Маслобойня

Рука болела отвратительно сильно. Пульсирующая, огненная боль разносилась до самого плеча, отдавала в лопатку, хотя прострел был в ладони. Просто лазер прошел насквозь, оставив рану с неровными краями, подобно небрежному мяснику, и теперь, через левую конечность можно было посмотреть как в глазок, если, конечно, разбинтовать. И это «теперь» уже длилось целую неделю, ничего обезболивающего больше не помогало, нужно было срочно пролечиться, а еще лучше заменить чертову руку хотя бы от локтя. — Твою мать, — прошипел Вито сквозь зубы и сморщился от усилившегося приступа невыносимой муки. Он снимал противовоспалительный и противогнойный бинт аккуратно, но тот так сильно приклеился к рваной окаёмке кожи... Дешевый, будто и не сработал по нормальному вовсе, так показалось с горечью, потому что рука выглядела отвратительно сине-черной, будто уже часть трупа, а не живого человека. И пальцы едва чувствовались, особенно средний и указательный, безымянный не реагировал на попытку движения совершенно. Вито выругался еле слышно еще раз. Так продолжаться не могло, хотя лишь с натяжкой руку можно было считать настоящей. Вито был один из тех, кто думал, раз уж ты заменил суставы, улучшил вены и все связки, сухожилия, усилил кости и прочее процедуры провел, то это получается твое тело уже и не человеческое на какую-то часть. Но мало кто думал также как он, люди буквально обожали называть себя людьми, отделяя, противопоставляя себя бездушным роботам, особенно андроидам, которые сотню лет создавали сами себя, постоянно модернизировались тоже самостоятельно. Гнусно бездушно и гнусно самостоятельно. Оторванные от истинного создателя, они раздражали по-прежнему остающихся хрупкими людей, и особенно Вито, который постоянно попадал в передряги. И вот он смотрел на свою чертовую руку, от вида и от муки которой хотелось залезть на стену, и едва понимал, что стоит делать дальше, но что-то определенно стоит. — Ича, — обратился к запястью правой руки, к голограмме на ней, — покажи доступные человеческие запчасти на Венере. — Ищу, — ответил голос будто из ниоткуда, и голубым в воздухе развернулась таблица, впрочем, поиск в ней шел долго, прежде чем перечислилось то, что голос и озвучил в последствии: — На планете Венера доступны клетки тазобедренных суставов, ребер и пяточных костей. — Класс, — раздраженно ответил Вито, скорее себе самому, чем виртуальному помощнику. Впрочем, в удачу он не верил, вот что-что, а удача с ним в этой жизни еще не происходила и почему же ей произойти сейчас? Он мог бы еще посетить Меркурий или вернуться на Землю, проверить там еще один тщетный раз, быть может даже встать на учет, в обычную очередь на операцию, отметиться, черт побери, и через пару лет ему таки выделят какую-нибудь жалкую и плохо работающую руку, если, конечно, не найдется у правительства более примечательный кандидат на замену. Вито просто числился не в тех списках. — Что мне делать, Ича? — безнадежно поинтересовался, и неожиданно бодрым голосом помощник ответил. — На планете Венера живет ваш давний друг Бортомильо. Может быть, навестить его? Да, Вито помнил Бортомильо, такого черта не забудешь. Поднял голову и стеклянными глазами уставился на простирающийся купол наверху, там в сотни тысяч лиг кажется простирающийся, такой полупрозрачный, толщиной в несколько метров. Там дальше был космос, а здесь шумели генераторы, выбрасывающие кислород, генераторы, поддерживающие комфортную температуру, эти огромные бандуры стояли повсюду на Венере. Изрядно ржавые, мощные, они были необходимы, потому что планета в основном была заселена людьми. Впрочем, андроиды понемногу обосновывались здесь также. Цвет неба оранжевый, солнце горело, слепило глаза, и Вито пришлось опустить голову, уставиться на свои потрёпанные ботинки. В пыли и песке они, собственно, смотрелись гармонично, но на то это и был самый бедный местный район. После недолгих пустых раздумий Вито пришлось встать и тут же услышать мерзкий вопль: — Эй, ты! В пустынных реках будут раздавать плеснявые кашки, двигал бы ты туда! Вито обернулся, чтобы увидеть того, кто бросил это оскорбительное предложение, и мужчина, с длинными паклями, свисающими почти до самых колен, интуитивно подался назад, боясь, что Вито с расстояния нанесет такой удар, что сломаешься. Сам-то длиннопаклый был худой, сжатый какой-то сам по себе, словно гниловатый фрукт. Поэтому он и испугался, когда Вито, который со спины выглядел не лучшим образом в своих потрепанных шмотках, обернулся и стало ясно, что парень-то рослый, сильный, полный жизни, несмотря на его левую покалеченную руку, правая была не травмированной и оставалась мощной. — Я просто совет дал, — пропищал мужик опасливо. — Да пошел ты на хуй! — грубо ответил Вито потеряв