Волк и его металлист

Свою алкогольную норму Сириус Блэк знал с двенадцати лет, когда ему стало разрешено пить наравне со всеми. Спиртное никогда не было чем-то совершенно табуированным для детей, но конкретно в их семье эта традиция уходила корнями глубоко в викторианскую эпоху, а закончиться, по всей видимости, должна была на них с Регом, как последних прямых наследниках семейства Блэки — ни один из них не планировал заводить детей. Если бы у Сириуса был ребёнок, он запретил бы ему пить до двадцати шести. Как показала практика, даже в двадцать пять лет, имея за плечами десятки алкогольных экспериментов, человек может не подозревать, какой эффект на него способна оказать обыкновенная газировка, подмешанная в джин. — И он стоит там — с девчонкой! — бурно восклицал Сириус уже на третьем стакане, морщась от одновременно переслащенного и противно горьковатого напитка. — С какой-то рыжей девчонкой, которая держит его за руку, как будто не в курсе, что его в Англии ждёт девушка. А может, эта рыжая девчонка сама не в курсе, что он уже занят! — Переживаешь за девушку своего друга? — над ухом раздалась мягкая усмешка. Сириус не видел лица Фенрира — только его большие заусенистые пальцы, методично ползущие по краю бокала виски как большие усатые тараканы. Он ни разу не притронулся к своему напитку, и Сириус не увидел в этом ничего подозрительного. — Конечно переживаю, — он с готовностью закивал, снова отпивая от стакана и укладываясь локтем на барную стойку — мир кругом стал казаться одной большой подушкой, на которой захотелось поудобнее расположиться. — Видишь ли, это очень хорошая девушка. — Вот как? — Фенрир чуть наклонился, Сириус поймал плывущим взглядом лёгкую усмешку на его губах. — Вот как! Ему стоило бы на руках её носить. Вместо этого он шляется с какими-то чужими девчонками по Нью-Йорку, как будто… как будто это ничего не значило. — Странности начинаются уже когда твой друг поехал с тобой в Нью-Йорк, а не остался со своей девушкой, — заметил Фенрир, и Сириус фыркнул нарочито громко — чем громче фыркнешь, тем убедительнее прозвучат твои слова. — Да он просто очень хороший друг! — запальчиво воскликнул он, жестикулируя ладонью так, что едва не смахнул свой почти опустошённый стакан на пол. Фенрир его поймал. Поставив на барную стойку, вдруг заглянул Сириусу, расплывающемуся по столешнице точно масло на раскалённой сковороде, в глаза. — Вот как? — медленно спросил он. И Сириус ответил севшим голосом: — Вот… как. Фенрир был совсем близко. Его ноздри резко раздувались, принюхиваясь, а взгляд смотрел странно — плотоядно, почти. Сириус испугался, что он поцелует его, и тогда, во-первых, весь бар узнает, что он педик, во-вторых, чем он будет отличаться от Рема — но секунда-другая, и мужчина неожиданно резко отпрянул. Поднявшись с барного стула, небрежно бросил: — Тебе пора домой. Что? Это ещё к чему! — Ни хера не надо, — Сириус запротестовал заплетающимся языком. Ему было чертовски обидно, а ещё умопомрачительно весело. Попсовая музыка сменялась с Билли Джоэла на Уитни Хьюстон, а с неё на Кэйт Буш — под её чарующий голос хотелось и дальше сидеть в этом баре потерянных пьяниц и разрушенных алкоголиков, плетя бессмыслицу этому странному незнакомцу. Сколько всего он ещё мог рассказать о Ремусе и о его выдуманной девушке, которая, конечно, была бы в десятки раз круче самого Сириуса, уж ей-то Ремус точно не стал бы изменять, уж ей-то… Шею неприятно сдавило: это Фенрир отточенным движением собрал ткань футболки на спине Сириуса и рывком поднял его с ног. — Идти можешь? — низкий голос, опустившийся почти до шёпота, пробрал до мурашек. — Ес… естес… твенно могу, придурок, — буркнул Сириус, невольно