Под ясным небом, за многие мили от дома

Владивосток, Приморский край, июль 1890 года

      Фанория сидела на полу, утопая головой в солнечном свете, заливающим кухню через окно. Родители сидели за столом, воздух был наполнен ароматом моря и сада, доносящихся вместе с солнцем из открытого окна и кофе, который остывал на столе.       Перед сидящей по-турецки девочкой располагалась шахматная доска. Напротив на стуле, в пол оборота к столу сидел отец, держал руки согнутыми в локтях, ладонями вертикально вверх. На них была намотана пряжа. Нитка тянулась через стол, к матери, которая потягивая кофе, обстоятельно вязала себе новую шаль. - Поставь моего коня на Е5, - назвал свой ход отец.       Фанория послушно потянулась к черному коню и опустила на указанную клетку. - Шах, ваше высочество, - сверкнул глазами отец игриво.       Сидящая на полу, одетая в болгарские шаровары и широкую расшитую рубаху босая девочка высунула язык и сделала рокировку. - Не дождетесь, господин чародей! - Не дергайтесь, - прикрикнула на разыгравшихся Варя. - Я из-за вас петлю пропустила.       Анвар и Фанория тотчас притихли. Девочка заправила за уши короткие, самостоятельно подстриженные волосы и подвинула пешку на клетку вперед. Отвлекающий манёвр удался. Отец "съел" наглого солдатика и поставил под удар своего офицера. Фанория не примянула следующим ходом срубить отцовского слона и, судя по раздасадованному цоканью, отец не подыгрывал.       Именно в этот момент, когда Фанория собиралась было поздравить себя с обыгрыванием отца, во входную дверь постучали. - Фани, открой, - попросила мать и шикнула на машинально поднявшегося открыть отца. - А ты сиди!       Фанория одним прыжком поднялась, поймала на себе взгляды обоих родителей и вприпрыжку отправилась к двери. За дверью обнаружился высокий господин в синей ливрее и при бакенбардах, что само по себе было странно. У них никогда не было гостей, а уж чтобы к ним, не дворянам, присылали слуг из домов и вовсе немыслимо. Фанория невольно уставилась на стоящего на пороге слугу во все глаза, позабыв все приличия. Синяя ливрея, серебрянные позументы, каштановые бакенбарды явно крашены.       В свое время отец заставил её выучить гербы всех самых именитых столичных родов, поэтому ливрею дома Суворовых Фанория узнала мгновенно. Но эти богатые господа обитали в Москве, на другом конце страны, а здесь, во Владивостоке никаких древних родов не было. Фанория, пока учила, думала не основать ли ей свой? Род Сокол. Фанория Арсеньевна Сокол основательница. Но что Суворовым понадобилось здесь, в Приморье? Почему их лакей стоит на пороге именно их дома? Потерялся что ли, не знает как выйти к адмиралтейству? - Письмо для Варвары Андреевны Суворовой. - объявил почтальон, разбив тишину. - Велено вручить лично в руки. Это вы? - Нет, - потрясенно помотала головой Фанория и уж совсем было собралась сказать, что никакой Варвары Андреевны тут не живет, как вдруг запнулась. Мама. Маму ведь зовут Варвара. Отец еще нежно зовет её Барбара. А отчество как раз Андреевна. Не может же быть, что...       Фанория медленно отступила вглубь дома. - Варвара Андреевна на кухне. Пьёт кофе и занимается шитьем. - объявила она. - Я вас провожу.       Только папины тренировки по бегу и безоружному бою, научившие контролировать дыхание спасли Фанорию от того, чтобы выдать себя с головой. Её мать - Варвара Суворова? Наследница московского дворянского рода? Внучка графа Александра Суворова, фаворита и полководца самой Екатерины 2? - Маменька, - ни чуть не изменившимся голосом объявила она. - К вам пришел лакей дома Суворовых. У него письмо для вас, лично в руки.       