Реабилитация

      Энтони с самого детства знал, что уважения достойны лишь те, кто много и упорно работают. Уважения достойны лишь трудолюбивые, кто целиком отдается своему ремеслу. Уважения достойны лишь добрые, честные и верные люди — одним словом, хорошие.       Как его отец.       Едва ли не всё детство он провел, занимаясь самыми различными делами: на первом месте, конечно же, стояла учёба, затем кружки и дополнительные секции, а если было свободное время — Энтони шёл на работу к отцу, в больницу. Тот по специальности был хирургом и заведовал одноимённым отделением, а помимо этого еще и вёл приём пациентов.       Друзей у мальчика не было — у Энтони вообще не было никого, помимо трудолюбивого, доброго и любящего отца, настоящего примера для подражания (о матери он предпочитал не вспоминать). Чаще всего Тони сидел прямиком у него в кабинете — медсестер не хватало, так что Энтони занимал её место, и пока не было пациентов, либо просил отца рассказать ему что-нибудь по теме — про суставы, перевязки… Либо листал медицинские карты пациентов. Он любил примерять белый халат и вклеивать в карты результаты осмотра, обещая, что в будущем и сам выучится на хирурга: пойдёт по стопам отца, будет работать в этом же кабинете… — на что родитель лишь улыбался, хлопая сына по плечу, а затем отправлял спустить медкарты вниз в регистратуру.       Энтони всегда восхищался своим отцом — опрятно выглядящим, одетым с иголочки, любящим свой труд — а люди любили его в ответ, уважительно обращаясь «доктор». Так что для Энтони было ясно, как день: «чтобы заслужить уважение, нужно много работать и быть хорошим».       И однажды, одним теплым летним вечером, когда августовское солнце золотом заливало едва пожелтевшие аллеи парков, по широким улицам города ехало такси, на заднем сиденье которого рядом с отцом сидел Энтони Дэйбрейк.       Был бы он немного младше — вжался бы в родителя, нервно заламывая пальцы от страха неизвестности, но Энтони сидел с идеальной осанкой, прилежно сложив ручки на коленях. Ему предстояло прожить некоторое время в детском приюте под опекой «Playtime.Сo». О нем Тони слышал не раз, ибо его отец уже достаточное время работал в этой компании — тоже хирургом, и он не знал, чем именно занимается родитель, но платили там намного лучше, нежели в былой больнице. Для него это было хорошим карьерным ростом, ведь по какой-то причине там были востребованы именно механики, детские врачи (в том числе, психологи), химики и хирурги — именно последнее ему и подошло.       — Волнуешься?       — Нет, папа. Всё хорошо.       — Молодец. Это хорошее место. Эллиот Людвиг делает все возможное, дабы нахождение в приюте было максимально приятным. Там будет школа, много различных занятий и книг. Ты сможешь общаться и учиться вместе с другими детьми — и всё, не покидая его границ!       Общество других детей его не слишком привлекало, однако хорошо, что будет много книг; читать Энтони любил, но всё же интересней ему было слушать рассказы отца о случаях из врачебной практики:       Таким образом узнал о «циклопе» — преступном авторитете, главе банды, которого однажды подстрелили в ходе конфликта. Пуля прошла сквозь голову, зацепив глаз навылет. Когда его доставили в больницу, за «скорой» тянулась вереница машин — то были участники банды, контролирующие, дабы их главарю не навредили. Деревья вокруг больницы спилили, а на них засели снайперы, что не спуская глаз смотрели за происходящим; пулю же извлекали прямо под дулами автоматов, ведь люди с огнестрелом стояли даже в операционной. Преступный авторитет, как-никак.       Была ещё одна история, такого же плана, но уже про гранату. Ситуация была связана с бизнесом: один человек хотел устранить соперника, так что взял да закинул ему в окно гранату — тот её поймал, и она разорвалась прямо у него в руках. Итог: человека — пополам, умер в приёмном отделении от потери крови. Тони ещё долго допытывался до подробностей, однако отец ограничился лишь «разрывом брюшной аорты». Оно и немудрено — Энтони и сам мог догадаться, что если «пополам» значит " ровнёхонько по линии талии», то мало пострадавшему явно не покажется — он не хотел даже представлять себе, как бы такая картина выглядела, но мысль о том, что подобное вообще возможно, необъяснимо будоражила разум. Ясное дело, что если человека разорвёт пополам, то тот не выживет…       Энтони соответствовал всем критериям «хорошего мальчика», однако, как бы отец не гордился им — а не делать этого было попросту невозможно, ведь ребёнок был идеален… практически по всем критериям — иногда ему просто хотелось, чтобы тот наконец нашёл друзей. Общение с другими людьми никогда не стояло для него в приоритете — намного важнее была учёба (и доказание сообственного достоинства) — так что временное нахождение в приюте было хорошим шансом исправить это.       — Мы сможем видеться, правда? — Спросил вдруг Энтони, на самом деле и так зная ответ. Ему лишь нужно было услышать это от родителя, словно в качестве подтверждения:       — Да, Тони. Я буду посещать тебя в приюте, как работник компании.       — Мне не нравится идея с придумыванием новой фамилии. Всё это очень-очень странно…       Отец продолжал смотреть в окно. Он и сам понимал, что поступает неправильно — однако, других решений не было. Сына растил один, деньги всегда были очень кстати — а зарплата в «Playtime.Сo» была более, чем достойной, поскольку недавно его, как специалиста, пригласили поучаствовать в важном проекте — «Инициатива Больших Тел», сокращённо «ИБТ» — грандиозный эксперимент, ранее никогда и никем не проводимый, под управлением небезызвестного на фабрике доктора Харли Сойера. Проект требовал долгой и упорной работы, занимавшей большую часть суток, так что отец проводил в стенах (вернее, под фабрикой) уйму времени, и дорога туда-обратно до города была совершенно неудобна, ведь завод находился где-то в часе езды. Он мог снимать небольшую квартиру неподалёку от фабричного здания, но Энтони не смог бы нормально жить в ней — во-первых, далеко от школы, а во-вторых: он бы находился там совершенно один, что плохо для ребёнка.       Как удачно, что при фабрике был детский приют… Как же хорошо, что по связям удалось замять все дела с документами. Энтони не должен был задержаться в приюте надолго, лишь на время проекта — он не значился официально, как сирота, а был по-сути просто случайным парнем, что внезапно объявился в Плейкейр, и точно так же внезапно исчезнет из него.       А чтобы не возникало вопросов, они решили, что Энтони будет представляться поддельной фамилией.        — Так нужно, Тони.       — В конце концов они догадаются, что эндокард это такая оболочка в сердце… А вовсе не фамилия.       Отец натянуто улыбнулся, невесело смотря в окно — они подъезжали к величавому зданию фабрики «Playtime.Сo», чьи разноцветно раскрашенные трубы тянулись прямиком в небеса, а кирпичные стены казались по-детски задорными. Всё здесь излучало добро и позитив, как внешне, так и «внутренне» — чего только стоит слоган компании! — «Что сейчас? Веселья час!»       Перед Энтони стояли несколько целей. Первая — найти друзей, ведь отец хотел, чтобы он научился общаться с ровесникми. Вторая — не выдать план, поскольку это может обернуться неприятным образом.       — Ты все понял? — Произнес родитель, когда машина остановилась.       — Да, доктор Дэйбрейк.       — Молодец, лучик. Удачи.