съёжившись — сделав несколько неуклюжих шагов, зацепил барный стул. Тогда Фенрира снова вздёрнул его за шкирку, как неуклюжего щенка, и закинул безвольно болтающуюся руку через плечо. На улице полегчало. Сириус шёл, запинаясь о собственные ноги, и сам же над этим хихикал. Фенрир молчал — опустив пьяного и весёлого Сириуса на какой-то лавочке, пропал на несколько минут. Вернулся с бутылкой пива. Трезвый Сириус бы покрутил пальцем у виска, ведь нормы и так были превышены, а травиться алкоголем с незнакомым мужчиной совершенно не то, что травиться им на койке Джеймса в отъезд родителей — пьяный Сириус охотно принял дар. Они ещё немного прошли, он ещё немного рассказал о Ремусе. Выдуманная девушка позабылась, и теперь всё лилось начистоту с особым драматизмом: Рем, сраный мудак, бросил его, кинул ради девчонки, хотя он гей, чёрт возьми, он просто наверняка дуется за то, что Сириус дуется за то, что он оборотень. Вернее не за то, что он оборотень, а за то, что водится с оборотнями. Рем нормальный оборотень, но других нормальных оборотней не существует. — Рем такой закрытый, с ним и раньше невозможно было понять, о чём он думает, — Сириус отчаянно втолковывал идущему рядом мужчине, который даже не глядел в его сторону, и в душе щемило от собственной откровенности так, что влажнели глаза. — Но раньше — раньше он был как закрытой книгой, знаешь? Я не мог его открыть, но мог прочитать аннотацию, название, взглянуть на обложку. А теперь он как будто стал книгой на другом языке. На ирландском, не знаю. О! На валлийском. Он валлиец, знаешь ли. Валлийцы странные ребята, но Рем страннее всех. Я его за это полюбил, хотя изначально я полюбил Джеймса. Знаешь, на меня и Джеймса всю старшую школу вешались девчонки, и он всегда был в ужасе, когда они к нему приставали, он всегда смеялся и шутил, но я видел, что он в ужасе. И я говорил себе: это потому, что он не гетеросексуал. Вся эта ерунда с Лили — прикрытие, он просто не гетеросексуал. Потому что я представлял, как бы вёл себя, если бы на меня вешались парни, и знаешь, мне было бы плевать, люблю я их или нет, я хотел каждого, знаешь? Как он мог не хотеть всех этих девчонок, если он гетеросексуал? Он говорил, говорил, говорил, и ему казалось, что он говорит совсем немного, так, по мелочи — но при этом ноги уже устали идти. Куда они шли? Сириус не задумывался: мышление сузилось до бессвязных мыслей о Ремусе, а рецепторы чувств — до плеча в куртке из грубой колющейся ткани, за которую он держался. Когда он задумался о том, что они идут совершенно не в том направлении, а здания вокруг мало походят на успевший стать родным район, то получил ещё одну банку пива. Её Сириус выпил почти залпом. — Я иногда думаю о том, что не хочу быть геем, — выпалил он, дёрнув рукой в попытке утереть губы и промахнувшись. — Иногда я смотрю на Джеймса с Лили — Лили, кстати, самая клёвая девчонка в мире, хотя она тоже рыжая — и на их ребёнка и думаю: вот она, идеальная жизнь. Семья, работа, сраные американские панкейки по выходным. Ячейка общества. А ведь в двадцать лет мы все были одинаковы. В двадцать лет они танцевали под дождём, а я чувствовал себя самым счастливым парнем на свете, потому что у меня была гитара, Рем и мотоциклы — даже если они не принадлежали мне! — эти три вещи казались главными ценностями вселенной. Потом умерли родители Джеймса, и меня ошарашило: мы ведь тоже умрём. Мы умрём — а разве мы вообще живём? Разве то, что мы делаем, это жизнь? Это молодость, а не жизнь. Но молодость должна пройти, а у нас не проходит. У нас нет будущего. Как в песне Джонни Роттена, ты слушал Джонни Роттена? Он был очень популярен до этого сраного метала. Ненавижу металл. Мы