Kneel

Дверь закрылась с тихим щелчком. Он быстро затушил недокуренную даже до середины сигарету, плевать, у него есть ещё, и метнулся к двери, запирая её на ключ. Ему нужна передышка. Мужчина стянул с себя маску и отбросил её на стол. Лицо тут же обдало прохладным ветерком из все ещё открытого окна. Это было… приятно? Наверное, это слово подходило лучше всего. Ему приходилось заново учиться расшифровать все те ощущения и чувства, которые он давным-давно похоронил где-то внутри себя. Из-за этого в голове был полный сумбур. Первые несколько недель было ещё терпимо. Из-за тех таблеток, которыми напичкала его проклятая докторша, его накрыло абсолютным пофигизмом. Казалось бы, это не должно было ничем отличаться от его обычного равнодушия, но отличия всё же были. Последние лет десять он как будто беспрестанно барахтался в вязком сером болоте, сражаясь с собственным телом и разумом за каждый глоток воздуха. И ведь он даже не замечал этого. Отгораживался от собственных желаний и эмоций, игнорировал потребности тела. Словно всё это происходило не с ним. Словно он всего лишь случайный попутчик в собственной голове. Она сказала, что у этого есть название — деперсонализация, кажется. Сказала, что это просто механизм адаптации, который использовал его разум, чтобы защититься. Сказала, что теперь это скорее вредит ему, нежели помогает. Она много чего говорила, но не то, чтобы он её тогда внимательно слушал. Тогда ему казалось, что это не имеет значения, это его просто не касается. А потом лекарства начали действовать, и вязкая грязь болота сменилась спокойной гладью морского штиля. Она покачивала его на лёгких волнах, держала над водой, пьянила свежим бризом. Не нужно было больше бороться, не нужно было выверять каждое своё действие, контролировать всё вокруг, искать угрозу и готовиться к нападению. Всё это казалось таким неважным. Впервые за долгое время он чувствовал себя спокойно. А потом эта дьяволица поменяла препараты, и всё пошло кувырком. Он почти физически ощущал, как плотина, ограждавшая его от мира, дала течь. Он со страхом ждал того момента, когда её прорвёт. Для него никогда не было особой проблемой разобрать эмоции других людей. По мимике, жестам, интонациям он мог почти безошибочно определить, что на уме у того или иного человека. Это было гарантом выживания. Но он отмечал их походя, не заостряя внимания, если только не чувствовал угрозы. А теперь с трудом мог понять свои. И внезапно пробудившиеся ошмётки эмпатии в этом никак не помогали, а скорее даже наоборот. Именно поэтому он так старательно избегал сержанта. Он ещё мог как-то справиться с всякий раз грызущим его чувством вины, когда этот парень, со своим ирокезом похожий на бешеного боевого попугайчика, крутился вокруг него, распыляя радость и восторг с энтузиазмом золотистого ретривера, но стоило тому настроиться на серьёзный лад, как мужчина применял всё своё мастерство, лишь бы оказаться подальше от сержанта. Он бы просто этого не выдержал. Но теперь… что-то изменилось. Очередное чувство, которому он не мог дать название. Но от него не хотелось бежать, как от пожара. Наоборот, хотелось замереть и прислушаться к тому, как звенят в нетерпении мышцы, словно готовясь к броску, а где-то в глотке клокочет утробное рычание. Это не возбуждение и не похоть, он ещё смутно помнит ощущения от них, но явно что-то близкое, густо смешанное с охотничьим азартом. Оно заставляло его дразнить сержанта, распалять его ещё больше, такого возбуждённого и взвинченного, и жадно следить за его реакцией. Подначивать, раззадоривать и наслаждаться разворачивающимся зрелищем. Но большего он не мог себе позволить. Не имел права. Слишком опасно было поддаваться собственным желаниям, так как он не был уверен, что не потеряет контроль и не навредит парню. Опять. Он и так чуть не сорвался прошлой ночью. Уж слишком соблазнительный был вид у прижатого к стене сержанта, обездвиженного, растерянного, разгорячённого. Хотелось вцепиться зубами в так беззаботно открытую шею, подмять под себя, зафиксировать понадёжнее, заставить скулить и умолять. Он еле успел одёрнуть себя и потом даже не смел взглянуть на парня, боясь, что не сможет удержаться. Мужчина надеялся, что это было лишь минутное помешательство, странная реакция затуманенного лекарствами сознания, но это не прошло. Стало легче, несомненно, ему не стоило никакого труда удерживать маску равнодушия на лице, но внутри… Матёрый хищник, до этого затаившийся где-то на задворках сознания, рычал и бесновался, требуя сломать, подчинить зарвавшегося пацана, особенно, когда неразумный щенок сам попытался показать зубы, но не смог пробиться сквозь его самоконтроль. И все же рисковать не стоило. Но может, если совсем чуть-чуть ослабить поводок, то ничего страшного не произойдёт?