wild is the wind

Исса Джонс безмерно любила своих дочерей, но порой она ненавидела их больше жизни. Пожалуй, такова была судьба всех женщин, осевших вместо того, чтобы лететь. Такова была судьба Сити Абени, умершей в запоздалой попытке раскрыть крылья. Такова будет судьба Иссы Коэн, чьи крылья были выжжены отцовской зажигалкой задолго до первого монстра, покинувшего чрево с новой фамилией и той же грязной кровью. Любовь превратилась в насилие после одиннадцати часов агонии и месяцев ожидания конца. Исса никогда не хотела быть матерью для Изары: в её сердце не было место для кричащего создания, поднявшего ручонки к сверкающим за окном звёздам. Исса лишь ощутила укол отвращения и уронила голову на подушку, закрывая глаза. В ту ночь Сити Коэн стала единственным лицом во снах Иссы, шепча дочери об имени, каким та не была названа. Ты вся — твой отец. Но умрёшь ты мной. — Почему Изара? — спросила девочка, сидя за кухонным столом. То было в первый месяц после её переезда, и каждый день напоминал прогулку по стеклу. Изара ходила тенью по дому, пряча материнское отражение за длинными волосами и опущенной головой, но даже это не резало так, как воспоминания о том дне. — Просто имя красивое, — ответила Исса, нарезая овощи. — Ты так настаивала на нём, потому что оно красивое? Недоверие изливалось, обтекая каждое слово Изары, и Исса сильнее сжала ручку ножа, останавливая готовку на пару секунд, чтобы бросить один взгляд на скучающую дочь, чьи глаза едва блестели интересом. — Корвин хотел дать тебе более европейское имя, — выплюнула Исса, возвращаясь к рубке. — Ты должна была быть Каей Миллер. — И всё же я Изара. — Не стоит благодарности. Вся ты — это я. И умрёшь ты моей дочерью. — Что насчёт твоего? — тихо спросила Изара после короткой паузы. Исса помедлила на сей раз, обращая воспоминания в прошлое, размытое ужасами. Лишь одно лицо, чьи шаги сопровождались звоном колоколов, отражалось в голове с необычайной ясностью. Весь я в тебе. И я уже убил тебя. — Отец дал мне его. Исса. Божий посланник. — Он был святошей что ли? — Грешником, скорее, — посмеялась Исса. — Никто не молится так сильно, как те, кому нет прощения. — Думаешь, они боятся кары? Исса могла только пожать плечами, не зная слов, способных объяснить Изаре кем был её дед и почему их род оказался навечно проклят. Броди сгнил там, где его испачканные кровью ногти не могли оставить тех следов, что маленькая Исса прятала под своей кофтой. И всё же он не раз сумел навредить Изаре через свою дочь. Чаще в ссорах, когда Алуна пряталась в своей комнате, а Изара наступала на мать, обнажив клыки и когти. — Ты думаешь: я хочу быть здесь?! — вскрикнула она. — Ты — моя ошибка! Это единственная причина, по которой ты здесь! Потому что я была слишком слаба, чтобы избавиться от тебя! Вся любовь Иссы оборачивалась насилием. Насилие было всем, что Исса знала под любовью. Что ещё она могла подарить Изаре? Чем ещё ей было защищаться, когда отражение показывало всё, чем Исса была и могла стать, если бы её чрево тогда опустело? Если бы Изара никогда не родилась? Детские глаза смотрели в материнские с сердечной болью и ягнячьим испугом. Стыд и вина червями извивались в груди Иссы, борясь с грязными руками отца, сжимающими шею дочери до потери рассудка, а тело — до яростного жара. Броди Коэн бесом дышал над ухом Иссы и вытягивал ядовитые слова с языка. Моё наказание. Моя жертва. Моя дочь. — Тогда почему ты ро-, — Изара замолчала, проглатывая слово как проклятие. — Зачем, мам? — Потому что я думала, что смогу научиться любить тебя, но, полагаю, это не во мне.

