Волк и его металлист

О чёрных районах Ремус знал исключительно в теории — если их и приводили в пример, то только с формулировкой «да чёрные районы Нью-Йорка лёгкая прогулка в парке в сравнении с Бристолем в вечер пятницы!» Смешно — даже в таких моментах они не упускали возможности бросить шутку в сторону американцев. Но белый человек, впервые угодивший в чёрный район, уже не сможет сравнить его с безобидными алкоголиками и пьяницами, валяющимися по подворотням. Здесь каждая молекула в воздухе твердила: опасно. Опасно. Волк знал это. Рем знал это. Он напряжённо уставился на подростков — те, в свою очередь, издевательски уставились на него. — Заплутал из Манхэтенна? — насмешливо говорил дредастый, отбивая мячом по земле. — Ищешь, кого бы тут трахнуть? — Может, он поклонник ниггерских членов? — А чё у тя в кармашках, беломазый, покажи! — Чё молчишь, урод? Последняя фраза заставила Ремуса ожить и сделать шаг назад — волк слишком остро реагировал на угрозы и был готов проявиться предупреждающим рыком. «Нельзя», — сдержанно напомнил Ремус, и в душе толкнулась ещё большая ярость. Ему чудилось, что на спине поднимается несуществующая шерсть, а между клыками закипает пена. Фантомное, ложное чувство — жидкости во рту едва хватало на слюну. Но оно давало понять: волк злится. Волк страшно злится. Ремус знал, волк не хочет причинить вред детям, просто напугать — ещё он знал, что вред можно причинить случайно. — Эй, отвечай по-хорошему, пока мы не прострелили твой бледный хер! Надо было что-то сказать. — Извините, я не местный, — Рем старался звучать хладнокровно и невозмутимо — отчасти надеялся, что валлийский акцент собьёт подростков с толку, отчасти хотел выиграть время на попытку бегства. Но в Нью-Йорке можно за одну получасовую прогулку услышать десятки акцентов самых разных национальностей, поэтому дети только разъярились ещё сильнее: — Да насрать вообще! — Выворачивай карманы, а пока тебя не трахнули в зад! Снова рычание. Скрежет зверя внутри. Ремус хрипло выдохнул, мотнув головой, но в глазах уже мелькнул звериный блеск. Ежесекундная борьба с волком за контроль над телом давно ушла в прошлое, теперь они обитали на равных, что означало учиться договариваться и идти на компромисс — иногда это было адски сложно сделать. Иногда невозможно было объяснить, что это не та же ситуация, как десять лет назад, когда его осмеивали, пинали и совали лицом в переполненные мусорные пакеты за то, что он шёл не той дорогой. Потому что по правде сказать, она была той же. Она всегда оставалась одной и той же для волка. — Чё морщишься? — подозрительно спросил дредастый. Ремус вздрогнул. — С ним что-то не так, — пискнул самый низкий, который выглядел сильно младше остальных. Почти ребёнок. Он единственный не кричал в хоре справедливости, стоя в стороне и изредка бегло облизывая пухлые губы языком. — Он дрожит! — заржал третий, высокий и с копной кудрей. — Смотрите, он трясётся, сейчас обмочится в штаны! — Чё с тобой не так, ты обдолбанный? — Пожалуйста, дайте мне пройти, — Ремус проговорил из последних остатков самообладания. Никакого результата: расценив фразу как поражение чужака, подростки