Волк и его металлист

Вожаком стаи Бронкса стала Элис — Ремус не спрашивал об этом, но почувствовал, как только шагнул на лестницу, пропахшего дымом, алкоголем и ароматом струнных инструментов паба. Он привалился к кирпичной стене на полпути вниз, давая понять, что заходить не собирается, но оборотни всё равно смешались: от их волков чувствовалась не агрессия, но беспокойство. Напряжение. Ларри отвернулся, а Гарет даже не помахал рукой, как делал всегда — только сдержанно кивнул. Хорошо, что Изольды не было поблизости: ей в глаза Ремус посмотреть бы не смог. Элис вздохнула при виде незваного гостя. Передала кому-то спелёнатого младенца с жёсткими курчавыми волосами, который потерял отца в первый день жизни благодаря жестокости человеческого мира, и поднялась к Ремусу по ступеням. Мелькнула мысль, что она выгонит его вон, но девушка неожиданно мягко сказала: — Приходи к осени, Ремус Люпин. Нам всем нужно успокоиться. Теперь вздохнул уже он. — Мы уезжаем сегодня ночью. Я и Сириус. — Вы можете приехать ещё, — Элис нисколько не удивилась новостям. Ремус невесело усмехнулся. — Боюсь, второй раз мы столько денег не наскребём. У библиотекарей и механиков не лучший доход. Он замолчал, и между ними повисла тишина. Сегодня здесь играли Summer in Dublin — мелодия долетала до лестничного закутка приглушённо и неразборчиво. — Ты счастлив с ним, — сказала Элис. Ремус кивнул. Он знал, что Элис навсегда останется в его сердце, то видение лохматых детей на капоте большого семейного автомобиля въелось в память навсегда, но он ни о чём не жалел. Иногда лишь через большую опасность можно встретиться с истинным собой. Настоящим Ремусом Люпином. Этот Ремус был готов забыть о привычной людям тяги в пользу того, что для него оказалось ценнее. Крепкая нить, стягивающая его с Сириусом Блэком с того вечера на мусорной свалке по сей день — нить, которая переросла в любовь. И что, что они никогда не дарили друг другу цветы? Что в его животе никогда не трепыхались бабочки? Что это дурманящее чувство появлялось с Элис, но не с Сириусом? Дни между жизнью и смертью открыли ему глаза: бывает любовь, которая сильнее инстинктов. Сильнее всех желаний мира. Она вырабатывается с годами, когда волосы седеют, лицо покрывается морщинами, а страсть исчезает бесследно. Если подумать, он должен быть благодарен за то, что никогда не влюбился в Сириуса Блэка: влюблённость гаснет, и это больно, а любовь вечна. Но Элис он не забудет никогда. — Ты тоже будь счастлива, Элис, — он тихо попросил. Затем быстро поднялся по лестнице и вышел за дверь. На улице зажмурился, жмясь лопатками к стене паба и часто заморгал, стараясь выровнять сбившееся дыхание — сделать выбор было легко, и тем не менее, от него было больно. Они возвращались в Англию. Как ни странно, это было решением Ремуса. Он любил Нью-Йорк. Кажется, эта любовь произошла с первого взгляда — его не пугал размах высоких зданий, шум прибоя казался доброжелательным, а ночной город с неоновыми вывесками и тряска расписанного граффити метро звали на приключения. Он мог прожить здесь всю жизнь и не испытать сожалений — полюби этот город Сириус. Но Сириус тосковал. Он никогда не признался бы в этом. Не Ремусу. Не вообще кому-либо. Именно поэтому этот выбор должен был сделать Ремус, снова выбор — Сириус или Нью-Йорк. И Ремус снова его сделал. И это снова было больно, но снова было легко. — Ты точно хочешь уезжать? — в десятый раз спросил у него Сириус, когда они паковали свои очень малочисленные вещи в чемодан, и Ремус в десятый раз закатил глаза: — Ещё раз задашь этот вопрос, и я пойду оформлять себе американский паспорт. Сириус заткнулся — теперь они паковались в тишине. Не так-то уж и много чего пришлось собирать: сувениров они здесь не приобрели, да и обжиться как следует не успели. Этот месяц обещал кануть в лету, словно никакого Нью-Йорка и не было — лишь полученные впечатления оставят на них неизгладимый след. Свернув последнюю футболку, Сириус покосился на одинокую скрипку в