The Rings

Рома безмятежно спал на диване, смешно подложив под голову руки вместо подушки. Рината набросила на него плед и снова вернулась за стол. Глебу надо было уходить: завтрашний день сулил беготню и нервотрепку, нужно было подумать, как вернуть на место поменявшийся с ночью день, да и просто хотелось, наконец, помыться и переодеться после всех приключений. Надо было уходить, но уходить он не спешил. По-прежнему хотелось многое узнать, но вопросы теперь стали другими. Не про Рингс. Не про работу и даже не про то, что делать дальше: но как к этому лучше подойти, он не знал. — Мне ехать надо. Домой. Завтра… — Да, конечно, — Рината перебила его, продолжая смотреть куда-то мимо. — Я провожу тебя, — и не дожидаясь ответа, встала и начала составлять посуду в раковину. — А ты в больницу когда поедешь? Пообещай, что меня с собой возьмешь. Я тоже хочу поехать, — Глеб поднялся со стула, понимая, что действительно пора закругляться со своим затянувшимся визитом. — Не знаю… Тимур напишет, когда можно будет. Завтра, наверное. Днем. У тебя своих дел завтра полно будет, не переживай, я справлюсь, — она мыла чашки, не поворачивая головы, голос звучал ровно и отстраненно. Теперь она снова говорила с ним как с незнакомым. И это в ней ужасно раздражало его. То, что она вела себя так, словно всё знает намного лучше. То, что она во всём лучше разбирается. То, что ей совершенно ничего не нужно. Вряд ли это было нарочно, специально, демонстративно, — это он тоже понимал. Но сделать со своими ощущениями ничего не мог. Он подошел и развернул ее к себе лицом, удерживая за оба предплечья. Руки были мокрыми и с них на платье капала вода, оставляя следы. — Давай ты просто мне скажешь, когда поедешь. А я сам разберусь, сколько у меня дел, — он изучающе рассматривал тонкие черты ее лица, пытаясь отыскать в ней что-нибудь из того, что видел ночью. Но ничего не было. Непроницаемые синие глаза смотрели прямо, ничего не выражая. Он крепче сжал руки, ожидая, что она хотя бы попытается вырваться или скажет что-нибудь, выходящее за рамки ее спокойствия, но она только мельком взглянула на его руки и продолжала стоять. — Ну так что? Договорились? Рината пожала плечами: — Как скажешь. Уже в коридоре, развернувшись на самом пороге, он еще раз посмотрел на нее и все-таки спросил. — А зачем ты все это… Зачем ты все это терпишь? Она молчала, но он прекрасно видел, что она понимает, о чем он говорит. — Зачем терпишь своего брата, который бухает, а потом приходит к тебе, открывая дверь своим ключом? Зачем выслушиваешь бредятину, которую он несет? Он же постоянно так делает, да? — если сначала Глеб был не уверен, что стоит все это говорить, то теперь каждое слово распаляло его все больше. — Приходит, бухает, потом спит тут как в ночлежке. А раньше еще хуже ведь было, да? Я ведь его встречал в таких местах… Ну, в такие места лучше не ходить. — Ну ты же ходил, — Рината наконец перебила, и его окатило холодом. Этот холод ощущался почти физически, как будто был настоящим. Глеб на секунду отвел глаза. — Так речь не обо мне. Нет, мне правда интересно. Почему ты хотя бы ключи у него не отберешь? Ты же взрослая… Ты взрослый человек. И что, вот он так постоянно приходит, когда ему вздумается, делает здесь, что хочет, обвиняет тебя во всем подряд? Ты ведь ему помочь хочешь, да? Веришь, что все это закончится? Веришь, что он перестанет быть наркоманом и алкоголиком, возьмется за ум, и вы будете чаёк сидеть пить с пирогом и светские беседы вести? Веришь, что когда-то он вместо словесных помоев, матов и обвинений будет другим? — Глеб перевел дыхание и снова уставился на нее, но она не сказала ни слова. Теперь она сама разглядывала его, слегка прищурившись. Разглядывала с интересом и долей издевки, что тоже не ускользнуло от него. — Ну чего ты так смотришь? Или я не прав? Черта с два, так все и есть. Терпишь, потому что веришь? Или потому что тебе его жалко? Думаешь, что он без тебя пропадет, а так — дрыхнет пьяный на диване, но хотя бы под присмотром? — Глеб и сам не заметил, как ощутимо повысился его тон. — Так что, ответишь? Хотя бы на один вопрос ответишь? Рината прикрыла глаза, как будто обдумывая, по какому пути запустить дальнейшие события. И он вдруг понял это. Почувствовал. Явственно представил, что может быть дальше. Но прощаться на такой ноте он точно не хотел. Не хотел уходить так. Но она вдруг подошла совсем близко и погладила его по плечу, второй рукой открывая входную дверь. Погладила, слегка задержавшись у локтя, и грустно, как ему показалось, улыбнувшись, сказала: — Я позвоню тебе, когда поеду в больницу. Тяжелая дверь закрылась, оставляя его одного со своими мыслями. — Нет, ты, конечно, можешь дружить с кем хочешь. И в гости кого хочешь приглашать, хотя это так себе вариант: просто поверь, — Рома поерзал на диване, поправляя скомкавшийся плед. — Но это как-то слишком, не находишь? — он попытался сесть, что оказалось слишком энергозатратным, и пришлось лечь обратно. — Какого хуя он про меня что-то говорит и спрашивает? У вас других тем нет? — Я думала, ты спишь, — Рината стояла в дверях, наблюдая за возней на диване. — И он не про тебя говорил. И спрашивал не про тебя. — Вообще-то я все слышал! — Но ничего не понял. — Рината нажала на клавишу выключателя, — Спи. Глеб доехал до дома. Наконец-то помылся и бросил в стирку грязную одежду. Спать не хотелось, хотя время неумолимо клонилось к полуночи. Щека противно ныла, а багровеющий синяк, казалось, стал еще больше. По-хорошему, надо было выспаться, чтобы назавтра начать жить так, как будто ничего не было, но спать он не мог: знал, что просто пролежит, ворочаясь и вздыхая, до самого утра. Противное ощущение, когда не знаешь, куда себя деть, уже вовсю завладело нутром. Ощущение, что хочешь домой, но ты уже дома. Ощущение, что хочешь с кем-то поговорить, но не знаешь, что сказать. Две чашки чая, открытое окно, сигаретный дым и тусклый свет. Подключенный к зарядке телефон, так и не издавший ни одного звука. Глеб покрутил его в руках, не решив, чего именно ждет. Чего именно он бы хотел сейчас. «Можно я приеду?» Вообще так он никогда не делал. Не спрашивал. Не предупреждал. Потому что чем больше спрашиваешь, тем выше вероятность услышать отказ. Вопросами ты даешь человеку выбор. Заявляясь без предупреждения с выражением полной боевой уверенности на лице, никакого выбора уже нет. «Я не один, если хочешь, завтра». Завтра. Завтра уже будет не надо. Точнее, надо будет всегда. Наверное, всегда. А толку-то… «А с кем?» С очередной бабой наверняка, с кем еще. Он и сам не знал, зачем продолжает эту переписку, — смысла она не имела. Как и все вокруг не имело никакого смысла. Вернее, так просто казалось. И казалось очень часто. Вроде бы всё было. Всё, что надо: было любимое дело, было желание вставать по утрам, чтобы заниматься этим делом, были друзья, ну как друзья, — люди, с