя, скорее, не на паренька, а куда-то сквозь него. — Вам общий или раздельный? — Спросил вытянувшийся в струнку официант с криво налепленной на лицо дежурной улыбкой, и Илия подумала, как он еще не хлопнулся в обморок со страху. — Общий. — Вдруг выдал Крокодайл с каменным лицом, и не успела Илия сказать и слова, как официант, сделав несколько пометок карандашом, подсунул ему расчетницу. Крокодайл вложил туда несколько купюр, и она тут же оказалась судорожно схвачена несчастным парнишкой, который дежурно спросил, все ли понравилось гостям, а затем, не дождавшись ответа, пролепетал что-то вроде «ждем вас снова» и со скоростью, которой позавидовал бы сам адмирал Кизару со своей световой логией, умчался прочь. Крокодайла работники ресторанов, трактиров и прочих заведений, как и другие горожане, боялись пуще смерти. — Спасибо. — Слегка улыбнулась Илия, глядя на него, и поднялась из-за стола. — Не за что. — Безэмоционально ответил Крокодайл, поправляя шейный платок и слегка сползшую с плеч шубу. Объективно он был прав: действительно не за что. Деньги у него были ворованные, а не заработанные, как, например, у Айсберга, который, помнится, тоже заплатил за Илию, когда они ужинали в «Water 7». Только вот почему-то оказалось приятнее, когда это сделал Крокодайл, и было плевать, насколько грязными были цветные бумажки в его кошельке. Пираты, провожаемые настороженными взглядами посетителей ресторана, вышли на подернутую пеленой сумерек оживленную улицу. Вокруг было шумно: где-то играли уличные музыканты — завсегдатаи подобных людных мест, бегали и веселились дети, из забегаловок доносились громкие разговоры, смех и песни, голоса прохожих сливались в одну бесконечную трель. — Ах ты дрянь, да я тебя!.. — Вдруг выбился из нее злобный вопль откуда-то спереди, из толпы. Все тут же принялись оборачиваться на источник шума. Им оказалась истеричного вида женщина, притом явно подвыпившая, которая пыталась ухватить другую за руку и отчаянно размахивала сумкой. Ее соперница бормотала что-то вроде оправданий и уворачивалась от этих непредсказуемых выпадов. — К моему мужу при мне же лезешь! Не стыдно?! — Кричала женщина, неизбежно обращая на себя внимание всей улицы. Ее несчастная жертва скользнула между изумленными людьми и, обернувшись, вновь попыталась что-то втолковать ревнивице, а за ее спиной из гущи народа вывалился крайне озадаченный мужчина — очевидно, предмет конфликта. Его жена пробежала совсем рядом с Илией, и опасное оружие — держащаяся на честном слове сумка — мелькнуло около ее лица. Крокодайл резко притянул ее к себе: неважно, что ее вряд ли бы задело и в любом случае она сумела бы уклониться. — Похожа на Боа Хэнкок. — Усмехнулась Илия, неохотно отстраняясь от Крокодайла. — Позволь поинтересоваться, чем именно? — Удивленно спросил Крокодайл. Внешнего сходства между скандальной барышней и Императрицей Пиратов не было ни малейшего, а поведение их и подавно было диаметрально противоположным: эта дама готова была буквально драться за своего ненаглядного, Хэнкок же презирала всех мужчин без разбора и на собраниях шичибукаев предпочитала держаться особняком, изредка косясь на всех остальных чуть ли не как на плебеев. — Ты не видел, что она творила в Маринфорде? — Илия подняла голову, чтобы посмотреть на недоумевающего и оттого немного забавного Крокодайла. — Не видел. — Мотнул головой тот. — Многое пропустил. — Ехидно улыбнулась Илия. — В общем, как я поняла, она влюбилась в Луффи. — Крокодайл подавился дымом от сигары. — Причем до такой степени, что считает всех женщин своими соперницами. Помню, я помогала Луффи, раскидывала дозорных, а она налетела на меня, начала вопить, что я, мол, могу даже не рассчитывать на то, чтобы заполучить ее Луффи и что я слишком стара для него. — Илия не сумела сдержать тихий смешок. — Кстати, сколько ей лет? — Двадцать пять-тридцать, не больше. — Пожал плечами Крокодайл, подумав, что Императрица, похоже, совсем сдала обороты, раз уж поступилась своими принципами ради Мугивары. — А мне тридцать три. Будет. Через… — Илия принялась считать, загибая пальцы. — Через девять дней. Не такая уж и старая, наверное. Хотя для Луффи — да. Мой сын младше его всего на пять лет. Крокодайл невнятно хмыкнул, прикинул, какого