Волк и его металлист

Чтобы понять, как полуобнажённый Регулус Блэк сумел оказаться на постере посреди трущобного района Нью-Йорка, стоит отмотать время до шестьдесят шестого года, когда его, пятилетнего мальца с чертами лица вдвое утончённее и слухом вдесятеро грязнее, чем у его непутёвого старшего братца, впервые усадили за музыкальный инструмент. Затем отмотать ещё немного — на вечер этого дня. Примерно шесть часов сорок три минуты, незадолго до ужина, на который детей должны были позвать звоном колокольчика. — Реджи, ты… ты… ты что натворил, Рег? — Я… я… — Придурок. Придурок, придурок, придурок — нас же убьют! — Я… — Ты вообще понимаешь, сколько стоит этот инструмент?! Если нас с тобой сложить вместе, Рег — мы и вполовину не будем стоить, как этот инструмент! Регулус съёжился, зажимая левое ухо ладонью. В правой был зажат нож. Сириус не кричал, им было запрещено повышать голос, но в его шёпоте было больше ужаса, чем у многих детей в открытой истерике. Он беспомощно оглянулся на исцарапанную ножку фортепиано, затем снова перевёл взгляд на Регулуса, в глазах которого застыли слезинки. Его нижняя губа начала дрожать: ещё чуть-чуть — расплачется в голос. Тогда влетит им обоим. — Это я, — бледный Сириус вырвал нож из его трясущихся пальцев. — Это сделал я. Слышишь, Рег? Это сделал я… Раздался звон колокольчика — грозный, как колокол на эшафоте для казни. Семь лет. Сириусу было всего семь лет, он не знал, что ему делать. Он простоял несколько часов на горохе в ту ночь, зато Регулус остался незапятнанным в глазах их родителей — продолжил держать планку идеального наследника, требовательное отношение к которому началось с секунды его рождения и не прекращалось ни на день. К Сириусу родители относились не мягче, но заметно равнодушнее — он был их первой пробой пера. Он почувствовал это ещё тогда, в семь лет: ему позволили обучаться игре на гитаре, в то время как из Регулуса безрезультатно выстругивали современного Моцарта. Виртуоза, которым он никогда не должен был стать. Малыш Реджи не понимал музыку. Он путал клавиши, октавы, клевал носом на сольфеджио и не мог разложить по нотам даже самые простые аккорды, которые Сириус щёлкал как семечки. Ему не было интересно играть, не было интересно слушать, и в часы музицирования, когда строгая мисс Эйприл била по тоненьким пальчикам за малейший промах, на его ресницах висели слёзы. Сириус не понимал этой боли — музыка была его вторым дыханием. Без этого кислорода он не только не хотел жить, но и не мог. Их особняк был громаден, пуст и вызывал тошнотворное ощущение одиночества даже когда рядом был младший брат — но когда голые стены наполняла мелодия, он словно становился терпимее. Он больше походил на дом — непривычное ощущение, которое Сириус испытывал только в гостях у Поттеров. Музыка была для него всем. Когда он однажды играючи прошёлся по клавишам фортепиано в их гостиной, восхищённо разинул рот не только Джеймс, но и миссис Юфимия с мистером Флимонтом. Азы музыки Сириус втянул почти что с материнским молоком — у него это было в крови. Но не для Регулуса. Когда Рега сажали за инструмент, опустошённый дом становился для него ещё более пустым. Он ненавидел музыку, но та исцарапанная ножка фортепиано была его первой и последней попыткой от неё сбежать. Год за годом он пробивался сквозь мучительную агонию, делая то, для чего не был вылеплен, для чего не были созданы его пальцы. И изнурительные часы сделали своё — прошёл год, другой, и Регулус стал слышать. У него не было абсолютного слуха, но при должной работе ножа из любого камня можно вытесать скульптуру — вопрос лишь в том, чего это будет стоить. Сколько слоёв придётся снять. Глядя на младшего брата, остекленевшего, замершего миниатюрным манекеном посреди гостиной, пока он под одобрительные, но холодные кивки матери почти беззвучно раскладывал один аккорд миссис Эйприл на ноты за другим, Сириус был убеждён: это стоило слишком многого. Нельзя учить музыке насильно. В Рега музыку вдолбили — загнали под кожу, как клеймо. Каково было его удивление, когда в брате проклюнулся настоящий интерес. В одиннадцать лет пальцы Рега летали по исцарапанному инструменту с лёгкостью кошачьих лапок. Он уже ничего не чувствовал к музыке — ни любви, ни ненависти, это просто была одна из многих обязанностей его карьеры под названием «наследник рода Блэк», плата за которую не предусматривалась. Но одной ночью Сириус протащил в их особняк одолженную у Джеймса пластинку. Это был Black Sabbath, свеженькие хиты — и это изменило всё. Пока родители задерживались до ночи на званом вечере у дяди Сигнуса, Сириус и Рег задёргивали полог его кровати и прослушивали эту пластинку снова, снова и снова. Finished with my woman 'cause she couldn't help me with my mind, People think I'm insane because I am frowning all the time, All day long I think of things but nothing seems to satisfy, Think I'll lose my mind if I don't find something to pacify, Can you help me Occupy my brain? Oh, yeah! — Это — музыка? — недоверчиво уточнил Регулус, пнув Сириуса холодной голой пяткой: слишком непохожи были вопли из проигрывателя на то, что он привык играть. Глядя