Руки.

Сидеть в самолете, который через несколько часов доставит тебя домой, — это ни с чем несравнимое ощущение, когда ты одновременно и счастлив, и тосклив. Чан зажат в кресле между сидящими у окна Сынмином и у прохода Чанбином: оба соседа спят, склонив голову к груди, а Чан слишком накручен эмоциями, чтобы прикрыть глаза. Он вглядывается в голубую синь неба, которая с каждой секундой становится всё роднее и роднее. Взгляд периодически соскальзывает к соседу слева, потому как Сынмин спит беспокойно: вздрагивает и что-то шепчет себе под нос. В конце концов Чан не выдерживает и берет его за вольно лежащую на колене руку и крепко сжимает, надеясь, что это поможет отогнать плохие сны. Ему бы помогло. Он вновь заостряет внимание на сильной красивой руке, на четко очерченных сухожилиях, приятного цвета коже, тоненьких прозрачных волосах, покрывающих большую часть руки и маленькую родинку у основания большого пальца. Тепло исходящее от ладони успокаивает немного и самого Чана, теперь смотреть в окно не так душераздирающе. Вообще Чан надеялся, что ребята будут жить у него: им дали пару выходных дней перед съемками, и Феликс сразу укатил к себе (на него Чан и не обижался), а другие выразили желание заселиться в отель, чтобы погулять по ночному городу и посмотреть разные штуки, на которые в прошлый раз не хватило времени. И пусть Чан абсолютно понимал их выбор — это он тут видел всё много раз — но не мог не чувствовать разочарования и легких уколов обиды, когда в аэропорту участник один за другим, попрощавшись с ним и его родителями скрывались вслед за стаффом из виду. Последним подошел Сынмин; как обычно, вежливо поздоровался с его родителями и перебросился парой вопросов-ответов, смущенно улыбаясь от похвалы. Некстати вспомнилось тепло его ладони, которую Чан крепко сжимал вплоть до момента, пока не объявили готовность к посадке. Он и сам немного прикорнул, а когда распахнул глаза от скрипучего голоса, доносящегося из динамиков, то обнаружил, что Сынмин уже не спал и мало того, что ладонь свою не освободил, так ещё и в успокаивающем жесте нежно поглаживал подушечкой большого пальца костяшки на руке Чана. И вот сейчас они стоят совсем близко друг к другу, Чан даже не вслушивается в разговор, и чертыхается, когда замечает исчезающие спины стаффа, которые забыли забрать ещё одного. Не хватало только Сынмина потерять. — Эй, — мягко привлекает к себе внимание Чан, невесомо касаясь пальцами чужого запястья, и когда на него обращают взгляд, то кивает в сторону скрывающегося стаффа, — тебе надо бежать, а то заблудишься. Сынмин смотрит на него с толикой недоумения. — А я еду с тобой, — видимо у Чана настолько глупый вид от шока, что Сынмин с ухмылкой поясняет, — я соскучился по еде госпожи Бан, — легкий поклон в сторону улыбающейся мамы, — и по Берри. Аргументы очень глупые и как будто бы придуманные буквально на ходу: серьёзно — провести время, познавая незнакомый город, или проторчать почти двое суток в родительском доме одногруппника, с которым вы и так 24 на 7 живете? Чан и сам не знает, что бы выбрал, но спокойно проглатывает эти доводы, стараясь не показывать насколько счастлив. Ему совсем невдомек, что ещё в Корее, когда он болтал с мамой в ночь перед вылетом и по-детски жаловался на то, что приедет один, потому что остальным «‎видите ли припёрлось сходить на экскурсию», ‎Сынмин был рядом и всё слышал. — Чувство вновь обретенного дома кружит Чану голову с момента, как переступает порог. Знакомая обстановка, запахи, звуки, мчащаяся навстречу Берри — то, по чему он так сильно соскучился. Наконец, он в том месте, где на мгновение можно выдохнуть и побыть маленьким ребенком, вернувшись в прошлое. Несмотря на то, что в первые приезды Сынмин очень настороженно относился к его родителям, всегда немного побаивался и стеснялся, сейчас же ведет себя вполне раскованно, позволяет над собой подтрунивать и сам подтрунивает в ответ. Чан прохлопал момент, когда из стеснительного подростка Сынмин превратился в уверенного парня. Их кормят до отвала, а Берри мечется, насколько ей позволяет возраст, от одних коленей к другим. Вечером перед сном Чан вытаскивает Сынмина на улицу, взахлеб рассказывая, наверное, по третьему кругу истории, связанные с детством, домом, улицей, соседями, ближайшим парком, до которого они добираются, как шпионы-лазутчики, потому что излишняя популярность порождает острое чувство извечного сталкерства и опасности. Всё то время, что они идут до парка, Сынмин сдержанно поддерживает разговор, позволяя чановской энергии выплескиваться фонтаном в вечернее небо, а как только заступают за ворота, то и в нем просыпается детская непосредственность. В парке достаточно светло благодаря фонарям, и на удивлении пустынно, точно мир арендовал это место для них двоих. Забывшись, они скачут по дорожкам, детским площадкам, попробовав каждый аттракцион, который был рассчитан и на взрослых, валяются на траве, забавно дурачась — Чан побеждает в битве и заставляет Сынмина лаять по-собачьи, пока тот задыхается от смеха и тяжелой туши на нем. А потом валится рядом и устремляет взгляд в уже темное ночное небо, только звезд почти не видно, кроме самых ярких, из-за обилия уличного света. Знакомые запахи забивают нос, знакомые порывы ветерка обдувают красное от бега и смеха лицо — как хорошо побыть простым человеком на такое короткое мгновение. Что-то касается его руки, лежащей вдоль тела, Чан вздрагивает от испуга, но успокаивается, когда Сынмин переплетает их пальцы, согревая своим теплом. Возможно и хорошо, что ребята отправились на экскурсии. Возможно и хорошо, что сейчас с ним только один человек. Сынмина определяют в гостевую комнату, как будто бы специально подготовленную для него, что порождает в Чане сомнение о том, что, как минимум мама была в курсе того, кто у них останется на ночь, задолго до сегодняшнего дня. Чана забирают родители для семейного видеозвонка, а Сынмин, коротко