которыми можно провести время, поделиться идеями, поговорить о насущном. Были женщины. Внимание, веселье и азарт. Всё было. Не было только смысла. «У тебя что-то случилось?» Глеб усмехнулся и убрал телефон подальше. Утро било в окна ласковым матовым светом. Дженни потянулась и еще крепче обвила Вадима руками и ногами, прижимаясь ближе, хотя ближе было и некуда. Он сонно поцеловал ее куда-то в макушку, вдыхая запах волос. От нее пахло чем-то теплым — солнцем, летом, морским песком и кремом от загара. Несмотря на то, что уснули они поздно, просыпаться сегодня было как-то необычно легко. Не было ни тяжести в голове, ни похмелья: ночью они почти не пили, нашлось, чем заняться и без выпивки. Вадим удовлетворенно улыбнулся, вспоминая события минувшей ночи. Но было не только это. Не только секс, хотя в плане секса упрекнуть Дженни было нельзя. Она моментально заводилась сама и тут же заводила его, представляя собой идеальный пример страстной и влюбленной женщины, которой вообще не нужна была никакая помощь с тем, чтобы получить удовольствие и это удовольствие доставить. Проще говоря, самому можно было ничего не делать вообще, хотя Вадим и не планировал лениться, в итоге все же перехватив инициативу, которая была щедро вознаграждена ее громкими стонами и еще большей страстью. Сколько раз за ночь она кончила, сказать было сложно. В общем он и не брался считать, лишний раз порадовавшись, что все так хорошо складывается: так самоотверженно любить секс была способна далеко не каждая женщина, и об этом он тоже прекрасно знал. И здесь в ней все было идеально: никаких тебе танцев с бубнами, никаких изнуряющих часовых прелюдий, никаких «я так не могу/не хочу/не умею». Она умела, могла и хотела как угодно. Ее можно было крутить, вертеть, ставить в любую позу, и не услышать при этом никаких возражений. Не услышать никаких возражений и не увидеть никакого смущения. А большего ему было и не нужно. Но был не только секс. Полночи они разговаривали, и Вадим с облегчением понял, что теперь он может с кем-то обсуждать то, чем занимается, что делает и что по этому поводу думает. Можно было с кем-то говорить о Рингс, Кольцовых, о Крайз, о музыке и песнях. Техническую часть вопроса Дженни оценить не могла, о чем сразу честно и сказала, но ценность представляла и не техническая часть. Он рассказал про Антона, о том, как сомневался, стоит ли ввязываться в это. Тем более, что он понятия не имел об «этом». О своей первой встрече с Романом и впечатлениях. О том, как сначала решил, что Роман исполняет попсу про разбитые сердца своих поклонниц и чуть не заржал, представляя это. И как-то совсем незаметно для себя он рассказал ей и другое. То, что рассказывать не планировал. О том, как было пусто последние годы. Пусто и тихо, несмотря на постоянный шум. Что он подписал этот контракт не из желания заработать денег. И даже не из стремления позаниматься чем-то необычным. Подписал из-за пустоты и тишины. Дженни не задавала никаких вопросов, просто слушала, слегка склонив голову набок. А когда он дошел до рассказа о том, что сейчас Роман кажется ему интересным человеком, настоящим профессионалом, — в отличие от первого впечатления, — оказалось, что с ним вполне приятно разговаривать, он многое знает, имеет на все свой взгляд, она только покачала головой. — Они не друзья тебе, Вадим, — Дженни осторожно погладила его по щеке и поцеловала в уголок губ. — И никогда ими не станут. Ни Рома, ни, тем более, его сестра. — Я и не говорил о дружбе. Я друзей не ищу, — Вадиму показался странным такой переход, но ничего уточнять он не стал. — Как там сказал твой приятель, который тебе контракт принес? Лучше просто хорошо делать свою работу и никуда больше не лезть. Я понимаю, что ты не спрашиваешь совета, но… Просто держись от нее подальше. — От нее? Ринаты? — Вадиму снова стало интересно. Он разглядывал Дженни и пытался понять, что ей движет. «Ревность? Не хочет, чтобы я с другими бабами общался? Как-то это слишком глупо, учитывая, сколько мы знакомы. А Дженни не глупая, нет. Непосредственная и прямая, иногда чересчур, но точно не глупая. Тогда что?». В подтверждение его слов она улыбнулась: — Не думай, что я это говорю, потому что ревную. Просто у тебя это на лице написано сейчас. Он усмехнулся про себя. Да уж. — Тогда почему ты так говоришь? — Потому что… Потому что не стоит связываться с человеком, у которого есть ключ от всех дверей. — Что ты имеешь в виду? — Вадим рассмеялся. — Типа Рината может со всеми договориться и любой ценой добиваться своего? Так это ведь не плохое качество, а наоборот. Цели для того и существуют, чтобы их достигать. Дженни помолчала и тоже улыбнулась, но улыбка показалась ему натянутой. Впрочем через пару минут он уже напрочь забыл об этом разговоре, не без удовольствия разглядывая, как она стягивает с себя свое тонкое платьишко, недвусмысленно давая понять, что разговоры ее утомили. Утром Дженни готовила завтрак и выглядела вполне счастливой. Вадим еще раз удивился, как легко это все у нее получается: она чувствовала себя уверенно, как будто живет тут сто лет. Она разговаривала с ним уверенно, как будто знает его сто лет. «И трахается так, как будто сто лет не трахалась». Что-что, а приступы смущения и застенчивости точно были ей не знакомы. И одна часть Вадима отчаянно радовалась этому, в то время как другая — яро сопротивлялась. «Надо было все объяснить ей на берегу. Что я не собираюсь с ней заводить никаких серьезных отношений. Что мне вообще это не нужно. Она вроде и сама понимает, но надо еще раз сказать на всякий случай». Но его размышления прервались. — Давай завтракать и поедем в Рингс. Сегодня нужно все быстрее закончить, чтобы успеть на концерт, — Дженни обняла его и погладила по груди. — Садись. «Блядский концерт, точно». Вадим покрутил в руках телефон. Полчаса назад Рома скинул план на рабочий день. Было еще несколько сообщений с рекламной рассылкой. Глеб больше ничего не писал. У Глеба день рождения. И тоже концерт. Тоже блядский концерт. Вчера он хотел приехать, а я был с Дженни. И выбрал остаться с Дженни, о чем ничуть не жалею. Ничуть. Вадим вздохнул и принялся набирать сообщение. В Рингс было тихо. На парковке одиноко стоял разбитый майский жук. Вадим привычно поднялся на второй этаж. Романа еще не было, значит, можно спокойно поработать в одиночестве, переслушать записанное вчера и снова заняться аранжировками. В уже записанном раньше материале они с Кольцовым все же выбрали несколько песен, которые решено было не переписывать с нуля, а попробовать придать им иное звучание. Более глубокое и драматичное. Рома так и сказал: «Чтобы ебашило, как будто ты вот щас умрешь». И у Вадима почти получилось это сделать. Но мечтам об одиночестве сбыться было не дано: Вадим толкнул дверь и обнаружил там Ринату. Она сидела на его месте, точнее, на месте, которое сейчас занимал он, в