Красные розы означают любовь и страсть

Красный sports car разрезает воздух, листья деревьев сливаются и растекаются в зелёные пятна. — Берхард, падла, помедленнее! Вильгельм вжался в переднее пассажирское кресло, с ужасом смотря на то, как размываются мимо проезжающие машины. — Я только вошёл во вкус! Наконец-то показалась спасительная синяя напись "Храброво". — Всё, я торможу, — сказал Берхард и заехал на парковочное место. Калининград выпрямился и пустым взглядом уставился на прохожих. — Мне такая куча штрафов придёт… А техосмотр…? Боже… — Пришли мне чеки, я переведу нужную сумму. — Всё-то у тебя так просто! — недовольно буркнул Твангсте. Через секунду он завис и стал внимательно рассматривать что-то на торсе Немецкой столицы. — А зачем усложнять? Серьёзно, пришли мне чеки, я оплачу. — Ты ещё и не пристегнулся. — Что? — Берхард посмотрел себе на грудь, — А, ну да, — подняв голову Шпрее поймал хмурый взгляд собеседника, — Да ладно тебе! Никто же не умер. — Я удивляюсь твоей беспечности! А если б врезались?! Хотя с тобой бесполезно говорить. Самолёт когда взлетает? Берлин поднял свою руку с чёрными часами на кожаном ремешке. — Через полтора часа. — Выходим. Твангсте отстегнулся, вышел из машины, подошёл к багажнику и открыл его. Берлин сразу оказался рядом и достал небольшой красный чемодан. — Ну всё, счастливого пути! Сказал Вильгельм и направился к водительскому месту. Он открыл дверь, сел и завёл мотор. Берхард не ожидал такого и просто стоял, с какой-то обидой и лёгким разочарованием смотря на то, как Калининград собирается ехать — Вилль… Я думал ты меня проводишь. Парень за рулём тут же заглушил мотор и широко улыбаясь посмотрел на друга. — Да ладно тебе, я же шучу. Берхард рассмеялся. — Так ты тоже падла! Я же вправду подумал, что ты меня так оставишь. — Будешь знать, как правильно ездить, — Вильгельм вышел обратно к другу и по-дружески толкнул его в плечо, — Идём, скоро регистрация закончится. Храброво маленький и аккуратный, тут почти невозможно потеряться. Пусть этот аэропорт и является международным, но напрямую до Берлина билетов не нашлось, только через Москву. Шпрее хорошо знал это здание и, конечно, смог бы сам зарегистрироваться на рейс, но ведь с другом веселее. С другом. Как он может до сих пор думать о Вильгельме как о друге? Как-то приходится. Калининград, Кёнигсберг в прошлом, всё ещё чертовски мил в столичных глазах. После войны тяжело было осознавать, что любимый стал частью СССР, а потом и России. В девяностые даже была попытка вернуть городок назад, в его родную страну —Германию, но уговоры не увенчались успехом. Хотя бы сейчас есть возможность гостить у Вильгельма и принимать его у себя. В Москву летели немногие, очередь на регистрацию рейса была совсем небольшой, и, как на зло, всех обслужили слишком быстро. Неприятнее всего для Берхарда был паспортный контроль, именно там ему нужно будет уйти за турникет и стеклянную дверь, оставляя любимый город за спиной. Твангсте однажды уже отверг чувства Берлина, сейчас это тоже может произойти? Прошло уже больше восьмидесяти лет, вдруг что-то изменилось? Есть ли шанс, что Вильгельм разглядел в Берхарде не только лучшего друга? Вот паспортный контроль. Вот работница аэропорта в славной синей пилотке. Вот Шпрее отдают паспорт и красный огонёк меняется на зелёный. Он проходит и снова горит красный цвет. Вильгельм стоит совсем рядом и с доброй улыбкой говорит: — Пока! Напиши как домой придёшь! — Подожди! Останавливает его Берхард, когда Твангсте уже хотел разворачиваться к выходу. — Подойди на пару секунд. Твангсте без лишних вопросов подходит к турникету. Над ухом слышен требовательный голос работницы аэропорта. — Молодой человек, отойдите от турникета и не задерживайте очередь. Проводили — уходите. Берлин резко, но нежно обхватывает лицо Калининграда тёплыми ладонями, притягивает к своему лицу и целует. Весь мир затихает. Губы Вильгельма совсем холодные. Берхард отстраняется, но не отпускает его. Сложно с ходу разобрать, что испытывает сейчас Твангсте. Некое разочарование с… гневом? Опьянение от поцелуя пропадает и мир снова даёт о себе знать шумом из криков и громкого смеха. Мужчины смотрят на источники этих звуков. Десятилетий мальчик тыкает пальцем и громко хохочет, его папа не подбирает выражений и кроет их матом, девушка стоит и снимает на телефон, бабушка припоминает СССР благим словом, приводя то время в пример сегодняшнему «разврату», работница расталкивает города друг от друга. В этом шуме Вильгельм чётко слышит от Бенхарда «Беги!» и выполняет просьбу. На улице тише, чем в здании. Разговоры прохожих и двигатели самолётов не кажутся такими громкими. Твангсте глубоко дышит и идёт к машине, которая была подарена Берлином на день города. Вильгельм снова садится за руль, но не заводит мотор, вместо этого открывает оба окна, чтобы впустить побольше свежего воздуха внутрь салона. В голове рой непонятных мыслей и в то же время странная пустота. В кармане брюк неприятно начинает вебрировать телефон. Он достаёт гаджет и с волнением смотрит на контакт — "Gregor". Волнение отпускает и он принимает звонок. — Алло? — Привет, Вилюш! — Слышится родной громкий голос, — Я уже освободился, завтра прилечу! — Да, да… — Мямлит Калиниград. — Ты спал, что ли? Прости, что разбудил. — Нет, ничего. Всё нормально. — А, ну хорошо! Как у тебя в целом? Может мне что-то с собой привести? — Нет, не нужно, — всё так же бормочет Твангсте, если честно, без малейшего желания разговаривать. — Ты видимо ещё спишь, милый. Давай я позже звякну, хорошо? — Да, давай, — соглашается он и сбрасывает звонок. После беседы и под воздействием свежего воздуха стало чуть легче. Вильгельм полностью выпрямляется, заводит мотор и кладёт руки на руль. Главное — доехать до дома без происшествий. Там он уже сможет полностью прийти в себя.