Варвара уронила спицы, узнав дворецкого своих родителей. Анвар, сдерживая облегченный вздох, опустил руки с пряжей. Он хотел было встать, удалиться вместе с дочерью, но Варвара остановила его одним словом. - Останься.       Что-то в голосе или в глазах жены заставило Анвара-эфенди, едва привстав, сесть обратно.       Фанория, поблагодарив удачу, исчезла в дверном проёме. Содержание письма и разговора лакея с матерью она вполне сможет восстановить по дальнейшему поведению родителей. Сейчас важно было совершенно другое.       Девочка, минуту назад бежавшая открывать дверь вприпрыжку, двигалась бесшумно, ничуть не хуже крадущихся. Болгарские шаровары и рубаха, найденные ей среди маминых вещей идеально подходили для предпринятой миссии: они не сковывали движений и не шелестели, как платье. Отец никогда не запирал своего кабинета. Фанория знала в нем каждый уголок.       В детстве отец рассказывал ей сказки про чародея-Анвара и могущественную султаншу Барбару, живущую в роскошном дворце Топ-Капе. Анвар никогда не говорил, что Барбаре делать. Султанша была свободолюбивая, однако к некоторым советам придворного чародея прислушивалась. Она правила своей страной хорошо, страна процветала, народ любил свою правительницу, правители других государств её уважали, а некоторые и боялись. Вот только одна беда: никто из мужей султанши не мог дать ей наследницу, а престол в этой стране наследовали девочки.       И вот, безутешная султанша вызвала своего чародея и приказала ему наколдовать принцессу. Анвар-чародей, подумал-подумал, почесал длинную бороду, да и наколдовал большой-пребольшой цветок. Белую водную лилию, да необычную, а такую, что днем исчезала, а ночью открывалась и светилась. И сказал султанше, что лилию следует поливать своей любовью, прямо из сердца. И тогда в какой-нибудь день на её месте она обнаружит наследницу.       На этом месте Фанория обыкновенно ахала. Поливать лилию собственным сердцем! Это ведь так больно! А султанша Барбара поливала. Каждую ночь. А днем правила страной. И вот однажды, когда она вышла поливать свою лилию, она не обнаружила цветка, зато на балконе прямо перед ней стояла девочка. У нее были синие, как небо, глаза и рыжие, как огонь волосы. Её назвали Яиронаф. Яиронаф была красивая, как султанша и.. немного владела магией, ведь её наколдовал чародей. Чтобы Яиронаф справлялась со своими силами, чародей-Анвар стал с ней заниматься. - Как ты со мной? - спрашивала Фанория, зевая и неохотно поднимаясь за отцом на пробежку. - Как я с тобой, - улыбался Анвар.       По утрам на улице висел туман. Отец говорил, это из-за моря. Они бегали по сопкам, спускались к морю. И, когда добегали до маяка, там, на диком пляже, отец учил её безоружному бою. Он называл его тхэквондо. Наука о том, как дышать, как владеть своим телом, как двигаться. Как сделать свой вес, рост, всего себя своей силой. - Тхэквондо... - прошептала Фанория, опираясь на дверной косяк.       Папин кабинет был весь залит солнцем. Мастерская Анвара-чародея тоже была вся в солнце. В янтарном солнце. Собственно, папин кабинет всегда чем-то напоминал мастерскую чародея. Взять хоть этот кинжал с рукояткой инкрустированной рубинами...       "Я пришла сюда за делом", оборвала себя Фанория, отдавая себе отчет в том, что сегодняшнее утро вышло из разряда обычных в тот момент, когда она открыла дверь лакею дома Суворовых.       Сделав вдох и четыре коротких выдоха, девочка решительно переступила порог мастерской Анвара-чародея. В те дни, когда отец был дома, она предпочитала играть у него в кабинете, пока он исписывал тонны бумаги фельетонами, памфлетами и рассказами, отправляя их в редакцию. Отец брал бумагу из первого ящика стола, а во втором хранил папку, которую вытаскивал куда реже и только для того, чтобы что-то в нее положить. Иногда они пролистывали эту папку с мамой. Фанория знала: именно эта папка ей и требуется. Отец стол не запирал. Это она тоже знает. Зачем Анвару-чародею замки, когда вокруг магия?       "Если Яиронаф владела магией хорошо, потому что прилежно училась, то я ничуть её не хуже", решила девочка, выдвигая ящик стола и доставая папку.       Очень бережно, будто листая фолиант алхимика, Фанория перелистывала страницы, пока не дошла до свидетельства о браке, заключенного 18 июля 1879 года. Варвара Андреевна Сокол, урожденная Суворова брала себе в мужья Арсения Евгеньевича Сокол. После брака Варвара Андреевна Суворова стала Варварой Андреевной Сокол.       "Моя мама графиня Суворова", подумала Фанория.       Мысль никак не укладывалась в привычную картину мира, где мама это просто мама. Мама самая красивая, самая лучшая, мама любит прогуливаться по набережной с зонтиком, мама скучает по отцу и ругается на него, когда тот долго не возвращается из своих командировок. И смеется, когда Фанория интересуется, где же находится эта страна - Командировка, и кем там папа командует?       Цепкие пальцы продолжали листать страницы, пока не наткнулись на вырезку из "Ревю Паризьен". Текст назывался "Старые сапоги", фронтовая записка. Фанория безошибочно узнала отцовскую манеру повествования, отцовский слог. Это был вне всякого сомнения отцовский рассказ, хоть и подписанный каким-то Шарлем Д'Эвре, а не Арсением Сокол.       Фанория принялась листать дальше, наткнулась на записку некого Анвара-эфенди Осману-паше. Анвар-эфенди коротко и по-деловому излагал план засады на русские войска, планирующие штурм Плевны ночью. Тоже отцовский слог. Другой, но отцовский. Отец начинал так кратко и одновременно доходчиво излагать мысли во время тренировок и когда учил дочь дедукции. Фанория очень любила эти уроки, хотя когда она начинала придумывать небылицы и прибавлять детали, которых не было, отец обрывал её резко, наотмашь. Не бил её, но резко говорил ей озвучивать только факты, без домыслов. Фанория не смела ослушаться. - Смотри, наблюдай. Поведение много говорит о характере, - учил отец. - Лишь будучи полностью уверенной, действуй.       Между еще несколькими вырезками из газет и старыми счетами за дом нашелся рисунок углем. "Анвар-эфенди. Анвар-чародей с бородой!", Фанория пороженно уставилась на рисунок, узнавая среди турецких солдат, сидящих на привале чародея с бородой.       Она с минуту смотрела на рисунок, а потом резко распахнула глаза и уставилась на собственное отражение в стеклянной дверце книжного шкафа. Как же она не поняла раньше? Отец с мамой говорит на русском, она отвечает ему на турецком. Еще они оба говорят по-французски и по-английски.       Почувствовав, что вот-вот уронит папку и шумом привлечет родителей, Фанория вновь обратилась к дыхательной гимнастике. Понизив себе пульс со ста ударов до семидесяти и уняв появившуюся было дрожь в руках, Фанория сложила все документы в том порядке, в каком они были, в папку и вернула её в стол, задвинула ящик.       Её мама султанша. Её отец чародей. А она...       "Яиронаф это же Фанория наоборот! Яиронаф это я! Я дочь Анвара-эфенди и Варвары из рода Суворовых!", думала Фанория ошеломленно.       Она позволила себе целых полминуты пребывать в состоянии детского экстаза, а затем поднялась на ноги. У нее все еще не доиграна партия с отцом в шахматы. - То есть как это они все отдают на благотворительность? - Варвара сжала письмо так, что Анвару стоило усилий выудить листок из пальцев жены и пробежать содержимое самому.       