наушниках и что-то слушала. Тонкая белая водолазка уже привычно скрывала под собой все, что можно. Светло-голубые брюки, почти такие же светло-голубые кроссовки. Волосы небрежно падали на лицо, закрывая высокие скулы. Пальцами она странно держала себя за переносицу. И естественно не услышала, как он вошел. Он стоял в дверях минут десять, не сводя с нее взгляда. Так смотрят на картину в музее: пытаясь разглядеть мелкие детали, детали, которые сложно заметить с первого взгляда, которые надежно спрятаны по замыслу художника и открываются лишь по-настоящему внимательному созерцателю. Слишком бледная матовая кожа. Слишком выпирающие ключицы, которые не может скрыть одежда. Странное колечко на среднем пальце — серебряное, с каким-то узором. Цепочка на шее, наверняка с кулоном, но под водолазкой. «Интересно, почему. Имея такую фигуру, одеваться, как монашка, — несмотря на свою худобу, Рината не была плоской, и как любой уважающий себя мужчина, Вадим успел прекрасно разглядеть все, что нужно. — Имея столько денег, носить такие простые вещи. Что там под этими натянутыми чуть ли не до середины пальцев рукавами? Шрамы? Порезы? Неудачные татуировки? Ошибки молодости?». Он и сам до конца не понимал, почему считает, что там обязательно должно что-то быть. Можно было сказать, что он не считает, — что он уверен, что там должно что-то быть. «То ли дело Дженни. Дженни прекрасно знает о своих достоинствах и с удовольствием их подчеркивает». Представить Дженни в монашеском одеянии было сложно, — разве что в качестве монашки для ролевых игр: порочной, страстной, томно стягивающей тонкий чулок с ножки, кокетливо выставленной из-под рясы. Вадим ухмыльнулся про себя, не без удовольствия снова вспомнив ночные утехи. Но в Ринате было что-то другое. Что-то неуловимое. Скрытое. Такое же скрытое, как тонкие руки под рукавами. Как длинные стройные ноги под легкой тканью брюк. Как изгиб шеи под воротником-стойкой. Неизвестно сколько он мог бы еще так простоять, но она резко сняла наушники и повернулась к нему. — Доброе утро. Рада, что вы снова в боевом строю, — на лице была ироничная улыбка. — Привет. Не помню, чтобы мы переходили на вы, — Вадим наконец прошел в помещение и хотел сесть рядом, но она быстро встала. — Уступаю место. Я тут послушала то, что вы решили оставить. Мне не нравится. — Не нравится? Ну это и не окончательный вариант. Скорее, эксперименты, — он явно не ожидал, что она начнет говорить с ним о музыке, тем более, так. — Это не важно. Просто это не то и не о том. Как будто тебя под дулом автомата заставили это сделать, и ты сделал, лишь бы отъебались. Вадим поднял бровь. Нельзя было сказать, что он в восторге от того, что получилось, но это было хорошо. Хорошо, качественно и профессионально. И, как он считал, этого более, чем достаточно. — Даже так? А почему, можно узнать? — на него накатил какой-то злой азарт. Если Кольцов действительно был мастером своего дела, что Вадим понял почти сразу, то роль Ринаты была не ясна. Она не звукорежиссер. Не аранжировщик, не композитор, не автор, не музыкант — никто. И говорить так о его работе точно не имела права. — А ты не слышишь сам? Допускаю, что Кольцов не слышит, у него, так сказать, профессиональное выгорание на фоне общей интоксикации организма, а с тобой что? — она смотрела на него без тени улыбки, — Ты не читал тексты? Не слушал это с текстом? Или ты английский не знаешь? Так я могу перевести. Что это за звуковые эффекты драматического пердежа? Ты себе так это представил? Очень плохо. Я тебе на бумажке напишу все тексты на русском. Прежде чем такое делать, — она покосилась на монитор, — Советую прочитать раз двадцать и проникнуться, — она хотела было выйти, но Вадим вдруг схватил ее за запястье и удержал: получилось довольно грубо. — Ты че, меня как мальчишку отчитывать будешь? Ты мне будешь говорить, как работать? Еще и в таком тоне! — хорошее утреннее настроение улетучилось за секунды, теперь в нем бурлило только раздражение, и терпеть он точно не собирался. — Да. Я тебе буду говорить, что делать. И ты будешь меня слушать, — ледяной взгляд прошелся по его шее, останавливаясь где-то у переносицы, и Вадиму стало не по себе. Он снова вспомнил охранника в «Красной Обезьяне», безвольно отошедшего в сторону, уступая им путь. Сейчас происходило что-то похожее. «Что это, блять, за хуйня? Какой-то гипноз? Какая-то техника НЛП?». — Отпусти, — она дернула рукой, но он был сильнее и пальцев не разжал. — Сначала извинись за свой тон, — Вадим отбросил мысли о гипнозе: никакого гипноза нет и не может быть. — Обойдешься. Она как будто делала это специально, но ослепленный собственным раздражением, он ничего не замечал, внутреннее распаляясь все сильнее. «Соплячка, выскочка. Будет мне указывать, как работать. Как делать то, что я делаю двадцать пять лет. Лучше большинства. Может, вообще лучше всех». Он продолжал крепко сжимать ее руку чуть выше запястья, уже представив, какой там останется синяк. — Ты не имеешь никакого права со мной так разговаривать. Не имеешь никакого права говорить, что я что-то сделал плохо. Вот свою музыку напишешь, свои песни напишешь, станешь супер звездой, как Крайз, сядешь альбом писать… Вот тогда будешь указывать, кому и как работать. А сейчас, уж извини, твое место — заниматься управлением студией, или чем ты там занимаешься, — Вадим выдохнул и немного успокоил внутреннюю бурю, — А сейчас я брата твоего жду, и я с ним это обсуждать буду, ясно? Она вдруг изменилась в лице, больше не пытаясь вырваться, и смотрела с нескрываемым интересом. — А как ты думаешь… Кто в итоге будет решать, как все это… Вот это все будет выглядеть? — Решает тот, чей это альбом. Тот, кто это написал, вложил в это себя. Тот, кто через это говорит с людьми, которые слушают. Да, это не я буду решать. Но и не ты! — Вадим наконец отпустил ее руку. Сейчас она стояла так близко, что он мог разглядеть каждую крошечную мимическую морщинку на ее лице, когда она щурилась. — То есть Крайз? — То есть Крайз. Рината улыбнулась. Больше ничто не мешало ей уйти, но она не уходила. Вместо этого подошла к столу и села прямо на столешницу. — Хорошо. Давай представим, что Крайз, написавшая вот эту музыку, вот эти слова, вложившая в это себя, как ты выразился, сидит и слушает свою песню в твоей аранжировке. Как ты думаешь, что она скажет? Вадиму хотелось, чтобы Рината ушла, но он понимал, что выгнать ее не может. — Откуда я знаю? — Хорошо, тогда представь, что ты написал песню, а в итоге она звучит так, что все, что ты в нее вкладывал, потеряло свой смысл. Что все стало плоским, форматным и неискренним. Что то, что получилось, не передает и сотую долю твоих мыслей, чувств и ощущений. Что бы ты сделал? Этого представлять было и не надо: так было множество раз, и ответ был очевиден: — Я такое бы никогда не выпустил. Переделывал бы, пока не стало так, как я хочу. Пока