числа у нее день рождения, и запомнил эту дату — разумеется, просто так. А еще, безусловно, тоже без каких-либо посторонних мыслей, сообразил, что раз Шляпе было что-то около семнадцати, то Алфи должно было быть двенадцать. Внизу, в пестром мельтешении десятков чужих ног, рядом с ним трепыхались широкие черные штанины. Раньше казалось — нелепо, как и весь внешний вид этой женщины, сейчас же Крокодайл уже привык к нему и к ней самой. Пожалуй, он мог назвать ее кем-то вроде своего друга. За двадцать лет он никому не доверял и не открывался так, как ей, и эта душевная близость казалась ему куда интимнее физической: если бы они в теории банально переспали, Крокодайл забыл бы ее почти сразу, но их платоническая связь была крепче, прочнее, и как досадно, что ей суждено было оборваться.

***

Сев на лавку, где они встречались каждый день, двое пиратов ненадолго замолчали, думая каждый о своем. Крокодайл рассеянно и оттого весьма нагло разглядывал кукольное лицо Илии, острые скулы, контур алых губ, русые пряди челки, — пальцы помнили, какие они были мягкие — и ему, кажется, очень даже нравилось то, что он видел. Не мыслью в медленно пустевшей голове, но согревающим чувством где-то там, где положено находиться сердцу, отразилось это постепенно пришедшее осознание, и оно было настолько странным и диким, насколько это вообще представлялось возможным. Мало того, что к Илии вообще не следовало испытывать ничего подобного, так еще Крокодайл стал обращать внимание на то, чему раньше не придавал никакого значения. Ее внешность казалась будто бы неестественной, манекенной, и, отстраненно подмечая ее детали, он никак не мог представить, что она вообще способна ему понравиться. Нет, в ней, безусловно, была особая привлекательность и изящество, но они — выходило, что до определенного момента — не трогали Крокодайла, ничем не откликались в его душе; он обращал гораздо больше внимания на то, что было у нее внутри. Правда, об руку с этим шагали такие отвратительно неправильные реакции на тактильный контакт с этой женщиной, а вот теперь к ним пристроилось еще и некое любование ею. Заранее обреченные чувства заставляли видеть красоту в знакомом облике, к тому же вполне ощутимо смягчая Крокодайла и помогая его душе оттаять вне зависимости от его тщетных стараний сбежать от этого приятного тепла. Как же все-таки давно он, черт возьми, никому так не симпатизировал. Илия вынырнула из своих размышлений — Крокодайл, увидев, что она перестала меланхолично смотреть в пространство, на всякий случай отвел взгляд — и сунула руку в карман с сигаретами. Пустив вверх струю едкого дыма, женщина усталым взором проследила, как он бесследно растворяется в воздухе. Вырезанное в небесной ткани сияние звезд, в этот вечер не скрытое облаками, казалось особенно ярким. Куда-то в мазутную рябь Гранд Лайна полетела маленькая белая черточка — звезда. Будто гасла одна из миллионов и миллиардов жизней. — Ты когда-нибудь загадывал желание на падающую звезду? — Сама толком не зная, зачем, задала вдруг пришедший в голову вопрос Илия. — Может быть, уже не помню. — Отозвался Крокодайл, всматриваясь в небосвод. — Да и толку загадывать, если потом ничего не сбывается? — У меня тоже не сбывалось… — Ломано улыбнулась Илия. Когда-то, помнится, она наивно просила у вселенной счастья. — Знаешь, моя старшая сестра верила во всякие подобные вещи, а я на нее смотрела и тоже… — Из глубин памяти всплыли детские, щемящие сердце воспоминания. — Сейчас уже не верит? — Крокодайл первый раз слышал о том, что у нее есть сестра. — Я не знаю. Я даже не знаю, где она и что с ней. — Пожала плечами Илия, стряхивая пепел на землю. — Когда мне было пятнадцать, она сбежала с каким-то рыбаком. Помню, их корабль остановился у нас в порту, команда пришла пообедать к нам в трактир… У моей матери был трактир, мы с сестрой обе там работали. Сестра понравилась молодому парнишке из этой команды, он потом приходил к нам один, звал ее на свидание. Она согласилась. Корабль пробыл в городе где-то неделю, там у них что-то ремонтировали, и в итоге этот парень позвал сестру с собой. Мол, они уплывут к нему на родину, в Ист Блю, будут там жить долго и счастливо… Она и отправилась с ним. — Илия поджала губы и махнула