***

      …Жизнь приюта шла полным ходом. Утро в Плейкейр начиналось как обычно, ибо иначе и быть не могло. Этот день абсолютно ничем не отличался от остальных — всё тот же завтрак, та же школа и дополнительные занятия, обед, игровой домик, общение с друзьями, домашние задания… И спать.       По крайней мере, так было у Энтони — Даниэль же с началом учёбы успел выбить дверь с петель в одном из кабинетов школы, довести до белого каления саму Стеллу Грейберг своими выходками, а детей из младших групп — до истерики:       Однажды, они вновь собрались у «костра», как собираются дети в лагере — однако огонь это слишком опасно, так что вместо него у них была… Кошкопчелка. Хорошо все обдумав, дети сошлись на мнении, что её жёлтая бархатная шкурка вполне сойдёт за аналог огню, а коричневые полосочки — за поленья.       — Надо лишь включить фантазию, и всё получится, — говорила четырнадцатилетняя Мэри Пэйн, что несмотря на относительно малый возраст, относилась к другим детям с заботой, схожей с материнской — и воспитанники младшей группы в ней души не чаяли. Она была той ещё сказочницей: когда, сидя в окружении малышей, девица начинала фантазировать, ее зеленые глаза широко раскрывались и сияли, а щеки разгорались, и она, сама того не осознавая, принималась изображать тех, о ком рассказывала; голос то взмывал вверх, то падал, стройная фигура склонялась и раскачивалась, а руки выразительно жестикулировали. Дети слушали, притаив дыхание, в то время как сама Мэри напрочь забывала о том, что рассказывает истории на публику: сама она видела волшебниц, королей и русалок, и жила их жизнью, придумывая все новые и новые сюжеты. Так было и сейчас:       — Представим, что вместе кошечки у нас костёр… Дэнни, дай мне фонарик, я знаю, что у тебя он есть, — обратилась она к согруппнику, протягивая руку. Даниэль тут же нахмурился и замотал головой:       — Нет! Это мой фонарик!       — Не твой, — ответил один из старших детей; у него была косая чёлка, прячущая одну сторону лица, и черные растрепанные волосы, — ты стащил его у воспитателей.       — Ещё мне нефоры не указывали… Ай! — Ему прилетел подзатыльник от Линды, что сидела рядом. «Нефор» же таки забрал у него фонарик и кинул Мэри, что благодарно кивнула:       — Спасибо! — И положила его рядом с Кошкопчелкой. — Видите, как наш костёр сияет? Совсем как настоящий, смотрите! В нем трещат дрова, а искры от огня летят во все стороны… — Продолжала рассказывать Мэри; казалось, что в её глазах искрится тот самый огонь, который она с таким жаром описывала — а воспитанники Плейкейр и вовсе видели его воочию; Кошкопчелка исчезала без следа, оставляя место лишь яркому пламени, что и правда согревало — сиротки тянули руки к игрушке с фонариком, воображая на их месте костёр, а Даниэль нагло посмеивался, портя всю магию:       — У них галлюцинации, — заключал он на ухо Линде, что прикрывала рот ладошкой и тоже хихикала, а Энтони смотрел на все это со стороны и сжимал в руках ткань одежды — ему тоже очень-очень хотелось увидеть и костёр, и искры, и огонь — но из центра круга на него смотрела лишь Кошкопчелка, под боком у которой стоял фонарик. Впрочем, он не унывал — в руках Тони держал гитару, что одолжил из музыкального класса. Энтони был известен, как хороший мальчик, так что ему легко доверили инструмент — и сейчас он играл уже третью песню из «лагерной» категории. Подобно прошлым разам, пели сироты хором, и всё было хорошо: детям помладше просто нравилось это делать, а те, кто постарше, наслаждались атмосферой.       Вдруг, стоило песне завершиться, кто-то из незнакомых детей внезапно вскочил со своего места и забрал фонарик из центра — «костер» вновь превратился в пчелокошку, и под укорзиненные взгляды остальных он уселся обратно на свое место:       — Что? Время рассказывать истории!       Недовольство сместилось понимаем, и в конце концов все решили, что так будет даже лучше — так что каждый, держа фонарик в руках, мог поведать байку из жизни; особенно приветствовались те дети, которые попали в приют в осознанном возрасте, и могли рассказать о жизни за пределами стеклянного купола. Однако, в конце концов, фонарик достался Даниэлю…       — Ну что-же, — таинственно начал он, потирая ручки, — хочу поведать вам историю о… Бессердечной чёрной собаке!       Кто-то из детей снисходительно цыкнул, и Дэнни тут же направил ему в лицо фонарик — рыжий парень из средней группы тут же зажмурился от яркого света и закрыл глаза рукой.       — А ну-ка цыц! Я рассказываю! Так вот, — он прочистил горло, обращаясь скорее к младшегрупникам, нежели к старшим сиротам, — эта собака, значит… черна, как сама ночь! У неё вздернутая остроносая морда, костлявые длиннющие лапы и хвост колечком, шерсть грубая, вся в колтунах. А глаза… Глаза человеческие и светятся в темноте, как две белые точки! Во-от, эта собака… она не любит свет, днем всегда прячется в тени. Активничает только ночью, когда все спят — тогда-то эта собака и выходит на охоту…       Видя обращенные к себе два десятка глаз, Дэн понял, что пора повышать градус истории. Он выдумал её совсем недавно, но знал, что концовка истории малышам очень «понравится».       — Сначала она стоит в темноте и просто наблюдает, не шевелясь. Собака узнает всю информацию о жертве, она узнает все ваши секреты, узнает, каковы вы на самом деле. Эту собаку не обмануть лицемерными масками — ей известно всё и вся! Затем, определившись с жертвой, собака начинает подбираться к ней — сначала ночами царапается в дверь комнаты, затем попадает внутрь, и стоит все ближе и ближе к человеку, пока не окажется прямо впритык. Она начинает рычать на ухо, причем с каждой ночью рычание становится все громче и громче, пока наконец собака не решит, что достаточно. В последнюю ночь она сначала просто стоит в углу комнаты, не издавая абсолютно никаких звуков… — Даниэль выдержал паузу, —… Пока не встаёт на задние лапы!       — Но собаки не умеют стоять на двух ногах, — вновь подал голос тот рыжий пацан, на что Даниэль лишь показал ему кулак:       — Во, видал? Это необычная собака, она может! Она встаёт на задние лапы, передние расставляет в стороны, — Дэнни продемонстрировал на себе: развел руки в стороны, немного приподняв, и вышло у него что-то вроде второй балетной позиции рук, но очень кривой и «приподнятой», с сутулой спиной и опущеной головой, — а потом начинает танцевать!       — Танцевать?       — Да, танцевать! Она прыгает на задних ногах из стороны в сторону, а корпус остаётся на месте, и если поднять на неё взгляд — собака с лаем ринется на жертву!       — И… И что потом…? — Спросил кто-то из малышей, на что Даниэль подло улыбнулся:       — Потом она… Перекусывает шею! — Произнес он, выпучив глаза, — а затем раздирает в клочья грудь! И вырывает сердце! Зачем, спросите вы?       Младшие дети, с ужасом на лицах вжавшись в старших, несмело кивнули.       — Даниэль, хватит. Прекращай их пугать.       — Она вырывает чужое сердце и забирает себе! Потому что у неё самой его нет! Поэтому собака и бессердечная, — со зловещей улыбкой заключил Дэнни. Он с удовольствием смотрел, какую реакцию вызвал своей страшилкой и думал, что бы ещё добавить для пущего эффекта, как вдруг…       — Подожди… У собаки нет сердца?       Даниэль вновь вцепился взглядом в рыжего пацана, но тот лишь развел руками. В этот раз вопрос задал кто-то другой. Оглядев всех ребят, Дэн вдруг понял, что говорил никто иной, как Энтони — несмотря на то, насколько осторожно он задал свой вопрос, его тон был уверенным. Он знал, что прав.       — Ну да. Поэтому она и забирает сердца у других. Ты что, плохо слушал?       — Но никто бы не смог жить без сердца, ни собака, ни человек. Это важный орган жизнеобеспечения, и…       — А ты чё, самый умный? — Презрительно перебил Дэн, недоверчиво щурясь на одногруппника.       — Нет. Все знают, насколько важно сердце, это известный факт. А если и не знают, то ты в любом случае должен давать только достоверную информацию.       — А я никому ничего не должен. — Выплюнул он, с каждой секундой их разговора хмурясь все больше и больше.       — Но ты всех обманываешь, говоря что собаки могут жить без сердца. Ты говоришь неправду.       — А вот и правду! Такая собака существует!       Весь свой рассказ он затеял с одной мыслью: напугать детей байкой про собаку, а затем ходить по ночам и подливать масла в огонь, скребясь в двери. Но вдруг появился Энтони, добренький и хороший, которому дети верили намного более охотно, ежели ему — и даже сейчас, лишь стоило ему подключиться в разговор, ранее вжимавшиеся в друзей дети немного расслабились и вновь подняли головы.       — Нет, такого не бывает. Зачем ты лжёшь?       Доказывать правдивость своей истории в его планы не входило, так что Даниэль просто взял и локанично послал Энтони на три весёлые буквы, а затем пнул Кошкопчелку и убежал с фонариком, объявляя о том, что вечер окончен.       В любом случае, свою цель он выполнил — запугать детей историей про «бессердечную собаку». Теперь дело оставалось за малым.       Даниэль в целом никогда не относился к детям нормально, несмотря на то что и сам ещё был ребёнком. Он ставил младшегруппникам подножки и закидывал всякие гадости в портфели, а теперь, после посиделок у кошко-костро-пчелки, начал особенно часто выбираться из комнаты по ночам. Хитрый и изворотливый, под мраком темноты Даниэль чуствовал себя более, чем отлично — для него было обыденностью подняться с кровати и бесшумно выскользнуть за дверь, при том преследовал он самые различные цели. В основном, конечно, шалости: старшим детям Дэн мог рисовать на лбах непристойности или перекладывать вещи в комнате, чтобы на утро их было невозможно найти, зато над младшими издевался поистине от души: царапался в двери, по-звериному порыкивая, а затем со смехом убегал, когда дети поднимали визг — они всё ещё помнили ту байку про кошмарную чёрную собаку, что перекусит им шею и вырвет сердце. Ночного сторожа в Доме-Милом-Доме не было, а с Даниэлем неоднократно разговаривали на эту тему — однако, все было бесполезно. Раз за разом, наказание за наказанием, ему было плевать, он продолжал гулять по ночам — иногда просто «потому что я могу» и чтобы нарочно нарушить правила.       Так было и в ту самую ночь — время подходило к двум, а Дэнни никак не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок. Спать не хотелось абсолютно, и он только начал задумываться над тем, чтобы выйти прогуляться, как вдруг судьба все решила за него: со стороны крайней кровати раздался шорох, затем ещё один, и ещё… А в конце концов, Энтони Эндокард, идеальный ребёнок и пример для подражания, поднялся с кровати, накинул на плечи белую ветровку и выскользнул за дверь.       «Ну нихера-се…»       Конечно же, Даниэль был просто обязан узнать, что здесь вообще происходит — так что он выждал полминуты, а затем повторил действия соседа по комнате и вышел в коридор. Однако, стоило ему спуститься в фойе — некую «общую» прихожую, где было много низеньких кресел и мягких пуфиков, искусственных растений и постеров с милыми зверушками — «небо не придел!» да «обнимайтесь чаще!», причем сложно было не заметить, что фигурировали на них именно мишка, пёс и котик, — Дэн внезапно осознал, что входная дверь открыта, а значит, Энтони почесал наружу. Эта мысль одновременно вызвала негодование («откуда у него ключи?!»), и взбудоражила: он ещё ни разу не был за пределами Доме-Милого-Дома ночью!       Естественно, терять шанса выйти на улицу Дэнни не собирался, так что без промедления ступил наружу; лицо сразу же обдал прохладный «ночной» воздух, ощущение которого умело создавалось посредством технологичной системы вентиляции, а Даниэль вгляделся вперед… И ничего не увидел.       Он принялся вертеть головой по сторонам в поисках цели, но Энтони и след простыл. Его белая ветровка, по идее, должна была ярко выделяться на фоне общей темноты, однако Дэн не видел абсолютно ничего — словно Тони и в помине не было.       «Что за чертовщина? Как под землю провалился…»       А впрочем, ему было плевать. Конечно, узнать куда «хороший мальчик» бегает ночью — безусловно интересно, но целенаправленно искать его Дэнни не собирался. Что уж там — он наконец-то попал ночью на улицу!       Обычно, после отбоя все двери закрывались; открывались они только с утра, когда приходили воспитатели. В том числе и Дом-Милый-Дом: вообще, в нем стояла какая-то новомодная система безопасности, но как показывал опыт, работала она через раз — Даниэль частенько оставался незамеченным, в то время как Теодора Грамбелла, вылезшего однажды через окно, следующим же утром вызвали на ковёр по поводу ночных блужданий. Так, конечно, было и с Дэнни, но ему было плевать, а вот Тео принял тот выговор весьма тяжело, и больше подобным не занимался — после отбоя тихонько сидел под одеялом и не высовывался.       Даниэль всегда делил людей на «хороших» и «плохих», и Теодор был скорее первым, нежели вторым — в этом плане было сложно определить, ибо он практически не общался с ним, однако сам Дэн на «хорошесть» никогда не посягал. Так было и сейчас — если уж ему подвернулся шанс прогуляться по ночному приюту, он однозначно решил, что упускать его не собирается, а даже если и поймают — ничего страшного! Ведь все знают, что бороться с Даниэлем бесполезно. Однако, забегая вперёд, стоит сказать, что его «вылазка» особых плодов не принесла — он хотел зайти в магазин игрушек и украсть оттуда смешнявую плюшку белой коняшки с рогом, однако двери были закрыты. Это относилось не только к магазину, а ещё и к другим зданиям — так что, почесав репу, Даниэль решил вернуться в Дом-Милый-Дом и подождать блудного товарища там.