°.•.*✦*.•.*✦*.•.°

Война не пощадила никого, и свой тридцать седьмой день рождения Исса праздновала в Мунго, привязанная к постели зельями, которые так и не смогли полностью уничтожить боль в истерзанной ноге. Алуна спала возле сильно потрёпанной матери, наотрез отказавшись провести пару дней с отцом. Изара (вместе с праздничным тортом) была приведена самим Дамблдором, который умело нашёл время поговорить о делах Ордена. Исса никогда не хотела врезать кому-то так сильно: бородатый чёрт достанет её и в гробу. От грубостей ведьму останавливала лишь собственная беспомощность: палочка лежала далеко, а рефлексы ухудшились под туманом зелий, разъедающих даже мысли. Дамблдор мог бы расправиться с ней прямо здесь и сейчас. И ему следовало бы. — Что я могу сделать для вас, профессор? — с поддельной вежливостью спросила Исса. — Мисс Джонс, — обратился старик к Изаре, — не могли бы вы оставить нас на некоторое время? Непонимание и беспокойство скользнули по лицу Изары, но та повиновалась кивку матери, игнорируя брошенную ей в спину благодарность директора. Алуна всё ещё дремала после тревожного утра, оставляя лишь две пары внимательных глаз следить друг за другом с опаской и интригой. Достаточно долго, чтобы прочесть немой вопрос: «Как много ты знаешь?» Исса была первой, кто ответила самой себе. В конце концов, Дамблдор во многом был отвратителен ведьме из-за его ужасающей проницательности, с помощью которой он выживал до сих пор. Была ли тогда миссия суицидальной с самого начала? Представлял ли Дамблдор, что его тайны окажутся проданы во имя высшего блага. Крайне иронично. — Как вы, мисс... — Если не считать пары отрезанных пальцев и полурабочей ноги, то прекрасно, — процедила Исса. Она тут же потянулась за сигаретой, скрытой от целителей в кармане кардигана дочери (крайне удобное местоположение, стоит сказать), однако сверлящий взгляд Дамблдора продолжал преследовать ведьмин затылок. Старик ненавидел непослушание и любые отклонения от плана, так точно спроектированного навредить миру достаточно, чтобы пошатнуть его устои. Грёзы в руках опасного человека превращаются в оружие, высекающее целые нации. — Ближе к делу, профессор? — попросила Исса, с трудом поднимаясь с постели. Всё тело ныло, мышцы горели от напряжения, и каждое движение становилось борьбой за достоинство: Исса бы умерла раньше, чем показала слабину перед Дамблдором, чьё холодное, насмешливое любопытство сопровождало ковыляние Иссы в сторону волшебной палочки. Нога добавляла веса, замедляя ведьму больше, чем она могла бы предположить. Целители сказали, что вскоре, когда наступит заживление, Исса сможет совладать с тростью и свободно наступать на уродливый кусок мяса и кости, который теперь приходилось таскать за собой. — У вас две замечательные дочери, мисс Джонс, — наконец заговорил Дамблдор. — Изара проявила себя наилучшим образом, несмотря на некоторое проблемное поведение. «Она просто защищает тех, до кого Вам нет дела», — подумала Исса, но промолчала. Пусть вид Дамблдора сошёл бы за дружелюбный, блеск в глазах был абсолютно животным, делая угрозу ещё более очевидной. В тот момент никотин в лёгких казался куда более милосердным убийцей: он хотя бы не играл в кукловода. — Юная Алуна отправится в Хогвартс в наступающем году, не так ли? — продолжил Дамблдор. — Да, ей исполнится одиннадцать в апреле. — Я уверен, что она будет настолько же блистательна, как Изара, — говорил он, словно успокаивая, — и я обязательно присмотрю за ней, мисс Джонс. Вы же знаете, как доверчивы и впечатлительны дети в этом возрасте. Исса сделала