Cure for the Itch

      То, что тебе непонятно можно понять как угодно.       Когда ты часами сидишь на толчке и рисуешь всякую ерунду на отрывках туалетной бумаги до тех пор, пока жопа не станет отваливается, — прими лекарство.       Когда ты вообще не выходишь на смену, когда сидишь в своей комнате на чердаке и общаешься с внешним миром, только если звонишь другу-забулдыге, спросить не откинулся-ли он, когда ты всем говоришь, что болеешь, а сама круглые сутки рисуешь пейзажи, которых не видела никогда, — это значит, пора принимать лекарства.       Когда твоя сестра стучится к тебе с просьбой, чтобы ты поцеловала её перед сном, а ты говоришь, чтобы она шла ложиться, а ты подойдёшь через пару минут, и в конце концов мать оттаскивает её от двери, и ты слышишь, как она плачет, уходя по коридору, — прими лекарство; желательно двойную дозу.       Когда ты находишь конверт с размашистой каллиграфической подписью Блайт, подсунутый под дверь, — прими ещё одну дозу.       Всë это значит, что ты — Люсия Носеда, — ужасная дочь, безответственная работница, отвратительная девушка и просто никчемная сестра. Ты — ошибка которой быть не должно, и ты это максимально скоро пытаешься исправить. Каждая принятая доза — это один шаг вперёд по полю, ближе к финишу, с перевешенной наискось табличкой «Смерть». Каждый день проведенный в окружении Луз или Амелии — это минус два очка к стремлению сравнять счёты с гадиной-жизнью.       Сейчас ты сидишь в кофейне и выглядишь как загнувшаяся чайка, у которой всяко отпало желание красть еду у людей. Доселе ты сидела в вполне сносной компании Вионны и Амелии. Позже будешь сидеть на кокаине, а ещё дальше, уже лежать в больнице, на говенной кушетке, сменить которые городская управа обязывалась ещё двадцать лет назад. Как тебе путь? Отсидела свою задницу, а дальше можно и полежать.       Честно, Луз тебя просто ненавидит.        Ты ведь это знаешь. Ты помнишь, что говорил Хути.       Мужчина хмыкнул, а после пискнул и завизжал, когда игла вошла под кожу. Его изгиб локтя — минное поле, — куда не ступишь, везде найдешь крошечные шрамы от предыдущих уколов.       Ты помнишь, как он упоролся настолько сильно, что нагадил себе в штаны. Ты помнишь как испугалась и сбежала тогда, потому что не хотела становиться такой.       Хути хрюкнул от удовольствия, не вытаскивая шприц из вены. Ты вновь делала это сама, потому что было жалко его. Он вновь упарывался, пока ты рассказывала о своих мыслях об отношениях с младшей сестрой.       — Ой, сестра, да и ненавидит она тебя, и что? Жизнь не кончается. Как говорится, собака лает, табор движется. Она знает это, ты знаешь это. И что с этого? Забей и иди куда глаза глядят. Делай, что хочешь, наслаждайся жизнью в конце концов. — Он рыгнул и почесал свой массивно выпирающий живот. — Держи!       Это был твой первый, введённый внутривенно, наркотик и последний день, проведённый в трезвости ума. После этого шприца и этих слов твоя жизнь перевернулась, как и твоё отношение к ней.       Ты знаешь, что Хути после умер, потому что ввёл героин прямо себе в член. Он заработал себе некроз полового члена и умер от инфекции, потому что нехуй колоть использованный, к тому найденный на улице, шприц дважды, а уж тем более себе в половой орган. Ты знаешь, что он откинулся в компании сердобольного Кинга, который в этот момент наглотался волшебных таблеток. Только вот ты точно не хочешь быть на их месте.       Потому что тебе есть, что ценить. Это Амелия и Луз. Ладно уж, Амелия как-нибудь переживёт твою передозировку — причём вторую, — да и смерть твою в принципе; то Луз — она и так постоянно нервная после смерти отца. И не стоит забывать, что ей всего четырнадцать, а отец умер ещё девять лет назад. Теперь ты понимаешь, что она не такая счастливая, какой пытается себя показать? Ты видишь это, но ничего не говоришь, потому что не хочешь лишать девочку зоны комфорта. Ты пытаешься обеспечить ей счастливое детство, которое у тебя отняли. Ты хотела быть понятой, но тот человек, который был способен понять тебя, бесцеремонно бросил тебя. Он бросил тебя, ты правда это так ощущаешь, но ты ведь так же знаешь, что он не мог этого изменить.       Но запомни одно: ты не сможешь заменить для неё отца.       