махнув в экран и поздоровавшись с его сестрой и братом, бодро исчезает с глаз. Перед сном Чан заходит на мгновение, чтобы пожелать спокойной ночи, и задерживается взглядом на длинных пальцах, плотно обхватывающих телефон, пока Сынмин делится новостями с остальными участниками, которые заполонили чат десятками тысяч фотографий. Засыпается в родной кровати на порядок лучше, а сон один из самых крепких за последнее время, без тревожных ночных вскакиваний. Утром кто-то пытается его разбудить и, судя по ласковой руке — мама, но Чан лишь сильнее кутается в одеяло и просит ещё пару минуточек, совсем как в детстве. Ему дают ещё пару минуточек, или, как выяснится потом, пару часов. Второй раз будит его другая рука, которая совсем не ласково тормошит сначала торчащее ухо, затем щекочет под подбородком. Чан пытается отбиться головой, но не получается: настойчивые пальцы лезут к векам, приподнимая их слегка — солнечный свет, прорвавшийся сквозь узкую щелочку ослепляет его так, словно он вампир, пролежавший в темном гробу лет сто. Рука не успокаивается, уже настойчивее тормошит за затылок, тянет волосы. Чан сердито ворчит, и слышит тихое посмеивание со стороны двери, очень напоминающее смех мамы. — Твоя мама сказала тебя разбудить, хотя я её предупредил, что это неудачная идея, — доносится голосом Сынмина совсем рядом, что означает — это он бесцеремонно ворвался в личное сонное пространство и мешал спать. Ответом ему служит невнятное бухтение, хотя Чан уверен, что говорил «‎отстаньте от меня все и дайте поспать». — Мы с отцом отлучимся в супермаркет. Надеюсь, что когда вернемся, то ты, Чан, будешь уже на ногах, — голос у мамы вроде бы и смешливый, но серьёзный и строгий. Чан тихонько стонет. До уха носится звук захлопывающейся двери. — Если тебе интересно, — пальцы Сынмина снова лезут дергать ухо, и Чан, который хотел спрятаться под одеяло, сдаётся и даже высовывается немного, оголяя верхнюю часть плеч. Всё равно не дадут поспать, — то мы уже позавтракали, я наигрался с Берри, а ещё Минхо и Джисон, написали, что приедут к обеду. Остальные уехали к Феликсу. Наверное, Чану это интересно, но ещё интереснее то, как некогда настойчивые пальцы вдруг становится очень нежными и мягко ласкают затылок, накручивая на себя отросшие локоны. Дыхание спирает от такой ласки; кровать пружинит, оповещая, что кто-то присел с краю, и одеяло слегка натягивается. Чан льнет к чужой руке, жмурится, непроизвольно закусывая губу и выпячивая язык. Почему Сынмин его так не будит в Корее? Ах да, он живет в другом месте. — Вставай, — волосы сильно взлохмачивают, потом больно тычут пальцами в щеки. Сынмин делает попытку встать, вот только пригретый его телом Чан не собирается так просто отпускать добычу и одним резким движением хватает ойкнувшего Сынмина, валит рядом с собой, отодвигаясь к середине кровати. Глаза постепенно привыкают к солнечному свету, хотя он всё ещё щурится на него, но прекрасно видит недовольно возмущенное лицо Сынмина и смеется. — Эй, отпусти меня! — со всей силы шлепают по рукам, требуя отпустить, но Чан лишь сильнее сжимает, чувствуя, как смещаются чужие кости от его объятий. — Давай полежим так немного, — жалобно просит Чан, практически подминая парня под себя и чешет нос о чужую шею, Сынмин тут же затихает, а у Чана вдруг разыгрывается детский азарт, когда он, будучи маленьким ребенком с кипучей энергией, бесил родителей своими ранними подъемами, пока не вступил в фазу подросткового роста и не стал любить сон больше шалостей. Когда балансируешь на грани дрёмы и реальности, то можешь позволить себе всё, а потом спихнуть это на то, что «‎ой, думал, что сплю». Просто у него есть одно желание, и теперь, когда нос потерся о шею, а крылья носа пропитались чужим запахом, хочется коснутся этого места языком. И Чан себе не отказывает — аккуратно, мягко ведет языком по бьющейся венке — какая же тонкая кожа, раз она позволяет венкам так выделяться. Сынмин на вкус соленый и теплый, если теплоту можно назвать вкусом, и судя по тому, как он вцепился мертвой хваткой в чановскую руку, держащую его поперек живота (главное, чтобы синяки не появились), то это действие точно не оставило его равнодушным. — Это ты так всегда просыпаешься? — Сынмин старается держать голос ровным, но получается с тихим присвистом между словами. — Только, когда рядом сладкие мальчики, — мурлычет Чан и давит смешок, когда его руку снова атакуют шлепками. Между ними одеяло, которое не даёт в полной мере прижать к себе Сынмина и почувствовать его тепло полностью, поэтому Чан вытаскивает из-под парня его конец, и накрывает их обоих, притягивая к себе свою добычу. — Фе, у тебя тут жарко, — брыкается Сынмин, и когда его пятки и локти касаются кожи Чана, то они кажутся слишком холодными, по сравнению с собственной температурой тела, — ещё и голый! Ну не совсем голый, всё же спал он в шортах, но да, без футболки. — Не тебе смущаться, — продолжает мурлыкать Чан и вновь трется носом о то место, которое недавно лизал, оно теперь пахнет немного по-другому. Кому-то не мешало бы почистить зубы, прежде чем облизывать чужие шеи. — Я сплю в пижаме! — как будто бы с гордостью сообщает Сынмин и резко выдыхает, когда Чан свободной рукой лезет под его футболку, чтобы прикоснуться к мягкой коже, и тут же получает по рукам. — Раз так много себе позволяешь, значит проснулся. Подъём! Пытается резко встать, вот только Чан действительно уже почти проснулся и сил у него гораздо больше, чем было до, и удержать Сынмина на месте удается без особых трудностей. — Проснулся, но у меня есть проблема, — Чан вкладывает в последнее слово символическое значение, надеясь, что Сынмин поймет. Но Сынмин не понимает. — Какая? Глаза не открываются или к простыне прилип? — саркастически гаркает Сынмин и сам же смеётся со своей шутки. Хорошо, Чан уточнит. Он распахивает глаза, сдерживает легкий болевой укол от яркого света и заглядывает в лицо лежащего рядом, который