***

      Энтони же петлял в паутине тайных ходов, что исщепряли всю территорию приюта: и тут и там были спрятаны лазейки, скрытые от сторонних глаз. О них знали лишь сотрудники приюта — а детям оставалось только догадаться, что за зданием, под кустом или за неприметной шторкой скрывается вход в целую систему подпольных проходов.       Выйдя на крылечко Дома-Милого-Дома, он сразу же юркнул за кусты, окружавшие жилище детей. У него были нужные ключи, так что входная дверь не предоставила никакой сложности, и сейчас его целью был Домик Управления. За ним находилась очередная дверь, но уже потайная, скрытая от посторонних глаз небольшим «лесочком» — туда Тони и пришёл, нервно сжимая в руке ключ-карту. Внешне дверь, покрытая голубым материалом под стать стене, ничем от неё не отличалась — но благодаря отцу Энтони знал, где нужно искать, и спустя парочку незамысловатых действий приоткрылся небольшой проход, куда он и юркнул.       Белый корридор, в который он попал, стеклянной перегородкой разделялся на две части: одна большая, около трех в высоту и двух метров в ширину, и вторая, маленькая, в ширину едва ли больше метра — в ней могли поместиться максимум два человека. Энтони находился в маленьком, резво шагая вперёд — корридорчик вёл прямо, потом вниз, снова прямо и наконец вновь разделялся: большая часть вела влево, куда-то в темноту, а маленькая вправо; впрочем у него не было выбора, и Энтони следовал направлению маленького корридора, пока наконец не дошёл до цели. Медицинское отделение «Playtime.Сo».       Медицинское крыло появилось при компании совсем недавно, лишь со стартом «Инициативы Больших Тел», зелёный свет которой дал доктор Харли Сойер со своими гениальными идеями. «Мы можем увеличить рабочую силу и одновременно уменьшить количество людей в нашей платежной ведомости, если люди, которые работают на нас — не люди» — говорил он, без устали работая над способами оживить игрушку — и для этого ему нужны были опытные специалисты, одним из которых и оказался Луис Дэйбрейк, которого назначили ведущим хирургом. На их со штатом персонала совести уже был Бокси Бу — первый удачный эксперимент серии «Большие Тела» — так что он стал неким символом этого отделения.       Пахло прохладой и стерильностью, светил яркий искусственный свет, а абсолютную тишину разбавляло лишь тихое жужжание приборов где-то вдалеке и сообственное сердцебиение, что на фоне волнения казалось поистине оглушительным. Он знал, что не должен здесь находиться, и чуствовал себя так, словно лезет во что-то запретное, изнаночное… Неприемлемое. Зачем в компании по производству детских игрушек подобное помещение? Странностью было даже наличие отдельного медицинского крыла, а тут целое отделение… С хирургическим назначением.       Страх быть пойманным был силен, однако тоска по отцу была сильнее. Несмотря на то, что они виделись во время медосмотров, этого остро не хватало — Энтони хотелось поговорить о чем-то большем, о чем-то более родном и теплом, нежели простые формальные переговоры, так что сейчас он стоял неподалёку от хода в Плейкейр, ожидая родителя, с которым они договорились встретиться, чтобы провести друг с другом хоть немного времени, ибо иначе как тайно подобной возможности не предоставлялось.       В любом случае, Энтони не собирался осуждать отца за подобный выбор. Жизнь в приюте была достаточно насыщенной, и время от времени от признавался сам себе, что чем-то она казалась даже лучше той, которой он жил до этого. Тогда Тони ходил из дома до школы и обратно, выделяя время на дополнительные занятия, возвращался домой лишь вечером и тут же садился за уроки, а затем ужинал и ложился спать — а затем вновь и вновь, все одно и то же. Ни с одноклассниками, ни с ровесниками он не общался — всю свою личность Энтони построил на учёбе и поддержании образа «хорошего мальчика», так что на дружбу времени попросту не оставалось. Его целью всегда была идеальность, и отца не могло не радовать подобное стремление сына к улучшению своих навыков во всеразличных областях, однако время от времени ему хотелось, чтобы мальчик научился не только медицине, но ещё и социализации — так что дал ему задание, ибо знал, что Тони непрекословно выполнит сказанное — «найти друзей».       Изначально его абсолютно не привлекала перспектива общения с другими — первым же делом Энтони записался в музыкальный класс и театральный кружок, планируя продолжать учёбу, открывая для себя все новые и новые горизонты. Однако сейчас, когда он попросту не мог не общаться с другими детьми — мало того, что Тони постоянно находился в их компании, более того: они делили одну комнату! — то, что изначально было лишь вынужденной целью, перетекло в его личное желание, ведь он понял, насколько жизнь с друзьями приятнее.       — Энтони?              Совершенно уйдя в свои мысли, Тони не заметил, как в корридоре кто-то появился и окликнул его; он вжался в стенку, боясь быть обнаруженным, но вскоре смекнул, что вероятнее всего это тот, кого он ждал, и выглянул из-за стенки — а затем широко улыбнулся отцу:       — Привет!       — Лучик! Пойдём, поговорим уже там.       Белые стены, периодически увешанные плакатами с персонажами компании («Секрет — обещание!» — в потешной форме напоминал Бугги-Бот; «Сотрудники Playtime.Co, нарушающие правила соглашения о неразглашении, будут немедленно уволены» — напоминал мелкий текст) возвышались в потолки, что были чересчур высоки по сравнению с обычной больницей… А впрочем, обычной больницей это место и не являлось — Тони этого не знал, а доктор Дэйбрейк рассказывать не собирался, однако все в этом помещении было устроено с «заскоком на будущее» и не совсем для людей — даже высокие потолки, и те были сдаланы с учётом будущего перемещения экспериментов по корридорам от палат-камер до перевязочных и процедурных кабинетов. После операций всегда следовал период послеоперационной реабилитации, ведь экспериментам нужно было базово привыкнуть к новым телам, не говоря уж о психологическом аспекте — и поэтому, помимо реабилитологов, с ними работали ещё и психологи.       Однако, не все здесь было стерильно однотонным — белые плиточки, которыми был выложен кафельный пол, время от времени чередовались с красными и синими — под стать Бокси Бу, чьи руки-пружинки и счастливое лицо красовались на стенах, нанесённые в виде незамысловатого принта — вторым действующим лицом в рисунках был Хагги-Вагги, и наличие именно этих двух персонажей не имело никакого смысла для Энтони, однако персонал знал, что с каждым удачным экспериментом на стены добавляется новый персонаж, словно в знак почёта.       — Вот, сюда.       Доктор Дэйбрейк остановился перед дверью, на которой отсутствовала табличка, и открыл её, пропуская сына внутрь. Это была небольшая комнатка, стены в которой, подобно корридору, были окрашены в белый цвет. В ней находился стол (над которым висел постер с небезызвестной Кошкопчелкой: «Никто не замур-р-рчателен — будь собой!») и четыре стула, небольшой холодильник, на котором стояла микроволновка, раковина, шкафчик с посудой и шкаф для одежды с зеркальной дверцей. Также, рядом с ним находилась напольная вешалка, а на ней висели белые халаты и жёлтые хирургички — рабочая форма персонала хирургического отделения Плейтайм.ко. Ниже стояла сменная обувь, принадлежащая сотрудникам. В этой комнатке они переодевались, обедали, а также просто отдыхали от работы. («Не забывайте брать перерывы!» — подмигивал Хагги-Вагги с ещё одного постера. — «П.с: перерывы дольше десяти минут не разрешены»)       — Проходи, присаживайся.       Тони сделал, как было велено, и уселся на стул рядом со столом, тут же начав вертеть головой — ему было интересно, что это за место.       — Кажется, Джессика приносила тортик… — Задумчиво произнес отец, осматривая содержимое холодильника. — …Будешь?       Энтони на пару секунд отвлёкся от разглядывания плакатов, встретившись взглядом с отцом.       — Нет, спасибо. — Скромно ответил парень. Было неважно, хотелось ему торт или нет — Тони не хотел доставлять отцу, что и так ради него остался на ночную смену, лишней мороки. Он был хорошим мальчиком и никогда ничего не требовал.       — Да ладно, я же вижу, что хочешь. — Тепло улыбнулся Луис. В его глазах промелькнули лукавые искорки. — Не стесняйся, здесь все общее.       — Хорошо. — Сдался Энтони, неловко улыбнувшись. Он и вправду хотел.       Вскоре на блюдечке перед ним оказался кусочек торта, и разговор пошел в гору. Тони смотрел на отцовскую фигуру, заваривавшую чай на двоих, и не мог не отметить, несколько же тот изменился — Дэйбрейк все еще носил униформу хирургического отделения (жёлтая хирургичка и накинутый сверху халат), поскольку он остался в ночную смену, но подобные переработки явно не сказывались на нем положительным образом — под глазами залегли тёмные круги, а на лице появились морщинки; но появлялись морщинки и в уголках глаз, когда он улыбался; устало, но все же улыбался, с теплотой смотря на сына.        — Всё хорошо? — Спросил он, ответно глядя на отца. «Выглядишь уставшим» — хотел было добавить Тони, но промолчал в связи с рамками приличия.       — Ха-ха, думаю, это я должен интересоваться, всё ли хорошо. Но да, у меня все отлично — работа не из простых, но она очень увлекательна и неординарна. А как у тебя дела обстоят?       — Меня все устраивает. Я записался в музыкальный класс.       — Гитара?       — Да, и пианино! У меня неплохо получается играть. А ещё я вступил в драм-кружок! Там хорошие ребята. Сейчас мы занимаемся постановкой театральной речи, а некоторые приходят посмотреть из зала.       — Ты с кем-то подружился?       — Пока нет, но мы хорошо общаемся с Мэри Пэйн, Мишель Браун… С Даниэлем иногда…       — Постой, с Даниэлем?       — Да, с Даниэлем Кармелло. А что?       — Он… Не самый лучший человек. Ты же знаешь о его проказах. Вряд ли он захочет дружить…       Тони задумался, глядя на постер с Кошкопчелкой. Никто не замур-р-рчателен, будь собой.       — Хм-м… Он общается с Линдой Хуппер, но и вправду, я не думаю, что они крепко дружат. Линда взбалобошенная, ей никто не нужен, а с Дэнни она исключительно из-за того, что они могут вместе хулиганить… По крайней мере, я так думаю.       — Так и есть. Я частенько слышал жалобы на них от начальства приюта.       А жалобы и вправду были. Более того — когда выбирались дети-подопытные для проведения экспериментов, специалисты брали в расчет не только физический аспект здоровья, но и психологический: смотрели на стрессоустойчивость, способность адаптироваться к новым ситуациям, а помимо этого не забывали и про поведение, ведь эксперимент в первую очередь должен быть послушен, дабы не навредить создателям.       — Мне кажется, ему просто надо найти хорошую компанию, — улыбнулся Энтони, — и тогда он перестанет хулиганить. Я хочу… Подружиться с ним.