Ты лучше большинства своих одноклассников, да и в общем сверстников; знаешь, что значит оставаться в полном одиночестве, среди гигантской толпы. Это чувство не уходит никогда — абсолютно все в толпе знают, что ты готова сорваться; абсолютно все в толпе в полной мере осознают, что тебе нескем поговорить, потому что кто твои близкие люди? Мать? От неё тебе ни горячо, ни холодно. Она — просто человек, который живёт с тобой в одном доме. Ты знаешь, что ей плевать на тебя, потому что после твоей первой передозировки она даже не приехала навестить тебя. Ты знаешь, что ты для неё чужой человек, потому что ты всегда была близка с отцом, и считала что у тебя отличная семья, но когда тот ушёл, ты поняла, что твоя семья нихрена не в порядке. Ты поняла, что осталась абсолютно одна, когда узнала, что тот больше не дышит. Что тот больше не встанет и не обнимет тебя. Но твое мнение, образованное за доли секунды, перевернулось с ног на голову, когда маленькая девочка дёрнула тебя за рукав ветровки и спросила, поиграешь-ли ты с ней. Тебе точно не хотелось играть тогда, но ты всё же согласилась и устало улыбнулась. И ты не жалеешь о своём решении. Ты поступила отлично от большинства нарциссичных подростков, которые страдают синдромом Мюнхгаузена. Ты решила обеспечить этой девочке такое счастливое детство, какое только сможешь устроить, несмотря на свои на потраченные силы и абсолютную усталость. Ты поступила так, как бы хотел твой отец, и ты точно уверена в том, что он бы одобрил твои действия. Возможно кто-то скажет, что ты впустую тратишь своё время, потому что могла бы давно съехать и забыть о своей убогой семейке. Но ты остаёшься и ждёшь когда Луз станет вполне взрослой для того, чтобы ты задала ей тот сакральный вопрос.       «Ты хочешь сбежать?» И она ответит «Да». Ты знаешь, что через годик другой она согласится убежать с тобой хоть на край света, подальше ото всех и вся. Но пока — она маленький ребёнок, который всё ещё держится за юбку мамы. Ты ждёшь, и точно знаешь, что тратишь время не впустую.       Но твои надежды ломаются, когда ты возвращаешься домой слишком поздно, чтобы успеть на автобус, потому мчишь на своих двоих как только можешь. Ты позже стала проклинать себя за глупую идею пойти через переулок, чтобы сократить путь, а не по главной улице. И ты считаешь, что разница буквально в две минуты не стоила того, что случилось тогда. Наверняка уже стало ясно, что тебя поймали. Какой-то в хламину пьяный обрыган схватил тебя и несколько грубо спросил, не хочешь-ли ты составить ему сегодня компанию. Ты старалась отвечать уклончиво и мечтала быстрее уйти из того переулка. Но на все твои отказы он отвечал как отсталый идиот, коим, вероятнее всего, и являлся. И ты крупно пожалела, что не врезала тогда ему по яйцам и не сбежала. Ты помнишь, как он словно зверь вдалбливал свой дряблый член в тебя. Ты помнишь, как он кончил, а его член обмяк. Как он грубо швырнул тебя в землю и пошатываясь ушёл. А тебе оставалось только зажимать рот ладонями, чтобы сдержать рыдания и вопли.       Но никто об этом не узнал. Все остались в таком же неведении, а ты продолжала улыбаться. Но вот только была одна чёртова загвоздка. В кармане у тебя с того дня продолжал лежать какой-то пакетик, обмотанный изолентой. И ты совершенно не глупая, чтобы не понимать, что это такое. Ты умная, потому спустя месяц всё же нюхнула свою первую дорожку.       И ты до ужаса хорошо помнишь, насколько прекрасной она была.       Обидно, неприятно, но поделать нечего. Продолжая улыбаться, с каждым днём у тебя всё сильнее сводило мышцы лица. Уголки губ дёргались, словно их свело судорогой; ямочки на щеках стали выглядеть болезненно.       А после ты познакомилась с Хути. Мужиком, толкающим бомбезную дурь, но вот только была одна загвоздка. Он сам сидел на ней, потому вписаться в круг его друзей не оказалось трудным, но вот с пунктуальностью у него были явные проблемы. Порой целую неделю не получалось встретиться с ним. Тебя жутко ломало, а его друзья на все твои вопросы разводили руками, говоря, что их так же ломает, они ничего не знают о его местоположении, и, что обращаться к другим людям сейчас опасно — Хути, всё-таки, проверенный и не кинет, как какие-то чуваки с улицы.       Твоя улыбка выглядела такой же естественной, как вставная челюсть твоей прабабушки.       Позже Хути заявлялся как ни в чём не бывало, продавая тебе пакетик хмурого. Он и сам в скором времени подсел на геру, но беда в том, что пока ты просто курила её, он сразу колол её, даже не особо думая куда попадает. Порой ему везло, и он натыкался на вену. Он принципиально не использовал руки, чтобы употребить наркотик. Он тыкал и в шею и в пах, куда угодно, только не в руки. Потому что руки ему нужны были, чтобы банально продавать наркоту.       Ты видела как его дружки гниют заживо, коловшись винтом или крокодилом. Ты даже не вспомнишь сейчас его научное название. Дезоморфин — слово слишком сложное для твоего поплавившегося мозга, да и запомнить ты прежде его не пыталась. А про винт ты и подавно не вспомнишь, что его составляющие это какой-то там первитин и метамфетамин.       