футляре: в Нью-Йорке Рем её ни разу не достал. — Просто… тебе ведь не нравится там жить, — он снова нерешительно заговорил. Ремус усмехнулся краешком губ. — Я прожил там почти всю жизнь. К тому же, — он мельком взглянул на Сириуса, прежде чем снова отвести взгляд, — не всё там так уж плохо. Лондон рядом. Фиш-энд-чипс. Ты. «Ты», — откликнулось волнующим эхом в голове. Сириус нервно облизал губы — когда Ремус закрыл чемодан на две защёлки и с облегчением хлопнул по нему ладонями, обозначая конец упаковки, жадно его поцеловал. Это был спонтанный поступок — хитрое столкновение губ из ниоткуда, рассчитанное на то, что Ремус будет застигнут напором врасплох. Так и случилось. Бедняга свалился локтем на чемодан, не зная, как реагировать — впрочем, почти сразу же сориентировался и подался вперёд. Перехватил инициативу в свои руки во всех смыслах, вцепился Сириусу в локти: поцелуй вышел мокрый, языкастый и чертовски ненасытный — они скучали друг по другу. Скучали по близости. Рем переместил руки выше, закрадываясь на плечи и совсем чуть-чуть забираясь кончиками за ворот — стоило ему коснуться светлой кожи, как Сириус незапланированно отдёрнулся. Разорвался поцелуй. Стихла искра страсти. Ремус непонимающе моргнул. А сконфуженный несчастный Сириус отвернулся и пробубнил еле слышно: — На мне… на мне же всё ещё его запах, да? Ремус вздохнул. Ох, Сириус. Запах Фенрира. Эта мерзкая выходка, как плевок в лицо им обоим. Его аромат был тяжёлый, резкий, и раздражал ноздри волка своим присутствием — словно тень этого жестокого существа по-прежнему преследовала их. Смеялась над ними. Над их любовью. После смерти носителя он наконец-то стал выветриваться. Для Ремуса — несправедливо медленно. — Он скоро пройдёт, Сириус, — тихо сказал он, погладив Сириуса по сгорбленной спине. Немного помолчал, сосредоточенно жуя губу — и несмело улыбнулся: — Я знаю способ убрать его прямо сейчас. Правда тебе он не понравится. — Кажется, я знаю, какой, — медленно сказал Сириус. Он встал, нервно пройдясь ладонью от макушки до затылка — и обернулся. Сделав вдох, выпалил: — Давай. Рем застыл. — Что?.. — Сделаем это, — скорбно сказал Сириус — его голос звучал так, будто он по меньшей мере соглашался на неизбежную медицинскую операцию. — Давай. У нас есть что-то, чем?.. Стоп, а когда!.. Чёрт, мы вообще успеем или… Ремус поймал его, беспокойно закрутившегося на месте пластмассовым волчком, за плечи. Кротко поцеловал в губы. — Расслабься, — прошептал он. — Я всё сделаю. И Сириус затих. Конечно, он не расслабился. О нет, он нервничал так, будто операция переросла в ампутацию ноги! Крутился полулёжа на кровати, беспокойно теребил плюшевый плед, до последнего оттягивал момент раздевания — успокоился исключительно в момент, когда Ремус снял с себя лёгкий свитер. Вернее, залип на полоску светлых волос на прессе и перекатывающиеся под кожей мышцы. Это считается, верно? Рем тоже волновался. Очень. Матрас протестующе звякнул металлическим звуком, когда он забрался на кровать. Сириус заёрзал ещё беспокойнее — тогда Рем поймал его двумя пальцами за подбородок и поцеловал в уголок губ. — Сегодняшний вечер ничем не будет отличаться от других, — прошептал он. — Тебе всё понравится. По правде говоря, он отличался. Отличался ещё как. Теперь отличалось всё — взгляды, объятия, поцелуи. Странное чувство накладывалось на каждое их взаимодействие, оно возникало и раньше, но в спешке давилось Сириусом — теперь оно распускало бутоны, благоухало, пускало корни в почву и разрасталось садом. Он не знал, какое слово подобрать: страх? Беззащитность? Доверие? Что-то слишком хрупкое, слишком трепетное, до слишком противных соплей чтобы подобрать этому слова. Пожалуй, только девчонки могут о таком говорить открыто — и то не все. Но ему нравилось это чувство. Стыдливо нравилось то, как настойчиво Ремус целовал его. Как вёл в этой игре, сминал тонкие губы, дотрагивался кончиком языка, вёл им по кромке зубов. Всё медленно. Спешить — о нет, спешить им было