резко затихает, загипнотизированный взглядом, а затем берет руку Сынмина и кладет её себе на пах, чтобы понял, о какой проблеме шла речь. Забавно от того, как округляются в удивлении его глаза, он тихо охает, а Чан переводит взгляд на его горло — от судорожного сглатывания кадык медленно опускается вниз и поднимается наверх. Возбуждение горячей волной затапливает тело. Ладонь Сынмин свою не убирает и слегка напрягает пальцы, сжимая горячую плоть через два слоя ткани. — Тогда, — хрипло выдыхает Сынмин, снова сглатывая, — у нас две проблемы. И теперь уже он берет его руку и кладёт на свой пах. У Чана вселенные меняются местами, закруживая его в своем вихре. И либо у Чана так сильно пульсирует кровь в ладони, либо чей-то член начал жить отдельной жизнью, как только на него опустилась рука не своего хозяина. Чан резко переваливается через Сынмина, который шумно выдыхает от навалившейся тяжести, и рукой, которая ещё недавно лежала на чужом паху, роется в стоящей рядом тумбочке, молясь, чтобы у лубриканта не вышел срок годности. Вот только не находит ничего похожего на тюбики, только давно высохшую из-за неплотно прикрытого ярлычка пачку салфеток. Он буквально рычит от разочарования и обиды, но пачку вытаскивает, оставляя её наверху, а сам возвращается на место. Рука Сынмина всё еще там, где он её оставил, несмотря на все телодвижения. — Сначала ты, я или вместе? — предлагает выбор Чан, плавно поднимаясь ладонью по бедру к чужому паху. Сынмин слегка ерзает и дышит рвано. — Вместе. На другой ответ он и не рассчитывал. Одним движением поворачивает Сынмина на бок, укладываясь позади; перед глазами темные волосы, а под губами полоска обнаженного затылка. — Тебе будет неудобно? — спрашивает Чан, которому удобно и нет никаких препятствий, а вот Сынмину придётся рукой тянуться всё время назад. — Пока нормально, — тихо отвечает Сынмин, не прекращая поглаживать его пах ладонью. — Давай я пока начну, — выдыхает в полоску коротких волос на затылке Чан, жмурясь от удовольствия, когда видит мурашки на смуглой коже, и запускает ладонь под резинку шорт и белья, чтобы коснуться горячей плоти. Тыльной стороной ладони он чувствует мокрое пятно на ткани и сразу же большим пальцем смахивает предэкулят с головки, чтобы хоть немного сгладить поверхность. — Смазки нет, поэтому нежно не выйдет, — с сожалением шепчет Чан, Сынмин кивает и губу закусывает. Вообще даже дыхания не слышно, и Чан с любопытством заглядывает в чужое лицо, не прекращая ласково двигать рукой. Низ живота Сынмина коротко содрогается, потом поджимаются колени, а на лице нечитаемая гамма эмоций, которую Чан не может понять. Но зато он понимает, что Сынмин тихий, слишком тихий: крепко сжимает губы, кусает их, но не издает ни единого звука, но язык тела говорит о том, как ему хорошо. — Я слышал, — ласково говорит Чан, прижимая щекой к уху Сынмина, не переставая работать рукой. — Как ты берешь высокие ноты, когда поёшь, слышал, как ты стонешь от боли, но никогда не слышал таких стонов. Позволь мне их услышать. — Тут могут быть твои родители! — шипит Сынмин, чуть прогибаясь в спине, когда Чан слишком резко дергает рукой. — Я был спросонья, но точно слышал, как мама сказала, что они уедут в магазин. — Могли вернуться! — не сдаётся Сынмин, закусывая губу, потому что большой палец Чана снова возвращается к головке, чтобы подобрать вязкие капли. — Нет, ближайший большой супермаркет в десяти минутах езды, плюс пока наберут продукты, а потом ещё обратно. Сынмин, сцепив зубы, отчаянно вертит головой. Он сильный, но даже у него есть предел, когда перестанет сопротивляться. — Сынмин-и, — выдох в самое ухо, и сразу же крепче обхватить член и чуть ускорить темп, насколько позволяет трение, — пожалуйста. И в то же мгновение получает самый громкий, протяжный и восхитительный стон, который вообще когда либо слышал; он точно идёт не просто изо рта, а откуда-то изнутри, рождаясь там, где рождается певческий голос. Потому как даже стон очень мелодичен и музыкален. Жаль, что в комнате не ведётся звукозапись, Чан бы сохранил себе и слушал бы периодически, когда закрывался в ванной, чтобы подрочить. — Больше не сдерживай себя, — Чан благодарит его коротким поцелуем в затылок и довольно укладывается щекой на плечо, продолжая усердно работать рукой. Разозленный потерей контроля тяжело дышащий Сынмин дрожащими пальцами стягивает с одной стороны шорты с бельем с Чана, и обхватывает освободившийся член пальцами, крепко сжимая. Ему приходится не легко, потому что кисть вывернута в не совсем естественную сторону, но он молчит и гладит ласково, отчего у Чана тоже поджимаются коленки, и судорогой тело сводит. Он трется щекой о плечо, негодуя, что оно в футболке. — Давай снимем её, пожалуйста, — цепляя носом рукав, скулит Чан, помогая Сынмину тем, что сам толкается в его руку. Оказалось довольно сложно контролировать и свою руку на чужом члене, и свой член в чужой руке. Мозг привык к многозадачности, но сейчас его рвёт на части от разных ощущений. — Нет. Не хочу к тебе голому прижиматься. — вертит Сынмин головой, и тихонько стонет от случайного касания ногтём уздечки. — Что-то в ванной тогда тебя это не смущало! — В ванной ты был чистый! — Эй, я принял душ перед сном! — И пропотел под своим пуховым одеялом! — Сынмин не сдаётся, хотя сейчас находится в более угнетенном состоянии. — Ещё слово, — понижает голос до грозного шепота Чан, приникая губами к мочке уха. Сынмин слегка дрожит, — и я заставлю тебя твоим же языком написать на моём животе «чистота». Часть лица Сынмина искажается от отвращения, вот только пульсирующая плоть в его руках и судорога в бедрах показывает обратную реакцию. Видимо кто-то очень умело врет лицом, но не телом. Чану становится забавно и совсем капельку игриво. Надо воспользоваться заминкой в свою пользу. — Если хочешь, то могу показать, как это делается с помощью своего языка на твоем животе. Рука на его члене замирает, как