Просто забудься и прими, что стоит только нюхнуть дорожку, и всё станет проще. Гораздо проще, чем сейчас. Сейчас у тебя есть тяжёлые мысли, от которых сбежать получается только… А у тебя не получается от них сбежать. Ты вечно подвластна им, и они ни капли тебя не жалеют.       Ты чертовски умна и также чертовски тупа. Ты — отсталая идиотка, которой, по загадочной причине, не чужды эмоции. Возможно, ты бы могла стать серийным убийцей, но вот только тебя редко тянуло на вид крови. Тебе было отвратительно слышать хруст костей и черепов нариков, которых наказывали приближенные Хути. Они зовутся спортиками, если ты не забыла. Ты могла стать террористом-смертником, но ты хоть как-то пытаешься держаться за свою жизнь, а такая смерть, ужасная до нельзя, не то что пугала тебя; как говорила ты прежде: мурашки по попе уже побежали. По твоему лбу стекало семь потов, когда листая ленту новостей тебе попадались очередные известия о таких чудилах, купившихся на вербовку от пленников сотрудников организации секты. Порой вспоминалось одиннадцатое сентября, и ты была готова впасть в истерику, потому что это было омерзительно. Бесчеловечно. Просто тупо, даже для тебя.       Ты просто до ужаса тупа, не забывай это никогда. Постарайся включить мозги и наконец помочь Луз, а не строить из себя правильную девочку!       Зачитываясь аннотациями к книгам, она пытается сбежать, а ты не можешь помочь.       В годовщину смерти твоего вашего отца она становится дёрганной, а ты и пуще того. Ты думаешь, она забудет, как ты пришла домой, в засос целуясь с Амелией? А ты не забудешь, каким взглядом тебя смерила Блайт за то, что ты не уведомила её о не важной детали.       То что твоя младшая сестра будет находится дома!       Амелия тебя ещё долго упрекала за такую безответственность в тот момент, когда вы пошли к тебе трахаться, а тут явилась не запылилась твоя младшая сестричка.       Но стоит упомянуть, что будь тогда Блайт в трезвом состоянии ума, она мигом бы тебя вышвырнула за порог и пошла бы мило беседовать с твоей сестричкой о её ментальном состоянии и успехах в учёбе. А ещё возможно о её отношениях с Эмити. Луз всегда смущённо краснела во время них, а особенно становилась похожей на помидор, когда Амелия спрашивала, целовались-ли они. Младшая Носеда начинала паниковать, а Амелия усмехалась. Но недавно реакция Луз стала слишком бурной. Она покраснела сильнее обычного и убежала к себе в комнату, прикрывая лицо ладонями. Тогда-то им стало известно не о такой святости младшей и Блайтов, какую она пыталась показать.

***

      Луз не помнит, когда это началось.       Она не помнит, с каких пор кровать сестры стала пустовать ночью и держать в своих холодных объятиях лишь десятилетнюю Луз. Люсия до ужаса редко появлялась дома, что вызывало у маленькой девочки негодование. Она подходила и лично спрашивала девушку, на что та только обнимала младшую и приговаривала «Всё шито-крыто, малая». Луз зарывалась как можно сильнее в чужую мятую белую футболку.       Луз никогда не знала, как старшей сестре удаётся выглядеть потрясающе даже в мятой чёрной футболке и боксерах, что виднелись из-под футболки. Только вот лицо младшей становилось пунцовым, когда Люсия открывала дверь, пришедшей Амелии, в таком виде. На удивление девочки никто из старших не удивлялся, а позже это вошло и в обыкновенные будни. День обязан быть особенным, если Люсия натягивала на себя что-то помимо классического комплекта. Да те же самые свободные шорты до колена означали, что либо кто-то умер, либо Блайт позвала Люсию на свидание. Других вариантов застать Луз не смогла, хотя и вероятно их вовсе не существовало.       Первое утро, когда Луз заметила Люсию, лежащую на диване в гостиной, оказалось необычным. Последняя, из выше упомянутых, раскинула ноги и руки во все стороны, оставляя те свисать с краёв не очень-то и мягкой мебели. Отвращения подобная картина не возымела в душе девочки, даже когда сестре встала с дивана и, согнувшись пополам, опустошила содержимое желудка прямо на недавно выбитый ковёр. После она глупо улыбнулась и клятвенно пообещала, что уберёт это за собой. В принципе логично, что она всё же убрала за собой, но мысль о том, что могло стать причиной такого поведения сестры не отпускала ближайшую неделю, пока Люсия снова не разлеглась на диване, в этот раз уже не выплевывая вчерашний ужин на земь.       Это всё твоя вина. А тебе ведь даже на жалко, тварь ты поганая.       Просто вспомни: один шприц всё решит.