Оле-Лукойе

      Антон набрал снова, когда Арсений как раз ставил пакет с покупками в багажник, и тот с добродушной досадой подумал, что сейчас придется возвращаться в супермаркет, но Шастун звонил по другому поводу.       — Арсений Сергеевич, мы тут как-то не рассчитали, — извиняющимся тоном начал он, — Маше надо убегать уже. Я думал, успею… Вы не впустите ее ко мне? Она оставит Веру, а я буду минут через двадцать. Если это не слишком большая наглость.       Несколько секунд потребовалось, чтобы осознать, что речь идет о соседке Антона.       — А она оставит ребенка с незнакомым мужиком? — на всякий случай уточнил Арсений.       — Она ее даже с Позовым оставляла, — отмахнулся Шастун. — Так можно?       — Разумеется. Я позвоню ей в дверь, когда поднимусь.       — Думаю, она вас не пропустит, — с облегчением фыркнул тот.       И не ошибся. На четвертом этаже Арсения поджидала невысокая светловолосая женщина с огромными глазами, нервно покусывающая губы.       В ответ на осторожное приветствие она рассыпалась в извинениях, сказав, что очень виновата, но смену перенесли на час раньше из-за большой нагрузки, Арсений так и не понял где. Как не понял и того, в какой момент переносная люлька с ребенком оказалась в его руках, и без того отягощенных пакетом с продуктами и белизной. Тремя литрами, как и заказывали.       — Спасибо вам огромное! — услышал он от этой удивительной женщины, так и не спросившей его имени, когда она как раз исчезала на лестнице вниз.       Арсений осторожно выдохнул. Переглянулся с девочкой. Та не спала, что было неудивительно в подобной обстановке, и следила за ним серьезными ярко-синими глазами.       — Что ж, — проговорил он, доставая из кармана связку ключей, где болтался в том числе запасной комплект от квартиры Антона, который он так и не вернул.       То есть он попытался, еще в воскресенье, но тот заметил, что ключи вполне могут еще пригодиться. Например, чтобы Арсений имел возможность получить на руки постороннего младенца, ага.       Входная дверь была с характером, так что пришлось повозиться, чтобы открыть ее одной рукой. А потом проявить чудеса ловкости, чтобы проникнуть внутрь, ничего не задев и не споткнувшись. Кошка, которую он заметил, локтем нажав на выключатель, наблюдала за ним с отчетливым сочувствием, как за скорбным умом.       — Спасибо за поддержку, — пробормотал Арсений, оставил пакет у стены и принялся неловко разуваться, продолжая держать люльку одной рукой.       А ведь поначалу считал, что Шастун шутит, когда ведет беседы со своей кошкой. В какой момент это стало казаться вполне логичным действием?       Девочка тем временем издала странный звук, средний между воркованием голубя и протяжным инопланетянским наречием.       — Я сейчас тебя поставлю, — пообещал Арсений маленькому рыжему существу и прошел в комнату прямо в пальто.       Устроил люльку на диване, где несколько раз видел ее, приходя в гости. Не сводя глаз с ребенка, снял верхнюю одежду и бросил на стул. Покосился на стол, который привык считать своим, и слабо фыркнул, заметив там простыню и утюг, которым Шастун гладил рубашку перед выступлением. Если бы он еще сразу после этого поехал домой…       Двадцать минут. Нужно просто продержаться без происшествий двадцать минут. И в настолько маленьких детях явно нет ничего страшного. Разумеется, намного проще Арсению было находиться рядом, когда Вера спала, а за порядком следил Шастун, но бога ради, он ведь взрослый человек…       Девочка издала странный курлыкающий звук, дернула кулачками и вдруг подозрительно втянула воздух. Медленно, будто находясь под прицелом, Арсений опустился на корточки, чтобы оказаться с ней на одном уровне.       — Привет, — тихо проговорил он, изгнав из голоса все сколько-нибудь резкие ноты. — Привет, маленький человек. Давай мы с тобой вместе потерпим друг друга, а скоро придет Антон, хорошо?       