Волк и его металлист

Ремус проснулся от налипшей к спине простыни (в Америке было чертовски жарко и каждый день градусник бил всё новые рекорды в глазах приезжих с холодных островов), резкого солнечного света и настойчивых поцелуев Сириуса Блэка. Последнее было особенно хорошим знаком: кажется, с его парня наконец-то начал спадать шок от резких перемен в их жизни. Сейчас он больше походил на себя — любвеобильный ласковый пёс с явным намерением зализать Рема до смерти. Или, по крайней мере, до пробуждения. — Чёрт, Сириус, — смеясь, Ремус обхватил его за шею. — Тебе известно, что в американских домах стены сделаны из бумаги? — Ох, заткнись, Лунатик, — Сириус раздражённо промычал и вмял его глубже в простыню — когда ладонь Рема улеглась на взлохмаченный после сна затылок и легонько сжала чёрные пряди, вопросительно поднял глаза. — Ты сейчас сказал мне заткнуться? — Ремус слегка улыбнулся. — Я… — Сириус растерянно мигнул, лихорадочно забегав глазами по груди. На щеках выступил лёгкий румянец. — Ага. — В следующий раз такое не прокатит, — пообещал Ремус, и эта шутка, брошенная лениво и вскользь, заставила Сириуса покрыться пятнами. Его бледное лицо всегда так легко краснело — Рем обожал за этим наблюдать. Он с удовольствием позволил невнятно замычавшему Сириусу прижаться к нему поцелуем и стянуть хлопковые серые семейники. Между ног обдало холодком и почти сразу же — жаром. Резко зажевав нижнюю губу, Ремус упёрся ладонями в плечи Сириуса и повалил его на бок. Их секс был сдержанным, бесшумным и быстрым. Сбивчивые поцелуи, сорванное дыхание, и трение вспотевших тел друг о друга, раз за разом высекающее искры из глаз — совершенно бытовой, домашний, без лишних изысков. С тех пор, как они переступили порог в двадцать один год и получили полное право вытворять за дверьми своего дома всё, что вздумается, пропала и доля опасности. Сириус был нежен, как всегда — Рем забывал о правилах поведения, вдавливая ногти в бледную кожу у лопаток, где потом надолго оставались тонкие полумесяцы. Сириус ему благородно это прощал. Он никогда бы не признался в этом вслух, но они оба знали: ему чертовски нравятся эти следы. Стоило там надавить, как Сириус мелко задрожал и влип в Рема всем телом — тот стойко ощутил, как запульсировали мышцы живота. С трудом просунув ладонь между взмокшими телами, он крепко стиснул в паху и хрипло задышал, отдаваясь волне наслаждения. Сириус проскулил ему в плечо. Несколько секунд сотрясался, как от слёз, потом поднял на Рема расфокусированный, потерянный взгляд. Ошалелая улыбка дёрнула за кончики губ, из которых вырвался очередной выдох, и Ремус провёл по ним пальцем, чувствуя, как сердце что-то болезненно-нежно дёргает за струны. Свободная рука медленно ходила по изгибу позвоночника, мягко вдавливаясь в напряжённые участки. Сириус всегда успокаивался от прикосновений — это Рем раскусил уже давно. Он становился совершенно другим в такие моменты. С лица пропадала нахальность, таяло раздутое самодовольство, которое у его лучшего друга было искренним, а у него самого — одолженной маской. Он смотрел одновременно преданно, обожающее и беспомощно — так чертовски беспомощно, что волк был готов с грозным рычанием припереть его к стенке и вынюхать источник обиды. Что его тяготило? Воспоминание из детства? Снова встретил мать? Часы утомительной работы, о которой он никогда не мечтал, несбыточные подростковые планы и разбитые фантазии? Столько всего копилось в душе Сириуса — наружу проскакивали лишь крупицы. Только в такие моменты, когда тело и душа сливались воедино, на лице Сириуса был виден весь спектр переживаний. Ремусу мерещилось, что с каждым годом он становился всё больше, но Сириус об этом не говорил — Рем не умел об этом спрашивать. Секунда-другая, и вот размытое детское выражение лица снова сменилось на привычную широкую улыбку, которая, Ремус не мог врать, заставляла сердце пропускать удар. Позиции снова сменились — теперь уже Сириус обнимал его, оставляя поцелуи по всему телу. — Отвали, я весь вымазался в тебе! — смеясь, Рем взбрыкнул ногой. Сириус точно не собирался отваливать, но внешнее обстоятельство заставило их обоих отпрянуть друг от друга и прикрыться, оттираясь простынёй. — Матушка тебя не учила стучаться, Реджи? — сдержанно уточнил Сириус. Не отреагировав на колкость, Регулус молча поднял телефон на натянутом проводе: — Твой второй бойфренд трезвонит уже десять минут. Сириуса как ветром сдуло — пока он в одних трусах стоял посреди коридора и попеременно орал в трубку «Джеймс», «Сохатый» и «чёрт возьми», Ремус потянулся к скомканным на полу брюкам. Пока он одевался, Регулус пристально наблюдал за его действиями. — Так и будешь пялиться? — Ремус сухо спросил: уродливые шрамы давно были частью его сущности, стесняться их не приходило в голову даже в худшие годы, и всё-таки он предпочитал, чтобы они были скрыты от большинства. Но Регулус только вызывающе скрестил руки на груди: — Это мой дом. Помедлив, Ремус кивнул. — Ты прав, — сказал он. — Нам нужно съезжать. Эти слова будто бы удивили Регулуса: он не отвернулся, но вызов в глазах поутих. Рем едва сдержал улыбку. Братья Блэк во многом различались, но одну черту делили на двоих — они всегда ожидали нападения.