куда, через два часа им было суждено встретиться с Лили и Джеймсом, но сейчас это не имело значения. Никакого значения. Лепестки щекотали в груди. Разворачивались нежным цветком. Не переставая целовать Сириуса, Ремус нащупал ткань футболки. Спустился по ней до краёв, подцепил их и медленно потянул наверх. Это снова ввело подобмякшего Сириуса в панику: он дрогнул, заелозил под Ремом, падая взглядом на кромку его брюк. Выпирало заметно. Сиплый вдох сквозь ноздри синхронизировался с вмиг напрягшемся телом, Сириус инстинктивно отдёрнулся — Рем снова догнал его губы, чтобы бережно поцеловать в уголок. Внимательно посмотрел в серые, широко распахнутые, откровенно напуганные глаза и напомнил: — Мы можем этого не делать. Очевидная истина, как дважды два. Как то, что в Австралии сейчас зима, а в Англии самый разгар суетливого будничного утра. — Я не боюсь, — Сириус соврал слабым голосом. И добавил честнее: — В смысле… я хочу этого. Здесь он не врал — Рем чувствовал. И решительно снял с него футболку. — Можешь хотеть и бояться, — он издал совсем безобидный смешок, отбрасывая совершенно ненужную сейчас ткань и налегая пушистым торсом Сириусу на грудь. Тот вздрогнул от щекотки — и кивнул. — Ты же будешь аккуратным, да? — он спросил с откровенной надеждой, и Ремус снова его поцеловал. Рука спустилась на бедро, сжала с внутренней стороны — хотелось освободить Сириуса от джинсов и избавиться от брюк самому, но он не торопился. Оставлял мягкие поцелуи на лице Сириуса, касался бровей, щёк, трепещущих крыльев носа, постепенно опускал его разваренное тело, пока оно не оказалась в окончательно горизонтальном положении. Тогда Ремус наклонился и лизнул его в нос. Лизнул, чёрт дери — он сам не понял, как так вышло. Что-то на волчьем. У Сириуса это вызвало улыбку. — Рем, — еле слышно прошептал он. Бедро под ладонью напряглось. Ремус и сам чувствовал: в паху давно покалывало лёгкое тепло, грозящее вот-вот перейти в жар. Если он всё делал верно, то у Сириуса уже полыхал огонь. Чтобы удостовериться, Ремус снова прошёлся крепким массирующим движением по бедру, собирая грубую джинсовую ткань в складки — и с губ Сириуса сорвался тихий стон. — Рем, — он повторил на выдохе — теперь чуть погромче. Ремус накрыл ладонью бугорок между ног. Твёрдый. Очень твёрдый. Очень рвущийся на волю. Допускать этого в ближайшие время Ремус не собирался: согнувшись, продолжил собирать на лице Сириуса коллекцию зацелованных мест. Висок, подбородок, лоб, меленько трепыхающееся веко — рука между ног блуждала машинально, отдельно, интуитивно угадывая, когда надавить, а когда наоборот, смягчиться. Предугадать желание Сириуса толкнуться бёдрами и увести пальцы. После каждой такой неудачной попытки его сопящее дыхание немного сбивалось, а сам он недовольно хмурился. Ремус Люпин жалости не знал. Он хотел, чтобы Сириус полностью отдал ему контроль. Чтобы потерялся в пространстве, возбуждении, перестал различать верх и низ — хотел его всего без остатка. — Хочу тебя, — он бормотнул между поцелуями, снова концентрируясь на губах: с них, скользких от слюны и горячих от дыхания, вперемешку с тяжёлым дыханием всё отчётливее срывались стоны. — Хочу пиздец как. — И я, — Сириус ломко выдохнул: он всё ещё пытался держаться, но грудная клетка вздымалась всё тяжелее, а придавленные Ремусом ноги стремились выкарабкаться. — Я… я так… тебя… Он сбился, снова давясь полустоном-полувсхлипом — подбородок защекотали мягкие волосы, когда Рем спустился ниже и коснулся языком остро выпирающей ключицы, провёл мокрую дорожку от них и до неглубокой ямки во впалой груди. Что подростком, что сейчас, Сириус оставался таким тонким, что каждую косточку можно было пересчитать. Вряд ли он осознавал в этом состоянии, как Рем стаскивал с него джинсы. Как улёгся подбородком ему на бедро, очень беззастенчиво рассматривая ту часть тела, которой что мужчины, что женщины, придают пугающе много значения. А ведь это просто тело. Такая же плоть. Почему это было так сложно сделать? Сириус