Девочка сощурилась, потом скривилась и всхлипнула, и Арсений испытал чувство беспомощности того рода, которое может испытать только мужчина, никогда в жизни не державший на руках маленького ребенка и обходивший таковых по большой дуге, опасаясь навредить. Оглянувшись на кошку, сидящую на спинке дивана и не получив поддержки, Арсений выдохнул и потер лоб, обреченно наблюдая, как этот человеческий детеныш разгоняется для полноценной истерики.       «Где же ты, Шастун?» — с тоской подумал он, не собираясь, впрочем, звонить.       Он взрослый человек. Он умеет решать проблемы.       ***       — …Я в правом ботинке на левой ноге, плыву невидимкой по реке. Бьют волны, а мне не больно… — напевал Арсений, поддерживая под спину девочку, которую держал на руках, и перемещаясь по комнате, насколько позволял разбросанный на полу хлам: три шага к столу, два — к заполненному хрусталем и подсвеченному неоном серванту, потом обратно тем же маршрутом.       Напевал ни разу не на манер колыбельной, потому что спать маленькое чудовище не планировало и на лирику реагировало бурным плачем. А вот веселые песни ей нравились, как обнаружил Арсений, когда практически отчаялся ее успокоить. Ничего, что могло бы сойти за безопасную для ребенка игрушку, в комнате не нашлось, на примитивные игры вроде «ку-ку» она плевать хотела, поэтому Арсений решил испробовать шоковую терапию. Из детских песенок он знал только «Дважды два — четыре», и то только припев, так что через несколько минут пришлось включать фантазию.       — …А мне не больно, а мне прикольно… — продолжал Арсений, когда заинтересованно внимающая девочка вдруг рассмеялась, несильно ударив его рукой по плечу.       Причину ее радости он понял через пару секунд, когда развернулся лицом к двери, чтобы повторить маршрут, от которого начинала кружиться голова, и наткнулся взглядом на Шастуна. Тот наблюдал за ними с каким-то странным выражением, стоя в дверном проеме. Арсений, не запнувшись, продолжил напевать дурацкую песенку, которая в двухтысячные звучала изо всех щелей, и отстраненно подумал, что это очень хорошо, что Шастун не застал «А я люблю военных, красивых, здоровенных» или «Если твоя девушка зомби, тебе не дожить до весны» в его исполнении.       — Привет, Вер, — мягко проговорил Антон, входя в комнату.       — Заберете ее? — Арсений постарался, чтобы его голос звучал абсолютно уверенно и почти равнодушно, хотя в душе он был рад приходу помощи гораздо больше улыбающейся беззубым ртом малышки.       — Нужно руки помыть. — Шастун поставил рюкзак у стены и снова посмотрел на этих двоих.       К счастью, девочка не залилась плачем снова, как поступала каждый раз, когда ее прекращали развлекать, а наблюдала за Антоном с веселым любопытством, хотя ничего особенного тот не делал.       — Что такое? — наконец не выдержав, спросил Арсений, поудобнее перехватывая свою капризную ношу.       У Шастуна было такое… сложное лицо, что впору было заподозрить некий критический косяк со своей стороны.       — У вас красивый голос, — объяснил он, и Арсений, ожидавший чего угодно, но не этого, вспомнил, что примерно с таким же выражением лица Антон наблюдал за ним в караоке, где они догуливали День студента.       — Обычный, — пожал плечами тот, перехватывая крошечный кулак, который едва не зарядил ему в глаз.       — Не-а, — возразил Шастун. — Вы круто поете. Хотя репертуар у вас, конечно, специфический, — тихо фыркнув, он скрылся в коридоре, и Арсений, не дожидаясь очередных всхлипываний, мстительно замурлыкал группу «Ленинград» на манер детской песенки.       Репертуар ему не нравится, надо же! Все по запросу маленького чудовища, между прочим. Не его, Арсения, вина, что к своим нескольким месяцам — проведя сравнительный анализ с фотками из интернета, он пришел к выводу, что Вере от трех до пяти и голову она должна держать самостоятельно, — она обладала очень сомнительным музыкальным вкусом.       ***       Пока Антон убеждал малышку наконец заснуть, Арсений сидел за своим столом, подтянув одну ногу наверх, и старался не шуметь. Это было несложно: после всех событий сегодняшнего дня и горячего ужина, который они поглощали по очереди, поскольку оставаться в одиночестве девочка была не настроена, сил хватало только на то, чтобы держать глаза открытыми, и то с переменным успехом. Все укладывание в исполнении Шастуна заключалось в том, что он просто сидел около люльки в поле зрения малышки — никаких колыбельных или укачивания, иначе Арсений бы точно вырубился, наблюдая за этим. Тем не менее способ работал: глаза рыжеволосого исчадия быстро стали совсем осоловевшими, и, убедившись, что развлечения на сегодня закончены, а также почему-то не испытывая желания капризничать в присутствии Антона, она начала засыпать.       Удивительный эффект, который не получалось логически объяснить, зато ощутить на себе — без труда. Шастун и на Арсения действовал вполне умиротворяюще, настолько, что временами его начинало клонить в сон, как пригревшегося кота. Сколько бы неприятных мыслей ни крутилось в голове, рядом с Антоном они временно теряли значение. При том, что тот не был ни всезнающим советчиком, ни всемогущим покровителем и в принципе никак не способствовал решению проблем Арсения или усмирению его тараканов. Хотя бы потому, что не имел о них ни малейшего представления.       Зато он заставлял Арсения чувствовать, что тот уравновешен и компетентен, а не просто делает вид. И превращался он в этого расслабленного, уверенного в себе Арсения не потому, что Шастун нуждался в опоре, — вот что самое прекрасное. И не для того, чтобы ему соответствовать, а просто потому что изматывать себя переживаниями, позволять обреченным мыслям понемногу жрать мозг казалось… лишним? Этому занимательному интерактиву, который регулярно развлекал Арсения, не было места в уютной хрущевской двушке. И сейчас он даже не мог… черт, он даже не мог как следует встревожиться из-за такого положения дел. Стоило бы, безусловно, стоило, потому что он… ненормально привязывался, но все казалось настолько естественным, что вчерашнее озарение уже не представлялось таким ужасающим, как в тот момент. Да, он привязывался. Да, потенциально это могло закончиться плохо. Но, тут Арсений невесело улыбнулся своим мыслям, после сегодняшнего перформанса с Климовым-Большаковым-старшим у него были проблемы посерьезнее. Вполне возможно, ему не так долго осталось работать в ЛАИ, и тогда проблема с Шастуном решится сама собой.       Точнее, не проблема даже, а…       Антон бесшумно поднялся с дивана, взял из серванта грудничковый пульсометр и бережно, не потревожив сна ребенка, закрепил его на левой руке. Потом жестами показал, что можно идти на кухню, и Арсений, стараясь не шуметь, ретировался следом.       — Очень страшно было? — приглушенно спросил Антон, когда они оказались на кухне, и он привычно щелкнул кнопкой чайника.       Тот тут же уютно зашумел, и Арсений, рассматривая этого паршивца, почувствовал ни с чем не сравнимое тепло в груди.       — Я бы оскорбился, если бы вы только что не надели на нее пульсометр, чтобы быть уверенным, что она дышит, — тихо фыркнул он. — С этим ничто не сравнится.       — Так я поэтому и спрашиваю, — примирительно улыбнулся Шастун, опираясь на столешницу. — Не представляете, как я паниковал первые несколько раз. Она тогда вообще крошечная была. Прям… — он развел руки сантиметров на сорок. — И непонятно, что с ней делать.       — Ну, теперь у вас отлично получается.       — Как и у вас, — Антон коротко коснулся его локтя, безотчетно, почти не глядя. — Простите, что задержался. Дядя ездил на охоту…       — Он в порядке? — после рассказов Позова впору было предположить любой исход.       — Да, вполне. Рухнул правда с какого-то обрыва в ручей, разбил лоб, но там всего лишь ссадина. Его сестра, Афина, не пустила в квартиру с тушками, и он притащил их в мастерскую. Пришлось остаться, иначе он бы все засрал перьями. Только их там не хватало.       Арсений тихо рассмеялся, вспоминая бардак в помещении, которое Антон с Димой снимали у этого легендарного человека. По сравнению с этим обстановка у Шастуна дома была образцом порядка и минимализма.       — Вы восхитительны.       — Я-то тут при чем? — пожал плечами Антон, нашел глазами свою кружку, оставленную на столе после завтрака, и со вздохом потянулся за ней, чтобы сполоснуть. — Это все Аполлон. Он довольно… беспорядочный. И очень деятельный, к сожалению, — он вымыл кружку, поставил рядом с ней чашку Арсения и снял с полки банку с чаем. — А вы какими впечатлениями собирались поделиться? Что-то не так с диссертацией?       Арсений тихо хмыкнул и собрался было в ироничной манере и без подробностей пересказать свою встречу с Климовым-Большаковым-старшим, но оказался остановлен мыслью о последствиях. Шастун ведь неглуп и наверняка поймет, что сегодня его куратор обеспечил себе проблемы. И вряд ли его участие ограничится простым «как жаль». Скорее он в своей оригинальной манере начнет искать решение, и кто знает, чем все закончится. Поэтому Арсений просто улыбнулся, поймав ненавязчиво внимательный взгляд.       — Слишком долго и скучно рассказывать. Не думаю, что вам интересны технические подробности и дурацкая бюрократия.       — Вообще-то, в вашем исполнении довольно интересны, — пожал плечами Антон, не собираясь, впрочем, настаивать. — Хотя бы потому, что иногда я забываю, что вы целый кандидат наук. Слишком по-человечески себя ведете.       — Еще год, и Дима тоже будет кандидатом, — напомнил Арсений с улыбкой.       — По-человечески, — нараспев повторил Шастун, явно пребывающий в хорошем настроении, и снял с подставки закипевший чайник.       Он так и не успел переодеться, и под черным худи торчал воротник белоснежной рубашки. В квартире было очень тепло, но Антон почему-то не додумался раздеться — видимо, снова мерз или просто не испытывал дискомфорта из-за этой многослойности, при том, что на него даже смотреть было жарко, и Арсений был бы не против переодеться во что-то более легкое. Наверное, стоит закинуть сюда пару футболок, раз он все равно бывает в гостях не намного реже, чем дома. И ту, что одолжил позавчера Антон, следовало постирать и вернуть, кстати.       — Целый день не могу спиной хрустнуть, — между делом пожаловался тот, переставляя чашки на обеденный стол. — Что только ни делал.       — Потянуть? — предложил Арсений и поймал на себе странный взгляд. — Что? Вы, конечно, дылда, но я справлюсь.       Антон пару секунд помедлил, покосился по сторонам, задвинул стул и встал на середину кухни. Потом, подумав, стянул с себя худи и бросил его на спинку второго стула, поправил рубашку и поднял глаза на куратора. И тот, обреченно подумав, что делает что-то не то, шагнул ближе.       — Давайте, — почему-то приглушенно проговорил он, — руки вниз, голову мне на плечо. И расслабьтесь, бога ради, хоть на минуту. Я вас удержу.       — Не дергайте резко, — попросил Антон, подходя вплотную и устраиваясь удобнее, когда куратор сцепил руки в замок за его спиной, заключая в объятия. — Просто…       — Не буду, — согласился Арсений, на секунду прикрыв глаза, потом заставил себя сосредоточиться и скомандовал: — Глубокий вдох… и теперь выдох, — а потом сжал Шастуна сильнее и осторожно потянул, прогибаясь в спине.       Послышался хруст позвонков, а следом — слабый стон, невольно вырвавшийся из легких расслабившегося в его руках молодого человека. И от этого тихого звука Арсения пробрало так, как никогда в жизни. Он чудом не разомкнул руки, а медленно, бережно вернул Антона, который стоял на мысках, в прежнее положение, и ослабил объятия, не убирая рук, на случай, если тот пошатнется.       — Спасибо, — хрипло пробормотал Шастун так, что теплое дыхание коснулось шеи.       Он не спешил отстраняться, чуть опираясь всем телом на куратора — видимо, у него действительно закружилась голова.       Как и у Арсения, правда, совсем по другой причине. Он держал Антона в объятиях с четким пониманием, что не хочет его отпускать. По сотне разных причин не хочет, и в том числе потому, что так, как к нему, его никогда ни к кому не тянуло. Он просто хотел… он до сведенного горла и сердцебиения, отдающегося в висках, нуждался в том, чтобы продолжать чувствовать его тепло. Сильное тело, доверчиво привалившееся к нему, мышцы спины, уложенную на плечо голову, запах геля для душа, бензина, древесной стружки и еще чего-то из мастерской, кажется, «WD-40». Нуждался только потому, что это был Шастун, а не из-за тактильного голода, о котором любил рассуждать Позов. И это было плохо. Очень плохо.       Потому что наталкивало на мысль, что Климов-Большаков со своими вчерашними умозаключениями мог быть прав. Посторонний, в сущности, парень, мог оказаться более прозорливым, в то время как Арсений со своим скудным эмоциональным интеллектом мучался невнятными подозрениями, влипая все сильнее. Как лягушка, которую варят в кипятке. Пригрелся, разомлел, стал дорожить, и теперь этого показалось мало… Черт.       Арсений осторожно переместил руки со спины Шастуна на его плечи и мягко отстранился, чуть придерживая. Взглянул в расслабленное, домашнее лицо и добродушно усмехнулся.       — Порядок? — спросил он как можно невозмутимее.       Он, конечно, тот еще урод, но что поделать. Определенно не в первый раз в жизни его привязанности приобретали этически сомнительную направленность. Разница была в том, что теперь его тянуло опошлить что-то беспрецедентно светлое, но рано или поздно от кого-то вроде него и стоило ожидать чего-то в этом духе. Без разницы, жестко подумал Арсений, присаживаясь за стол и ободряюще улыбаясь Шастуну. Не имеет значения, что творится у него в голове, главное, он достаточно умен и сдержан, чтобы не позволить этому влиять на Антона. Он достаточно вменяем, чтобы больше не тянуть к нему своих рук, как сделал только что. Шастуну нужно общение — он его получит, как и любую поддержку. И он точно не будет себе потакать, неуместно сокращая дистанцию между ними. Хватит. Перебор. Он сдержанный и разумный человек, но если будет продолжать дергать кота за усы, однажды этого может оказаться недостаточно и он снова все испортит. Если пока не успел.       Арсений потянулся за чашкой и сделал первый глоток пахнущего лесом чая.       — А куда так торопилась мама Веры? — поинтересовался он, откидываясь на стуле, наткнулся на худи, которое снял Антон, и, выслушивая пространный ответ, автоматически вывернул его и аккуратно сложил, оставив на коленях.       Никаких футболок он сюда не перевезет. И точно не предложит Антону перейти на «ты», как размышлял недавно. И в следующий раз, когда в его жизни что-то пойдет не по плану, он не прибежит к Шастуну, а отправится на тренировку, как и собирался. Упашется так, чтобы дома вырубиться без сил, а если этого окажется недостаточно, пару десятков раз отожмется, а на следующий день вернется в зал и постарается работать активнее. Поскольку сегодняшний опыт показал, что оказываться рядом с Антоном в моменты собственной уязвимости ему явно не стоит. Мало ли однажды переживания застелят глаза, а принципы претерпят критические метаморфозы, и он сделает что-то… что-то непоправимое. Что-то помимо желанных объятий, которые до сих пор, несмотря на сдержанное презрение к себе, оставили за собой напоминание в виде спокойного тепла где-то под ребрами.