***

      А разговор все продолжался — не замолкая ни на минуту, они успели многое обсудить, однако время неумолимо утекало, словно вода сквозь пальцы.       — Ну что-же, лучик, — с улыбкой сказал доктор Дэйбрейк, стараясь, чтобы его голос звучал как можно бодрее, — вот и пришла пора возвращаться.       — Я… Я буду скучать. — Ответил Энтони. Он улыбался, однако взгляд его был грустным, как бы тот не пытался сдерживать свое горе.       — Я тоже. — Всё с той же улыбкой признался отец, а затем вдруг крепко обнял сына. Лицо у него стало серьезным, а на глаза как будто навернулись слезы.

***

      Дорога до Плейкейр прошла незаметно — после того, как они попрощались у входа в коридорчик, Тони теми же путями вернулся на территорию приюта, а затем направился «домой». Он был в приподнятом настроении духа и уже думал о грядущей встрече с отцом — они договорились проводить их раз в две недели — но несмотря на это, не позволял себе сильно погружаться в них. «Вот вернусь в комнату, и обо всем подумаю перед сном» — говорил он сам себе, пока наконец не дошёл до Дома-Милого-Дома, и тихо-тихо, как мышка, зашел внутрь.       Здесь стояла тишина. Она была иной, нежели в медицинском отделении — там, холодная и бесчуственная, тишина держала в вечном напряжении, отдаленное жужжание приборов лишь нервировало, а вечное ожидание чего-то плохого абсолютно не давало расслабиться. Здесь же все было наоборот — можно было услышать ритмичное тиканье часов, успокаивающее, словно метроном, да тихое-тихое, сонное сопение детей. Дом-Милый-Дом спал, погрузившись в тёплую и уютную атмосферу. Всё здесь было сделано таким образом, что сироты и вправду могли сказать: это — дом.       Усталость, вызванная бессонной ночью, со временем стала брать свое, так что Энтони, разморенный теплом Дома-Милого-Дома, едва ли не засыпал на ходу, поднимаясь по лестнице на второй этаж. Ступени еле слышно скрипели под его шагами, а он думал о том, что вылазка прошла успешно — несмотря на то, что поначалу он сильно нервничал, сейчас Тони понимал, что тревога была напрасной — и радовался этому. Теперь оставалось лишь тихонько вернуться в комнату, лечь в кроватку, и на утро встретить новый день, словно никаких ночных похождений и быть не бывало. В самом деле, он — идеальный ребёнок. Никто даже и не подумает на то, что столь хороший мальчик настолько наглым образом нарушает правила приюта, оставаясь при этом безнаказанным. За временной промежуток, что Энтони находился в приюте, он успел заработать отличную репутацию — теперь же репутация работала на него.       Ему ни в коем случае нельзя было терять её. Ему вообще было категорически запрещено хоть как-то выделяться в негативном ключе, ведь иначе на поверхность могла всплыть вся правда.       Тони положил руку на дверную ручку и, выдохнув, повернул её. Вот и всё. Здравствуй, комната. Теперь уже все точно кончено.       — Энтони.       Из темноты вдруг раздался шёпот, и он отчетливо увидел темный силуэт, смотрящий на него. Он сидел на его кровати. В общем полумраке белки глаз выделялись особенно ярко, отражая приглушенный свет из корридора — до такой степени, что у Тони сложилось впечатление, словно глаза фигуры светятся.       А впрочем, у него не было времени размышлять об этом — пульс тут же подскочил, ударив в уши, и помимо бешеного сердцебиение о черепную коробку билась лишь одна мысль: его поймали!       Мгновение за мгновением, и больше ни о чем не думая, он метнулся за дверь; оказавшись в корридоре, Тони закрыл её за собой и прислонился затылком к холодному дереву, стараясь утихомирить сбившееся дыхание. Он слышал, что по ту сторону кто-то поднялся с кровати и подошёл ближе к двери:       — Открой!       Изначально он не понял, кто это, но теперь расслышал более четко — и грубый, хрипловатый голос Даниэля было сложно спутать с кем-либо, даже если он и шептал.       — О, привет, Даниэль…       Ручка продолжала неистово дергаться, пока дверь, несмотря на то, что Энтони держал её, не открылась — физически Дэн был сильнее.       — А я-то думал, что хорошие мальчики спят ночью. — Сказал он, глядя на застывшего от страха одногруппника. Тони же закрыл глаза, стараясь отгородиться от всей этой ситуации — сейчас он чувствовал себя преступником, пойманным на месте преступления, и чуствовал, что весь его образ идеального ребёнка трещит по швам; он тут же ясно представил, как в нем разочаруется отец.       — Ты где был? — Продолжал допытываться Даниэль. — Что тут делаешь?       — Я… Я не могу рассказать…       — Зато я могу. Воспитателям.       Энтони наконец поднял взгляд и уставился на Даниэля глазами по пять копеек — Дэн же не сдержал смешка, смотря на то, насколько же он сейчас напуган.       — Тогда тебе тоже попадет… За то, что находишься в неположенном месте в неположенное время.       — Мне то плевать, а вот ты у нас, оказывается, не такой хороший, каким пытаешься казаться. Новенький, да ещё и просто божий одуванчик — как же остальные отреагируют на то, что подобный персонаж по ночам куда-то свинчивает?       Энтони не смог выдавить из себя ни слова, и в конце концов, такая пауза надоела Даниэлю:       — Хорошо. Хочешь молчать — молчи, дело твоё. — И с этими словами он развернулся, уходя обратно в комнату.       — Стой! — Внезапно окликнул его Энтони, когда Дэн уже стоял в дверном проходе.       — Чего тебе?       — Не сдавай меня? Пожалуйста! Если я расскажу, ты будешь молчать?       — А что мне за это будет? — Съязвил Даниэль.       — Мы будем дружить!       — Пф-ф, дружить…