рукой. Она затянулась, прикрыв глаза, но Крокодайл чувствовал, что она собиралась сказать что-то еще, и поэтому, не говоря ни слова, ждал, притом весьма заинтересованно. — Сестра тогда была мечтательная, вечно витала в облаках… У нее и имя соответствующее, как будто из любовных романов — Изабель. Не знаю, почему ее так назвали. — Задумчиво произнесла Илия, рисуя в голове уже подзабытый образ сестры: длинные каштановые волосы, темные смеющиеся глаза и красивая, искренняя улыбка. — Помню, с матерью они тогда не ладили, а как Изабель захотела уплыть с этим рыбаком, так вообще рассорились. Она сбежала втайне от матери, а я как-то не стала ее останавливать. Даже немного завидовала: мне казалось, это романтично, интересно — сбежать вот так с любимым. Глупая была… — Губы женщины сложились в горькую усмешку. — Изабель мне обещала написать нам с матерью письмо, как только будет возможность, но в итоге от нее не было никаких вестей. До сих пор не знаем, как она, где и с кем. Сбежала и с концами. — Сестричка, я напишу вам, когда мы устроимся в Ист Блю, ладно? — Изабель закинула сумку с вещами на плечо и обняла Илию, крепко прижимая к себе. Ее волосы знакомо пахли трактирной кухней: этот запах с трудом вымывался. Подрагивающие руки Илии скользнули по спине Изабель, сминая ткань ее любимого коричневого, цвета дорогого заморского шоколада, пальто. Помнится, они купили его когда-то давно на ярмарке, когда ей еще не было и десяти. — Не скучай здесь без меня и мать береги. — Отстранившись, Изабель с едва заметной печалью в глазах потрепала младшую сестру по щеке — совсем как в детстве. Илии было адски тяжело смотреть на родное улыбающееся лицо, слишком остро осознавая, что больше она его вряд ли увидит. — Пока! — Пока… Удачи тебе, Изабель! — Ответила Илия уже ей вслед, глядя, как темная фигура скрывается за дверью дома. Она радовалась за сестру, отчасти завидовала белой завистью, но прощание оказалось сложным: сердце больно, почти невыносимо сжалось, как будто кто-то держал его в клещах. Расставаться совсем не хотелось, но судьба решила иначе. Она первый раз в жизни почувствовала себя одинокой. Илия замолчала, вновь втягивая в легкие привычный кислотный дым. И почему у нее абсолютно все и всегда было вот так, нелепо и больно? Даже с Крокодайлом, таким же, как она, и то ничего толкового не выходило. А сестру Илия до сих пор мечтала отыскать. Однако найти, например, Кристофера, который, как раньше думала она, вероятнее всего, связался с криминалом, ей, пиратке, было куда проще, чем простую гражданскую. Все пираты, воры, наемники, мошенники и те же революционеры составляли одну большую касту — враги Мирового Правительства, преступники и негодяи, которым место в тюрьме. Гораздо легче было разыскать кого-то из своих кругов при помощи таких же людей, а не бегать по всему миру (кто знает, может, Изабель перебралась из Ист Блю еще куда-то) в попытках выцепить из какого-нибудь захолустья ничем не приметную женщину. Илия, правда, даже не была уверена в том, все ли у сестры было хорошо, — и молилась всем богам, которых только знала, чтобы это оказалось так — и невольно связывала свое волнение с тем фактом, что она так и не написала обещанное письмо. Могло быть и такое, что послание попросту затерялось в пути из Ист Блю на запад, но в таких ситуациях человеческий мозг все же был склонен рисовать менее утешительные прогнозы. Илия не знала, сумеет ли она когда-нибудь заняться поисками Изабель: как минимум сначала нужно было встретиться, наконец, с бывшим мужем и сыном. Иногда она глупо грезила тем, что сестра сама попробует на нее выйти, ведь листовка с ее фотографией давно успела разлететься по всему огромному миру. Грезила и вместе с этим задавала в пустоту вопрос, почему вообще ей самой нужно было искать, догонять, стараться вернуть тех, кто был ей дорог и почему судьба так сильно ненавидела ее, обделяя простой, так необходимой хрупкому человеческому существу любовью. Тем не менее, как и Крокодайл, чьи попытки заткнуть сквозные дыры в сердце неизбежно ранили других людей, порой буквально отбирая их жизни, которые становились ничтожными жертвами на алтаре маячившего где-то вдалеке спасения, Илия тоже делала больно другим. И даже не потому, что была морской