глубокую затяжку, пытаясь перебороть волну ужаса наркотическим туманом, однако то не был страх за одну жалкую жизнь. Этой слабости не должно было существовать. Исса никогда не знала её, пока курок не отвели от виска — тогда она знала, чьего шанса стоит борьба. Шанса, который никто не посмеет отнять, пока Исса дышала. — Мой рот закрыт, профессор. Дамблдор взглянул на неё иначе, улыбаясь блевотно сладко. Каким-то образом эта сладость была страшнее всех слов: словно Дамблдор насмехался над глупой попыткой ещё более глупой ведьмы. Кто захочет оставлять хвосты, мисс Джонс? Насколько бы преданной псина ни была, её служба не вечна. Да и незаменимых солдат нет, не так ли? Пепел упал на босые ноги. Дрожащие руки не поднимались к губам. Тело не двигалось. Глаза не смели закрыться. Исса ожидала прошения не более, чем смерти: ответ мог быть любым. — Вы всегда были преданным солдатом, мисс Джонс. И я буду им всегда. Только не моих девочек. Прошу, только не их. — Но Вам стоит отдохнуть. Излечиться. Провести время с семьёй, подальше от дел Ордена. Сердце Иссы упало. — Как долго? — прошептала она. — Пока всё не уляжется.

°.•.*✦*.•.*✦*.•.°

Если бы Алуне пришлось выбирать момент, когда лицо матери лучше всего прояснялось в сознании, она вернулась бы в бессонную новогоднюю ночь, когда всё вокруг было укрыто вуалью из серебра, дарованной чистым небом и сияющим полумесяцем. Многие волшебники помнят тихую тревожность той ночи, ознаменовавшей новое десятилетие, носящее старые проблемы. Война была в самом разгаре, кровожадная и хладнокровная, и ни один маг не позволял себе пить за надежду. Бокалы поднимались за павших товарищей и скрытые снегом могилы. О жизни тогда не говорили вслух, о ней шептали, склонившись перед богами, какие были ближе. Министерство, Волан-де-Морт или Дамблдор — все были словно под гипнозом, слыша лишь три голоса, ни один из которых не принадлежал тем, чьи жизни были на кону. Так часто говорила Изара, сжимая в руках уже и без того мятый кусок пергамента. Однако в тот Новый год Алуну мало волновали сотни мёртвых маглов и магов или философские размышления мрачной сестры. Главным детским страхом вечера стала история о людях-фонарях, рассказанная Изарой и Эммелиной после перебора с шампанским. Потом они долго пытались оправдаться перед матерью. Сейчас Алуна лишь отчасти помнила суть легенды, но в те годы она до смерти боялась быть задушенной странными созданиями, идущими на свет и заманивающими своих жертв им же. Могут ли они увидеть свет на веранде? Заберутся ли монстры в комнату Алуны, когда та включит ночник? Съедят ли они Изару, громко и плохо поющую с подругой на кухне? Обременённая ужасом, Алуна направилась на поиски матери, которая несомненно могла сразить любое чудовище одним злым взглядом или лёгким движением палочки. Теперь у неё были и шрамы, доказывающие воинственность, силу и крутость. В глазах Алуны не было никого, способного одолеть Иссу Джонс. И где тогда было безопаснее, чем в материнских объятиях? В доме было невероятно шумно, но впервые за долгие месяцы то был радостный шум: визжащий смех и весёлая музыка, льющаяся с пластинок. Однако Алуна нашла мать снаружи, в тишине ночи, сгорбленную с сигаретой меж пальцев и лицом в коленях. Та не заметила ни дочери, ни пепла на снегу. Она и не видела, как прелестно дым танцевал у её длинных волос и растворялся под лунным светом, набирая высоту. — Мам? Только тогда Исса подняла голову, показывая укрытое инеем слёз лицо и усталую, но нежную улыбку. — Луна, милая, ты же замёрзнешь. Упрямство, видимо, текло в крови Джонсов, потому