***

      Дружбой здесь, конечно, вовсе не пахло, но время шло — следущим же утром Тони рассказал Дэну про то, что на самом деле он не сирота (а про факт, что отец работает именно в медицинском отделении, он решил умолчать) — и Энтони с Дэном действительно сблизила общая тайна. Даниэль ещё несколько раз слышал, как новообретенный «друг» ночами подниматся с кровати — но в эти разы попросту молча переворачивался на другой бок и засыпал обратно, ведь они договорились хранить тайну — а уговор дороже денег. Впрочем, позже Энтони то-ли родитель подсобил, то ли ещё что, но его отселили в отдельную, одноместную комнату, чтобы было меньше шансов быть пойманным, и отныне в дневное время суток они часто тусовались там.       Если Энтони изначально относился к Дэнни дружелюбно (ведь перед ним стояла цель подружиться с кем-либо), то второму от подобного общения частенько перепадали различные плюшки, и постепенно он начал видеть в нем нечто большее, нежели просто услужливого пай-мальчика. Таким то он, конечно, всё равно был: в обществе других детей или взрослых Энтони представлялся всем как скромный, добрый и хорошо воспитанный — ванильно-сладкий мальчик, ставящий в приоритет общению с друзьями учёбу, однако стоило ему оказаться в комфортной обстановке, Тони превращался в другого человека: все еще приторно-хорошего, но уже более смелого и свободно рассуждающего на темы, необычные для тринадцатилетних детей — гуманность пересадки собачьих органов человеку, влияние кофеина на сердечную мышцу и последствия сахарного диабета. Себя он ощущал выше «друга», так что был готов часами учить Дэнни тому, что надо, а что не надо делать.       Его интересовали ампутации конечностей, и однажды он признался Дэну, что хотел бы лично понаблюдать за ходом операции. Таким он был, пожалуй, лишь с Даниэлем и доктором Дэйбрейком, что на пару с доктором Сойером и медсестрами-помощницами всё продолжали время от времени навещать детей: брали анализы, замеряли давление и пульс, проводили более детальные обследования, нацеленные на конкретные органы; Дэну так однажды сказали, что у него очень хорошее сердце — и, конечно, имели в виду буквальное значение этого слова. Сердце у него и вправду было здоровое, крепкое и «хорошее» — но романтичная Мишель сказала бы наоборот, что сердце у Даниэля плохое, злое. Не раз его замечали, дразнящим самых младших сирот — некоторых он даже доводил до слез тем, что ломал любимые игрушки и рассказывал страшилки на ночь. К чёрной собаке добавилась чёрная кошка.       В целом, всё было хорошо: Энтони продолжал ходить в драм-кружок, где ставили новый спектакль-мюзикл; Мишель в нём дали главную певческую роль, и когда этой новостью она радостно делилась с подругой, кудрявой Рейчел — ей было лишь одиннадцать, и никто не был точно уверен, как именно они сдружились с Мишель, но Рей отлично танцевала и в целом будучи разносторонне развитой, стала находкой для драм-кружка; особенно, когда на носу был мюзикл, и дабы помочь общему делу, она собирала группу танцоров для массовки — её шоколадные глаза едва ли не светились, и Мишель без устали репетировала свои партии — а Тони подыгрывал ей на гитаре. Он звал с собой и Даниэля посещать их кружок, но тот предпочитал компанию других парней и боевой Линды Хуппер, что с началом учебного года успела разбить окно школы.       После учёбы они часто ходили в игровой домик, где любили собираться сироты всех возрастов: от самого старшего в приюте, семнадцатилетнего Ноара — неформала с косой чёлкой, упорного и всегда чётко стоящего на своём — до совсем маленькой Жасмин — пятилетней белокурой крошки в голубом платьице, с которой с самого рождения обращались так, словно та была не то любимой куклой, не то балованной собачкой — и в результате она стала совсем ужасным ребёнком. Если ей чего-то хотелось (или наоборот, не хотелось) она тут же начинала кричать и плакать, а поскольку хотелось ей всегда всего и побольше — причем, часто недозволенного — её пронзительные крики то и дело раздавались в разных местах приюта. Когда мать Жасмин умерла, её легкомысленный папаша отдал крошку в приют, поскольку по молодости не знал, что делать с ребёнком — а девочка каким-то образом узнала, что потерявшего мать маленького ребёнка всё должны жалеть и баловать, так что этой привилегией она умело пользовалась. Успокоить малышку, пожалуй, могли лишь Мэри и Мишель.       Также среди толпы затесался и Теодор Грамбелл — он был частым гостем драм-кружка, но присутствовал лишь в качестве зрителя. Энтони не помнил, чтобы вообще слышал его голос — он несколько раз пытался познакомиться с Тео, но тот лишь бросал на него туманный взгляд, теребя ворот клетчатой рубашки, и уходил прочь, а Даниэль и вовсе совершенно нелестно отзывался о младшегрупнике: по теориям Дэна, Теодор был и глухонемой, и контуженный, и «шизоид» — Энтони же всегда защищал мальчика, объясняя неразговорчивость Тео его мечтательностью — и то было правдой, ибо он действительно мог часами витать в своих мыслях, а затем вдруг спешить на встречу с неведомым «другом» — однако весь приют прекрасно знал, что друзьям Теодор предпочитает тишину и одиночество.       Одиноко было и Мишель — взрослых, как она, детей в приюте можно было на пальцах пересчитать, а девиц уж и подавно. Ей не нравилось дружить с парнями — на самом деле, «нормальных», как она считала, там просто не было: будучи романтичной натурой, она прочла много романов, и ей нравились парни постарше да посерьёзнее — такие, что при всех будут холодны, словно айсберг, зато наедине с дамой сердца внезапно потеплеют и будут прилагать все силы, заботясь о любимой. К сожалению, под такие параметры никто не подходил — ни Ноар, что был для неё слишком упёрт и своенравен, ни другие парни из старшей группы — это же ужас! — бритоголовый аморал, на которого равнялся хулиганистый Даниэль, заучка в очках с толстыми линзами, проводящий практически всё время в библиотеке, просто странный парень-гик… На «средних» она даже не смотрела, ведь те были слишком малы, так что в один день Мишель твёрдо решила «жизнь на мужчин не тратить зря» — и отныне проводила время лишь с ребятами из кружка.       Сплоченный коллектив девушке более чем нравился, и она быстро привязалась к ним: хорошенький Энтони, что либо играл на инструментах, либо занимал второстепенные роли, гибкая и ловкая Рэйчел, что разучивала с ребятами из массовки новый танец — по сюжету мюзикла, они были пациентами психлечебницы, а Мишель играла главного доктора. Вообще, роль была мужской, да и пела в оригинале массовка… Но они позволили себе немного изменить спектакль — помогла в этом Мэри Пэйн.       — Кто скрывает лицо, словно маской от всех? Дорог здесь внешний лик и искусственный смех, а по правде: это только фасад!       Мишель пела и вправду потрясающе, оттого с каждой репетицией драм-кружка молчаливое общество Теодора постепенно пополнялось новыми лицами — в импровизированном зрительном зале стали появляться Мэри Пэйн и её «приёмная дочка» Жасмин Ли, что следовала за «мамой», словно собачка. Посещал их и Даниэль — ему было интересно, чем же таким там занимается его друг:       — …Ка-аждый день, человек меня-яет тень! — Тянула Мишель, в то время как повторяющие за Рэйчел танцоры в такт музыке покачивались из стороны в сторону; среди них был и Энтони, что танцевать особо не умел, но старался из всех сил — в этом спектакле он играл санитара. — …Только в этом видит цель, лукавит и лжёт!       — Всё играют в игру! — Подпевали танцоры.       Даниэль не мог сказать, что был фанатом театра — более того, мюзиклы его и вовсе раздражали: смысл петь, когда можно общаться простыми словами? Но по какой-то причине, именно эта постановка, собранная на чистом энтузиазме, подобных чувств не вызывала.       — …Эту странную хворь нет лекарства лечить, и две жизни в одной очень сложно прожить, — танцоры несколько раз подпрыгнули на месте, отбивая ногами ритм по полу, — а на деле-е: жизнь похожа на а-ад!       — Если жизнь — то фасад! — Вторила певице массовка, а Дэнни про себя усмехался: уж кому-кому, а Энтони точно лишь про фасад и петь — тому самому Энтони, что скрывается под выдуманной фамилией!       — …Каждый здесь обманывать мастак! Так в чем же секрет их тайны — кто зол, а кто правда хорош? Здесь у всех два лица, кто есть кто, до конца не пойме-ешь!       Тони иногда сам себе со стыдом признавался, что песня ему очень отзывается. Фразу «здесь у всех два лица» он принимал на свой счёт, все еще чуствуя вину за то, что обманывает друзей, придумывая себе новую фамилию… Немного облегчало ситуацию лишь знание того, что он делает это ради благого дела.       — Объекты уважения, предметы восхищения — цена успеха только в ухищре-ениях! На людях они, как святые, но все это грязная ложь…

***

      Каждая их репетиция оканчивалась бурными — если их, конечно, можно было назвать таковыми — аплодисментами: Тео, Мэри и кроха Жасмин в три пары рук восторженно хлопали в ладоши (Даниэль делал вид, что ему неинтересно), а Мишель, чья грудь резко вздымалась после пения, шутливо кланялась им. Кланялись и остальные: взявшись за руки, Энтони, Рэйчел и остальные участники выходили на сцену, улыбаясь так, словно и взаправду участвовали в самом настоящем мюзикле.       Впрочем, Тони и Рэй были близки друг другу и без участия театра: их объединяла общая страсть к медицине. Энтони частенько звал её к себе в комнату — там, уместившись на нижней полке двухярусной кровати, он показывал ей «Сборник научных трудов», утащенный из кабинета отца, и хотя Рэйчел больше интересовалась терапевтическим делом, нежели хирургией, она с неподдельным интересом слушала его рассказы о критических ишемиях и ампутациях.       — …Таким образом, если не до когда удалить седалищный нерв, — объяснял он, листая страницы книги, — пациент будет страдать от фантомных болей.       Тони был не до конца уверен в том, что говорит, но любил представлять себя, как знающего дело хирурга: с серьёзным видом сидящим за столом, в серой хирургичке и белом халате поверх неё — вкратце говоря, как своего отца, уважаемого человека.       — Ах… Я бы не хотела, чтобы меня оперировали, — отвечала ему Рэйчел, — тем уж более, если это ампутация. Там такой жуткий период реабилитации…       — Я тоже… Я бы хотел оперировать сам, — честно признался Энтони, пряча глаза. По какой-то причине, это откровение его смутило.       — А я думала над тем, чтобы в будущем стать реабилитологом. — Улыбнулась Рэй. — Люблю помогать людям. Давай знаешь, как сделаем? Ты станешь хирургом, а я реабилитологом, и будем работать вместе. Будешь проводить операции, а я помогать людям оправиться от них. Ха-ха, буду их «чинить»! Тебе подойдёт профессия хирурга, Тони.       — Правда?       — Да!       — Тогда я согласен! — Улыбнулся и он в ответ.

***

      Всё было хорошо — а вскоре стало ещё лучше, поскольку Мэри Пэйн нашла новый дом. В тот день, когда за ней пришёл персонал Плейтайм.ко, воспитательница объявила об уходе Мэри, и всё дети хором с ней попрощались, радуясь за подругу — не радовался, пожалуй, лишь Даниэль: «почему она, а не я?», и Жасмин, что крепко-крепко держала за руку Мишель и стирала рукавом слезы с глаз. А вскоре, все повторилось, но теперь уже забрали Мишель — и вот теперь это грандиозное событие закончилось не менее грандиозной истерикой со стороны крошки Жасмин Ли.       Знакомства знакомствами, новые друзья друзьями, а про старых приятелей он не забывал — однако несмотря на то, что с Даниэлем они называли себя «друзьями», время от времени Дэн подтачивал на него зуб:       — Почему у тебя есть семья, что даёт подачки, а у меня нет? Так же нечестно! Почему ты отличаешься от меня?       — Так вышло… Не мы таковы, жизнь такова.       — Какова «такова»?! почему я должен заслуживать всё то, что у тебя есть просто так?!       — послушай меня. Сами по себе люди равны, просто кому-то повезло больше, а кому-то меньше. Но что мешает мне поделиться с тобой своей удачей? — Улыбался Тони, протягивая ему руку. Даниэль обиженно, но все же принимал контакт, не забывая напыщенно злиться:       — Не трогай меня.       В ответ на это Энтони лишь обнимал его, а Дэн тут же отбивался, дабы его, «плохого» мальчика, никто не застал за объятиями с «хорошим».       Тем не менее, Энтони и Даниэль проводили много времени вместе — Дэн частенько вытаскивал друга из-под кипы учебников на улицу — наматывать круги по территории приюта и «чесать языками», обсуждая все последние новости Плейкейр, время от времени прерываясь на шутки:       — Тотошка, слухай, — заговорщицки начал Даниэль, тормоша друга за плечо, — давай, кто громче крикнет «жопа»?       В подобную игру Энтони категорически отказался играть:       — Даниэль, фу! Рот тебе надо с мылом помыть!       А тот лишь усмехнулся и вдохнул побольше воздуха, а после выпалил на весь приют:       — ЖОПА!!!