и сам Сынмин — видно, как распахиваются глаза от этих слов. Чан уже было хочет праздновать победу, как получает больной тычок пяткой по ноге. Ну хоть член с корнем не выдернул. Чан уверен, что Сынмин на это способен. — А можно уже просто кончить и перестать разговаривать разговоры? — раздраженно спрашивает Сынмин, ежась. Свободной рукой он подспускает с себя шорты с бельем, чтобы больше ничего не сжимало. — Чего это? Разговаривать полезно. — Но не тогда, когда в наших руках члены друг друга! — По-моему самое время! — Чан откровенно забавляется, дразнится. Ему нравится смотреть, как вспыхивает лицо Сынмина, как он нервно дёргается. Вот только Сынмин тоже это понимает и пользуется заминкой. Чан совсем не ожидает, когда в его руках резко поворачиваются, отчего одеяло стягивается с него практически полностью, цепляясь за ноги. Они сталкиваются носами и лбами. У Сынмина настолько горят глаза возмущением, раздражением и на самом дне — диким желанием, что у Чана дух вышибает после одного взгляда на них. А потом дух вышибает второй раз, когда Сынмин, прижавшись к нему со всей силы, обхватывает оба члена своей длиной горячей рукой и крепко сжимает. Чан не может сдержать позорного стона, запрокидывая голову чуть назад. Ему настолько хорошо, приятно, что пальцы поджимаются на ногах, а сладкая истома короткими импульсами бегает по телу, собирая вокруг себя полчища мурашек. — Ну хорошо. Давай поговорим, — кривит рот в насмешке Сынмин, продолжая плотно сжимать члены, которые от того, что их обоих потряхивают, слегка трутся друг о друга, и дарят незнакомые, но приятные ощущения, — что там по поводу твоего языка на моем животе? — Знаешь, — выдыхает Чан. Воздуха ему недостаточно, словно тисками сжали грудную клетку, — знаешь, я передумал. — Жаль, а я уже представил, — дразнится, гадина такая. Чан получает вполне заслуженно. Вот только сил нет лежать на боку, и он валится на спину, увлекая Сынмина за собой, но тот успевает задержаться свободной рукой и практически нависнуть над ним. Кажется, они вновь поменялись ролями. — Двигай ты уже этой рукой, пожалуйста, — жалобно скулит Чан, толкаясь в кольцо пальцев. Он придерживает Сынмина за талию и бедра, чтобы тот на него слишком не завалился, — а то действительно вернутся родители скоро. И если Сынмин сначала хотел что-то возразить, то после последней фразы не стал, зато послушно начал двигать рукой. Чан прикрывает глаза, языком беспрестанно облизывает пересохшие губы и тихонько постанывает от волн наслаждения, пока Сынмин очень уверенно двигает рукой. Выдумка мозга или нет, но Чану кажется, что он ощущает своим членом, как пульсирует чужая плоть и от этого его сильнее кроет, и он все сильнее и чаще толкается в кулак сам. — Посмотри на меня, — слышится приказной тон сверху, и Чан мотает головой. Почему-то сейчас очень стыдно открыть глаза и посмотреть Сынмину в лицо. Откуда взялся этот стыд, когда ещё пару минут назад грозился вылизать чужой живот. Сынмин опирается на локоть, а ладонь просовывает под его затылок, крепко сжимая и зарабатывая от Чана прерывистый вздох. Потому что Чана клинит от того, какой нежный и чувствительный Сынмин сейчас снизу, и какой сильный и властный сверху. — Посмотри на меня, Чан. И он распахивает глаза, чтобы увидеть переоценку чувств в глазах напротив. Там сейчас нет гнева и раздражения, только чистое безумие из желания, страсти и похоти. Чан уверен, что у него в глазах тоже самое. — А теперь помоги мне, — удовлетворенно каркает Сынмин, не прерывая зрительного контакта. Разомлевший от сладкой истомы Чан не понимает, что от него хотят и просто тянет руку вниз — к месту, где всё горит и пульсирует. Рука Сынмина исчезает вместе с выдохом сожаления у Чана, и он сам обхватывает оба члена. Ладонь Сынмина — горячая, чуть влажная и липкая, — возвращается, обхватывая всё вместе, насколько позволяла длина пальцев. Движения получаются немного болезненные и рваные — всё же с лубрикантом было бы проще, — и от этого они оттягивают пик наслаждения, пропитывая оба тела позорной нетерпеливостью. Сынмин вдруг протяжно стонет, когда, слишком резко толкнувшись, проходится плотью по члену Чана, и упирается мокрым от пота лбом в его плечо. Волосы щекочут щеку и забиваются Чану в нос, отчего он тихонько фырчит. — Ещё немного, — собирает все силы Чан, чтобы произнести эти слова, и толкается сильнее, наплевав на смазанные болевые ощущения. Хотя ему кажется, что болит уже скорее от сдерживаемой кульминации. Сынмин практически падает на него, когда резко дернувшись изливается теплой жидкостью на живот Чана, который кончает следом. И стонут оба: Сынмин в его плечо, Чан в воздух. В ушах бурлит кровь, ладони горят от частого трения, а в теле не осталось ни капли сил. В голову Чана закрадывается мысль о том, что если он так устает лишь от простой мастурбации с Сынмином, то что будет, если заняться полноценным сексом? Кажется, что он может его не пережить. То есть четырехчасовой концерт с танцами и прыжками — сможет, а секс — нет. Он чувствует, как часть шеи и плечо опаляет горячее сбитое дыхание, а рукой и частью корпуса то, как вздымается чужая грудь. Тоже устал. — Боже, — спустя некоторое время стонет Сынмин, поднимаясь и переваливаясь на спину. Чану мгновенно становится холодно, — мы как подростки! — Ты так делал, когда был подростком? Я вот нет, — отзывается Чан, глаз не открывая. Он слышит шубуршание справа от себя, но ему лень пошевелиться. — Не делал, — судя по шелесту — вскрывается упаковка с салфетками, а потом прогибается матрас совсем рядом, сухая салфетка касается живота, — но это похоже на гормональный подростковый период. Дома, с родителями в соседней комнате, под одеялом и трущиеся друг о друга, как сумасшедшие. — Мне нравится быть с тобой сумасшедшим, — просто отвечает Чан, а ещё ему бы понравилось так просыпаться каждое утро. Ведь очевидно, что день теперь будет очень хорошим. Он позволяет себя вытереть и