разбойницей. Хотя по сравнению с тем, что творил Крокодайл, — и он ни за что и ни у кого не сумеет вымолить прощения за свои страшнейшие грехи — это было ничто, стыд и угрызения совести периодически накрывали ее такой волной, в которой едва ли получалось не захлебнуться. Хуже всего было то, что среди тех, кому Илия, силясь сбежать от самой себя, причинила боль, оказался один из ее самых близких людей. Ее мать. — Выбрала, значит, такой путь, на котором не нашлось места вам. — Прозвучало слегка бестактно, — Крокодайл не имел привычки подбирать слова — однако чертовски правдиво и оттого словно резануло по плоти. — Люди часто так делают. К сожалению для других. С одной стороны, это их выбор и его вроде как нужно уважать, а с другой — не пошли бы они к черту с таким выбором… Брови Крокодайла сдвинулись еще ниже, а уголок губ едва заметно дернулся в сторону. Илии не составило труда догадаться, о каком событии из прошлого он подумал, невольно вложив частичку своих переживаний в только что произнесенные слова. Очертивший его лицо взгляд утонул в медовых глазах, таких красивых, но таких обеспокоенных и тревожных. Что-то сжималось в душе при виде того, как Крокодайл волновался; хотелось помочь, постараться вытащить его из дерущих на куски когтистых лап его горя, до сих пор не желавшего отпускать. Но Илия была убеждена, что не до конца понимала Крокодайла и не знала его полную историю, а это было необходимо ей для того, чтобы попытаться оказать существенную поддержку. Крокодайл посмотрел на Илию и встретился с ее взором, отражавшим горечь и почему-то сочувствие: стало неловко и вместе с этим тревожно. Он все еще не привык к подобному со стороны других, равно как и не привык к тому, что его могут связывать с человеком какие-либо отношения, помимо деловых. Рефлекторные нездоровые реакции все искажали, переиначивали чужие намерения, однако в глубине души было очень приятно, что кто-то за него переживал. Особенно если это была она. — Снова жалеешь меня? — Проговорил Крокодайл, немного наклонившись к Илии. Именно так заставляли видеть ситуацию выученные механизмы внутри. — Снова путаешь жалость и сочувствие? — Илия выпустила сигаретный дым чуть в сторону от его лица. Даже с этим у него была проблема. — И что тебе на это ответить? — Крокодайл предпочел скрыть все те же противоречивые чувства за некрасивой ухмылкой. Его правая рука лежала на спинке скамейки: ему было бы очень удобно и легко притянуть хрупкую женщину к себе. — Можешь вообще не отвечать, если уж совсем нечего. — Илия отлично знала, что Крокодайл действительно не сумел бы найти, что сказать. Она могла бы положить голову на его теплую крепкую руку, стоило только слегка откинуться назад. Крокодайл неохотно отвел взгляд и не без усилий вынудил себя переключиться и заглушить пробивающиеся со дна души эмоции. То, как Илия к нему относилась — это полбеды, но тот факт, что она с каждым днем все сильнее и сильнее манила к себе — катастрофа неумолимо увеличивающихся масштабов. Хотелось проводить с ней больше времени, быть ближе во всех смыслах, но в то же время — убраться из гребаного Ватер 7 поскорее и подальше, чтобы просто не привязываться к ней. Мужчина решил, что Илия отчего-то была до жути невезучей, раз ее по очереди оставляли самые близкие люди, и желания отрицать перед самим собой тот факт, что он испытывал то же самое — так называемую жалость — к ней в ответ, уже не было. И как она вообще до сих пор держалась? Еще и смеет утверждать, что якобы слабая. Крокодайл по этому случаю окрестил бы про себя Илию неразумной, но эта характеристика — последнее, что могло ей соответствовать. Илия покосилась на Крокодайла: кажется, она опять смутила его, не подумав, но разве она была виновата в его поломанном восприятии внешнего мира? — Илия, расскажи лучше еще что-нибудь. — Проговорил он с таким видом, будто бы эта просьба была постыднее некуда, и полез за сигарами. Женщина замечала, что он время от времени закуривал именно тогда, когда нервничал. Она хотела было спросить что-то вроде того, так ли сильно Крокодайлу нравится ее слушать, но решила, что, пожалуй, хватит с него на сегодня подобного — вон, сидит, бедный, и никак не может из зажигалки огонь извлечь. Тем более что ответ на этот