Руки.

Что могло случиться, когда случайным образом попадаешь на тест, созданный фанатами, по типу угадай участника по части тела? Вот и Чан думает — ничего, и что он всех угадает с полувзгляда, но застопорился на первой же фотографии со сцепленными в замок красивыми мужскими руками. Он был уверен, что это Хёнджин, и даже брелок с щенком, прицепленный на пояс брюк, его ни капли не смутил — они частенько на концертах меняются игрушками. Вот только экран телефона подсвечивается красным и над словом «провал» смеющийся смайлик буквально насмехается над человеком, который этих детей практически вырастил. Чан перепроверяет информацию, ищет оригинал по поиску картинок, уверенный, что ошибся не он, а составитель теста, только на оригинальной фотографии действительно изображен Ким Сынмин, запечатленный в момент искреннего смеха со сцепленными в замок руками. Когда только успел пропустить? Теперь он обращает внимание на руки Сынмина каждый раз, когда тот оказывается в поле зрения. И их внешний вид совершенно не соединяется с образом Сынмина, отпечатанным в голове Чана. Худой, манерный, холеный, с мягкими чертами лица, создающий вокруг себя ауру слабого человека, но на деле Сынмин — один из самых сильный людей, которых Чан вообще знал. С несгибаемой волей, твердым характером и, как оказалось, слишком охуенными руками, чтобы не обращать на них внимание. Чан всегда думал, что у такого типа людей, как Сынмин, должны быть «‎легкие» руки: с полупрозрачной кожей, под которой видны синие венки, нежные и гладкие, как у фарфоровых куколок. А не крепкие, которым ты готов отдаться, лишь бы они сжимали тебя до конца жизни в своем стальном коконе. Вообще Сынмин один из немногих, кто мог не просто остановить, а удержать Чана, когда тот взбешенным вихрем мечется по площадке в поиске того, кому бы пустить кровь, потому что ебанная поднимающаяся площадка с Феликсом снова шатается и дышит на ладан. Длинные пальцы стальными жгутами опоясывают запястье, сжимая крепче, чем тиски. А молчаливый, но твердый взгляд напоминает Чану, что орать на стафф — это не то, что нужно имиджу группы, пусть и вина стаффа очевидна. Но останавливает Чана не столько стальной захват и напоминание о самоконтроле, сколько плескавшийся в глубине глаз страх. И пусть гнев Чана был направлен не на участников, но он знал, что они пугались, когда его гнев достигал критической отметки. Единственное, чего не знал — пугались за него или его. Сынмин тоже пугался и боялся, но не так ярко, как остальные, возможно поэтому его молчаливому осуждению было так просто подчиниться. Когда Чан нервничает, ему нужно куда то деть свои руки, что-то помять, покрутить, разорвать. Замечая такое его состояние Сынмин порой сам суёт свои пальцы и разрешает делать со своей ладонью всё что заблагорассудится. Сынмин делал так и раньше, но теперь из-за проваленного теста Чан внимательнее вглядывается в чужую руку. Ладонь у Сынмина длинная, крепкая, жилистая, пальцы цепкие, а костяшки довольно большие и выпирающие, чтобы Чан поглаживал их большим пальцем по сотому кругу и успокаивался. А если нервничает сильно, то Сынмин не позволяет мять свою ладонь, а сжимает пальцы Чана в своем кулаке и держит их в плену до момента, пока он не успокоится настолько, чтобы можно было этот кулак разжать. А ведь это Чан должен быть опорой, защитой, стеной для каждого. И он на самом деле благодарен Сынмину, что тот позволяет ему иногда побыть слабым и воспользоваться поддержкой, о которой никогда не попросит вслух. Но когда эта поддержка оказывается так мягко и ненавязчиво, словно страхует, то он не против. Сынмину на самом деле часто тоже не просто, но он быстро собирается, не давая себе саморазрушаться, Чан же к саморазрушению очень сильно склонен, и ему просто необходим тот, кто твердой рукой без сожаления и лишнего сюсюканья даст ему по шее и попросит прекратить заниматься ерундой. Не будет говорить что-то вроде «Ты же лидер! Мужик! Подотри сопли‎»‎, а скажет: — Чан-хён, ныть в углу — это, конечно, замечательное занятие, но может чем-то полезным займемся? Под полезным подразумевается всё то, где нужен супер-контроль от Чана — от записи песен до составления расписаний. То, что даст Чану понять, что он им нужен, что он их воздух, которым они дышат. И саморефлексия — это хорошо, но в меру и без ущерба процессу. Все говорят, что Чан – сердце группы, вот только сам Чан с этим не совсем согласен. Сердце в организме работает без остановки, гоняет кровь, чтобы человек жил, а Чану нужно иногда полностью останавливаться, чтобы выдохнуть, чтобы побыть простым человеком, и потом вновь встать на дорожку и бежать до тех пор, пока не устанет. Однажды