существуем, а потом мы сдохнем, не оставив после себя ничего. Род Блэков умрёт просто потому, что в одном поколении родился сраный металлист и грёбаный педик, и каждый день я встречаю свою мать и вспоминаю об этом. Я специально уехал, чтобы её не видеть, но она преследует меня повсюду. Я думаю о ней и понимаю, что у меня нет будущего. Рег оставит после себя музыку, ему простительно просирать свою жизнь, а я автомеханик без образования с парнем-оборотнем, которому больше не нужен. Знаешь, как это дерьмово — жить одним человеком и чужими мотоциклами, а потом потерять и то, и другое? Я даже гитару не взял, потому что она не вместилась в салон, а Рем взял скрипку, на которой даже не играет. Боже… Последние предложения своей тирады Сириус выдавливал уже на пороге маленькой квартирки, в которую его втолкнули — там, вцепившись Фенриру в локоть, почти бессвязно пробормотал: — Иногда я просто хочу, чтобы не я обнял его, а он меня. Чтобы не я говорил, что люблю его, а он говорил, что любит меня. Иногда мне кажется, он меня не слышит. Но я не уверен, что умею говорить. Голова кружилась, тело знобило. Сириус мало что осознавал вокруг, но тепло дивана, на который его швырнули, сумел оценить. Приложившись щекой к диванному валику, он вырубился с той же стремительностью, с какой засыпают щенята, навернувшие за кошкой тридцать кругов по дому на горе своим хозяевам.

***

Пробуждение — хуже не придумаешь. Сушняк в горле, тошнотворный ком в желудке, головная боль и такие адские позывы мочевого пузыря, словно тот вот-вот лопнет. Сириус не знал, что хуже: это или тот факт, что он проснулся на чужом диване, в чужой обстановке и с совершенно пустой головой. Пока он затравленно пялился перед собой на отбивающие семь часов утра напольные часы, её наполнили обрывочные воспоминания. «Пиздец». Пиздец, пиздец, пиздец. Он угодил в ту самую нелепую ситуацию, услышав о которой ещё десять лет назад, пожал бы плечами и сказал: «Да она сама дура, раз напилась и пошла за незнакомым мужиком, остаётся надеяться, что не залетела». В таких историях всегда фигурировала «она» — никогда не «он». Сейчас это казалось полным идиотизмом: у парней же мозги работают хуже, а заноза в заднице вертится быстрее, боже, почему в такие ситуации всегда влипают девчонки? Вероятно, потому что девчонки лучше парней — им не приходит в голову пользоваться слабостями. Чёрт возьми, как хорошо, что в мире так мало геев. А кто попался ему? Сириус резко вскочил с дивана — голова закружилась, и он рухнул обратно на продавленный бархат. Он испытал детское желание расплакаться — и тут же в липком страхе отогнал его прочь. Придурок. Не случилось ничего серьёзного, чтобы хлюпать носом в двадцать пять лет. Морщась от головной боли, Сириус осторожно ощупал себя. Тело не болело — уже приятные новости. Кажется, кроме тяжёлого похмелья физических последствий удалось избежать. Куртка была аккуратно сложена на спинке дивана — натягивая её, Сириус настороженно осмотрелся по сторонам. Комната, в которой он находился, выглядела так, словно здесь жила пара уютных старичков, а вовсе не одинокий мужчина: бордовые обои с тиснёным узором, книжный стеллаж до потолка, ковёр на полу, старинные напольные часы, от ударов которых он и проснулся. Странные картины на стене — наброски фаз луны. Помимо бархатного дивана в комнате стояла кресло-качалка, на котором расположилось несколько подушек со свисающими кисточками. Ксено понравилась бы такая богема, но Сириус был совершенно не в настроении её оценивать. «Матерь божья, — паническая мысль толкнулась в голове, — где я нахожусь?» Дверь в коридор была открыта — Сириус прошмыгнул к ней, всё так же затравлено глядя по сторонам. Опасливо