не сделал бы так, чтобы сохранить идею и чувства. — Тогда почему ты злишься? Рината смотрела на него, но не ждала ответа. Он хотел что-то сказать, но понял, что это будет лишним. Рината была права. Он сделал это на отъебись. Точнее, сделал это на качественное отъебись, не думая ни о каких смыслах. Просто придал форму. Без содержания. Потому что это было не его. Чужое. Теперь в его жизни всегда все было чужое. А свое осталось в прошлом, и дорога туда была закрыта. Она еще какое-то время наблюдала за ним, и ему показалось, что она знает, о чем он думает. Конечно, это было невозможно. Знать она не могла. Но странное чувство холода снова пробежало по спине и локализовалось где-то у основания черепа. Он тряхнул головой, как будто желая избавиться от этого ощущения. Рината встала. — Пока ты относишься к этому, как к чему-то постороннему и скучному, у нас ничего не получится. Твоя роль здесь не в том, чтобы механически жать на кнопки, и ты это знаешь. Так же, как знаешь, что я права. Мне пришлось так сделать, чтобы ты это понял сам. И я вижу, что ты понял. — она осторожно обошла его и взялась за ручку двери. — Подожди. Можешь рукав поднять? — в голове тут же пронеслось «какого хуя ты делаешь?», но как будто кто-то говорил ему, что делать, как будто кто-то говорил, а он не мог сопротивляться. — Что? — Рината остановилась в дверях. — Рукав. Этой кофты своей. Почему ты все время ходишь с длинными рукавами? Даже когда такая жара стоит. — В Калифорнии всегда жарко. Я привыкла, не испытываю от этого дискомфорта, — ее взгляд снова стал насмешливым, — Не знаю, что ты хочешь там увидеть, но если желание настолько сильное… — и она просто потянула ему обе свои руки ладонями вверх, — Пожалуйста. Вадим застыл на секунду в нерешительности. — Давай ты сама… — Нет. Ты же хочешь, не я. Он осторожно ухватился пальцами за край рукава и потянул его вверх, обнажая сантиметр за сантиметром гладкую фарфоровую кожу. Рината при этом смотрела не на свои руки. Она смотрела на него, и он чувствовал этот взгляд. Внимательный. Сосредоточенный. Но уже ничуть не насмешливый. На руке ничего не было. Ни одного шрама. Ни одной татуировки. Он так же задрал второй рукав, уже понимая, что ошибся. Если она что и скрывала, то не под водолазкой. Все это выглядело глупо, и сейчас был отличный момент, чтобы уколоть его какой-нибудь язвительной шпилькой, но она даже не пыталась. Повинуясь какому-то странному желанию, он осторожно, едва касаясь, провел своей ладонью по внутренней стороне ее предплечья — от локтя вниз, от чего на его собственной руке расползлись мурашки. Кожа была гладкая, тонкая и теплая. А собственные ощущения стали какими-то слишком запредельными. Он отпустил ее руки и, так и не поднимая взгляда, вышел за дверь. Вскоре приехал Роман, и привычная работа засосала в свой водоворот, отогнав все посторонние мысли на внушительное безопасное расстояние. — Телефонный звонок был негромким, но выдернул Глеба из сна так резко, что он чуть не упал с кровати. Заснул он только под утро, так и не найдя, чем отвлечься. Поэтому просто пролежал в темноте без сна, пока комната не начала окрашиваться бледными лучами рассвета. А сейчас звонил телефон, и Глеб, проклиная все на свете, принялся шарить рукой по постели. — Привет, я тебя разбудила? Извини. Я в больницу собираюсь, — голос Ринаты окончательно вырвал его из последних оков сна. — Привет, ничего… Долго не мог уснуть, а сколько времени? — Час дня. И с днем рождения, Глеб. — Спасибо, — он улыбнулся, хотя все это «сднемрождения» больше тяготили нежели радовали, — Я сейчас соберусь, быстро. Вместе поедем? — Ну, машины нет. Я на такси. Могу заехать. — Будет отлично, дай мне буквально полчаса, — Глеб встал и уже направился в ванную, — Нормально? — Адрес только напиши. Я же не знаю, где ты живешь. Через полтора часа они стояли в белом приемном покое, путь к палатам им преградила своей могучей грудью пожилая медсестра с химической завивкой. — Не положено! Нельзя к нему, врач сказал. Только из реанимации перевели! Ходите тут, заразу таскаете! — Но нам сказали, что в палате разрешены посещения, — Рината тоже не собиралась отступать, — Мы не надолго. Буквально на пять минут. — Не положено! Не на пять, не на двадцать пять! — Позовите врача тогда, — Глеб вмешался, понимая, что разговор будет сложным и вряд ли результативным. Одного взгляда на эту женщину хватало, чтобы понять всю ее строгость. — Врач на обходе! Пациентами занимается! Или вы думали, что здесь все только и делают, что сидят и вас ждут? Больной тяжелый, не контактный. К нему из полиции сегодня приходили, я даже полицию не пустила! Вот пойдет на поправку, тогда и будете шастать, а сейчас все. До свидания! Соблюдайте правила! — она резко развернулась, давая понять, что аудиенция окончена. Глеб хотел еще что-то сказать, но не успел, потому что Рината не менее резко бросилась вдогонку, и снова встав перед суровой медработницей, глядя в ее непроницаемое лицо, медленно, с какой-то легкой улыбкой проговорила: — Можно нам пройти? Пожалуйста. Глеб мог только позавидовать такой непринужденной настойчивости. Сам бы он вряд ли стал продолжать бесперспективный разговор, когда их уже очевидно послали нахуй. «Надо ей бабки предложить, за тысячу рублей правила наверняка станут не такими суровыми». Но женщина вдруг отошла в сторону, освобождая путь. — Проходите. По коридору налево сразу. Палата триста два. Рината махнула ему рукой, и за пару секунд они оказались в длинном светлом коридоре, пропахшем дезинфицирующим раствором. — А че это с ней? — Глеб с недоверием покосился назад. — Ничего. Просто она любит вежливость. А мы на нее наехали сразу, даже не попросили нормально, — Рината разглядывала таблички на дверях палат. — То есть она нас пустила, потому что ты ее вежливо попросила? — в голосе звучал неприкрытый сарказм. — Именно так. Пришли, — и не давая Глебу опомниться, она взяла его под руку и толкнула дверь с номером триста два. Палата была одноместной. Светлой и чистой, с таким же запахом лекарств и хлорки, как в коридоре. Кровать стояла в углу. Глеб и Рината нерешительно остановились в дверях. Человек, лежавший на кровати, не двигался; во все стороны от него тянулись какие-то провода и трубки капельниц. «Раз его перевели из реанимации, значит, не все так плохо. Просто так выглядит». — Если хочешь, подожди за дверью, — Рината сказала это шепотом, и Глеб только покачал головой. Сделав глубокий вдох, она медленно пошла к больничной койке, так и не отпуская руку Глеба, увлекая его за собой. Сейчас пострадавший не был похож на того человека, которого Глеб видел лежащим на дороге. Длинные волосы были обриты, голова почти полностью обмотана бинтами. Борода тоже пропала. На лбу красовалась рана, края которой были сшиты нитками и обработаны чем-то похожим на йод. Одна рука была полностью загипсована — от плеча до запястья. Из