вздрогнул под ним. Мелко затрусил бёдрами, сжал простынь в руках, жадно захватил воздух ртом, давя стон — бесполезно, он всё равно прозвучал, а за ним ещё, ещё, ещё. — Рем… Ты… Чего… — Сириус с трудом успевал вставлять по слову между коротенькими вздохами: должно было быть не так, не так, не так… О боже. Он чувствовал язык Ремуса на себе. Чувствовал там, где обычно касались только пальцы. — Что-то не так? — совершенно бесстыдный Ремус Джон Люпин безжалостно отстранился и облизал губы. В паху всё свело судорогой от этой картины. — Засранец, — сипло выдохнул Сириус, с трудом собирая размазанный взгляд. И улыбнулся. — Хочу тебя, — Рем рыкнул, прикусив дрожащую мышцу на животе. Над головой раздался рваный, сиплый, проваренный насквозь голос: — Так бери. Он весь взмок. Волны дрожи расходились по телу от каждого прикосновения. Он словно был наэлектризован — молнией был довольно улыбающийся Ремус Люпин. — Не шевелись, — предупредил он, прежде чем встать с кровати. Сириус провёл его обалделым, слегка разочарованным взглядом — однако послушался. Не сдвинулся даже тогда, когда Ремус вернулся с характерным маленьким тюбиком. — Это что? — полушёпотом спросил Сириус, хотя следовало догадаться, что. — Смалец не нашёл, уж прости, — Ремус хмыкнул. — Зато отыскал любопытный магазин. Сириус плохо осознавал, что было дальше. Его ломило от возбуждения, мозги забило ватой, а тело отказывалось подчиняться, ведясь исключительно на прикосновения Ремуса. Как тот повернул его на бок — он не помнил. Как массировал между ягодиц, влажно дыша ему в ухо, обсасывая губами мочку — не помнил. Он ждал боль, дискомфорт, хоть что-то, похожее на то, что испытывал Рем в их первый секс. Сириус помнил, как он болезненно жмурился, как неуклюже чувствовал себя сам. Но было совсем не так. Даже когда он ощутил вторжение в тело и резко втянул воздух ноздрями, готовясь к боли — её не было. Сжатую от напряжения руку накрыла ладонь Ремуса. Просочилась между пальцев, поглаживая. — Эй, — прошептал он. — Всё нормально? Сириус кивнул, и дальше было очень хорошо. После секса они долго лежали в обнимку, взмокшие и потные словно от качественной утренней пробежки. Сириус привалился к груди Ремуса, а тот гладил его по волосам. За ними должны были прийти меньше, чем через час — они не могли найти в себе силы даже одеться. Ничего не хотелось: только лежать, обнимать друг друга и слушать сердцебиение. Сириус пах собой. И совсем немного — Ремусом. — Это было хорошо, — разморённо сказал он. — Странно, но хорошо. Тебе в тот раз, наверное, было не так?.. — Мне было хорошо, — искренне сказал Ремус. — Просто иначе. Сириус успокоился. Он ещё немного помолчал, лениво водя пальцем по светлым волоскам на груди Ремуса, потом вдруг встрепенулся: — Рем, когда у нас будут дети… — О боже, — Ремус рассмеялся, но Сириус его поспешно перебил: — Да я в теории! Просто, когда мы соберёмся… Я хотел бы твоего ребёнка. В смысле, с твоими генами. Воцарилась тишина. Ремус изумлённо уставился на Сириуса — тот стушевался, отводя глаза. — Серьёзно? — наконец, Рем прочистил горло. — Ну да. Думаю, тебе будет это проще осуществить. Если вдруг… найдётся какая-то классная девушка, которая на такое пойдёт, — в глазах Сириуса мелькнула надежда настолько наивная, что он сам улыбнулся тому, как смешно это прозвучало. Взгляд Ремуса смягчился. Он уткнулся носом в тёмную макушку — странное ощущение разлилось по груди, то ли резкий прилив нежности, то ли грусти, то ли всего одновременно. — Я думал, тебе важно было иметь своего, — тихо сказал он. — Рем, мои родители кузены, — Сириус снисходительно улыбнулся. — Есть очень большая вероятность, что мой ребёнок родится со свинячим хвостом. — Лучше с такой рожей как у меня, да, — Ремус усмехнулся. — У тебя замечательная рожа. — Семь лет отношений и это — комплимент, который я заслужил. «Замечательная рожа». — О, ну, прости, не с девушкой встречаешься… Они рассмеялись. В прихожей послышались шаги, детская возня: пора было лететь домой.