с ликующим гиканьем направились к нему. Один запустил камнем — это послужило спусковым крючком. Губы Рема дёрнулись, выпуская из горла глухой рык, ладони затряслись сильнее обычного и сердце ухнуло в пятки: нет, нет, нет! Выстрел в воздух оглушил барабанные перепонки. Всё затихло — только в ушах отдавало тоненьким жужжанием. — Эй, соплежуи! Вам пятки давно не подстреливали? Раздавшийся за спиной хриплый голос не сразу дошёл до заложенных ушей: сперва появился запах. Запах. Запах, запах одновременно такой знакомый и совершенно новый запах резко залепил ноздри, пронёсся по дыхательным путям в лёгкие и дёрнул за что-то внутри, что-то такое, что Рем помнил очень смутно — ему казалось, что это было связано с Мальсибером и стаей больше семи лет назад, но тогда это ощущение сопровождалось напряжением, злостью, вынужденным подчинением. Теперь был интерес. Уже позже до мозга долетели отголоски знакомого говора, по которому любой уважающий себя житель Великобритании сразу распознавал ирландца. Обернувшись, Ремус увидел двух мужчин: один молодой, пухловатый и с вытянутым как картофелина лицом — он стрелял. Другой в возрасте, явно за пятьдесят, с поседевшей головой и улыбкой, сияющей особенно слепяще на чёрном лице — он говорил. «Оборотни», — мгновенно понял Ремус. Холодок продрал кожу, зато волк неожиданно утихомирился: оборотни. Это были оборотни. «Оборотни, оборотни, они тоже оборотни, — забилось в голове. — они тоже оборотни, они…» Они шагнули ближе — подростки с визгом рассыпались прочь. Вскоре на радиусе нескольких футов вообще не оказалось никого — только три молчаливых человека и три волка, не спускающих друг с друга внимательных глаз. Запах друг друга они могли бы признать из тысячи. — Что, припугнули малявки? — ирландец продолжал улыбаться, показывая крепкие широкие зубы. — Этим карапузам палец в рот не клади — откусят до локтя. — Я не испугался, — зло отрезал Ремус — мысль, что они могли подумать, будто он струхнул перед стайкой подростков, дала дрожащему от адреналина телу новый укол гнева. Сделав шаг по разбитому асфальту в сторону от оборотней, он резко добавил: — И мне не нужна была ваша помощь. Всё было под контролем, я держал волка, просто… — Спокуха, парень, — ирландец тут же мирно поднял руки. — Мы и не думали ни черта подобного. Конечно, ты не испугался. Помолчав, он пытливо взглянул на Ремуса и добавил: — Но согласись, всё не было под контролем, так? Помедлив, Рем кивнул: с этой частью он согласиться мог. К тому же этим глазам, таким серьёзным и взрослым, врать было нелегко. Ещё несколько секунд он сверлил ирландца напряжённым взглядом, затем повернулся к его другу — тот прятал пистолет за пояс, как заправский ковбой из американских вестернов. Они принюхались — странное действие, особенно странное тем, настолько естественно оно ощущалось. От незнакомца пахло налётом Нью-Йорка, табачным дымом, привкусом рабочего тела, но, что удивило Ремуса куда больше — пахло домом. — Чёрт дери, я не верю своему грёбаному носу, — негромко проговорил парень, сложив руки на бёдрах. — Ты из Уэльса, не так? У него был валлийский акцент. Ремус поймал себя на лёгкой улыбке.