***

— Стоило нам уехать, как в Англии снова творится жесть. — Ага. — Полтысячи человек! Полтысячи! И Джеймсу понадобилось пять дней, чтобы мне об этом рассказать! — Угу. — Клянусь, это самая громкая новость с Криса Смита и конца забастовки шахтёров. А если бы они были там? Они же собирались на фестиваль, отменили в последнюю минуту из-за вшей Гарри. Боже, храни грёбанные детсады и их вшей… Рем, ты слышишь? — Прости, о чём ты? — Ремус моргнул, поднимая на Сириуса очевидно отсутствующий взгляд. Тот разочарованно взметнул руками. — Фестиваль Свободы! Стоунхендж! Путешественники Нью Эйдж! — Это те, которые живут постоянными путешествиями? — уточнил Ремус: он с трудом разбирался в английских движениях. Пока Сириус разносил кухню уже битые полчаса из-за самого массового ареста со времён Второй Мировой, он просматривал копящиеся на подоконнике газеты. — Да, и их избили и арестовали вместе с детьми — полтысячи человек. — Если не считать того, что они буквально разрушили Стоунхедж в прошлом году, — саркастично заметил Регулус. — Ты имеешь представление, какую ценность представляет этот мегалит? Они проехались по древним ископаемым на мотоциклах, Сириус. На мотоциклах. — О, ну да, конечно, ведь это так сравнимо с человеческими жизнями, — протянул Сириус. — Ты просто помешан на мотоциклах. Не понимаю, почему до сих пор не обзавёлся своим. — Не твоё дело. Младенцы, Регулус. Избитые младенцы. И прекрати курить, чёрт возьми! Он вырвал из рук Регулуса сигарету, которую тот только поднёс к зажигалке, и выбросил в урну. Регулус невозмутимо выудил из кармана джинс новую: — Им было запрещено проводить фестиваль, если они ослушались, это их проблемы. И вообще, там распространяются наркотики, ты уверен, что это лучшее место для младенцев? — О, ну конечно, вали всё на младенцев… Ремус! — Сириус обратился к нему с немым вопросом в глазах, решительно взмахнув рукой. — Ты-то согласен, что это беспредел? Ремус молча отложил в сторону последнюю газету, скидывая из неё ещё пару заметок в ворох вырезок об аренде жилья, и сложил их в аккуратную стопочку: — Пожалуй, я пойду поспрашиваю насчёт квартир. Вы не против? От споров ради споров он старался воздерживаться — этот определённо был одним из таких. — Пойдём вместе! — Сириус оживлённо встал. — А я думал, ты собирался со мной на репетицию перед концертом, — хмыкнул Регулус. Взгляд Сириуса резко съёжился, беспокойно мечась от своего парня к своему брату. Выбор был очевиден, и Рем решил ему помочь: — Я поищу сам. Однушка, желательно с газом и электричеством, желательно в округе, чтобы ты мог следить за малышом Реджи из окна — всё верно? Регулус раздражённо цокнул языком, а Сириус заторможенно кивнул. Он проследил, как Ремус накидывает лёгкую джинсовку на футболку — и ринулся за ним в коридор: — Ты точно?.. — неловкая, виноватая улыбка легла на тонкие губы. — Нью-Йорк — большой город. — У меня есть карта, — Ремус излишне небрежно пожал плечами. — Всё будет нормально. Он пережил ещё несколько «точно всё будет хорошо?», уверил Сириуса, что всё пройдёт просто замечательно — напоследок сделал беглое движение, будто хотел его поцеловать, но при Реге не решился. Выйдя на улицу, обвёл взглядом прекрасный натюрморт из мусорных пакетов и цветастого граффити на кирпичных стенах и вздохнул. Им определённо нужно было съезжать.