***

Старенькое кладбище с ржавой калиткой и покосившимся крестами находилось далеко от океана, и всё же даже здесь был слышан гул прибоя. Накрапывающий дождь бил в лицо крохотными острыми кинжалами из-за сильного ветра — погода в Уэльсе не изменяла принципам. Лето здесь было коротким, а солнце редким. Круглогодично носить под мышкой дождевик — привычное дело. — Привет, папа, — тихо сказал Ремус, опускаясь рядом с могилой. Сириус стоял чуть поодаль, сложив руки в карманы и не решаясь подойти ближе. Они были дома — дома у Ремуса. На остатки накопленных средств они провели несколько дней в Уэльсе. Сириус никогда не посещал эту страну — он не то, что за пределы Англии, даже за пределы родного города до этого года не выбирался. Рем показал ему пляж, на котором провёл ранние годы, провёл по городку. Тут и там от людей слышалась неясная речь — валлийский язык. Ремус его немного научил. Cariad — самое нежное, что можно сказать дорогому человеку. Cwtch — как обниматься, только лучше. А Ti a fi am byth — его любимое — ты и я навсегда. Высшая форма любви. Теперь они стояли на кладбище у могилы, которую Ремус не навещал четыре года. Он почти ничего не говорил — может, стеснялся присутствия Сириуса, а может, просто не видел нужды разговаривать с мёртвыми. Рем всегда был до чёртиков практичен. Глядя на него, Сириус задался вопросом, посетит ли он могилу своих родителей после их смерти хоть однажды. — Ты как? — Сириус спросил, увидев, что Рем возвращается. Тот пожал плечами. — Хочу на свой пляж. Они пошли — до автобуса оставалось ещё несколько часов. Пока Ремус плёлся позади, держа руки в карманах норовящей улететь вместе с буйным ветром куртки, Сириус вышагивал спереди по крупным камням у самой кромки воды. — Мы могли бы здесь жить, — он рассуждал вслух, сощуренно глядя на закатное солнце. — Найти какую-нибудь развалюху и привести в порядок. У тебя здесь точно не будет проблем с работой, я тоже подыщу что-нибудь… Ремус усмехнулся, подставляя лицо морскому воздуху. Он знал, что они наверняка никуда не переедут. Нет, они останутся в том же городе и проживут в нём всю жизнь — потому что как бы Сириус ни рвался на приключения, каким бы безумцем себя на выставлял, ему как никому другому был нужен дом. Тот, в который можно возвращаться после долгого путешествия. Ремус был готов с ним разделить этот дом. Поэтому, когда Сириус, болтающий уже про что-то совершенно другое, обернулся с сияющей улыбкой, Ремус уже стоял на одном колене. И в его руках было кольцо. Не имеет значения, что он тогда сказал. Что ответил ему Сириус. Начали они смеяться или плакать, может, хохотать во весь голос, а может, плюхнулись в океан от избытка чувств — история об этом умолчит. Однако редкие прохожие на том пляже могли поклясться, что стали свидетелями самой искренней возможной любви. И дело было не в поступках, не в словах — просто в том, какие они были вместе. Как решили делить эту любовь.

***

— Добрый день, мистер Смит. День для мистера Смита был совершенно не добрый, а во многом и вовсе прескверный: пять железных пациентов, и под всеми в срочном порядке гнуть свою многострадальную старческую спину, потому что нужны они были до завтра. Он закроется — это уже точно. Хватит с него этой чертовщины, он закроется. Свернёт лавочку. Пусть чернявый щенок, похрапывающий у ворот единственной нормальной автомастерской в городе, будет тому свидетелем. А на пороге стоял хорошо знакомый худощавый парнишка с волосами, собранными в небрежный пучок. Его футболка была рваной по краям, а на глазах, мистер Смит был готов поклясться, намазано что-то девчачье. — Вернулся, — рявкнул он. — А я думал, утопился в своей Америке! — Таков был план, но вот я снова здесь, — скромно сказал Сириус. — Примете меня обратно, мистер Смит? А куда его принимать? Поклялся же — закроется! Да, точно закроется. Пусть сегодняшний день будет последним на этой треклятой работёнке. Именно так мистер Смит и хотел язвительно сказать, но что-то остановило: что-то заставило по-новому посмотреть на засранца, которого он семь лет обучал мастерству достойного механика. — Послушай-ка, парень, — мистер