интерес. — Сам жри это дерьмо. Плеснявые кашки по праву, заслуженно считались худшей едой на свете. Синтетическая, как и большинство питания, она была выращена буквально из плесени, похожей по структуре на грибы, и, размешиваясь, превращаясь в жижу, смахивающею на кашу, но по содержанию питательных веществ абсолютно бесполезную, пустую. Вкус горьковатый, солоноватый и тухловатый, Вито испытывал стыд, за то, что пробовал это когда-то. Плеснявые кашки — жратва совсем опущенных людей, лишенных по каким-то причинам большей части правительственных дотаций. Кроме как к Бортомильо, идти было некуда, но идти к нему было тоже стыдно. Последний раз, когда они виделись, а это было уже лет пятнадцать назад, не меньше, Вито напился и накурился, как сам дьявол, разгромил барную стойку и поклялся, что когда они увидятся вновь, Вито весь этот чертов бар Бортомильо купит, а его вместе с ним, просто так. Предполагалось, что Вито наконец заимеет кучу бабла, оторвется от жалкой правительственной титьки и таким мощным себя сделает, что никакой андроид даже рядом не встанет. Но вот, прошло время, а Вито успел только очередную звезду на спине заиметь, звезду, которая обозначала очередную отсидку на Плутоне, в колонии. За разбой и грабеж. Он чувствовал себя побитым псом, жалкой бродяжкой, и прожигающий стыд даже отвлек на секунду от боли в руке. И все же другого варианта не было, либо забиться в нору и сдохнуть, наконец, либо запрыгнуть на рейсовую платформу и спрыгнуть у бара Бортомильо. Заведение называлось «Ногу сломит» и в этом была ирония, потому что хозяин в прошлом приторговывал запчастями, в обход закона, в тени от правительства. И очень хотелось верить, что запасная левая конечность найдется, это даже стоило позора такого бесчестного возвращения. Высокое обшарпанное здание приветливо распахнуло металлические двери, правда робот на входе попросил опустить воротник, чтобы считать вытатуированный код сзади на шее. Вито здоровой рукой сделал как было велено, а затем сразу скрыл код опять, ему не нравилась идея, что любой модернизованный взгляд посетителя сможет узнать его личные данные, совсем не прекрасные личные данные. Гордиться было нечем. Народу было полно, шумно, дымно, и весело, правда в этом веселье была какая-то грусть. С первого взгляда Вито не заметил андроидов и на душе стало как-то светлей, не любил от все-таки этих идеальных нелюдей, которых развелось по всюду как тараканов. За длинной барной стойкой находились две молодые девушки, ретивые, улыбающиеся, у них был один коннект, понимали друг друга без слов и работали слаженно. Вито тоже заметил это сразу, то, что они уже не совсем люди. — Эм, — он даже не стал садиться на высокий стул, — я тут к Бортомильо, — обратился к одной из девушек, и та живо отозвалась, продолжая наливать пиво какому-то мутному типу в дорожном плаще: — Как вас представить? — Фицич, Вито Фицич. Барменша дежурно улыбнулась и сразу же ее не человеческие глаза закатилась, информация передалась и буквально в ту же секунду получилась: — Пройдите, пожалуйста, в ту дверь, — кивнула направо, — Бортомильо вас с радостью примет. «Ну конечно, с радостью», — мрачно пронеслось в голове Вито, «это же надо таким обосраным возвращаться». Дверь разблокировалась, только он приблизился, и отъехала в сторону, Вито вошел в маленький коридор, а затем открыл старую ручную дверь от себя. — Ах! Трюкач! Ах, подлец! — вскрикнул Бортомильо, заливаясь смехом. Он сидел на краю собственного стола, но когда Вито вошел, вскочил и распростёр руки, не умолкая: — Я думал, ну точно сдох! Как псина психованная! Застрелили бешеного! Ничего о тебе слышно не было, ни по каким каналам! — Далеко от истины не ушел, — Вито поднял левую руку, демонстрируя рану во всей красе. — Хорош да? — Ух, — Бортомильо мотнул головой в уважении и ужасе, и все равно обнял, стараясь не задеть левую часть тела такого блудного друга. — Лазерка, рана с рваными кроями, подпольная, значит, свои же? — Ага, только Плутон покинул, еще только правая нога на Марс вступила, как левую руку и подправили. — С Плутона значит… — теперь Бортомильо не был таким веселым, — и сколько теперь у тебя звезд на спине? В системе, наверное, уже меньше… — Ты же меня знаешь, — уклончиво ответил Вито и Бортомильо замотал головой, с осуждением: — Знаю, что сдохнешь ты скоро, вот что я знаю, — отошел обратно к рабочему столу и оборачиваться не торопился, задумался. — Ты сколько органы не менял, а? Спорим, даже в очереди не стоишь… — А какой толк?! — взбунтовался Вито. — Тебе ли не знать, что я последний, что в очереди я только и буду, что пропускать всяких благочестивых мудаков вперед себя. Этих законопослушных граждан, которые пьют мочу вместо воды и живут в крысинах норах. Только из-за Плутона… — Только из-за