Реабилитация

      ...Догдэй отправил кота в конференц-зал и теперь стоял около входа, ожидая подругу. Как назло, высотка отбрасывала тень в противоположную сторону, так что стоять приходилось прямо под палящими лучами солнца — тёплое шерстяное пальто было совершенно не к месту, но и снимать его пёс не собирался, ибо на этом элементе одежды строился весь образ — что поделать? Пришлось терпеть. Чёрт бы побрал это солнце.       Раздражённо вздохнув, он опустил взгляд на асфальт и сложил руки за спиной, как вдруг услышал цоканье копыт — это Крафти подходила к зданию, цокая, словно на каблучках. Она сразу заметила друга и направилась к нему.       — Здравствуй, Крафти. — Догдэй поздоровался поклоном головы, а единорожка ответила легким кивком и нежной улыбкой.       Утонченные черты лица, элегантное платье-рубашка с многослойной юбкой и знание этикета делали её похожей на аристократичную леди, но картину портило лишь одно — чрезмерное количество аксессуаров, абсолютно не подходящих по стилю и не сочитающихся друг с другом: оборки и кружева, сережки и брошки, куча значков и нашивок на верхнем слое юбки, пышный подьюбник, бант за спиной и сумка с ремнем через плечо, точно также увешанная значками. Она не имела чувства стиля, одевалась по принципу «нужно всего, да побольше» — и в сумке, магически заколдованной так, что та не имела дна, носила всё «необходимое». Также эту функцию выполняли десятки потайных карманов, вшитых в слои юбки — в них она хранила разные мелочи, без которых, по факту, легко могла обойтись. Магией Крафти держала рядом с собой зонтик, что служил защитой от солнечных лучей.       — Доброе утро! — Поздоровалась она, — как дела? Как… Прошла ночь? — Спросила единорог, намекая на появление Кэтнапа.       — Неоднозначно, — отозвался Догдэй. Он решил утаить факт того, что так и не смог уснуть из-за нервов. — Но я закрывал гостевую комнату, где он спал, на ключ, так что все нормально.       Наблюдая за его кислым выражением лица, улыбка сползла и у Крафти. Она попыталась заглянуть другу в глаза, но тот отводил их, избегая контакта.       — Догдэй, солнце, всё хорошо? На тебе лица нет…       — Да, Крафти. Спасибо, что спросила, но нет причин для беспокойства.       Его тон был чересчур сух и безэмоционален. Она поняла всё без слов — разговор ему неприятен — и поспешила перевести тему.       — Пойдём? — Единорог протянула собеседнику копытце. Тот принял приглашение, и, взяв подругу под руку, они вместе направились внутрь здания. Крафти сложила зонтик и убрала его в сумку, а потом, уже в лифте, вновь начала говорить:       — Извини, если лезу не в свое дело, но… Ведь тебе явно некомфортно рядом с ним.       Догдэй молчал. Она неловко стучала копытцами друг об друга.       — Так что… Тебе вовсе не обязательно держать его у себя дома.       Он глубоко вздохнул. Крафти намекала на тюрьму.       — Я не могу иначе. Это будет несправедливо по отношению к нему.       — Почему, Дэй? Не он ли предатель, поддавшийся инициативе сомнительного Бога, не он ли кровью, прости, еретиков писал сообственные заповеди, прикрываясь фасадом желанного освобождения? Да, все мы хотели свободы, но некоторым мечтам было суждено лишь так и оставаться мечтами.       — Поэтому я и не знаю, как к нему относиться. Он шёл уверенно и за мечтой увидеть настоящее небо, и за… мнимым Богом. Хотел даровать всем нам свободу, хотел справедливости, но ошибся. Нужно помочь ему встать на путь истинный…       «…Наверное.»       Догдэй сомневался абсолютно во всем. Разум пса разделялся на две части: одна была признана «хорошей», вторая «плохой» — и старался он изо всех сил, чтобы хорошая часть доминировала, но и плохая не собиралась отступать без боя. Добрая, рациональная и сдержанная часть твердила о том, что кот запутался сам в себе, что ему нужна помощь, что надо принять его с миром… Плохая же жаждала лишь мести. Она помнила всё. Всё до мельчайшей детали. Помнила обиды. Помнила несправедливость. Помнила распятие, «Бога» и пытки, помнила, как у неё забрали всё, чем та дорожила — а дальше мерзкий калейдоскоп красного и фиолетового, истошных криков и мёртвой тишины, острой боли и полного отсутствия чувствительности. Помнила три хирургических операции: первая — коронная, вторая — похоронная, третья проведена самостоятельно, в полной антисанитарии и под чутким наблюдением костлявой мрази. В груди у неё все жгло праведным гневом, и фиолетовую тварь, так яро и маниакально хотевшую свободы, хотелось крепко приложить головой об бетонную плитку — несколько раз, чтоб уж точно черепно-мозговая — переломать все-все кости, проступающие сквозь облезлую шерсть, саму шерсть — выдрать клоками и засунуть в глотку, заставить давиться, не давая глотнуть воздуха. Повыдергивать чужие когти, а своими собственными расцарапать спину, чтобы достать до задней стенки пищевода и с мясом выудить генератор дыма, а напоследок — вогнать клыки в шею, рваной раной оставляя след прямо над сонной артерией, и в клочья разодрать её, дабы помешать и кровотоку, и спокойной его жизни, — а с последним он уж точно попрощается. Око за око, зуб за зуб.       — Благими намерениями вымощена дорога в ад, Догдэй. — Голос Крафти вернул его с небес на землю. — Даже если он и хотел, как лучше, это не отменяет факта наличия его грехов. Убийство не может быть прощено. Если он считает, что в праве распоряжаться чужой жизнью — пусть будет готов расплатиться своей сообственной. Око за око, зуб за зуб.       Сообственные мысли, произнесенные её устами, ужаснули. «Плохая» часть была беспощадно отметена в сторону. Она — мерзкая, грешная и противно-низменная — никогда не должна выйти наружу, допустимо для неё было лишь томиться в тени.       — Я… Я не знаю, Крафти. Просто не знаю.       — Хорошо… Но всё же, нет ничего постыдного в том, дабы переселить кота на другой этаж, возможно, ко мне… Или к кому нибудь, кого вся эта ситуация не сильно волнует — например, к Пикки. Она будет рада помочь, Дэй. Так будет лучше… Для тебя.       Вот Крафти — хорошая. Несмотря ни на что, волнуется о друге, хочет, чтобы ему было комфортно. А сам он что? Аморальная, бессердечная тварь, жаждующая лишь кровопролития? Чем же тогда, мечтая о мести, он лучше фиолетовой мрази? Нужно быть выше. Нужно быть лучше.       — В этом вся проблема. Если я переселю его к кому нибудь — да, так будет лучше для меня, но если кот останется — так будет лучше для всех. Мы имеем дело с психопатом. Неизвестно, что у него в голове, какие там мысли. Он может быть опасен. Я благодарен за предложение, но не хочу, чтобы ты брала на себя такую ношу, тем более, если из этого вытекают столь серьёзные риски. — Он выдержал небольшую паузу, а затем вздохнул: — Насчёт Пикки всё очевидно. Она слишком легкомысленна. Ей несложно принять гостя, но на этом всё и закончится. Ей будет откровенно без разницы на то, чем он занимается, а за котом нужно следить. Его нужно контролировать. — Твердо уверил Догдэй. Он говорил максимально серьёзно, однако единорогу бы хотелось, дабы то была лишь шутка. Она вздохнула, но ничего не ответила, и друг спустя мгновение прибавил:       — Всё хорошо, Крафти. Я смогу справиться с этим, поверь.       — Не сомневаюсь. Уверена, ты знаешь, что делаешь, но тем не менее, прошу лишь об одном: будь осторожен. Пожалуйста.       Нет. Вовсе он не бессердечный, и вовсе не тварь, а джентльмен, что заботится и думает об остальных. И о нем заботятся, и о нем тоже думают. Потому что он хороший. Потому что он достоин.       — Конечно.       С мягкой улыбкой она протянула ему обе руки в сердечном жесте, и, дождавшись разрешения, предоставившегося ей легким кивком головы, прильнула ближе, сомкнув копытца за его спиной. Догдэй еле ощутимо вздрогнул, но не оттолкнул и принял объятия, ответно прижав подругу к груди.       А всему плохому… Никогда не бывать.       — Ах… Прости, что завела такой разговор. Мне вообще не стоило затрагивать эту тему. Обещаем друг другу впредь никогда не возвращаться к ней?       — С величайшей охотой. — Согласился пёс.