гипса торчали какие-то металлические конструкции. По всему лицу и оставшейся свободной от гипса руке расползлись множественные ссадины и синяки. Остальное тело было накрыто белой тонкой простынкой. Теперь он выглядел совсем молодым, мальчишкой: без волос и бороды, без той странной бомжеватой одежды. Впрочем синяки и кровоподтеки не давали толком оценить его внешность. — Жуть какая… — Глеб не сдержал эмоций, — В темноте толком непонятно было, мне казалось, он получше выглядел. — И постарше, — Рината тоже внимательно разглядывала пациента. Но дальше обсудить увиденное им не удалось: парень вдруг пошевелился и открыл глаза. На удивление, взгляд его был вполне осмысленным и ясным, насколько это вообще было возможно, учитывая здоровенный фингал и опухшие веки. Он сначала посмотрел на Глеба, потом перевел глаза на девушку и снова вернулся к Глебу. — Ты меня слышишь? Как тебя зовут? — Рината явно не готовилась к разговору, но начинать с чего-то было нужно. Парень ничего не ответил, только снова перевел на нее взгляд. — Это я тебя сбила. Мне очень жаль. Ты шел по дороге ночью, в полной темноте. Ты помнишь? Снова не последовало никакого ответа. — Медсестра что-то сказала, что он не контактный. Может, не в состоянии говорить. Или соображать, — Глеб продолжал разглядывать молчаливого больного, — Но на речь он реагирует. Смотрит вон внимательно. — Как тебя зовут? Парень медленно закрыл глаза и, казалось, погрузился в сон. Было ясно, что никакой беседы не выйдет. — Я приеду к тебе завтра, — она легонько дотронулась пальцами до его руки, стараясь не задеть ссадины, — Выздоравливай. Когда они вышли, на Ринате не было лица. Глеб взял ее за руку и вывел на улицу. Протянул подкуренную сигарету. — Я понимаю, что ты чувствуешь. — Правда? Вряд ли, — она присела прямо на бордюр, глядя куда-то мимо Глеба, — Я сделала человека инвалидом, ты же видел его. Он даже говорить не может! — Прошло слишком мало времени! Его вылечат, все будет нормально. Он пострадал, в нем тонна лекарств, ему сейчас не до разговоров, — почему-то Глебу очень хотелось хоть как-то ее утешить, но как, он не знал. Что будет с парнем — известно одному богу. Выглядел он херово, и это был факт. — Может быть… — она затушила недокуренную сигарету об асфальт у своих ног, — А может и нет. В любом случае, это все ужасно. Я чувствую себя виноватой. Даже если учесть все обстоятельства, что я не нарушала правил, что я его не видела… Это не изменит того, что он сейчас в таком состоянии. Может, он останется овощем. Или калекой. И это всегда будет на моей совести, понимаешь? Даже если я всю жизнь ему буду оплачивать лекарства и реабилитацию, это всегда будет на моей совести, — она внезапно закрыла лицо руками и опустила голову. Глебу показалось, что она плачет, но глаза были сухими, когда она подняла их, — Ладно, я узнаю у Тимура подробности его состояния. В смысле медицинские. Завтра приеду снова. И послезавтра. Мне нужно с ним поговорить, пока я этого не сделаю, не успокоюсь. — А когда поговоришь, успокоишься? — Глеб задумчиво разглядывал носок своего ботинка, — Давай руку. Он помог ей встать с бордюра, но руку не отпустил. — Мне ехать надо, — в телефоне была куча пропущенных вызовов и сообщений, до концерта оставалась буквально пара часов, а Глеб так никому и не ответил за весь день, — ни на поздравления, ни на организационные вопросы, что естественно повысило накал страстей в плане желания окружающих во что бы то ни стало разыскать его, — Может, все-таки со мной поедешь? — Извини. Я не могу, — она погладила его по руке и совершенно неожиданно обняла. Глебу оставалось только ответить тем же. — Все хорошо будет. Я и завтра с тобой поеду. И послезавтра, — он осторожно гладил ее по спине, касаясь выпирающих лопаток. — Вадим героически выдержал симфонический концерт Европейского оркестра. Дженни выглядела просто обворожительно в своем обтягивающем блестящем сером платье. С такой спутницей — хоть на край света. Несколько раз он ловил восхищенные взгляды на нее других мужчин, и от этого было только приятно. Но тяжелые мысли никуда не делись: он по-прежнему думал о сегодняшнем разговоре с Ринатой. И почему-то о том, как провел ладонью по ее руке. В полумраке зала он потянулся к Дженни и провел по ее предплечью: так же, как это было с Ринатой. Кожа тоже была гладкой. Тоже теплой. Но он ничего не почувствовал, кроме того, что чувствуешь от обычного прикосновения. Никаких мурашек. Никакого ползущего по спине щекочущего холодка. Никакого тонкого лезвия, что аккуратно скребется в нутре. Дженни улыбнулась и погладила его в ответ. Уже в просторном светлом холле с огромными хрустальными люстрами, когда концерт закончился, Дженни слегка подтолкнула его в бок. — Смотри, вон и Кольцовы, нигде от них покоя нет. Вадим перевел взгляд туда, куда она указывала, но никого не увидел. Точнее, не узнал, потому что уже через секунду Дженни потащила его в сторону, и он понял, что она права. Ринату действительно было не узнать. От нарочитой простоты не осталось и следа. Перед ним был совершенно другой человек. Темно-синее длинное платье струилось вниз, обтягивая тонкую талию и линию бедер. Туфли на высоких каблуках сделали ее не только выше, теперь она была выше Вадима, но как будто еще тоньше и прямее. Волосы были убраны назад, открывая все линии и изгибы — скулы, виски, безупречный овал лица. И уши, в которых теперь были не скромные гвоздики, а сверкающие серьги. Неизменные длинные рукава и высокая горловина, конечно же, были на месте. Кольцов тоже выглядел на редкость прилично. Никаких распиздяйских пиджаков и кроссовок с разноцветными шнурками. На нем был классический черный костюм и белая рубашка. Все это настолько контрастировало с тем, что Вадим привык лицезреть каждый день в Рингс, что не сразу нашел, что сказать. Впрочем ему и самому пришлось сегодня выглядеть уж слишком прилично и классически, — Дженни не захотела даже слушать о том, чтобы он надел что-то повседневное. — Не знала, что вы любите классическую музыку, — Рината смотрела прямо и выглядела так, как будто всегда только это и носила. Вся эта одежда сидела на ней, как влитая. Вадим не понял, кому именно это было адресовано: ему лично или им с Дженни. Внутри снова всколыхнулось странное чувство и воспоминания о сегодняшнем разговоре в Рингс. — Мне все очень понравилось! — Дженни избавила его от необходимости отвечать, переведя внимание на себя, — Аж мурашки по коже! Особенно последнее, в конце. Когда было сначала так весело, что-то русское народное, мне сразу представилось, как люди веселятся и танцуют, поют… А потом вдруг как гром обрушился, как будто небо нависло, и стало так темно и мрачно. Но потом снова становится весело. Все как в жизни. Рината смотрела на нее внимательно, задержав взгляд на тонкой бретельке платья. — Это не небо нависло, это Дамоклов меч. Ты знаешь, что такое Дамоклов