Граф Суворов умер еще два года назад. Мать известила дочь телеграммой. Анвар, когда пришло печальное известие о смерти тестя, был в командировке от "Вестника Приморья", снимал местных знаменитостей на фоне цветущих сопок и писал фельетон о кризисе туризма.       "Приезжайте посмотреть на сопки. Какие именно - выбирайте сами", гласил заголовок под дагеротипом полуголых улыбчивых красавиц. Анвар терпеть не мог писать желтые заметки, но за них щедро платили, а арендатор недвусмысленно намекнул на то, что случится, если они вновь задержат оплату. - Сенька! - закричал кто-то из коллег, пока устроившийся в зарослях чабреца Анвар сочинял лид. - Эй, Евгенич! Оглох? Тебя вызывают, жена! Анвару потребовалась добрая минута, чтобы сопоставить "Сеньку" и "Евгенича" с Арсением Евгеньевичем и догадаться, что это к нему. Одним прыжком поднявшись на ноги, бывший турецкий эфенди, ринулся к телефону. - Папенька умер, - коротко сообщила Варя. По её голосу трудно было определить эмоции. - Я немедленно еду домой, - ответил ей Анвар, действительно намеренный вернуться первым поездом из Хабаровска.       Но Варвара решительно отрезала: - Даже не вздумай. Работай. Если какой-то там бог существует, то маменька тоже скоро составит ему компанию, я получу-таки свое приданное, и мы сможем выкупить дом.       Теперь заметно побледневшая, от чего веснушки проступили еще яснее, Варвара безмолвствовала на кухне.       "Как она посмела?", тупо вертелось в голове. "Она знала, знала, что нам нужны эти деньги как воздух! Я смирилась с тем, что не получу их раньше их смерти, смирилась с тем, что они не хотят видеть ни меня, ни свою внучку, но поступить так"...       Фанория бесшумно зашла на кухню, обняла мать за плечи, чуть сжала как делал отец. Варвара дернула плечами. - Я считаю, что на похороны следует прийти обязательно, - нарушил тишину отец. - Это политически верный ход на долгосрочную перспективу.       Мать боролась с желанием разрыдаться.       "На какую перспективу, Анвар?", хотелось кричать Варе. "У нас больше нет никаких перспектив! Нам нечем платить за дом, мы окажемся на улице! Фани не закончит гимназию по этой же причине! Куда она пойдет? В служанки? Может отвезешь её вашему новому султану в наложницы? Что может в этом мире девочка? Боже! Я так хотела сына!"       Материнские плечи содгронулись, Фанория прижала мать к себе сильнее. Султанши тоже плачут. Просто беззвучно и только перед теми, кому безоговорочно доверяют.       Отец обошел стол, опустился на корточки, обнял мать за колени, вынуждая посмотреть ему прямо в глаза, и заговорил как Анвар-эфенди из письма Осману-паше: - Мы поедем в Москву, Барбара. Все трое. Фани возьмет недельный отгул в гимназии по семейным обстоятельствам. Она никогда их не берет, ей предоставят без вопросов. Гонорара за мой последний шарж нам хватит на билеты вторым классом до Москвы. Ты придешь на похороны матери, произнесешь речь. Мы почтительно посидим на поминках. А деньги на дом и гимназию я нам добуду. Положись на меня. Помнишь хранилище?       Варвара отняла руки от лица, распахнула большие зеленые глаза. Да, она помнила хранилище. Помнила и свое отчаянное предложение заняться там любовью в последний в жизни раз, а потом застрелиться. Помнила и взгляд мужа в ту минуту, когда толкнула его на стену в порыве страсти, а стена под его весом вдруг поехала в сторону и он повалился на пол узкого стенного прохода. Помнила она как выстрелила из его пистолета. Глухое чмок. И как шагнула во тьму. Его сухую крепкую руку. Свои холодные влажные от пота дрожащие пальцы. Помнила поезд, которым они ехали в Россию, на самый её край...       Две пары небесно-голубых глаз смотрели на нее. Её сердце бешено стучало о грудную клетку. - Хорошо, - кивнула она. - Мы поедем на похороны. И я сделаю все, как ты сказал.