***

      — …Милая, как это? Что значит «не придёшь»?       Кэтнап зашел в комнату, и звонкий девичий голос, внезапно раздавшийся в глубине конференц-зала, заставил кота едва ли не подпрыгнуть и подорваться обратно к дверной ручке, в порыве дёрнуть её и метнуться прочь, но спустя мгновение он все же успокоился и вслушался в речь — за углом кто-то разговаривал то-ли по телефону, то-ли сам с собой.       — …Чёрт, Пикки! Хулиганка!       Кэтнап на кончиках лап подкрался ближе, и максимально тихо, даже не дыша, высунулся из-за угла. Там он увидел смутно знакомую ему медведицу, что и вправду болтала по телефону, облокотившись на подоконник. По её плечам, спине и бёдрам струилась бархатная мантия бордового цвета, чей воротник и полы украшали крупные алые розы. Они прекрасно сочитались с её красной шерсткой, поблескивающей в мягком свете ламп. На голове красовался цветочный венок, а рядом с ней лежала трость, украшенная точно такими же розами и с набалдашником в виде сердца.       — Да! Ага… Ах ты! — Она заливисто рассмеялась, приложив лапу к груди, — ну признай, тебе просто лень! Бубба плохо влияет на тебя, красотка. Чтоб на следующем собрании была, как штык! А знаешь что? Зачем ждать? Приходи ко мне завтра. Да… Да. Агась!       Не желая подслушивать чужой разговор, Кэтнап прислонился к стене, обдумывая, что бы предпринять. Догдэй… Он не предупреждал, что здесь уже кто-то будет!       — У меня припасён подарок для тебя, милая. Не опаздай, ха-ха! До встречи, целую.       Она поднялась с подоконника, оставив на нем трубку, а затем направилась в сторону большого овального стола. Кэтнап вжался в стену, молясь, дабы его не заметили, однако не мог отвести взгляда от её плавных движений. Из одного в другое, они переливались, словно вода из графина в стакан — подняв лапы вверх, она волной прогнулась в спине, проминая затекшие позвонки, а её мантия тут же скользнула назад, освобождая руки и практически не оставляя простора для фантазии — под ней скрывался лишь чёрный корсет с сетчатыми вставками, полупрозрачные чулки на подтяжках да кружевное нижнее белье. Кэтнап тут же вспыхнул и ещё крепче вжался в стенку, а медведица, кажется, поняла, что что-то тут нечисто.       — Кто там? Крафти?       Да-да, Крафти. Кот вновь метнулся к двери, но не успел — его, кажется, заметили.       — Стой! Кто ты? Она направилась к нему, захватив свою трость, и кот отчетливо слышал её стук о пол.       — Кэтнап, да?       Названный, вытаращив глаза, медленно обернулся и ошарашенно кивнул, встретившись с ней лицом к лицу. От медведицы буквально чуствовалась сила, и когда та положила крепкую лапу Кэтнапу на плечо, тот почувствовал, что если бы она хотела — она бы сломала его, словно зубочистку. Но вместо этого она лишь дружески похлопала его по плечу, тепло улыбнувшись.       — Так что же ты стоишь в дверях? Проходи, присаживайся! — Одной рукой она указала на стол, а второй провела вниз по его лапе от плеча и до самых кончиков пальцев, приподняв кисть кота до уровня груди, а затем мягко отпустила её, развернулась и сама направилась к столу, увлекая за собой Кэтнапа. Она не держала его руку, не заставляла двигаться — а он знал, что прямо сейчас может повернуть дверную ручку и дернуть из зала, спуститься вниз, найти Догдэя — однако всё равно последовал за медведицей, необъяснимо манящей его. Кот робко опустился на стул напротив неё, прижав руки к телу и колени друг к другу — она же наоборот ничего не стеснялась, но всё же застегнула верх мантии, дабы ещё больше не смущать и так скромного собеседника.       — Ох, я ведь не представилась! — Она артистично коснулась лица лапой. Кот вновь обратил внимание на её движения — этому жесту, как и всей манере медведицы, была присуща некоторая доля театральности, однако её приветливость была неподдельна и ещё больше распологала к себе.       — Бобби Беархаг! — Она протянула ему лапу для рукопожатия.       — Кэтнап… Ох! — Он хотел было ответить на жест, как вдруг Бобби внезапно вывернула кисть ладонью вверх, и там словно из ниоткуда появилась пышная алая роза.       — Наслышана о тебе, Кэтнап! Заставил ты нас ждать, конечно, знатно… Сколько, лет шесть? — В её словах не было ни грамма осуждения, как он ожидал, лишь… Дружелюбие? Кэтнап осторожно принял цветок, а улыбка на её лице стала ещё шире.       — Что-ж, добро пожаловать! Поздравляю тебя с днем смерти, отныне вся наша компания в сборе. Я уж думала, никогда тебя не увижу, ха-ха! Но вот, свершилось. Как тебе здесь, кисуля? Давно умер?       — Вчера. Все хорошо. — Кэтнап кивнул, мысленно оценив свое положение по десятибальной шкале (шесть с половиной), а Бобби все продолжала говорить:       — Ну и отлично! Догдэй тоже совсем недавно попал сюда. Месяца… Два назад, думаю. Вы с ним на фабрике вместе выживали, да? Надо же, как долго! Остальные умерли намного раньше, как та же Крафти. Ах, Крафти… — Она подняла глаза в потолок, раздумывая о чем то. Кэтнап повторил её жест в точности, да наоборот: опустил глаза в пол. — Бедняжка была четвертой.       Разговор заходил совершенно не в то русло — Кэтнап не знал, о чем думала Бобби, но сам вновь задумался о Догдэе. Да уж… Выживали. Подробности он решил не рассказывать.       — Четвёртой?       — Ну да. Первой была я, даже в приют не попала, умерла спустя пару дней после операции. — Его поразило, насколько легко Бобби говорила об этом. — Затем был Бубба. Он никогда не уточнял, как именно умер, так что вот тебе простор для фантазии. Затем… Киккен. Кисуль, ты умеешь хранить секреты? — Внезапно выдала медведица, на что он лишь кивнул, а она тут же легла грудью на стол, подманивая к себе кота. Он наклонился, а Бобби вынудила его склонить голову и зашептала на ухо, опаляя то горячим дыханием:       — Самоубийство. Только тс-с! — Зашипела она, возвращаясь на место, а Кэтнап прикрыл рот рукой. Его накрыло осознание.       «О, Боже…»       Он не ожидал этого. Совсем не ожидал. Кот всегда думал, что произошёл несчастный случай или что-то в этом духе… А оно вон как оказалось.       — Во-от… Он был третьим. За ним Крафти… Киккен то ли наглотался таблеток, то ли выпил яду, а Крафти нашла его, и теперь винит себя в том, что тогда не имела нужных лекарств под рукой, а затем случайно надышалась какого-то дыма. Потом Пикки — тоже из-за дыма. Хоппи разбилась, упала с высоты. Догдэй, аналогично Буббе, молчит. Хотя отходняк знатный был… Еще похлеще, нежели у Пикки. — Бобби глубоко вздохнула. — Знаешь, зачем я рассказываю тебе всё это? — Кэтнап покачал головой, а она продолжила, — будь добр, не затрагивай больные для них темы.       Последовала пауза. Кэтнап сжал сидение стула, а затем поднял взгляд и посмотрел ей в глаза. Наконец он понял, почему настолько смутно помнил медведицу. — её не было в приюте.       — Ита-ак… Расскажешь немного о себе? — Вновь заговорила Бобби, перед этим дав коту немного времени, чтобы переварить информацию. — Не буду таить, я очень ждала нашей встречи, ибо жуть как хотела познакомиться с тобой настоящим. Не в том смысле, что хотела твоей смерти, нет! Просто Хоппи отзывалась о тебе не слишком положительно, да и другие не испытывали откровенного интузиазма… Однако это их право, а я не собираюсь поддаваться слухам. Мало ли, что другие говорят… Ну так что, рассказывай! Как жил, как умер?       Кэтнап замялся, ещё крепче сжав сиденье. Что он должен ей рассказать? — Кот несколько раз открывал и закрывал рот, но не проронил ни звука. Бобби заметила это и поднялась со своего стула, а затем ему на голову легла её лапа.       — Не бойся, кис. Все кончено. Если тяжело, можешь не рассказывать, но знай, что теперь, вместе с нами, ты в безопасности. Люди больше не тронут тебя. — Мягко улыбаясь, она ласково гладила кота между ушек, и от такой нежности тот был готов разрыдаться на месте.       Он знал, в чем дело. Он знал, что она так добра к нему лишь по причине того, что о Часе Радости знает лишь понаслышке. Пазл сложился. Её даже в приюте не было — она умерла, не попав туда. Она не знала кота. Неизвестно откуда, она знала лишь его анимированную, мультяшную версию — а та зачастую даже голоса не имела, лишь комично дремала на заднем фоне, из серии в серию меняя позу и местоположение. Точно также, как и он её, она видела его буквально впервые — но всё это меркло в глазах кота, что десятилетиями не знал ласки и добра, не слышал слова, не таящего тёмный подтекст. Он знал, почему Бобби говорит это. Он прекрасно понимал, что не заслуживает подобного отношения к себе — но не смел отказаться, ластясь ближе, мягче, жарче — прямиком в её бархатистые объятия. Бобби…       «Похоть, — пронеслось в голове у Кэтнапа, когда он вспомнил их разговор с Догдэем по пути к лифту. — если каждому присущ один из грехов, то она определенно Похоть… Наверное.»