Смит сощурился. — А не хочешь ли ты забрать этот бизнес себе? Он с удовольствием проследил, как челюсть парнишки от неожиданности улетела в пол. Пока они разрешали этот чертовски важный вопрос, составляя договора и контракты, где-то на другом конце города Ремус Люпин шёл по тонкому, едва уловимому запаху в самый бедный район городка. Чуйка не подвела: Эйвери был здесь. В этом натруженном парне с мозолистыми руками, которыми он ловко тягал коробки с продуктами из большой машины, с трудом узнавался тот бритоголовый щуплый подросток — и всё-таки, это был он. Вероятно, работал грузчиком. Они столкнулись взглядами — зашуганный, мигом вжавший голову в плечи Эйвери и хмурый, сосредоточенный Ремус. Он ничего не сказал, но еле заметно кивнул — и Эйвери вдохнул воздух так глубоко, словно вынырнул со дна океана. Его волк был свободен. И струна едва уловимого, но постоянно присутствующего напряжения в душе Ремуса Люпина, наконец-то лопнула. Это должно было стать главным событием за день — освобождение стаи, а заодно и себя перед собственной совестью. Но вернувшись домой, Рем обнаружил ещё один сюрприз. Он заподозрил неладное ещё на лестничной площадке, где подозрительно пахло чужой псиной. Когда услышал звонкий весёлый лай, доносящийся из их квартирки на Нью-Стрит, сообразил, в чём дело. — О нет, — обречённо вздохнул Ремус. Отряхнув сапоги от слякоти, толкнул дверь. Ожидаемо — чёртов Сириус Блэк сидел на полу и хихикал от норовящего лизнуть его в лицо крупного чёрного щенка. — Смотри, кого нашёл на улице, — сияющие серые глаза взметнулись на ошарашенного Ремуса. — Он был ужасно голодный и одинокий — не мог же я оставить его в дождь? Какой бы пугающей и абсурдной ни была эта ситуация, Рем не мог не улыбнуться. — Ты всё-таки нашёл нам ребёнка, как я посмотрю, — прокомментировал он, сбрасывая куртку. — Как видишь, — согласился Сириус. — Специально поближе к твоей природе. — Ты неисправим. — За это ты меня и любишь. Ремус посмотрел на его самодовольную, хитро ухмыляющуюся мордаху — и поцеловал. Они провели вечер отмывая незапланированного домочадца шампунем от блох — малыш тоненько скулил и трясся, за что Ремус беспощадно обозвал его копией своего парня, и в отместку оказался забрызганным с головы до ног. Пришлось срочно сушить его, Сириуса, щенка — потом судорожно искать последнему еду, потому что он вылакал всё молоко и затребовал добавки, а потом ещё и свежую тряпку со старыми газетами, потому что за их отсутствие он успел нагадить. Дети — это тяжело. Но Сириус светился счастьем. К ночи весь пол во всей квартире застелен газетой, а на шее щенка закреплён мягкий лёгкий ошейник. В миски была налита вода, лежало мясо с супового набора из ближайшей мясной лавки. Казалось, можно жить спокойно — но щенок нашёл, о чём поскулить. Спать ему хотелось на кровати. — Ну нет, — Ремус запротестовал. — Здесь достаточно одного вшивого. — Одну ночь, — возразил Сириус. — Только одну ночь, и он успокоится. — Он не успокоится, он окончательно сядет тебе на шею и свесит лапы, — недовольно отозвался Ремус, и его слова были аккомпанировали возмущённым завыванием. — Тихо! Не мешай взрослым спать. Щенок примолк на секунду — только чтобы снова разразиться воем ещё заунывнее. — Поздравляю, — Сириус ухмыльнулся. — Ты довёл его до истерики. — Я предупреждал, что плох с детьми, — буркнул Ремус. Устало взъерошив волосы, свесил босые ноги с кровати. — Не бери его в кровать, — строго предупредил он. — У меня есть последнее воспитательное средство. — Ну-ну, мистер воспитатель, — Сириус фыркнул под нос. Он с любопытством проследил за тем, как Ремус встал с кровати и подошёл к окну. Улыбка сошла с губ: на подоконнике лежал футляр со скрипкой. Он как был брошен там в момент приезда, так и остался. Почему-то Сириусу казалось, Рем больше никогда к нему не подойдёт. Но он подошёл — и полилась мелодия. Полилась мелодия. Щенок заинтересованно приподнял уши, а Сириус молчал, почти не шевелясь. Только на губах застыла маленькая, едва заметная в темноте полуулыбка. Рем играл на скрипке — зажатый в его пальцах смычок скользил по струнам свободно и легко.