разглядывая фото с прошедшего концерта, где крупным планом снята рука Сынмина, крепко обхватившая микрофон, Чан неожиданно ловит себя на мысли, что хотел бы увидеть, как эта красивая рука сжимает кое-что другое. И самому становится дурно от этих мыслей, а ночью лежа в постели еще и жарко. Чан совершает оплошность, когда вечером он и Сынмин готовят ужин, пока остальные репетируют в общей комнате новые партии. Разливая по кружкам кипяток, Сынмин случайно проливает немного и забавно трясет рукой, в попытке остудить. Трясет прям перед лицом Чана, который не находит лучшего выхода, как накрыть большой палец сынминовский руки с розовым пятнышком ожога своим ртом. Стыдно признаться, что мечтал об этом еще с момента, когда Сынмин, десятью минутами ранее пролив на пальцы немного соуса, обсасывал их прямо перед его лицом, абсолютно не стесняясь. А у Чана слюна во рту собралась, и явно не от того, что ему тоже хотелось соуса. Сынмин замирает пойманным зверьком, а Чан позволяет себе пару раз ласково облизать языком фалангу, мягко проходясь по горячему месту от ожога и с громким сожалеющим вздохом выпустить чужой палец изо рта. Ему ничего не стоило рассмеяться и свести всё в шутку, но он не хотел. И взгляд боялся перевести на Сынмина, чтобы не сгореть от стыда, когда увидит осуждение в глазах. Продолжал упорно резать лук, не обращая внимания ни на звук льющейся воды (то ли Сынмин смывал его слюни, то ли охлаждал ожог), ни на давящее в паху болезненное возбуждение. Он давно уже себе даже не мастурбировал, не удивительно, что встает даже на чужие пальцы. На чужие охуенные пальцы. Оба оставляют этот эпизод без внимания, продолжая готовить как ни в чем не бывало, а когда все собираются за столом, то Чан, быстро поев, тихонько откланивается и запирается в комнате, чтобы таки себе подрочить. Вроде бы и прошло то время, когда они прятались друг от друга по комнатам в попытке научиться управлять своим телом и неожиданно возникающим возбуждением. Как долго они роптали на то, что комната танцевальной практики рядом с комнатой танцевальной практики девочек-стажеров, а потом позорно шхерились по углам. И научились же, привыкли, пережили, но всё равно иногда случается что-то, как например красивые руки одногруппника, и это что-то возвращает тебя в тот период, где ты удовлетворяешь сам себя, представляя самые горячие сцены с объектом возбуждения в голове. - Они все знают друг друга слишком долгое время, чтобы по микро-движениям понимать, когда с человеком что-то происходит. У Чана непроизвольно выпрямляется спина и напрягаются плечи, когда неподготовленный хорошо интервьюер задаёт некорректные вопросы про предебютные и дебютные времена. Пальцами впивается себе в коленку, чтобы направить туда негативную энергию, а на лице сохранить улыбку. И в этот же момент его ладонь накрывает другая — теплая, сухая, жилистая. Так удачно сидящий в этот раз рядом Сынмин не смотрит в его сторону, но сжимает очень крепко, практически до боли, смещая фокус с источника гнева. Если бы взглядом можно было убивать, то Чан бы выкосил очень много людей. Он выдыхает только после окончания интервью и хватает пытавшегося было убрать руку Сынмина за пальцы, безмолвно прося для себя ещё немного времени. Он только выдохнул и не обрел опору до конца. Ему надо что-то сжать и хорошо, что это пальцы Сынмина. Словно если ему не дадут этого времени сейчас, то он закончится или позорно расплачется, потому как слезы уже жгут глаза. Сынмин остается, и Чан как никогда ему благодарен. --- Теперь он больше не просматривает фотографии с концертов, либо старается избегать фотографий с Сынмином, чтобы ненароком вновь не пропасть. От этого Чан может обезопасить, а вот от наблюдения за руками в реальном времени не может, потому что они всё ещё в одной группе, и Сынмин часто просто стоит рядом или забирает микрофон, чтобы сказать свою часть речи. Чан боится, что однажды не удержится и весь его хваленый самоконтроль пойдет по одному месту. И то чего он боялся, но отчаянно мечтал, случается на одном из около благотворительных вечеров, куда группу пригнали выступить, а потом оставили на вечернее пати в качестве подарка. Шумно, душно, суетливо, у Чана голова раскалывается от того, что он не успевает следить за всеми участниками, котятами разбежавшимися в разные стороны. Кто-то предлагает ему расслабиться и протягивает рюмку. В любой другой момент Чан бы вежливо отказался, но в тот вечер он её выпивает; и его организму, работающему последние пару дней на износ, этого хватает, чтобы действительно расслабиться. Головная боль немного отступает, Чан облегченно выдыхает и взглядом упирается в появившегося совсем рядом — в