      Однако, против он не был.

      — Не знаю, почему все говорят о тебе ужасы. — Приговаривала она, перебирая пальцами шерсть на его затылке. — Я считаю, чт-       Дверь резко открылась, перебив медведицу. Кэтнап отскочил от неё, словно кипятком ошпаренный — в дверях стоял Догдэй, а рядом с ним — Крафти. При виде кота в её глазах свернула смесь страха и неприязни, она тут же непроизвольно скользнула псу за спину, что закрыл её рукой.       — Ох, здравствуй, Бобби. — Поздоровался Догдэй. Он не ожидал, что здесь уже будет кто-то помимо Кэтнапа. Крафти же поджала губы, молча сверля кота взглядом.       — Дэй, сучка ты гламурная! Сколько лет, сколько зим? — С улыбкой ответила Бобби, раскинув руки в стороны. Кот перевёл взгляд на «сучку» — тот сохранил каменное выражение лица, но прищурился и напряг желваки. Ему явно не нравились подобные прозвища, даже если те и были озвучены шутки ради. А она всё продолжала:       — Почему на собрания не ходил? Столько всего упустил!       — Уже познакомились? — Любезно спросил он, кивнув на Кэтнапа и полностью игнорируя заданный вопрос.       — Да. Мы как раз болтали о том, о сём… Достаточно приятный собеседник.       — Очень… Приятный. — Сквозь улыбку процедил Догдэй, бросив на кота предупреждающий взгляд, но спустя мгновение понял, что Крафти с ним не знакома, прочистил горло и повернулся к спутнице:       — Крафти, это Кэтнап. Кэтнап, это Крафтикорн, уважаемая леди и прекрасная подруга.       «Что за цирк с конями?» — Думал кот.       Она ограничилась кивком головы, а Кэтнап не придумал ничего лучше кроме как повторить её жест. Кот понял, что сделал что-то не то лишь тогда когда заметил, что Догдэй болезненно зажмурился. Крафти подошла к Бобби, сидящей за столом, и девушки обнялись, а пес подозвал к себе Кэтнапа и отвёл немного в сторону.       — Кэтнап, — начал он вполголоса, дабы остальные не слышали, — ответить на приветствие лишь быстрым кивком головы — проявление огромного неуважения к собеседнику. Я понимаю, что ты возможно не знал этого, но факт остаётся фактом.       Перечить Кэтнап не стал (спорить с ним — заведомо ужасная идея), однако недоумевающий взгляд выдал его с потрохами.       — Но ведь она сама…?       — Крафти — девушка. Женский и мужской этикет различаются. Для женщины допустимо ответить на приветствие кивком головы, но мужчина должен делать лёгкий поклон. Я говорю без упрёка, это просто информация на будущее, чтобы больше не допускать подобных ошибок. Всё понятно? Если есть вопросы, задавай.       Кэтнап промолчал. Пусть Догдэй и вправду говорил максимально спокойно, его фраза «я без упрека» таковой не ощущалась — опустив глаза в пол, кот чуствовал себя как поставленный в угол ребёнок, которому грозят пальчиком — «а-та-та, так больше не делай!»       Внезапно пришла мысль: а с какого перепугу он вообще должен соблюдать этикет? Они что, в Англии девятнадцатого века?       — Вопросов нет? Тогда пойдём к остальным.       Не раскланяться ли ему в ноги вместо «быстрого кивка головой»? Что-же ты, Догдэй?       Все же Кэтнап просто кивнул, мол, согласен, а пёс, развернувшись на каблуках, направился к общему столу. За ним уже сидели Крафти и Бобби, вполголоса переговариваясь о чем-то. Судя по всему, о чем-то важном — кот выловил что-то про завод, зелья и монеты, а их тон был серьёзен. Догдэй сел на стул рядом с единорожкой, а Кэтнап — рядом с ним.       — Ты занял место Буббы. — Тут же указал пёс. Кот не понял, было ли это упреком, и уже хотел было подняться, как Бобби подала голос:       — Пусть сидит, его все равно не будет… Как обычно. — Вздохнула она, подперев щеку ладонью.       — Ты звонила им с Пикки? — Поинтересовалась Крафти, доставая из сумки какую-то папку.       — Да. Она тоже пропустит.       — Не сказала, почему?       — Цитирую: «водичка сегодня просто отличная».       Кэтнап переводил взгляд с Бобби на Крафти и обратно, пока те разговаривали между собой. Из диалога он понял, что и Бубба, и Пикки сегодня не придут… «Вот и отлично, на двух меньше»       — Значит, мы ждём только Киккена и Хоппи?       — Да, причем оба опоздают.       Кот посмотрел на Догдэя. Тот пустым взглядом пялил в стенку, о чем-то задумавшись. Он решил не трогать пса. Ситуация обретала страннейший оборот. Его культурный товарищ сидел с таким видом, словно того сюда силком притащили (а было ровно наоборот), Крафти держалась особняком, а Бобби…       Он вновь взглянул на медведицу. Откровенно развалившись на своем стуле, она перебирала колоду карт, при этом весело щебеча с Крафти. Единорожка кивала и поддакивала, а Догдэй… Разве они не друзья? Почему он просто молчит?       — Киса, мы решили сыграть в карты, пока ждём остальных. Ты с нами?       …А Бобби — это Бобби. Её голос вывел Кэтнапа из мыслей, и тот только хотел было ответить, что-       — Нет. Думаю, ему стоит немного подумать над своими действиями и посидеть в тишине.       За него ответил Догдэй.       Настроение, что немного поднялось после встречи с дружелюбной Бобби, мгновенно провисло. Да, он изначально не ждал уважения, но чтоб прямо так?       Где же Ваши манеры, Догдэй?       — Вообще-то, я разговаривала с Кэтнапом. — Упрекнула его медведица, однако Крафти тут же вступилась за друга:       — Бобби, хватит. Он прав.       За друга? А точно ли друга? Вдруг жениха? Или… Да чёрт их знает.       — Догдэй, присоединишься? — Перед единорожкой в облачке магии парили игральные карты, что она готовилась раздавать.       — Нет, спасибо за приглашение.       Ну да, конечно. Ни себе, ни людям.       — Хорошо. Скажи, если передумаешь, — мягко кивнула ему Крафти, веером держа карты перед собой, а Кэтнап, кажется, впервые увидел, как Догдэй улыбнулся. Не едко, не саркастично, как обычно, а тепло и… нежно?       — Что-ж, поехали… О, трефы козырные. Ходи первая, красотка. — Подмигнула ей Бобби, на что та лишь легонько махнула в её сторону копытцем. Смутилась.       Да, Крафти и впрямь очень красива — Кэтнап был согласен с медведицей. Но Догдэй, видимо, нет — другого объяснения тому, что улыбка пса сразу испарилась, кот не видел. А видел лишь то, как яростно тот сжал руки в кулаки под столом — тем не менее, взгляд его оставался холоден, и виду о сообственном раздражении он не подавал.       Игра началась. И Кэтнап, и Догдэй наблюдали за ней — единорожке то ли изначально не повезло с раздачей, то ли Бобби накидывала ей тузов в самом начале (что очень маловероятно), но Крафти уже в который раз забирала карты, их количество увеличивалось, а подруга с каждым ходом все больше и больше замечала неладное.       — Давай-ка вот так, — и Бобби выложила на стол червового валета. — Покрывай.       Единорог уткнулась в свои карты:       — Хм… Нечем. — Задумчиво произнесла она. — Беру.       Голубое сияние окутало рог Крафти и краешек карты, намереваясь забрать, но Бобби накрыла её лапой, прижав к столу.       — Нет, так не пойдёт. Тебе совсем нечем покрыть? Нет ни козырок, ни мастей выше валета?       — Есть, но… Я лучше возьму карту.       — Почему?       — Валет может пригодиться в будущем. Это не слабая карта, кроет большинство других, так что лучше перестраховаться и забрать, чтобы в случае чего иметь подстраховку. «Жадина» — размышлял кот.       — Так а зачем тебе валет, тем уж более, не козырный? Ладно, если был бы это король или туз, но… Ты ведь понимаешь, что смысл игры в том, чтобы избавиться от карт?       Крафти промолчала, вновь вернувшись к своим картам, и в конце концов достала шестёрку треф, покрыв валета Бобби. Медведица усмехнулась, закинув ногу на ногу.       — О как! Бито. — И добрала себе карту из колоды. Восьмёрка бубен.       Единорог сходила двумя восьмерками, пик и треф (ну зачем козыркой то?) — у Бобби была припасена новообретенная бубновая карта. Под ошалевший взгляд Крафти та выложила её на стол, вернув все три восьмёрки подруге.       — Покрывай, — она игриво подмигнула ей.       — А мы разве в переводного играем? — Растерянно произнесла единорожка.       — Получается, да.       Бобби лукаво смотрела, как Крафти, хмурясь, вернулась к своим картам. Немного подумав, она достала девятку пик, покрыв одну из трех восьмерок, затем вновь последовала пауза… И единорожка внезапно подскочила от шёпота над ухом «ходи десяткой»       — Эй! Не подсказывай! — Заливисто рассмеялась медведица, заметившая, как Догдэй подсматривает в карты подруги.       — А я не подсказываю! — быстро спохватился пёс и поднял обе руки вверх, мол, не при делах.       Хотя Крафти и последовала совету друга, она всё равно проиграла — слишком уж много у неё было карт. Впрочем, саму единорожку это ничуть не расстроило, и она вновь принялась тасовать колоду, готовясь к ещё одному раунду, а Кэтнап перевёл взгляд на окно. Из него, за счёт того что комната распологались практически на самом верху многоэтажки, виднелся весь город, и… что-то жёлтое, яркое. Кэтнап прищурился — сначала он подумал, что это просто солнце, но это «что-то» быстро приближалось к окну. Более того — оно горело! Буквально!       Огненная фигура, оставляя за собой пылающий след, стремительно приближался к окну, а остальные этого не замечали!       «Оно же летит прямо на нас!» — Кэтнап, подскочив на стуле, растерянно заозарялся по сторонам, открывая-закрывая рот, но не издавая ни звука. Нужно было рассказать им! Нужно было предупредить!.. Но он не знал, как, ибо остальные были увлечены игрой.       Кот, не зная, что ещё можно сделать, осторожно прикоснулся к плечу Догдэя (он сидел ближе всех) и подёргал за рукав пальто, на что тот ощутимо вздрогнул, но все же посмотрел на Кэтнапа — причём сделал это таким взглядом, что желание повторно трогать пса без разрешения мгновенно отпало — а затем посмотрел на окно, и, к ужасу кота, просто отвёл взгляд в сторону. Его ничуть не волновал горящий объект.       В тот же момент окно распахнулось от резкого порыва ветра, а огненная вспышка влетела в комнату; Кэтнап, вскрикнув, инстинктивно схватился за руку пса, вжавшись в нее — а Догдэй с силой оттолкнул кота от себя, от чего тот свалился со стула и уже из-под стола наблюдал, как эта вспышка огненной птицей расправила крылья, взлетев к потолку; огонь, движимый порывами ветра от мощных взмахов крыльев, искрами пронёсся по комнате, зажигая все стоящие в ней свечи. Кэтнап ахнул, все также сидя под столом.       — Йо-о, народ! — Произнес самоуверенный, немного хрипловатый, и ранее незнакомый ему голос.       — Йо! — Бросила Бобби в ответ.       Кот осторожно выглянул. Жёлтая птица, напоследок взмахнув крыльями, опустилась на пол рядом со столом и приосанилась, поправляя одежду.       — Здравствуй, Киккен. — Поздоровалась Крафти, махнув ему копытцем.       Киккен.       Он понял, кто это.