вопрос был очевиден. — О чем, например? — Илия незаметно придвинулась чуть ближе к нему и надела плащ, до этого накинутый на плечи: и то и другое для того, чтобы согреться, поскольку последние дни в городе ощутимо похолодало. — О чем хочешь. — Пожал плечами Крокодайл, выдыхая облако дыма. Из зачесанных назад волос цвета ночи выбилась тонкая прядь и беспомощно повисла у его лба. Илия чуть было не протянула руку, чтобы вернуть ее на место. На соседнюю лавку плюхнулись двое пьяных вусмерть типов — трезвые и адекватно мыслящие горожане обычно не садились рядом с пиратами, но этим Гранд Лайн был по колено. Они загоготали, звякнули бутылкой и заплетающимися языками принялись что-то громко обсуждать, перемежая невнятные реплики грубой бранью. Крокодайл недовольно зыркнул в сторону создающих лишний шум пьяниц, закинул ногу на ногу и выжидающе уставился на Илию, которая в задумчивости вертела в тонких пальцах тлеющую сигарету и, очевидно, перебирала ворох своих воспоминаний в попытках отыскать чего-нибудь эдакое. Он действительно хотел еще послушать рассказы ее спокойным хрипловатым голосом, хорошо ложащимся на слух и немного расслабляющим. Наверное, у нее бы отлично получилось читать сказки на ночь своему сыну, если бы он побыл с ней хотя бы чуточку дольше. — Я хотела бы поделиться с тобой чем-то хорошим и нахожу это самое хорошее почти что только в детстве. — Натянуто улыбнулась Илия. — Если так рассуждать, то одна из тех вещей, с которыми у меня ассоциируется мое детство, — это цветы. Помню, когда мне было лет пять и я только-только научилась читать, я нашла дома книгу по садоводству. Начала читать, увлеклась этим, и в итоге занялась тем, что стала сажать цветы. Мне помогала сестра, мы тогда купили на базаре семена розы и посадили за домом, на заднем дворе. Я чуть ли не целыми днями крутилась там, ждала, пока семена прорастут, а потом, когда у нас зацвел этот розовый куст, на нем оказалась огромная желтая роза, вот такая. — Зажав сигарету между зубами, она сложила кольцо из пальцев. — Как же я ею гордилась… Помню, всех подруг звала смотреть на нее, даже соседские мальчишки, и те приходили. Нас с сестрой тогда мама похвалила, сказала, мол, какую красоту вырастили. Я чуть ли не плакала, когда эта роза отцвела. Сестра не очень интересовалась всем этим садоводством, поэтому не понимала меня. Я даже на нее дулась из-за этого. — Илия по-доброму усмехнулась. Ее глаза чуть заметно заблестели: видно, детские воспоминания грели ей душу. Крокодайл даже позавидовал. — Я и потом, до подросткового возраста, цветами занималась, а потом стала больше помогать матери в трактире, и пришлось это оставить. Я много чего выращивала, но эту розу до сих пор отлично помню. Такое прямо желтое пятно в памяти. Я и сейчас цветы люблю, если бы могла, то занималась бы ими, но на корабле им явно не место… А жаль. — Хочешь, подарю тебе букет желтых роз на день рождения? — Рассеянно произнес Крокодайл, толком не задумавшись о пришедших на ум словах. Когда он находился рядом с Илией, то непозволительно и непривычно расслаблялся, что развязывало ему язык и по ощущениям слегка туманило голову — приятно, но настораживающе. — Принято считать, что желтые розы — это символ разлуки. — Губы женщины вытянулись в пустую, ничего не выражающую полуулыбку, за которой едва вышло спрятать боль, резко прошившую сердце насквозь. — Хотя на языке цветов желтые розы обычно означают богатство, успех, теплоту… В общем, они несут в себе положительное значение, но люди верят в их негативную силу, которой на самом деле нет. — А другие цвета что значат? — Крокодайл никогда всерьез не интересовался подобными вещами, считая их запутанной чепухой, но все равно решил полюбопытствовать, раз уж Илия вроде как разбирается и ей это нравится. К тому же поворот темы в другую сторону мог сгладить этот задевший за живое момент с погаными желтыми розами, пропади они пропадом. — Красные розы — это всегда любовь, красота, страсть. — Начала Илия, заметно воодушевившись. Почему-то было отрадно видеть ее такой, и захотелось вдруг узнать, чем еще она интересуется и что способно точно так же преобразить ее. Крокодайл знал, например, что Илия любит читать, — в основном детективы — но беседы о книгах она вела с