***

Now come tell me Sean O’Farrell Tell me why you hurry so? Hush a bhuachaill, hush and listen And his cheeks were all aglow I have orders from the captain Get you ready quick and soon For the pikes must be together At the rising of the moon. — Пинту пива этому парню! — Я не пью. — Две пинты пива за наш счёт! Ремус поднял глаза к полумраку потолка и усмехнулся, влипая в сиденье барного стула. В тесном подвальном помещении за стоящими впритык друг к другу столами не было ни одного американца — если уж на то пошло, ни одного человека. Ирландцы, в меньшей степени шотландцы — и все оборотни. Попасть сюда случайно было невозможно: на неказистой двери была прибита откровенная табличка «ЗАКРЫТО», а когда новые знакомые Ремуса постучались (дважды коротко отбив, выдержав паузу и снова ударив по двери кулаком — Рем догадался, что это был шифр), им едва-едва приоткрылась крохотная щёлочка. «Ларри, открывай, это мы с Шоном!» — бодро крикнул тогда Гарет — так звали валлийца. Неказистый мужчина с складочками на лбу и сединой, явно тронувшей волосы раньше времени, прошёлся испепеляющим взглядом по Ремусу — только когда он втянул воздух, в котором не было ни капли человеческого, нахмуренное лицо разгладилось. «Чего сразу не сказали, что это вы», — он ворчливо отозвался, будто не услышал сказанного минуту назад, и посторонился, широко распахивая дверь. Когда они зашли, запер на щеколду. В помещении оказалось душно, темно, и несмотря на то, что людей было немного, места было ещё меньше — десяток стульев, включая барные, пара-тройка столов и угол с диванчиком. Загадочная плотная занавеска отгораживала от основного помещения закуток, из которого доносилось щенячье тявканье — нетрудно было догадаться, что находилось там. Ещё больше пространства занимал потрескивающий пламенем камин. Впрочем, не было похоже, чтобы теснота заботила: оборотни толпились у бара, стояли по углам с большими кружками пива, громко болтали, перекрикивали друг друга и подпевали песням нескольких особенно перепивших мужчин. У одного из них была скрипка — несколько секунд Ремус не мог отвести взгляд от того, как ловко и гладко смычок ходил по струнам. Его отвлекли громогласным заявлением от счастливого Гарета на весь паб: «Братья и сёстры! У нас в гостях вожак из Уэльса — Ремус Люпин!» Нельзя сказать, что Рем был в восторге от внимания, которое он получил сразу после этого выступления. Его все приветствовали, расспрашивали, и это вызывало растерянность, граничащее с раздражением: на Ремуса никогда не обращали внимание в хорошем смысле этого слова. Любое внимание, исходящее не от Сириуса, котировалось как заведомо плохое. Тем более от оборотней. Но этии оборотни были дружелюбны. И не агрессивны. Они были из самых разных слоёв общества, от подростков до пожилых — и все, кроме Шона, смотрели с заочным уважением. Это было так странно. Так непохоже на волков, с которыми Ремус сталкивался раньше. — Как в Уэльсе сейчас? — они спрашивали наперебой. — Слышали, Тэтчер к власти пришла. Сраная английская свинья. — Тебе обязательно нужно попробовать наш стаут, такого стаута нигде больше не сыщешь, кругом сущая подделка!.. Впрочем, они быстро отстали: то ли потеряли интерес, то ли почуяли, что приезжий не был настроен разговаривать. Вскоре все разбрелись по своим уголкам, только изредка с любопытством поглядывая на Ремуса — тот вместе с Шоном и Гаретом уселся за один из малочисленных столов. Появились высокие кружки густого пива, мисочка с содовым хлебом. Рем откусил ломтик. — Так значит, ты из Уэльса, — Гарет восторженно хлопнул ладонями по столу, наклоняясь вперёд. — Чёрт дери! — Из Англии, — поправил его Рем — и тут же почувствовал странный укол, увидев, как улыбка на лице Гарета слегка поубавилась. — Мой отец англичанин. Мы переехали когда я был совсем маленьким. — Чёрт дери, как твоя мать