Тот самый, что совершил суицид…

(тс-с!)

…из-за него.

      Кот залез обратно под стол.       — Что, с корабля на бал? — Усмехнулась Бобби, забрасывая ногу на ногу.       — Агась, — отозвался Киккен, стряхивая с перьев остатки огненных искр, — только освободился, извиняюсь. Не сильно опоздал?       — Ах, ничего страшного, не волнуйся. Всё равно Хоппи ждём.       Догдэй старался держаться как можно равнодушнее, однако стоило ему увидеть Киккена — сердце пса разбилось в дребезги, а на его месте словно образовалась пустота — жалящая, едкая и горящая, тугими кольцами сжимающая грудную клетку и неспокойным комком подкатывающая к горлу.       Насчёт своего внешнего вида Киккен не парился. Он даже вовремя явиться не удосужился после своих «очень важных дел» — полетать над главной площадью на восхищение народу, а затем, после трюков, немного поболтать с фанаточками — что уж там говорить про адекватный внешний вид. Он как летал, так и заявился: в своем идиотском облегающем костюме. Максимально просто, ничего необычного.       Очень аэродинамично, не поспоришь.       Очень… Круто.       Причём буквально. Буквально круто.       Вот и вся загвоздка: он явился далеко не в своем парадном виде, был немного растрепан от ветра, да и при себе не имел никаких аксессуаров, но для него это и не было обязательно.       Чего таить, Киккен и выглядел хорошо (причем, не прикладывая к этому никаких усилий), и магией обладал (правда, использовалась она в основном только ради шоу… Зато целых два вида! — Огонь и ветер, что умело переплетались, дополняя друг друга и позволяя создавать такие зрелища, которые никому ранее и не снились!). Люди его любили, а он любил их в ответ, и даже на собрание опаздывал из-за общения с народом.       Догдэй смотрел на него, и сердце пса болезненно сжималось. Смотрел, как он проводит рукой по перьям-подобию-волосам, уложенным назад — причем, лежали они так сами, геля ни грамма! — Смотрел, как он играючи перебрасывает огонёк меж пальцев…       А себя по сравнению с ним ощущал просто ничтожеством. Ему так шла эта одежда… Он ведь… Он ведь даже не старался, а выглядит на все сто!       Всё в нем было превосходно.       Всё было на высоте, идеально и неповторимо — недаром он Гордыня, лучший из лучших, самый первый грех!       А сам он…

Лишь второй.

      Пёс часами стоял перед зеркалом, высматривая недостатки, а затем старательно скрывал их макияжем. Следил, чтобы на одежде не было ни пятнышка, ни лишней складочки, а шерсть чиста и аккуратно причесана. Следил за своим поведением, осанкой и манерами — как бы не сболтнуть лишнего, не опозориться самому и не опозорить близких. К тому же, нормы этики и морали никто не отменял — более того, они стояли на первом месте. Ведь быть вежливым, приличным — хорошо! А быть грубияном-эгоистом — плохо. Никто таких не любит. Любят хороших мальчиков. Их уважают. С их мнением считаются.       Киккен же… Эгоист. В полной мере этого слова. Ведь он буквально… Гордыня. Хорошо заботиться о других, хорошо обращать на них внимание. А Гордыня это плохо. Полная противоположность хорошему.       Гордыня, окруженная вниманием. Окруженная заботой, всеобщей любовью…

Почему?!

      Он отчетливо ощущал, как сердце делает лишние удары. В груди неистово сдавливало.       «Я ведь объективно лучше. Я ведь так много работаю, я же… Я же прикладываю так много усилий…»       Но этого было недостаточно.       Он, стараясь изо всех сил, не мог конкурировать с Киккеном. Тот был на голову выше, даже не играя в полную силу. Он первый. Он Гордыня. Первый грех. Зависть — второй. Как бы не была ужасна Зависть, Гордыня присуща абсолютно каждому, даже если сам человек так не считает. Гордыня не только охватывает каждую душу одноименного этажа, она просочилась на каждый, на каждый слой общества. В каждого человека — просто кто-то более умело хоронит её в тени сердца.

…И даже Зависть исходит из Гордыни. Как и любой другой грех.