меньшим энтузиазмом. Может быть, дело было в том, что это увлечение цветами уходило истоками в ее детство и оттого особенно трепетно воспринималось ею, но было бы неплохо как-нибудь узнать, так это или нет. — Белые, если я правильно помню, значат чистоту, невинность, вечную любовь. Розовые розы — это зарождающиеся любовные чувства, симпатия, восхищение… Еще элегантность. Оранжевые означают пылкие чувства, сильную любовь. Значение может немного меняться, например, в зависимости от того, насколько цвет насыщенный или, наоборот, бледный, но в общих чертах я все сказала. — Слышал об этих вещах, язык цветов и прочее, но не задумывался о них. — Сказал Крокодайл, едва ли не любуясь ожившим лицом женщины, которое с твердой уверенностью можно было назвать красивым. — И не думал, что тебе это нравится. — Я настолько не похожа на садовницу? — Фыркнула Илия. — Просто у пираток обычно немного другие интересы. — Приподнял бровь Крокодайл, про себя подумав, что она и на пиратку-то не тянула. — Грабежи и убийства? — С комичной маской святой невинности, которая, сказать по правде, очень забавляла Крокодайла, спросила Илия. — Что-то из этой серии. — Хмыкнул он. Оба сделали глубокие затяжки, затем смешивая в холодном воздухе две струи никотинового дыма. На другой лавке веселилась парочка пьянчуг, сзади, с улицы, доносились голоса прохожих, из близлежащих заведений слышался привычный уху шум, но это все нисколько не мешало, не рушило эфемерный комфорт, окутывавший двоих людей. Сейчас — не пиратов, не разбойников, не опасных преступников, а просто несчастных уставших людей, которые искали друг в друге утешение и понимание. — Крокодайл. — Позвала Илия. Было неудобно каждый раз произносить его длинное имя, однако, насколько она помнила, мужчина не любил его сокращения, посему приходилось мириться с этим. — Может, тоже что-нибудь мне расскажешь? Хотелось прижаться к Крокодайлу: даже не для того, чтобы он согрел своим жаром, а просто чтобы побыть с ним совсем рядом, ощутить его большую тяжелую ладонь на себе, но Илия не позволила себе обратить ни малейшего внимания на эту глупую прихоть глупого сердца. — О чем хочешь послушать? — Спросил Крокодайл, немного сильнее разворачиваясь в ее сторону и стряхивая пепел с сигары за спинку скамейки. — Не знаю… — Протянула Илия и с наслаждением хрустнула шеей, затем принимая уже знакомое ему положение: поднятые на край лавки ноги, которые были обхвачены обеими руками, и лежащая на коленях голова. — Расскажи про свое детство, раз уж я говорила о своем. Знаешь, детство человека многое говорит о нем самом. Мужчина прикусил кончик сигары. Еще одна тема, которую он не желал поднимать, хоть она и была не настолько тяжелой, как та, что затрагивала его прежнюю пиратскую команду. В груди в который раз всколыхнулись диаметрально противоположные друг другу эмоции: стремление снова закрыться в себе, повесив еще один тяжелый замок на страдающую душу, и ни в коем случае не доверяться Илии еще больше, которое боролось с осознанием того, насколько ему станет легче, если он поговорит с ней про одну из самых больших и важных глав своего прошлого. К тому же нужно было продолжать вытаскивать себя из защитного покрова, прятавшего Крокодайла от внешнего мира: его, надежного, но убивающего изнутри, все еще не хотелось покидать. — Мне можно, ты же знаешь. — Тихо и почти ласково проговорила Илия, затем вылавливая из глубины взгляда Крокодайла благодарность, которую он то ли не сумел, то ли вовсе не пожелал скрыть. Благодарность — чувство, до недавнего времени совершенно чуждое ему, давно выжженное к черту за ненадобностью — за ее понимание, за незаслуженную доброту, за возможность довериться и хоть немного открыться ей; да просто за то, что она была с ним. Крокодайлу было до противного стыдно перед собой за эту мягкотелость, у нормальных людей именуемую простым признанием и проявлением собственных чувств. И до того, и до другого он пока что не мог дойти в полной мере, и на данный момент кто, как не эта женщина, был способен, пускай не всегда осознанно, помочь ему в этом? — Мое детство было далеко не таким радужным, как твое. — Наконец начал Крокодайл и очень уж захотел на этом и закончить: настолько сильно было неохота бередить старые, но