приподнимает таз, когда Сынмин помогает натянуть белье и шорты обратно. Хорошо, спокойно, приятно, только сердце всё ещё стучит отбойником, не желая останавливаться. Вновь доносится шелест упаковки, видимо теперь Сынмин будет вытирать себя. — Скажи, что ты ради этого поехал ко мне домой? — расслабленный мозг пропускает в эфир глупые вопросы, но Чану действительно хочется услышать ответ. Желательно положительный. — Ради взаимной дрочки? — насмешливое хмыканье, — Мог бы и нанять кого в городе, или поселиться с кем-нибудь в номер. Чану не нравится ни «‎взаимная дрочка», ни последнее предложение полностью, он хмурится, пытаясь осознать, что больше его укололо и ранило. И, видимо, слишком долго молчит, так как Сынмин через тяжелый вздох продолжает: — Я правда соскучился по атмосфере твоего ‎ дома. И ты выглядел расстроенным, когда узнал, что мы не будем жить у тебя. Хотя считаю, что тебе надо отдыхать от нас. Ведь твоя сила — в твоей семье. Вот только у Чана две семьи, и подпитывают они его по-разному, но одинаково сильно, поэтому он и расстроился, что объединить эти два потока не получится. — Знаешь сколько раз Берри мне облизала пальцы за это утро? — соскочив с серьёзной ноты, весело спрашивает Сынмин, и Чан приоткрывает один глаз, щурясь на его счастливое лицо. — Сотню? — делает предположение. — Четырнадцать, — гордо выпячивает грудь Сынмин, словно это достижение достойно какой-то награды. — А я ни разу, — зачем-то произносит Чан, горько вздыхая и закрывает снова глаза. — Если продолжишь спать, то и раза не получится, — вдруг сообщает Сынмин и слетает с его кровати, прежде, чем Чан осознает сказанное и рывком садится в кровати. Но видит только спину, а потом закрывающуюся дверь. —- Когда рядом родители, то контролировать себя сложнее, чем на работе. Там всегда включается профессиональная сторона, и хоть огнем гори, но разум должен быть холодный, а дома — спокойный, расслабленный и прячущий смущение, глядя на то, как Сынмин облизывает палочку от остатков мороженого, фантазируя о том, что вместо палочки мог быть его — Чана — палец или что-то другое. Приходится постоянно себя одергивать и бить мысленно наотмашь. К обеду действительно приезжают Минхо с Джисоном и пару близких людей из стаффа, и в доме становится слишком шумно, но Чан рад, что к нему приехали. Ужин проходит в ламповой атмосфере с приятными разговорами и вкусной домашней едой. Чан помогает с уборкой посуды, пока отец занимает разговорами Минхо, Джисона и остальных. Его клинит на картине, что он застаёт на кухне, где мама смеется на сказанную фразу Сынмином, стоящим у раковины. А Сынмин шипяще отвечает и чешет нос о плечо, так как руки в пене. И вот на руки Чан снова и заглядывается, так как благодаря затемненному свету на кухне, тени ложатся очень выгодно и красиво, мягко очерчивая ложбинки и выпирающие сухожилия. Это наваждение какое-то. Чан зажмуривает сильно глаза, а когда распахивает, то с натянутой на лице добродушной улыбкой идёт к раковине. — Пойду спасу твоих друзей от твоего отца, — заметив сына, смеётся мама и уходит с кухни. — О чем говорили? — Чан ставит посуду в раковину и смотрит вопросительно, как бы невзначай касаясь пальцами мыльной руки. — О том, как всех разместить, — отвечает он, отжимая губку. — Я сказал, что Минхо с Джисоном можно в одной комнату заселить. Они всё равно вечером окажутся в одной кровати, — Чан дёргается, вылупив глаза. — не переживай, я так только подумал, а не сказал. Спасибо, а то объясняться с родителями бы ему не хотелось. Хотя в прошлый раз вообще чуть ли не по трое спали. — Но ещё одна ваша гостевая занята чем-то, поэтому она спросила, могу ли я поспать с тобой, — продолжает Сынмин и Чан замирает, вслушиваясь дальше в каждое слово. Он надеется, что Сынмин сказал «‎да». — Я сказал, что спать с тобой — сплошное наказание. Мне в дебютные времена хватило этого ада. Чан обиженно поджимает губы, вечно они его извергом считают, а он просто слишком тактильный. Вон Феликс тоже не может спать, кого-то не обнимая, но к нему никто претензии не предъявляет. — Я стал спокойнее, — детским голосом ворчит Чан, забирая чистую тарелку. — Она посмеялась и почему-то сказала, что я смогу тебя успокоить, — Сынмин вздыхает, вновь опуская руки в пену и поднимая столовые приборы со дна, — не знаю, почему твоя мама так думает, но мне ни разу не удавалось. — Вообще-то удавалось, — ‎ поймав вопросительный взгляд, Чан отвечает, — Ты был единственным, кто заставил меня всю ночь лежать со скрещенными руками, лицом к спинке дивана, чтобы не дай бог я тебя не коснулся. В глазах напротив мелькает воспоминание. — Это было так давно. Сейчас ты явно сильнее и бороться с тобой будет непросто. — Я посплю на полу, не страшно, — пожимает плечами Чан, — где-то в шкафу был футон, если его не сдали в фонд нуждающимся. — Я согласился, — тихо отвечает Сынмин, откидывая челку назад движением головы. Чан завороженно наблюдает, и взгляд сам собой опускается на руки. Точно наваждение какое-то. А ещё в груди приятно от того, что будет спать не один. — Но ты будешь спать в футболке и шортах! Чан моргает. — Йя! Сынмин, ты вообще в курсе, сколько на улице градусов? А дома? — Хорошо, спи на полу, — безапелляционно заявляет Сынмин, продолжая невозмутимо намывать огромное блюдо. Чан скрипит зубами. — Ладно, я оденусь! —--- Перед сном они зависают в комнате Минхо и Джисона, общаясь по видео со второй частью группы, а после расходятся. Пропустив вперед Сынмина, Чан останавливается у двери, поворачивается к подошедшему, чтобы закрыть дверь, Минхо, и с угрозой в голосе тихо просит: — Только, пожалуйста, не оскверните кровать! У Минхо слегка взлетают брови в удивлении, а потом на губах расползается мерзкая ухмылка. — Ого. Сами-то явно не вязанием вчера занимались, — щеки вспыхивают раньше, чем Чан успевает возразить, и выдают его с головой. — Эй! — Да ладно, Чан, — насмешливо бросает Минхо, скрещивая руки и прибочениваясь о