Other People

Яна на пороге сбрасывает кейп, встряхивает его, вешает в шкаф. Разувается. — М-м, ждёшь меня? Чаёк заварила? Она заходит на кухню, видит моё лицо, пугается. — Что случилось, Ди? — Где ты была? — в ответ спрашиваю я. Она видит, как я напряжена. Осторожно отвечает: — Я же говорила тебе, что встречусь с Катей… — Не с Катей, — сухо отрезаю я, подхожу к ней. — Кто она? В глазах на мгновение мелькает паника, но она быстро берёт себя в руки. — Не важно, Дина, — холодно и даже с вызовом произносит Яна. — Это моя головная боль, она тебя не касается. Я понимаю, что произошло, только когда ощущаю, как печёт кончики пальцев. Яна хватается за ошпаренную пощёчиной щёку. Она срывается на плач, и мне окончательно срывает крышу. — Какого чёрта?! Это меня не касается?! А что тогда меня касается? Наполненные её любимым ягодным чаем чашки летят на пол. Вдребезги. — Дина, успокойся! — возмущённо кричит она. — Успокоиться?! Ты издеваешься?! Я — не идиотка, Ян! Меня какое-то время, конечно, можно кормить чушью… — Я зло ударяю ладонью о стол. — Но рано или поздно до меня дойдёт! — Да что дойдёт-то?! У нас не было ничего. — Ничего?! — Я пинаю ногой стул, и он с грохотом падает на пол. Яна обхватывает себя руками. — Это такое же «ничего», как «ничего не случилось»?! Такое же «ничего», как «никто»? Хватит! Она плачет навзрыд, отворачивается, утыкается лицом в угол. Её трясёт. Меня тоже. Но я наконец беру себя в руки. Ненадолго. Потому что она тихо выдавливает сквозь рыдания: — Это моя бывшая. Второй стул летит на пол. Я отхожу как можно дальше от Яны — потому что иначе одной пощёчиной не обойдётся. К ярости примешивается тупая, глубокая боль. — Какого чёрта? — глухо интересуюсь я. — Мы просто… поговорить… я не хотела… тебя вмешивать. Я рычу и сметаю с барной стойки опустевший бокал, вазу и пару керамических статуэток изящных женских тел. — Спасибо, блядь, за заботу! Во что ещё ты не хочешь меня вмешивать?! — Дина, хватит, пожалуйста. — Она закрывает руками затылок, будто что-то может прилететь прямо в неё. Это меня отрезвляет. Конечно, если я позволила себе ударить её по лицу, то могу и вазу какую-нибудь в неё швырнуть… Сжимаю кулаки до боли, сжимаю зубы до скрипа. Глубоко вдыхаю. — Как поговорили? — ядовито интересуюсь. — Договорились до чего-нибудь? — Договорились, что она от меня отстанет. Потому что… потому что я… люблю другую. Я устало сажусь на пол, посреди осколков и разлитого чая, закрываю лицо ладонями. Всё замирает. Она так и прячется от меня в углу, обхватив себя руками и тихо всхлипывая. Спустя несколько минут глухой тишины — меня настолько захлестнули эмоции, что теперь звенит в ушах и подташнивает, — она наконец говорит: — Извини, я правда не хотела вмешивать тебя в это… Она… непредсказуемая… и я не хотела… Это слишком долго объяснять… — Она устаёт подбирать слова и замолкает. — Потрудись. — Я наконец убираю руки от лица, обхватываю ими колени. Она смотрит на меня через плечо виновато и осуждающе одновременно. — У нас были непростые отношения. Я долго от них отходила и не хочу к ним возвращаться. Даже в разговоре. Даже с тобой. Я киваю, медленно выдыхаю. — Иди ко мне. Она смотрит неуверенно и испуганно, но всё же подходит. Я подаюсь вперёд, переношу вес, встаю перед ней на колени, обхватываю руками стройные ноги: — Прости. Она снова плачет, эхом повторяет сквозь слёзы: — Прости. Наконец опускает руки, зарывается тонкими пальцами мне в кудри. Я сглатываю, пытаясь избавиться от кома в горле. — Пожалуйста, никогда больше не ври мне. — Я делаю паузу, поднимаю на неё взгляд. — Я обещаю, я больше никогда не ударю тебя — вот так. Смотрю, как она плачет, и внезапно понимаю, что у самой на щеках — дорожки слёз. — Ты меня испугала, — обиженно сообщает она. — Ты меня тоже. Она садится рядом со мной, вытирает мне слёзы, всхлипывает, улыбается. — Мне никто другой не нужен, Ди. Прости, что солгала. Думала, так будет лучше. — Она внимательно смотрит мне в глаза, будто пытается увидеть, не злюсь ли я больше. — Я готова ответить. Я хмыкаю, беру её руки в свои, прижимаю к губам. Мне страшно, но я должна это сказать. Глядя ей в глаза. — Как я могу ответить за пощёчину? — Ты ещё чашки мои любимые разбила и чай любимый разлила. — Она дует губы так, как обычно делает, когда напрашивается. Шутит. Я знаю, зачем она это делает. Показывает, что я накосячила, но это не смертельно. Она — уже простила. Но это, конечно, не значит, что отвечать не придётся. — Виновата, — киваю я. — Вот из чего теперь чай пить?! — сверкает глазами она. — У тебя для алкоголя больше посуды, чем для чая! Я сдержанно улыбаюсь: — Прости.