пределах пары столов — Сынмина. Он раскрасневшийся, с прилипшими ко лбу волосами — потому что, черт возьми, как здесь душно — в своем по фигуре темном костюме и сжимающий в руках высокий стакан с водой. Чану даже немного стыдно становится, что он не удержался и выпил, в то время как Сынмин бережет связки и связную речь на случай, если попросят спеть. Он завороженно рассматривает соблазнительно выглядывающую из-под рукава рубашки косточку на запястье, потом ласкает взглядом выступающие венки на тыльной стороне ладони, и коротко выдыхает, когда взгляд соскальзывает к пальцам, плотно обхватившим стакан. Вся та сила боли, что раскалывала его голову переродилась сильным возбуждением в паху. Он прикрывает глаза, чтобы избавиться от наваждения, подумать о чем-нибудь мерзком. Но черт, тут всё еще душно и шумно — не получается сосредоточиться, но получается расслышать голос рядом. — Чан, ты в порядке? Он сам просил ребят называть его на таких вечерах просто по имени безо всяких добавок, и сейчас это играет с ним злую шутку, потому как он остро реагирует на свое имя. Сынмин стоит совсем близко — Чан это понимает, когда открывает глаза и сразу упирается взглядом в чужую переносицу. На слова его не хватает, поэтому он просто кивает, предпочитая сделать шаг назад от объекта желания. Сынмин всё еще крепко сжимает своими пальцами стакан, а не то, что у него сейчас твердеет в штанах. И это роковой шаг, потому как Сынмин замечает то, что не должен. — Хён, — неловко шепчет и кашляет, бегая глазами по толпе, — тебе надо решить... проблему. Чан переводит на него удивленный взгляд: проблема у него сейчас только одна, и он не знает, как ее решить. Но вряд ли Сынмин говорит о ней. Вот только поймав взгляд, Сынмин скашивает глаза вниз, указывая на его пах, и Чан не может сдержать раздраженного стона и тихого «блядство». Видимо, он недооценил своё возбуждение и проницательность Сынмина. Чан совершенно не смущается своего положения — в каком только состоянии они друг друга не видели. Он вновь кивает и, бросив последний взгляд на пальцы, которые всё еще крепко сжимали стакан, а не его член, спрашивает, игриво приподняв бровь. — Поможешь? Глупо было рассчитывать, что Сынмин согласится, ему просто хотелось пофлиртовать и увидеть реакцию. Вдруг возникшее в глазах Сынмина отвращение сразу бы отбило всё желание. Вот только никакого отвращения в глазах напротив и даже никакого удивления. — Пойдём, — через паузу спокойно соглашается Сынмин и ставит стакан на стол. В его глазах полная решимость, а у Чана внутри маленький ядерный взрыв. Они идут вместе сквозь толпу, и Чан все ждет, что Сынмин затеряется, а потом они вместе посмеются, если вообще вспомнят этот случай, но каждый раз оборачиваясь, он видит за своим плечом фигуру, неукоснительно следующую за ним. Чан приводит в их же гримерку, которой они пользовались перед выступлением, и где сейчас еще лежат их вещи. Сынмин закрывает дверь на замок, чтобы никто не зашёл — предусмотрительность его лучшая черта. В гримерке свет исходит только от лампочек крайнего зеркала, а в остальном темнота. Пока Чан вдруг пугается того, чем они здесь планируют заняться, Сынмин уверенно подходит к дивану, сгребая на один угол брошенные на него вещи. Кидает в эту кучу свой пиджак, оставаясь в белой рубашке, скидывает обувь и садится в очищенный угол, вытягивая ноги параллельно дивану и чуть раздвигая их. — Иди сюда, — зовет мягко, как маленького ребенка, которому хочет прочитать сказку, и Чан, завороженный атмосферой, идёт на зов. Тоже снимает пиджак, набрасывая его поверх кучи, скидывает рядом обувь и аккуратно усаживается между раздвинутых ног, пытаясь осознать, насколько сейчас реально происходящее, или та стопка сыграла с ним злую шутку. И на самом деле он стоит посреди вечеринки с закрытыми глазами и представляет, как ему будет дрочить Ким Сынмин. В это время Сынмин обхватывает его одной рукой поперек живота и подтягивает к себе ближе, оставляя руку там лежать, а второй ласково поглаживает внешнюю сторону бедра, плавно смещаясь к внутренней. У Чана дыхание перехватывает от волны наслаждения с последующим спазмом в паху. Нет, это всё равно реально: он, конечно, обладает богатой фантазией, но не настолько, чтобы ощущать столько много разных чувств за раз. Чан откидывает голову назад, на плечо, и видит, как блестят бисеринки пота на чужом носу. В помещении, где шла вечеринка было душно, а здесь даже немного прохладно, от того так хорошо чувствуется тепло тела сзади. Ладонь продолжает ласкать правое бедро, и перемещается к левому, слегка задевая ширинку — Чан шумно вбирает воздух через нос, а Сынмин сильнее его перехватывает, прижимая