меч? Ну если нет, твой друг тебе потом расскажет, он знает, — Рината мельком глянула на Вадима, и не давая ей ответить, тут же продолжила, — А стало снова весело, как ты говоришь, потому что Чайковский так хотел показать, что меч не так уж неумолим и непобедим. В конце герой осознал, что жить все-таки можно, даже тогда, когда до тебя никому нет дела. Только сам человек может помочь себе и спасти себя. — Здорово, я этого не знала, — Дженни простодушно улыбнулась, — Если честно, я даже не знала, что это Чайковский. Просто слушала и старалась почувствовать. Мне кажется, это важнее. — Важнее чего? — Роман, до этого стоящий со скучающим видом, смерил ее ироничным взглядом. — Важнее академических знаний о чем-то. Вот как это называется? Я имею в виду правильно, у этого же есть название? — Это называется «Симфония номер 4 фа минор» или «Фатум», — Рома смотрел на нее, как будто ожидая какого-то веселья. — Ну вот. Но из названия ничего не понятно, зато чувства — всегда настоящие. И если я почувствовала темное грозовое небо, то запомню это надолго. Рома еще что-то у нее спросил, а она еще что-то ответила: Вадим не слушал, глядя на Ринату. И она вдруг сама нарушила молчание. — Все еще злишься? — взгляд ее оставался серьезным, и глаз она не отвела. — Мне не нравится, когда со мной так говорят… — То, что будет дальше, не понравится тебе еще больше, — она пожала плечами, и Рома, легко подхватив ее за локоть, прервал так и не успевшую толком начаться беседу. Уже перед сном Дженни, облачившись в красивое откровенное белье, и не увидев должной реакции, не выдержала. — Я же вижу, что что-то случилось. Вадим? Расскажи мне, ты можешь мне рассказать. — Ничего не случилось, рабочие моменты, так… — ему не хотелось ничего рассказывать, но и держать все в себе было невыносимо. — Ри тебе что-то сказала? Какое-то говно? Не бери в голову, она это может. Тем более, верно ты говоришь: просто рабочие моменты же. — Ей не понравилась музыка, то есть не понравились аранжировки. Она сказала, что я не чувствую ни смысла, ни сути и сделал свою работу на отвали. Из-за чего все превратилось в пустышку. Ну она сказала не совсем так, но смысл я передал, — ему самому вдруг стало неприятно от собственных слов. Как будто он ныл и жаловался. — И что? Значит, надо переделать. Разве это не нормально? — Дженни села рядом и положила руку ему на плечо. — Нормально, но… Я с Ромой работаю, не с ней. Меня это вывело из себя и почему-то не отпускает. — Это студия Кольцовой. Ты работаешь с ней. — Я имею в виду, что альбом мы записываем с Ромой, а чья студия — это неважно. Студия — это только помещения и оборудование. Если каждый будет лезть в то, в чем не понимает, никакой работы не получится. — Ты считаешь, что Кольцова ничего не понимает, правильно? — Дженни вздохнула. — Не то, что ничего. Но конкретно в работе над этим альбомом… Она меня спросила, кто будет решать, каким станет альбом. Как будто она будет решать. Я не люблю такое, Джен. Я не мальчик для битья и не какой-то профан, чтобы все подряд мне тыкали своим «фи», изображая из себя невесть что… — Подожди. Что значит — все подряд? — Ладно, я не так выразился. Но все равно неприятно. — Вадим… Я бы на твоем месте вообще так не говорила. В смысле — кто будет решать, в смысле — изображая из себя непонятно что? Конечно, Кольцова и будет решать, а кто еще? — Дженни встала и накинула на плечи тонкий кружевной халатик, видимо понимая, что любовные утехи придется отложить на неопределенное время. — Не знаю, как там принято у вас, но по закону жанра решает тот, кому это принадлежит. Я ей и сказал, что это альбом Крайз, а не ее. Слушай, я готов все переделывать, да хоть тысячу раз, мы и с Ромой это обсуждали: что будет непросто и придется помучиться. Я не против! И злюсь не из-за факта необходимости переделывать, а из-за того, что в это лезут посторонние! — Блять, — Дженни поморщилась и вздохнула, — Как еще мне тебе это сказать? Нет, я знаю, что мужики намеков не понимают, но чтобы настолько… — Что сказать? Дженни набрала в грудь побольше воздуха и снова присела рядом. — Нет никакой Крайз! Ну точнее Кейт, она, конечно, есть. Рекламирует средства женской гигиены и элитные автомобили по самому крупному рекламному контракту в Америке. На светские тусовки ходит. Видеоблоги ведет. Во всякой благотворительности участвует. — Я читал в интернете. И? — Вадим перебил, посчитав, что о Крайз он знает достаточно и без Дженни. — И все. А Крайз — это Рината. Все, что ты там записываешь, — это Рината. Рината и есть Крайз! Так понятно? Это все — просто мистификация, это фейк, проект! — Она перевела дыхание и уставилась на него, понимая, что теперь соскочить с этой темы не удастся, — И еще я тебе соврала! Соврала, что приехала в Москву в отпуск. Что оказалась в Рингс случайно. Он долго молча смотрел на нее, не зная, как реагировать. Что это было? Тупая шутка? Какая-то издевка? — Сейчас ты сядешь и все мне расскажешь. Всё, Дженни, иначе я выкину тебя за дверь, и на этом наше общение закончится. Навсегда. Это ясно? — Вадим еще не определился, что чувствует, внутри снова поднималось раздражение. Раздражение и что-то еще. Злость? Отвращение? Обида? Осознание того, что все считают тебя дураком. Рассказ был сбивчивым. Она постоянно прыгала с места на место, но он не перебивал и ничего не спрашивал. Иногда казалось, что она вот-вот заплачет, но слезы вряд ли могли его сейчас тронуть. Кое-что он уже знал из ее прежних пьяных откровений и даже смог вспомнить, что она говорила тогда Глебу. «Они все это себе записали, там, в Кэпитал. «Северные сны», первый альбом Крайз. Сами, одни. Рома звукорежиссер, он по офферу приехал, по рабочей визе. Сестра так, бросить ее просто не мог. Она там же работала, играла на клавишах. Как сессионщица, плюс ему в чем-то помогала, чему он ее научил. Не знаю точно. Но много на этом не заработать, понятное дело. И виза была обычная, по ней работать нельзя, да и жить можно только какое-то время, несколько месяцев… Потом выехать из страны, снова визу оформлять. Он ее пытался пристроить куда-то, но ничего не вышло. Я их не знала тогда. Не видела сама ничего из этого. Я еще в колледже училась… А Кейт… Кейт — золотая молодежь с неумеренными амбициями суперзвезды. Хотела стать моделью, но внешностью не вышла. Хотела стать актрисой, но снялась только в какой-то массовке. И порнухе еще. Потом было много денег и сил потрачено, чтобы все это изъять из публичного доступа. В итоге решила стать певицей. И я уверена, что у нее бы ничего не получилось, несмотря на огромные деньги. Играть она не умеет. Петь — тем более. Но она и не хотела учиться, ей нужно было не это. Не искусство, не творчество, не музыка. Популярность, известность, звездный статус, медийность, узнаваемость. Деньги были, но денег ей мало, она хотела признания и славы. Хотела всем доказать, что чего-то стоит, что ее надо