      От такой несправедливости сводило зубы и сжимались кулаки — он был готов лезть на стенку, дабы что-то сделать с этим, но все бесполезно. Куда уж ему до Греха-прородителя… Он был лучше его во всем. Намного лучше, по всем параметрам.       …Это просто невыносимо. К боли в груди добавилась ещё и головная. Дышать было тяжело, но он всё же сделал глубокий вдох — нутро незамедлительно отдалось ноющей резью.       — Ждёте Хоппи? Она что, ещё не пришла? Ха, а я думал, что последний!       Киккен обошёл стол и встал напротив Догдэя, окинув взглядом присутствующих — его взгляд остановился на паре ушей, торчащих из-под стола, а кот, поняв, что его заметили, оперативно скользнул вниз и затаился, но его тут же за шкирку вытянули наверх и посадили на стул. Ошалевший от такого действия Кэтнап тут же столкнулся взглядом с Киккеном, в чьих глазах читался лишь чистый ужас — и вот теперь ему точно захотелось провалиться под землю, да вот только пёс, все еще держащий его, не позволит.       — Это…? Это…!       Ситуация стремительно ухудшалась. Киккен сделал шаг назад. Бобби встала со своего стула.       — Всё хорошо… Он друг! — Медведица протянула к нему руку…       — Всё определённо НЕ хорошо! — …А он резким движением отмахнулся от неё, всё так же пятясь к стене. — Что он тут делает?!       Кэтнап с мольбой посмотрел на Догдэя, Крафти, Бобби — хоть на кого, лишь бы те помогли исправить возникшее положение — но первые двое энтузиазмом не горели. Медведица же начала что-то говорить, но её прервал резкий звук открытия двери, за которым последовали два тяжёлых шага.       «О НЕТ… Нет, нет, нет, нет, нет…!»       В дверях появилась зелёная крольчиха, и выглядела она более чем агрессивно: облегчённый вариант брони из темной стали с закрытой спиной, тяжёлые ботинки и не менее тяжёлый взгляд. Сама она казалась какой-то жёсткой и колючей — а на самом деле, так и было — даже её ушки заканчивались чересчур резко, подобно острым плечам брони.       — Ох, здравствуй, Хоппи, — осторожно начала Бобби.       — Здравствуйте, товари-… Что происходит?       Она, оглядев комнату, переводила взгляд с напуганного до чёртиков Киккена на остальных и обратно, как вдруг…       — ЭТО ещё что такое?! — Громко возразила крольчиха, указывая на Кэтнапа; в её руках материализовалось ярко-желтое, светящееся копье в виде молнии, чей острый кончик искрился энергией, а сама она приняла боевую стойку.       — Что он тут делает?!       Дальше все происходило словно в замедленной съёмке. Бобби подорвалась к крольчихе, но та уже кинула копье; Кэтнап ничего не понял, и не успел бы среагировать, если бы его не оттолкнули в сторону, и — ВЖУ-УХ! — оно пролетело чётко над его плечом, а Догдэй, привыкший к такого рода выкрутасам от подруги, просто пригнулся; Копье же ударилось об стену, и по ней секундной паутинкой расползлись электрические разряды. Кот вдрогнул, представляя, что было бы, попади она в цель. Крольчиха явно не пылала дружелюбием…       — Хоппи, успокойся и послушай меня!       — Нет! — Возмущалась названная, скрученная по рукам: Бобби крепко держала её, не позволяя броситься на кота. — Ты понимаешь, кого привела сюда?! Не понимаешь, Бобби! Сука, — зашипела она, вырываясь из хватки, — отпусти меня!       — Но ведь не я его привела!       — Если все пришли, — тихо начала Крафти, дабы перевести тему, — предлагаю начать собрание…       — Не ты? А кто? — Едко выплюнула Хоппи, не обращая никакого внимания на предложение Крафти.       — Догдэй…       — Догдэй? — Она даже вырываться перестала, переведя на друга ошалевший взгляд. Хоппи ждала объяснений.       — Давайте начнём собрание. — Отрезал пёс, соглашаясь с Крафти.

***

      Все сели за стол. Слева от Кэтнапа было свободное место (судя по всему, стул Пикки, ведь она так и не явилась), затем Киккен, вернувшийся в норму, Хоппи, яростно сжимающая кулаки, Бобби, Крафти и Догдэй — троица держалась нейтрально, переглядываясь друг с другом, а Кэтнап, сидящий слева от пса, чуствовал себя зверушкой в зоопарке, ибо все взгляды были направлены на него. Взгляды оценивающие, осуждающие — а оправданий себе он уже и не искал.       — Что-же, — начала Крафти, — сегодня у нас на повестке дня…       — …Сволочь! — Перебила её крольчиха.       — Да, Хоппи. Но помимо этого, я бы хотела обсудить с вами ещё пару вещей… — Магией она подняла со стола стопку листов бумаги, что изначально принесла с собой, но её снова перебили:       — Нет уж, сначала давайте обсудим его, — Хоппи презрительно скосилась на кота, — вы не поверите, насколько у меня много вопросов.       Единорог оглядела присутствующих. Никто не выступал против этой идеи, так что она сдалась:       — Хорошо. — А затем прочистила горло и продолжила:       — Если всех всё устраивает, первая тема нашего собрания — появление Кэтнапа. Нужно понять, что делать с возникшей ситуацией, решить вопрос с местом жительства и предотвратить всевозможные риски, так что предлагаю начать обсуждение и дать ему первое слово на правах виновника торжества. Кэтнап, тебе есть что сказать? — Обратилась она к коту, — можешь подняться и выступить с речью.       «О нет»       Тело, словно судорогой, пробила крупная дрожь. Он ведь так и не придумал речь! Кот на негнущихся ногах встал со стула, впиваясь пальцами в поверхность стола до белых костяшек и понимая, что сказать то действительно нечего. На него уставились шесть пар глаз, ожидая хоть чего-то — но из-за волнения тот не мог произнести ни звука, словно поперёк горла что-то встало и блокировало всякую речь. Он бросил отчаянный взгляд на Догдэя, сидящего рядом — а тот лишь наблюдал за тем, насколько сильно сейчас трясёт кота, что выглядел так, словно сейчас расплачется. Его стало как-то… Жалко?       — Ну-ка тихо! — Тут же пришла на помощь Хоппи, не дав коту время на «потупить и опозориться» (чему в глубине души Кэтнап был очень благодарен) — Меня не устраивает! Почему мы должны слушать кота первым, если провинился именно он? Было бы логичнее дать первое слово нам, как пострадавшим в этом деле, а лишь затем выслушивать оправдания!       Она ещё долго возмущалась, но Кэтнап не вслушивался. Его жутко трясло — тремор лишь увеличивался, помимо него подкатывала тошнота и головная боль. Его ведь даже слушать не будут — в самом благоприятном исходе просто прогонят ссаными тряпками — и с этими мыслями кот крепко заламывал пальцы на руках, как вдруг их коснулась рука в чёрной перчатке, — накрыла сверху буквально на мгновение — а затем сразу же отстранилась.       — Не волнуйся, — раздался шёпот над ухом, — это не судебное заседание, а ты не ответчик. Просто дружеская встреча.       Кот медленно повернул голову вправо, в сторону Догдэя, что пару секунд выжидающе смотрел на него, а затем все же сел прямо, подключившись к наблюдению за разворачивающейся дискуссией, оставив кота в полнейшем недоумении. Дружеская встреча? Надо же. То мы нравоучаем, то толкаемся, то поддерживаем — очень по-дружески, вот уж точно… Однако, не сказать, что подобный жест абсолютно никак не облегчил положение: всё же Кэтнап хотя-бы немного, но успокоился — это не судебный процесс, а значит, всё не так уж и плохо. Формальности меньше, возможностей больше.       — Хорошо, Хоппи. — Сказала Крафти с хорошо скрываемым раздражением в голосе, — если не хочешь давать ему слово, выскажись сама.       — О, вот я уж точно выскажусь.       С этими словами крольчиха поднялась со стула и начала говорить:       — Значит так, давайте по порядку. Не знаю, что вы думаете насчёт всего этого, но лично я считаю, что мы не можем принять в наши ряды убийцу. На его совести как минимум Час Радости, а как максимум… — Хоппи вновь обвела друзей взглядом, на долю секунды задержавшись на Догдэе, а затем Крафти подала голос:       — …Но ведь в Часе Радости участвовали все эксперименты Инициативы Больших Тел, разве нет?       — Да, но виноват он!       — Нет, — опровергнул Догдэй, — не он. Час Радости — вина всех, кто в нем участвовал.       — Она… Лежит и на нас тоже. — Подтвердила Крафти, опустив взгляд.       — А, ну, — заморгала Хоппи, — ладно, проехали. Тогда Час Радости не рассматриваем.       Кэтнап поднял брови, удивляясь тому, как крольчиха скачет с темы на тему. Крафти была права — в Часе Радости действительно принимали активное участие все эксперименты Инициативы Больших Тел — ну, или их подавляющее большинство — не только «Улыбающиеся Зверята», как их окрестили, но и другие: Хагги-Вагги, Мамочка Длинные Ноги, даже Бокси Бу! Во время тех событий все эксперименты знатно прокормились — следовательно, и улыбающиеся товарищи в резне участвовали, однако отчетливо замечались двойные стандарты. Кэтнап, убивающий людей в Часе Радости — у-ух, какой ужас, какой плохой котик, — зато на аналогичные случаи, но без его участия, Хоппи выдает «Ну ладно, проехали, не обсуждаем».       — И что ты предлагаешь? — Спросила Бобби. Она понимала, что Хоппи намекает на что-то, но никак не могла уловить, на что именно.       — Давайте его повесим. — Сурово произнесла крольчиха.       Шок повис звенящей тишиной, опустившись на комнату подобно свинцовому одеялу. Кэтнап почувствовал себя так, словно его затягивает в холодную глину. Однако продолжалась пауза недолго — Киккен первым нарушил тишинку:       — Я за!       — Нет! Ты в своём уме? — Громко возразила Бобби, между делом укоризненно глянув на Киккена. — Мы не можем сделать этого!       — И почему же? — Едко спросила она, склоняясь к медведице через поверхность стола. — Что, будешь защищать этого кота? После всего того, что он натворил? Я тебя умоляю!       — Неважно, что он натворил! Это просто не по-человечески, понимаешь?       Хоппи, вскинув голову, пренебрежительно усмехнулась и тут же зарычала:       — Ха! Не «по-человечески»! А значит то, что он, блять, творил — по-человечески?! Ты вообще понимаешь, с кем имеешь дело?!       — Я разговаривала с ним до собрания, и он выглядит как вполне адекватный человек.       — Мало ли, как он выглядит! Это тебе не ручной котёнок, что будет мурлыкать и покорно лежать на коленочках, это помешанный сектант и самый настоящий убийца!       — Ну что-же, так послушаешь — убивал каждый из вас. Чем же тогда это отличается от его случая?       — Я тебе говорю, он сектант! Этот кот насильно заставлял других принять свою мнимую веру, если же не получал согласия — пытал самыми изощрёнными образами! Сегодня он мурчит и обнимается с тобой, а завтра будет прижигать кожу раскаленной проволокой, выводя текст молитвы! Что, нравится?! — Она ударила по столу кулаком, да так, что документы, которые принесла с собой Крафти, подскочили. — Или, может, тебе хочется посмотреть на собственные внутренности, свешивающиеся до пола?!       Догдэй опустил взгляд — недостаточно выразительно, чтобы остальные обратили на это внимание, но Хоппи, что знала, через что ему пришлось пройти, внезапно запнулась, а слова встали поперёк горла. Она хотела еще больше дополнить свой рассказ, в красках описать, какой ужас творил кот, но ведь… Она обещала молчать. Она обещала никому никогда не рассказывать о том, что узнала от Догдэя в тот роковой день — и держать это обещание сама себе поклялась железобетонно, а сейчас понимала, что затронула допустимую грань.       — Но не убивал же? — Очередной вопрос Бобби вывел её из моментного оцепенения, но боевой настрой уже был частично потерян. Растерянный взгляд друга послужил резкой оплеухой.       «Пусть он сам ей расскажет»       — Догдэй!        — Что?       — Скажи ей!       — Что я должен ей сказать? Меня никто не убивал.       — Но ты же…?       — Нет. — Он покачал головой, не желая говорить об этом.       На самом деле, насчет «еретиков» у Прототипа был особый завет. «Не убей близких зазря» — гласили слова, высеченные когтями проповедника на холодном камне высоких стен фабрики, из раза в раз нашептываемые ему откуда-то свыше — Прототип, покровитель всех невинных детей-экспериментов этого дрянного завода, считал, что не должно быть пустых смертей — если душа несчастного отныне навсегда заперта в искусственном плюшевом теле, она уже вдоволь натерпелась и заслуживает спасения — то был дарован Час Радости, величайший момент расправы над несправедливостью, когда стрелки поворачиваются в обратную сторону — и алчные, ненасытные до денег люди, готовые идти против правил морали ради заработка, наконец были наказаны. «Мы можем увеличить нашу рабочую силу и одновременно уменьшить количество людей в нашей платежной ведомости, если люди, которые у нас работают — не люди» — говорил он — хирург — Ангел Смерти, готовый из раза в раз пачкать руки невинной детской кровью, оскверняя своими грешными лапами их доныне чистые внутренности — и отныне каждая жертва его гениальной инициативы волокла за собой кровавый след, смрад которого уже давно въелся в судьбу каждой игрушки этой фабрики.       Прототип, великий благодетель, отдал всего себя, дабы больше ни один человек не влез на фабрику, не нарушил тот хрупкий мирок, что выстроился посредством его работы, и пророк Божий — Кот-Дремот — подобно спасителю, отдавался целиком. Перед ним стояла четкая цель — показать остальным, потерянным в грешной тьме, как щедр их избавитель, как он хорош, что всё, что нужно во имя лучшей жизни — лишь уверовать в Него, и Он обязательно покажет дорогу к свету. Он обязательно поможет им выбраться, обязательно покажет Солнце, небо! Как спас однажды от сильнейшего удара током, так и спас во второй раз — от мучительной рутины эксперимента в цепких руках наблюдателей — он помогает всем, кто верит, и всеми силами кот старался донести эту мысль до других, точно таких же, как и он раньше — потерянных, не знающих смысла жизни друзей.       Всеми силами.       Всеми возможными способами.