к себе. Откуда этот парень знает, что делать, и делает это так уверенно и очень интимно. Не то чтобы Чан следил за тем, как одногруппники справляются со своим возбуждением, но кое-что знал о некоторых, а вот о Сынмине не знал — тот всегда хорошо прятался. Чан помогает Сынмину с пуговкой на брюках — одной рукой это делать неудобно, — расстегнуть ширинку, а потом и приспустить белье. Как только худые, чуть холодноватые пальцы обхватывают его член, как Чан тут же опускает взгляд вниз, чтобы сфотографировать этот момент глазами и запомнить навсегда. Он жалеет, что света от зеркала недостаточно, чтобы разглядеть достаточно чётко, но зато очень хорошо чувствует каждый палец. Особенно большой, который нежно поглаживал головку, размазывая вязкие капли предэякулята. У Сынмина руки очень сухие и не гладкие совсем, ещё и с кольцами на руках, но Чан не просит их снять — ему до извращенного хрипа нравится, как они царапают чувствительную кожу. И он кончить готов вот прям сейчас, но держится изо всех сил, не желая прерывать сладкую пытку. Пытается выгибаться, но рука на животе крепко его сжимает. Сильный даже сейчас. Чан впивается пальцами в чужие бедра, и не получается сдержать стон, когда пальцы, на мгновение расслабив усилие, снова сжимаются и медленно поднимаются и опускаются по длине члена. Со своей рукой не сравнится. — Хён, — тихо пытается что-то сказать Сынмин, но Чан его перебивает: — Чан... пожалуйста, — звучит как-то обреченно и жалобно, но он не хочет сейчас быть ничьим сонбэ, хёном, лидером. Хочет быть просто Чаном и получать удовольствие. — Чан, — покорно повторяет Сынмин, и Чан тихонько скулит ему в шею и сам толкается бедрами в кулак, — если будет больно и некомфортно скажи. Голос его звучит самую малость неуверенно, словно он только сейчас начал сомневаться в том, что делает. Или у Чана просто тихая реакция, и Сынмин не понимает, как ему следовать дальше. — Я сам тебе сделаю сейчас больно, если ты не продолжишь двигать своей блядской рукой! Под конец фразы он буквально рычит, и крепко зажмуривается до разноцветных пятен перед глазами, потому что Сынмин начинает двигать «своей блядской рукой», постепенно наращивая темп. В Чане всё кипит, пузырится, расслаивается, он пытается себя сдерживать, чтобы громко не стонать, потому как раз не сдержавшись, получил от Сынмина ладонью по губам и грозный шепот в ухо: — Чан, будешь так орать, закончишь сам. А заканчивать сам он точно не хотел. Кончить — да, заканчивать — нет. Он трется щекой об острую линию подбородка Сынмина, цепляется пальцами за руку, что его держит, и губу закусывает, чтобы не застонать от того, какая она твёрдая и надежная. И она сейчас его держит. Точнее его держит худой, холёный, манерный Сынмин с лицом феи и характером дьявола. Выделений становится больше, создавая легкий хлюпающий звук, а сухая ладонь уже не ощущается такой и идёт чуть глаже, чем было. Цветные круги перед глазами становятся всё ярче, тело бесконтрольно начинает мелко подрагивать, предрекая скорый конец. Который и наступает сильно оглушительно после того, как шеи Чана касаются чужие зубы и чуть прикусывают кожу у основания, тут же зализывая укус шершавым языком. Последнего стона Чан сдержать уже не в силах, и Сынмин быстро закрывает ему рот рукой, ловя ею этот последний стон, пока второй, неловко трясет, чтобы скинуть сперму, и ласково гладит опадающий член. — Боже. твои. руки. созданы… для этого, — через слово делая огромные вдохи, произносит Чан. Горло сухое, словно его сушили феном, в голове взрывающаяся красными всполохами вселенная, на его члене рука Сынмина. — Думаешь, надо бросить пение и профессионально заняться мастурбацией? — в голосе слышится улыбка. Чан подрагивает, когда чувствует как за ухо ткнутся кончиком носа, грудь сжимает щемящая нежность. Так собаки доверчиво жмутся мокрым носом к своим хозяевам. — Думаю, что можно совмещать. Рука Сынмина больше не гладит член, а ладонь лежит поверх, точно ей другого место не нашлось, и греет своей теплотой. Чан бы сейчас с удовольствием заснул в таких объятиях, но они не дома, к тому же в общей гримерке, куда могут скоро прийти. — Сделай еще раз, как ты сделал перед... — просит Чан и запинается, почему то слово «‎оргазм»‎ кажется ему сейчас смущающим. То есть дрочка с одногруппником не смущает, а слово «‎оргазм»‎ смущает, да Чан? Но Сынмин понимает его, склоняется и прикусывает кожу у основании шеи, легонько зализывает укус и снова кусает, пуская серию мелких волн и мурашек, что собираются в ослабевших коленях. Той рукой, что держал, Сынмин расстегивает пару пуговиц на рубашке и соскальзывает ладонью внутрь, нежно прижимая ее к вздымающемуся от сбитого