Сурастан: Полуостров монстров

      Открыв глаза утром после беспокойного сна, я обнаружил сразу два неприятнейших факта. Во-первых, натяжной потолок, на который мы с моей бывшей так протратились, за ночь превратился в каменный барельеф. Во-вторых, моя кровать со стоившим как потолок матрацем также была обращена в камень.       —Ну, — пробормотал я, отметив высоту своего голоса и необычную, особенно утром первого января, лёгкость в теле, — это что-то новенькое.       Последним, что я помнил, было простое застолье: я, мой друг Петя да Малинка — моя сестра и Петькина суженная. Помнится, была речь президента (хотя кому я вру? Никому она не помнится), бой курантов, и буйное продолжение банкета, будто бы заказанное нашими внутренними царями. После часа ночи и четвёртой стопки всё постепенно стало скатываться в туман.       Прояснений по поводу того, где я находился, не предвиделось. Точно не в раю, скорее всего не в аду, если только тёмные силы не решились на капитальный ремонт после многих лет плохого брендинга.       Наверное, мне стоило бы оцепенеть или паниковать в поисках быстрых ответов. Где я? Что с моим телом? Что с друзьями? Кто, в конце концов, заберёт домой оливье, его половина плошки осталась? Эти и другие вопросы, безусловно, волновали меня, но вместо бури эмоций я ощущал странную усталость. Чувство, схожее с тем, когда встаёшь рано поутру и понимаешь, что весь день придётся корпеть над книгами в подготовке к экзамену или горбатиться над проектом ради каприза начальника.       Словом, я продолжал лежать солдатиком, не двигаясь и с интересом разглядывая потолок. А резьба на потолке, надо сказать, была интересная. На ней в круг выстроились люди, обратившие взгляды к небу; оттуда на них (и, казалось, на меня), смотрела большая женщина с горящими глазами и волосами, так же напоминающими языки пламени. В двух руках она держала факел и какой-то камень, две другие — протягивала к народу. Изображена великанша была только по пояс, из-за чего возникали ассоциации с современным искусством: непонятно, задумал ли так художник или просто поленился.       Композиция и пропорции людей чем-то напоминали картинки в средневековых книгах, где все стоят полубоком, застывшие в разных неудобных позах. Понятно из этого стало одно: были какие-то люди, поклонявшиеся какому-то богу. Может, был ещё какой-то скрытый смысл, но я не искусствовед, не уловил.       После этого, я полежал ещё немного. Когда же лежать стало неудобно и тело затребовало движения, я повздыхал, покряхтел, но всё же поднялся. Беглый осмотр себя подтвердил раннее опасение: с моим телом действительно было что-то не то. Мои конечности были тонкими и хрупкими на вид, кожа — бронзовой и шелковисто-мягкой, покрытой серой тканью платьица, которое я надел бы разве что под дулом пистолета. На лицо мне упали пряди чёрных волос и тут же стали щекотать своими кончиками подбородок.       —Наверное, могло быть и хуже, — сказал со вздохом я, неловко поднимаясь на ноги. Да, я каким-то непостижимым образом стал девчонкой — неприятно, что тут скажешь? Но это было явно лучше, чем превратиться, например, в страшное насекомое. Только перевернуться со спины на ноги стоило бы огромных усилий, и я бы так и остался разглядывать древнюю живопись до полного истощения.       —Да, точно, могло быть намного хуже. Мне могли выдать каблуки вместо сандалий, — добавил я, неуверенно потоптавшись на непривычно коротких ногах.       В целом, опыт нового тела (непонятно, стоило ли считать его чужим или называть своим), пусть даже противоположного пола, не был совсем неприятным. Скорее, это было похоже на покупку новых ботинок. Вроде, подошли, цена приемлемая, и всё прекрасно, но что-то всё равно не так. Где-то чуть жмёт, где-то чешется, левый обязательно нужно перешнуровать. Нужно время, чтобы ботинки перестали быть новыми, магазинными и стали просто «своими». Правда, тут подобные раздражители возникали сразу и повсюду, так что я не ещё долго не мог успокоиться, то и дело потягиваясь и почёсываясь.       