***

Поиск квартир в округе обернулся крахом: в одних местах была неподъёмная цена, в других находилась комната в шумном доме подозрительных религиозных фанатиков, в третьих вставал вопрос изъянов, с которыми, Ремус был уверен, мириться Сириусу окажется тяжело. Может, в их промозглой английской квартирке были перепады с отоплением и периодически бегали тараканы, но общая ванна на этаж — это уже малость перебор. — Не понимаю в чём проблема для двух молодых парней, — оскорблённо заявила старушка-владелица после вежливого отказа Ремуса. — Зато у нас нет крыс! Ремус мог бы объяснить, что крысы боятся волков как огня и моментально мигрируют в соседние дома, но предпочёл умолчать об этом факте. Вместо этого направился к пропахшему мусором и мочой метро — в центр. Всё равно Сириус занят братом на весь день. Что ещё здесь ловить? За пять дней они успели побывать в центре несколько раз. Смотрели на Статую Свободы, Башни-близнецы, погуляли по Бродвею («Хэй, Рем, сходим на спектакль про кошек? Ты же пёс, звучит как твоя тема!») и забрели в Центральный парк — неожиданный островок природы посреди серых высоток, в котором Ремус с трудом удержался от желания просто завалиться под деревья и лежать, лежать, лежать. Впереди были запланированы вылазки на Пятую авеню, основательное изучение Таймс-Сквера, где они побывали только мельком и ворох прочих заманчивых местечек, на вывески которых они смотрели и думали: «Как-нибудь в другой раз». Слишком много пьянило уже прямо сейчас: тонны людей самой разной национальности, бешеный ритм жизни, музыка на каждом шагу и такое количество машин на улице, какое ни Сириус, ни Ремус в своём маленьком городке без светофоров не могли представить сроду. Сириус очень быстро уставал от туризма и просился домой кодовой фразой «надо проверить, как там Рег» — Ремусу иногда казалось, он может пробыть здесь всегда. Тихий паренёк, которого все знали беспомощным, полубезумным, вечно голодным и жалким — годы проходили, а образ в глазах жителей отцовского города оставался тот же. Не то, чтобы Ремус заботился о том, чтобы его стряхнуть, но как странно было ходить здесь, не знать никого в лицо и понимать, что они не знают его. Что они не тычут ему в спину и не перешёптываются. Кажется, дома он слышал этот шёпот даже тогда, когда его не было. «Это Лайелла парнишка!» «Того самого Лайелла, который тронулся головой?» «Ох да, вы видели, какие у него чудовищные раны? Несчастный малыш, неужели Лай его бьёт…» «Несчастные скорее дети, которым приходится с ним учиться. Он ещё и валлиец — ни черта не разберёшь». «И родился таким уродцем. Чем Лай только думал, женясь на валлийке? Они же все низкие и кривые…» От матери ему достался разве что рост, а разлапистые уши и мышиные волосы были от отца, но Ремус никогда не поправлял сердобольных уличных зевак. Он мечтал раствориться в их глазах. Стать никем. Ведь они для него были ничто. Сплетни, пинки, тычки, хоровые дразнилки мелюзги на заборе, выбегающие при виде него как галчата («Лю-пин псих, Лю-пин псих!») — всё притуплялось, серело на фоне постоянного голода и рвущегося наружу волка, которого он сдавливал из остатков сил. Только иногда на губах мелькала усмешка: они правда думают, что могут его задеть? Его жизнь была полем битвы с вгрызшейся в глотку тварью — люди ничтожны в сравнении с тем, что оно может сделать. Но иногда он мечтал. Закрыв глаза, мечтал, как выпускает волка, и тот поглощает целиком сначала его самого, а потом и весь город. Каждого его жителя. Ремус боялся этих мыслей. Твердил себе, что они принадлежат волку — и всё-таки как же легко было находиться в большом городе, где всем на него плевать.