дыхания животу, и начинает медлено поглаживать. — Ты меня сейчас заведешь второй раз, — бормочет разомлевший от ласки Чан. — Ты сам попросил, — отвлекшись от шеи, произносит Сынмин — Про руку на животе ни слова не было. — Это мой бонус для тебя. Убрать? — Оставь. Мне нравится. Он чувствует кожей, как натягиваются чужие губы в улыбке, и полностью успокаивается, как не успокаивался уже давно. От Сынмина и его действий веет безопасностью, словно Чану ничего не грозит, пока он в его объятиях. В них он под надежной защитой. Словно нет ничего вокруг, ни вечера, ни группы, ни сотни проблем и дел. Только он, Сынмин и его красивые руки. Как давно он не ощущал себя вот так, как давно он не останавливался, чтобы сделать хорошо себе, а не всем остальным вокруг. — Мне хочется, чтобы это мгновение не заканчивались, — озвучивает он мысль вслух. — Придется. Потому что скоро придут, — безмятежно отвечает Сынмин, а Чан вдруг осознает одну вещь. Распахивает глаза и приподнимается, чтобы обернуться, насколько смогут позволить спущенные брюки, и посмотреть на чужую промежность. Вот только темно и ни черта не видно. — Меняемся? Теперь я тебе помогу. Говорит уверенно, хотя на самом деле совсем не уверен, нужна ли его помощь сейчас, и именно от него ли она нужна, но Чан очень хотел бы помочь и зафиксировать в своей памяти ещё один кадр, где его рука сжимает член человека, подарившего ему сейчас несколько мгновений счастья. — Не нужно, — пожимает плечами Сынмин, откидывая челку назад, — у меня не так сильно стоит, чтобы прям сейчас с этим что-то делать. — Я тебя не возбуждаю? — с толикой разочарования спрашивает Чан, потому как он сам возбудился лишь от чертовых рук. — Возбуждаешь, но не такой, — с неохотой отвечает Сынмин, избегая смотреть в глаза. Но Чан упорно заглядывает в лицо, не собираясь игнорировать сказанное. В дело включается его азарт и любопытство. — А какой возбуждаю? Сынмин долго не отвечает и немного краснеет как будто, но в этой темени фиг что разглядишь. А Чану до зуда в паху интересно, какой он возбуждает Ким Сынмина. Спасибо социальным сетям, благодаря которым они все знают, какими они нравятся фанатам — игривыми или скромным, развязными или стесняющимися. Но есть одно упущение — Чан не знает, каким он может нравиться Сынмину. — Сынмин-а, — специально с сильным придыханием в конце зовет Чан, когда молчание затягивается, и Сынмин автоматически поднимает взгляд, тушуется и отворачивается. Он только что касался его члена, довел до кульминации, сидит с его спермой на своей (красивой!) руке, и неожиданно смущается. — Когда ты — это ты в своем агрессивном образе на сцене, — бубнит Сынмин, — властный, сильный, горячий. Такой, которому хочется подчиниться. А сейчас ты подчиняешься сам, мягкий и податливый. Такой ты мне тоже нравишься, — поспешно добавляет и теперь уже румянец виден даже через тьму, — потому что тебе хочется доставлять удовольствие и подчинять себе. Вот уж точно сегодня Ким Сынмин его полностью подчинил, захватил власть и верховодил. Непонятно, отчего Чана вновь окатывает возбуждением: от того, что сказал Сынмин или от осознания того, что он возбуждает Сынмина в своем властном образе. Хочется попробовать вот прямо сейчас: быстро поменять личину и подмять под себя Сынмина, чтобы посмотреть, каким он будет в подчинении. Как себя поведет? И сохранит ли свою непокорность и язвительность или прикусит свой язык от наслаждения и будет только стонать. Чан качает головой, крепко зажмуриваясь. Нет, такие картинки сейчас точно не нужны, нет времени, нет сил у обоих, нет уединенного места. — Надо вытереться и переодеться, — только на эту фразу хватает Чана. Они очищаются влажными салфетками, которые Сынмин своей длинной рукой стащил с ближайшего столика, а потом переодеваются (Чан складывает свои брюки и прячет сразу в пакет, пока Сынмин оттирает со спинки дивана пару попавших туда белых капелек) и садятся у зеркал, чтобы потом сказать участникам, что устали на вечере и решили отдохнуть от суеты здесь, и заодно смыть макияж, чтобы потом не стоять в очереди. Все действия они делают молча, никак больше не комментируя то, что произошло на диване. Вот только взгляд так и соскальзывает в сторону мельтешащих рук Сынмина, как и всегда, только с той разницей, что теперь Чан знает, как в этих красивых пальцах красиво смотрится его член.