что Алуна не позволила встревоженному тону матери отправить её домой. Она уверенно заняла своё место рядом, на снежных ступеньках милого дома и уткнулась носом в материнское плечо. — Я искала тебя, — настояла Алуна. Исса не стала возражать. Она бросила недокуренную сигарету куда-то в сторону и обернула руки вокруг своей девочки в последнем, нежном объятии. Губы коснулись макушки Алуны и ненадолго остались там, окружая дочь молчаливой любовью со всех сторон. Чаще лишь на такую Исса и была способна, не зная слов, способных описать правду её чувств без ухода в жестокость. — Изара прогнала меня, — с неожиданно едкой обидой пожаловалась Алуна. — Лу- — Она выбросила мой подарок, мам! Исса вздохнула, но проявила необходимое терпение, взяв лицо дочери в холодные ладони и подарив ей выражение тёплого понимания в ответ на требовательную злобу. Алуна почти получила желаемое. — Милая, — пробормотала мать. — Она придёт в себя и извинится. Ты знаешь, как Изаре тяжело. — Да ей всегда тяжело! — бросила Алуна, резко отстранившись. — Ей всегда так тяжело, и мы всегда должны улыбаться и принимать её дерьмовое поведение... — Алуна! — Почему ты всегда защищаёшь её?! У тебя две дочери! И мне тоже больно! Эта злоба пришла неожиданно, осторожно сплетённая из абсолютной доброты и понимания, из скрытых проклятий и зависти, незамеченных за детским капризом. Алуна всегда смотрела на сестру с презрением, когда та притворялась чем-то больше, чем пиявкой, смакующей материнскую кровь. Ведь Алуна была лучше Изары. Она никогда не заставляла маму плакать. Она никогда не кричала и всегда улыбалась, чтобы увидеть, как тень спадает с лиц, испорченных взрослостью. Алуна была мила, превосходна. Но только с Изарой мать шепталась при просмотре ужасного сериала, запивая пивом такие же ужасные шутки, над которыми ведьмы не переставали хохотать, заполняя дом отвратительным шумом. — Я думаю, ты всегда была её любимицей, — смогла признать Алуна спустя много лет, идя рядом с сестрой. — И я никогда не смогу простить тебя за это. Но ещё раньше Алуна спросила себя, почему мягкое лицо матери, глядевшей на неё виновато и грустно, отпечаталось в воспоминаниях с такой неестественной точностью. Быть может, то было из-за мягкости материнского свитера и запаха кофе, преследовавшего Иссу Джонс до того, как она запахла цветами и землёй. Быть может, то было отпечатком ошибки, навечно сломившей волю Алуны. Ошибки, состоявшейся той же ясной ночью, когда звёзды вольно танцевали в слезах унижения, а грубые слова заполняли подростковый дневник. Алуна едва видели под светом серебристого спутника, но это не мешало ей упрямо выводить слова обиды вновь и вновь. Она спряталась под одеялом лишь при стуке в дверь и медленном повороте ручки. Изара всегда входила без разрешения и предупреждения, так что осторожные шаги без сомнения принадлежали матери. Алуна не хотела видеть её и готова была притворяться спящей до конца года, если бы это показало семье, насколько серьёзными были намерения младшей ведьмы, однако запах горячего шоколада заставил Алуну поднять голову и неспешно приоткрыть глаза, изображая сонливость и скрывая любопытство. Разумеется, мать сжала губы, чтобы подавить смешок. Коварные планы никогда не ускользали от её карих глаз. Кружка с напитком вскоре оказалась в руках Алуны, но та запретила себе показывать радость или простую благодарность — горячий шоколад был оставлен на прикроватной тумбочке и не тронут, пока шаги матери не растворились за дверью. Только до ухода Иссе было, что сказать, и она неуклюже приземлилась на самый край кровати