периодически кровоточащие раны, которыми его сердце было исполосовано вдоль и поперек. Однако он прекрасно знал, что Илия может помочь их заштопать; даже не сколько она сама, а то, что он просто ей выговорится. Крокодайл вздохнул, одновременно с этим выпуская едкий дым, и продолжил: — Как минимум потому, что у меня не было семьи. Я рос в детдоме. — Кстати, на самом деле моя семья меня удочерила. — Поделилась Илия, подумав, каким же огромным был ворох его проблем. Ее смущало не это, — люди бывают разные, что же поделать — а то, что такой человек, как Крокодайл, сложный, травмированный и оттого безмерно жестокий и поистине страшный (по крайней мере, именно таким он был до недавнего времени), был ей интересен и небезразличен, в том числе и как мужчина. — Серьезно? — Сначала толком не поверил Крокодайл. — Меня удочерили, когда я была совсем маленькой, поэтому я ничего не помню об этом. Но я не из детдома, там немного другая история. Как-нибудь потом могу рассказать. — Объяснила Илия. Крокодайл нахмурился: значит, не сумеет понять его до конца, однако уж точно не останется равнодушной. Он помолчал еще немного, собираясь с мыслями, и вновь заговорил. — Я родился на острове Клéфис в Саут Блю, тогда там шли гражданские войны, и из-за них мои родители едва сводили концы с концами. У нас, насколько я помню, даже жилья в какой-то момент не стало: некоторые дома и улицы громили повстанцы. Толком не было ни работы, ни, соответственно, денег, ни еды. К тому же почти всюду было опасно, то и дело происходили вооруженные стычки. По итогу меня отдали в детский дом, когда мне было около четырех лет. — Мужчина сделал паузу, чтобы затянуться сигарой: успокаивало нервы. — Я тогда обозлился и на них и вообще на весь белый свет, но сейчас я их не то чтобы виню. Их можно понять: по сути они хотели как лучше не только для себя, — без маленького ребенка им было бы явно проще выживать — но и для меня. Все-таки в детдоме у детей были более-менее постоянные и приличные условия жизни. Да и у тех, кто воевал, каким-то образом хватало совести не трогать такие места. Илия понимала и видела, что Крокодайлу было трудно об этом рассказывать, но, пожалуй, легче, чем тогда, когда в ее каюте он делился с ней главной трагедией своей жизни, из-за которой он полностью утратил веру в людей и отчасти в себя самого. Обиду на родителей Крокодайл, по его словам, сумел кое-как простить, а вот предательство накама, которые, как теперь могла предположить Илия, заменили ему семью, ударило по нему гораздо хлеще и вывернуло душу наизнанку. — Вскоре после этого нас, то есть детей, перевезли на другой остров, Хи́берн, потому что там было мирно. У детдома в это время сменилось руководство, и все стало делаться не ради детей, а ради средств из бюджета Правительства. Оно тогда, как и сейчас, содержало и очень щедро финансировало многие подобные учреждения. Бóльшая часть денег, понятное дело, попадала в карманы директора, а мы были так… Никому толком не нужные. — Крокодайл махнул рукой. Вокруг — обшарпанные грязные стены и двери с облупившейся краской, в руках — украденный с местного рынка хлеб, пышный, свежий и ароматный, здесь им такого не дают. Старшие мальчишки недавно научили его воровать. Им не нравилось его странное имя, которое они превратили в короткое и удобное «Крок», но забавлял дикий, злобный, как у маленького звереныша, норов. Крок смотрел на них исподлобья — пристально, изучающе и будто бы угрожая, мол, не подходи. Однако он быстро и весьма охотно учился у них и драться, и красть, и вовремя удирать, оттого делаясь более серьезным и значимым в глазах мелких бандитов, за которыми почти никто и почти никогда не смотрел. Крок был своенравным, редко соглашался ходить грабить с другими мальчишками, сторонился их, предпочитая делать все сам. Он был себе на уме, вечно замкнутый и агрессивный, и никто даже не пытался подружиться с ним; впрочем, глубоко обиженный, брошенный ребенок этого вовсе и не хотел, все сильнее уходя в себя и копя ненависть к незаслуженно жестокому миру. — Я сбежал оттуда, когда мне было двенадцать. — В голове мелькали расплывчатые лоскуты давних воспоминаний: темная холодная ночь, новые ботинки на пару размеров больше, чем надо, впопыхах свистнутые в