***

Хорошо, что они взрослые люди и профессионалы в своём деле, и не избегают друг друга, как могло бы произойти. Чану начинает казаться спустя время, что ничего не было: не было вечера, не было гримерки, не было надежного Сынмина и его ладони на его члене. Только запомнившаяся картинка перед глазами. Он не шугается Сынмина, и тот в ответ тоже ведет себя вполне обычно: осаждает, когда надо; держит за руку, когда надо; даёт себя обнимать, когда надо. Бескорыстно пользоваться такой добротой даже стыдно, но Чан стал зависим от всего этого, чтобы отказаться. Однажды съемочный день заканчивается немного не по плану, и Минхо остаётся с оставшейся частью команды и операторами, чтобы добить правильную съемку танца, а Чана сажают вместе с макнэ-лайн в машину и везут в их общежитие. Все уставшие и замученные, но у Сынмина вид вообще какой-то сильно плачевный, Чан старается его не трогать, зная и понимая, как тот не любит, когда лезут в душу. Когда они подъезжают к общежитию, Чан задерживается у машины, чтобы переговорить с менеджером по поводу расписания, пока остальные убегают домой. К ним он присоединяется только через двадцать минут с огромным желанием попасть в душ. Конечно, их сценические костюмы очень огненные и шикарные, но танцевать в кожаных топах с ремнями — то ещё удовольствие для тела. После них всё чешется и хочется как можно быстрее смыть с себя пот. Когда Чан вслух изъявляет своё желание сидящим в общей комнате, то уставший Феликс ему отвечает: — В душе сейчас Сынмин-а, и он не любит с кем-то мыться. — Что ж, придётся ему потерпеть. На самом деле Чан спросил из вежливости и ждать был не намерен. Хотел к приезду Минхо помыться, высушиться и чистым и благоухающим добраться до своей общаги и кровати. Феликс на его фразу хмыкнул лишь «‎удачи»‎, имея за плечами неудачный опыт подселения в ванную, пока там мылся Сынмин. Его огрели мочалкой и чуть рот мылом не прополоскали, поэтому больше он жизнью не рисковал. С другой стороны — это Чан. К Чану у Сынмина особое отношение, и возможно лидеру даже повезет выйти из душа без синяков. Позволив себе порыться в шкафу Минхо на предмет полотенца, Чан твердой поступью идет в душевую. Он, конечно, вполне мог и подождать — вряд ли бы Сынмин при наличии ещё трех потных и грязных участников собрался там намыливаться на час-полтора, — но ждать не хотел. А если по-честному, то ещё хотел и глянуть на полностью обнаженного Сынмина. Ещё в дебютные времена они пару раз так мылись, но Чан был больше озабочен проблемами группы, а не худосочным подростком с выпирающими позвонками посреди спины. Теперь же ему интересно. — Сынмин-а, — кричит, как открывает дверь, — прости, но я ворвусь. И не дожидаясь ответа, сразу же заходит, плотно закрывая дверь. Задерживается на секунду на вытянутом в струну профиле, в котором безошибочно угадывается Сынмин, и снимает с себя одежду. — Не против? — открывает дверь, заглядывая внутрь и выпуская из душевой облако пара. Он там кипятком что ли моется? Закрепленная сверху лейка нещадно изливается водой, пока Сынмин прячется в углу, спиной к Чану; его волосы намыленны, и островками виднеется белая пена, позвонки уже не выступают так, как помнил Чан, спина стала более широкая, крепкая и мужская. — Разве у меня есть выбор? — раздраженно и зло отзывается Сынмин, не оборачиваясь. — Нет, — весело отзывается Чан, заходя внутрь и закрывает дверь. Он встаёт под теплую воду, с наслаждением чувствуя, как она начинает струиться по руками и груди, как расслабляются от тепла мышцы. Боковым зрением он наблюдает за замершим в углу Сынмином, его молчание можно описать таким словом, как агрессивное, и Чану почти стыдно, что он нарушил его уединение. Он думает о том, что Сынмин, наверное, его стесняется, иначе как объяснить то, что он забился в угол и не собирается поворачиваться. А даже без учета их маленькой истории, ведь они часто видят друг друга полуобнаженными, и в этом ничего такого нет. Волосы быстро мылятся от шампуня, Чан заимствует чей-то гель, и судя по запаху в душевой до момента, когда он в неё зашел, то эта вещь принадлежит Сынмину. Моется очень быстро, чувствуя всё-таки немного вину, что побеспокоил и вот так бесцеремонно ворвался. Он включает легкий режим с несильным напором воды, чтобы аккуратно смыть с волос и себя пену, а потом вспоминает, что у Сынмина тоже волосы в шампуне и решает проявить благосклонность. — Давай помогу смыть, — добродушно предлагает Чан, притворяясь добрым дядечкой, и притягивает к себе не ожидавшего такого нападения Сынмина за талию. Тот не поворачивается, но в руку намертво вцепляется и как будто бы каменеет. Не нравится, что Чан так некрасиво ворвался в его личное пространство. Струя мягко смывает пену с волос под легкими массажными действиями пальцев Чана. Потом с плеч, Чан позволяет себе помочь ей спуститься вниз с помощью своей руки, по-хозяйски наглаживая чужое тело ладонью. Трогать гладкую от мыла кожу Сынмина приятно, как и чувствовать, как напрягаются мышцы