***

      И всё же, Энтони был рад, что не все его друзья настолько бестактны. Общение с шумным, своеобразным Даниэлем бесспорно выматывало, и после этого требовалось время восстановиться, посидеть в тишине, подумать о своем или поперебирать струны гитары в пустом музыкальном классе. Так было и в тот день — после шумных игр с Дэнни, Энтони попрощался с ним и, как обычно, направился в школу. Она пустела после уроков, но для начала дополнительных занятий было еще слишком рано, поэтому Энтони зашел в пустой класс и сразу же направился к своей уже излюблннной гитаре.       Золотистый искусственный свет лился из окон, а в его свете плавали пылинки. В пустом музыкальном классе царила тишина, нарушаемая лишь тихим перебором струн. Тони играл, даже не задумываясь — руки, казалось, сами помнили нужные аккорды; мыслями же он был далеко от классной. Вдруг, из-за двери раздался тихий голос:       — Энтони?       Он был хриплым, однако, в отличии от голоса Даниэля, вовсе не казался грубым — а наоборот, звучал так, словно его обладатель только что проснулся. Вскоре показался и он сам: Теодор Грамбелл, воспитанник младшей группы, стоял в дверном проходе. Одной рукой он держался за косяк, а второй неловко теребил воротник клетчатой рубашки. На самом деле, Тео стоял там уже некоторое время, слушая гитару, но зайти решился лишь сейчас — и Тони поднял на него взгляд, улыбнувшись, однако к действительности вернулся с трудом.       Он всегда всем улыбался, хоть ему и стоило немалого труда сдержаться, если его вдруг отрывали от любимых занятий. Всем должно быть знакомо это чуство раздражения, когда тебя внезапно выдергивают из любимого дела. В такие минуты трудно бывает сдержаться и не наговорить резкостей. «Мне в таких случаях кажется, будто меня ударили, — признался однажды Энтони Дэну, — и хочется ответить ударом на удар. Приходится брать себя в руки, чтобы сгоряча не отругать помешавшего»       Вот и сейчас, когда он оторвался от гитары, ему пришлось брать себя в руки — однако, раздражение сменилось изумлением, когда Энтони увидел, кто именно пришёл к нему. Теодор, пожалуй, был последней личностью, которого он ожидал — даже без учёта того, что он не ходит в музыкальный кружок, все сироты знали, что Тео нелюдим и в целом отстранён от приютской жизни — и то, что он пришёл и первый завел диалог, оказалось очень уж неожиданным.       — Да, Теодор? Ты что-то хотел? — Ответил Энтони чересчур высоким и добрым голосом; таким тоном обычно разговаривают с детьми или питомцами.       Тео тихонько откашлялся, после чего произнес:       — Можно я зайду?       Тони не умел отказывать.       — Конечно… Заходи.       А на самом деле, он был против слушателей — ведь даже этот класс Энтони выбрал именно потому, что в нем было тихо и пусто. За день ему уже хватило общения, и он не знал, что именно в голове у Теодора — если он пришёл по какому-то делу, то все не так плохо, а если просто посидеть — Тони чуствовал, что попросту встанет и уйдёт.       Теодор бесшумно скользнул в класс и спустя пару секунд уже стоял около стенки, смотря в пол. Он выглядел так, словно хочет сказать что-то, но молчит. Энтони знал, что Тео не особо общительный, но обычно тот скорее был похож на того, кому общение вовсе не нужно, нежели на того, кто слишком стесняется…        — Так… Ты что-то хотел? — Переспросил Тони, откладывая в сторону гитару.       — Я слышал твою игру. Ты так здорово играешь… — Пробормотал Теодор, с интересом глядя на инструмент. Энтони, всё еще не понимая, что от него требуется, неловко ответил:       — Хах… Спасибо? — Он ждал продолжения фразы, но Тео упрямо молчал, то ли ломаясь, то ли замявшись; поскольку до этого момента Энтони с ним толком-то и не общались, он не знал, чего вообще можно ожидать от младшегрупника.       — А ты… Можешь и меня так научить? Пожалуйста! — Наконец выпалил Теодор, подавшись вперёд; в его глазах свернул живой огонёк заинтересованности, которого Энтони раньше никогда не видел. Когда они пересекались, Грамбелл ходил, словно в тумане, не обращая никакого внимания на свое окружение — сейчас же перед Тони был совершенно другой человек.       Не сказать, что Теодор обладал хорошей репутацией среди других воспитанников; однако в байки про то, что Тео призывает демонов и разговаривает с воздухом, Энтони попросту не верил. Сейчас перед ним был самый обычный, немного отдаленный от остальных, но в целом хороший ребёнок. И если уж он первый проявляет инициативу к общению, с горящими глазами прося его об услуге — то почему бы не завести новое знакомство?       — Конечно! — Улыбнулся Тони, но на этот раз искренне. Он был рад, что ему удалось увидеть подобную сторону Теодора, что с подобной просьбой решился подойти именно к нему. — Иди сюда, давай попробуем.       Тони пододвинул к стулу, на котором сидел, еще один и позвал Теодора, а затем помог правильно сесть и передал инструмент. Гитара в руках Тео казалась немного громоздкой.       — Держал когда-нибудь гитару?       — Нет.       — Давай покажу, как нужно. — Энтони аккуратно взял инструмент из рук Теодора, поставил его на колени и показал правильное положение рук. — Зажимать аккорды сначала может показаться неудобным, но ты привыкнешь…       Так время и полетело. Энтони раньше никогда никого не учил, тем более музыке, однако вопреки его опасениям, информацию Тео схватывал буквально на лету, и Тони невольно задумался — а ведь на самом деле Теодор был не таким застенчивым и отстраненным, как казалось на первый взгляд. Возможно, ему просто не хватало немного доброты, чтобы в полной мере раскрыться — и сейчас, пока они вдвоем сидели в пустом музыкальном классе, Тони ощущал, что между ними уже установилось некое товарищество, основанное на общих интересах — и в будущем они лишь развивали его, встречаясь на подобных уроках. Можно было с уверенностью сказать, что они положили начало их более близкому общению, и даже если Энтони виделся с ним не так часто, как с Даниэлем или Рэйчел, ведь они находились в разных группах, Теодор оставался приятным собеседником — хоть время от времени и витал в облаках.

***

      То был обычный день — ведь иначе в Плейкейр и быть не могло. Энтони с Даниэлем прогуливались по территории приюта, и то, чем они занимались, любая из девчонок назвала бы сплетничеством, однако ни Дэн, ни Тони в этом не признавались, ни себе, ни друг другу. Тони называл это «непринуждённой беседой» — для Даниэля же это называлось «Что там у нас на повестке дня?».       А в общем, в тот день, стоило кому либо пройти мимо игрового домика, они слышали дикие крики — кто-то из детей вновь закатил истерику и при этом надрывался так, что вопли было слышно даже снаружи.       — Пойдем посмотрим, — предложил Даниэль, самым наглым образом заглядывая в игровую.       — А пойдем, — внезапно согласился Энтони.       Внутри, как и следовало ожидать, Жасмин Ли каталась по полу, брыкалась и визжала, как дикая кошка, колотя по полу ручками и ножками:       — Жасмин, милая, успокойся! — Причитала воспитательница, стоя над ревущей девчонкой.       — Нет, я хочу её! Хочу-хочу-хочу!!!       Еще у себя дома в детской Жасмин поняла, что если погромче кричать и колотить ногами, то все начинают тебя наперебой успокаивать. Бедная воспитательница и так и этак старалась сделать это, но всё без толку.       — Боже, за что мне это наказание… — Вздохнула женщина, приложив ладонь ко лбу.       Рядом с ней стояла ещё одна девочка — у той были темные волосы, сплетенные в тоненькую косичку, а по бокам выбивалось нечто на подобии чёлки — волосы были слишком короткими, дабы уложиться в причёску, так что неряшливо торчали по сторонам. Она носила темно-синюю кофту на несколько размеров больше своего, шмыгала носом и крепко-крепко прижимала к себе что-то красное.       Недавно всем детям, в честь знаменательной даты приюта, раздавали по игрушке из серии «Улыбающиеся зверята», что были символами Плейкейр — Энтони досталась единорожка, а Даниэлю мишка. Сейчас же у них были довольно смешанные ощущения — да уж, детский плач явно не стоял в списке звуков, которые хотелось бы слушать вечно! Однако вот сама история была довольно любопытной, поэтому мальчики решили постоять в стороне и послушать, чем же там всё закончится.       — Жасмин, дорогая… — уже безнадежным голосом говорила воспитательница, бегая вокруг яростной девочки. — Но у тебя же уже есть игрушка!       Женщина подала Жасмин плюшевого Догдэя. Да уж, о такой игрушке можно было только и мечтать! Конечно, у всех детей разные вкусы, но учитывая то, что Щенок-Денёк — любимец почти всех сирот, заполучить его маленькую версию хотели многие.       — Нет! Я хочу другую, хочу мишку! — Вновь закричала Жасмин, отбрасывая бедного денька куда-то в сторону. — Не хочу эту!       — Жасмин… — огорчённо выдохнула воспитательница.       Вообще, Дэн и ранее слышал об этой девчонке, и знал, что она не в первый раз такое проворачивает. Эх, маленьким детям всегда везёт, всё им делают! Вот сейчас ещё поплачет, и плюшка Бобби ей обеспечена — а потом так же и в столовой, и в спальне, и на площадке… И получит всё, что захочет. Обычно такие дети вырастают в очень избалованных семьях, где по щелчку пальцев родители готовы хоть горы свернуть ради дочурки. Но Приют не дом… Это злило и одновременно расстраивало Даниэля — почему кому-то всё перепадает задаром, а кому-то приходится добиваться всего самому?!       — Может, пойдем уже, а? — Едва ли не процедил Даниэль, раздраженно шатая друга за плечо. — Исход сразу был ясен, на что тут еще смотреть?       — Нет, подожди…       — Ну что ещё?!       — Тебе ведь не нужна та мишка, что выдал приют? — Вкрадчиво спросил Энтони, заглядывая в глаза другу. Тот понял, к чему он клонит, и подозрительно прищурился:       — Конечно нет. Я давно уже не играю в игрушки. А что?       — Отдай её Жасмин, чтобы успокоилась.       — Что? Нет! Это в любом случае моя игрушка! Её мне выдали, а если я отдам, разве будет честно, что у неё две, а у меня ни одной? Вечно мелким все перепадает!       — Так ведь она тебе не нужна?       — Да.       — И в чем проблема?       — Это будет несправедливо!       Энтони замолк на пару секунд. У него не укладывалось в голове, почему Даниэль столь яро держится за мнимую справедливость, если игрушка, что ему не нужна, является желанным предметом другого ребёнка — а если что-то кому-то нужнее, то почему не отдать?       У Энтони всегда всё было в достатке, а большего он и не требовал. Он никогда никому не завидовал.       Даниэль был другим.       — А видишь, у неё щенок? — Вновь подал голос Энтони. Он решил, что раз уж для Дэна столь важна «справедливость», то он согласится на равносильный обмен. — Тебе ведь без разницы, какой именно зверёк у тебя будет?       — Допустим?       — Обменяйтесь с ней на мишку, и всё будут счастливы.       — Тогда она заткнётся?       — Думаю, д-…       — Тогда ладно!!!       Энтони не успел и рта раскрыть, как Даниэль метнулся к выходу из Игровой — и того лишь пятки сверкали, когда он на всей скорости почесал к Дому-Милому-Дому, локтями расталкивая попадавшихся на пути сирот. Энтони невесело усмехнулся, вновь возвращаясь к картине — было видно, что Жасмин явно устала плакать, но продолжала делать это для пущего эффекта, а мгновением позже неподалёку от него приземлился рыжий щенок, отфутболенный ею. Тони поднял его. Игрушка была потрепанная: глянец на глазках-пуговках поцарапался, медальон-солнышко от бегунка молнии на животике оторвался, а набитое синтепоном тельце было грязное и пыльное от того, что валялось по полу. Жасмин явно не любила этого пса. Он отряхнул игрушку и отдал воспитательнице, что уже оставила попытки совладать с ревущей девчонкой, и просто стояла рядом, обнимая вторую свою воспитанницу.       — Я всё… Фух… — Вернулся запыхавшийся Дэн. Он тяжело дышал, оперившись руками в колени, а в руке за лапу держал игрушку Бобби Обнимишки.       — Ты что, бежал? — Задал Энтони вполне резонный вопрос.       — У меня сейчас уши завянут!!!       В Тони полетела мишка-игрушка — он поймал её, держа двумя руками.       — Всё, иди… Знал бы ты, как меня раздражает её вой. — Выдохнул Даниэль, переводя дыхание.       — Я?       — А кто, я?       — Но ведь это твоя игрушка. — Он показал на плюшевую Бобби. — Тебе её и обменивать.       — Ты предлагаешь мне цацкаться с ней?! Я не умею ладить с детьми!       — Хорошо. — Сдался Энтони. Вся эта ситуация начинала раздражать, но виду он не подавал. «Хорошие люди никогда не портят настроение другим, предпочитая промолчать и улыбнуться»       Даже если улыбаться-то и не хотелось.              — Мисс Сара, — произнес он тихо, подойдя ближе, — я подумал… Кто знает, вдруг я сумею ее успокоить? Можно я попробую?       Воспитательница обернулась и посмотрела на Энтони без всякой надежды:       — Думаешь, тебе удастся? — Ответила она, отречённо смотря на непослушную воспитанницу, энергично бившую ножками по полу.       — Не знаю, — сказал Тони всё так же тихо, — но я постараюсь.       — Ах, сколько уже работает приют, у нас никогда ещё не было столь ужасной воспитанницы. Её никогда не заберут. —Она обречённо качнула головой, а затем заправила за ухо прядь выбившихся чёрных волос, и за руку вывела из Игровой ни в чем не повинную девочку, лицезревшую сию картину.       С минуту Тони стоял возле вопившей девчушки и молча смотрел на нее, а потом присел на корточки. Даниэль стоял поодаль, и кроме яростных воплей Жасмин, в комнате не раздавалось ни звука. Такое положение дел удивило малышку — она привыкла к тому, что стоит ей закатить истерику, как все приходят в волнение и начинают всячески ее уламывать. Лежать на полу, брыкаться и рыдать, в то время как оба зрителя не обращают на нее никакого внимания, — такое ей было внове. Жасмин приоткрыла зажмуренные глаза, чтобы взглянуть, кто это сидит рядом.       — Это, кажется, твоё. — Спокойно произнес Энтони, протягивая ей плюшевого Догдэя, которого вновь подобрал с пола.       — Нет, — сказала она со всхлипом, — он мне не нравится! Я хочу мишку-у!       — Смотри, кто у меня есть, — всё тем же тоном ответил он, показывая желанную игрушку — и увидя Бобби, глаза Жасмин тут же просияли:       — Хочу! Хочу!       — Давай обменяемся? Я отдам тебе мишку, а ты мне щенка.       Казалось, она вовсе забыла о том, что буквально минутой ранее рыдала в три ручья — о прошедшем капризе напоминало лишь её красное лицо и мокрые глаза, однако теперь Жасмин улыбалась, ведь понимала, что своего в итоге добилась.       — Да! Давай!       Тони протянул ей игрушку, и мгновением позже та оказалась в её цепких пальцах — девчонка поднялась с пола, причём её улыбка стала лишь шире, протягиваясь буквально от уха до уха, и, прижимая к себе Бобби, она радостно запрыгала на месте, а затем закружилась вокруг своей оси — Энтони перевёл взгляд на Даниэля, стоящего в сторонке, а тот лишь чесал затылок и пожимал плечами.       — Скажи, а почему ты хотела именно мишку Бобби? — Спросил Тони, наблюдая за радостью Жасмин.       — Она напоминает мне о Мишель! — Воскликнула она, всё так же обнимая игрушку. — Её недавно забрали в новую семью… Я же ещё увижу её, правда? Она ведь вернётся? Говорила, что вернётся! Что придёт повидаться с нами…!       Радость стерлась с её лица, а подбородок опасно задрожал, словно кроха вот-вот расплачется, и Энтони это заметил: он тут же подбежал к ней и опустился на колени рядом с девочкой. Больше было некому её успокоить, и он собирался попробовать свои силы.       — Сначала забрали Мэри, а затем и Ми-ишу-у! — Жалобно протянула Жасмин, — у меня больше совсем нет друзе-е-ей!       — Тише-тише! А давай я буду твоим другом?