ручку двери, — То, как ты на нем зависаешь, не замечает разве что сам Сынмин. — То, что я на нём зависаю, не означает, что он делает тоже самое, — понизив голос, шипит Чан, придвинувшись ближе. Боится, что их могут услышать лишние уши. — Продолжай так думать, — хмыкает Минхо и выталкивает его за порог, чтобы закрыть перед его носом дверь и оставить глупо хлопать ресницами. Это значит, то что значит, или значит другое, которое непонятно? Мозг слегка коротит от разговора с Минхо. Сынмин точно заглядывался на него, когда Чана одевали в кожаные костюмы с ремнями, как он узнал недавно, но было ли что-то еще? У Чана-то фиксация стабильная — Сынмин всегда ходит с руками, только иногда скрывает их за кофтами и толстовками, а вот Чан в костюмах реже бывает. Настойчивая мысль свербит мозг, что надо срочно узнать, чем он привлекает Сынмина, если вообще привлекает, и на что тот пялится, если верить Минхо. В этих раздумьях он умывается, и потом заходит в собственную комнату. — Надеюсь, ты сделал им внушение, чтобы не были громкими, — подаёт голос Сынмин, сидящий у изголовья кровати со скрещенными ногами. Умытый, благоухающий, чистый, в свежей пижаме — до зубного скрежета правильный. И манящий уже не только сцепленными в замок руками, но и голыми угловатыми коленками. Чан горько вздыхает. Видимо, скоро ему для того, чтобы возбудиться, будет достаточно просто голоса. — Попросил не осквернять кровать, — слышится фырк, выражающий сомнение в том, что совету последуют, — в ответ Минхо сказал, чтобы мы тоже держали себя в руках. Он немного интерпретирует настоящие слова, чтобы посмотреть какую реакцию это вызовет: Сынмин вздрагивает и резко вскидывает голову. Такую, как он и ожидал. — Ты ему рассказал? — в голосе тонна стали и холода, словно Чана сейчас отчитывает отец за то, что он рассказал маме о сюрпризе на её день рождение. — Нет, он сам сделал такие выводы. — Чан выуживает из шкафа чистую футболку, которую сразу на себя натягивает. Раз пообещал спать в одежде, то надо выполнять, — и неоднозначно намекнул, что ты на меня пялишься. — Я не пялюсь, — недовольным тоном быстро отвечает Сынмин, кривя лицо, лишь подтверждая спешкой, что пялится. Чан улыбается довольным котом и прыгает на кровать, усаживаясь напротив и тоже скрещивая ноги. — Не буду скрывать, что мне нравятся твои руки, и я вот на них частенько пялюсь, — приоткрывает свои карты Чан, в надежде, что Сынмин воспитанный молодой человек и ответит ему такой искренностью. Надежда не оправдывается, так ещё и Сынмин, глянув вниз на свои руки, вдруг прикрывает их подушкой — Чану почти смешно. — Обычные руки. У Хёнджина и Чонина красивее. — Но чувствовать на себе хочется твои, — кидает провокацию Чан и весь подбирается, как кот, увидевший добычу и готовящийся к прыжку. Сынмин тушуется и не отвечает, отворачивая голову, но Чан наклоняется, заглядывая в лицо. — И что? Совсем ничего? Ни капельки? Я что, зря качаюсь? Не то чтобы он качался специально для Сынмина, точнее совсем не для Сынмина, но было бы приятно услышать пару ласковых о своем теле, хоть он и засмущается скорее всего, если его назовут красивым. Чан задумывается о том, что может ещё привлекать в нем, и непроизвольно высовывает кончик языка, подгибая его под нижнюю губу и слегка прижимая верхней. Шумный выдох привлекает внимание, и он переводит вопросительный взгляд на Сынмина, который почему-то сидит красный и игнорирует на него смотреть. — Сынмин-а? Сынмин автоматически переводит взгляд в тот момент, когда Чан проходится языком по нижней губе, вспыхивает ещё сильнее и отворачивается, впиваясь руками в несчастную подушку. Всё становится слишком очевидно. — Сынмин-а, — вновь зовёт он, и, когда Сынмин поворачивает голову, немного вытягивает губы и с хлюпающим звуком их сначала раздвигает, словно лопает пузырь жвачки, а потом вновь соединяет. В глазах Сынмина горит огонь. Яростный огонь. В момент, когда Сынмин пихает его руками в плечи, Чан начинает неистово громко смеяться, и его выпинывают со своей части кровати, сердито сопя, пока он не скатывается на пол и, кажется, немного умирает от смеха. — Всё, всё. Не буду, прости, — задыхаясь, скулит Чан, прося Сынмина остановиться и не пинать его больше. Полежав с пару минут на холодном полу, Чан поднимается и идет закрывать двери, как в его голову приходит шикарная, просто потрясающая мысль, легким возбуждением отдающая в паху. Сынмин в этот момент сердито отбрасывает одеяло, взбивает подушку и укладывается на неё спать, комкая одеяло в ногах. А ведь Чан говорил, что в комнате душно. — Сынмин-а, — в третий раз зовёт Чан, приближаясь и усаживаясь на край кровати. Сынмин приоткрывает один глаз, смотрит сердито и раздраженно, руки скрещены на груди. Злится, как ребенок, — Я хочу кое-что сделать, но ни разу этим не занимался. Будешь моей моделью? Думаю, что тебе должно понравиться. — Моделью? Чего? — не понимает Сынмин и приоткрывает второй глаз, меж бровей возникает морщинка, означающая яростную работу мозга. Надо перехватить инициативу, пока Сынмин его не заболтал — он умеет. Чан резко наклоняется, чтобы прижаться своими губами к его губами, затем раздвинуть их языком, но упереться с стиснутые зубы. Поцелуи они себе ещё не позволяли, если не считать маленьких в плечо и шею, и Чан осознанно пошел на этот шаг. К тому же давно хотел. Сынмин хватается цепко за его плечи, в попытке отстранить, и Чан отстраняется, напоследок легонько всосав его нижнюю губу. С хлюпающим звуком он её выпускает, и в этот момент зубы исчезают, а отталкивающие до этого руки теперь тянут за плечи обратно, чтобы крепко прижать к себе. Чану нравится такое внезапное проявление силы в Сынмине. Они целуются остервенело и голодно для своих лет. Впрочем, Чан не знает, сколько раз целовался Сынмин, и может говорить только за себя. — Я не поверю, — грузно дышит Сынмин, когда они оторвавшись, пилят друг друга безумными взглядами, — что ты ни разу не целовался. Помню, как