согласилась на такое преступление?! Ремус прикусил губу. — Она умерла. Он не любил, когда его спрашивали о матери, потому что люди сразу чувствовали себя обязанными выразить сочувствие. Сочувствие часто шло в пару с жалостью, смятением и неловкостью — сейчас, когда он впервые наткнулся на оборотней за семь лет, это всё было совсем некстати. Но Гарет только покачал головой и повторил: — Чёрт дери. Так как ты нас нашёл, Люпин? — Я… — Рем нахмурился. Он хотел было сказать, что не искал, и это было бы чистой правдой — а ещё правдой было то, что с полнолуния его волк был особенно беспокойным. Он постоянно думал о том волчьем зове в полнолуние, доносящемся из окна. Эта мысль преследовала его во всём: «волчий вой, волчий вой, волчий вой». Иногда она трансформировалась в секундный провал — вот Ремус нырял в ту ночь, ощущая на теле фантомную шерсть, а вот выныривал обратно в сегодняшний человеческий день. Сириус этого даже не успевал заметить — только слегка раздражался, когда ему приходилось дважды повторить пропущенную мимо ушей фразу. — Не знаю, — признался Ремус. — Я что-то почувствовал в метро, вышел и… пошёл. Мне кажется, это был мой волк. — Я тоже тебя почувствовал, — Шон понимающе кивнул. — Вожак вожака, знаешь? Он неопределённо махнул рукой, обводя заведение — Рем понял, что оно принадлежит ему. — Больше похоже на общество ирландцев в Нью-Йорке, — он усмехнулся. — Общество ирландских оборотней в Нью-Йорке, — поправил его Гарет. — И парочки шотландцев. И меня. Единственный валлиец. Последнее было сказано с гордостью — рассмеявшись, он дружелюбно толкнул Рема кулаком в плечо. Тот сдержанно улыбнулся: к такой фамильярности ещё надо было привыкнуть. — И давно вы все в Нью-Йорке? — он вполголоса спросил, осторожно шаря глазами по присутствующим оборотням. Шон пожал плечами. — Кто как. Я здесь родился. Слышал о «Мёртвых кроликах»? Барри Сандерс, Айдан «Чёрный пёс» — самые страшные побоища в Нью-Йорке! Мои предки среди них. Работали с «Уродскими цилиндрами», «Бандой Чарльтон-стрит». Зуб даю, Чёртова Кошка Мэгги точно была оборотнем… Ремус никогда не слышал ни об ирландских побоищах в Нью-Йорке, ни о бандах и группировках, и он никогда бы не подумал, что эти темы могут быть ему интересны, но то ли дело было в том, как вдохновенно делился этим Шон, то ли в алкоголе, который уже начал бить в голову, то ли в том, что это действительно было чертовски интересно — он слушал. Они были хорошие, парни эти. Шон был Нью-Йоркцем, который мечтал вернуться на историческую родину — его семья три поколения назад уехала во время Великого голода («Англичане продолжили вывозить из наших городов еду, хотя они знали, что нам жрать нечего из-за сраного картофельного грибка!» — бушевал Шон, и было заметно, что век спустя это до сих пор адски больная тема для него) ещё в прошлом веке. Гарета привезли родители в возрасте пяти лет — надеялись, что здесь у них получится вылечить его странную болезнь. Вылечить не удалось, зато его нашёл Шон — один из местных вожаков. Ремус слушал, изредка отпивал от кружки, а игра скрипки всё громче и веселее. At the rising of the moon At the rising of the moon The pikes must be together At the rising of the moon. Он пил мало, говорил осторожно. О жизни, о погоде, о книгах — всё поверхностные темы, нужные для того, чтобы прощупывать почву. Оборотни располагали к себе, но Рем помнил слишком хорошо урок, до сих пор саднящий на уголках души: Мальсибер поначалу тоже располагал к себе. Даже слишком. — И много здесь стай? — аккуратно спросил он, снова отпив от кружки. — Порядка четырёх. Афроамериканцы, белые, латино и мы. — Англичан нет? — Ремус не удержался от улыбки. — Волк не приходит к англичанам, — презрительно сказал Шон. — Много чести. — У нас все оборотни были англичанами. — Охренеть! — Гарет снова шумно опустил ладонь на стол. — И ты их