внутри от движений его руки. Сначала он слышит шумный выдох, а потом и сам столбенеет, когда ладонь случайно касается чего-то твердого и выпирающего в области паха, тело Сынмина становится просто каменным. Чтобы удовлетворить любопытство, Чан заглядывает за его плечо и задыхается от увиденной картины. — Я… Я тебе помешал? Теперь становится ясно и агрессивное молчание, и стояние спиной и раздраженные ответы. В его голове настолько не срастились эти факты с картинкой мастурбирующего Сынмина, что он так нагло продолжал мыться, не замечая чужих неудобств. — Есть немного, — выдыхает сквозь зубы Сынмин, которому бы впору отстраниться, но он этого не делает, позволяя держать себя, и вздрагивает, когда Чан не может удержаться и снова касается его члена. Пальцы тянутся туда магнитом, хочется потрогать, погладить, сжать и заставить задыхаться от чувств, как когда-то заставили его. — Могу помочь, — между прочим предлагает Чан, вот только отказа не потерпит и, не давая и ни секунды на размышление, крепко обхватывает чужой член ладонью, а второй корпус и прижимает крепко к себе. Пол скользкий, нужно подстраховаться. — По-моему, ты уже помогаешь, — неоднозначно выдыхает Сынмин, и Чан это расценивает, как «да». Доставлять Сынмину удовольствие — это какое-то запрещенное занятие, которое будоражит кровь. Чану нравится его дразнить, обнимать, выводить на эмоции, но это все ничто по сравнению с той властью, которую он сейчас над ним имеет. О которой мечтал тогда в гримерке на диване. Вот только свербит настойчивым сверлом один вопрос. Чан губу себе кусает, не зная, будет ли правильным его задать. С другой стороны, то, что они сейчас делают, тоже правильным не назовешь. — Ты так быстро убежал с выступления, я подумал, что ты устал, — начинает издалека Чан, нежно поглаживая твердую плоть и срывая каскад маленьких судорожных вздохов, — в машине забился в угол и не отсвечивал, даже Чонину не ответил. — Был занят тем, как не кончить в машине в собственные штаны, — отрывисто хрипит Сынмин, прогоняя вдоль позвоночника Чана толпу фанатеющих мурашек. — О, так это началось на сцене? — зудит нос, и Чан не находит лучше решения, чем почесаться о сынминовское ухо. Сынмин шумно сглатывает и пальцами впивается в его руку, тянет на себя, затем в противоположную сторону, снова на себя — заставляет двигать рукой чаще, простых поглаживаний ему уже мало. А Чану не хочется торопиться, хотя он и понимает, что если они слишком долго здесь задержатся, то будут вопросы. — Когда тебя перестанут одевать в эти блядские укороченные топы с ремнями? Это же невозможно терпеть. Ненавижу эту эру, — раздраженно и зло выплевывает Сынмин, выдавая себя с головой. Он теряет весь запал, позорно всхлипывая, когда пальцы Чана крепче перехватывают его член и всё же начинают двигать рукой чуть быстрее. — О, не знал, насколько я горяч, — самодовольная ухмылка. — Ты знаешь, что настолько горяч, не делай вид, что это не так, — недовольно. Чан действительно знает, но приятно это услышать из чужих уст, которые тревожатся стонами из-за его действий. — Знал бы, что ты так с ремней завёлся, то попросил бы тебя помочь мне снять костюм, а не нуну, — обдавая жарким дыханием шепчет Чан на ухо. Сынмин дергается в его руках с тихим стоном и толкается бедрами. Раз, второй, третий, каждый толчок становится сильнее. Осознание того, что от его вида возбуждается его же одногруппник волной горячего желания проходит вдоль тела, скапливаясь импульсом в паху. То, что он сейчас дрочит этому одногруппнику, не способствует расслаблению. Вода продолжает литься им на головы, и Чан подталкивает вперед Сынмина, вынуждая сделать шаг, и сам ступает следом. Теперь вода льется ему в спину, а Сынмин чувствует то, что Чану не все равно на его слова. — Серьезно, ты возбудился от моих слов, что ты горячий? — с тихим смешком выдыхает Сынмин, и сразу же получает наказание за насмешку в виде остановившейся руки. То, что он тут же начинает двигать бедрами сам, показывает, что ему не нравится такое положение дел. — Нет, я возбудился от того, что ты меня таким считаешь. Слышится непонятное Чану слово, выброшенное Сынмином, похожее на ругательство. Сам Сынмин давится воздухом и подается чуть вперед, руками упираясь в стену, словно ему нужна опора, чтобы не упасть. Руки у него длинные, красивые — Чан засматривается на угловатый локоть, и то как красиво выступают мышцы под смуглой кожей. У Сынмина не такие мышцы как у него или даже Хёнджина: они мягче, их меньше, но какие же красивые, айщ. Чан не сдерживает порыва поцеловать маячащее перед лицом плечо, собирая губами соленые капли воды. — Всё, не могу, — выдыхает Сынмин, опуская голову ниже, от