Джисон по секрету всем рассказал, что видел тебя засасывающим какую-то девчонку в студии. — А я и не про поцелуй говорил, — улыбается Чан недоумению в глазах напротив и щурит свои. Он резким движением запрыгивает на ноги Сынмину, тем самым его блокируя, и наклоняется низко лицом к его паху, пальцами впиваясь в резинку шорт, чтобы снять. — Что? Что ты делаешь? — в голосе слышится отчетливая паника, худые ноги дергаются в попытке скинуть с себя слишком тяжелое тело. — Не очевидно? — улыбается Чан, и щекой прикладывается к промежности, как кот. Сынмин шумно выдыхает, не сдерживая порыв толкнуться бедрами, его пальцы, лишившись чужих плечей, сжимают простынь. — Подумай о такой возможности, как утереть всем нос в какой-нибудь пьяной игре, где надо будет выпить после слов «лидер никогда не делал мне минет». — Серьёзно? — шипит Сынмин, округляя глаза. Чан кусает губы, чтобы не улыбнуться, — Мы будем заниматься этим ради гипотетической игры, которой может не случится? — Можешь придумать себе другое оправдание, — пожимает плечами Чан, приподнимаясь, чтоб опереться руками по обе стороны от бедер. — Ты. Блять. Серьёзно? — панический тихий вскрик тонет в судорожном вздохе, когда Чан одним движением стягивает шорты вместе с бельем и приникает губами к пока ещё мягкой, но такой теплой плоти. — О. Мой. Бог, — выгибается Сынмин, его ладони сжимаются в кулаки и стягивают простынь, — я напишу на тебя чертово заявление о домогательствах в мой адрес! — С удовольствием его подпишу, — между невесомыми поцелуями по члену и яичкам отвечает Чан, который на удивление не испытывает какого-то сильного отвращения и брезгливости, как думал изначально. Наоборот, ему нравится, хотя наверное, больше нравится, доводить Сынмина до точки кипения. — Хотя бы свет выключи! — истошное шипение. Сынмин прячет своё лицо в сгибах локтей и тихонько стонет. Чан отвлекается, задумываясь, а потом быстро соскакивает и выключает основной свет, но оставляет включенными светильники у кровати. — Все выключи! — Нет уж, — Чан возвращается на своё место, — ты же должен увидеть, как смотрится мой рот на твоём члене. И после этих слов тут же вбирает в свой рот пока ещё мягкий, но уже начинающий постепенно твердеть член. Руки Сынмина снова комкают простынь, он немного прогибается в пояснице, как будто пытается оттянуть таз назад и вытащить свой член из чужого рта, но не получается. Чан лезет ладонью под футболку, ощущая, как напряжены все мышцы, и мягко гладит кожу рукой. Опять вся его многозадачность летит к чертям, потому как надо орудовать ртом, управлять рукой, да ещё и глазами успевать считывать все эмоции на чужом лице. — Как же я… тебя ненавижу, — тихо стонет Сынмин, крепко зажмуривая глаза, и в противовес своим словам легонько толкается бедрами. Ага, он уже говорил. — Твоя реакция говорит об обратном, — отвлекается Чан, вытирая рот ладонью от лишней слюны и снова насаживается ртом. Сынмин сильно скован и всё ещё сильно напряжен, ему сводит ноги, руки и тело от того, как сильно он старается сдерживаться и контролировать процесс, мышцы на его руках, впившихся в несчастное постельное белье, натянуты струнами. Чан избавляется от его шорт и белья, раздвигает коленом ноги, усаживаясь между ними, и вновь поднимает голову. — Сынмин, расслабься. — Как мне расслабиться, — раздраженно отбривает Сынмин, — когда твой блядский рот насилует мой член! — Открой глаза, — просит Чан, игнорируя тон, и чуть приподнимается наверх, чтобы оставить влажный поцелуй у шеи, ткнуться носом в ухо, потереться и тихо прошептать, — пожалуйста, открой глаза. Сынмин покорно слушается, открывая, и вновь в них та же смесь, что и была с утра — гнев, раздражение и желание. — А теперь смотри, как мой блядский рот насилует твой член. И не прерывая зрительного контакта, медленно спускается к паху, и потом так же медленно вбирает в рот ставшую твердой плоть, смыкая губы у основания с соответствующим звуком. Тело Сынмина подбрасывает вверх, он всхлипывает и, резко напрягшись, так же резко расслабляется, громко выдыхая и вытягивая руки. «‎Молодец»‎ сказал бы Чан, вот только рот занят. Откуда вообще у Чана такая уверенность в том, что он делает, учитывая, что никогда этим не занимался. Надо было прежде почитать или ролики глянуть просветительские или у Минхо спросить — этот жук знает всё. Сейчас он ориентируется лишь на собственные ощущения и реакцию Сынмина, которая значительно ярче, чем от простой мастурбации — Чану нравится. Сам он заводится совсем немного, решая перенаправить все силы к мышцам на лице. Петь учился, а долго сосать — нет. Это его упущение, как лидера. А ещё с непривычки хочется сжать сильнее челюсти, и дыхания не хватает, приходится брать короткие передышки. Но Сынмин, кажется, этому рад, потому как и сам выдыхает в эти секунды. Тело у Сынмина действительно говорящее и откликается на любую ласку. Чан дует щёки, массажирует кожу губами, и от последнего действия Сынмин впивается пальцами в его плечи, то ли в попытке остановить, то ли дать понять, чтобы продолжал. Чан продолжает, а Сынмин извивается бешеной змеёй, подгибая ноги в коленях, то сжимая ими Чана до хруста, то наоборот расслабляясь, и почти непрерывно тихо стонет — Чан не знает: это такая похвала его рту или просто Сынмин совсем не искушенный в этом плане молодой человек. — Подожди, подожди, — выдыхает Сынмин и легонько бьёт по плечу, Чан заинтересованно приподнимает голову, тут же вытирая ладонью влажный рот. — Что-то случилось? — хмурится. Он надеется, что не сделал больно, увлекшись процессом. — Я... йащ. Ругается Сынмин, приподнимаясь на локтях, делает вдох и выдох, успокаиваясь, и, зацепившись за плечи Чана рывком сам к нему поднимается, перемещая затем одну ладонь на затылок. И целует до белых звезд перед глазами: Чан неловко приобнимает его дрожащую фигуру и стонет, когда ему прикусывают губу. Вот уж не думал, что брезгливый Ким Сынмин захочет поцеловать