      И было им невдомек, что где-то глубоко, под фабрикой, цехами и приютом, в медицинском отделении лежит бедная Мишель Браун, так любившая музыкальный театр — то был её последний дебют в роли Бобби Беархаг, и с ним она, к сожалению, не справилась.

      Эксперимент 1186 «Бобби Беархаг» успехом не обвенчался. Она умерла. Умерла и девочка-донор.       А вскоре у человека, ответственного за «И.Б.Т», и ведущего хирурга сложился разговор:

***

      — Доктор Сойер, вы уверены о продолжении «Инициативы Больших Тел»? Мы не можем относиться к детям, как к расходному материалу. Это попросту бесчеловечно.       — Луис Дэйбрейк, я ценю ваше стремление к минимализации детской смертности в ходе экспериментов, однако цели, которые мы сейчас преследуем, намного важнее детских жизней. Давайте посмотрим правде в глаза. Сейчас мы работаем не только во благо корпорации Плейтайм, но и во благо человечеству. Сейчас в наших руках есть шанс, опять же, не только уменьшить расходы компании — мы можем совершить великий прорыв во многих научных областях, если доведём наши эксперименты до идеала. Мы сможем найти ключ к решению проблемы с нехваткой рабочей силы по всему миру. Эксперимент нужно продолжать. Если не мы, то кто?       Доктор Дэйбрейк стоял и сверлил коллегу взглядом, сложив руки по швам. Он думал о своём. Безусловно, перспектива совершения научного прорыва не могла не привлекать, однако цена успеха была слишком высока. Эксперименты проводились и раньше, однако в этот раз Сойер задумал чересчур сложную игру — и, как прекрасно продемонстрировала Мишель Браун, с первого раза ничего не вышло, даже при всех стараниях бригады опытных специалистов, работающих над оживлением Бобби Обнимишки.       — Сейчас я отвечаю за всех, кто работал над экспериментом 1186, и могу с уверенностью сказать, что мы сделали все возможное ради удачного исхода. Однако, Харли, при всем уважении к вам и вашим идеям, Вы должны понимать, что оживить подобную игрушку — практически невозможно. Это не Бокси Бу, для создания которого преимущественно использовались системы механизмов, это не Хагги-Вагги, чьё строение максимально схоже с человеческим, это не Мамочка-Длинные-Ноги, для которой мы использовали эластичный пластик. Вы планируете создание животных, что должны передвигаться на четырех лапах, но при этом быть способны к прямохождению, из чего следует, что нам придется более подробно углубляться во все аспекты, связанные с этим, и искать оптимальные варианты устройства скелета. Более того, их лица-маски, неспособные двигаться, мешают нормальному поступлению пищи, и это я еще молчу о генераторе дыма, встроенном в дыхательную систему. Подобные вещи могут плачевно обернуться не только для самого эксперимента, но и для нас, ибо если у подопытного возникнут проблемы с дыхательной, пищеварительной, выделительной или любыми другими системами, заниматься этим придется никем иным, как нам — а шутки с живыми организмами всегда плохи. Детские органы попросту не смогут поддерживать нормальное функционирование двухметрового существа, и мы рискуем потерять не одну жизнь, занимаясь подобным. Я понимаю, что в Плейкейр нужны воспитатели, и вместо размещения в нем экспериментов из линейки «Улыбающиеся Зверята», предлагаю подать заявление на транспортировку номера 1222, «Мамочки-Длинные-Ноги» с Игровой Станции в приют. Она хорошо ладит с детьми, и точно найдет здесь свое место.       — Вы, видимо, не поняли идей Инициативы, доктор Дэйбрейк. — Холодно ответил Сойер, снимая очки. — Это делается не только ради заработка. Если мы справимся с этим, наше открытие изменит мир в лучшую сторону, а наши имена попадут в историю. То, что мы делаем сейчас — уже достойно уважения, однако мы не можем стоять на месте. Мы должны совершенстоваться. Мы должны двигаться вперед, должны достигать новых вершин. Эта игра стоит свеч — так что будьте добры следовать её правилам.       — Если у этой игры такие правила, то я отказываюсь играть в неё.       — В каком смысле?       — Я увольняюсь, доктор Сойер.       Харли с полминуты смотрел на коллегу, о чем-то размышляя, а затем махнул рукой, возвращаясь к своим бумагам:       — Хорошо. Идите в отдел кадров, пишите заявление.