Но что поделать, если некоторые понимают лишь грубую силу?

Возможно, он немного перегнул палку…

      — Я же говорила! Никого из нас он не убивал. Мы должны дать ему шанс. — Продолжала настаивать на своём Бобби.       — Шанс, блять, на что? На создание очередной секты?! О, господа, помолимся же всевышнему Прототипу!       От упоминания Божества Кэтнапа передернуло, и кот втянул голову в плечи. Он не справился. Он не смог донести до них истину… Теперь даже Он от него отказался.       — Слишком опасно позволять ему жить. — Продолжала крольчиха, — мы не знаем, что у него в голове, какие там мысли. Он — сторонник…       — Последователь, — поправил Киккен.       — Да, последователь Прототипа, — согласилась она, — не станет ли кот и сейчас плясать под его дудочку?       Плясать под дудочку.       Так это называется?        «Отрекись от меня» — сказало Божество. Он не в праве ослушаться.       — Нет… — Еле слышно произнес Кэтнап.       — Что, прости? — Едко переспросила крольчиха, — я не расслышала.       — Нет. — Уже более уверенно ответил кот, сжав в кулаки руки под столом и смотря прямо ей в глаза. — Не буду.       Она снисходительно усмехнулась:       — Какое сильное заявление! Ты точно уверен в своих словах, а?       — Видишь, он исправляется!       — Молчи, Бобби! — Огрызнулась крольчиха, а затем пристально вгляделась в лицо Кэтнапа. — Да он лукавит!       — Не затыкай меня!              — Неправда! — Ответили они одновременно с Бобби, как вдруг на ногу коту легла чужая рука. В перчатке. Чёрной. Глянув на неё, он поднял глаза выше — и встретился с Догдэем, что покачал головой, мол, «не надо». Что «не надо»? Спорить с ней? Так она сама начинает!       — А тебя никто и не затыкает, — Кэтнапа они благополучно проигнорировали, — просто ты лезешь в то, чего не знаешь, а это тупо.       — Это ты тупая! — Обиделась Бобби, — стоишь на своём, мести жаждешь. Ну иди, забей его лопатой, что с того? Легче станет? Так дела не делаются!       — Я тебя тупой НЕ называла! — Крикнула Хоппи, вновь ударив руками по столу, — Да, легче! Вот уж извини, что пытаюсь добиться справедливости!       Спор явно переходил рамки обычного обсуждения — повышенные тона никогда не приводили ни к чему хорошему, и Крафти поспешила предостеречь это, громко постучав копытами об столешницу:       — Тихо! — Громогласно объявила она, — дамы, пожалуйста, тихо! Успокойтесь, вы отошли от темы! Вопрос остаётся открытым — как предостеречь риски?       — Свое мнение я высказала.       Догдэй же был готов на стенку лезть от внутренних противоречий. С одной стороны, был полностью согласен с Хоппи — действительно, после всего того, что устроил этот кот, давать ему возможность жить нормально — совершенно нечестно. Нельзя же просто взять и простить ему былые деяния! — А с другой… Права Бобби. Все совершают ошибки. И все должны иметь право на их исправление…       «Будь добрее. Будь лучше.»       — Хоппи, Бобби права. — Сказал он. — Мы не можем его повесить. Ты утверждаешь, что хочешь добиться справедливости — но никого из нас он не убивал, так что это будет неправильно. Насчет часа радости мы также всё обговорили. Убивали все мы — кроме Бобби, конечно — но ведь имеем право на жизнь. И он тоже должен иметь — вот это будет справедливо.              С каждой секундой его небольшого монолога крольчиха все больше и больше хмурилась — пёс был последней личностью, от которого она ожидала защиты кота, и предполагала, что именно он в полной мере поддержит её идею о повешении.       — Почему ты его защищаешь? — Выплюнула она, презрительно сощурившись.       — Я защищаю не его, а его права. — Спокойно ответил Догдэй, не сводя с нее холодного, пристального взгляда.       — О каких правах может идти речь, если он держал в страхе весь завод?!       — Это не отменяет факта, что все должны быть равны.       — Догдэй, закон о равенстве работает немного не так, если ты ссылаешься на него. Это запрет дискриминации по национальности и подобной херне, а в «подобную херню» не входят сектанские пытки, если ты не знал! Хочешь, чтобы он остался безнаказанным?!       — Хоппи, ты бросаешься из крайности в крайность. Я не говорю, что он должен припеваючи жить на одном уровне с нами, но и не поддерживаю твою идею о повешении, ибо причины отказа от него мы только что обсудили.       — Даже если и без казни, он должен понести наказание за все свои грехи. И вот только не говори, что всё то было давно и неправда, я уже вдоволь наслушалась. — Она презрительно скосилась на Бобби.       Даже если Хоппи и была права, как бы ему не хотелось — признать Догдэй этого не мог. Он не собирался опускаться до животного уровня, он не собирался пачкать руки, он не собирался ответно мучать кота. Как бы не хотелось мести, это просто ужасно. Это противно, это мерзко и непристойно. Хорошие люди умеют прощать, они придерживаются мысли «что было, то прошло, а прошлого не исправить», они живут настоящим — и это заслуживает уважения, в отличии от низменного желания мести.       — Но ведь это правда, сейчас он совершенно-       — Да завали ты уже пасть! — Крикнула она на медведицу, со всей силы ударив по столу и совершенно теряя самообладание; громкий удар эхом отозвался в комнате, заставив добрую половину компании вздрогнуть, — не лезь, если, блять, не знаешь ситуации!       — Пасть? Вот так ты заговорила…? — Тихо произнесла Бобби, приложив руку к груди; её голос дрогнул и затих. Медведицу глубоко оскорбили слова крольчихи.       — Хоппи, извинись. — С непривычным для себя холодным упреком произнесла Крафти, поднимаясь со стула, чтобы быть на одном уровне с собеседницей. — С чего ты решила, что в праве позволять себе такие выражения?       — Щас, блять, я буду извиняться! — Огрызнулась она, — ничего, что мы тут вещи важные обсуждаем, а она вечно под руку лезет?! Ну не было её там, что она может сказать по этому поводу? «Дружба — это чудо, давайте не ссориться»? Спасибо, нетерпелись уже! Дружить раньше надо было, а не поддаваться сомнительным богам!       — Не приплетай сюда кота, я сейчас говорю конкретно о твоем поведении. Что бы он не сделал, это не дает тебе возможность срываться на друзей. Наши собрания строятся на взаимоуважении, и каждый имеет право голоса, если тебя не устраивает подобный принцип — можешь не принимать в них участие.       С минуту они безотрывно смотрели друг другу в глаза, не пророня ни слова, а затем Хоппи прищурилась и угрожающе тихо произнесла:       — Ты что, тоже его защищаешь?..       Крафти открыла было рот, чтобы возразить, но не успела — её перебили, даже не дав и слово вставить:       — Вы что все, блять, издеваетесь?! — Взрычала она, готовая рвать и метать, — Догдэй!       — Что?       — «Что!» — Передразнила она, — какого хера ты настраиваешь всех за него?! Почему Крафти его защищает, почему Бобби-…        Хоппи всё продолжала высказываться, не стесеняясь в изречениях, как вдруг у Крафти, услышавшей свое имя в подобном контексте, глаза на лоб полезли. «Всмысле «Крафти его защищает»?! Я защищала Бобби!»       Она, прикрыв копытцем рот, под крепкие выражения со стороны крольчихи подняла глаза на Догдэя — их взгляды пересеклись, и после того, как единорожка указала на Бобби, он понял всё без слов. «Пора заканчивать этот цирк»       На медведице лица не было — она, застегнув мантию (что было редкостью), меланхолично смотрела прямо перед собой пустым взглядом, крепко сжав губы. Цветочный венок сполз в сторону — Крафти магией поправила его, за что получила благодарный взгляд.       В основном, оскорбления летели именно в сторону Кэтнапа, и Догдэй посмотрел на него. При этом пёс не мог не отметить, как достойно тот держится: широко открытыми глазами смотрит прямо на Хоппи и еле-еле слышно рычит, что слышал только Догдэй из-за близкого расположения их стульев, однако уши кота крепко прижаты к затылку, хвост опущен и нервно стучит по полу, а все его тело мелко дрожит — видно, что скоро сдерживаться будет совсем невозможно.       «Еще немного, и она доведет абсолютно всех»       Поток нецензурщины с уст крольчихи прервал громкий хлопок ладонью по поверхности стола.       — Всё. Довольно, Хоппи. — Отрезал Догдэй.       — Ты-       — Я сказал, тихо. — Он выставил вперед ладонь, приказывая ей молчать. — Мы не намерены выслушивать от тебя оскорбления.        Хоппи бросила на кота такой взгляд, словно собиралась сожрать живьем — и это не ускользнуло от внимания пса.       — Кэтнап, встань.       Повторять дважды не пришлось.              Не говоря ни слова, Догдэй встал из-за стола и вышел из комнаты, уводя за собой кота.