рот, который совсем недавно был на его члене. Но ведь сейчас целует и так самозабвенно, словно это самое сладкое наслаждение в жизни. У Чана внутри рушатся вселенные. — Всё, — отрывается Сынмин, на секунду прижавшись лбом ко лбу, а потом вновь откидывается назад, — можешь продолжать. Чан не может сдержать усмешку: а ещё недавно против был и заявление на него писать грозился, а теперь просит продолжать. Значит, Чан делает всё правильно. Он вновь берет в рот член и мягко его посасывает, помогая языком и наращивая темп постепенно, замечая, как ярко реагирует тело, как оно гнется, как ходят ходуном коленки, как хрипит Сынмин от зашкаливающего наслаждения. До оргазма остаётся совсем немного, когда Сынмин пальцами хватает его за волосы и тянет наверх. — Давай рукой, пожалуйста, — просит, всхлипывая, и Чан хочет возмутиться, но секунду поразмыслив, соглашается. Укладывается рядом, подтягивая к себе сжавшегося в комок и подрагивающего Сынмина, сразу же накрывая член рукой и восстанавливая тот темп, что был, рукой. Хватает нескольких движений, и тело Сынмина ходит ходуном от распирающего его изнутри искрами оргазма, он крепко впивается пальцами в Чана, закидывая голову назад и крепко зажмуриваясь. Кусает губы, чтобы сдержать стон, но не может — сил не хватает, и Чан накрывает его рот своими губами, позволяя кричать в себя. Всё же они дома, и почти ночь. Стены не то чтобы тонкие, но рисковать не стоит. Сынмин облегченно выдыхает и обмякает безвольной тряпичной куклой, подтягивая колени к груди и пряча лицо. Духота в комнате и до того была осязаемая, а сейчас они буквально вязнут в ней как в желе, что дышать сложно. Запах похоти, желания и их тел обволакивает густым туманом. — Опять скажешь, что ненавидишь меня? — ласково спрашивает Чан, чмокая в макушку и заправляя мокрые от пота волосы за ухо. Сынмин крутит головой, но лица не поднимает. Его всё ещё слегка потряхивает, поэтому Чан старается обнять его как можно сильнее, но из-за коленей, врезающихся в грудину, не получается. — Тебе я такое делать не буду, — спустя некоторое время слышится бормотание и надо напрячь слух, чтобы различить слова. — Я и не прошу, — пожимает плечами Чан, вновь чмокая макушку, — прошу только о позволении делать такое тебе. Макушка исчезает, и, наконец, появляется лицо. — И как тебе не… — Сынмин запинается, краснея, — противно? — А почему должно? Я ведь точно знал, что ты помылся, — шутит Чан и смеется от того, как забавно вытягивается лицо Сынмина. Он не сдерживает порыва погладить его по щеке, — а ещё вдохновляло то, что тебе нравится. — Ты меня развращаешь, — выдыхает Сынмин, переворачиваясь на спину и устремляя взгляд в потолок. — Я тебе дарю сексуальный опыт, — поправляет Чан, — и себе заодно. Сынмин на это ничего не отвечает, только закрывает глаза и пытается урезонить дыхание, с каждым разом увеличивая промежутки между вдохом и выдохом, пока не успокаивается полностью. Чан наблюдает за ним с интересом, положив под голову руку, и думает о том, что надо почистить зубы, потому как во рту становится мерзко. — Подашь салфетки? — врывается в его мысли Сынмин и Чан подскакивает. — Сколько лет этой упаковке, что они такие сухие? — Наверное лежат с моих двенадцати-тринадцати лет здесь, — пожимает плечами Чан, передавая упаковку. — Долго же они ждали своего часа. Пока Сынмин вытирается, Чан всё же выходит в ванную и чистит зубы второй раз за вечер, прислушиваясь к тому, что творится за соседней стенкой, за которой находится комната Минхо и Джисона, но не доносится не звука. Либо опыт, либо спят. Когда он возвращается, то Сынмин уже лежит под одеялом, повернувшись в его сторону и прикрыв глаза. Выключив светильники, Чан аккуратно ложится со своей стороны, и тоже поворачивается лицом к центру кровати. — Спокойной ночи, — доносится со стороны Сынмина, неловкая пауза и смущенно добавляется, — спасибо. — Не за что, Мин-и, — улыбается Чан и тепло затапливает грудь. — Не называй меня так, — недовольно. — А как? Сынмо? Сын-и? — Сынмин. — Ты ведь тоже можешь называть меня уменьшительно-ласкательным именем. — У тебя такого нет. — А как же — Чани? — Звучит, как кличка собаки. — Гав. —--- Вот и наступает тот момент, когда Сынмин начинает его избегать. Утром Чан просыпается один — вторая половина кровати пуста. Но это не кажется сначала удивительным — Сынмин всегда просыпался раньше. Но за завтраком Сынмин поддерживает разговор и зрительный контакт со всеми кроме него. И наедине не остаётся, предпочитая приткнуться к кому-то пятым колесом, или вовсе исчезает из поля видимости. Не сказать, что Чана это злит, скорее он просто расстроен и нервничает, не понимая, во что выльется такое поведение. Поймать Сынмина получается совершенно случайно, когда раздосадованный Чан заходит в свою комнату, чтобы собрать вещи — вечером они уезжают — и обнаруживает там потеряшку, замершую над свой рюкзаком. Чан плотно закрывает дверь. — Ты собрался меня избегать? Тебе некомфортно? — не размениваясь на пустые фразы, спрашивает Чан, подключая свой строгий лидерский голос. — Я не собирался тебя избегать, — бубнит Сынмин, поднимая голову и смотрит абсолютно спокойно и бесстрашно, что совершенно не вяжется с его поведением до, — просто не могу смотреть на твой рот. Сразу предст… — он запинается и краснеет, отмахиваясь рукой. Чан внимательно слушает. — Неважно. В общем, надо привыкнуть. Поэтому да, мне некомфортно. Постарайся не показываться мне на глаза со своим ртом и языком. Это происходит непроизвольно — Чан проводит языком по внутренней стороне рта, выдавливая щёки изнутри. Сынмин коротко матерится, опуская взгляд, кончики ушей краснеют от злости. — И вот так тоже не делай. — Хорошо, — кивает Чан, — извини, что тебе некомфортно, — и сразу же переводит тему, — за час с вещами справишься? Мы ещё успеем поужинать и выезжаем, как раз машина приедет. — Успею. Кивает Сынмин, и на этом их разговор заканчивается. Больше Чана он не избегает.