уважать за таланты. За таланты, которых нет! В Кэпитал она как раз записывала свой первый альбом. Как Рома сказал, «полную бездарную хуйню», он с ней и записывал там то, что она хотела. Было плохо, но если есть деньги, то из любой хуйни сделают что-то если и не гениальное, то приемлемое. В Рингс тоже отлично работает это простое правило… «Северные сны» — они на русском были записаны. А написаны Кольцовыми, — все написано Кольцовыми. На английском тоже писали, но у Ринаты акцент был ужасный, она по-английски плохо говорила. Не знаю, что они хотели с ним делать. Может, Кольцова сама планировала стать звездой. Но это… На это нужно много денег. Это просто бизнес. Чтобы тебя узнали, чтобы тебя услышали, полюбили. Чтобы твои песни взяли в ротацию. Чтобы хоть кто-то о тебе заговорил. Кейт ничего не нравилось из того, что ей там в Кэпитал записали, у нее вообще отвратительный характер и мания величия. Материал был слабый, несмотря на то, что трудились над ним специалисты всех мастей. Не цепляло. Дорого, качественно, но пусто и неискренне. А Рината ей не альбом свой продала, она ей себя продала — полностью, считай, в рабство. Альбом переписали, конечно: уже без акцента. Кейт ей быстро нашла преподавателей, буквально через пару месяцев все звучало так, как надо. Ничего не переделывала — ни одной ноты. Все осталось так, как это сделали Кольцовы, — вся музыка, тексты, аранжировки. Исправили немного переводы. Потому что эти песни, они русские, понимаешь? Все альбомы Крайз — это то, что писала Кольцова на русском. Она и сейчас пишет на русском. А Леда Ленская читает… Помнишь Леду? Может, поэтому оно такое и получилось. Странное, загадочное и необычное. Цепляющее чем-то. Плюс лучшая студия звукозаписи, не без этого… Рома туда вложил все, что умел, все, что знал. Они это делали для себя… Не как коммерческий проект. А после того, как раскрутили «Сны», Кейт в одночасье стала знаменитостью. А «Сны» именно раскрутили, — оно не само по себе. Кейт вложила в это деньги, очень много денег, и не ошиблась. Все, что Кейт снимала в блогах, все, что говорила в интервью — это Рината писала и делала. Она круглосуточно делала за Кейт все, — начиная со съемки утреннего влога о том, какими средствами умывается знаменитость, и заканчивая выбором платья для вечерней фотосессии. Всю биографию Кейт написала Рината. От и до. Гитариста ей нашла Рината — максимально похожего на Кольцова, это Кольцов играет на записях все гитары и бас. Майк, он хороший музыкант… Сама же Рината на Кейт совсем не похожа: она выше, тоньше, светлая, синеглазая. Все концерты… Только фонограмма. Она сначала вообще не давала концерты, — не знала, как выкрутиться: Майк, сессионщики, - но вместо себя не поставишь на сцену другого человека. Одно дело выкатить публике студийный альбом и собрать одобрения, а другое — петь перед многотысячной толпой, когда петь не умеешь. Когда на пианино собачий вальс не сыграешь. Нет, Рината ее учила… Даже чему-то научила. Сейчас она вполне может сыграть почти все «свои» песни, — плоховато и упрощенно, но может. На фестивалях выступала и там, где можно под фонограмму. Фонограммы концертные все тоже писали Кольцовы. Хорошие фонограммы, Кейт все же свои актерские способности реализовала — научилась открывать рот в нужном месте, да так, что не профи и не поймет даже, что это запись. Дошло до того, что Кейт стали предлагать невероятные деньги за концерты… Таинственность вызывает интерес. Публика хочет тебя и готова ехать хоть на край света, чтобы увидеть и услышать в живую. Огромные деньги, Вадим. От таких денег не отказываются. Если тебе интересно, посмотри на ютубе, там все есть! Прекрасная акустика, горящие свечи и зеркала. «Звук и темнота». Как ты думаешь, кто сыграл для Крайз ее эксклюзивные концерты? Рекламные контракты. Лицо на каждом баннере, в телевизоре, в интернете… Второй альбом и контракт еще на два альбома. Естественно все проблемы с визами были сразу решены. Кейт ей наняла преподавателей — не только по английскому. По музыке, вокалу, фортепиано, по всему. Не знаю, какие у них были отношения. Близкие. Она Ринату любила, она для нее все делала… Рината ей дала то, чего та хотела до сумасшествия. Все авторские права. Вписала ее имя в музыкальную историю, открыла ей дороги на все светские высокоранговые мероприятия и тусовки. Я пришла туда работать уже после второго альбома. Третий при мне выпускали. Я ничего не знала, моя работа заключалась в том, чтобы Кейт организовывать интервью, посты писать, ездить с ней на разные встречи, сценарии для роликов придумывать, которые создают определенный образ, общаться с рекламщиками и тому подобное… Но слишком близко меня никогда не подпускали. Все остальное делала Рината. В обмен на визу и деньги. Всего лишь на визу и деньги. Правильно говорят, что все имеет свою цену…» — И какова цена? — Вадим наконец решил вставить вопрос. — Мне кажется, что она в итоге поняла, что сделала. Второй альбом был такой же успешный, третий — хуже, но на популярность Кейт это никак не повлияло, она уже прочно вошла в тусовку, получила репутацию, ей вообще можно было ничего больше не выпускать… Отбила все вложенные деньги многократно. Мне с ней легко было работать: в плане того, что ее сами все хотели, не нужно было ее никуда проталкивать, по сути, только выбирать, что ей подходит, а что нет. Кольцовы себе студию открыли, здесь, в России. Рината всегда хотела вернуться, но Кейт ее не отпускала. Они ведь не на честном слове работали: на таких же контрактах, где за шаг в сторону — расстрел… — Дженни невесело улыбнулась, — Кольцова в итоге поняла, что связана по рукам и ногам, несмотря на то, что Кейт никогда не лезла в то, что они делают. У них была полная свобода в выборе музыки, песен, записи, каких-то решений. Но к тому времени Рома плотно сидел на наркоте. Сама она бухала. Эйфория от сказочной жизни закончилась. — А потом? Почему они вернулись? — Я не знаю точно. Что-то случилось… Помнишь, я на дне рождения тебе говорила, что год назад Рома подрался с парнем, который потом умер, якобы упал сам и ударился головой… Мне кажется, что все было не так, понимаешь? Но точно я не знаю. Когда я встретила их здесь, в России, они уже были совсем другими. Насколько я знаю, Рома больше не употребляет, пьет только. Сестра вообще в жесткой завязке. Ты спрашивал меня тогда, чего это она с водой сидит на празднике. Сидит с водой, потому что свое уже выпила… Они оба больные, оба зависимые, каждый от своего… — От наркотиков? Кольцова тоже наркоманка? — Нет. Не тоже. Она никогда ничего не употребляла. Она за брата так боялась, что это ее и уберегло, — Дженни вздохнула, — Это тоже Рома мне сказал. Как она говорила ему: «Если я тоже начну, то кто тебя спасет?» — Пиздец. Она говорила еще долго, разбавляя факты собственными переживаниями, которые никак не вязались с созданным образом веселой и