***

      Слева и справа от конференц-зала, где и проходили собрания, располагались два кабинета. Поскольку один из них был закрыт на ключ, пёс отвел Кэтнапа в свободный — и сейчас кот сидел на стуле около письменного стола, а Догдэй стоял немного поодаль, ближе к двери.       — Ты как? Все хорошо?       Кэтнап молча кивнул.       — Не воспринимай близко к сердцу её слова. Хоппи совершенно не умеет фильтровать речь… Особенно, если на взводе. — Сказал он с неким… сочувствием?       Догдэй видел, как Кэтнап сжимает кулаки, как белизна его кожи пробивается сквозь фиолетовую шерсть, как он прижимает уши к голове, и понимал, что слова, сказанные на встрече, ударили по нему очень сильно, хотя и были лишь горькой правдой.       — Но ведь она права. — Кратко ответил кот надломленным голосом, отводя глаза в сторону, и больше он не проронил ни слова. В этот момент на кота резко обрушилась целая волна мук совести. Он только-только начал думать о содеянном, как о прошлом опыте, мысленно благодаря Прототипа за всё хорошее, что он ему сделал, начал прощать себя, а теперь, после встречи с «друзьями», всё вернулось с новой силой. Как бы ему не хотелось счастья для всех, как бы не хотелось спасения — где-то он явно свернул не туда…       В конце концов Догдэй тихо вздохнул и сказал:              — Мне нужно вернуться на собрание, ибо Крафти хочет обсудить с нами ещё пару тем, но это не должно продлиться долго. Подожди меня здесь, я скоро вернусь. — И вышел из комнаты, не дожидаясь ответа; он не увидел, как кот кивнул, с хлопком двери окончательно пряча лицо в ладонях.       Не то, чтобы пёс специально пытался проявить неуважение к Кэтнапу, внезапно выйдя посреди их недо-диалога, да и дверь хлопнула случайно — но что ещё можно сказать в данной ситуации, Догдэй попросту не знал. Он не мог злорадствовать над тем, что кот «получил по заслугам» — напротив, зная Хоппи и её богатый на изощренные оскорбления лексикон, его уже попросту становилось жалко, однако… В глубине души он был согласен с каждым её словом, но сам бы такое никогда не высказал.       «Она, как обычно, чересчур резка в выражениях, но однозначно права» — Думал пёс, открывая дверь в конференц-зал.       Обстановка внутри поубавила накал, более того — с исчезновенем кота ушло и лишнее напряжение. Оказывается, он действовал если не на всех, то как минимум на Хоппи, как красная тряпка на быка, ибо сейчас она как ни в чем не бывало общалась с Киккеном и Бобби на сторонние темы; видимо, за время отсутствия пса крольчиха всё же умудрилась извиниться. Догдэй тихо прошел через комнату и занял свое место за столом, а Крафти одарила его благодарным взглядом.       — Ну что, дамы и господа, — начала она, — предлагаю приступить к обсуждению, и уж теперь, надеюсь, все пройдёт хорошо.       Хоппи кивнула, принимая более заинтересованную позу; Киккен привычно перебрасывал огненную искорку меж пальцев, а Бобби, подперев щеку ладонью, с улыбкой смотрела на подругу. Листы бумаги, всё это время лежащие на столе, движимые голубым сиянием разлетелись по столу и легли перед каждым зверьком.       Крафти начала говорить о деньгах; она представляла друзьям свою идею о единой валюте, аргументируя её тем, что им уже давно пора ввести что-то более удобное, нежели натуральный обмен производимыми на этажах вещами. Перед ними лежали бумажки, на которых единорожка собрала всю основную информацию по теме в сжатом объёме, и Догдэй был согласен с ней, однако позволил себе особо не вслушиваться в речь, ибо слышал всё это не впервой; на многочисленных прогулках, по телефону и на личных встречах (проще говоря, ночевках) — Крафти всегда хоть бы косвенно, но затрагивала тему о валюте, более того — его сообственные заводы производили монеты для этажа Жадности, так что в теме он разбирался — преимущественно, благодаря единорожке, ибо решения она принимала советуясь с ним.       В идее ввести валюту в обиход на этаже Жадности Догдэй поддержал подругу — точно также, как поддержал и предложение распространить эту идею еще и на другие этажи. Для него в этом была доля сообственной выгоды — заводы по массовому производству располагались только на его этаже, а если зверята согласятся на ввод единой валютной системы — он и сам прилично заработает на изготовлении тех самых денег, однако это было скорее приятным дополнением: общество Крафти ему нравилось, и помогать Догдэй был готов независимо от того, что получит взамен, ведь так поступают хорошие друзья.       Остаток собрания прошёл на удивление хорошо; он думал, что первая его часть осквернит вторую, но вопреки ожиданиям, ничего страшного не приключилось. Более того, зверята согласились обдумать предложение Крафти, так что под конец встречи та буквально сияла от счастья:       — Они согласились, Догдэй! — Восторгалась единорог, стуча копытами друг об друга, — согласились!       — Рад за тебя, — отвечал друг. Они отошли немного в сторону, так что другие не слышали их разговора. «Было бы и у меня все легко» — думал он, поскольку к его сообственным идеям остальные все ещё относились с настороженностью, однако неподдельный восторг на лице Крафти заставлял уголки и его губ невольно подняться, — ты хорошо постаралась.              Второй раз за день она обняла его — в радости успеха границы были несколько смазаны — но Догдэй ничего не сказал на это, а лишь прикрыл глаза, отвечая на мягкий жест.