Я осмотрелся. Квадратная комната размером с две средние гостиные была замусорена кубками, тарелками и подсвечниками; из широких продольных углублений под потолком и у пола лился мерный тускло-оранжевый свет, создававший таинственную атмосферу; в этом свете отливали металлические крюки и инструменты, о назначении которых я не мог и предполагать. Резьба спускалась с потолка и сползала на стены, образуя картины околорелигиозного содержания, что вкупе с незажжёнными жаровнями превращало то, что иначе могло быть комнатой чьих-то плотских фантазий, в храм. Храм не Иисусу, не Будде и даже не Ахуре Мазде, а чему-то менее доброму.       В голове пронеслась мысль, что это всё может быть Петрушиным приколом. Подставой, пранком, вышедшим из-под контроля. И если бы это действительно было так, я бы даже не разозлился. Потратить столько времени и денег на декорации, свет и субстанцию, которой ему пришлось бы меня накачать — это королевский ход, ничего не скажешь.       Но что-то всё же мне подсказывало, что это не так. Я не был любителем весёлых препаратов, но был уверен, что такого реализма от них в жизни не добьёшься. Алкоголь же тут точно ни при чём, ведь похмелье после такой долгой отключки было бы смертельным. Я поблагодарил бы того, кто меня сюда перенёс за то, что избавил от утренних мучений, если бы он не запихнул меня в тело, которому пить вообще не полагается.       Словом, я решил принимать всё за чистую монету — так проще, меньше надо думать и кручиниться. Моя жизнь, работа, друзья и родители — потом, потом, потом. Нужно было сначала выбраться и поскорее выпить кофе. Не то, чтобы я в нём нуждался, бодрости мне вполне хватало, просто хотелось соблюсти утреннюю рутину.       —Посмотрим, найдётся ли здесь каменная кофеварка и каменный холодильник. Таким образом, я, Николай Иванович Орлов, временно безработный простофиля, начал своё приключение в новом маленьком теле и, как выяснилось позже, в новом огромном мире. Приключение, которое не приснилось бы не и в самом беспокойном сне. ...       Первым моим шагом стало никуда не шагать, а расставить приоритеты. Возможно было бы применить пирамиду Маслоу или другие психологические теории, но ничего из этого я не помнил. Вместо этого просто перечислил про себя всё, что знал:       1. Я подвергся одной из трёх вещей, одна хуже другой: галлюциногенам, похищению пришельцами или реинкарнации. Последнее было самым худшим вариантом, ведь подразумевает, что застрял я в новом теле надолго.       2. Автобаланс перекинул меня за другую команду, и мне пока придётся с этим смириться. Быть женщиной, насколько мне известно, не смертельно: дамы всю историю как-то жили — значит, и я справлюсь.       3. Я под землёй. Стены, пол, потолок, спёртый воздух и ни одного окна. Если только местные архитекторы не являлись ненавистниками свежего воздуха или злейшими врагами клаустрофобов, можно было смело утверждать, что это — подземелье. А под землёй без хорошей причины жильё себе никто не выдалбливает, и я, если честно, не особенно горел желанием эту причину выяснить.       Мой желудок вновь потребовал к себе внимание, и я дополнил список четвёртым пунктом:       4. Есть в этом странном месте всё ещё нужно.       И вот теперь я пошёл вперёд. Шаг сменялся шагом. Пол не проваливался, из стен не вылетали отравленные дротики и не выскакивали циркулярные пилы. Даже быстро катящийся валун не грозился окончить моё приключение раньше времени, и я начинал думать, что фильмы про Индиану Джонса были на самом деле выдумкой. Золото, с другой стороны, было вполне реальным, и я даже завернул в обветшавшие тряпки пару приглянувшихся блестящих тарелок. Жаль, что тарелки без еды и чаши без воды мало чем мне помогали.       Магические предметы тоже мне не попадались, хотя в самом по себе наличии магии я не сомневался. Опуская реинкарнацию, которая пока что была только вероятностью, сам свет в комнатах и коридорах прямо указывал на чары: материал, вбитый в углубления, не издавал тепла, не шумел, но всё равно создавал равномерную иллюминацию. Кто знает, может и божество, увиденное мною ранее на потолке, было чем-то большим, чем старинное суеверие.       