необремененной проблемами девушки. И рассказала до конца. До сегодняшнего дня. А уже потом добавила: — Я случайно это все узнала, случайно! Я была бы рада не знать! Просто Рома… Мы встречались какое-то время, — она опустила глаза и теперь смотрела в пол, — Он нравился мне, с ним всегда было весело. А когда нюхаешь кокс, то становится еще веселее… И эти разговоры… Так он мне и рассказал, я ничего не спрашивала! Сам рассказал под наркотой. Выложил на одном дыхании или как это говорится. А когда они уехали в Россию, он заставил меня тоже приехать. Чтобы быть здесь, под присмотром. Потому что больше никто не знает. Только Кольцовы и Кейт. И я. Я должна здесь жить до 31 декабря, 31 декабря закончится срок контракта: и либо выйдет последний альбом Крайз, либо… Не знаю. Это уже не мои проблемы будут. Я тоже подписала все, все документы. Он заставил меня приехать, сказал, что если я не приеду, то моя карьера закончится, что он сделает все, чтобы меня выгнали с работы, и я не могла устроиться даже официанткой, что испортит мою репутацию, у него… — она тяжело вздохнула, на глазах выступили слезы, — У него видео есть. Где я употребляю наркотики, где говорю всякую ерунду про людей, с которыми работаю… Всякие гадости… И секс, секс тоже есть на видео. Я не могла, у меня не было выбора, понимаешь? Это он мне предложил наркотики, это было недолго, я все бросила давно, я не… — И что ты здесь делаешь? — Вадим смотрел на нее тяжелым взглядом, понимая, что почему-то совершенно не испытывает никакого сочувствия. — Работаю. Про работу все правда, что я говорила… Мне хорошо платят, сняли квартиру, купили машину, я ни в чем не нуждаюсь и делаю то, что умею. Но я хочу домой! — Да я все равно не понимаю, нахуя ты тут им нужна! Сидела бы там и молчала! — Вадиму откровенно надоело слушать ее нытье, внутри билось собственное раздражение, и связано оно было не с Дженни. — Здесь я подписала юридические документы. Здесь я не общаюсь с людьми, которые там… Я обещала ему, обещала, что никому не скажу, что буду молчать, — она всхлипнула, — Но он не поверил, теперь все официально, теперь за каждое свое лишнее слово я буду должна огромные неустойки… Теперь за каждое лишнее слово все увидят те видео… Я понимаю, что он это делает для того, чтобы обезопасить себя, сестру… Понимаю, что у него тоже нет никакого выбора… — Я правильно понимаю, что ты сейчас оправдываешь человека, который снял на видео, как ты долбишь наркоту, а потом он тебя ебет, и теперь этим шантажирует? — Вадим не удержался от своего сарказма. — Он просто делает всё, чтобы я никому не рассказала… — А мне ты нахуя говоришь? — Вадим смотрел на нее с откровенной издевкой, — Мне ты зачем говоришь, дура? — Да ты так же теперь этим связан! Ты ничем не лучше меня, ввязался в то, из чего нет выхода! Я видела твой контракт, ты должен все записать. А это значит, что ты бы все равно узнал! В один прекрасный день к тебе бы пришла Рината и сыграла музыку Крайз. И спела песни Крайз. Голосом Крайз. И это тоже причина, по которой я хочу с тобой быть вместе. Пока не смогу отсюда уехать, пока не смогу вернуться домой. Потому что с тобой я могу хотя бы поговорить об этом! Я с тобой могу поделиться! А больше ни с кем и никак, — она вытерла глаза, которые давно стали влажными, — Я восемь месяцев тут живу и ни с кем ничем не могу поделиться! Только не прогоняй меня, ладно? Пожалуйста! — Дженни всхлипнула, но Вадим и не думал ее утешать. — Где живет Кольцова? Адрес! — он рявкнул на нее так, что она вздрогнула. — Вадим, уже ночь! — она попыталась слабо возразить, — Я не знаю… Не знаю точно, где. Я была там два раза, возле дома… — Адрес! — он уже натягивал на себя джинсы. — Пожалуйста, не надо, — Дженни встала и попыталась схватить его за локоть, но у нее ничего не вышло, — Зачем тебе? Что ты ей скажешь? — Скажу, что так не делается! Скажу, что считать себя умнее всех, а других держать за идиотов — это не моя история. Она мне должна была сказать! Но вместо этого просто за спиной столько времени смеялась, как будто я какой-то мальчик для битья. Теперь понятно, откуда такое высокомерие и чувство собственного превосходства! Теперь понятно, почему она со мной так разговаривала! Работать с ней я больше не буду. Ни с кем из вас не буду, понятно? — он стоял уже в прихожей, — Адрес! — Ты не можешь отказаться, ты же знаешь… — Это ты не можешь, а я могу! Дверь с грохотом захлопнулась прямо перед носом Дженни, оставляя ее совсем одну в пустой квартире. Выкурив пару сигарет, он все же пришел в себя. Уязвленное самолюбие довольно неприятно скребло внутри. Больше всего в жизни он не любил, когда с ним поступали так: считали за идиота, врали и пытались принизить его знания и опыт. Он был уверен, что Кольцовы были обязаны рассказать. Рассказать все, как есть. Тем более, он и правда подписался подо всеми условиями контракта. Он бы никому не сказал. Он бы выполнил все, что требуется и выполнил это хорошо. А строить работу на вранье, недоверии и чьем-то высокомерии было против его правил. Даже если правда была такой, — он хотел ее знать. Поверить в это до конца было сложно, но что-то подсказывало, что Дженни не врет. По крайней мере, в основных моментах не врет. Понятно, что ее больше волновали собственные проблемы. Выходило, что Кольцов ее натурально шантажировал. Но вопросов все равно оставалось очень много. «Все это она знает со слов обдолбанного торчка, мало ли что он там мог придумать. Я лучше спрошу у того, кто точно все знает». Куда ехать, он не представлял. Он написал Глебу, на что довольно быстро получил ответ «отсоси, потом проси». Преодолев всхлипы и причитания в телефонной трубке, из Дженни все же удалось вытрясти что-то похожее на адрес: правда, только улицу и примерный номер дома. Как она сказала, «двадцать пять или двадцать семь, тот, который дальше от дороги. Может, и двадцать девять». — Только не трогай ее! Вадим, не трогай, Рома тебя убьет! Не лезь к ней, она проклятая, — Дженни ревела и хотела сказать что-то еще, но он нажал отбой. «Дура, блять. Неужели она правда думает, что я собираюсь кого-то бить? Я же не идиот». — Рината не спала. Сидела на диване, вытянув длинные ноги на кофейный столик. За год она ни разу не надевала каблуки, и теперь ноги неприятно ныли. Как мало нужно времени, чтобы от чего-то отвыкнуть. Отвыкнуть от прежней жизни. От прежней себя. Телефон мигнул световым сигналом. «Вадим у меня сейчас твой адрес спрашивал. Не знаю, зачем. Я не сказал. Че ему надо?» Глеб был изрядно пьян и едва попадал по кнопкам. Концерт, наконец, закончился, и теперь ничто не мешало расслабиться. Компания тоже подобралась подходящая. Можно было сказать, что было весело. Почти весело. «Наверное, в гости хочет приехать. Поговорить» Она несколько минут просто смотрела в ночную темень окна. «А о чем?» «Может быть, узнал какую-то страшную тайну. В любом случае, я давно его жду».