на то, как братец всем своим видом старается удержаться от потряхивания волосами в такт, Сириус усмехнулся: — Это — круче музыки. Потом были The Rolling Stones. Потом Зеппелин. Потом Боуи — он из всех произвёл на Рега самое большое впечатление. В это время Сириус уже потихоньку скатывался в панк-рок, ведь они с Джеймсом были за свержение монархии во имя Джонни Роттена и анархического строя мира, чтобы не было ни идиотских правил, ни раздражающей колючей формы в школе, ни голодных глаз первоклашек в школе, потому что кто-то решил, что обеды должны стоить денег — Регу до этого было далеко. Пока Сириус знакомился с миром, он прилагал все усилия к тому, чтобы выжить с родителями. Музыка не была для него бунтом — она была утешением. Он слушал залпом всё, что приносил ему Сириус, и ненасытно требовал добавки. Ему нравился рок, поп-рок, глэм-рок — всё то, что Сириус теперь, посмеиваясь, называл ненастоящей музыкой, предпочитая немелодичный скрежет и фальшивые голоса Sex Pistols. Никогда он так яро не завидовал Сириусу, который умел играть на гитаре. В один момент всё оборвалось. В один момент, когда Регулус нашёл тот журнал у Сириуса под матрасом, когда сдал его родителям, когда его выжгли с семейного гобелена. Но даже с уходом Сириуса и оставшейся между ними острой обидой, безжалостно изорвавшей сердца обоих мальчишек на клочки, он продолжил слушать рок. Что-то добывал сам — что-то протаскивали одноклассники в редкие визиты. Теперь эта музыка имела для Рега новый, особый смысл: он злился на Сириуса, и эта музыка словно злилась вместе с ним. Прослушивая очередной хит Pink Floyd, он думал: почему? Почему — его брат? Почему Сириус такой? Педик. Педофил. Извращенец. Больной. Человек, который таскал ему пластинки. Человек, который всегда ставил его на первое место. Человек, который всё детство самоотверженно защищал его от отцовского ремня и материнской тяжёлой руки. So, so you think you can tell Heaven from Hell, blue skies from pain Can you tell a green field From a cold steel rail? A smile from a veil? Do you think you can tell Человек, которого он считал своей единственной семьёй, оказался таким — от этого его предательство ощущалось особенно больно. Одной такой ночью в порыве злости Рег записал свои первые строчки: это было что-то бессвязное, малоосмысленное, лишённое ритма и рифмы. Никто в здравом уме не догадался бы, про что текст — но это было о нём. За одними бессвязными строчками последовали другие. И ещё одни. Ещё одни. Ещё одни. Это помогало прожить те дни, когда он особенно задыхался под гнётом родителей, когда в горле встречал удушливый ком от острого чувства одиночества каждый раз, когда его равнодушный взгляд сталкивался с не менее холодным взглядом Сириуса в школе. К тем дням, когда Рег валялся в подвале скинхедов, которым нужен был его старший брат, у него было больше дюжины разных четверостиший, а в голове крутилась дополняющая их галлюциногенная мелодия. Жаль, у него не было электрогитары. Да и играть он не умел. Зимой семьдесят седьмого Регулус получил от Сириуса электрогитару на Рождество. Уже восьмидесятый год он встретил легко наигрывая собственную импровизацию на песню ABBA «Happy New Year» — после того адского вышкаливания в детстве освоение нового инструмента оказалось сущим пустяком. Свалив в Лондон сразу после выпускного, Рег нашёл людей, которые горели рок-музыкой так же сильно, как и он — создание группы было лишь вопросом времени. И она была неплохая, группа эта, правда неплохая, но Рег знал, что никто из его коллег не сыщет успех: они не прошли через эту экзекуцию. Они не были научены терпеть музыку, любить её из-под палки. Им это было чуждо — им просто нравился бит. Они наслаждались собственными орами и рукоплесканием толпы, в то время как он растворялся в мелодии. То, что причиняло ему больше всего боли, стало спасением. Люди, которым музыка даётся легко, никогда не смогут этого понять. Сейчас ему было двадцать три года. Всего двадцать три — и его лицо уже можно было найти везде. Контракт заключили только с ним: ни Тодда, ни Уэйна, ни даже их барабанщика Сэма не взяли на раскрутку. Только его. Регулус Блэк — так он значился на постерах. Его песни, очень разные по тексту, были в своей сути об одном и том же. Об утерянном. Рег подозревал, что в жизни его зыбкие, осторожные отношения с Сириусом никогда не смогут достичь прежней детской близости, но в его песнях — они были теми же. Они восстановились. Должно быть, поэтому он ждал Сириуса. Напряжённо вглядываясь в темноту Нью-Йоркских улиц, Регулус его ждал. Ждал с зажжённым светом в квартире, и в голове крутилась та самая песня Pink Floyd, под которую он засыпал в пятнадцать лет со слезами на ресницах и c тяжёлым осадком в душе. How I wish, how I wish you were here We're just two lost souls Swimming in a fish bowl, Year after year Running over the same old ground What have we found? The same old fears Wish you were here. Поэтому, когда наконец-то раздался звонок в дверь, Регулус открыл её с куда большим волнением, чем стоило бы. — Привет, — негромко сказал он. И если бы не вбитая в голову сдержанность, возможно, даже бы улыбнулся.