***

За час Ремус Люпин успел заблудиться, трижды проклясть систему метро и двадцать раз пожалеть о совершённом выборе. Это было ожидаемо: в метро он угодил впервые. Они жили в Бруклине, но повсюду, от ближайшего пляжа Брайтон до центра в Манхэтенне добирались на автобусах. Сейчас попытка сэкономить деньги на скандально известном транспорте оправдало все ожидания: толпы людей, спящие на станциях бездомные и трясущиеся вагоны, на которых нет ни клочка без узора из цветастого граффити. Станции произносились быстро, веток было много, карта метро напоминала собой грёбаный лабиринт. Только молодой парнишка, надрывно орущий за гроши, немного поднял настроение. New York’s alright New York’s alright New York’s alright If you like saxophones! New York’s alright if you wanna be pushed in front of the subway! New York’s alright if you like tuberculosis! New York’s alright if you like art and jazz! New York’s alright if you’re a homosexual! Ремус положил доллар в валяющуюся рядом шапку — парнишка стоит большего, но пока у них были только накопленные сбережения и отсутствие работы, тратить приходилось с умом. Он прокатился ещё минут сорок по разным веткам в бессмысленных попытках разобраться, а потом принял своё поражение перед американской системой общественного транспорта и решил выбраться наружу. А может, дело было в том, что на этой станции метро повеяло странным запахом. Загадочным, смутно ощутимым. Сознательного значения Рем ему не придал. Ему хотелось пить, от тряски кружилась голова, а купленных жетончиков метро по девяносто центов должно было хватить ещё на пару попыток. Позже — когда он будет морально готов. Массивные двери метро выплюнули Ремуса в совершенно незнакомом месте: чем дальше он шёл, тем больше район походил на местечко, где обитал Рег, но количество грязи словно увеличилось в кубе. Под ногами хрустело битое стекло, шприцы. Серые, неприветливые здания возвышались над головой особенно угрюмо. Какая-то чёрная американка развешивала на балконе бельё — увидев Ремуса, она вытаращилась на него так, словно увидела Арнольда Шварцнеггера. Уже это должно было напрячь и намекнуть поскорее ретироваться из этого места, но Ремус продолжил напряжённо брести мимо дворов: что-то здесь было не так. Что-то было очень сильно не так. И запах, какой странный, чертовски странный запах… — Эй, беломазый! Он вздрогнул и обернулся, сбиваясь с курса — позади него собралось несколько подростков с баскетбольным мячом. Их вид не предвещал ничего хорошего. — Ты что забыл в нашем районе? — требовательно повторил один из них со свисающими на лицо дредами. От его белоснежной улыбки по шее Ремуса прокатился холодок. Чёрный район. Он угодил в чёрный район. New York’s alright if you like drunks in your doorway! New York’s alright if you wanna freeze to death! New York’s alright if you wanna get mugged or murdered! New York’s alright if you like saxophones!