дочери, и только тогда Алуна ощутила жгучий укол вины: месяцами мать отказывалась подниматься сюда из-за ноги и кривой лестницы. И всё же она сидела здесь, сложив дрожащие руки на коленях и дыша с заметной тяжестью. — Луна, — мягко начала мать, — я люблю тебя больше всего на свете. И я любила тебя с того момента, как узнала, что ты родишься. Ты стала чудом, ты и твоя доброта, жизнерадостность и всё светлое, что ты унаследовала от этих лесов. И мне жаль, безмерно жаль, что ты думаешь, что ты мне менее дорога, чем твоя сестра, потому что это не так. Ты уникальна, Алуна. И ты моя дочь. Слова матери обернулись вокруг Алуны, как тёплый шарф, целующий замёрзшие щёки и пахнущий домом. Но подростковая мелочность горела неистовым огнём, и ничто не могло погасить его, кроме времени или, как вскоре оно показало, запоздалого раскаяния. — Я хочу спать, — отрезала Алуна, отвернувшись. Она боялась увидеть лица матери, но за закрытыми глазами, опираясь на тишину, стыд нарисовал болезненное выражение, полное кристалликов слёз и следов от воображаемых пощёчин. Алуна с силой сжала одеяло. — Хорошо, — послышался глуховатый голос, — только позволь мне сказать, что ни я, ни твоя сестра тебя не ненавидим. Изара может быть занозой в заднице, но твой подарок, цел и невредим, стоит у неё в комнате. — Спокойной ночи, мам. Исса Джонс поднялась с постели и двинулась к двери без возражений, оставив после себя лишь шёпот последних слов: — Спокойной ночи, звёздочка.

°.•.*✦*.•.*✦*.•.°

Если бы Изаре пришлось выбрать одно воспоминание, описывающее Иссу Джонс, она никогда бы не смогла предоставить ответ. Нет человека, способного уложить всего себя в короткий миг, данный ему бессмертной вселенной. И уж точно не Исса Джонс: её невозможно было поместить под какое-то клише и невозможно было разобрать на кусочки, не потеряв чего-то удивительно сложного и такого простого, человеческого. Для Изары мать воплощала слишком многое. Её сердитое лицо было сложно забыть, как и её живость, нежность и порой доброту, которая когда-то давно смешалась с печалью и усталостью. Изара помнит заливистый смех и гневные речи, отчаянные всхлипы и тёплые объятия — она помнит мать человеком. Исса не была хорошей матерью. Она была свирепым штормом, и ржавым лезвием, и раненым зверем — всё, к чему она прикасалась, умирало в крови и разрухе. Изара была такой же, и она умрёт в шкуре матери. Она умрёт её дочерью. — Мне нужно, чтобы ты кое-что знала, Изара, — голос матери звучал напряжённо. — Ты невероятно сильная волшебница, чувствительная к магии с самого рождения и знакомая с её законами на подсознательном уровни, и это невероятная редкость здесь, в Британии. — Мам, это не может подождать? Я принесла торт и... Один взмах руки сказал Иссе замолчать, и она повиновалась из чистой вежливости к чуть не убитой матери, однако та едва ли вела себя как жертва войны: она уже успела опустошить пачку B&H и поругаться с парочкой целителей. «Чтобы меня отпустили пораньше», — подмигнула она недовольной дочери. Сейчас всю веселость как рукой сняло. Исса Джонс никогда не выглядела мрачней, чем на больничной койке, выпив бесчисленное количество одурманивающих зелий. Видимо, этого было мало, чтобы расслабить ведьму со стажем. — Я серьёзно, Иззи. Ты представить себе не можешь, как полезна твоя связь с магическим миром, твои сны... — Откуда ты... — Иззи, — с бо́льшим нажимом добавила мать, сжимая руку дочери в своей. — Я сглупила, и я не позволю тебе совершить ту же ошибку. Изара слышала, как сердце стучит в ушах, заглушая звук разбивающихся о череп мыслей. Всё, о