магазине, болтающийся за спиной рюкзак с едой, одеждой, складным ножом и крадеными деньгами, высокий забор, через который всегда было так сложно перелезать… — Если мне не изменяет память, в этом же возрасте ты начал курить. — Произнесла Илия, прокручивая в мыслях одну из множества их недавних бесед. — Запомнила? — Крокодайлу оказалось вдруг приятно, что она сохранила в памяти такую незначительную деталь о нем самом, и от этого гложущие изнутри переживания немного схлынули. Илия кивнула, тепло и вполне искренне улыбнувшись ему — и в момент стало еще легче, словно один этот изящный изгиб ее киноварных губ мог прогнать дурные мысли и освободить от теснящей грудь тяжести тех давно минувших лет. — Пробрался тогда в порт, на торговый корабль, спрятался за ящиками. Меня нашли, уже когда отплыли с острова. — Продолжил Крокодайл уже не с таким трудом. — Какие-то идиоты хотели даже в море выкинуть, мол, зачем им чужой ребенок на корабле. За меня вступились, оставили, но потом ссадили на первом же острове. Стал обычным уличным беспризорником, шлялся непонятно где, воровал, сигареты вон себе зачем-то стащил. — Он с неким презрением глянул на сигару в своих пальцах. Илия могла только догадываться, что чувствовал ребенок, которого, как он тогда подумал, предали его собственные родители. Крокодайл был прав: это оказалось хоть и жестоко с их стороны, но далеко не бессмысленно. Однако было очевидно, что тогда он был слишком мал, чтобы это осознать и хотя бы постараться понять и, возможно, простить своих родных. — А в море когда подался? — Поинтересовалась Илия, видя, что этот вопрос, в общем-то, не будет неуместным: Крокодайл сейчас явно ощущал себя не так ужасно, как тогда, повествуя про свою команду. — Лет в пятнадцать. — Отозвался он. Волнение, которое одолевало его во время таких откровенных разговоров, уже практически не чувствовалось. — Сначала пошел юнгой на рыбацкую шхуну, потом повздорил с их капитаном, он меня вышвырнул. Мотался по кораблям, чему-то учился… — Крокодайл надрывно закашлялся: то ли еще будет, если курить так, как он. — Но я не хотел вот так плясать под чью-то дудку, хотел сам командовать, чтобы меня слушали и уважали. — Многие пираты хотят. Каждый третий матрос в капитаны метит. — Усмехнулась Илия и выбросила докуренную сигарету в стоявшую рядом урну. — Согласен. — Одобрительно кивнул мужчина и на пару секунд умолк, собираясь с мыслями. — Не знаю, откуда это у них, но вот о себе кое-что понимаю. Это из детства, точнее, из-за него: стремление вверх, вперед, чтобы заметили, как-то признали. В тюрьме размышлял над кое-какими вещами, в том числе и над этим. Если когда-нибудь загремишь в Импел Даун, знай, что это отличное место, чтобы как следует подумать. — Почти машинально оскалился он. — Дельный совет. — Шевельнула бровями Илия. — И по поводу детства ты прав. Мы часто пытаемся компенсировать детские обиды… Даже не так: мы стараемся получить то, чего не получили в детстве, уже во взрослом возрасте. Это отчасти нормально, довольно много у кого встречается. — Не сказал бы, что нормально. — Нахмурился Крокодайл, поплотнее запахивая полы шубы. — У всех детей в идеале должно быть адекватное детство, без всяких бед. Но у нас мир такой, что некоторым буквально выживать с самого детства приходится, и ничего ж не поделаешь с этим. — Развел он рукой и крюком. — Все все равно живут как-то, но далеко не все — хорошей жизнью. Илия невольно вспомнила своего сына. Она даже толком не могла представить, как он сейчас выглядит, но так хотела, чтобы у него все было в порядке и чтобы он был настолько счастлив (или хотя бы не несчастен), насколько это представлялось возможным в условиях его жизни в рядах революционеров. Женщина была согласна со словами Крокодайла: в их бескрайнем мире и правда было столько людей с поломанным детством и оттого неблагополучной жизнью и несправедливой судьбой, что, если поразмыслить над всем этим, становилось поистине тревожно. А Илии — еще тревожнее из-за переживаний о сыне. Если бы на данный момент времени от нее зависело хоть что-то, если бы она, черт подери, как минимум могла быть рядом с Алфи, она не раздумывая сделала бы все, что могла, и отдала бы все, что у нее было, лишь бы он не стал одним из таких.