вожак?! В его глазах читалось такое неподдельное восхищение, что Ремусу оставалось только кивнуть. — Какая у тебя стая? — Гарет продолжил спрашивать с горящими глазами. — Большая? «Я их разогнал», — подумал Ремус. Но только сдержанно пожал плечами. Гарет продолжил любопытствовать. — А ты здесь по какому поводу? Один, или… с кем-то? — С… парнем, — медленно сказал Ремус. Чуйка подсказывала: здесь об этом говорить можно. Правила безоговорочно принимающего Нью-Йорка распространяется и на это место. — О, так ты голубой? — посмеиваясь, сказал Шон. — Чёрт дери! — воскликнул Гарет. — Мы о’кей к этому, если что. Мы о’кей. — У нас есть такие ребята, — Шон согласился. — Я не понимаю этого, но они есть. «Да», — хотел сказать Ремус. Вместо этого снова неопределённо дёрнул плечом. — И где вы остановились? — продолжил Шон. — Бронкс, Куинс? — Бруклин. Мы живём у брата моего парня, но у него был… неприятный опыт с оборотнями, скажем так. Поэтому нам надо съехать, но очень тяжело подобрать подходящее место… — Что ты сразу не сказал, приятель? — воскликнул Гарет. — А для чего нужны мы! Он поднялся на стул, возвышаясь неповоротливой фигурой над всеми, и деловито свистнул: — Эй, парни, кто у нас из Бруклина? Нужна свободная комната в Бруклине! — Не вопрос, Гарет, — какой-то молодой парень с ирокезом поднял большой палец. Вслед за ним ещё несколько людей предложили свои апартаменты. — У нас есть комната с видом на Манхэттен. — У нас аренда самая дешёвая в городе. — Вам поближе к океану или метро? — Чёрт, я… я не умею решать такие вопросы, — потерянно сказал им всем Ремус. Оборотни расхохотались. Шон хлопнул его по плечу, а Гарет, подняв кружку, провозгласил тост: — За Ремуса! — За Ремуса! — весь паб без раздумий грянул. Они ещё выпили, ещё говорили. Они играли песни, много ирландского фольклора, который был способен зажечь даже в самом хладнокровном сердце боевой дух и любовь к ирландскому народу. Каждый хотел угостить Ремуса, но Ремус отказывался, желая дойти до дома в сохранности. Ему предложили остаться до утра, и на секунду это даже показалось самым разумным возможным решением — казалось бы, тонна незнакомцев, незнакомый район, но всё в этом говорило: дом. Дом. Безопасность. — Давай, приятель, ночь ещё только начинается! — они уговаривали его. — Да, самое веселье только должно начаться. Кто покидает паб в восемь вечера? Рем мотнул головой и в спешке отказался, стряхивая наваждение: Сириус и так, должно быть, уже сходил с ума. — Мне пора, правда, — он поднялся, неуклюже цепляя ногой стул. — Правда, спасибо всем большое, но мне пора. Оборотни не без сожаления, но понимающе покивали. — Заглядывай к нам, Ремус, — доброжелательно сказал Шон. — Нью-Йорк такой город — легко перемалывает сквозь мясорубку… Но не оборотней, — он усмехнулся и выудил толстую сигарету, закуривая. — Ирландские оборотни Нью-Йорка держатся друг за друга. — Наберёшь меня тогда по комнате, ага? — крутящийся рядом Гарет протянул Ремусу сложенную вдвое бумажку с номером телефона. Тот кивнул — им обоим. — Я загляну. И позвоню. Спасибо, — искренне сказал он и направился к выходу. У самой двери Гарет его снова негромко спросил: — Прости, что интересуюсь, приятель, но что у тебя с руками? — А, — Ремус опустил глаза на пальцы — как всегда, их било лёгкой дрожью. — Тремор. Это давно произошло, я уже привык. Он наспех попрощался со всеми в пабе, ещё раз поблагодарил и ушёл, прежде чем кто-то вызвался бы его проводить — выйдя на улицу, глубоко втянул вечерний воздух. Уже смеркалось, зажигались уличные фонари, которых в Нью-Йорке было на каждом шагу. Зашагав в сторону метро, Рем усмехнулся под нос. Сюрреализм. Сплошной сюрреализм. Он пересёк океан и оказался на другом крае мира, чтобы вернуться домой. The rising of the moon The rising of the moon Hurrah! me boys for freedom 'Tis the rising of the moon.