чём говорила мать, звучало удивительно знакомо и правильно, однако отчего-то Изара давно решила, что все ведьмы чувствуют, как магия течёт между пальцами и пробирается в сознание, играя с разумом во снах и наяву. В коридорных дуэлях, в адреналиновой панике боя Изара использовала проклятие, каких не знала, и подчинялась едва знакомому шёпоту, диктующему ей движения, повороты и шаги. Всю свою жизнь Изара называла это хорошей интуицией. То была магия. Чистая магия под кожей, в костях и плоти. — Профессор Брамбелл, — продолжила меж тем мать, поглаживая костяшки пальцев дочери, — она долгое время вела алхимию в Хогвартсе, но с наступлением войны перешла в частную практику. — Она вела у меня до пятого курса. Мам, я не понимаю... — Я написала ей, и в случае чего она обещала взять тебя на работу и объяснить больше про твою магию, но это всё, что я пока могу, и... Голос матери потерялся на фоне радостного крика души. Среди тёмного леса, куда Изара была запущена запутанными словами и прерывистыми предложениями, ведьма нашла одну прямую тропу к выходу в реальность: работа с профессор Брамбелл была мечтой! Изара никогда не была более счастлива, чем в этот момент, воображая конец года и пергамент с оценками, который Изара принесёт старой женщине. Всего пару месяцев — и Изара станет самым юным алхимиком в истории! — Когда Дамблдор избавится от меня, тебе придётся платить за крышу над головой самой, — добавила мать как бы невзначай, болезненно усмехаясь. — К счастью, Брамбелл ненавидит этого старуха олуха не меньше меня: она позаботится о... Осознание пронзило Изару, словно меч в жаркой битве, выбивая из уст глухой, дрожащий выдох, несущий в себе невинный, детский шёпот: — Что? Избавится было словом для многих контекстов, но то, как оно сошло с языка матери, падая на пол с грохотом металла, было довольно очевидным намёком. Конечно, Исса Джонс не плакала и не потакала шоку дочери, не была милостива с единственным страхом Изары. Она открыла картонную упаковку, вытягула оттуда сигарету, поместила её между сухих губ и закурила с лицом абсолютной беспечности. Будто бы Дамблдор был её тупым богатым боссом, и она наконец подала на увольнение. — Ты дашь мне закончить хоть одно предложение? — посмеялась мать. Изара сжала губы в тонкую линию. Как она может быть настолько спокойной?! — кричал один голос, разрывая грудь и выпуская литры алой крови. Ядовитой, проклятой и такой материнской — всё горело в ней , в этом пепелище, построенном ведьмами в маленькой комнате, пахнущей войной и лекарствами. Сердце Изары кипело, сжималось, сотрясалось и разбивалось. Оно хотело плакать. Мир рухнул, но Изара продолжала трясти головой, не принимая беспощадной нежности в глазах матери, в лучах утреннего Солнца так походившей на Бога. Словно бы небо всего лишь забирало своё. — Ты не умрёшь, — утвердила Изара. — Мы уедем туда, где он нас не достанет. Прямо сейчас. Исса покачала головой, улыбаясь кончиками губ. Изара почувствовала себя ребёнком, нарисовавшим глупую мечту и получившим смешок в ответ. И она имела глупость поверить в счастливый финал. Но Изара голова была биться за него, едва заметного за пеленой слёз. Там мать выглядела так же, вдыхая сигаретный дым и слушая лепет дочери с тем добродушным интересом, какой всегда сопровождал Иссу Джонс в светлые дни. — Ты не можешь просто сдаться, — взмолила дочь. — Это моя ошибка, Изара, — отрезала Исса, стряхнув пепел. — И мне жаль, что моё дерьмо затронет вас с Луной, но ты должна пообещать, что никогда и близко не подойдёшь к Хогвартсу, Дамблдору или Ордену, тебе ясно? Ты