***

      — Как же я рад, что она наконец-то прекратила горланить! — Довольно произнес Дэн, закидывая руки за голову.       Они с Энтони вышли из игрового домика, направляясь по своим делам. Ситуацию с Жасмин удалось решить, и даже более того, все остались в плюсе: она получила желанную игрушку Бобби, а Дэнни достался Щенок-Денёк, который, впрочем, в данный момент покоился в руках Тони. Почему-то душа Энтони лежала к этой игрушке — потрепанной, с поцарапанными глазами и оторванным медальном — но это даже придавало ей какой-то особый шарм, и теперь Тони понимал слова Эллиота о том, как важно правильно выбрать игрушку. К единорожке, что сидела на тумбочке в его комнате, столь тёплых чуств он не испытывал.       Однако, по праву Щенок-Денёк принадлежащал Даниэлю, так что как бы Энтони не хотелось оставить его себе, пришлось вернуть игрушку владельцу.       — Держи.       — Хох, а он на тебя похож! — Внезапно воскликнул Даниэль, забирая щенка из рук Тони.       — Правда?       — Да!       — Я что, по-твоему, собака?       Дэн на это лишь громко рассмеялся, а секундой позже уже завязывал длинные уши игрушки в узел — просто потому, что так выглядит забавнее.       — Нет, стой! Не надо.       — Почему?       — Он уже настрадался… — Ответил Энтони, ссылаясь на времяпровождение игрушки с Жасмин; девчонка и так и эдак швыряла его об пол, да так, что аж медальон-солнышко отлетел.       — кто «он»? Пёс, что-ли? Игрушка?       — Да!       — Пф-ф… — Фыркнул Дэн, — смотри, какой у него хвост!       Следующим же мгновением он схватил его за хвост и начал крутить над головой на манер лассо.       — Прекрати, Дэн! Нет, правда, не нужно. Отдай его мне.       — Почему?       — Тебе ведь без разницы, какой у тебя будет зверёк… — Начал Энтони, проводя параллели с тем, как совсем недавно уговаривал его обменяться с Жасмин, — …давай поменяемся? Ты дашь мне щенка, а я тебе единорожку. Тем более, смотри, какой он потрепанный — зачем тебе такой?       — Сегодня прямо день-бартер, — усмехнулся Даниэль, — ладно, давай. Мне и вправду без разницы.       Уже в Доме-Милом-Доме они вновь обменялись — у Энтони оказался Щенок-Денёк, а у Даниэля Хитророжка. Теперь они сидели в комнате Тони, рассматривая новообретенные игрушки, и в ней стояла тишина — каждый думал о своём.              Дэнни, сложив руки под головой, лежал на чужой кровати. Он посмеивался, думая о том, какую цепочку обмена провернул — Бобби-Догдэй-Крафти — но его это даже устраивало, ведь он вспоминал, что когда впервые попал ночью на улицу, то хотел стащить из магазина игрушек именно Хитророжку — ещё тогда она казалась ему самой прикольной из всех. Преимущественно из-за того, что изо лба у неё торчал рог — это выглядело забавно. Но вот анимационную версию единорожки Дэн не жаловал — он считал, что голос той слишком высокий, а подобный писк напоминал ему об орущей Жасмин.       Энтони стоял у окна и думал о своей внезапной симпатии к плюшевому псу, которого держал в руках. На ум ему приходили лишь слова Мэри Пэйн о том, что у игрушек на самом деле есть души — однажды она рассказывала детям о том, что они живые — и тогда Тони не придал её словам значения, но сейчас склонялся к тому, что она была права — и решил поделиться своими мыслями с Дэном:       — Знаешь… Мэри Пэйн всегда говорила, что игрушки по ночам оживают… — Начал он. — И я думал… Возможно, так и есть. Может быть, даже этот щенок умеет читать, говорить и ходить, но делает это только тогда, когда в комнате никого нет. Это его тайна, сказала бы Мэри. Ведь если бы люди узнали, что игрушки многое умеют, они бы заставили их работать. Может быть, поэтому игрушки и дали друг другу клятву хранить тайну… Мэри говорила, что у них есть душа, поэтому к игрушкам стоит относиться с должным уважением.       Энтони поднял Щенка-Денька перед собой, всматриваясь в его обцарапанные глазки-пуговки. От него будто веяло теплом — и парень вдруг медленно погладил того по голове между ушей, словно на руках у него сидела не плюшевая игрушка, а самая настоящая собака. Даниэлю, наблюдавшему за данной картиной, потребовалось пару секунд на то, чтобы обдумать услышанное и почесать в затылке, а затем он вынес вердикт:       — Ну и бред.       — А я бы хотел верить в это… — Отвечал Энтони, улыбаясь и продолжая гладить игрушку. Улыбался и Догдэй, склонив голову вбок — не улыбаться он попросту не мог.

***

      Наступил последний день доктора Дэйбрейка в Плейтайм.ко — с тех пор, как он подписал заявление на увольнение, прошло две недели. За это время он успел попрощаться со всеми коллегами, и как бы не хотелось покидать коллектив, он знал, что делает это ради благого дела. Он больше не собирался участвовать в сомнительных экспериментах доктора Сойера — лучше уж вернуться к привычной жизни, чем заниматься столь спорной с этичной точки зрения деятельностью. Будучи отцом, он попросту не мог представить, что чуствовал бы, если бы над его сыном надругались подобным образом — и весь лик «Плейтайм.ко» потерял для него былые краски, стоило всплыть на поверхность правде. Как бы она не позиционировала себя как компания, «работающая ради детских улыбок», на самом деле работала она исключительно ради заработка… И упоминания в истории.       Ситуация Энтони была не менее простой, а общий настрой — смешанным. Конечно, он хотел вернуть жизнь на круги своя, чтобы почаще видеться с отцом — сейчас он был преимущественно занят работой — однако… В глубине души Тони понимал, что будет скучать по приюту. Плейкейр не только внёс новизну в его рутину, подарил не только эмоции — но и хороших товарищей; Теодор, Даниэль, Рэйчел, Мишель и Мэри Пэйн, что уже покинули его, даже капризная Жасмин — он и вправду привязался ко всем этим ребятам, и возвращение в старую школу, где он всегда был один, уже не казалось столь привлекательным по сравнению с общением с сиротками.       Однако, стремление быть с отцом было сильнее.       В тот день — последний день — Луис Дэйбрейк пришёл в отдел кадров, дабы получить положенный ему зарплатный расчёт за отработанные дни. Этот формальный акт был финальным шагом перед тем, как он навсегда покинет компанию «Playtime.Сo» — и несмотря на то, что он думал об этом с некой тоской, доктор Дэйбрейк знал, что поступает правильно.       Дверь кабинета скрипнула, когда он зашёл внутрь. Это было просторное помещение, в котором находились несколько рабочих мест — столов с компьютерами, стопками бумаг и комнатными растениями, и рядом с каждым по стульчику для посетителя — общий принтер, куллер с водичкой и, конечно же, постеры («Оставайся энергичным!» — гласила ромашка Дэйзи, поливая саму себя кофе, словно из лейки). В комнате было много полок, на которых стояли папки с документами — эти полки делили кабинет на некое подобие секций, отдалённых друг от друга. В помещении было, пожалуй, слишком тихо — стояла гробовая тишина, за исключением ненавязчивой мелодии, издаваемой чем-то вроде музыкальной шкатулки. Колокольчики мелодично звенели в отдалении, музыка лилась и лилась — однако от неё становилось не по себе, и его ноги необъяснимо подкашивались, когда доктор Дэйбрейк шёл в глубину комнаты.       Она была пуста, но компьютеры на столах работали, а свет горел — все выглядело так, словно работники только-только были на месте, но с его приходом каким-то неведомым образом растворились в воздухе — и самым логичным решением было пойти поискать их. Учитывая стеллажи с документами, наполнявшими это место, было несложно не заметить кого-то за ними — был шанс того, что работники просто отошли со своих рабочих мест… Все сразу.       По мере того, как он проходил вдоль стеллажей, музыка становилась лишь громче и громче, а вскоре Дэйбрейк услышал потрескивание шестерёнок, шуршание механизмов…       Он зашел за один из стеллажей…       И мир тотчас замер.       А затем вновь ожил, но уже в замедленной съемке.       Все потеряло фокус, зрение размылилось — четкой оставалась лишь синяя коробка с жёлтой крышкой и золотой звездой на корпусе, из которой проигрывалась музыка. Рукоятка, распологающаяся с левого бока коробки, проворачивалась, издавая то самое механическое шуршание… а затем она застыла на месте.       В тот же момент ему всё стало ясно.       Бокси Бу. Эксперимент 1160, испытывающий особое пристрастие к плоти.       Назначенный на устранение неугодных «Playtime.Сo» сотрудников.       Стоило музыке прекратиться, как на противоположной от рукоятки стороне коробки открылось небольшое окошко, и из него полезла красная пушистая ладонь; Дэйбрейк тут же подорвался с места и со всех ног понёсся к выходу. з За спиной звучало потрескивание, шуршание, звуки натяжения пружин и цапанье челюсти вперемешку с остатками искаженной мелодии — перед его глазами тут же встал образ монстра, им же созданного, но оборачиваться не было абсолютно никакого желания. Звуки становились громче, но Дэйбрейк слышал лишь свое сердцебиение, ушедшее куда-то в голову, утащенное дыхание и шаги за спиной; по спине же пробежался холод, уходящий в низ живота, в ноги, в мышцы; заставляющий бежать ещё-ещё-ещё быстрее — сзади раздавалось рычание; Бокси голоден. Экспериментов никогда не кормили должным образом. Он не упустит шанса.       До двери оставалось три, два, один метр… быстрей, быстрей! Лёгкие жгло от сбившегося дыхания, но он наконец достиг выхода — если он сможет выбраться в корридор, все будет хорошо, ибо перемещение экспериментов по помещению строго контролируется-…       Заперто.       Не веря тому, что видит, он стал с неистовой, непривычной для себя силой дергать дверную ручку, но та не поддавалась — и тогда он со всей силы вдарил по крепкому дереву, словно это могло помочь, а затем вжался в него спиной, и на лице его застыла маска такого неизбывного ужаса и отчаяния, что любой смотрящий бы похолодел — однако, из свидетелей в комнате был лишь Бокси Бу, что, рыча, в пару своих длинных шагов быстро достиг доктора.       То, что дальше происходило в комнате, известно лишь самому Бокси — но сквозь вязкую, тугую паутину пустых вопросов и восклицаний, для которых уже было слишком поздно, в голове доктора Дэйбрейка особенно ярко выделялась лишь одна мысль: Энтони, что остался в приюте совсем один, который ждал его, которых ждал возращения домой… И лишился последнего близкого человека. Нет… Нет, нет-нет-нет, это не может быть так…!!! Только не-…       В моменте его захлестнула такая волна отчаяния, что, казалось, сама душа разрыдалась от тяжести безысходности — и боль осознания, что все закончится именно так, что он даже не попрощался с сыном, что отныне навсегда заперт в приюте, а дал ему лишь ложную надежду на счастливый финал, разорвало его сердце на части — как разорвали и зубы Бокси Бу, впившиеся на уровне грудной клетки; зашуршали механизмы, заработали пружины, и сытый чёртик вновь вернулся в свою табакерку, складываясь в неприметную синюю коробочку с золотой звездой на боковине.

Восход не свершился.

Восходящее солнце так и не взошло.

Восходящее солнце никогда осветит тень души, уходящей в далёкий туман.

***

Его не могли отпустить.

Никто не должен знать.

Все, что происходит в «Playtime.Сo» — остаётся в «Playtime.Сo».

***

      — Простите, доктор Дэйбрейк.       Доктор Сойер сожалел лишь о потере опытного специалиста.

***

Энтони неспокойно стоял у окна.

Даниэль спокойно сидел в комнате.

Сытый Бокси Бу сидел в камере.

Голодный Д-р. Сойер сидел в кабинете:

«Эксперимент должен продолжаться»

Следующим будет Пеклопёс.