взявшись за ручку двери напротив, дёрнул на себя. Ему повезло: дверь привела прямиком к цели, состоящей из полноценного и такого необходимого сейчас унитаза. Облегчившись, Сириус сполоснул в раковине лицо — и, не удержавшись, жадно нахлебался воды прямо из крана. — Вчера ты выглядел резвее, — за спиной раздался хриплый голос. Дрогнув, Сириус обернулся и инстинктивно вжал голову в плечи: на пороге ванной комнаты стоял высокий мужчина возраста на грани с пожилым, облачённый в красную клетчатую рубашку. Его руки были скрещены на груди, а на небритом лице снова гуляла едва заметная ухмылка — настолько неуловимая, что Сириусу казалось, будто она ему мерещится. — Ты кто? — ощетинившись, спросил он. Фенрир наклонил голову вбок. — Кажется, мы вчера представились друг другу. — Меня не это интересует, а кто ты и какого хрена я делаю в твоей квартире, — зло перебил его Сириус. — После бара ты увязался за мной — попытки тебя отогнать ни к чему не привели. — Да я… — Сириус запротестовал, и в голове живо всплыла картина, как Фенрир, этот гад со странным именем, сам сует ему горлышко бутылки в губы. Но картина расплывалась, подменялась другими, когда тот невозмутимо продолжил: — Ты увязался за мной, начал буянить и требовать алкоголь — мне ничего не оставалось, как махнуть рукой и выполнить просьбу. К тому же, ты рассказывал крайне интересные вещи. Что-то про твоего парня-оборотня, который нашёл себе оборотническую шайку и теперь не говорит, что любит тебя… Припоминаешь подобное? Сириус похолодел, стойко ощутив, как к едкому чувству стыда прибавилось проваленное в бурчащий от голода желудок сердце, а мокрое лицо ощутимо закололо огнём. Ухмылка на невозмутимом лице мужчины стала очевиднее. «Вот теперь — точно пиздец», — промелькнула обречённая мысль. Сириус глупо взмахнул рукой, выставляя указательный палец на Фенрира. Другой ладонью ухватился за раковину — будто боялся, что его ударят. — Это… это был пьяный бред, — проговорил он, чувствуя, как резко перестаёт хватать воздуха. — Просто пьяный бред. Оборотни… да что за чушь, какие оборотни? Это бред! Я не знаю, что я нёс, у меня даже парня нет, я… Чёрт, Рем! От одной мысли, какова была эта ночь для него, бросила Сириуса из жара в холодный пот. Бедняга Ремус, он же наверняка сходит с ума! Господи, как можно было так поступить, чем он только думал, как можно быть таким поехавшим, как можно было столько выпить, как можно было пойти, как, как, как… — Успокойся, — Фенрир хладнокровно прервал его поток мыслей, возвращая внимание к себе. — Если прекратишь отпираться, сэкономишь время нам обоим: я знаю про существование оборотней. — Что?! Да какие… — Сириус выдохнул, пытаясь подобрать слова, но осёкся на полуслове. Запах. Чертовски знакомый и чертовски специфичный запах — их ванная пропахла им, потому что он поднимался в воздух каждый раз, когда Рем принимал душ. Точно такой же запах стоял в этой ванной комнате. — Я тоже оборотень, — негромко сказал Фенрир. — Конечно, меня не должны интересовать проблемы двух голубых, но, если это та шайка, о которых я думаю — твой парень серьёзно влип. — Влип? — тихо переспросил Сириус. — По самую макушку. Что тебе известно об ирландском терроризме? Глаза Сириуса распахнулись в ужасе. Если взглянуть на них мельком, то только эту эмоцию и удастся заметить — если покопаться в его взгляде чуть дольше, если вдумчиво изучить каждую деталь, можно подметить и проблеск надежды. Странной, иррациональной, но надежды. Он не верил. Он совершенно не верил этому странному незнакомцу, у которого оказался дома по нелепой случайности и диагнозу пустой головы. Но если Рем в опасности — значит, его можно спасти. И тогда всё станет как прежде.