того, что ты не можешь жить нормальной жизнью и ни во что не ввязываться, — Бортомильо тоже загорелся, обернулся. — Живи, как все, на эти чёртовы дотации и встань уже в очередь, святые угодники… — Ты хоть понимаешь, какие крохи мне сейчас начисляют? — усмехнулся Вито и Бортомильо парировал: — Если ты докатишься до убийства, то уже даже этих крох не будет и придется жрать пляснявые… — Хватит, второй раз за сегодня про кашки слышу. — Неспроста, — Бортомильо погрозил указательным пальцем. — Неспроста. Повисла пауза, Вито прошел вперед, чтобы сесть в потертое кресло, наконец сесть в комфортное кресло. Расслабился и чуть застонал от непрерывной боли. — Значит, у тебя ничего нет? — уточнил, на самом деле поняв уже, и Бортомильо с грустью в глазах подтвердил страшное: — Ни одной запчасти, ни единой. Правительство перекрыло абсолютно все пути, теперь каждое ребро на счету, каждая клеточка суставчика… ты видимо пропустил все эти новости, пока на Плутоне с киркой упражнялся. — Сел на стол, на спинку кресла откинулся. — Я лет пять не у дел, себе колено усовершенствовать не могу… о чем ты… — Зачем они это делают? — риторически задался Вито и Бортомильо с грустной усмешкой ответил: — Жить должны самые-самые, что ты… по сути истребляют тех, кто выжить не должен… бедных, бесталанных, бесполезных, для правительства бессмертные люди на дотациях — утяжелительная гиря размером с солнечную систему. — Так правительство и виновато, что мы на дотациях, работы нет, только избранные имеют хоть какое-то занятие с утра, хоть какую-то цель продрать глаза утром. Все остальные встают, чтобы лечь спать, и из-за правительства… — Ну если уж копать так глубоко, — перебил Бортомильо, — то виноваты андроиды. Ты знаешь, что в прошлом году популяция андроидов численно превзошла человечество? — Лучше бы я и сейчас не знал. Есть что выпить, а? — и добавил небрежно: — Не синтепон. — Ишь, — шикнул Бортомильо, — захотел не синтетичного, может тебе виски из натуральных зерен, с Земли, да? Размечтался, в ходу только синтепон. И Бортомильо встал, чтобы разлить до этого открытую бутылку, протянул полный стакан другу и покачал головой, не открывая взгляда от левой кровавой ладони его: — Ты с этим до своего двухсотлетия не дотянешь, — отвернулся, возвращаясь к столу. — Знаешь, ты ведь живешь дольше меня, а мозгов вообще не прибавилось. Я вот все думаю иногда, почему же мы не умнеем? Не становимся гигантами мысли, профессионалами дела… Может, заменяя в себе части, мы не только не стареем, но и больше не развиваемся? Замораживаемся, типо? Тупим на месте. Вито пожал плечами, он никогда об этом не думал. Зачем? И к чему? Он обычно думал о том, где достать валюту, как сорвать куш, что пожрать, где выпить, как бы заменить ту или иную часть тела, как вырваться в среднячки, куда свалить, чтобы правительственные не добрались и роботов чтобы поменьше было. Да, столько живет, а по сути, как один день, один несчастный, полный страдания день. И как раньше жизнь прожить успевали за сто лет, а то и за пятьдесят? Да, сколько веков назад это было? Ладно, и на это похуй. Он сделал глоток пойла, а Бортомильо подошел к центральному круглому столу и на самый край поставил свой опустевший стакан виски. — Это мы правда только года зря тратим, потому что бессмертием пахнет, а вот кого-то это запах не успокаивает и мир все-таки идет вперед. Вот посмотри. И Вито поднялся, подошел к нему как раз вовремя, потому что над столом повисла очень четкая голограмма бьющегося сердца. Идеального сердца. — Это не просто орган Вито, — заговорил Бортомильо с восхищением в голосе, — и не просто произведение искусства, это вечный двигатель, оно никогда не подведет. — Серьезно? — Вито наклонился всматриваясь в четкую модель превосходного бьющегося сердца, казалось, такого безупречного существовать не может, но вот, стучит, мерно. — С таким внутри можно мир перевернуть, — влюбленно выпалил Бортомильо, — с таким сердцем ничего не страшно. И Вито тоже оторваться не мог, он все-таки в этом смыслил. Раньше, когда подпольное производство было практически бесконтрольно, во времена его настоящей молодости, он на всякие органы насмотрелся, научился отделять полное говно от чего-то более-менее стоящего, живучего. То, что не подведёт, не оборвется без причины, не собьется на пару роковых секунд и попросту не сломается через пару лет. С каждым десятилетием органы становились лучше, но производство все меньше. И вот закономерный итог прям перед глазами, совершенство, безукоризненное, и только одно… и даже не реальность, а лишь иллюзия, голограмма, передача того, что существует, но в единственном экземпляре. — Кто это сделал? Кто произвёл? — тихо спросил Вито и Бортомильо взмахом руки включил запись, транслируемую во всю стену: — Он.