***

Берхард заваливается в свою квартиру. Без долгих проветриваний в ней стало душно, что делало только хуже столице. Всё прошло не так, как он думал. Берлин готов смириться, что его чувства не взаимны, но его пугает реакция Вильгельма. Ещё и эти сумасшедшие люди, сраные гомофобы, не способные отвести взгляд и помолчать чуток. Видимо, Берхарду стоило держать свои руки и губы при себе. Он кидает вещи в спальню и идёт на кухню поставить чайник. Телефон начинает беспрерывно пиликать, уведомляя о сообщениях из рабочей группы. Сообщение. Калиниград же просил написать по приезде домой. И что ему отправить? Простое «Я дома»? Или попросить прощения? А та толпа ему ничего не сделала? А как сам Вильгель ответит? Настрочит гневное сообщение? Что-то пассивно-агрессивное чиркнет? Проигнорирует? Или может вообще порвёт с такой дружбой? От последней мысли столицу передернуло. Он ведь и правда может так сделать. Вильгельм человек гордый и не позволяет другим плохо к себе относится, а ведь неожиданный и нежеланный поцелуй от человека, которого ты отверг когда-то, можно назвать плохим отношением. Берлин тяжело вздыхает. Будь что будет. Калиниград имеет право на любую реакцию, Берхард заслуживает даже пощёчину. Берлин берёт в руки телефон и пишет:

Berhard

“Ich bin zu Hause. Wie fühlst du dich? Bist du wirklich wütend?"

Он тихо выдыхает и убирает гаджет в карман, подходит к окну и открывает его настежь. Солнце уже садилось и терялось среди многоэтажек. Берлин опускает глаза на подоконник, разглядывая свои нелюбимые цветы. Они чем-то напоминают пожар в груди, такие же яркие и пёстрые. Как же он ненавидет эти георгины, которые стали для него всем миром.