Ты веришь мне?

Она лежит на диване, светлая волшебница с тёмной яростью внутри. Вся в крови и земле. Каждый её вдох казался мукой, каждый выдох — подвигом. Я не мог различить, какая кровь принадлежит ей, а какая почившему Шону и бог весть кому ещё, кого она пыталась исцелить по дороге, отстав от своих. Расстегиваю её рубашку, обнажая белую кожу и на секунду замираю. Трясу головой, понимая, что сейчас не время для восхищений. Смущаясь, расстегиваю окровавленный бюстгальтер, чтобы понять насколько сильно она ранена, и на пол падает колдомедицинский тинкнурник, фотография отца, несколько флаконов с зельями, безоары... Видимо, стартовый набор колдомедика-гриндевальдиста – в Сопротивлении безоаров мы не видели уже очень давно, примерно тогда же, когда Геллерт уверенно зашагал по Британии, сдавливая нас в Хогвартс. Кружевная ткань не поддавалась, приходилось буквально отдирать некоторые её части от тела, настолько сильно вся её одежда пропиталась кровью. Хорошо, что она спит под Морфеусом, возможно Анестезио тут бы не спасло. Я произношу «Эванеско», и кровь исчезает с её тела — гора с плеч. Почти всё это красное месиво растворилось в воздухе вместе с землей, оставив тонкую струйку лоснящейся крови на плече. Я осторожно вынул оттуда куски древесины и зашил рану. Она лежала под полупрозрачной простыней, наивная и беззащитная птица, попавшая в клетку своего мировоззрения из-за отца. Неужели она правда настолько глупа, что думает, что отмена Статута о Секретности помогут магии стать свободнее, а магглам — пользоваться благами колдомедицины? Её верность этим идеям казалась мне нелепой и одновременно трогательной, как будто она была ребёнком, который не способен увидеть ужасный мир таким, какой он есть на самом деле. Геллерт Гриндевальд считает, что если не сократить количество магглов, то их бесконечная жадность уничтожит мир. Сейчас буквально идет Вторая мировая Война, которая доказывает, как и Первая, что магглы сами себя очень с удовольствием уничтожают. Как он там это называет? «Созидание»! Не уничтожение, а «отеческая рука, направляющая магглов в нужное русло». Последователи Геллерта либо лицемеры, жаждущие власти, либо дураки. И в первом я уверен гораздо больше. Но она — не лицемерка, а значит, глупая девочка, слепо верящая в идеи своего отца — высшего офицера армии Геллерта. Он нагулял её на одной из войн, и от неё отказалась мать. Вот так её отец, вообще-то военный преступник, стал для неё самым близким человеком. Многие его боятся, считая жесточайшим волшебником нашего времени, но для неё он любимый папочка, который пишет ей письма с фронта и посылает подарки. Армия Геллерта прошлась маршем по Британии, перебив всех авроров и членов Сопротивления. Остался стоять лишь Хогвартс, где мы и нашли себе пристанище. Но и ему недолго стоять. В Сопротивлении осталось десяток, может два волшебников. Мы все знали, что как и в любой войне, прав будет тот, кто выиграл. Либо пьедестал либо гильотина – иного не дано. Но я не хотел об этом думать, отгоняя от себя эти мысли – у Дамблдора точно есть план, иначе быть не может. Надежда на него была тонкой нитью, за которую мы цеплялись, чтобы не сойти с ума от ужаса и безысходности. Из моих мыслей меня выдернуло её сбившееся дыхание. Она начинала приходить в себя, её тело дрожало. Только сейчас я заметил её вздымающуюся под белой тканью грудь. «Да, она уже не та, девочка, что была на первом курсе… какой же невероятно красивой она стала», — подумал я с горечью. Сев рядом и погладив её безжизненное запястье, я вдохнул её аромат: Эрл Грей и вербена, запах, который всегда ассоциировался у меня с рассветом, который пробивался сквозь окна библиотеки, когда мы, сонные, тихо складывали книги и крались по коридорам Хогвартса до её башни. Теперь же этот запах был напоминанием о том, что всё это ушло навсегда. Я сидел напротив этой, уже взрослой девушки, прокручивая в голове прошлое, в котором всё было так просто и прекрасно. Когда мир ещё не погрузился в хаос войны, когда её смех был самым прекрасным звуком на свете, когда её глаза светились жизнью. Всё это казалось таким далёким и нереальным, словно это была жизнь кого-то другого. Она – получила стажировку в Мунго, я – в аврорат. Знали ли мы тогда, что окажемся по разные стороны? В какой-то момент она закашлялась и проснулась. Её глаза бегло осмотрели комнату и попытались найти палочку. Конечно, дорогая, я её забрал. Я слишком хорошо тебя знаю, ты бы разнесла тут всё, дай тебе только шанс. — Что я здесь делаю, зачем ты меня сюда притащил? — мгновенно узнав меня она попыталась подняться на руках, но у неё, конечно, ничего не получилось. Шипя от боли, она рухнула вниз, её лицо исказилось от мучительной гримасы. — Ты опять увлеклась и забыла про защитные чары, — дернувшись поддержать её, пронудел я. — Сколько раз я говорил, что палочка тебе нужна не только чтобы болячки лечить, но и чтобы свою глупую голову под удар не ставить! — Он умирал, и это были последние минуты его жизни, у меня не было времени думать о себе, — поморщившись от боли, прошипела она на вдохе. — Вы же не собираете раненых, предпочитая оставлять их гнить на земле. Если бы папа только знал, сколько я ваших выходила, то я бы первая отправилась на суд к Геллерту, — с грустью признала она, закашлявшись от бессилия, а её глаза наполнились слезами, которые она отчаянно пыталась сдержать. — Нет у нас лишних колдомедиков, чтобы бездумно растрачивать их на сбор раненых, — сухо ответил я, стараясь не показывать, как сильно меня ранили её слова. — Если Аврор сам не может дойти добраться до колдомедика, то он и сражаться не может. Мы не можем содержать трупы, у нас на живых-то ресурсов нет. Мы перекинулись ещё парой пререканий, каждый из нас в отчаянии пытался доказать свою правоту. Но в глубине души мы оба, конечно, знали, что это противостояние не кончится никогда. Наши идеалы и убеждения были слишком разными, как два полюса магнита, отталкивающие друг друга. И всё же, несмотря на это, я не мог перестать заботиться о ней, даже если для этого мне придётся нарушить все свои принципы. Я не мог перестать желать, чтобы она была в безопасности… Я не мог перестать желать её. Мы сидели в выручай комнате, окружённые тишиной, которую нарушал лишь наш спор. И я понимал, что каждый из нас потерял в этой войне слишком много, чтобы когда-либо снова стать теми, кем мы были раньше.