***

      В это время Кэтнап сидел в комнатке, ожидая пса — сейчас он был бы рад любому, кто разбавит одиночество, ибо оставаться наедине со своими мыслями было совсем уж тяжело — те наполняли голову, жужжа пчелиным роем и подначивая совесть продолжать грызть его. Помогала лишь фокусировка на чем то извне — например, на тиканье часов — но эффективность подобных приемов меркла с течением времени, и он всё равно возвращался к самокопанию.       Дверь наконец открылась; он поднял голову, ожидая, что вот сейчас-то Догдэй заберёт его из этой тихой комнаты и они вернутся «домой», но перед ним стоял далеко не пёс — Хоппи, сжимая кулаки, одним резким движением захлопнула дверь за собой, а Кэтнап, вскочив со стула, отступил назад; крольчиха же за пару мгновений широкими шагами преодолела расстояние между ними, загоняя кота в угол — он вжался в стену под чрезмерно быстрый стук сообственного сердца, а Хоппи, перекрывая все возможные пути отступления, одной рукой схватила его за шею, а второй держала своё копье, чей наконечник опасно искрился. От неё пахло смесью перегара и алкоголя.       — Значит слушай меня сюда, — угрожающе произнесла она, слегка сжимая руку; перекрыть дыхательные пути крольчиха пока что не стремилась, однако адреналин подскочил так, что кот рефлекторно дернулся, и вот теперь Хоппи сжала его крепче, удерживая на месте. — Если хоть одна шерстинка упадёт с Догдэя, хоть одна шерстинка! — В глазах начинало темнеть, — если с ним хоть что-то случится, все будут знать, что виноват ты. Только попробуй приблизиться к нему, я ведь тебя, гада, закопаю, если снова начнешь творить хуйню. Ты меня понял?!       Из остатков сил он активно закивал, а Хоппи, презрительно сощурившись, провела когтями по его шее, слегка подцепляя кожу; на ней остались красноватые полосы — недостаточно серьёзные, чтобы остаться надолго, но вполне ощутимые, чтобы кот как следует запомнил «наставление».       — Урод, — прорычала она напоследок, разжимая руку. Кэтнап схватился за стену за собой, дабы удержаться на ногах и не упасть.       — Молись своим богам, чтобы тебя на улицу не выставили, фанатик злоебучий. — И хлопнула дверью, да так, что стекла в окнах едва не задрожали; подобно коту, что сполз по стенке на пол, одной рукой проводя по царапинам справа на шее, а второй обнимая себя по груди, рукой ощущая бешеный пульс.       Он не знал, сколько еще просидел вот так — пытаясь стабилизировать прерывистое дыхание и усмирить сердцебиение, но вскоре (или нет?) дверь вновь открылась. На этот раз там стояла фигура в белом пальто — Догдэй, увидев сидящего на полу у стенки Кэтнапа, вопросительно поднял бровь, и кот тут же вскочил на ноги, поправляя горло водолазки.

***

      Пришло время отправляться домой. Дорога прошла преимущественно в тишине, однако по пути до лифта, на этаже Гордыни, они перебросились парой слов, да и все вокруг шумело, так что самоощущения были вполне сносные. В самом лифте также играла музыка — хоть фоновая, но все равно отвлекающая от мыслей — он фокусировался на ней, как мог, хватаясь за тихую джазовую мелодию, как утопающий за соломинку. Но когда раздался звонок, оповещающий о конце поездки, а двери лифта распахнулись перед ними, музыка затихла. Они вновь были на этаже Зависти — Догдэй первый вышел из лифта на улицу, Кэтнап следовал за ним хвостиком, хотя сейчас предпочёл бы бесконечно кататься туда-обратно по этажам, лишь бы музыка продолжала играть.       Мысли вновь душили, совесть кричала, как могла — а он точно так же, изо всех сил, глушил её. Сейчас возникла одна цель — побыстрее добраться до (относительно) своей комнаты, закопаться глубоко в одеяло — и там уже дать свободу эмоциям. Сейчас нельзя.       "Поговори со сной. Поговори со мной, ну же" — мысленно заклинал он Догдэя, дабы заполнить голову хоть чем-то сторонним — но пёс оставался молчалив, невозмутимо шагая вперёд с привычно сложенными за спиной руками.       Ему было необходимо отвлечься хоть на что-то — кот огляделся по сторонам, но город оставался пугающе молчалив и холоден. В окружающей темноте — на этаже Зависти темнело рано — даже ветер не шуршал листьями меж деревьев, поскольку и первого, и второго попросту не было. Зато был пронизываюший до костей холод, и если днем с ним ещё можно было соревноваться — сейчас такой возможности не предоставлялось. Он чуствовал, как немеют руки и стучат зубы, чуствовал, как от усталости и нервов заплетаются ноги, чуствовал, как сжимается нутро от боли раскаяния...       И больше не мог сдерживаться.       Неистовые рыдания драли горло, размывчатая пелена застилала глаза, и он больше ничего не видел перед собой. Ноги окончательно подкосились, и Кэтнап упал коленями на холодную тротуарную плитку, оперевшись на руки. Он зажмурился и проморгался, дабы избавиться от расплывчатости и лучше видеть — но увидел лишь то, как слезы капнули на пыльный пол; и там, куда они упали, образовались тёмные пятна.       Догдэй, в чьей голове точно также крутилась лишь одна мысль — "поскорее добраться до дома" — вдруг понял, что не слышит лёгкой кошачьей поступи за спиной и обернулся, дабы узнать, в чем дело.       "Нет, Боже, нет... Пожалуйста, только не перед ним... Прошу..."       Кэтнап, сцепив зубы, судорожно вытирал слезы с глаз рукавом, второй рукой пытаясь убрать следы влаги с пыльного пола. Это действие не принесло абсолютно никакакого результата, он лишь ещё больше размазал их по плитке, что тут же впитала в себя капли жидкости и потемнела. Услышав приближающиеся к себе шаги, кота затрясло ещё сильнее — ко всем разрывающим его ощущениям добавился ещё и стыд — и, совершенно обессиленый, он припал головой к полу, пряча лицо. Пряча следы своей слабости.       Догдэй видел, как фигура в чёрном одеянии сложилась в молитвенную позу на холодной плитке. Все тело кота крупно дрожало — то ли от холода, то ли от сдерживаемых рыданий — и он дышал ртом, стараясь создавать как можно меньше шума, сжимал кулаки, впиваясь в ладони ненароком выпущенными когтями — делал всё, лишь бы хоть немного сохранить достоинство, что, впрочем, уже давно с треском рухнуло.       Кот услышал, что шаги прекратились, и даже не поднимая головы мог сказать, что перед ним стоит он. Смотрит с высоты своей идеальности, насмехается — уж он то точно никогда не рыдал в пыли! Кэтнап, дрожа от холода, проклинал все свое существование, жалел, что вообще пришёл сюда — стоило ещё в самый первый день пойти в совершенно противоположную сторону от города, потеряться в белой пустоши и никогда не напоминать о себе.       — Я монстр, да? — Прохрипел он в пол, давясь рыданиями.       "Это ты во всём виноват. Это все твоя вина. Даже после смерти продолжаешь отравлять им существование, выводишь на эмоции и создаёшь скандалы, заставляешь возиться с собой, как с маленьким ребёнком, — слезы с концами захватили его, а голова просто раскалывалась, — Разрыдался прямо на улице, прямо перед ним. Отличная работа, молодец! Теперь..."       — Не отчаивайся. — Голос откуда-то свыше вывел его из мыслей.       Это прозвучало как приказ.       ...Догдэй старался говорить мягче. Он не был уверен, правильно ли поступает, должен ли делать то, что собирался сделать, но... Так поступил бы хороший человек.       — У тебя был сложный день.       Кэтнап кивнул, все еще не поднимая лица.       — Пойдём домой, вкусно поешь и ляжешь спать.              Он прерывисто выдохнул, соглашаясь со псом, как вдруг...

      ...Ему на плечи упала тяжёлая теплая ткань, пахнущая шерстью и едва уловимыми нотками ванили.