Храмовые помещения, хранилища, залы и коридоры образовывали собой запутанный подземный комплекс, в котором я, страдавший всю жизнь топографическим кретинизмом, тут же запутался. Схожесть каждого угла и закоулка совсем не помогала, и я раз за разом осознавал, что натыкаюсь на одни и те же комнаты и повороты. Тут драгоценной утвари нашлось новое применение: идя вперёд, я разбрасывал их за собой, как Тесей нить клубка, что позволило мне, спустя болезненное количество ходьбы, составить в голове примерную карту моего лабиринта.       Жаль, что я в самом деле не стал эпическим героем — тогда бы мне не грозил не только Минотавр, но и верхняя полка, до которой я в текущем состоянии доставал бы только со стулом.       Ещё несколько коридоров спустя, я понял, как сильно ненавижу оранжевый. Смотреть на пустые стены, освещённые тусклым рыжим светом, мне надоело достаточно быстро, а они всё не кончались и не кончались. Мне уже стали казаться истинным пиром для глаз редкие постаменты с вазами (хотя и те были, чёрт подери, оранжевыми!) и панели, на которых клином древнего мастера была выточена непонятная мне абракадабра.       Не всё, однако, было так уж плохо: в звенящей тишине и полном одиночестве я нашёл себе друга. У высокой статуи бегемота (иначе это толстое животное с огромной пастью я описать не мог), навевавшей благоговение своей массой, высотой и тщательной полировкой, нашёл свой приют одинокий путешественник. А точнее то, что от него осталось: белые кости и задумчиво разглядывавший меня пустыми глазницами череп.       Мой новый приятель был не из болтливых, он лишь молча сидел, подпирая гранитный кусок искусства иссохшей спиной.       —Эх, салага! Отойди в сторону, я покажу, как это делается, — сказал я, потрясая своими кулачонком размером с теннисный мяч.       Я посмеялся. Смех вышел нервный, ведь я понимал: шутки шутками, а риск присоединиться к этому бедолаге в роли жуткой декорации был велик.       Одежда моего предшественника за годы (а возможно, что и века) сильно истлела и выцвела, но строгие контуры, иссохшие кожаные сапоги и видавший виды ремень выдавали в ней военную форму. И хотя в военной экипировке я не был сведущ и национальную принадлежность по клочкам ткани установить не мог, ясно было, что он тоже прибыл из нашего мира, только на много лет раньше.       —Везунчик, — посетовал я на явную несправедливость. Его почему-то нормально перенесли, а меня словно в холодной воде постирали.       В любом случае, я решил заняться традиционной русской забавой — перераспределением имущества. В пользу меня, разумеется. Таким образом, я стал счастливым обладателем пустой металлической фляги, портсигара и грозного, но абсолютно бесполезного из-за ржавчины и отсутствия патронов пистолета в задеревеневшей кобуре. Пристегнув его на пояс, который обернулся вокруг моей талии чуть ли не трижды, я тут же почувствовал себя увереннее, хотя со стороны наверняка выглядел довольно глупо.       В портсигаре не обнаружилось табака (чему я не был особо разочарован, я вообще за ЗОЖ), но нашлось аккуратно сложенное письмо. Стараясь не повредить хрупкую жёлтую бумагу, я аккуратно развернул его и пробежался глазами. То, что я прочёл, было воистину ужасающим.       —Бонжоур, шер камарадэ, же… тьфу, французский.       Запихнув бумажку обратно, я вернул портсигар скелету. Мне он был без надобности, а вот следующему нашему товарищу по несчастью мог бы пригодиться.       Развернувшись, я вновь пошёл, но эта встреча оставила на мне отпечаток. Ноги едва меня несли — то, что эти спички позволили мне ходить так долго, было само по себе небольшим чудом, но теперь я останавливался всё чаще и чаще, будто вместе с силами меня покидала и воля к жизни.       Очередной поворот, и передо мной открылся зал. Широкое помещение с резными стенами и потолком, с расставленными по периметру кубками, тарелками и давно не горевшими жаровнями.       Я пришёл оттуда, откуда начал.       Уставший, я лёг на пол в ту же самую позу, в которой впервые пришёл сюда. Сверху вниз на меня смотрело изображение многорукого божества, прекрасной девы, щедро протягивающей руки своей пастве.       —Мне бы кто протянул руку… — отрешённо сказал я. А затем, мои длинные волосы колыхнулись от лёгкого дуновения ветра.