чего обнажается его затылок. Пальцами он скребет стену в попытке зацепиться, но гладкий мокрый кафель не оставляет ему ни шанса. — Можешь, — настойчиво сообщает Чан, как будто ему больше известно о силе, что скрыта в человеке перед ним. — Не могу, — огрызается Сынмин и трясет головой, разбрызгивая капли с волос в разные стороны, — твоя рука на моем члене, а сзади мне упирается твой полувставший дружок. Сам бы смог? — Нет, — честно отвечает Чан, потому что признает, что объективно слабее, и не отказывает себе в удовольствии потереться своим членом меж влажных ягодиц. — Блять, — скулит Сынмин, руки сгибаются в локтях, а лбом он упирается в кафель. Хорошо, что Чан его держит, так как ноги в коленях сводит легкой судорогой, Сынмин и сам весь дрожит, как после холодного душа, с той разницей, что сейчас он буквально горит. Странно, насколько громким тогда был Чан, и насколько тихо ведет себя Сынмин — только шумные вздохи, злые слова, тонкий скулёж. С одной стороны, они в общежитии, где за дверью сидят двое человек, если уже не шестеро; с другой — льющаяся вода маскирует большую часть звуков. — Ты можешь быстрее? Мы не можем тут вечно стоять! — злится Сынмин, отвлекая от мыслей, и сам толкается в его кулак всё яростнее и яростнее. — Скажи моё имя. Голова Сынмин взлетает мгновенно, а сам он резко подбирается и напрягается, Чану кажется, что он переступил черту, впрочем, он переступил её ещё тогда, когда зашел в эту душевую кабинку. А значит может позабавиться, ведь всё равно всё, что произошло в кабинке, в ней же и останется. — А потом на задних лапках перед тобой попрыгать? — выплевывает раздраженно Сынмин, его пальцы всё ещё пытаются разодрать кафель. Чан бы не отказался посмотреть на прыжки, но нет, у него другая сейчас задача. Он останавливает руку и крепко сжимает плоть, ощущая как сильно он пульсирует и как больно наверное, от сдерживаемых чувств сейчас Сынмину, который задыхается от резкого действия и жалобно скулит. Кажется, ещё чуть-чуть и он забьётся в агонии. — Скажи, — практически приказывает. — Чан, — выпаливает Сынмин и срывается в истерику, выпуская гнев ударом сжатого кулака по кафелю, — Чан, Чан, Чан, Чан, тысячу ебанных раз Чан! Чану бы хватило и одного раза. Удовлетворившись, он вновь начинает поступательные движения рукой, наращивая темп очень быстро, пальцами второй руки дотягивается до горошинки соска, сжимая её, а губами и языком ласкает обнаженный затылок, прикусывая, как Сынмин когда-то делал ему. — Чан! — на выдохе хрипло выталкивает из себя Сынмин, его тело сводит большой судорогой, колени предательски подгибаются. Чан чувствует, как руки касается теплая вязкая жидкость, а тело обмякает. Если бы он его не держал, то Сынмин бы точно сейчас распластался на полу лужей. Его пальцы больше не дерут кафель, и руки безвольно повисают вдоль тела. Почему-то Чану кажется, что у Сынмина был в несколько раз ярче оргазм, чем у него. Он не завидует, ведь это может зависеть по ряду многих причин, он на самом деле горд, что смог доставить такое удовольствие, после которого даже ноги не держат. — Храни Господь наших костюмеров, — прячет усмешку в коротких волосах на затылке Чан. — Ненавижу, — доносится сынминовским хриплым, как будто бы надорванным голосом, и повторяет, — ненавижу. — И часто у тебя так? — прикусывает губу Чан, и тянется к лейке, чтобы смыть с них обоих пену, пот и сперму. Сынмин не сопротивляется, позволяет делать с собой всё что угодно. — Часто ли мне дрочат в душе? Впервые. — Нет. Часто ли ты возбуждаешься от моих костюмов? Ответа не следует. Чан и не напирает, всё же вопрос слишком откровенный, и он, наверное, боится услышать на него ответ, потому как, что потом с этим делать не знает. — Пойду первым, так как я зашел раньше, — только это и произносит Сынмин, отодвигаясь от него и выходя за дверь. Высокий, стройный, подтянутый, красивый, у Чана дух захватывает от вида. Никогда он не смотрел на Сынмина так, как смотрит сейчас, и никогда его не посещало то чувство при взгляде на выступающие ребра и пару позвонков посредине лопаток, которое сейчас снова сжимает пах. Чан не будет просить Сынмина помочь — это будет слишком дико выглядеть, он справится сам. И теперь в его арсенале несколько фотографий: первая с пальцами Сынмина на его члене, вторая — с рукой Чана на члене Сынмина, и третья — где Сынмин кончает, с его именем на губах. Прокручивая в голове эти кадры, как диафильм, ему требуется лишь несколько движений, чтобы выпустить пар и избавиться от возбуждения. Что же надо переговорить с костюмерами и попросить добавить на пару ремешков больше, а топ подрезать на пару сантиметров короче, раз Сынмину такое нравится.