выпустишься и не оглянёшься назад. Ни на мои кости, ни на мой мир. Тон набирал жёсткость и остроту, затачивая Изару, как кончик стрелы для полёта. И та кивнула, поклявшись себе однажды найти смелость предать своё слово и поймать феникса за горло в акте революции и мести. С материнской рукой на груди, Исса соврала, глотая слёзы. Любовь Иссы Джонс билась там, опасннее всех проклятий, что касались головы Дамблдора. Горечь в горле Изары прикончит его. Тепло материнских рук на щеках станут его концом. Всхлипы дочери заглушат крик. Тихий плачь обратится кислотным дождём. Скорбь станет рыцарским мечом, казнившим злого короля. Изара не хотела скорбеть по живым. Она не могла смотреть на мать и видеть что-то, кроме самой жизни. — Дамблдор будет особенно внимательно наблюдать за тобой и твоей сестрой, но Луне боятся нечего, — вытирая лицо дочери, шептала Исса. — Тебе же стоит быть особенно осторожной, хорошо? Она старалась сохранить спокойствие, но Изара была материнской болью. Открытой раной с грустным лицом. Зеркалом в будущее, которого Исса не коснётся. Она едва дышала, видя свою ярость и печаль. Она едва сдерживала плачь, слыша её. Голос Иссы был наполнен невидимыми слезами: — Ты позаботишься о себе. Изара всё ещё отчаянно трясла головой, кусая солёные губы. — Ты всегда могла, упёртая до безобразия и уверенная даже, когда совершенно неправа. Ты способна на невозможное, Иззи. Ты пережила невозможное. Моя маленькая героиня. Дразнящее прозвище вытянуло из Изары сначала улыбку, а затем лишь больше слёз. Она хотела сказать многое и многое спросить, но лишь всхлипы и смешки последовали за бессмысленными утешениями — они преследовали Изару вместе с призраком матери, который никогда не смотрел на дочь, как Исса в этот миг. Изара бросилась в объятия первой, как брошенное дитя. Руки матери встретили её с привычной лаской, но слов утешения не прибыло. Исса всегда плакала бесшумно, выдавая молчанием размер волны, накрывшей хрупкое сердце. Изара сходила с ума, задыхаясь в этом море. Она тянула, сжимала, хватала и цеплялась, портя одежду и питая её горячими слезами и криками. Умирающая мать гладила Изару по голове, прижимая её так близко, как уставшие мышцы могли удержать. — Малышка, прости, — вырвалось сквозь тихий всхлип. — Боги, прости меня. Всё смешалось, кружась вокруг белым и серым, но Изара не боялась провалиться в эту пустоту: ничьим рукам она не доверяла так, как материнским. Изара была поймана ими не раз, потеряв равновесие в шатком мире. Пожалуй, она и умерла бы там, медленно ухода на дно. Как прекрасно было бы отдать себя морю и потеряться в синеве навсегда. Тот вечер Изара провела рядом с матерью, закрыв глаза и позволив себе мечтать. Исса напевала Нину Симон, словно колыбельную, и гладила дочь по волосам, доставшимся той от неё. Редко те мелодии не вызывала у Изары слёз, когда она слушала их на пластинках, которые так и не смогла выбросить после смерти матери. — У меня есть время, и я хочу провести его с тобой и Луной, — поклялась та. — Я хочу быть лучшей матерью, чем я была. В тот вечер Исса пела на прощание. Изара была единственной, кто услышал. Она попрощалась с матерью, зная, что каждый следующий день мог быть последним. И оттого волшебнее времени Изара не помнила. — Я вернусь к рисованию, продам пару картин. Быть может, заставлю вас двоих сходить со мной на выставку. Да, ты только представь себе... В тот вечер Изара заснула быстро, убаюканная пением матери, как младенец:

Love me, love me, love me, say you do

Let me fly away with you

For my love is like the wind

And wild is the wind